Глава шестая «НА ТОМ СТОЮ, Я НЕ МОГУ ИНАЧЕ!»


Он был в бане, когда ворвался один из его людей с ошеломляющей новостью. Кнехты наместника внезапно совершили нападение. В доме городского писца, на углу Крепостной улицы, они захватили группу вооруженных подмастерьев, в другом месте они окружили ткачей и сукновалов. Их вяжут и тащат в подвал. С минуты на минуту может начаться отчаянная резня. Рейтары лишь ищут повода пустить в ход клинки. Наместник отдал приказ изловить Мюнцера. Медлить нельзя.

Что думает Томас? «Избранные» ждут его решения. Пусть он только скажет, и обнаглевших наемников возьмут в такой оборот, что они забудут собственные имена.

Нет, он, Мюнцер, по-прежнему настаивает на своем. «Союз избранных» в Цвиккау создан. И это главное. Сейчас надо предотвратить бессмысленную резню. Он не должен ценой кровопролития оставаться в городе. Пусть его братья думают не о нем, а о высоких целях союза.

В ночь на 16 апреля 1521 года Томас выбрался за пределы Цвиккау. Далеко он не уходил: ждал, как развернутся события. Вероятно, наместник не потеряет окончательно головы и уймет своих кнехтов. Теперь, когда Мюнцер покинул город, магистрат не имел причин держать мастеровых под замком. Не велико преступление, если они хотели обеспечить любимому проповеднику безопасность и взялись за пики, чтобы его защитить.

Он знал обо всем, что творилось в городе. Арестовано было пятьдесят шесть человек. До вооруженных схваток дело не дошло. Однако подмастерья были полны решимости перейти в наступление. Если господа не одумаются, то не спасет их стража, в ближайшую же ночь все члены совета будут перебиты. Мюнцер поддерживал боевой дух. Надо дать магистрату почувствовать силу людей с Собачьей улицы! Воздерживаться от кровопролития не значит признаваться в слабости. Пусть это хорошенько поймут отцы города, а то улицы огласятся стонами поверженных и лязгом оружия. Посаженные в подвал все до единого человека непременно должны быть на свободе!

К вечеру все арестованные были освобождены. Потребовать, чтобы и Мюнцеру разрешили вернуться в город? Он отговорил друзей. У него были иные замыслы.


Утром 16 апреля Лютер въехал в Вормс на открытой повозке. Трубач возвестил с башни о его приезде. Народ повалил на улицы. Вот он, прославленный доктор Мартин! Из толпы неслись приветственные крики. Многим его скромная повозка казалась колесницей триумфатора. Не рано ли? Скептики пожимали плечами. Ведь приговоренных везут к эшафоту тоже на тележке.

В шинках бились об заклад. Отречется ли Лютер от своих взглядов, или будет упорствовать в ереси?


Апостолический нунций склонил императора к решению, которое его устраивало: диспута с Лютером не вести, а просто потребовать от него отречения. Его вызвали в зал, где заседал рейхстаг. На видном месте лежала стопка книг. Лютера спросили, признает ли он сочинения, выпущенные под его именем, своими и намерен ли он полностью или частично от них отречься. Он попросил, чтобы ему прочли названия этих книг, и подтвердил, что они написаны им. Лютер говорил тихим, упавшим голосом. Он совсем не производил впечатление смельчака. Приверженцы Алеандро насмешливо переглядывались: виттенбергкий ересиарх был чуть жив от страха.

Император не понимал ни слова и должен был ждать, пока ему переведут. Чего, собственно, крутит этот монах? Отрекается он или нет? Лютер сказал, что вопрос этот очень сложен, дело идет о слове божьем, и с его стороны было бы величайшей дерзостью, если бы он сразу дал ответ. Он просил отсрочки, чтобы подумать. Будто у него раньше не было времени. Ну, что же, пусть поразмыслит до завтра.

На следующий день рейхстаг собрался в шесть часов вечера. В переполненном зале было темно. Зажгли факелы. Народу было так много, что даже кое-кому из князей пришлось стоять. Лютера снова спросили, согласен ли он отречься. Он заявил, что не может этого сделать, пока его взгляды не опровергнуты доводами библии. Именно об этом молит он императора и князей. Если будет доказано, что он заблуждается, он тут же отречется и собственными руками бросит свои книги в огонь. Его перебили.

Пусть он не ждет, что с ним будут вести диспут, а отвечает, намерен ли отречься.

Лютер очень волновался. Его темные глаза горели. Но он повторил упрямо и твердо: его неправоту надо доказать библейскими свидетельствами. Он не верит — какая наглость! — ни папе, ни соборам, ибо они часто заблуждались и сами себе противоречили. Он убежден, что его взгляды полностью соответствуют библии. Поэтому он не может и не хочет приносить отречения. Делать что-либо против совести гибельно и опасно.

— На том стою и не могу иначе!

В зале не хватало воздуха. Жара была страшной. О чем еще спорить? Все ясно: еретик настаивает на своем. Когда император дал приказ увести Лютера, поднялся невероятный шум. Не тащат ли его уже в тюрьму? Немецкие дворяне, сторонники Лютера, готовы были защищать его мечами.

На улице, дожидаясь господ, стояли у лошадей испанцы-коноводы. Они встретили Лютера криками: «В костер его! В костер!» Свалки не произошло только потому, что немцы не понимали по-испански.


Давно уже Мюнцер считал, что чехи, потомки Гуса и таборитов, сыграют очень важную роль в борьбе с папистами. Надо только снова пробудить в народе идеи, вдохновлявшие их дедов. Выступления чехов могут послужить примером для всей Германии.

Жители Цвиккау нередко ездили по делам в расположенный неподалеку чешский город Жатец. Мюнцеру посоветовали остановиться у молодого учителя Микулаша Чернобыла, который недавно вернулся из Виттенберга.

Вести о событиях, разыгравшихся в Вормсе, приходили в Жатец с большим опозданием. Иногда выдавались за правду ложные слухи. Но одно было несомненно: Лютер не отрекся от своих убеждений. Из уст в уста передавались его гордые слова: «На том стою и не могу иначе!»

Как теперь сложится его судьба? Если император сдержит слово, то он даст ему возможность беспрепятственно вернуться в Виттенберг. А дальше что? Лютеру предстоит выбор: осмелится ли он, как летом прошлого года, заговорить о применении оружия против папистов, или снова станет сравнивать войну с попами с войною против женщин и уверять, что Антихрист может быть побежден только словом? Хватит ли у него мужества встать на путь настоящей борьбы, когда не боятся ни лязга мечей, ни грохота пушек, или он предпочтет отойти в сторону, притаиться, спрятаться?

Повсюду говорили об охранных грамотах императора. Часто вспоминали Гуса — его они не спасли. Не случится ли что-нибудь подобное и с Лютером?


Император был недоволен и сердит. Лютер произвел на него плохое впечатление. Какой-то ученый из нового университета имел дерзость настаивать на своем. От него хотели только одного, чтобы он отрекся, ему предлагали сносные условия, его убеждали. И все тщетно. Карл злился. Эти немцы связывают с делом Лютера кучу разных замыслов. Но он им не пособник. Он не намерен ссориться с папой, когда ему предстоит война с французским королем. Он так и объявил курфюрстам: император Священной Римской империи будет всеми силами защищать католическую церковь. Он сожалеет, что не выступил раньше против ереси Лютера. Да, он сдержит слово — даст, как обещал, Лютеру на три недели охранную грамоту и позволит ему уехать из Вормса. Однако в ближайшее же время он подпишет эдикт, которым поставит Лютера вне закона. Он будет считаться в опале: никто не посмеет предоставлять проклятому еретику кров, пищу и питье. Первый встречный должен схватить его и выдать властям.


Из Вормса Лютер в сопровождении нескольких друзей выехал беспрепятственно. Первые дни прошли без особых приключений. Путники благополучно добрались до Эйзенаха. Здесь кто-то тайком передал Лютеру записку: чтобы избежать опасности, он должен свернуть с тракта и двигаться на Готу по тихой проселочной дороге. Лютер внял совету. По пути он навестил своего дядюшку и переночевал у него.

По обе стороны от дороги темнел лес. Едва родичи Лютера, провожавшие гостей, скрылись из виду, как вдруг из чащи вынырнула группа всадников. Они поскакали прямо к повозке, на которой ехали виттенбержцы. Один из спутников Лютера, недолго думая, бросился в кусты. Всадники круто осадили лошадей. Арбалеты угрожающе целили прямо в кучера.

— Кто здесь Лютер?

Перепуганный насмерть возница тут же выдал его. Рейтары схватили Лютера и с бранью потащили за собой. С ним не церемонились: его гнали, словно зайца, через кочки и ямы между коней, трусивших быстрой рысью. Все было проделано очень ловко. Лютера похитили. Кто? Неизвестно. Всадники были в масках.


Весть о похищении Лютера разнеслась по Германии с поразительной быстротой. Никто не знал ничего толком. Слухи были противоречивы. Проклятые паписты побоялись осудить Лютера и отправить на костер. Они подло украли его и где-то в темном лесу, среди бурелома, или в каменном мешке подземелья втихомолку его прикончили. Повсюду говорили об убийстве. Одни радовались смерти еретика, другие оплакивали его как человека, погибшего за веру. Альбрехт Дюрер, путешествовавший по Нидерландам, записал в своем дневнике: «Боже мой, Лютер умер! Кто же теперь так ясно будет излагать нам святое Евангелие?»

В Жатце Томас, конечно, не мог разузнать ничего определенного о судьбе Мартина. Однако он был убежден, что Германия стоит перед грозными событиями. Это заставило его на время отказаться от задуманной поездки в Прагу и спешно вернуться в Саксонию.

На родине Мюнцера ждала неожиданность. Ему под большим секретом сообщили радостную весть Мартин жив! Он нашел убежище в надежном месте. Вся история с похищением была умело разыгранном хитростью. Всякому, кто помогал находящемуся в опале, грозили страшные кары. Фридрих Саксонский пожелал остаться в стороне. Он знать ничего не знает о Лютере! Он делал вид, что поражен похищением, а в это время его люди стерегли Лютера в Вартбурге, одном из замков курфюрста.

Мартин жив! Радостное чувство было отравлено крупицей горечи. Лютер сам участвовал в маскараде. Нет, он скрывался не среди простого народа, как Иосс Фриц, в деревенской харчевне или где-нибудь среди ремесленного люда. Он предпочел покровительство курфюрста. Это был тревожный признак. Неспроста, вероятно, Фридрих опекает Лютера. Не получилось бы так, как в пословице: «Кто платит, тот и заказывает музыку».


Приверженцы Лютера не жалели слов, чтобы прославлять его мужество на Вормсском рейхстаге. Да и Мартин был не прочь прихвастнуть. Когда самое страшное позади, он стал и себе казаться куда большим героем, чем был на деле. Уповая лишь на бога, он прямо направился чудовищу в пасть. «Если бы в Вормсе было столько же чертей, сколько черепиц на крыше, я все равно поехал бы туда!» Иногда из его рассказов выходило, что он чуть ли не один противостоял несметной толпе врагов. Он говорил, что ему придавало сил слово божье, и умалчивал о массе горластых и нетерпеливых немецких дворян, которые готовы были обнажить за него мечи.

Томас привык смотреть в корень вещей. Лютер был не так беззащитен, как любил говорить. Даже когда он въезжал в Вормс, его сопровождало больше сотни саксонских дворян. Он знал, что его не дадут в обиду. Выступая первый раз на рейхстаге, он говорил упавшим голосом, а на следующий день был куда храбрее. Неизвестно, как бы еще все это обернулось, если бы он не чувствовал за собой поддержки. Он похваляется своей смелостью, а ведь должен благодарить дворян. Он им славно помазал медом по устам, вот они и вообразили, что именно Лютер наградит их «богемскими подарками» — поможет им по примеру чехов прибрать к рукам церковные земли. Сейчас он строит из себя героя, но ведь каждому ясно, что в Вормсе дворяне скорее бы его закололи, чем позволили ему отступить.

Мюнцера возмущало, что Лютер пустился на такую хитрость. Это по его совету было подстроено похищение. А теперь он делает невинный вид. Но его до конца раскусят!

То, что Лютер прятался в одном из замков курфюрста, еще больше укрепило Мюнцера в мысли о необходимости ехать в Чехию. Раньше, когда поездка эта была делом будущего, многие высказывали охоту принять в ней участие. Мюнцер послал в Цвиккау несколько писем. Один из его друзей, который знал чешский язык и был бы очень полезен, вежливо отказался: он бы с радостью сопровождал Томаса, но, к сожалению, сейчас не может этого сделать. Шторх где-то запропастился, и от него не было никаких вестей. Ждать дольше Томас не мог. Он решил, что поедет вдвоем с Марком Штюбнером.

Их связывала давняя дружба. Ближайший родственник Мюнцера дядюшка Мориц, у которого он нередко гостил, жил в Эльстерберге, где отец Марка держал банное заведение. Марк выделялся среди студентов Виттенбергского университета. Он был ярым спорщиком и часто даже самого Меланхтона ставил. в тупик.

Сборы в дорогу совпали с тяжелым событием. Внезапно скончался любимый дядюшка Мориц. Покойный оставил Мюнцеру кое-какое наследство. Томас не хотел этим заниматься. Он поручил Марку побыстрей уладить все дела в Эльстерберге. Томас знал, с какими опасностями сопряжена поездка в Прагу. Готовясь к худшему, он составил завещание, а рукописи отдал надежному человеку.

Путь их проходил через Яхимов. Здесь, по слухам, обосновался старый знакомец Эгран. В Цвиккау он задержался ровно столько, чтобы получить вперед жалованье за второе полугодие, и сразу перебрался в Яхимов. Рудокопы — народ решительный, и им бы пришлись не по вкусу проповеди, которые нравились толстосумам Цвиккау. Эгран желал угодить своей новой пастве. Ну и мошенник! Он быстро меняет личину, коль чувствует выгоду. Сейчас он не развивает прежних взглядов. Он не хочет, чтобы и здесь увидели, как он близок к папистам.

Напрасные ухищрения! Проповедуя в Яхимове, Томас вывел Эграна на чистую воду. А потом еще прибил на дверях церкви «Положения», которые тот, борясь с Мюнцером, защищал в Цвиккау. Тезисы Томас снабдил припиской: их, мол, Эгран готов отстаивать перед кем угодно, а особенно перед «ослом Томасом Мюнцером».

Возмущенные рудокопы так разбушевались, что Эграну пришлось бежать из города. Магистрат потратил много усилий и времени, чтобы успокоить горняков и добиться возвращения Эграна.


Ситуация была щекотливой. Друзья, у которых Мюнцер останавливался в Жатце, устроили ему официальное приглашение в Прагу. Его предупредили, что он может рассчитывать на радушный прием как один из видных сторонников Лютера. У городских ворот почетного гостя встретят представители магистрата и профессора. По обычаю он должен заранее написать тезисы своих публичных выступлений.

Здесь было над чем подумать. Приглашали ведь человека, который будет излагать учение Лютера, а не оспаривать его.

Главное — проникнуть в Прагу. Неважно, как будет обставлена первая встреча. Набросать какие-нибудь мысли, родственные виттенбергским книжникам? Он не хотел делать даже этого. Где выход?

Ну что же, раз от него требуют тезисы, он готов их дать. Мюнцер собственноручно переписал тезисы Меланхтона, которые тот защищал еще в 1519 году, добиваясь степени бакалавра богословия. Вы ждете истинно лютеровских положений — милости просим! Для пущей убедительности он подписался: «Томас Мюнцер, соревнователь Мартина перед лицом господа».

Его встречали торжественно и почтительно. В Прагу прибыл ученый посланец Виттенберга! Дома именитых пражан были для него открыты, но он предпочел остановиться при университете, где его содержали на казенный счет.

23 июня он уже выступал с большой проповедью. Его речь переводили на чешский язык. Потом он проповедовал по-латыни в Вифлеемской часовне. Он выступал с особым волнением: здесь все было связано с Яном Гусом.

Первые же проповеди Мюнцера принесли ему успех. С огромным уважением говорил он о Гусе, который не пожалел жизни ради торжества правды. Возлюбленнейший Ян Гус, учитель и борец!

Слова эти, произнесенные немцем, восхитили многих пражан. Оказывается, в Германии есть люди, куда более дорожащие идеями Гуса, чем многие чехи, которые ради своих корыстных интересов лебезят перед папским престолом и изменяют святому делу.

Кое-кто из состоятельных пражан, считавших себя сторонниками реформации, был очень удивлен, когда Мюнцер после проповеди в Тынской церкви стал раздавать причастие под обоими видами. Что же это такое? Так поступали Гус, чашники, но ведь этого никогда не делал Лютер.

Ученые мужи недоумевали. Чего еще ждать от Мюнцера? Казалось, он будет проповедовать в духе умеренного лютеранства и выступать с тезисами вроде тех, которые он представил. Не тут-то было! С каждым днем в его речах все явственней слышались столь знакомые таборитские мотивы. Этого только не хватало, чтобы из Германии в, Прагу заявился человек, который начал бы ворошить и раздувать с таким трудом погашенный костер народного возмущения!

Вот вам и «соревнователь Мартина»! Смотрите, с кем он водится? С порядочными людьми, гордостью Пражского университета, он не очень-то ищет близости. Его куда больше занимает Ян Мируш, старый еретик, известный противник церковных служб, человек, которому любовь ремесленного люда дороже, чем уважение его ученых коллег. Поразительно быстро нашел Мируш общий язык с этим пришельцем!

Знакомства Мюнцера настораживали добропорядочных людей. Он общался с Матвеем Поустевником, бывшим скорняком из Жатца, который помешался на идеях таборитов и уже два года с неизменным успехом проповедовал в бедных кварталах Праги. Сошелся Мюнцер и с проповедником Тынской церкви Вацлавом, не терпевшим иконопочитания.

Магистр Томас и его спутник вели себя совсем не так, как подобает ученым богословам. Они довольно равнодушно отнеслись к сокровищам университетской библиотеки и не сидели над древнейшими рукописями.

Их часто видели среди сектантов. Неслыханная вещь! Да и вообще место ли таким людям в стенах университета, или им больше подходит дешевый трактир и ночлежка на окраине?


День 6 июля навсегда остался в памяти чешского народа. В этот день был сожжен Ян Гус. Больше ста лет прошло после его казни, но народ не забывал этой даты. В годовщину мученической смерти Гуса чехи с особенной ненавистью проклинали папистов. Именно в этот день в разных концах страны происходили выступления, направленные против Рима. Томас и Марк были свидетелями таких выступлений в Праге. Толпа врывалась в монастыри, била статуи и ломала иконы. Стража не смогла помешать бесчинству. Университетские профессора были напуганы и возмущены дикими выходками черни. Надо надеяться, магистр Томас осуждает вместе с ними подобные крайности? Осуждает? Целый день они с Марком были на ногах. Они хотели сами все видеть. Когда же, наконец, и из немецких церквей народ начнет вышвыривать на улицу иконы? Возбужденный, с пылающим лицом, он носился по Праге. Он всем сердцем был с «погромщиками» и не скрывал этого.

Такой человек не может находиться под кровом университета. Ему предложили немедленно подыскать себе другое жилье.

Он нашел пристанище в доме Буриана Собека, городского писца. Собек учился в Виттенберге и вернулся на родину убежденным сторонником реформации. Он содействовал переводу и печатанию в Праге нескольких работ Лютера, выпущенных анонимно. В доме Собека Мюнцер встречался с образованными людьми, которым нравился Лютер. Но не с ними связывал Мюнцер осуществление своих планов. В народе живут идеи таборитов. Народ должен понять, в чем состоит истинная вера. Ну и ловко же Мюнцер расправляется с католическими попами! Священники-чашники относились вполне одобрительно к выступлениям Мюнцера. Но это продолжалось недолго. Мюнцер, которого встретили как одного из видных приверженцев Лютера, не побоялся в Праге открыто проявлять свою ненависть к новым «книжникам». Было ясно, что метит он в виттенбергских реформаторов, носящихся с буквой библии.

— Бог не чернилами на пергаменте, а перстом своим в сердце человека начертал святое писание. Не «внешняя» библия наставляет на правильный путь, а живая речь бога, который как отец с сыном разговаривает в сердце человека. И такое писание могут читать все «избранные», коль разум их открыт.

— Пастыри с их краденой верой похожи на аистов, которые ловят по лугам и болотам лягушек, а потом изрыгают их в гнезда птенцам. Попы наглотаются мертвых слов писания, а потом такую книжную, ложную веру, по сравнению с которой и вошь ценность, изрыгают бедному люду!

— Чего тут удивляться, что мы стали посмешищем в глазах всего рода людского? Другие народы не без оснований называют нашу веру обезьяньей игрой. Какой бы вопрос нам ни задали, мы тотчас же гордо тащим преогромные книги, сверху донизу измаранные всякой всячиной. Мы ссылаемся на наш закон: здесь написано одно, здесь другое, эти слова произнес Христос, эти написал Павел, об этом в публичном доме высказалась мать святая церковь, а это заповедал нам святейший римский папа! Так попы — сам дьявол их посвящал! — с большим шумом и объясняют нашу веру.

— Разве нет у людей ума в голове, чтобы они поверили только ссылкам на книги? А что, если те, кто их составлял, наврали? Чем можно подтвердить правильность написанного? Турок и евреев этим не убедишь, они хотят услышать доводы посильней. Им отвечают одним: кто верит и крещен, тот спасется. И все тут! Только глупцы могут так излагать свою веру.

— Настоящая вера одинаково понятна всем людям: и язычникам и евреям. Каждый человек, если разум его открыт, может проникнуться духом святым и подняться на борьбу с нечестивыми. Пора «избранным» самим возвещать слово божье!


Незнание чешского языка очень мешало Мюнцеру. С учеными людьми он разговаривал по-латыни или по-немецки. Но не ради таких бесед приехал он в Прагу. Он хотел, чтобы его понял народ. Два толмача переводили его слова. Но Мюнцер чувствовал, что переводчики не всегда сами его понимали. Его страстные, полные огня речи многое теряли в чужих устах.

В проповедях Мюнцера красной нитью проходила мысль о близком перевороте и о необходимости точить для наступающей жатвы серпы. Он часто упоминал славное имя Гуса. Разве потомки окажутся недостойными этого великого борца?

Ему под разными прёдлогами стали чинить препятствия. Ведь это так сложно проповедовать, не зная языка! Зачем же магистру Томасу выступать в церквах при огромном стечении народа, когда ему проще излагать свое учение в частных домах, беседуя со сведущими людьми, которые по достоинству оценят и обширность его теологических познаний и мужественный стиль его выразительной латинской речи? Он отверг эти советы. Ну и гордец! Он ведет себя в чужом городе, словно в собственном приходе. И когда в следующий раз Мюнцер хотел говорить с церковной кафедры, ему не позволили. Разгневанный, он ушел и стал выступать прямо на улице. Их с Марком окружила большая толпа. Но разве мало в Праге бродячих проповедников, чтобы еще какие-то пришельцы мутили народ?


Пребывание в Праге с каждым днем становилось все более тяжелым. Чашники, распознав в Мюнцере Человека совершенно иного образа мыслей, чем они первоначально предполагали, повели против него настоящую войну. В конце октября они добились, что Мюнцеру вообще запретили проповедовать. Они хотят заткнуть ему рот? Думают, что он смирится с их кознями и, убоявшись кары, быстренько уберется восвояси? Плохо они еще его знают! Он обратится прямо к пражской общине, напишет воззвание и вывесит его в самых видных местах.

«Я, Томас Мюнцер, уроженец Штольберга, находясь в Праге, городе дорогого и святого борца Яна Гуса, обращаюсь к «избранным», обращаюсь ко всему свету, ко всем тем, до кого дойдут эти строки. Имеющий уши да слышит! Бог нанял меня для жатвы. Я наточил свой серп, потому что все мои помыслы принадлежат правде! Всем своим существом проклинаю я нечестивых. Чтобы одолеть их, я и прибыл в вашу страну, возлюбленнейшие мои чехи. Я требую от вас только одного — учитесь сами слышать живое слово божье, и вы поймете, как низко весь свет обманут глухими попами. Помогите мне бороться пропив могущественных врагов веры, и вы станете свидетелями их позора. В вашей стране возникнет новая апостольская церковь, а потом распространится повсюду. В недалеком будущем власть на веки вечные перейдет к народу!»


Марк был крайне возбужден. Враги ни перед чем не остановятся, чтобы заткнуть им глотки. Он плевал на запрещение выступать перед народом и сегодня снова говорил на площади. Но все это обернулось плохо. Попы приготовили для него неожиданность: они понабрали где-то всякого сброду и натравили на «еретика немца». Если бы люди, слушавшие Марка, не вступились бы за него, то ему вообще несдобровать — его прямо там забили бы камнями. Он еле унес ноги, и счастье, что он отделался лишь ушибами. Похоже, что новоявленных пророков из Неметчины велено бить смертным боем.

Глаза Мюнцера потемнели от гнева. Такими штуками его не испугать! Отправляясь в Чехию, они с Марком знали, чем рискуют. Если бы они искали покойной жизни, то сидели бы себе где-нибудь в Эрфурте на обильных профессорских харчах или тешились бы мальвазией в веселой эльстербергской бане!


Несмотря ни на запрещение выступать публично, ни на град камней, которым проводили Марка, Мюнцер продолжал собирать вокруг себя народ. Кое-кто из доброжелателей пытался его образумить. Хорошо, что он не боится камней и палок. Но неужели он не понимает, что теперь, когда издан монарший эдикт против смутьянов, его могут схватить и выдать на расправу имперскому правительству? Он отмахивался: мученичества он не ищет и всегда предпочтет вовремя скрыться, чтобы в другом месте продолжать борьбу, чем добровольно отдаться в руки врагов, но ничто: ни лютые пытки, ни угрозы казни — не заставит его изменить своему делу.

Замыслы его были огромны. Прага, эта колыбель гуситов, должна возглавить новое освободительное движение. Он торопил переводчика. Своему «Воззванию» он придавал большое значение. Но обнародовать его не удалось.

Слухи о том, что власти намерены арестовать «еретиков немцев», оправдались самым неожиданным образом. Мюнцер и Штюбнер были в своей комнатушке, когда услышали внизу громкие голоса. Возмущался хозяин: его не выпускали на улицу. Приказ был строг: чтоб ни одна душа не выходила из дому. Четыре стражника стояли в дверях.

Раздумывать не приходилось. Внизу, у единственного выхода, — стражники, высоко над мощеным двором — маленькое окошко, рядом — почти гладкая стена и безумно крутая крыша с предательски ветхой черепицей.

Мюнцер запихнул в дорожный мешок все свои рукописи.

Ночи в конце ноября в Праге темны и дождливы, Ветер гасит фонари. Стража клянет судьбу и непогоду.

Загрузка...