Томас Мюнцер

Глава восьмая САТАНА В АЛЬШТЕДТЕ

Еще не кончилась весенняя распутица, и на узеньких улицах была непролазная грязь. Лошади по брюхо проваливались в наполненные водой ямы. Пахло нечистотами и навозом.

Городок не мог похвалиться достатком. Старые серые дома, убогие лавки. Даже церковь св. Иоганна, гордость и красу города, нельзя было и сравнивать с великолепными постройками Цвиккау. После Праги или Галле Альштедт производил жалкое впечатление.

Из Галле Томаса выслали. Кто-то донес о его речах.

У Мюнцера не было денег на самое необходимое. Аббатиса оказалась весьма скаредной. За всю зиму она заплатила ему только два гульдена, да и те он сразу же отдал, чтобы поубавить долги. Коротким было его пребывание в Галле, но он успел вовлечь в «Союз избранных» десятки людей.

Кое-кто из знакомых Мюнцера, прослышав, что он принял приглашение альштедтцев, недоуменно пожимал плечами. Должно быть, магистра Томаса совсем доконала нужда, раз он согласился на столь незавидное местечко. Простаки! Томас знал, что он делает и куда едет. Да, большинство жителей Альштедта ничего не имеют за душой — у них только натруженные руки и сердца, ожесточенные лишениями. Разве этого недостаточно, чтобы остаться с ними? Но решающим было другое: неподалеку рудники с их склонным к бунту рабочим людом.

Ему отвели жилье в одной из городских башен. Альштедтцы сразу приметили, что в окне его до поздней ночи горит свет. Новый проповедник много писал.

Альштедт лежал во владениях саксонских князей, курфюрста Фридриха и его брата и соправителя герцога Иоганна. Главными должностными лицами в городе были шоссер, сборщик налогов, и шультейс, выполнявший судейские обязанности. Шоссер жил в замке с челядью и писарями. Его звали Ганс Цейс. Человек умный и образованный, он был знаком с Лютером. Томаса он встретил благожелательно: наконец-то и в Альштедте появился ученый магистр. Он искал наставлений в вере. Мюнцер частенько беседовал с ним: было очень важно, чтобы столь влиятельный Цейс не чинил бы ему препятствий. Шоссеру Мюнцер положительно нравился.

После тяжелой зимы на долю Томаса выпала чудесная весна. Незадолго до его появления в Альштедте здесь нашли убежище несколько монахинь. Они отказались от сана и захотели жить в миру трудом собственных рук. Одну из них звали Оттилия. Мюнцер сразу ее заметил: она отличалась редкой красотой. Что заставило ее пойти в монастырь? Родители? Нет, это была ее воля. Она всем сердцем стремилась к правде, горела желанием служить людям. Монастырская жизнь принесла ей горькие разочарования. Она искала святого бескорыстия, когда ближнего и впрямь любят больше, чем самого себя, а нашла лицемерие, ненасытную жадность, бесстыдный обман, тунеядство.

Проповеди Мюнцера потрясли ее до глубины души. Попы и книжники на самом деле превратили Христа в чучело, в намалеванного человечка, настоящую веру они заменили вымышленной, живой голос бога — мертвой буквой. Оттилия часто говорила с Мюнцером. Мир нуждается в перевороте! Только когда угнетатели и обманщики будут повержены, люди смогут так перестроить жизнь, что все будет подчинено общей пользе. Истинная вера и есть борьба за осуществление этой святой и великой цели.

Томас задумался не на шутку. Гонения, нужда, побеги, неприкаянность. Часто кровом ему служил стог сена, заброшенный овин или шалаш пастуха. Неделями на его башмаках серела пыль рискованных и длинных дорог. Власти быстро распознавали в нем смутьяна, совратителя, еретика. Но он любил эту жизнь, полную опасностей и тревог, и ни за что ре променял бы ее на богатый приход, на обильные профессорские хлеба или придворную должность. Он был счастлив большим и суровым счастьем человека, который готов ради своего дела пожертвовать всем, даже жизнью.

Он мучительно размышлял об Оттилии. Разделить с ней свою судьбу? Он строго испытывал себя. Где границы разумного самоотречения? И что сейчас, когда соки бегут под корой деревьев, лишает его внутреннего покоя? Глубокая и чистая, как родник, любовь или коварное томление, которым полны весенние ночи? Он учит, что люди должны подавлять в себе страсти и во имя общего отрекаться от личного. Не готов ли он сам себя опровергнуть?

Трудную жизнь может он пообещать Оттилии. Но он не изменит себе. Он не похож на радостного жениха, забывшего обо всем на свете, кроме своей избранницы. Он придет к ней со своими муками, сомнениями, надеждами, со своей великой верой в нелегкую, но неминуемую победу.

Оттилия стала его женой. Книги, которые она читала вместе с Томасом, не мешали ей отлично вести хозяйство.

Позор, позор! Новая работа Лютера называлась «О светской власти, в какой мере люди обязаны ей повиноваться». Не недавние ли споры со Штюбнером и Шторхом заставили Мартина еще раз изложить свою точку зрения? Или правда, что он выполнял лишь волю герцога? Но что это меняет? В Веймаре, при дворе, он произнес две проповеди. Затем издал их с посвящением герцогу. О Мартин, Мартин, продал ты свое первородство за чечевичную похлебку! Крепка у тебя вера, которой ты похваляешься, но годится она только на то, чтобы защищать угнетателей.

Доктор Лютер доказывал, что в мирских делах крайне необходимо слушаться законных правителей. Сейчас все громче раздаются голоса, требующие упразднения властей. Почему один христианин обязан подчиняться другому? Опаснейшие мысли! Если бы не было меча карающего, то рухнул бы весь миропорядок. Злодеи только и сдерживаются, что страхом наказания. Лютер не жалел мрачных красок: «Не будь этого, то ввиду всеобщей распространенности зла — среди тысячи найдется едва ли единственный христианин! — один пожирал бы другого и никто не мог бы обзавестись женой и детьми, не мог бы добывать себе пропитания и служить господу. Мир превратился бы в пустыню».

Рисуя подобные картины, Лютер намеренно искажал взгляды своих противников, которые требовали не уничтожения всякой власти вообще, а передачи ее народу.

«Светский меч, — поучал Лютер, — полезен и необходим всем людям для охраны мира, для кары за преступления и защиты от злых. Поэтому-то христианин и платит подати, почитает начальство, служит и помогает ему, делает все, что идет на пользу светской власти, дабы ее не забывали, чтили и боялись».

«Цени меч и светскую власть не менее супружества, земледелия, ремесла и прочих установлений бога. Если господу можно угодить в супружестве, землепашестве, ремесле, так можно угодить ему и в применении власти».

Строгость красит князя. Ему следует брать пример с хорошего возницы, который не дает лошадям воли, а крепко держит кнут в руках и никогда не дремлет. Народ обязан подчиняться властям, даже если они поступают несправедливо. «Начальству не должно противиться силой, а лишь сознанием правоты своей, и если оно обратит на это внимание свое — хорошо, а если нет, то ты невинен и терпишь напраслину ради господа».

Лютер поругивал князей, особенно за их вмешательство в духовные дела. Но, будучи невысокого мнения о народе, считал, что ему вполне подходят существующие правители: «Мир слишком испорчен. Он недостоин иметь много умных, благочестивых князей — на лягушек нужны аисты».

Постыдная книга! Геракл Германии стал угодливым прислужником князей! Жалкая роль!

Вот окружают Мюнцера люди и спрашивают: «Брат, ты говоришь, что наш долг сопротивляться злодеям господам? А ведь Лютер, славный своей мудростью, учит обратному. Так неужели твои слова расходятся с Евангелием?»

Что ему отвечать? Он побьет книжников их собственным оружием. Он берет ту же самую 13-ю главу «Послания к римлянам», которую Лютер положил в основу проповедей о повиновении властям: «Всякая душа да будет покорна высшим властям; ибо нет власти не от бога, существующие же власти от бога установлены». Но эту главу Мюнцер толкует по-своему. Он делает упор на слова «начальствующие страшны не для добрых дел, но для злых». Какой отсюда следует вывод? Единственный — слушаться властей должно лишь в том случае, если они рьяно выполняют свои обязанности по защите праведных и Наказанию злых. Но власти пренебрегают своим долгом, значит — высшее право Народа отобрать у них вверенный им меч и употребить его на погибель нечестивых!

Ссылками на Евангелие Лютер обосновывал необходимость покорности. А Мюнцер теми же текстами доказывал право народа на насильственный переворот, на восстание.

Вскоре по приезде в Альштедт Мюнцер переложил латинские псалмы на немецкий язык, сочинил несколько духовных песен, подобрал музыку. Он раздавал всем причастие под обоими видами — между духовным лицом и простым человеком нет никакого различия!

Богослужение Мюнцер тоже подчинил своим целям. К букве библии он не испытывал никакого почтения: на свой лад толковал он любые тексты, перекраивал речения пророков, вкладывал в их уста фразы, которых не было в писании. Он не связывал себя ритуалом, часто отступал от порядка службы, им же установленного. Полагалось читать один отрывок из библии, а он начинал говорить о другом. Весь он — вдохновение, порыв, страсть, но страсть, подчиненная воле. Жить по Евангелию — не значит уповать на загробное блаженство, здесь надо сделать всех равными и свободными. Этому мешают тираны — так пусть же их трупы рвут стервятники и терзают дикие звери.

Он отбрасывал главу, которую должен был читать во время вечери, и запевал по-немецки псалом, где мало осталось от подлинника. Все, кто был в церкви, подхватывали его слова, и многоголосый хор гремел: «Безбожных правителей господь повелел перебить!»

Широко разнеслась молва о брате Томасе. Послушать его стекались люди с разных сторон. Церковь всегда была переполнена. Пешком или на подводах добирались сюда не только крестьяне из соседних деревень, но и жители отдаленных сел и городов. Каждое воскресенье пришлых становилось все больше. Особенно радовало Томаса, что среди его слушателей было много милых его сердцу рудокопов. Эрнст, мансфельдский граф, с самого начала очень косо смотрел на то, что подвластные ему люди зачастили в Альштедт. Но горнорабочие по-прежнему приходили слушать Мюнцера. Он нашел среди них много верных друзей и единомышленников.

После проповеди они устраивали сходки на мельнице, где работал Петер Вармут, или в мастерской кожевника Бартеля Крумпа, среди дубильных чанов. Борьба будет долгой и жестокой. Бесконечная глупость надеяться, что бог мгновенно придет людям на помощь. Мюнцер требовал самоотречения и готовности на любые жертвы. Он предупреждал: впереди большие испытания. Скоро разразятся такие страшные бури, что человек потеряет охоту и жить. Бушующее море поглотит многих, кто думает, что уже достиг победы. Но не бежать надо от волны — в нее надо врезаться смело и ловко, как это делают опытные мореходы. Тот, кто не желает переносить страданий, сопряженных с борьбой, ничего не добьется.

Он учил самоотверженности и мужеству. В этом он видел залог победы.

Странное письмо! Миролюбивое по тону, оно насквозь пронизано притворством. Лютер не думает, что Томас вернется в стан виттенбергских книжников, но находит их встречу полезной. Мартин ставит ему в вину беспорядки в Цвиккау, распрю с Эграном, опасную склонность к мятежу. Пора уже по-настоящему разобрать взгляды, которых он держится.

Чувствуя подвох, Мюнцер не дает себя провести. Он отвечает уважительно и любезно, не жалеет комплиментов, охотно рассуждает об откровении божьем, но сути разногласий не затрагивает.

А что касается Эграна, то его очень удивляет, почему Лютер берет под защиту этого зачумленнейшего человека. Ведь Эгран, убоявшись преследований, покаялся и вернулся в лоно католической церкви. Он распознал его сразу!

Долго ли будут повторять вздорные россказни об участии Мюнцера в каких-то беспорядках? Все, кроме слепых главарей, превосходно знают, что во время волнений он находился в бане и ничего не подозревал. Его напрасно считают зачинщиком мятежа. Если бы он не помешал, то в ближайшую ночь все советники были бы перебиты.

Вспоминая свои ожесточенные схватки с Штюбнером и Шторхом, Лютер твердит, что они высказывали мысли Томаса. Незаслуженные упреки! Он, Мюнцер, и ведать не ведает, что они говорили или делали.

Простодушный Мартин становится в смиренную позу: порешим, мол, все наши споры, как и подобает ученым, в узком кругу сведущих людей. О, у тебя нет задних мыслей, ты стремишься только к правде, девственная вавилонская блудница!

Как все это ловко придумано: отступника приглашают в Виттенберг, там, за закрытыми дверьми, в закутке, устраивают разбор его учения и быстренько осуждают. А потом кричат на всю страну: остерегайтесь Мюнцера, не давайте ему проповедовать, ибо учение его, как доказал знаменитый университет, от самого сатаны!

Но этому не бывать! Покорных Лютеру книжников он не признает за судей. Отче Пролаза старается зря. На Мюнцера надо ставить капканы похитрей!

Доверху нагруженные хмелем фуры приезжали из Мюльхаузена. Томас не упускал случая расспросить возчиков о новостях.

Мюльхаузен, один из крупных городов Германии. Он в два раза больше Лейпцига или Дрездена. Но расцвет его уже позади. Раньше Мюльхаузен, торгуя хлебом, был тесно связан с рынками Англии. Теперь его оттеснили конкуренты. Доходы упали.

Вокруг лежали тучные угодья. Купцы владели обширными виноградниками и большими стадами, а какой-нибудь прядильщик или ткач в свободную минуту трудился на своем клочке в поте лица ради нескольких мер зерна. Мюльхаузен славился огромным числом неимущих. Жители предместий были лишены всех прав горожан и терпели безысходную нужду. Подмастерья льноткацкого цеха, самого многочисленного цеха в городе, перебивались с хлеба на воду.

Патрициат правил жестоко и самовластно. В ратуше всегда заседали представители одних и тех же семейств. Какой толк, что статуты запрещали выбирать в магистрат людей, состоящих в близком родстве? Повелевали деньги. В статутах десятки красивых фраз о недопустимости злоупотреблений, обмана, взяток. Пустые слова! Озорники острят, что отцы города так же держатся этих запретов, «как собаки блюдут пост».

Предместья не имели в ратуше почти никакого веса. Пользуясь безраздельным господством, толстосумы вводили новые налоги и всячески притесняли бедняков. В вольном имперском городе вольными были только члены магистрата. Низы все сильней сопротивлялись произволу. Подмастерья, особенно ткачи, были зачинщиками всех беспорядков. За их борьбой с патрициатом Мюнцер следил пристально и зорко.

В рассказах о Мюльхаузене часто повторялось имя Генриха Пфейфера. Он был из местных. В городе жила его мать, державшая маленькую лавку, и куча родственников. Юношей Генрих ушел в монастырь и снискал там дурную славу: он был слишком упрям, своеволен, горяч. Жизнь в обители пришлась ему не по нраву, и он бежал. Он служил ключником и поваром у одного рыцаря, но все силы отдавал борьбе с папистами. Чудом ему удалось избежать ареста. Его появление в родном городе было необычным.

Это случилось во время праздника. Подле церкви на огромном камне стоял торговец с бочонками и кружкой. Он бойко расхваливал свой товар и предлагал желающим отведать вина и пива. Какой-то человек в мирской одежде велел ему слезть:

— Слушайте, добрые люди, я возвещу вам о другом пиве!

Пфейфер обрушился на духовенство: все они, от римского папы до последнего монаха, живут за счет пота и крови бедняков.

Ну и речи! Но ведь все, что он говорит, — сущая правда. Люди плотным кольцом окружили Пфейфера. Здорово же он отделывает монахов!

Конечно, попы не любят местечек, где нечем поживиться. Зато в таких городах, как Мюльхаузен, ими хоть пруд пруди. Три монастыря, пятнадцать церквей и часовен — не слишком ли это много для одного города? Духовные лица не платят никаких налогов и смотрят на Мюльхаузен как на источник обогащения. Они стараются увеличить свои привилегии и доходы. Сколько грязных проделок было с индульгенциями! А чем добрым похвастаются здешние клирики? Строили новую колокольню. Священник ходил с чашей и собирал деньги. Он сколотил кругленькую сумму — и был таков! Другой поп нашел церковным деньгам подходящее применение: с их помощью он склонял женщин на любодейство. Однажды его застали с чужой женой и хорошенько вздули. Но и это не помогло. А недавно поймали францисканца, который ночью забрался в дом. Вот вам и пастыри! Один похищает вашу честь, другой — имущество.

Когда магистрат захотел выслать Пфейфера, у него было уже столько сторонников, что попытка потерпела провал. Пфейфера не дали в обиду. Теперь вокруг него собрались все недовольные засильем церкви и правлением богачей.

Жители предместий упорно добивались права участвовать в решении городских дел. Восемь выбранных— их так и называли «ахтманами» — потребовали именем общины покончить с произволом, уменьшить подати и одновременно обложить налогом дворян и духовных лиц. Магистрат под разными предлогами тянул с ответом.

Тогда по условному сигналу, схватив оружие, подмастерья осадили ратушу. Застигнутые врасплох советники согласились на перемены, пообещали признать ахтманов и допустить их на заседания.

В предместьях торжествовали победу и вовсю потешались над клириками. На дверях церквей и на рынке появились листки, высмеивающие духовенство. Любой скот при желании может не хуже попа поорать с амвона. Священнику, который держал нескольких ослов, объявили с издевкой: пусть-ка он прикажет своим ослам читать проповедь, если не хочет, чтоб ему под крышу пустили «красного петуха»!

Дома многих духовных лиц были разгромлены. Наказать виновных магистрат не мог. Он только просил вернуть растащенное добро прежним владельцам.

Возчики доставляли из Мюльхаузена не только хмель, но и добрые вести. Томас от души радовался успехам Пфейфера и ахтманов.

Мансфельдский граф Эрнст все лето препятствовал своим подданным посещать проповеди Мюнцера. Теперь он наотрез запретил им ходить в Альштедт. Он не допустит, чтоб его собственные люди впали в ересь.

Не много ли на себя берет этот живодер? Граф называет его еретиком? Томас срамил Эрнста перед всем народом. Пусть-ка он явится сюда и докажет, в чем его ересь. А если не сделает этого, то он последний плут и язычник. Ему не мешает быть поумней и сидеть себе тихонько в своем Хельдрунгене.

Несколько дней спустя Мюнцер предстал перед магистратом. Его уже неоднократно просили, говоря о господах, подбирать выражения помягче.

Что, собственно, так беспокоит достопочтенных советников? Мюнцер обвел взглядом присутствующих. Или они лучше знают, как проповедовать истинное слово божье?

Цейс развернул бумагу и прочел вслух грозное письмо Эрнста. Граф возмущался, что альштедтские проповедники при попустительстве властей ругают его бранными словами. Если это не прекратится, то он примет меры, чтобы оградить свою честь и наказать обидчиков.

Советники растерянно смотрели на шоссера. Цейс тоже был в затруднении. Зря отцы города задумчиво поглаживают бороды и чешут затылки. Да, он, Мюнцер, выступал против Эрнста. Можно ли иначе назвать мансфельдского графа как живодером, если он устраивает гонения праведных людей и хочет, чтобы его боялись больше, чем самого бога? Не Мюнцера, а Эрнста надо считать еретиком! Ни шоссеру, ни магистрату не следует ввязываться в ссору. Они так и могут отписать Эрнсту — это, мол, не их дело.

Пожалуй, выход не плох — умыть руки и отойти в сторонку. Цейс и советники ответили графу, что они не вправе принимать решений, касающихся духовных вопросов.

Одновременно в Хельдрунген было послано и письмо Мюнцера. «Если вы, свидетель тому бог, будете упорствовать в вашем неистовстве и настаивать на неразумном запрете, то я всегда, пока бьется мое сердце, буду вас поносить как злодея и тупицу. Я буду хулить вас не только перед всем христианским миром, но и перед турками, язычниками и евреями. Мои книги, направленные против вас, я дам перевести на различные языки… Вы должны знать, что в великом и правом деле я не боюсь и всего света!»

Он пригрозил Эрнсту, что может поступить с ним в сто тысяч раз суровей, чем Лютер с папой. Сидите себе спокойно — не то старый кафтан лопнет по всем швам! Подпись была выразительной: «Томас Мюнцер, искоренитель безбожных».

В Альштедт с несколькими товарищами приехал Пфейфер. То, что он рассказал, заставило Томаса помрачнеть. События в Мюльхаузене обернулись совсем не так, как он предполагал. Именитые бюргеры сумели разобщить тех, кто выступал против старого магистрата. Средним слоям они внушили страх: смотрите, сегодня чернь грабит дома священников, завтра, если вовремя ее не взнуздать, она наложит лапу и на ваше имущество. Они сыграли и на императорском эдикте об изгнании проповедников, сеющих смуту. Если не выполнить приказа императора, то на чью помощь надеяться, когда крикуны из предместий бросятся в очередные крайности?

Магистрату удалось выслать Пфейфера.

А. Дюрер. Фридрих Саксонский.

А. Дюрер. Филипп Меланхтон.

Уныния Томас не терпел. Каждая неудача должна укреплять решимость бороться еще настойчивей, еще беспощадней. Пфейфер видит, какое зло творят паписты в Немецкой земле, он видит лихоимство магнатов, но различает ли он новую опасность, опасность со стороны лютеровых книжников, которые всеми способами силятся удержать народ в повиновении властям?

Ему навязывают диспут в закутке? А ведь он не из тех, кто легко отрекается от своих взглядов. На него яростно нападают и паписты и сторонники Лютера. У них много общего: они хотят во что бы то ни стало помешать простому человеку самому судить о вере. Народ мечтает избавиться от попов, а тут откуда ни возьмись протискиваются вперед хитроумные книжники со своей пергаментной библией. Они не в силах окончательно порвать с догматами папистов. Старую постройку, чуть подбеленную известью, выдают они за новый дом.

Человек полон сомнений. Он не знает, что делать. Его мучает совесть, терзает безверие. Он страдает от болезней, бедности, несчастий. Он обращается за советом к ученым мужам. Книжники — они ценят свои слова на вес золота — отвечают: «Верь! А не хочешь верить, так проваливай к черту!» Тогда говорит бедный человек: «О ученейший доктор, я бы охотно верил, но безверие подавляет меня целиком». Книжник ему в ответ: «Ах, любезный, ты не должен беспокоиться о высоких предметах. Просто верь и гони прочь подобные мысли. Все это сплошь фантазии. Иди к людям и радуйся. Так ты забудешь обо всех горестях!»

Старые, набившие оскомину утешения! Верь в бога, не размышляя. И не твое дело — думать. На это есть ученые мужи из университетов!

Он писал работу, которая называлась «Протестация, или Вызов Томаса Мюнцера». Свое понимание веры он будет отстаивать перед лицом любых противников, но он никогда не согласится, чтобы в закутке, без свидетелей, два или три книжника втихомолку осудили его взгляды. Он вызывал врагов на открытый диспут. Народ будет судьею. Он, Мюнцер, готов защищать свое учение перед всем светом!

На острове посреди Цюрихского озера нашел прибежище Ульрих фон Гуттен. К страданиям от тяжкого недуга прибавилась и горечь поражения.

Было время, он думал, что молодой император возглавит борьбу против Рима, но после Вормсского рейхстага Гуттен понял всю тщету этих надежд. Значит, рыцари должны на собственный страх и риск начать войну с папистами, им помогут города! Много сил и времени потратил Гуттен, чтобы вдохновить своими идеями могущественного Франца фон Зиккингена. В беседах о призвании немецкого рыцарства проходили долгие зимние вечера. Франц, человек крутой и воинственный, был очень честолюбив. Волевое лицо с тяжелой челюстью, огромные руки. Силу он считал единственным аргументом в спорах. Он был воплощением кулачного права. Угрожая городам осадой, он заставлял их платить ему выкуп. Гуттен умело разжигал его ненависть к духовным владыкам и всесильным князьям. Император назначил Зиккингена своим полководцем, но поход во Францию был неудачен, и Карл не скрывал досады. А Франц злился на императора за то, что он оставил его без обещанных денег.

Зиккинген создал союз швабских, рейнских и франконских дворян. В обновленной Германии, Германии без князей и без католических попов, рыцари станут играть главную роль! В сентябре 1522 года Зиккинген обратил оружие против своего давнего врага, архиепископа трирского. Пятикратные попытки взять приступом Трир успехом не увенчались. Горожане и крестьяне, видевшие в рыцарях своих извечных врагов, не поддержали Зиккингена. И он вынужден был снять осаду.

Ожидая ответного нападения князей, Франц посоветовал больному Гуттену поискать себе более надежное убежище.

В мае при осаде своего замка был смертельно ранен Зиккинген. Рыцарский мятеж был подавлен.

На рыцарей возлагал Ульрих свои надежды. Он был уверен, что будущее за ними. Гуттен глубоко заблуждался — им принадлежало только прошлое.

Начиналась осень. В маленьком домике среди залитых солнцем лугов тяжело умирал одинокий Гуттен.

Дерзкое послание Мюнцера вывело графа из себя. Он тут же пожаловался курфюрсту. Фридрих недоумевал. Откуда взялся этот Мюнцер? Ведь как-никак его, курфюрста, обязаны были поставить в известность о новом проповеднике. Фридрих выразил городским властям свое недовольство. Он еще разберется в этом деле.

В ратуше Томаса крепко попрекали. Вот теперь приходится расхлебывать заваренную им кашу. Курфюрст намерен учинить расследование. Мюнцер должен дать клятву, что по первому вызову явится на допрос. Куда угодно! Томас принес присягу. Он немедленно напишет курфюрсту.

Излагая обстоятельства ссоры, он не оправдывался, а нападал. Именно такие люди, как Эрнст Мансфельдский, ожесточают народ, когда пытаются своими приказами мешать распространению правды.

Письмо к курфюрсту было вполне благопристойным. Мюнцер высказывал надежду, что Фридрих будет к нему справедлив. Но почтительные обращения не меняли сути. Мюнцер смело изложил курфюрсту свод, столь отличные от лютеровых, взгляды на власть. Он толковал все ту же 13-ю главу «Послания к римлянам». Князья обязаны защищать своих подданных от притеснений, а если они этого не делают, то — Мюнцер так прямо и написал — «меч будет у них отнят и передан разгневанному народу».

Ревниво и подозрительно присматривался Лютер к тому, что творилось в Альштедте. Еще бы! Он сам много распространялся о необходимости сделать богослужение понятным народу. Говорить-то он говорил, а все время оглядывался на курфюрста и одергивал нетерпеливых. Перемены в службах следует предпринимать лишь с полного одобрения властей.

К сообщению, что в ряде городов обычные латинские мессы заменили богослужением на немецком языке, доктор Мартин вначале отнесся спокойно. Но как только ему стало известно, что именно Мюнцер составил эти службы, он тут же опять высказался против новшеств.

Свое сочинение «Немецкая церковная служба» Мюнцер хотел опубликовать в Виттенберге, но потерпел неудачу. Типографы, которых он давно знал, отказались его печатать. Долгое время он был в неведении, чем это объяснить. На помощь Лютера он не надеялся, но думал, что тот по крайней мере не станет чинить препятствий. Но все оказалось иначе. Лютер не пожалел сил, чтобы добиться запрещения печатать эту работу. И все исподтишка.

Ну что же, любезный Мартин, смотри не обожгись!

Типограф нашелся в самом Альштедте. «Немецкая церковная служба» вскоре вышла в свет. Отвечая на ожесточенные нападки, которым ее подвергали, Мюнцер выпустил «Немецкую евангелическую мессу» и готовил «Устав немецкого богослужения».

Что спорить об обрядах, когда его с Лютером разделяют непримиримые противоречия? Вера как разумная деятельность, направленная на переустройство мира, на достижение общей пользы, или вера как милость божья, которую приобретают «готовой»? Кто обладает настоящей верой — простой темный человек, испытавший все тяготы жизни, или ученый муж, знающий назубок библию? Этому Мюнцер посвятил свое сочинение «О вымышленной вере».

Книжники ссылаются на священное писание, а сами, как воры, тащат из него отдельные куски. Истинной веры достичь нелегко, ее нельзя получить, читая книги или слушая попов. Как поле, не тронутое лемехом плуга, не может принести обильного урожая, так и человек не может считать себя христианином, если крест страданий прежде не сделал его способным воспринять слово божье.

Для книжников мертвая буква библии превыше всего. Другие люди мучаются, а они знай себе живут в собственное удовольствие и кичатся крепостью своей веры, которую они не выстрадали, а украли. Они проповедуют «сладкого» Христа и чураются «горького». Но так недолго и сдохнуть, обожравшись медом!

Больше всего, предупреждал Мюнцер, следует беречься книжников: они толкают на ложный путь. Они выдают себя за учителей, а пробавляются краденой, вымышленной верой. Человек сам способен различать дьявольское и божье. Если кто и может его наставлять, так только бог. Чтобы постичь правду, не надо никаких посредников: ни прежних попов, ни новоявленных книжников!

Томас радовался. Теперь он выступает не перед сотнями слушателей — типографский станок позволит ему заговорить на всю Германию!

Княжеский приказ застал его врасплох. Альштедтского печатника повелевалось немедленно выслать. Лютер был верен себе. Он любил бить врага после того, как его свяжут по рукам и ногам. Доктор Мартин, великий полемист, предпочитал опровергать противников, когда власти запретят им издавать их произведения.

Типография в Альштедте была закрыта.