Тонкая нить (журнальный вариант)

ГЛАВА 27

Луганов напомнил о себе день спустя, самым неожиданным образом. В разгар рабочего дня Миронова оторвал от дел телефонный звонок.

- Андрей Иванович, - послышался знакомый голос, - Это я, Луганов. Звоню с аэродрома.

- Ты же должен быть в Алма-Ате?

- А я и был в Алма-Ате, а теперь здесь, в Москве, на аэродроме. Через часа полтора доберусь до тебя, тогда все поймешь. Я тебе зачем звоню? Ты пропуск закажи, два пропуска - мне и Корнильеву.

- Корнильеву? Георгию Николаевичу?

- А кому же еще? Конечно, Георгию Николаевичу, брату Ольги Николаевны. Он здесь, со мной.

- Хорошо, - сказал Миронов. - Пропуска сейчас закажу.

Прошло немногим больше часа, и Луганов с Корнильевым вошли в кабинет Миронова. Достаточно было одного взгляда на Корнильева, чтобы понять, что человек это волевой, мужественный, много повидавший.

- Что, Георгий Николаевич, - спросил Миронов, когда они были представлены друг другу, - прямо из экспедиции?

- Да, - заметно волнуясь, сказал Корнильев, - только вы извините меня, я не хотел бы отвлекаться. Речь идет об Ольге, моей сестре…

- Понимаю, - настораживаясь, сказал Миронов. - Понимаю. Слушаю вас.

- Мне известно, - все больше волнуясь, продолжал Корнильев, - что Ольгу принимают за предательницу, шпионку. Это недоразумение, чудовищное недоразумение! Ольга всегда, всю жизнь была человеком честным, порядочным. Она бывала порой горяча, невыдержанна, могла ошибиться, но человек она чистый, головой ручаюсь.

- Да вы успокойтесь, Георгий Николаевич, успокойтесь. Ваши переживания понятны, но поймите и вы нас: факты, свидетельствующие против вашей сестры, серьезны. Ведется расследование. Пока оно не закончится, я вам сказать ничего не могу, не вправе…

- Боже, да о чем вы говорите? - схватился за голову Корнильев. - При чем тут мои переживания, какую играет роль, что вы можете и что не можете сказать? Ольги-то уж нет…

Дыханье у Корнильева перехватило, он глухо кашлянул, опустил голову, но тут же резко выпрямился.

- Никакой информации я от вас не жду, - резко сказал Корнильев. - Поздно. Речь идет о восстановлении честного имени Ольги, пусть посмертно. О выяснении, кто был ее убийцей. За этим я и приехал.

- Но как вы можете знать больше того, что знаем мы, знать, кто был убийцей вашей сестры? Кстати, убийца нам давно известен. Так что, говоря по совести, я не понимаю… - Миронов развел руками.

- Нет, - сурово возразил Корнильев, - убийцу Ольги вы не знаете. Вернее, вы знаете, кто ее убил, но что это за человек, вам неизвестно.

- А вам, вам известно? - резко спросил Миронов.

- Может статься, да, - неожиданно спокойно сказал Корнильев.

Вмешался Луганов.

- Послушайте, товарищи, - сердито сказал он, - что-то у вас не то получается. Георгий Николаевич, почему вы не даете Андрею Ивановичу письмо, к чему все эти разговоры?

- Простите, - смутился Корнильев. - Надеюсь, вы поймете мое волнение.

Он вынул из внутреннего кармана пиджака объемистый конверт и протянул Миронову.

- Еще раз прошу простить, - сказал он. - Ведь именно это письмо привело меня в КГБ. Вся беда в том, что поздно…

Миронов взял из рук Корнильева письмо и внимательно осмотрел конверт. Он сразу заметил, что обратного адреса на конверте не было, но зато стоял штамп места отправления - Крайск, и дата: 15 мая текущего года.

«Пятнадцатого мая, - подумал Миронов. - Ровно за две недели до гибели Ольги Николаевны. Но когда же оно было получено в Алма-Ате? Где пролежало без малого пять месяцев? Судя по алма-атинскому штампу, письмо, отправленное авиапочтой, было получено в Алма-Ате 18 мая, то есть за полторы недели до того дня, как была убита Корнильева. Почему же Георгий Николаевич только сейчас явился с этим письмом?»

Корнильев, заметив, как внимательно Миронов рассматривает почтовые штампы, сказал:

- Наша экспедиция покинула Алма-Ату как раз восемнадцатого мая, ранним утром. Задержись я на сутки, и письмо было бы вручено вовремя. Но… В общем об этом нечего говорить… Дня за три до отъезда в экспедицию я, как обычно, отправил семью на все лето на Украину, к родителям жены. Квартира оставалась пустой. Жена с ребятами вернулась в конце августа, к началу учебного года. За время нашего отсутствия накопилось много корреспонденции - у меня большая переписка, которую жена не имеет привычки просматривать. Письма, адресованные мне, она складывает на моем рабочем столе. Там до дня моего возвращения лежало и это письмо. Ну, что было дальше, объяснять нечего.

Миронов вынул из конверта несколько листков почтовой бумаги, исписанных мелким, неровным почерком. Ольга Корнильева писала:

«Жорж, дорогой!

Мне очень трудно об этом писать, трудно писать тебе, но больше некому, ты прости. Когда бывало очень трудно, я всегда в тебе находила опору. Моя вина, что вот уже столько лет я многое от тебя утаивала. Жорж, помоги, я зашла в тупик. Мне так страшно! Если бы ты смог сам приехать, ты знал бы, что делать. Я пишу глупо, путано, но так все ужасно, так неимоверно тяжело…

Тогда, когда мы с тобой встретились после окончания войны, я сказала тебе не всю правду. Боялась. Но дольше молчать нельзя… Попробую рассказать по порядку. Я тебе уже говорила, что после отправки в тыл к гитлеровцам работала радисткой одного из партизанских отрядов. Потом я была ранена и попала в плен. Так все оно и было. Но ни тебе, никому другому я не говорила о том, что произошло со мной в фашистском аду. Люди там в лагере умирали ежедневно, ежечасно. Как я, обессиленная раной, осталась, жива, не знаю. Но я жила и выжила, несмотря на ту встречу, которая там произошла, с которой все и началось…

О подробностях писать не хочу, не могу, но в лагерях среди пленных я как-то увидела одного человека, узнала его. Кто он, не спрашивай. Вот если бы ты его увидел… Ладно. Он меня тоже узнал и сделал знак: не подавай, мол, виду. Прошел день или два, и этот человек появился в том бараке, где жила я. Он принес кусок клейкого лагерного хлеба, сала и - что было куда дороже - слова бодрости, веры в будущее. С тех пор он стал появляться часто, подкармливая меня и моих подруг, возвращал нас к жизни.

Как умудрялся он все это делать, мы не знали, но были уверены, что это один из руководителей подпольной организации лагеря, о существовании которой мы догадывались. Девушки, страдавшие, как я, радовались за меня: ведь это был мой товарищ, друг. Меня он выделял среди других, ради меня появлялся здесь…

Сколько прошло недель, месяцев, я не знаю, не помню: я плохо тогда соображала. Но вот настал день, ужасный день, каждая минута которого никогда не изгладится из моей памяти. Еще с вечера по лагерю прошел слух, будто разгромлена подпольная организация, готовившая массовый побег пленных, будто руководители ее схвачены.

Наступило утро. Нас, всех, кто был в лагере, выстроили на центральном плацу. Мы стояли час, может быть, два. Стояли не шевелясь, под дулами автоматов и пулеметов, перед ощеренными пастями рвавшихся со сворок собак. Посреди площади высились виселицы, одиннадцать виселиц.

Многие из нас, кто был послабее, падали, чтобы никогда не подняться. Их пристреливали. Но я держалась, стояла…

Вдруг послышался шум и показались смертники, одиннадцать смертников. Что с ними сделали! Они брели, спотыкаясь на каждом шагу, в изодранной одежде, в сплошных кровоподтеках, истерзанные, но несломленные. Да, они умерли как герои.

Виселицы, на которых оборвалась жизнь наших товарищей, окружила толпа лагерных начальников, и вот в этой толпе я увидела того человека. Нет, он был не в кандалах, не в лагерном одеянии: на нем была фашистская форма. Среди палачей он держался, как равный среди равных.

Невозможно передать, что я пережила, увидев его в этом обличье. Но мучения мои на этом не кончились, они только начались. Этот негодяй пошел вдоль наших рядов, кого-то выискивая. Я похолодела, поняв кого… Так оно и оказалось. Увидев меня, он подошел, дружески потрепал меня по щеке и громко сказал: «Не робей, девочка, все будет в порядке». Затем прошел дальше.

Почему я не плюнула в его гнусную физиономию, не ударила его, не знаю: я просто была раздавлена, мертва, не могла шевельнуться…

Что было потом, вряд ли надо писать: если меня и не убили товарищи, то скорее всего потому, что никто не хотел марать руки. Но как они меня презирали, как презирали… Нет, даже вспомнить об этом ужасно…

Прошло несколько дней, и меня вызвали к начальнику лагеря. Там был и он, этот зверь. Нет, меня не били, надо мной не издевались - наоборот. Со мной говорили как с единомышленником, со своим, и это было самым непереносимым. Сжав зубы, я молчала. Их, однако, это мало беспокоило, они уже все решили.

«Фрейлейн Ольга, - сказал начальник лагеря, - здесь вам дольше оставаться нельзя. Завтра вас переведут в другой лагерь, там вам будет лучше. Но фамилию вам придется сменить. Корнильеву теперь знают слишком многие, вести могут дойти и до других лагерей. Отныне вы будете Велично, Ольга Величко».

Ничего, кроме смерти, я не ждала. Но умереть мне не посчастливилось, я осталась жить, как… Ольга Величко.

На следующий день меня перевели в другой лагерь, потом еще в один… Прошло около года, война шла к концу. Того человека я больше не встречала, да и никто другой меня не вызывал. Кончилась война. Я находилась на западе Германии и очутилась в руках американцев, в лагере для перемещенных лиц. Прошло еще около года, и все началось сначала. Меня опять вызвали, на этот раз к американскому начальству. В кабинете сидело двое в штатском, я их видела впервые. Оба они вполне прилично говорили по-русски. Как оказалось, они превосходно знали все, что со мной произошло, как и почему я превратилась в Величко. Не тратя времени попусту, они заявили, что намерены передать меня вместе с группой других «перемещенных лиц» советским властям, но если там узнают мою историю…

Я пожала плечами, мне было все равно. Они это заметили. «Напрасно вы так безразлично к этому относитесь, - заявил один из американцев. - Подумайте о своих близких, что ждет их? Ваше разоблачение грозит тяжелыми последствиями для вашего брата, для тети, дяди. Ваш дядя, кстати, известный профессор Навроцкий, не так ли?»

Нет, муки мои не кончились. Впервые со мной заговорили о моих близких, и это было страшнее всего, что я пережила раньше.

«Впрочем, зачем вам погибать? - сказал тот же американец. - То, что знаем о вас мы, русские не знают и никогда не узнают, если вы будете себя вести хорошо».

Оказывается, «вести себя хорошо» означало: вернувшись на Родину, стать шпионкой, предателем».

Миронов на минуту прервал чтение, задумался. Да, слова «русские не знают и… не узнают… Будете вести себя хорошо…» были ему знакомы. Именно с этих слов начиналась запись на клочке бумаги, обнаруженном в куртке Корнильевой.

Луганов перехватил его взгляд и кивнул головой: читай, мол, читай дальше.

Андрей вновь взялся за письмо.

«Жорж, - писала Корнильева, - на минуту представь себе, ведь я ничего плохого не сделала, а меня загнали в западню, предложили стать предателем, изменником…

Я, конечно, отказалась. Тогда они заявили, что все равно передадут меня в советскую зону и все обо, мне сообщат, что я погублю тебя, твою семью, дядю, тетю… Ты понимаешь?

Что было делать, какой мог быть выход? Промучившись ночь, я приняла решение: наутро я согласилась на их требование, подписала какое-то обязательство, получила адрес, по которому должна была явиться в Воронеже (мне было предложено ехать в Воронеж, где, по их сведениям, находились дядя и тетя), и через несколько дней оказалась в советской зоне.

В Воронеж я, конечно, не поехала, я и не собиралась туда ехать, как не собиралась выполнять их гнусные задания. Цель у меня была одна: вернуться на Родину, где-нибудь затеряться и умереть на родной земле, не принося никому вреда.

Так бы оно и было, если бы я не выбрала Куйбышев, не встретила Садовского. Ах, Жорж, что это за человек, как много он для меня сделал! А я?

Ладно, наберись терпения, конец близок. О дальнейшем, кроме последних двух лет, писать не буду. Ты знаешь, как день за днем, шаг за шагом Валерьян Сергеевич возвращал меня к жизни, стал моим мужем. Знаешь, как мы жили… Не знаешь только, что все эти годы творилось у меня на душе, с каким ужасом я глядела на каждого нового человека: не подослан ли он? Но нет, судя по всему, они потеряли мой след. Только окончательно убедившись в этом, я дала согласие стать женой Валерьяна Сергеевича. А тревога все-таки полностью не проходила, хотя с каждым годом становилась меньше. И вот когда я уже думала, что все позади, свершилось непоправимое: мы поехали с Валерьяном Сергеевичем в Сочи. Я тебе писала тогда. О, если бы я могла знать, чем кончится эта поездка!.. Через несколько дней после приезда мы решили отправиться в дендрарий, и там… там я увидела этого человека. Да, это был он. Самое страшное, что и он заметил меня. Я попыталась ускользнуть - напрасно. Он меня выследил.

Я умоляла Валерьяна Сергеевича бросить все, немедленно уехать, скрыться, бежать. Но объяснить мужу ничего не могла. А Валерьян Сергеевич меня не понимал, мои просьбы принял за блажь, за каприз…

Прошел день, и, воспользовавшись тем, что муж ушел из санатория, этот негодяй проник ко мне в палату. Разговор был коротким: с первых же его слов мне стало ясно, что он знает все, знает о моем обязательстве американцам.

Да, выбора не было, и вот я бросила мужа, стала «женой» инженер-подполковника Черняева (в таком облике выступал теперь этот человек).

Первое время он меня не очень посвящал в свои дела, старался сломить, сломить окончательно. Этого он не добился. Поднять открытую борьбу против этого зверя у меня не хватило сил, но и помощницей в его преступных делах я не стала. Что я могу сказать еще? Сейчас все накалено до предела.

Жорж, дорогой, я измучилась, извелась. Вот уже год, как я пишу тебе письмо за письмом и рву, рву».

Миронов остановился, провел рукой по лбу: да, вот он, ответ, вот откуда этот злосчастный клочок бумаги.

«…пишу тебе письмо за письмом и рву, рву, - читал Миронов. - Но это я отправлю - больше нельзя. Молю тебя, приезжай, ты найдешь выход. Если не сможешь, напиши, телеграфируй. Я придумаю что-нибудь, сама приеду к тебе. Только не пиши на домашний адрес, пиши до востребования, не то письмо может попасть в лапы этого зверя.

Да, кстати, последние дни он стал что-то ласковый, уговаривает меня съездить на курорт. Что-то еще удумал? Сегодня пятнадцатое. Письмо ты получишь через три-четыре дня. Десять дней я буду ждать ответа. - Значит, до двадцать седьмого-восьмого. Можешь не отвечать: я все пойму. Тогда будь что будет!

Прочитав последние строки письма, Андрей так сжал кулаки, что побелели костяшки пальцев. Он порывисто встал, шагнул к Корнильеву и протянул ему руку.

- Простите, Георгий Николаевич, что неласково вас встретил, но кто мог знать, мог подумать!.. Эх, Ольга Николаевна! Вот глупость, какая глупость! До чего ее запугали! Ну что ей было сказать раньше, сказать правду Валерьяну Сергеевичу, прийти прямо к нам! Ладно, перейдем к делу. Так, Георгий Николаевич, можете ли вы что-либо сказать об этом человеке? Кто он? Из письма можно понять, что он вам известен?

- Ума не приложу, - развел руками Корнильев.

Миронов задумался.

- А что, Георгий Николаевич, - вдруг сказал, он, - если мы вам покажем этого… Черняева? Вдруг узнаете?

Корнильев вздрогнул.

- Если надо, - сказал он сдержанно, - я готов.

- Сделаем так, - решил Миронов. - Видите, здесь в стене нечто вроде пиши, там висит мое пальто. Ниша задернута портьерой. Я вызову так называемого Черняева на допрос ненадолго, а вы спрячетесь тут, в нише. Из-за портьеры вы сможете рассмотреть этого человека, он же вас видеть не будет. Согласны?

Корнильев пожал плечами:

- Как вам будет угодно. Я вполне полагаюсь на вас.

Миронов распорядился доставить на допрос арестованного Черняева. Корнильев укрылся за портьерой. Наконец в дверь постучали, в комнату ввели арестованного.

- Так-с, гражданин!.. - Миронов сделал, паузу, - Черняев. Давненько мы с вами не виделись. Ну что ж, возобновим знакомство?…

- Гав, - неуверенно произнес Черняев, исподлобья поглядывая на Миронова. - Гав!

Миронов брезгливо поморщился.

- Довольно, хватит… Никакая вы не собака и никакой не сумасшедший: вот акт экспертизы.

Тот, кто выдавал себя за Черняева, глядя все так же исподлобья, настороженно молчал.

- Что, - спросил Андрей, - поскольку от собачьего лая приходится отказаться, решили опять играть в молчанку? Не ново! Было уже, гражданин, было. В последний раз спрашиваю, вы намерены давать показания?

- Мне не о чем говорить, - глухо сказал Черняев. - Я давно все сказал.

- Ого, вы, оказывается, не разучились разговаривать!

- Но, гражданин следователь, я действительно был болен.

Продолжать допрос не имело смысла.

- Вот что, гражданин… Черняев, - спокойно сказал. Миронов. - Так дело не пойдет. Терять с вами время попусту я не собираюсь. Посидите еще в камере и подумайте. Получше подумайте.

Как только Черняева вывели из кабинета, Миронов подошел к нише и отдернул портьеру. Корнильев сидел, сгорбившись, охватив руками голову. На его побледневшем, изменившемся лице застыла гримаса отвращения. Тихо, сдавленным голосом он произнес:

- Это Марковский. Серж Марковский.

Прошло полтора месяца. Следствие было закончено. Правда, Миронову, его помощникам, а также Луганову с Савельевым, которые по просьбе Миронова до окончания следствия были оставлены в Москве, пришлось основательно потрудиться: шли бесконечные допросы, очные ставки, экспертизы. Арестованные вели себя так, словно бежали наперегонки: каждый торопился выложить, что знал, боялся отстать от своих вчерашних сообщников. Один безжалостно топил другого, спешил изобличить на очной ставке.

Не отставал от других и Марковский.

Как выяснилось, он был связан с германской разведкой еще в тридцатых годах. Бежав накануне войны в фашистскую Германию, он пришелся ко времени. Его взяли на работу в гестапо. Там он быстро сделал карьеру. Во время Великой Отечественной войны специализировался на «работе» по советским военнопленным: он выискивал подпольные организации среди пленных в гитлеровских лагерях, осуществляя чудовищные провокации, был виновником смерти сотен и сотен людей.

Именно в это время он встретил в одном из лагерей Ольгу Корнильеву. Он решил скомпрометировать Ольгу, спровоцировать ее, создать такие условия, которые вынудили бы ее стать агентом гестапо. Лишенный сам хотя бы намека на такие чувства, как честь, совесть, долг перед Родиной, он не сомневался в успехе, не мог предположить, что двадцатидвухлетияя девушка найдет внутренние силы разрушить все его иезуитские комбинации, не станет предателем.

Однако гестаповцам не суждено было осуществить свои намерения, и не только из-за сопротивления Ольги: война кончилась, фашистский «рейх» рухнул. Но тут в игру вступила американская разведка, обнаружившая Корнильеву в одном из лагерей для «перемещенных лиц». Автор всей этой гнусной интриги - Марковский - был тогда далеко. Года за полтора до поражения Германии крупный чин гестапо, допрашивая командира партизанского соединения Капитона Черняева, попавшего в лапы к фашистам, заметил портретное сходство между этим партизаном и своим подчиненным - Марковским. Судьба Марковского была решена: прошла неделя, и, превращенный в Черняева, он очутился в районе действий советских партизан с серьезным, но не опасным для жизни ранением, Потом - доставка на Большую землю, госпиталь, возвращение в строй, мирные годы.

Знание строительного дела, сообразительность, изворотливость и недюжинное владение искусством перевоплощении помогли Марковскому около полутора десятков лет разыгрывать роль Черняева. Марковский кружил по отдаленным от центра стройкам, не задерживаясь нигде больше чем на год, на два, тщательно избегая мест, где можно было столкнуться с теми, кто близко знал подлинного Черняева.

Работал он теперь на других хозяев. Еще в начале сороковых годов, бывая по делам гестапо в Швейцарии, предусмотрительный Марковский установил связь с американской разведкой, стал двойником. Естественно, что после краха фашистской Германии этот прожженный шпион не остался без хозяев.

Встреча с Корнильевой в Сочи была для Марковского полной неожиданностью, произошла случайно, но он сумел ухватиться за эту случайность. Однако, терроризировав Ольгу, вынудив ее бросить Садовского и уехать с ним, окончательно сломить ее он не смог. Около двух лет истязал Марковский Корнильеву, но ничего не добился. Тогда, убедившись в бесплодности своих усилий, он ее уничтожил.

Вся отвратительная картина преступления Марковского, как и его сообщников, шаг за шагом раскрылась в ходе следствия. И вот теперь клубок был размотан до конца, следствие закончилось.

…Придя в это утро на работу, майор Миронов по давней привычке развернул свежий номер газеты «Правда». В глаза бросилось краткое сообщение на последней полосе:

«В Комитете государственной безопасности при Совете Министров СССР», Андрей прочел: «Органами Государственной безопасности раскрыта и обезврежена группа агентов иностранных разведок, проводившая шпионскую работу на территории Советского Союза и совершавшая убийства советских граждан. Как установлено, участники группы были связаны с иностранным подданным Ричардом В., наезжавшим периодически в Советский Союз в качестве туриста, которого снабжали шпионскими сведениями и от которого получали деньги. Предварительное следствие по делу участников группы закончено и передано в суд. В. выдворен из пределов Советского государства».

«Как просто, - усмехнулся про себя Андрей, - «раскрыта», «обезврежена»! Всего несколько строк… А что стоит за этими строками!.. Впрочем, чего это я «расфилософствовался», как сказал бы милейший Кирилл Петрович. Пора и за работу».

Андрей отложил газету в сторону и придвинул к себе тонкую коричневую папку, в которой лежало пока всего лишь несколько бумажек. На обложке стояла короткая надпись:

«Дело №…».