Топ и Гарри

– Можно говорить? – с трудом, словно не владея голосом, произнесла она на чужом ей английском языке.

Харка был погружен в свои мысли и не думал о женщине, пока она не поймала его взгляда. Произнесенные ею звуки были для него так неожиданны, как если бы вдруг заговорило дерево. И он должен был слушать и отвечать, покоряясь этому чуду

– Кто тебя искалечил? – спросил он.

– Белые люди и семинолы боролись…

– Я знаю, – медленно сказал Харка, – семь лет и зим они боролись. За каждого вашего убитого воина белые расплачивались сотнями убитых…

– Мы не были побеждены. Нашего вождя предали, и он попал в плен.

– Ваш вождь, Оцеола, умер в плену белых людей, я слышал об этом.

– Да, он умер. Это был отец моего отца. Мои мужественные родичи живы и борются вот уже сорок три года в болотах Флориды. Они будут продолжать бороться и сегодня, и завтра…

Женщина, а может быть молодая девушка, поднялась.

Торчали худенькие плечи под ее черной матерчатой блузой. Она была высокая, как худосочный, быстро выросший ребенок или как изможденная мать, – кто знает?

Презрение, ненависть пробились сквозь маску ее застывшего лица.

– А ты, Харка – Твердый Как Камень, Ночной Глаз, ты защищаешь белых людей, угнетателей, убийц, кровожадных койотов!

Харка поднялся.

– Иди принеси воды, – сказал он.

Когда семинолка вернулась в палатку, она не нашла

Харки. Ее глаза потухли, губы вновь плотно сжались. Она долго сидела у очага, потом резко поднялась, сбросила одеяло с Матотаупы и вылила оба ведра ему на голову.

Топ замотал головой, поднял веки и с удивлением посмотрел на семинолку. Потом вскочил и побежал к ручью выкупаться. Целиком погрузившись в воду, он попытался вспомнить, что же произошло ночью. И настолько невероятным показалось ему все, что он сам себе не мог поверить и думал: уж не приснилось ли ему все это?

Он вернулся в палатку, надел свой праздничный наряд и пошел к станции.

Было около полудня. В лагере царил обычный шум и оживление. Все, кто могли, спешили к поезду, чтобы еще раз проститься с Джо Брауном и Генри.

Матотаупа ни на кого не смотрел. Он сознавал, что потерпел два тяжелых поражения: одно – в борьбе с самим собой, ведь он сказал себе, что больше не притронется к колдовской воде, второе – в глазах сына, которому дал обещание не пить. Нет, он все-таки должен перебороть себя. Должен!

Его высокая фигура не осталась без внимания. Джо

Браун, окруженный провожающими, увидел его и помахал рукой. Размеренными шагами направился индеец к инженеру, и люди расступились, давая ему дорогу. Матотаупа приветствовал Брауна торжественно, почтительно и вместе с тем сдержанно. Это ему всегда удавалось, когда он был трезвым.

Машинист дал несколько нетерпеливых гудков. Джо забрался в товарный вагон, где уже был Генри. Колеса покатились на восток, и скоро в пыльной дали уже было не различить поезда.

В стороне от провожающих стояли Рэд Джим и его неизменный подручный Шарлемань.

– Итак, – сказал Шарли, – наша затея провалилась, птичка упорхнула.

– Да, мальчишка оказался проворнее… но я терпеливый. Ты видишь вон там одиноко стоящего Топа? Деньги-то у него фью-ить! – присвистнул он. – Могу биться об заклад, что он получил их за самородки. Если он и дальше захочет разыгрывать большого господина, то ему потребуется золото. Он пойдет за ним. Ну, а я повисну у него на спине.

– А не думаешь ли ты, что тебе придется пригласить и меня? Ведь есть Гарри, нам не удалось от него отделаться, а его не сбросишь со счета.

– Подождем. Если хочешь иметь добычу, надо уметь ждать. Это первое правило охоты. Если не умеешь – выходи из игры!

– Ну, уж меня-то ты теперь не выкинешь из игры!

Пока происходил этот разговор, Харка побывал в палатке. Он забрал свое бизонье одеяло, взял Серого и выехал в прерию. Он не мог сегодня больше видеть лица семинолки, ее сжатых губ, гримасы ненависти на искалеченном лице. Не хотел он и встречаться с отцом.

ЮНИОН ПАСИФИК9

Полтора года прошло с тех пор, как Джо Браун с товарным поездом уехал на восток. Прошел год с тех пор, как было завершено строительство линии, и от Чикаго до

Сан-Франциско ходили поезда.

Была весна. Пассажирский поезд шел по безлюдной, 9 Юнион Пасифик — название одной из крупнейших железнодорожных компаний

США. ( Прим. перев. )

поросшей травой высокогорной прерии Запада. Клубы пара неслись за паровозом. Закоптелый кочегар подкидывал в топку уголь. Машинист следил за путем и распоряжался рычагами

В первом вагоне у первого окна сидел молчаливый пассажир. Его мягкие и довольно длинные волосы были наполовину седы. Уже многие часы его голубые глаза не задерживались на лицах попутчиков. Он смотрел в окно в неоглядную даль. Иногда он делал непроизвольные движения правой рукой, точно зарисовывая что-то. И можно было заметить, что пальцы у него довольно длинные, а главное, что это рука интеллигентного человека. На пассажире был кожаный костюм из очень тонкой, мягкой, дорогой кожи – костюм для верховой езды.

Места рядом были заняты семьей из трех человек.

Напротив сидели двое мужчин; разница в возрасте у них была лет пятнадцать. Несмотря на продолжающееся уже несколько дней путешествие, между ними не завязывалось общего разговора.

Минул полдень. Через окно было видно, как ветер колышет траву, и прерия представлялась бесконечным зеленым морем. По небу плыли облака.

– Па-а! – крикнул юноша, несомненно, центральная фигура путешествующего семейства. – Антилопы! – Он вскочил и прилип к окну, но только он собрался повнимательнее рассмотреть их, животные исчезли.

– Сядь, пожалуйста, на место, – сказала мать – Ты закрываешь нам весь вид.

Юноша хотел уже подчиниться, но что-то новое привлекло его внимание.

– Ма-а! Индеец! Индеец!

– «Индеец, индеец!» – передразнил отец – Сядь ты наконец, Дуглас, пожалуйста

Дуглас сел, так как, собственно говоря, смотреть было уже не на кого, индеец исчез.

Молчаливый пассажир у окна зашевелился, лицо его оживилось. Он хотел что-то сказать но, пока собирался с мыслями, его опередил широкоплечий мужчина, старший из двух, сидевших напротив. Он обратился к юноше:

– Что за индейца ты там увидел?

Дуглас был счастлив, что к нему обратились, так как его собственные родители были уже просто невыносимы.

– Это был всадник. Один-единственный всадник.

– Их может быть больше, хотя ты видел только одного.

Район холмист, наш поезд едет, а глаза твои не очень привычны.

– Ах, мне не надо было ехать с вами!

– Ну не пой одну и ту же песню, Анни. Мы уже половину пути проехали, – пытался успокоить ее муж.

– В этих местах уже давным-давно ничего не случалось, – поддержал его широкоплечий пассажир.

– И все же эти места пока еще пустынны и опасны, –

заметил седой мужчина у окна. И хотя он, кажется, был не способен обидеть и мухи, но расшевелить немного сонное семейство обывателей ему явно доставляло удовольствие.

Глаза широкоплечего и седого господина встретились.

– Вы бывали здесь? – спросил широкоплечий.

– Да, как-то случалось… – неопределенно ответил седой. Последовала пауза. Тут и отец семейства счел необходимым высказать свои соображения:

– Опасные места, вы думаете? Это – временное явление. Через несколько месяцев индсмены будут изгнаны из прерий и поселены в резервациях, где им и полагается находиться. Да, сейчас тут еще бродят небольшие шайки, но они не в состоянии нам повредить. Наконец-то наступает время, когда начинают этих бандитов приобщать к цивилизации.

– Вы считаете индейцев грязными бандитами, а вот у меня среди них есть несколько хороших друзей, – спокойно произнес мужчина, сидящий у окна. – Они не требуют ничего, кроме покоя и свободы. Судьба индейцев –

это трагедия.

– Ну уж извините – трагедия… Мы, знаете ли, не в театре. Мы делаем Америку. Вот, например, железная дорога, она ведь с большими трудностями была закончена в срок. Кто не поспевает – тот катится вниз.

– Простите, уважаемый господин…

– Финлей.

– … господин Финлей, очень уж, пожалуй, неподходящи ваши рассуждения для тех, кто не принимает непосредственного участия в игре…

– Меня вы не можете упрекнуть, – заметил тот, – я –

республиканец. Я всегда был республиканцем, причем убежденным республиканцем. Я всегда ценил свободу и был за равноправие цветных. Но тут речь не о белых, черных или краснокожих, речь об убийцах и гражданах и, соответственно, быть железной дороге или не быть. И ответ ясен.

– Но эта земля принадлежит индейцам, неприкосновенность ее была им гарантирована.

– Какое это имеет отношение к железной дороге?

– Дорога проходит по земле, являющейся собственностью индейцев.

– Дорога проходит по территории одного из штатов

Юнайтед Стейтс оф Америка.

Седой господин прекратил разговор и принялся смотреть в окно. Дуглас воспользовался случаем, чтобы вмешаться.

– Ты помнишь, па, цирк в Миннеаполисе. Там вождь-индеец тоже говорил такие слова.

– Да, да, да. И представление еще закончилось убийством режиссера и ограблением кассы.

Господин у окна оживился.

– Извините, вы не помните названия цирка и год, когда это произошло?

Дуглас поспешил с ответом.

– Весной тысяча восемьсот шестьдесят четвертого года.

Это был цирк Мейерса.

– Мое имя Моррис. Я жил в Омахе осенью тысяча восемьсот шестьдесят третьего года, там в цирке Мейерса тоже была ограблена касса…

– А здесь схватили ковбоя по имени Джим, – объяснил господин Финлей. – Но в первую же ночь этот Джим бежал.

– И убийство режиссера…

– Да. Один артист-индеец застрелил режиссера и тоже исчез вместе со своим сыном где-то в этой дикой стороне.

– Их звали Топ и Гарри, – счел нужным пояснить Дуглас.

– Что? – Это уже воскликнул широкоплечий молчаливый мужчина. – Топ и Гарри?

– Топ и Гарри, – подтвердил Дуглас, почувствовав себя в центре внимания купе.

– Вы знаете этих индейцев? – спросил Моррис широкоплечего.

– Да. Разрешите представиться – Джо Браун.

– Вы тот самый Браун, тот инженер, который работал на этой дороге изыскателем?

– Совершенно верно. И мы сейчас как раз проезжаем эти места.

– Прошу извинения, – госпожа Финлей повернулась к человеку, сидящему у окна, – ваше имя Моррис? Может быть, вы и есть тот художник, который в качестве натуры для своих картин избрал известных индейских вождей?

– Да, примерно так, – подтвердил художник. – Так вы знаете Топа и Гарри? – снова обратился он к Брауну. –

Когда же вы видели их в последний раз?

– Полтора года тому назад.

– Мне хотелось бы их повидать.

– Где вы выходите?

– На ближайшей станции.

– Вот там-то мы их и можем повстречать, если нам не изменит счастье. Оба они – разведчики железнодорожной компании и находятся именно на этой станции.

– Что?! Разведчики? – воскликнул господин Финлей, нервно вытирая перемазанные шоколадом пальцы. –

Убийца-разведчик!

– В этом нет ничего удивительного, – возразил инженер. – Лучше не интересоваться прошлым разведчиков, а то всплывет черт знает что. У меня, например, скаутом был один тип, который двадцать шесть человек отправил на тот свет.

– Ах! – Госпожой Финлей от волнения овладел удушающий кашель, и господин Финлей принялся возиться с ней. К вечеру показалась станция. Путь здесь описывал кривую, и были хорошо видны огромные палатки, деревянные бараки, штабеля тюков и бочек. В лагере кипела жизнь, потому что шло строительство станции и поселка.

Поезд остановился. Открылись двери и окна, но вышли только трое: Моррис, Браун и его молодой спутник, которого тот называл Генри.

Прошло немного времени, и поезд снова тронулся и скоро извивающейся гусеницей исчез вдали, в поросшей травой прерии. Ветер поднимал над путями пыль, надувал палатки. Из лагеря доносились крики, топот коней, но это был какой-то случайный шум в море окружающей тишины.

– Я должен подождать, – сказал Моррис и огляделся по сторонам; он тут же увидел того, кого искал. – Длинное

Копье! Ты здесь! – Художник приветствовал аккуратно одетого индейца с красивой цепочкой на шее.

– Мой белый брат, Далеко Летающая Птица, Волшебная Палочка, просил меня привести двух коней и двух вьючных лошадей. И я здесь. Я жду.

– Ты меня ждешь, мой дорогой верный друг! Ты уже подыскал для меня квартиру?

– Да.

– А могу я двух моих знакомых – мистера Брауна…

– Джо, пожалуйста, Джо, после того, как мы познакомились в поезде.

– Итак, моего знакомого Джо и… ваше имя Генри? Джо и Генри взять с собой?

– Это можно.

Индеец привел их в деревянный барак, который казался несколько основательнее других. Это была гостиница.

Они вошли в холл, разнесли по номерам вещи и решили все вместе отправиться перекусить.

Индеец привел их в другой барак, служивший рестораном. Убогий оркестр играл что-то заунывное, танцовщица подсела к музыкантам, приготавливаясь продемонстрировать свое искусство. Моррис сел и по привычке стал озираться, пытаясь обнаружить интересные характеры, типы. Но в этом неприятном, обшитом рассохшимися досками помещении среди облаков дыма он не различил ни одного лица, ни одной фигуры, которая вызвала бы интерес. Многие из посетителей были уже пьяны, где-то о чем-то спорили, кто-то пытался танцевать.

– Хэлло! – окликнул Браун кельнершу, и девушка подошла. Это была Дейзи.

– Ха-а! Джо! Снова здесь! Виски?

– Да, виски, – сказал Браун. – Для нас троих и для себя, поняла?

Пока выполнялся заказ, Генри позаботился о стуле, и девушка подсела к ним.

– Что делает Тейлор? – поинтересовался Браун.

– Тейлор? – переспросила Дейзи. – Тейлор-первый, которого ты знал, удрал. Уже несколько месяцев у нас начальником лагеря Тейлор-второй, с курчавой шевелюрой, – и девушка хихикнула.

– Ну, а что нового?

– Шарлемань исчез вскоре после прощального вечера.

Блондин – ты помнишь его, Джо? – тот блондин, что во время забастовки оказался с ружьем, тоже скоро исчез: однажды ночью его арестовали, но прежде чем пришел поезд, на котором его должны были отправить, он сбежал.

– Ну, а Топ и Гарри здесь? – продолжал расспрашивать инженер. – Или уже не нужны скауты, все спокойно?

– Оба они здесь, но я что-то думаю, не из-за них ли у нас такая беспокойная жизнь?

– Ну-ну!

– О старшем, о Топе, ничего плохого не скажешь. Если он и пьет иногда, то платит лучше, чем некоторые господа.

Да, он, видно, в жизни немало хлебнул горя, но я называю его джентльменом, хотя он и индеец. Ты сам знаешь его, что же, я не права?

– Конечно, права. Только скажи, откуда Топ берет деньги, если он платит лучше, чем некоторые господа?

Старшим разведчиком был раньше Джим, он не особенно любил раздавать деньги, даже тем, кто их заработал.

– Говорят, что Топ иногда продает золото…

– Ну, а кто же вносит в вашу жизнь беспокойство? – не отставал Джо Браун.

– Как кто? Да Гарри! Ведь это он вместе с цыганами устроил побег блондина. И об этом говорят все, правда…

правда, никто не может доказать.

– Гарри теперь уже должно быть девятнадцать лет, –

тихо сказал Моррис.

– Да, да, девятнадцать! Смех и слезы. Как вас зовут-то?

Моррис?

Художник кивнул и сунул под столом ей в руку золотую монетку. Дейзи считала это вполне справедливым, ведь не может же она даром терять время.

– Гарри-это настоящее проклятье! Олень-скиталец!

Посмотрите, сколько скальпов у него на легинах, и не только черные…

– Что это значит? – Джо Браун и Моррис обменялись удивленными взглядами.

– А вот что: трое из наших с ним столкнулись, ну, знаете, как случается такое – «проклятый краснокожий»,

«вонючая свинья» или что-то в таком роде было сказано.

Все трое исчезли, а у него три свежих скальпа… я же говорю: не только черные. А немая уродина семинолка, та, что в его палатке, нашивает их ему, да еще радуется. Все дрожат перед ним от страха, а при нем еще целая банда, вот он и делает что хочет.

Браун и Моррис были крайне удивлены.

– Где же Гарри и его отец?

– Ах, откуда я знаю. Они повсюду и нигде.

За соседним столом зашумели, посетители требовали внимания, и Дейзи поспешила к ним…

Вскоре трое прибывших покинули холл. На улице между тем стемнело, поднялась буря, мело песок. Полотнища палаток громко хлопали.

Генри поднял голову и сказал:

– Послушайте.

Все трое прислушались и отчетливо услышали то, что привлекло внимание Генри: кто-то приближался бешеным галопом. Без причины так никто не погонит коня.

Всадник пронесся к маленькому домику, который занимал начальник лагеря. Это был индеец. Не дав коню остановиться, он соскочил с него и поспешил в дом.

Джо, Моррис и Генри подошли поближе. Конь тяжело дышал. Он был по индейскому обычаю зануздан за нижнюю челюсть, и вместо седла на нем была бизонья шкура.

– Хотя сейчас и ночь, но я узнаю коня, а ведь я не видел его много лет, – сказал Моррис.

– Я его тоже узнал, – отозвался Генри.

– И я, – подтвердил Браун. – Это Серый, конь Гарри.

Они подошли к двери домика. Пронзительный, злой и настойчивый голос доносился изнутри.

Браун открыл дверь, и в маленькое помещение вместе с ним ворвался ветер. Пламя керосиновой лампы затрепыхалось. Начальник лагеря колотил по столу кулаком. Жилы на его висках вздулись, лоб покраснел, капельки пота поблескивали у самых корней курчавых волос. Перед ним стоял стройный индеец почти двухметрового роста. При слабом свете лампы его коричневая кожа казалась темнее обычного. Черные волосы были расчесаны на пробор и собраны в две косы, спадающие на плечи. Кожа змеи служила налобной повязкой. У него не было перьев в волосах, не было цепочки, не было вообще никаких знаков побед и отличий, кроме скальпов вдоль боковых швов его кожаных легин. Верхняя часть туловища юноши была обнажена. За поясом – револьвер, томагавк со стальным лезвием и нож.

Молодой индеец стоял, прислонившись к. стене, и спокойно смотрел на беснующегося человека, словно естествоиспытатель, рассматривающий новый вид давно знакомого ему класса пресмыкающихся.

– Джо Браун, инженер, – представился вошедший начальнику лагеря. Одновременно бросив взгляд на индейца, он чуть прищурился, показывая, что узнал его.

Начальник лагеря смолк на полуслове, да так и застыл с открытым ртом.

– Браун, инженер, – повторил Джо.

– Как вы вошли сюда?

– Если позволите, через дверь.

– Ничего я не позволял. Что получится, если каждый будет поступать, как он захочет. Мы не в конгрессе, а в прериях на Юнион Пасифик. Остановить поезд!!! Да что, вы все с ума посходили? Садись на коня, сумасшедший индсмен, и марш галопом! Поезд должен продолжать путь.

– Я не поеду назад.

– Чтоб тебя черт побрал!.. Я пошлю другого!

Начальник лагеря вытер пот со лба и хотел выйти. Индеец встал на его пути.

– Белый человек должен…

– Белый человек ничего тебе не должен, ты, необразованный чурбан! Кто здесь командует, ты или я!

– Сегодня – я. – Индеец произнес это тихо, спокойно, но со скрытой издевкой, что привело еще в большее бешенство начальника лагеря.

– Прочь с дороги! Меня здесь держать силой!. Поезд останавливать!. Проклятый краснокожий!

Браун решительно выступил вперед и встал между взбешенным белым и индейцем.

– Прежде всего – спокойствие, прошу вас. – Он повернулся к Харке: – Гарри, ты знаешь меня. Скажи, это ты остановил поезд? Почему?

– Мой отец поставил факел на железнодорожном пути, чтобы остановить поезд, так как бизоны и дакота приближаются к дороге. Бизоны преградят путь поезду по крайней мере на всю ночь. Лучше, если поезд не будет двигаться.

Начальник лагеря даже простонал:

– Это же сумасшествие! Бизоны могут остановить поезд?! Невозможно!.

Браун нетерпеливым жестом прервал начальника.

– В этом случае поезд должен быть остановлен. Это необходимо! Вы, вероятно, никогда не видели стада бизонов, – твердо сказал инженер, затем повернулся к индейцу:

– Гарри, куда идут дакота?

– Они идут к нашему лагерю.

– Откуда?

– Со всех сторон.

– Отец остался у поезда?

– Хау.

Инженер повернулся к начальнику лагеря:

– Руководство и ответственность беру на себя я, Джо

Браун! Надеюсь, мое имя вам знакомо! Дайте общую тревогу!

Гарри поднял руку.

– Что, Гарри? – спросил инженер.

– Есть еще время подумать.

Браун с недоумением взглянул на индейца.

– Говори яснее.

– Пусть музыка играет и девчонки танцуют. Нужно собрать надежных мужчин. Нужно подготовиться отразить нападение. Плохо, если они из темноты будут стрелять по нашим освещенным баракам. Пусть дакота лучше ворвутся в лагерь, а мы их окружим. Мы тогда справимся с ними быстрее и, если будет нужно, окажем помощь поезду.

– А есть ли люди, на которых можно положиться?

– Хау. Немного… но есть.

– Соберешь их?

– Хау.

– Я пойду в зал, где пьют и танцуют и где наверняка может быть стычка. Ты согласен? А если будет время, мы еще раз встретимся.

– Хау.

– А я? – заорал начальник лагеря. – Браун! Вы перешли границы! Что делать мне?

– А вы погасите сейчас керосиновую лампу и будете сидеть в темноте. Гарри пришлет к вам двух крепких парней.

– Следует ждать зажигательных стрел, – сказал Гарри.

– Тогда вот что, – сказал Браун, – идите к колодцам и наполняйте бочки. В крайнем случае – заливайте огонь пивом.

Начальник лагеря шлепнулся на стул и стал проверять, заряжен ли револьвер.

Браун в двух словах рассказал Генри и художнику о положении дел. Моррис спросил:

– У меня есть тотемный знак великого вождя дакота, я под его защитой. Нельзя ли его использовать, прежде чем прольется кровь?

Молодой разведчик, услышав это, хотел что-то сказать, но Браун вмешался:

– Гарри, для разговоров у нас нет времени, ты сам сказал, что дакота идут со всех сторон. Возможно, отразив нападение, нам удастся с ними поговорить. Если они поймут, что мы не хотим им мешать охотиться, может быть, они оставят в покое мою дорогу.

– Я с Длинным Копьем пойду к одному из колодцев, –

сказал художник. – Мы подготовим там хоть несколько бочек, но стрелять я в дакота не буду, это противоречит моим дружеским отношениям с ними.

– Делайте как хотите, – огрызнулся Браун. – Во всяком случае, я побеспокоюсь, чтобы все наши люди имели оружие.

Браун подал Гарри знак действовать, как договорились, и индеец исчез в темноте среди палаток и бараков.

Слух о предстоящей схватке распространился по лагерю с быстротой огня. Тревогу и суматоху остановить было уже тяжело. Джо еле втолковал скрипачу, что надо продолжать играть. Несколько пар продолжали танцевать.

Многие остались сидеть за столиками. Они пили и орали, что готовы разделаться с проклятыми дакота, если те посмеют напасть.

Джо Браун и Харка встретились еще раз. Харка сообщил, что он собрал около двадцати человек.

– Маловато, – сказал Браун, – а сколько дакота могут напасть?

– Не меньше сотни. – Харка говорил очень тихо. – Я

хочу пойти на хитрость. У меня есть военный свисток. Я

проникну в ряды нападающих. Ночью дакота не отличат меня от своих воинов, и я попробую их обмануть. Я дам сигнал свистком к наступлению раньше чем нужно, а когда они ворвутся в лагерь, дам сигнал отступить.

– Удастся ли?. Впрочем, ты ставишь на карту свою жизнь.

– Попытка не повредит.

Харка исчез.

У самого большого колодца, рядом с гостиничным бараком, находились Моррис, Генри, Длинное Копье и присланные им на помощь трое мужчин. Они уже наполнили водой бочки и теперь спрятались в стороне так, что им хорошо были видны ближайшие бараки и палатки. Они слышали игру скрипача, громкие вопли пьяниц.

Но вот Длинное Копье, у которого и зрение и слух были лучше, чем у других, насторожился.

– Они приближаются…

Зловещий свист прорезал воздух, и тотчас же вспыхнула на крыше барака зажигательная стрела. В тот же момент севернее лагеря раздался свисток и сильный голос издал военный клич дакота:

– Хи-юп-юп-хийя!

И кругом раздались ответные крики:

– Хи-юп… хийя!

Музыка смолкла, стихли и крики.

Первый ожесточенный натиск врага с севера, по-видимому, имел успех. Несколько призрачных фигур показались из темноты. Нападающие бросились к колодцу и к большому бараку. Их вожак выбрался вперед. Генри и трое стоящих рядом с ним выстрелили. Вожак упал на землю и перевернулся. Бегущие за ним индейцы тоже упали.

– Первый ведь был Гарри… – сказал Длинное Копье.

– Они убили его!

Шайен, однако, разглядел, что Гарри поднялся и, догнав группу нападающих, вместе с ними оказался у барака, где только что смолкла музыка.

Когда дакота ворвались в барак, там завязалась невероятная схватка, казалось, что от воплей и криков обрушатся стены. Крыша барака ярко запылала.

– Гасить! – крикнул Генри.

Он уже хотел схватить ведро, как у колодца появился новый враг – индеец – с томагавком в руке. В его волосах были орлиные перья. Удар – и Генри упал.

Моррис увидел занесенный над его головой топор.

– Тачунка Витко! Я Волшебная Палочка! Перед тобой твой белый брат!

Томагавк замер – и тут же полетел в спину одного из убегающих защитников лагеря.

В бараке борьба была в разгаре. Браун видел, как дакота, открыв дверь, хлынули словно вода, прорвавшая плотину. Он узнал и Гарри, который вел их. При свете ламп индейцы поняли, что их вожак – их враг: Харка был единственным, у кого не было военной раскраски на лице.

Харка развернулся и ударил стоящего позади него дакота ножом.

– Койот и предатель! – закричали индейцы и бросились к нему.

На индейцев навалились белые. Дакота, не имеющие огнестрельного оружия, в тесной схватке не могли применить стрел. Блеснули ножи, взметнулись палицы, но раздались выстрелы, и они стали отступать. С крыши начала сыпаться горящая щепа.

Снаружи раздался свисток к отступлению, и Джо Браун теперь уже сам не знал: настоящий это сигнал или фальшивый? Успел ли покинуть барак Гарри? Индейцы, услышав сигнал отступления, бросились к дверям, но их встретили там выстрелами подоспевшие отчаянные парни, собранные Гарри. Дощатые стены не выдержали и рухнули, полыхающая пламенем крыша упала на сражающихся.

Моррис с Длинным Копьем хотели тушить пожар, но это было совершенно невозможно из-за непрерывной стрельбы и суматохи. Оба склонились над Генри. Он был жив, удар пришелся боковой стороной томагавка. Но тут прямо над головой полетели пули. Моррису и Длинному

Копью пришлось лечь на землю. Они услышали громкий голос Джо Брауна, который перекрывал адский шум, услышали они и второй голос – голос индейца, отдающего приказания.

– Тачунка Витко, – шепнул Длинное Копье Моррису и стал переводить содержание приказа: – Он хочет получить

Гарри живого или мертвого, он вызывает его на единоборство, он приказывает своим воинам схватить Гарри и только после этого отступать.

Дакота оттесняли. В ход пошли горящие доски, продолжали раздаваться выстрелы, но шум борьбы постепенно удалялся от лагеря. Наконец наступила тишина. Моррис вздохнул с облегчением: он не понимал и ненавидел убийства.

У колодца показался Джо Браун. Он был весь в крови и жадно стал пить воду из бочки.

– Что с Генри? – спросил он.

– Удар по голове, но жив.

Джо от усталости свалился на землю, но уже через несколько минут вскочил и принялся сзывать борющихся в разных местах людей. Наиболее отважные уже готовы были вскочить на коней и спешить на помощь поезду, который тоже мог подвергнуться нападению.

Браун снова подошел к колодцу.

– Не видел ли кто-нибудь Гарри? – крикнул он в темноту.

– Вначале… – начал кто-то.

– Я спрашиваю – сейчас, – нетерпеливо прервал Джо

Браун.

– Не видели.

– Куда он запропастился? Среди убитых его нет.

– Может быть, попал в плен?..

– Такой не попадет. Он отлично знает, что ему там конец. – Джо Браун отошел, и Моррис с Длинным Копьем услышали, как отряд всадников помчался на помощь поезду.

Враг, отступивший в прерию, мог снова совершить нападение, поэтому большинство оставшихся в лагере старались сохранять тишину и держались по возможности за прикрытиями. Но Моррис и Длинное Копье поднялись и направились к раненым.

Лампы в палатках и бараках не горели, костров не разжигали, пожары были потушены. Становилось все темнее и темнее.

В развалинах барака Моррис обнаружил трупы белой женщины и четырех индейцев. Рядом лежал раненый индеец. Моррис хотел ему помочь, но раненый неожиданно стал сопротивляться. А тут еще на Морриса из темноты уставилась какая-то страшная рожа. Художник попятился назад. Он даже подумал, что это игра его воображения, но, оглянувшись, увидел, что фигура со страшной рожей вместо лица наклонилась над раненым. Рядом с ней появился индеец. А через минуту они вместе с раненым исчезли. И

Моррис не мог понять: куда и как?

Он окликнул Длинное Копье, и они вместе решили еще раз осмотреть развалины. Ни раненого, ни четырех убитых дакота они не обнаружили.

– Да, – пробормотал шайен, – удивительно. Но я думаю, что это и лучше, – значит, у нас не будет пленных, а их все равно бы здесь растерзали.

Когда начало светать, люди в лагере точно очнулись и теперь, чувствуя, что им больше не угрожают вражеские стрелы, орали, как стадо обезьян перед восходом солнца.

При свете дня стали совершенно очевидны серьезные потери в лагере. Убитых стаскивали в одно место. Раненые стонали, требовали воды и помощи…

Пока на станции происходили эти события, служащие и пассажиры тоже пережили часы беспокойства и тревоги.

Едва стало темнеть, резкий толчок потряс поезд, он остановился. Пассажиры открывали окна, пытаясь увидеть что-нибудь, беспокойно переговаривались. Два кондуктора обходили поезд и объясняли, что оснований для беспокойства нет: огромное стадо бизонов переходит путь. К

сожалению, придется подождать, пока животные не пройдут.

Большинство пассажиров спокойно отнеслось к этому известию, но для господина Финлея, который считал себя преуспевающим и выдающимся бизнесменом, бездействие

Юнион Пасифик, акционером которой он состоял, представлялось прямо-таки личным оскорблением.

– Вот это да… вот это да… Я просто не в состоянии выразить моего возмущения! – кричал он кондуктору. –

Почему мы не едем дальше? Перед кем мы несем ответственность, если даже и переедем одного бизона? Или вы собрались поохотиться на бизонов? Я не нахожу больше слов! У меня нет времени здесь стоять! И кто же здесь скоты – бизоны или мы?

– Бизоны, сэр.

Господина Финлея уже достаточно изучили за время пути. Вначале он вызывал у служащих раздражение, потом они стали спокойнее реагировать на его выходки.

– Разрешите, сэр, я вам покажу стадо?

– Я не выйду из вагона.

– Это не обязательно. Я предоставлю в ваше распоряжение бинокль.

– Подобные шутки можете разыгрывать с моим мальчишкой, а не со мной!

Дуглас решил воспользоваться возможностью.

– Пожалуйста. – Он получил бинокль, посмотрел в указанном направлении и увидел стадо. – Па! Ма! Это же сумасшествие! Все черно, сколько бизонов! Они точно муравьи в муравейнике! Не могли бы мы поближе подъехать?

– Вот поэтому-то и пришлось остановиться. Если бы мы попали в стадо бизонов, нам бы не двинуться ни вперед, ни назад!

– Может быть, вы мне объясните, – продолжал брюзжать из своего угла Финлей, – для чего построена Юнион

Пасифик? Что это – наблюдательная площадка в заповеднике или железная дорога?

– Летом, сэр, сюда явится Буффало Билл – и с бизонами будет покончено. Уверяю вас, это последний раз мы застряли здесь.

– Слабое утешение, мой дорогой. Последние мы или предпоследние, во всяком случае, мы застряли. А паровоз под паром?

– Само собой. Дакота…

– Кто?!

– Я думаю…

– Чего вы там думаете?

– Да нет, собственно, ничего.

– Вы сказали – дакота, – напомнил Дуглас.

– Ах, да. Видите ли, дакота любят охотиться на бизонов.

– Ну, это нам тоже известно. Вероятно, при случае они готовы поохотиться и за нашим поездом?

– Не обязательно же так понимать, господин…

У Анни Финлей начался приступ кашля.

Кондуктор задумался. Его коллега между тем уже обошел весь поезд, успокоил пассажиров и вернулся назад.

Потом все увидели зарево на востоке – там, где должна быть станция. И снова поднялось беспокойство. Кондукторы призвали всех, кто имеет оружие, готовиться к защите.

– Господа, я не зверолов и не охотник, кроме того, мне уже за сорок, – заявил тут же господин Финлей. – Поищите других защитников. Это же скандал, что вы не можете гарантировать безопасности пассажиров. Дуглас, отойди сейчас же от окна! Задерни занавески! Так! Анни и Дуглас, ложитесь! Но моя жизнь им дорого обойдется!

– Поспешите, сэр. Начальник поезда берет ответственность на себя. – Оба кондуктора вышли из вагона и пошли к паровозу.

Финлей начал рыться в чемодане.

– Анни, куда ты запаковала револьвер?

– Ищи его в самом низу.

– Как всегда. В следующий раз я сам буду укладывать свой чемодан. Да не плачь же, Анни, я видеть не могу, когда ты плачешь. Ты самая лучшая, ты неповторимая женщина, и я буду защищать тебя как свою собственную жизнь! Вот он, револьвер… и патроны…

Дуглас поглядывал из-за занавески наружу.

– Пап, собирается уже немало людей с ружьями.

– Ну конечно, мой мальчик. Американцы не позволят так легко себя сломить, мы еще покажем краснокожим!

Один из кондукторов снова подошел к господину

Финлею, на этот раз в сопровождении рослого индейца.

Волосы индейца, в которых поблескивали седые пряди, были заплетены в две косы. За налобную повязку из змеиной кожи были заткнуты позади два орлиных пера. Лицо его было раскрашено. За поясом у него торчали нож и револьвер. В руках – ружье.

– Это Топ, один из лучших разведчиков станции, –

сказал кондуктор. – На него можно положиться. Это он и остановил вовремя наш поезд.

Госпожа Финлей обессиленная сидела на своем месте и присматривалась к кондуктору и индейцу; от слов, произнесенных белым, и от его спокойствия мужество, кажется, снова возвращалось к ней. Но вдруг глаза ее широко раскрылись, она подскочила и в полуобморочном состоянии упала на скамейку, шепча: «Это он! Это он! Убийца!»

Кондуктор смотрел на потрясенную женщину и на индейца. Господин Финлей закашлялся в своем углу.

– Моя жена очень нервная, – сказал он, и у него задергался уголок рта. – Она перепутала двух человек. Пожалуйста, идите. Все в порядке.

Когда семейство осталось в одиночестве, Анни прошептала:

– Какой ужас! Это он! Это определенно он!

– Ну успокойся, Анни. Разве можно индейца, который стоит перед тобой, называть убийцей! Он же прекрасно вооружен, а мы в прериях. А этот кондуктор, ты же видишь, он ни на что не способен. Ни один из них не отважился отогнать нескольких бизонов.

– Но это!. Это намного опасней! Он может нас в отместку убить! Позови его еще раз! Я скажу, что ведь на самом деле не видела, он ли это убил режиссера. Только все так говорили…

– Оставь это! Ты сделаешь только хуже. – Господин

Финлей старался сохранить самообладание. – Я уже давно все уточнил.

– Это и есть он, – сказал Дуглас. – Я его сразу узнал.

Наверное, он нас и предал дакота. Он и в цирке угрожал белым.

– Во всяком случае, я прошу вас обоих – тебя, Дуглас, и тебя, Анни, – чтобы вы не вели никаких разговоров, прежде чем мы не будем в полной безопасности!

И хотя господин Финлей в такой ситуации, конечно, не мог спать, он из протеста против поведения своей семьи закрыл глаза и положил голову на подушку.

– Сядь лучше подальше от окна, – попросила жена, –

стенку вагона пробьет любая пуля!

Господин Финлей не удостоил ее ответом.

А поезд все стоял. Паровоз держали под паром. Усталость овладела пассажирами; они по очереди несли вахту.

Зарево в районе станции потухло. Наступал рассвет.

В тишине послышался конский топот.

Мужчины радостными возгласами приветствовали прибывшего всадника:

– Мистер Браун! Мистер Браун!

Дуглас прислушался к разговору людей и понял, что на станцию было совершено нападение.

Глухое мощное мычание становилось между тем все слышней и слышней.

– Бизоны! – крикнул Джо Браун. – Бизоны начали двигаться!

Мужчины схватили бинокли. Топу, который находился среди них, не было надобности прибегать к этому средству.

Глаза отлично служили ему и на таком расстоянии.

– Дакота начали охоту, – сказал Матотаупа Брауну. –

Если бы на станцию не было совершено нападение, наши люди тоже могли бы поохотиться…

Подошел начальник поезда и спросил:

– Можно ехать дальше?

– Можно, но не сразу. Когда пройдет последний бизон, нам придется еще проверить путь: стадо бизонов может причинить немало вреда.

Начальник поезда приготовил необходимый инструмент. Кое-кто из вооруженных пассажиров также предложил свои услуги. Браун отправился в качестве руководителя группы и позвал с собой Матотаупу.

Они быстро прошли участок пути до бизоньей тропы.

Здесь, где на рельсах потопталось стадо, был необходим ремонт.

Матотаупа и Джо Браун поднялись на возвышенность, чтобы как следует осмотреть окружающую местность. Они не обнаружили ничего внушающего подозрение. Со стороны путей доносились удары молотков и голоса переговаривающихся людей. Ветер усиливался. Они решили проехать по окрестностям.

– Гарри великолепно сражался, – сказал инженер. – В

темноте он разыграл роль вождя, и они сами попали к нам в лапы. Это было, конечно, не так просто, но я уверен, что

Тачунка Витко сыт по горло.

– Тачунка Витко? – Это известие поразило Топа.

– Да, твой старый враг. Я думаю, ты бы теперь с удовольствием направился по его следам?

– Хау!

– Но нельзя, Топ, нельзя. Сегодня, во всяком случае, нельзя. Ты сам видишь, как обстоят дела. И так нам недостает здесь опытных людей. Ты наш разведчик и не имеешь права заниматься своими делами.

Матотаупа тяжело вздохнул, но не возражал.

Прошло около двух часов, когда Матотаупа и Браун возвратились к месту работ. Ремонт за это время был завершен, и поезду подали сигнал продолжать движение.

Осторожно, малым ходом двинулся паровоз, потащил за собой вагоны.

Машинист остановил поезд, чтобы посадить рабочих.

– Вы поедете с нами? – спросил начальник поезда

Брауна.

– Спасибо, я остаюсь.

Захлопали окна и двери. Был дан сигнал отправления.

Поршни задвигались, колеса начали поворачиваться, сначала медленно, потом быстрей и быстрей. Поезд поехал.

– Ну, а мы двинемся на станцию? – Браун вопросительно посмотрел на люден отряда, которых привел сюда.

– Сперва небольшой завтрак! Начальник поезда нам кое-что оставил за работу!

Инженер увидел бочку пива, виски и ящик с хлебом и ветчиной.

– Ну что ж, отметим победу! Не возражаю…

Пока отряд был в прерии, в лагере шла работа по восстановлению разрушенного.

Шум утихал. Раненых стаскивали в одну большую палатку. Художник распорядился, чтобы Генри, все еще не приходящего в сознание, перенесли к нему. Для убитых вырыли общую могилу. Начали сколачивать новый домик для начальника лагеря Тейлора-второго.

Стойка для вина и пива была устроена прямо под открытым небом из наспех сколоченных досок и бочек.

Дейзи первая прибежала помогать хозяину, и снова бойко пошла торговля. Даже сам кудрявый начальник принес фляжку, чтобы наполнить ее виски.

Поздно вечером кто-то тихонько постучался в дверь комнаты художника. Моррис откликнулся:

– Войдите.

Дверь открылась. Моррис вздрогнул. Перед ним было черное, покрытое рубцами лицо без носа, голова без ушей.

Моррис вспомнил о видении, которое промелькнуло перед ним ночью у раненых. Взяв себя в руки он сказал:

– Входите же.

Женщина в черной кожаной одежде плотно прикрыла за собой дверь. Черной краской покрывают себя индейцы в знак скорби, жертвенности, покаяния. В руках у нее было кожаное одеяло и какие-то вещи.

– Что вы хотите сказать? – спросил Моррис, заглянув в глаза вошедшей.

– Ты знаешь, что такое линчевание?

– Тебе угрожает линчевание? – ужаснулся Моррис.

– Нет, не мне, но они хотят линчевать индейца сиу. –

Индианка отчетливым шепотом произносила английские слова.

– Какого индейца? – Моррис говорил также очень тихо. – Неужели моего краснокожего брата Длинное Копье?

Индианка покачала головой.

– Нет, не Длинное Копье.

– Кого же?

– Харку.

– Гарри? – Художник ужаснулся. – Где же Джо Браун?

– Уехал к поезду. Еще не вернулся.

– Это ужасно. Кто вынес приговор линчевать?

– Кровавый Билл. А теперь и все так думают. Масса

Тейлор-второй сказал: линчевать – это правильно. Все пьют и все говорят: линчевать Гарри. Они кипятят бочку смолы. Они хотят вымазать его горячей смолой. Потом хотят обвалять его в перьях и гонять, пока он не умрет.

– Какое варварство! Надо предупредить Харку.

Кто-нибудь его видел?

– Нет. Но конь здесь. Дакота всегда придет к своему коню.

– Что же делать? Где Матотаупа?

– Не вернулся от поезда.

– Нельзя ли найти людей, которых Харка собрал защищать лагерь?

– Они тоже у поезда.

– Все нужные люди у поезда! Но надо действовать!

– Теперь вы знаете все, – тихо сказала женщина. – Я

оставлю у вас одеяло из бизоньей кожи – это одеяло Харки, я оставлю у вас лук – это лук Харки, я оставлю у вас перья –

это орлиные перья Харки, я оставлю у вас вампум10 – это вампум для Харки, это вампум из хижины вождя Оцеолы, которого белые люди предали и убили. Харка прочитает, что говорит вампум. Вампум – завещание Оцеолы. А теперь я оставлю вас.

Индианка повернулась, тихо прикрыла дверь и вышла.

Спустя некоторое время Длинное Копье сказал:

– Я посмотрю, что делается снаружи…

Когда шайен возвратился, он сел на край кровати, сложил руки на коленях и опустил голову.

– Ну что, Длинное Копье?

– Очень плохо, мой белый брат, Далеко Летающая

Птица, Умелая Рука, Волшебная Палочка. Все бегают с оружием и хотят линчевать Харку. Если он появится в лагере, он пропал. Его палатка уничтожена. Они хотели линчевать семинолку, но она приняла яд. Кто-то облил ее, уже мертвую, горячей смолой.

– Как бы нам предупредить Джо Брауна и Матотаупу?

Только они могут предотвратить несчастье, успокоить или во всяком случае обуздать этих пьяных тварей.

Длинное Копье кивнул и вышел.

Ночью кто-то опять постучал в дверь. Затем она приоткрылась. Появилась голова в шляпе с опущенными полями, прикрывающими лицо, затем – вся фигура в кожаной ковбойской одежде. В руках – ружье.

10 Вампум – бусы из раковин, у индейцев прерий употреблялись как украшения, как меновая единица, как средство своеобразного мнемонического (от греч. «мнемо» –

«память») письма. Условные сочетания различных по цвету и размерам раковин соответствовали определенным событиям и действиям, «напоминали» о них. Особенно интересны пояса или перевязи вампума, которые служили своего рода летописями, договорами, верительными грамотами.

Вошедший бесшумно закрыл дверь и тоже сел на край постели Генри. Ружье он поставил прикладом на пол. Голова его была опущена, но потом он поднял ее, и Моррис в свете лампы узнал его.

– Ха… – Моррис даже не произнес имени. – Ты?!

– Да. Где мой отец?

– Еще у поезда.

– Джо Браун?

– Тоже у поезда.

– Белые люди хотят линчевать меня.

– Может, ты где-нибудь спрячешься, пока не вернутся отец, Джо и остальные.

– Мог бы, но не хочу. Я ухожу. И если тебе где-нибудь, когда-нибудь случится говорить с моим отцом, то скажи, что я ушел к сиксикам, чтобы выдержать испытание и стать воином. Только после этого я вернусь и отыщу отца. Я как воин спрошу его еще раз, согласен ли он расстаться с Рэдом

Джимом.

– Да… стой, Харка, женщина принесла для тебя одеяло из шкуры бизона, лук и еще кое-что. Если хочешь посмотреть, все это там под кроватью.

Индеец нагнулся и увидел свое старое разрисованное одеяло, лук, орлиные перья и вампум. Вампум он сейчас же взял в руки и стал внимательно рассматривать.

– Это из палатки Оцеолы, – пояснил Моррис. – Так сказала женщина. Она была семинолка?

– Да, она была семинолка и никогда этого не забывала, – ответил Харка. – Вампум содержит передаваемое из поколения в поколение завещание. Где Длинное Копье?

– Он пошел встретить тебя и предупредить. Ты его не видел? Я думаю, он приготовил для тебя одежду.

– Не надо. Я снял одежду с человека, который надругался над трупом женщины. Он отошел от лагеря и оказался слишком близко от моего ножа.

Индеец произнес это совершенно безразличным тоном, и Моррис посмотрел на него с печалью.

– Харка, неужели убийство стало для тебя профессией?

– Хау. Это моя работа. Этому меня научили краснокожие люди и белые люди. Я убиваю белых людей и я убиваю красных людей точно так, как я убиваю бизонов.

– Кто же ты? – с ужасом спросил художник.

Это был тот же самый вопрос, который Матотаупа задал своему сыну год тому назад.

– Мое имя Гарри. Я разведчик, и я опасен для всех, кого научился ненавидеть и презирать.

Бледное лицо художника стало таким печальным, что индеец посмотрел на него с участием.

– Ты расстроен, Далеко Летающая Птица, Желтая Борода, Волшебная Палочка?

– Ты видишь, я уже больше не Желтая Борода, как ты меня называл будучи мальчиком, я уже седая борода. И я расстроен.

– Почему? Ты боишься меня? Или тебе не все равно, что получится из меня – краснокожего?

– Нет, Харка – Ночной Глаз, Твердый Как Камень, Убивший Волка, Охотник На Медведя, я тебя не боюсь. Но мне не все равно, на что ты израсходуешь свои огромные природные дарования.

– Не пугайся, если услышишь выстрел! – сказал индеец. – Я убью коня, который теперь для меня обуза: я не могу освободить его из рук белых людей. Я буду меток, и мой Серый даже не почувствует, что умирает.

Харка еще глубже надвинул шляпу и покинул комнату так же спокойно и неслышно, как и вошел.

Когда утро сменило ночь, вторую ночь после схватки в лагере, двадцать человек посреди прерии очнулись от своего пьяного сна. Их мучила жажда, но не было воды.

Джо Браун, который знал меру выпивке, всю ночь держал дозор. Он не дал и Топу напиться до бесчувствия.

Лишь они двое теперь твердо стояли на ногах.

– Тихо, – сказал Джо. – Кто это там идет?

– Это мой сын, – сказал Матотаупа.

Юноша ехал на пегом коне. Он подскакал на галопе, резко остановил коня и соскочил на землю. Он снова был одет как индеец. Вампум был на нем.

Выражение его лица было чуть высокомерно и неприязненно, но дышал он спокойно, и по всему этому Матотаупа знал, что подъехавший почувствовал запах алкоголя.

– На станцию напал Тачунка Витко? – спросил Матотаупа сына, хотя хотел бы сказать другие, более теплые слова.

– Хау.

– А потом?

– Потом он охотился на бизонов.

– Ты его преследовал?

– Нет.

– Ты не преследовал Тачунку Витко? Почему?

С этим «почему» в Харке вспыхнуло внутреннее сопротивление отцу, нежелание ему больше подчиняться.

Харка загнал своего коня, которого очень любил, для того, чтобы предупредить белых, он заманил дакота в ловушку, он убивал воинов дакота, и теперь новая кровавая вражда встала между ним и его племенем. Он не ответил Тачунке

Витко, вызывавшему его на единоборство, но не потому, что испугался, а потому, что не хотел действовать на руку белым, покушаясь на великого вождя дакота. Не хотел, хотя Тачунка Витко и оскорбил Матотаупу. Харка не преследовал Тачунку Витко, Харка помог скрыться раненым дакота, Харка далеко отнес убитых воинов, чтобы не дать белым возможности надругаться над мертвыми. Это почему затронуло в Харке самый больной и пока неразрешимый вопрос: ради чего он живет?

Он не сразу ответил на вопрос Матотаупы. Отец, может быть, расценил это молчание как нежелание отвечать на вопрос. Он повторил:

– Ты не преследовал Тачунку Витко. Почему?

Это уже было слишком, и на удар Харка ответил ударом.

– Почему? Потому что твою месть я оставляю тебе, Матотаупа. Пусть женские языки не болтают, что сын, который еще не стал воином, мстит за тебя.

У Матотаупы перехватило дыхание. Наконец он крикнул с перекошенным лицом на английском языке:

– Пошли, мои белые братья. Мы едем к станции! Я ваш разведчик и не оставлю вас, несмотря на то что я хотел бы мстить! Я сказал! Хау!

– На станцию! – завопили все. – Там мы отпразднуем нашу победу как следует!

Харка не прощаясь поехал прочь.

После долгих часов езды вдоль пути группа достигла лагеря. Всадники махали шляпами, и приветствия с обеих сторон были громкими и многословными.

Джо Браун не испытывал при этом особого удовольствия. Представив себе в общих чертах, что произошло на станции, он отправился искать Генри.

Генри было плохо. Моррис и Длинное Копье ухаживали за ним.

– Ему нужен полный покой, – сказал Джо очень тихо, чтобы не потревожить больного. – Если Тачунка Витко бьет, так он бьет. А нам надо подумать о Матотаупе. Я

сообщу ему, куда уехал Гарри.

Джо вышел. Было уже темно. Гостиничный барак сильно пострадал от огня, хозяин с разрешения начальника лагеря временно обосновался в большой палатке. Все тот же скрипач играл там. Браун остановился у входа поразмыслить.

Чья-то тяжелая рука легла на его плечо. Он вздрогнул.

– Дружище! – прозвучал зычный голос. – Грезишь о великих временах? Но и сегодняшние не за что ругать.

– Ты, Джим?

– Так скоро не ждали? А? – Джим, широко расставив ноги, стоял рядом с ним. – Кто же это вашу станцию так разделал?

– Дакота.

– Человек! И вы так просто их сюда пропустили, имея сотню, а то и больше ружей? Это мне нравится. Что делают

Топ и Гарри?

– Еще живы.

– И это все? Вы что-то стали немногословны, Джо. Во всяком случае, я сейчас иду пить. Завтра будет еще день, мы поговорим с вами.

Джим в своих тяжелых кожаных сапогах вошел в палатку, из которой неслись звуки музыки и громкий хохот пьяных. Джо Браун тихими шагами последовал за ним и встал позади в проходе.

В палатке за вторым столом сидел Матотаупа, окруженный людьми, которые не жалели льстивых слов, ожидая, что индеец за них заплатит.

– Топ! – крикнул Рэд Джим, и его голос перекрыл шум палатки.

– Джим! – последовал ответ; Матотаупа встал, его глаза заблестели. – Джим, мой брат!

Полотнище у входа в палатку захлопнулось… Джо

Браун медленно пошел назад к Моррису и Длинному Копью.

– Поздно, – сказал он. – Там Джим.

Моррис и Длинное Копье молчали. Это был трудный случай. Потом Моррис поднял голову, посмотрел на

Длинное Копье, перевел глаза на Джо и снова на Длинное

Копье.

– Может быть, не только поздно, но и вообще невозможно. Есть только два человека, с которыми изгнанный из племени Матотаупа мог бы жить вместе. Эти двое – Харка или Джим. Харка ушел. Итак – Джим.

– И это смертельный приговор, – заключил Джо.

ОХОТА НА ОРЛА

Харка ехал к сиксикам, вождем у которых был Горящая

Вода. Он считал, что ему потребуется около трех недель, чтобы достичь мест, где их можно отыскать. Когда примерно половина пути была уже позади, он остановился на очередной ночлег в горах у истоков реки Желтых Камней.

Облюбовав старое, склонившееся над поляной дерево, он взобрался повыше по его наклонному стволу, завернулся в одеяло из бизоньей шкуры и заснул. Рядом с деревом задремал и мустанг.

Когда Харка проснулся, начинало светать. Скоро из ночной тьмы выступили скалы и деревья. Взгляд Харки привлекла кружившая в вышине большая птица. Определив, что это орел, Харка не спускал с него глаз, забыв обо всем на свете. Орел приблизился к поляне и снизился на расстояние выстрела. Харка вынул из кожаного чехла ружье, как вдруг послышался шум на склоне горы. Покатились камни. Харка инстинктивно удержался от выстрела, опасаясь выдать себя.

Он бесшумно соскользнул с дерева и стал пробираться по склону к опушке леса, откуда доносился шум.

Раздались крики о помощи. Это был голос ребенка. Из лесу показалась бегущая вниз по склону девочка. Издалека донесся охотничий клич индейцев – люди спешили на помощь. Но вот следом за девочкой показался и преследователь – медведь. Это был гризли – опаснейший хищник прерий и Скалистых гор. Он бросился наперерез девочке.

Еще несколько прыжков – и он настигнет ее.

Харка приложился к ружью и выстрелил. К сожалению, хорошо прицелиться помешали деревья, и пуля лишь ранила зверя в морду. Разъяренный медведь прекратил преследование, поднялся на задние лапы, а передними схватился за простреленную челюсть. Харка отбросил ружье и кинулся к зверю. Ослепленный болью, медведь слишком поздно заметил его и, замахнувшись своей огромной лапой,

не успел нанести решающего удара. Харка всадил нож в сердце медведя. Зверь рухнул, когти скользнули по плечу охотника. Гризли дернул лапами, вытянулся и затих. Он был мертв.

Харка смотрел на лежащего у ног зверя. Это был первый гризли, которого он уложил собственной рукой. А ведь подобный зверь в поселке на Лошадином ручье когда-то разорвал Оперенную Стрелу – брата Матотаупы… Да, индейцы считали, что уложить гризли – это заслуга не меньшая, чем победа над смелым и опасным врагом.

Пока молодой индеец ходил к дереву за мустангом и оставленным там имуществом, к медведю подоспели семеро индейских воинов, сюда же подошли девочка, убегавшая от медведя, и ее мать. Индейцы были вооружены луками, палицами и ножами. Их длинные волосы не были заплетены в косы. У двоих в волосах были орлиные перья.

Харка понял, что имеет дело с племенем абсароков – воронов.

Возгласами удивления приветствовали индейцы юного охотника. По-видимому, девочка успела обо всем рассказать. Лицо девочки было еще бледно от пережитого страха.

Она большими круглыми глазами смотрела на своего спасителя.

Мужчины уселись вокруг охотничьей добычи и достали трубки, приготавливаясь закурить как для своего удовольствия, так и в честь убитого гризли. Сел и Харка. Он вынул маленький кожаный мешочек с табаком – настоящим табаком. Он, несомненно, был приятнее и ароматнее, чем табак из листьев ивы, который приходилось курить индейцам с тех пор, как все земли, где мог расти табак,

попали в руки белым. Харка предложил абсарокам табаку, и они охотно набили им трубки.

Харка не знал языка абсароков, те не знали никакого языка, кроме своего собственного, и разговор завязался на языке жестов. Харка объяснил, кто он такой и куда едет. И

тут почувствовал, что правая рука ему не повинуется. Заметил это и один из воинов абсароков с орлиными перьями в волосах. Он посмотрел рану Харки, а потом, резко дернув руку вниз, слегка надавил на плечо. Сустав встал на место.

Харка почувствовал, что рукой стало шевелить не так больно. Абсарок улыбнулся ему и, взяв мешочек Харки, еще раз набил свою трубку.

Тем временем женщина успела увести девочку и вернулась с несколькими воинами. Привела она и коня с волокушей. Убитого медведя положили на волокушу и повезли в стойбище.

Да, Харке сейчас было совершенно ясно, что гораздо разумнее было всадить в медведя вторую пулю, а не соваться под его лапы. Другие же рассматривали его удар как подвиг, как нечто совершенно необыкновенное для такого молодого человека.

Жители стойбища абсароков уже знали о происшедшем событии и приготовились встречать своих охотников и победителя гризли. Дети выбежали им навстречу с громкими криками и спешили увидеть своими глазами ужасного хищника. Старейшины и жрец вышли из своих палаток приветствовать победителя гризли. Вождь мирного времени, старый уважаемый человек, пригласил юношу в свою палатку.

Уже много лет Харка не заглядывал в поселки индейцев и в палатке, согретой очагом, не был уже много дней. Над огнем клокотало ароматное варево. Жена вождя налила гостю горячего бульона, сняла котел и насадила на вертел окорок лани.

Харка не стеснялся как следует поесть: он знал, что и сам теперь в состоянии угостить хозяина особенными деликатесами – медвежьим окороком, медвежьими лапами.

Огонь очага распространял приятное тепло. Хозяин на языке жестов дал Харке знать, что по их обычаю предстоит успокоить дух зверя медвежьим танцем и что воины будут его исполнять завтра.

Гости ушли. Харке отвели место для сна, и женщины положили тут столько одеял, что он, пожалуй, и не мог бы всеми воспользоваться. Однако и на груде мягких одеял счастливый охотник все же испытывал боль в спине и плече. А медведь так явственно предстал перед ним во сне, что, проснувшись, Харка долго недоумевал, куда же он девался.

Далеко за полдень закончилось таинство танца медведя.

Изможденные танцоры сбросили медвежьи шкуры.

Мертвый гризли, вокруг морды которого уже кружились мухи, считался умиротворенным.

И этот убитый медведь значил для жизни Харки гораздо больше, чем вся его унизительная служба у белых строителей железной дороги; он был для него гораздо более почетной добычей, чем какой-нибудь поверженный им за последние годы враг, с которого он снимал скальп.

Харку посетили два молодых воина. Они объяснялись на языке жестов, и разговор был коротким. Они хотели отыскать гнездо орла, который недавно появился в этих местах.

– Пуля, которую я сберег на медвежьей охоте, найдет орла, – сказал Харка.

Несколько дней молодые абсароки вместе с Харкой обследовали окрестности стойбища. По вечерам ели мясо медведя. И каждый день в палатке были гости, которым хотелось отведать необыкновенного угощения.

Сам вождь мирного времени вручил Харке ожерелье из когтей и зубов медведя, изготовленное спасенной девочкой и ее матерью. Это был дорогой сердцу воина знак его победы и мужества. С этого дня Харка не снимал ожерелья.

Настал день, когда Харка и молодые воины абсароки направились далеко на север, где жители стойбища заметили недавно орла. Накануне похода все трое выкупались, натерли тело медвежьим жиром, посытнее поели и рано улеглись спать, чтобы около полуночи выступить в путь.

Вечернее небо раскинулось в своем густо-синем величии над горами и долинами, когда юные охотники покинули палатки и встретились на площадке посредине поселка. Зашевелились кони, завыла где-то собака. Сначала они выбрались к ручью, затем пошли по берегу вниз по его течению, через лес. Местность повышалась, становилась более пересеченной, и им пришлось двигаться медленнее, но все равно это был не шаг, а скорее бег. К утру они вышли из леса, и их встретил холодный, бьющий прямо в лицо ветер. Потом им пришлось карабкаться по крутым скалам на гору. Когда они добрались до вершины, в небе зажглись звезды. Они улеглись и пролежали до рассвета.

Взошло солнце, и перед ними открылись широкие просторы. Горы, долины, бескрайняя прерия подергивались легкой дымкой поднимающихся от земли испарений.

Нагрелись камни. Много птиц появилось перед глазами индейцев, но орла не было. И только когда солнце уже клонилось к западу и по долинам начал стелиться туман, далеко на севере показались два орла. Они парили большими кругами, постепенно приближаясь. Далеко внизу в прерии виднелось стадо антилоп. Орлы скоро оказались над ними. Потом они один за другим устремились вниз.

Слишком поздно их заметили антилопы: каждый из орлов успел захватить добычу. Они медленно поднялись со своей ношей и, уже не кружа, полетели на север.

На светлом небе птицы были хорошо различимы, и удалось заметить, где они спустились вниз и скрылись в утесах предгорья.

– Рано утром мы будем у «него», – сказал Харка, и спутникам его стало ясно, что речь идет об охоте только на самца, хвостовые перья которого представляли главную ценность.

Ночью им снова пришлось пробираться сквозь чащу леса, переправляться через ручьи, пришлось даже обойти гору, которая была как раз на пути к орлиному гнезду.

Придерживаясь опушки леса, индейцы добрались до русла ручья, который ранней весной, несомненно, был полноводным и бурным, а сейчас становился мелким и спокойным. Прямо перед ними открылись утесы. Индейцы остановились. Они спрятались за большим камнем, абсароки приготовили луки и стрелы, а Харка зарядил ружье.

Высоко над ними было видно гнездо.

Взошло солнце. Самец появился на краю скалы и расправил огромные крылья. На левом крыле были заметны следы старой раны: не хватало нескольких перьев. Две тоненькие шейки с маленькими головками показались над краем гнезда – у орлиной пары были птенцы.

Хищники заметили людей, притаившихся за камнем.

Самец сразу же взмыл в воздух и принялся кружить, подлетая все ближе к камню. Грудь его была открыта, и попасть в нее было нетрудно, но, подумал Харка, с такой высоты он может упасть на высокие скалы, и его трудно будет достать. Харка решил подождать. Однако спутники его рассудили иначе. Молодые абсароки выстрелили из луков.

Орел был убит. Со стрелами в груди он стал плавно падать и попал крылом в расселину скалы, которая словно палец торчала по соседству с гнездом. Самка раскрыла крылья, прикрывая птенцов, и, выставив вперед клюв, приготовилась защищать их.

Харка мог бы спокойно выстрелить и убить ее, но он считал, что цель охоты достигнута, и положил руку на лук стоящего рядом спутника, давая знать, что стрелять не надо, сам же, оставив ружье, отправился добывать повисшего на скале орла.

Сначала он скрытно подобрался к скале, а когда оказался у ее подножия, избрал для подъема противоположную от гнезда сторону, чтобы самка не видела его. Вынув из ножен нож и зажав его в зубах, дакота стал подниматься.

Да, Харка узнал орла. Это была та самая птица, с которой он еще мальчиком имел опасную встречу, а потом подружился и жил в мире до тех пор, пока у орла не зажила рана и он не стал снова летать. Вероятно, птицу потревожили строители железной дороги, и поэтому она переселилась далеко на север и нашла здесь новое место для постройки гнезда. И вот орел мертв. Но пусть же вырастут новые сильные птицы. Именно ради этого Харка и остановил охоту.

Подъем был нелегок. Выступы скалы обламывались под ногами, и чем выше, тем меньше попадалось этих выступов. Он был уже на уровне гнезда, и птенцы, выглядывающие из-под крыльев матери, заметили его, но самка следила за действиями абсароков, которые швыряли в нее камни. Харке удалось бросить лассо и зацепить застрявшую птицу. К счастью, оказалось достаточно одного рывка, и орел медленно заскользил по скале вниз. Харка принял тяжелую птицу на спину.

И тут произошло то, чего охотники опасались. Самка заметила Харку и бросилась из гнезда на него, приготовившись нанести клювом страшный удар. Но мертвый орел, распластавшись на спине Харки, укрывал его спину и голову. Ничего не добившись, орлица снова вернулась в гнездо.

Медленно спускался Харка с тяжелой ношей. Спуск занял вдвое больше времени, чем подъем и стоил значительно больших усилий. Почувствовав под ногами землю, Харка глубоко вздохнул. С орлом за спиной, с распростертыми над его плечами крыльями, словно человек-птица, направился он к опушке леса, где укрылись поджидающие его абсароки. Орлица еще раз подлетела к

Харке, снова пыталась наскочить на него, но, ускорив шаг, Харка поспешил укрыться между деревьями, где птице было уже до него не добраться.

Подошли спутники. Харка, сбросив с плеч птицу, тяжело опустился на землю и какое-то время даже не мог пошевелиться.

– Добыча ваша, берите ее, – сказал он молодым воинам.

Абсароки чувствовали себя неловко, они понимали, что поспешили с выстрелом, и договорились, что драгоценные хвостовые перья должны принадлежать Харке, доставшему орла. Они решили, что, доставив орла в поселок, расскажут, как происходила охота, вождям и старейшинам и попросят их на торжественном костре совета вручить Харке орлиные перья.

Один из воинов, который лучше знал местность, повел их к лагерю. Трое охотников по очереди несли тяжелую птицу. Двигались они довольно быстро, но до наступления вечера еще не достигли поселка. Решили немного отдохнуть и остановились на высотке, откуда хорошо была видна прерия. Перед ними открылась довольно свежая бизонья тропа. Это был широкий, вытоптанный в траве путь.

– Прислушайтесь, – сказал Харка.

Все трое хорошо различили приближающийся топот.

– Бизоны, – сказали абсароки.

– Мустанги, – произнес Харка.

И действительно, вскоре из рощицы вылетел табун лошадей с длинными хвостами и развевающимися гривами. «Что могло их так испугать?»– подумал Харка. А мустанги пронеслись мимо и исчезли за волнистыми складками Местности.

– Удивительно, – сказал Харка.

– Ш-ш-ш-ш, – произнесли его спутники. – Это духи.

И опять в рощице послышался шум. Из леса вышел один-единственный жеребец, подошел к ручью и наклонил голову, чтобы напиться. Буланый жеребец. Необыкновенно красиво сложенный. В его спокойных легких движениях чувствовалась сила и ловкость.

Что за конь!

Когда буланый утолил жажду и поднял голову, Харка замер в восторге: вечерние лучи солнца освещали не просто прекрасного вожака табуна, не просто резвого скакуна, не просто отважного коня, нет, – животное, которое стояло у воды, было чем-то неизмеримо большим.

Жеребец повернулся, отскочил от воды и понесся по долине, звонко ударяя копытами по земле. Его никто не преследовал, напротив, казалось, что он сам за кем-то гонится. Но вот он вдруг остановился, закружился на месте, защелкал челюстями, будто кусал кого-то невидимого.

Потом взмыл на дыбы и замахал передними ногами в воздухе. Длинный хвост его стелился по земле, грива развевалась. Крутой изгиб шеи, дикие прыжки, оскаленные зубы

– все выражало неудержимую злобу. Потом конь поскакал кругами, снова поднялся на дыбы и вдруг на полном галопе понесся по вечереющей прерии и растворился вдали.

– Что за конь!

Харка пристально всматривался в темнеющую даль, не теряя надежды еще раз увидеть это чудо, но мустанг больше не появлялся

Еще до полуночи трое охотников достигли поселка.

Собаки забеспокоились и подняли вождя мирного времени.

Когда абсароки подошли с Харкой к палатке вождя, навстречу им вышел уже одетый старик. Увидев убитого орла, он не сдержал возгласа удивления.

Возвратившиеся охотники получили сытный ужин и рассказали вождю об охоте. Но вождь заметил, что они взволнованы не только охотой.

– Что же еще?

На этот вопрос старого вождя молодые воины только приложили ко рту руки. Потом старший все же решился:

– Когда мы возвращались домой, мы видели одержимого духами коня. Очень близко…

Вождь взглянул на Харку, точно спрашивая, а что скажет об этом он.

– Я никогда не видел такого коня, – сказал дакота. – Он сильнее, неистовей всех других мустангов, с которыми мне приходилось иметь дело. Он боролся с каким-то невидимым врагом…

– Этот жеребец борется с духами, – прошептал вождь. –

Но он также нападает и на всех, кто встречается ему на пути. Другие кони боятся его. Недавно он насмерть загрыз вожака табуна. Мы нашли убитого им мустанга. Это конь духов.

Продолжать разговор желание у всех пропало. Одолеваемые усталостью спутники Харки распрощались, оставив орла до утра в палатке старого вождя.

Улегся спать и вождь, улегся Харка на свои многочисленные одеяла. Во сне он теперь видел коня, необыкновенного, одержимого духами коня. Ночью он размышлял о нем, как бы мог размышлять о своем очень большом и сильном враге, которого решил сделать своим другом.

Одинокий, дикий, наводящий на окружающих ужас, этот конь ему показался похожим на него самого. Что знают о нем – Харке – абсароки? О нем, Твердом Как Камень, Убившем Волка, Охотнике На Медведя, сыне Матотаупы?

О нем, которого белые люди называют Гарри? Он даже не назвал им своего настоящего имени. Они даже не догадывались, кто он на самом деле такой. А между тем имя Харка или Гарри могли знать и жители этой далекой глуши, ведь дела его не» могли остаться неизвестными в прериях и

Скалистых горах. Нет, если он не хочет привлекать к себе внимания, навлекать на себя презрение или участие, ему не следует называть свое имя. Ни Гарри, ни Харка, ни Твердый Как Камень.

Абсароки были готовы оставить в своих палатках смелого охотника и дать ему в жены одну из девушек поселка.

Старый вождь не один раз делал совершенно ясные намеки на это. Но маленькая группа абсароков, уединенно живущая в долине гор, не занимала мыслей и чувств Харки. Он хотел быстрее попасть к сиксикам, скорее увидать своего кровного брата Сильного Как Олень и вместе с ним стать воином.

Через три дня после возвращения с охоты на орла Харка распрощался с гостеприимными абсароками. Юный стрелок, стрела которого наиболее точно поразила орла, вручил ему в качестве дара хвостовые перья. Харка сравнил полученные перья с теми двумя, которые с детских лет сохранялись у него. Они очень подходили друг к другу, несмотря на то что росли в разное время. Нет, он не ошибся.

Это тот орел, у которого его Серый, защищая своего хозяина, выдрал из хвоста перья. Шкуру гризли Харка оставил в поселке. Ожерелье из когтей и зубов было достаточным свидетельством совершенного подвига.

Почтительно простился Харка со старейшинами и, провожаемый юношами и мальчишками, отправился в путь. Он был щедро снабжен провиантом, конь его хорошо отдохнул и был полон сил.

Харка уехал рано, когда солнце еще не нагрело воздуха.

Он торопился наверстать упущенное время, но не сожалел о задержке: дни, проведенные у абсароков, оставили у него теплые воспоминания и хотя полностью не могли заставить забыть пережитое в лагере строителей железной дороги, однако все неприятное, связанное с теми временами, отодвинулось теперь куда-то очень далеко. Чувствовал он себя хорошо – свободным индейцем.

Двигаясь все дальше и дальше на север, он не мог забыть буланого коня и озирался по сторонам, так и ожидая, что вот-вот появится перед ним этот необыкновенный конь духов.

ИСПЫТАНИЕ

Северо-западнее верховьев Миссури двигалась по прерии колонна сиксиков, направляясь в поросшие лесами горы. Колонна была немногочисленна. Легкие исхудалые фигурки в такт движения покачивались на спинах коней.

Спокойные, задумчивые, они, казалось, все были на одно лицо.

Среди них ехала на коне и Ситопанаки. Ей минуло четырнадцать, это была уже взрослая девушка. Перед ней ехала Насмешливая Синица, и Ситопанаки целый день видела перед собой ее расшитое узорами платье, аккуратно расчесанные волосы, грудного младенца на спине, который уже понимал, что кричать сейчас нет никакого смысла, и, поудобнее устроившись в устланной мягким мехом сумке, забавно ворочал головой и шевелил ручонками.

К вечеру достигли цели. Место для летнего пребывания было избрано на целый дневной переход западнее, чем в прежние годы.

Ситопанаки, ее мать, бабушка, как и другие женщины, принялись за установку палаток. Расположение поселка оказалось удачным: многочисленные родники стекались в небольшой ручей, рядом лес – не надо далеко ходить в поисках топлива. Ягоды, коренья, лечебные травы – все было под руками. К востоку от нового стойбища тянулась прерия, западнее – начинались Скалистые горы. Мужчинам удобно было в прерии охотиться на бизонов, а в лесах предгорий – на оленей, медведей, лосей. Трава здесь была сочней, чем в открытой прерии, значит, и мустангам было достаточно пищи.

Жерди палатки вождя были установлены, вершины их связаны. Женщины натянули кожаные полотнища, веревками из жил бизонов скрепили их между собой, привязали к вбитым в землю кольям, чтобы ветер не мог их сорвать.

Теперь Ситопанаки могла отправиться в лес за топливом.

Молодая женщина – Насмешливая Синица – тоже пошла с ней: и ей нужно было набрать сучьев. У лесного источника они повстречали Сильного Как Олень, который привел сюда пастись своего коня. Насмешливая Синица заметила, что брат с сестрою хотят о чем-то поговорить, и не стала им мешать – пошла дальше.

Над поляной у источника в темной сини неба затухали бархатно-красные полосы облаков. Журчала вода. Далеко в прерии выли койоты, в лесу слышались шаги собирающей хворост женщины.

– Наступило лето, – негромко сказал Сильный Как

Олень. – Дни стали длиннее ночей, скоро начнет вянуть трава, подрастут молодые бизоны. Раньше чем наступит осень я стану воином. Жрец поговорит с духами и определит день испытания. Ситопанаки, сестра, скажи, скоро ли ты проследуешь за молодым воином в его палатку?

– Сильный Как Олень, брат мой, а ты приведешь к себе в палатку девушку, когда станешь воином?

– Нет, не сразу. Пусть я увижу двадцать два или даже двадцать три лета, не раньше.

– До этого времени мне надо помогать нашей матери.

Сильный Как Олень улыбнулся. Ситопанаки в наступающих сумерках не видела его улыбки, однако почувствовала усмешку в его словах:

– Да, ты ей нужна. И ты не любишь ни одного нашего воина? Даже Бродящего По Ночам, сына Мудрого Змея, который день и ночь думает о тебе?

– Я еще молода и могу подождать, пока не придет любовь.

Ночной ветер уже шевелил вершины деревьев, а внизу у источника еще задержалось тепло летнего дня.

– Может быть, раньше чем наступит осень придет мой кровный брат Харка – Твердый Как Камень, – сказал

Сильный Как Олень. – Он хотел пройти у нас испытание и стать воином. Если он еще жив, он придет.

– Придет, это так. Я каждое утро смотрю в прерии, каждый вечер смотрю на леса, так же как и ты, мой брат!

– Мы будем ждать.

Чалый конь поднял голову. Сильный Как Олень понял, что ему хочется к табуну, и повел его от источника.

Появилась Насмешливая Синица, она поделилась с подругой хворостом, и обе побежали к палаткам, где их уже ждали.

Дочь вождя разожгла огонь в центре палатки, в углублении, которое уже успела сделать мать. Сухое дерево быстро разгорелось. Ситопанаки насадила на вертел мясо для отца.

Когда вождь Горящая Вода съел поджаренное мясо, к огню подсели мать и бабушка, Ситопанаки и ее маленький брат, который всего три года назад появился на свет.

Пришел в палатку Сильный Как Олень и тоже принял участие в ужине.

Из леса доносились незамысловатые звуки флейты.

Обитатели палатки знали, что это сын Мудрого Змея наигрывает любовную песню для Ситопанаки. Мать исподволь наблюдала за дочерью. Но Ситопанаки только презрительно поджала губы.

– Молодому человеку следовало бы лучше думать о том, как охотиться на лосей и на гризли, чем каждый вечер играть на флейте, – сказала она и улеглась на свое ложе, чтобы увидеть во сне то, что она могла доверить только своему брату.

Однажды рано утром Ситопанаки вместе с Насмешливой Синицей шли к источнику за водой. В первых лучах солнца радужно поблескивала лежащая на траве роса. Было прохладно. Девушки пришли к источнику и, когда наполняли водой свои кожаные мешки, увидели за деревом юношу. Обе сразу его узнали. Это был Бродящий По Ночам. Ему уже исполнилось двадцать два года, и четыре года назад он стал воином. Он был статен и силен. Насмешливую Синицу так и подмывало отпустить что-нибудь из своих старых шуточек, потому что этот молодой воин был настолько влюблен, что дня не мог пропустить, чтобы не показаться на глаза Ситопанаки. Дочь вождя не обращала на него внимания, но и не уклонялась от встреч. Вместе с

Насмешливой Синицей прошли они мимо молодого воина, как мимо какого-то дерева. И юноша пошел следом за ними. Когда подруги вышли на опушку леса и перед ними открылась озаренная солнцем прерия, дали ее еще терялись в утренней дымке. Однако собаки в стойбище проявляли беспокойство. Причина этого скоро стала девушкам ясна.

По травянистой равнине к палаткам направлялся одинокий всадник. И сердце Ситопанаки вдруг забилось быстрее.

Она опустила голову и, даже забыв, как обычно, проститься с Насмешливой Синицей, побежала к себе в палатку. Насмешливая Синица, напротив, осталась спокойно стоять, ожидая приближения всадника. Бродящий По Ночам тоже стоял и смотрел в том же направлении.

И вот всадника уже можно было узнать. Он ехал на пегом коне, покрытом кожаным одеялом.

Бродящий По Ночам молча повернулся и пошел прочь.

От палаток на своем чалом коне понесся навстречу пришельцу Сильный Как Олень. Всадник из прерии тоже поднял коня в галоп. Оба встретились и приветствовали друг друга поднятыми руками и радостными возгласами.

Потом они вместе понеслись к поселку и резко осадили коней перед палаткой вождя. Полотнища входа уже были подняты. Горящая Вода стоял около палатки. Юноши соскочили с коней, и вождь с достоинством приветствовал возвратившегося.

Насмешливая Синица еще долго стояла на краю поселка, и только когда приехавший скрылся в палатке вождя, понесла к себе воду. Гость, по-видимому, был приглашен остаться, потому что повел своего коня в табун.

Когда он проходил мимо Насмешливой Синицы, молодая женщина как следует разглядела его. Это был крепкий, мускулистый юноша. Ожерелье из когтей медведя свисало на его грудь, а на легинах были нашиты скальпы побежденных врагов. На вид он был старше двадцатидвухлетнего

Бродящего По Ночам.

Насмешливая Синица бросила еще взгляд в палатку вождя. Ситопанаки принесла воду и теперь наводила порядок, но ее движения показались Насмешливой Синице какими-то неловкими, угловатыми, что было совсем не похоже на Ситопанаки…

Сильный Как Олень дождался возвращения своего кровного брата. Сам вождь Горящая Вода сиял в улыбке, жена его извлекла из запасов нежнейшее филе бизона и насадила на вертел для желанного гостя. Ситопанаки принялась расставлять миски, и движения ее снова приобрели плавность и легкость. Возвратившемуся угощение показалось необыкновенно вкусным.

Когда трапеза завершилась и были оказаны первые знаки гостеприимства, вождь и хозяин палатки – Горящая

Вода – заговорил:

– Харка – Твердый Как Камень, Убивший Волка, Охотник На Медведя, сын Матотаупы, ты вернулся в нашу палатку. За время, которое ты провел вдалеке от нас, ты победил многих врагов, ты убил гризли. Знаки побед, которые ты носишь, говорят нам об этом. Ты боролся как воин. Стал ли ты воином, пройдя испытание у краснокожих людей?

Гость отвечал так же медленно и торжественно, как спрашивал его вождь:

– Я еще не стал воином по обычаям краснокожих людей. Мой нож, мои стрелы, мои пули убили много врагов, и их скальпы со мной. Огромного гризли уложили моя пуля и мой нож. Но чтобы стать воином – этого мало. По обычаям моего племени человек, который хочет стать воином, должен уединиться и поразмыслить о себе. Его должны во сне посетить духи, дать ему имя и назвать духа-охранителя.

Будущий воин должен доказать, что способен переносить голод и жажду, что умеет владеть собой. Великий и Таинственный или Великое Солнце могут потребовать от него и еще какого-нибудь особенного испытания.

– Харка – Твердый Как Камень, готов ли ты уединиться и услышать от духов свое имя, а если Великий и Таинственный потребует, пройти и особое испытание?

– Да, я готов.

– Тогда я еще сегодня перед заходом солнца поговорю со жрецом и спрошу, разрешат ли ему духи тебя, Харку, Твердого Как Камень, вместе с моим сыном Сильным Как

Олень провести через испытание воина. Жив ли твой отец?

– Он жив.

– Не собирается ли он тоже вернуться к нам?

Кровь прилила к лицу Харки, и сердце заколотилось сильней.

– Горящая Вода, – сказал он, – воин Мудрый Змей и твой сын Сильный Как Олень говорили тебе, почему Матотаупа и я, как его сын, покинули ваши палатки. Теперь ты спрашиваешь, не хочет ли мой отец возвратиться сюда.

Разве белые люди не требовали выдать нас, потому что мой отец убил бешеного койота по имени Эллис?

– Белые люди никогда ничего не спрашивали у меня о твоем отце. Прошло шесть зим и пять солнц с тех пор, как твой отец ушел от нас. За это долгое время пять раз морозы и снега сменяли жару и засухи, шестой раз мы встречаем время зеленеющей травы и пять раз время падающих листьев, и если уж за все это долгое время белые люди ничего не спрашивали о твоем отце и о тебе, то я думаю, никогда и не спросят. Когда ты пройдешь испытание и станешь воином, я посещу наших верховных вождей и узнаю, не говорили ли им белые люди о твоем отце. Я думаю, что наш совет воинов должен принять твоего отца и тебя в наше племя.

– Знаешь ли ты Шарлеманя? – спросил Харка.

И то, что Харка услышал в ответ, потрясло его.

– Белый человек по имени Шарлемань – лжец! Лучше, если бы ты и твой отец не так спешили и, прежде чем покинуть нас, выслушали бы наш совет. Воины сиксики не говорят много слов, но они о многом имеют верное суждение. Скаут белых людей, воин, которого зовут Шеф Де

Люп, помог нам раскрыть ложь Шарлеманя.

Харка задумался.

– Имя Шеф Де Люп – Вождь Волков – мне неизвестно.

– Возможно, у него есть и другое имя, а белые люди называют его Тобиас.

– Тобиас? А! Мой отец однажды, после песчаной бури, вместе с ним вывел белых людей к блокгаузу Беззубого

Бена…

– Согласен ли ты пройти испытание воина с моим сыном?

– Хау. Если жрец разрешит мне пройти у вас испытание, если я стану воином, если ты, вождь Горящая Вода,

получишь согласие верховных вождей, чтобы меня с отцом принять в ваше племя, – я вернусь к отцу и обо всем ему расскажу. Сейчас мой отец в верховьях реки Платт. Он –

разведчик у белых людей.

Разговор между вождем и его гостем на этом закончился, слово попросил Сильный Как Олень.

– Харка – Убивший Волка, ты пришел в хорошее время.

Я недавно видел следы лося. Пойдем со мной на охоту!

Харка вопрошающе взглянул на вождя.

– Ничто не препятствует этому, иди с моим сыном на охоту! – разрешил Горящая Вода. – Жрец хочет говорить с духами, и решение его будет не раньше чем через три дня.

– За это время мы добудем лося, – сказал Сильный Как

Олень.

– Давай готовиться.

Из оружия вождя Харка выбрал себе крепкое копье, решил он взять и лук.

Ситопанаки с матерью приготовили провиант. Вручая его охотникам, девушка не утаила улыбки. Красавицей

Ситопанаки не была, но, нежная и скромная, стройная и гибкая, в движениях своих она словно бы воплощала музыку и ритм, тем самым оправдывая имя свое – Та Чьи

Ноги Поют Когда Она Идет.

Юноши вышли из палатки.

– Посмотри! – сказал Сильный Как Олень и остановился.

Черная длинношерстая собака, похожая на волка, тащила в зубах щенка. Она положила его у входа в палатку, убежала, вернулась со вторым, улеглась рядом со щенками и сердито посмотрела на Сильного Как Олень. Сын вождя рассмеялся.

– Это наша лучшая собака, – объяснил он Харке. – Она не боится нападать на самых сильных волков. Ее щенки, которых она притащила сюда, будут такими же, как она.

Харка взял одного из щенков в руки; собака не спускала с него глаз.

– Такой пес был бы неплохим спутником для одинокого всадника в прерии, – сказал Харка.

– Расти его для себя, Убивший Волка! Другого буду воспитывать я.

Выехав из поселка, юные охотники уже в полдень напали на следы, о которых рассказывал Сильный Как

Олень. Поехав по следу, они достигли ручья. Скоро они узнали места, где в детстве купались, где ночью боролись с рысями. Особой надобности делать остановку у них не было, и все же оба спешились, пустили коней пастись, а сами подошли к воде, струями спадавшей по зализанным камням. И воспоминания о мальчишеских приключениях у обоих вызывали улыбку. Сильный Как Олень нашел неподалеку тихое местечко и поймал руками несколько сонных форелей. Он разжег небольшой костер, поджарил рыбу, и оба присели не столько поесть, сколько как следует насладиться этим моментом.

И Харка заговорил о том, что занимало последнее время все его мысли.

– Я видел мустанга, – сказал он, – такого мустанга, каких никогда еще не встречал.

Сильный Как Олень удивленно поднял голову.

– Ты говоришь о коне духов?

– Вы знаете о нем?

– Да.

– Я видел его далеко на юге, на расстоянии многих дней перехода отсюда… – заметил Харка.

Форели были съедены. Охотники поднялись и двинулись по следу лося. Они углубились в лес и до вечера брели по нему, пока не вышли к расположенному в горах болоту.

Судя по всему, лось был недалеко. Юноши стреножили коней и пошли дальше пешком. Следы пересекали болото и потом снова вели в лес. Стали попадаться объеденные лосем ветки.

Охотники остановились и прислушались: до них донесся шелест срываемых листьев. Охотники стали неслышно пробираться от дерева к дереву и наконец, увидев зверя, замерли. Перед ними был огромный сильный самец, не менее опасный, чем бизон.

Зверь их не чуял. Задрав голову, он обирал с деревьев листву, хрупал мелкими ветками. Юноши решили подобраться к лосю с двух сторон. И им это удалось. Оба одновременно изо всех сил ударили копьями. С перебитым горлом и пронзенным сердцем свалился огромный зверь.

– Как хорошо, что он слишком поздно почуял нас… –

произнес Харка, вытаскивая копье. – Одного твоего удара было бы довольно.

– Твой удар тоже был смертелен, – заметил Сильный

Как Олень. – Но два удара – это все-таки надежнее.

Юноши расположились на ночь рядом с убитым лосем.

В лесу стало совершенно темно, и только болото освещала луна. Совы и летучие мыши подняли возню. Юноши не настолько устали, чтобы сразу же заснуть, им хотелось поговорить.

– Твой мустанг, этот чалый, великолепный конь, –

сказал Харка.

– У тебя в голове, мой кровный брат, мысли только о хорошем мустанге. Где же твой Серый?

– Я его застрелил.

Сильный Как Олень понял, что о подробностях расспрашивать не следует.

– Мне кажется, ты думаешь о коне духов.

– Да.

– Я должен рассказать тебе, Харка, историю этого коня.

Только жители наших палаток знают эту историю.

– Говори.

– Прошлой весной нам потребовались лошади. Разведчики, среди которых был я, обнаружили табун, который пришел откуда-то с севера. Наши люди разделились. Половина под водительством Мудрого Змея направилась в лес, чтобы построить кораль – высокий загон из стволов деревьев. Другие, и вместе с ними я, направились к табуну.

Мустанги паслись, играли, отдыхали, и мы скакали рядом с ними и тоже пускали наших коней пастись. Мустанги постепенно привыкли, что мы все время рядом.

Мы следовали за табуном несколько дней, завлекая его постепенно к лесу. Наконец мы оказались поблизости от загона. Животные уже не смотрели на нас как на врагов, однако близко не подпускали. И этим мы воспользовались.

Мы приближались к ним и теснили к загону. Ты знаешь, как устроен загон? У него широкий, как раскрытая пасть, вход, затем он сужается – и образует круглый кошель, окруженный высоким забором. Как только мустанги попадают в кошель, проход в узкой части заваливается деревьями. Пока мы следовали за табуном и теснили его к загону, многие уже выбирали себе коней. Следили мы и за вожаком табуна. Ни один конь не мог сравниться с ним в силе, отваге и осторожности. Я сознаюсь тебе, что каждый вечер мечтал об этом коне. Однажды вечером табун оказался у самого входа в кораль. Вот тогда-то и началась охота. Охватив полукругом табун, наши воины с громкими криками погнали мустангов внутрь загона. Впереди несся буланый вожак, увлекая остальных в раскрытую пасть входа. – Сильный Как Олень немного помолчал, и Харка не проявлял нетерпения. – Ах, если бы ты только видел, как все произошло. Буланый вдруг почувствовал, что попадает в ловушку. Он взвился на дыбы и стал бить и кусать бегущих коней, стараясь их остановить. Но кони неслись и уже не подчинялись вожаку. Бегущие сзади напирали, и буланый не смог их удержать. Троих жеребцов убил буланый и все-таки вместе с табуном был загнан в кораль.

Прошла ночь. Буланый стоял в середине загона и словно оцепенел, в то время как другие мустанги испуганно носились по кругу. Он только поднял голову, словно прислушиваясь и присматриваясь.

Целый день мы рассматривали коней сквозь щели загона, и каждый следил за конем, которого хотел поймать.

Животные стали успокаиваться. На другой день мы решили выловить нужных мустангов, а остальных выпустить в прерию.

– Ты хотел поймать буланого?

– Да. Но буланого я не нашел. Ты можешь себе представить, что я испытал.

– Как же он убежал?

– Когда мы отловили коней, мы осмотрели весь кораль.

Перепрыгнуть высокое заграждение ни один мустанг не мог. Но жеребец перелез через него, как хищный зверь: мы увидели по ободранной на стволах коре, где он упирался копытами. Мы пробовали потом преследовать его, но безуспешно. Этот конь не переносит теперь вида всадников и не позволит себя больше обмануть. Поймать его невозможно.

– Ты думаешь, что это и есть конь духов?

– Да, это он. Ах, какой конь! Теперь он не пристанет ни к одному табуну. Видно, вспоминает, как тогда завел табун в ловушку, попавшись на нашу хитрость, видно, помнит, как не послушались его кони.

– Сколько ему лет?

– Я думаю, не более трех…

Охотники поделили время дозора. Первым лег Харка. А

когда посреди ночи он сменил Сильного Как Олень, его не оставляли мысли о коне духов. С рассветом он решил обойти вокруг болота. И не зря. Там, где из болота вытекал ручей, на мхе отчетливо отпечатались копыта коня.

– Что ты там видишь, Убивший Волка? – спросил

Сильный Как Олень, который тоже поднялся и сразу же отыскал друга.

– Посмотри сюда. Здесь был он. Наверное, дня два тому назад, – и Харка показал другу несколько волосинок из гривы буланого коня, которые снял с ветки.

Харка бережно свернул волосинки в маленькое кольцо и спрятал их. Следы вели вверх, в горы.

– Сейчас нет времени… Пойдем доставим лося к палаткам. Завтра твой отец сообщит мне, что решил жрец.

Друзья спустились по склону. Тушу лося они погрузили на мустанга Харки, и тот повел своего коня в поводу, а

Сильный Как Олень ехал верхом. После полудня они переложили груз на другого коня. Только на следующий день счастливые охотники прибыли в лагерь.

Свора собак вырвалась им навстречу и облаяла убитого лося. Бежали с радостными криками мальчишки. Мужчины вышли из палаток встретить охотников. Женщины и девушки восхищались великолепной добычей. Лося положили перед палаткой вождя, и оба охотника принялись снимать шкуру. Это была тяжелая мужская работа.

Ситопанаки и ее мать стали разделывать тушу, и черная собака с жадностью хватала потроха. Оба ее щенка стали на два дня старше и были значительно подвижнее.

Горящая Вода и Темный Дым подошли к туше, осмотрели места ударов копий.

– Каждый из вас его убил, – высказали они свои соображения. – Он принадлежит вам обоим.

Охотники решили, что Сильный Как Олень получит рога, а Твердый Как Камень получит шкуру. Когда Харка передал шкуру женщинам с просьбой обработать ее, мать

Ситопанаки невольно улыбнулась и, введя гостя в палатку, показала, что у него уже есть семь бизоньих шкур: шесть –

добытые Матотаупой и одна – его, Харки, который уложил бизона, будучи еще мальчиком. Из четырех шкур были приготовлены кожи, на трех сохранен мех. Так в один момент Харка из бедняка превратился в богатого человека.

Теперь он мог сделать себе замечательную зимнюю куртку и меховые мокасины, а так как у него была еще и шкура лося, то можно было подумать и о нарядной праздничной куртке.

Вечером в палатке вождя собрались заслуженные воины, среди них – Мудрый Змей и Темный Дым. Пришел жрец. Во время еды соблюдались все торжественные церемонии. В заключение трапезы была раскурена длинная священная трубка. Потом каждый закурил свою собственную трубку, и совет начался.

Жрец сообщил, что он спрашивал духов. Их ответы в каждый из трех прошедших дней были ясны и одинаковы: Харка – Твердый Как Камень, Убивший Волка, Охотник На

Медведя, Преследователь Бизона, сын Матотаупы, может стать воином. По обычаю своего племени он должен три дня и три ночи пробыть в одиночестве, ничего не есть и не пить. Духи сказали, что Сильный Как Олень, сын вождя

Горящая Вода, тоже может пройти это испытание. Если духи будут благосклонны, они скажут им во сне их новые имена.

На лицах присутствующих выразилось полное удовлетворение.

Но Мудрый Змей спросил:

– К какому племени будет принадлежать Харка –

Твердый Как Камень, когда он станет воином?

– Об этом тоже скажут духи, – с достоинством произнес жрец. – Когда Сильный Как Олень и Твердый Как Камень получат имена воинов, я спрошу духов, не могут ли они принести жертву Солнцу.

Мужчины подождали, не скажет ли жрец что-нибудь еще, но этого не случилось, и тогда разговор перешел на другие, не такие важные темы и, как всегда, начались рассказы об охоте.

Оба юноши, сидящие в стороне от других, однако, не слышали этих рассказов: мысли их были далеко от палатки.

Через четырнадцать дней им предстояло стать воинами!

Но за ожиданием радостного события все же стояла какая-то неизвестность. Порядок, предложенный жрецом, несколько отличался от обычного. Пребывание в одиночестве, испытание жаждой и голодом, проникновение в сущность собственной жизни – все это было скорее ритуалом подготовки будущего жреца, которому предстояло управлять не только своими мыслями, но и господствовать над мыслью других. Испытанием воина у сиксиков был только Танец Солнца. Сильный Как Олень и Твердый Как

Камень должны были подвергнуться обоим испытаниям.

Чем ближе становился назначенный день, тем быстрее летело время. Наконец осталась последняя ночь. Оба друга с вечера сытно поели и напились свежей родниковой воды.

Утром они проснулись едва начало светать и, уже не принимая пищи, сразу направились в палатку жреца, который ожидал их. Там они получили мешочки с табаком и наставление: три дня и три ночи пробыть в одиночестве, не есть и не пить, а наутро четвертого дня вернуться в палатку. Жрец указал, где находиться каждому юноше.

Сильный Как Олень и Твердый Как Камень покинули палатку жреца и пошли. Мужчины, женщины и дети вышли из палаток и смотрели им вслед. Мысли всех жителей были с ними, мысли и добрые пожелания, и может быть, не у всех эти пожелания были одинаково горячие, но никто, даже Бродящий По Ночам – сын Мудрого Змея, не мог себе позволить пожелать чего-нибудь плохого Твердому Как

Камень.

Когда Харка достиг вершины, назначенной ему жрецом, он опустился на землю. Отсюда далеко была видна окружающая местность. Доносилось журчание потока, стиснутого ущельем. Харка посмотрел на покрытый травой склон, на волнистую равнину, на полоски лесов, на долины, на далекий горизонт. Он положил руки на колени и принялся размышлять. Вся его собственная жизнь снова проходила перед глазами.

Самое раннее воспоминание – холодная зима, застывшая река с большой прорубью. Харка родился в августе, и этот лед, о котором он сейчас вспоминал, был льдом его третьей зимы. Ранним утром в палатку отца Харки пришел

Четан, которому тогда было восемь лет. Он вытащил Харку из-под теплого одеяла, потащил отчаянно болтающего ногами мальчика к реке и погрузил в прорубь. Харка помнил, как сердце его тогда на мгновение остановилось, и едва он смог вздохнуть, он в первый раз в жизни поклялся отомстить. Ночью он попросил отца разбудить его перед восходом солнца и вместе с ним принес с реки большой кусок льда, потом уже сам он пробрался в палатку Четана и положил этот кусок льда на открытую грудь спящего мальчика. Четан с криком вскочил, схватил Харку и так отшлепал его, что у малыша в глазах потемнело. Но Харка даже не вскрикнул.

Так удивительно началась большая дружба между Четаном и Харкой. Четан стал учителем малыша и готовил будущего охотника и воина, отцу только в особо сложных случаях приходилось заниматься обучением сына.

Подрастающий мальчик запоминал мифы и легенды племени дакота. Он научился понимать язык жестов и картиночное письмо, а когда ему исполнилось восемь лет и он уже научился хорошо ездить на коне и стрелять из лука,

отец впервые взял его на охоту. Отец учил его наблюдать за природой. У мальчика рода Медведицы был в жизни один-единственный путь – стать охотником и воином.

Племя было изгнано белыми из плодородных лесных областей в дикую прерию, в предгорья, в край снежных и песчаных бурь. Только стойкие, выносливые люди могли жить здесь. И не было тут других средств к жизни, кроме тех, что давала опасная охота на бизонов. К тому же еще очень часты были стычки с племенами, которые тоже были обречены жить в этих местах…

Когда Харке было девять лет, он затеял со сверстниками игру в жреца. Мальчики потихоньку собирались в лесу, и Харка изображал жреца. Эта роль так удавалась ему и дети проникались таким настроением, что падали перед ним ниц. Жрец Хавандшита застал однажды их за этой игрой, и Харка, возомнивший себя жрецом, был строго наказан. Двенадцать дней и ночей пришлось провести ему в палатке жреца, и о том, что происходило там, жрец не велел никому говорить.

Харка вспоминал, как роду Медведицы пришлось вслед за бизонами переселяться из Блэк Хилса на юг, на реку

Платт. Припомнилась встреча с незнакомцем в пещере, гибель матери от пули пауни, участие в схватке с пауни и добыча ружья. Это ружье пришлось принести в жертву палатке жреца… Где-то в глубине у Харки вновь возникло чувство неприязни к жрецу, который тогда настоял на этом поступке…

Потом появился Рэд Джим и подарил Харке и Матотаупе по великолепной двустволке. Харка был тогда восхищен Рэдом Джимом. И это была вторая ошибка в его жизни. Первая – это жертва, которую он принес вопреки своей воле. Вторая – он поверил человеку, которому нельзя было верить… Потом наступила ночь, когда Джим, гость палатки вождя, принес колдовскую воду. Тогда Харка впервые видел пьяных индейцев… Он, мальчишка, решился тогда подсматривать за происходящим в палатке, и это было хорошо, потому что он сам убедился, что его отец не терял рассудка, не говорил лишних слов. Однако на следующее утро Хавандшита обвинил Матотаупу в выдаче тайны рода. Великий вождь Татанка Йотанка был согласен со жрецом, и Матотаупа был изгнан из рода, а Харка последовал за отцом в изгнание.

Матотаупа был не виноват!.

Эта мысль перебила другие воспоминания находящегося в одиночестве Харки. Матотаупа не виноват, и в этом никто не смеет сомневаться! Ведь Рэд Джим до сих пор не нашел золота, хотя ищет его семь лет! Одного этого достаточно, чтобы доказать, что Матотаупа не виноват!

А все, что произошло дальше с Матотаупой и Харкой, было следствием несправедливого решения совета рода

Медведицы, решения, причиной которого была ненависть

Хавандшиты, ненависть, порожденная завистью.

Так думал Твердый Как Камень. Да, именно так все было и не могло быть иначе.

Наступил полдень. Стояла жара, и дали прерий подернулись дымкой. В полуденном дрожании воздуха показалось какое-то животное… мустанг… Словно привидение возникло оно на вершине соседнего холма.

Харка уже не понимал, бодрствует он или видит это во сне, но на холме был буланый конь! Харка не двигался и не спускал глаз с коня. И конь тоже стоял неподвижно, казалось, он знал, что у Харки нет ни коня, ни лассо, что Харка связан испытанием и не может охотиться. И вот он легкой рысью пронесся совсем неподалеку от Харки так, что юноша видел его раздутые ноздри, его дикие глаза.

Длинный хвост его развевался, копыта мягко стучали по поросшей травой земле. От волнения мурашки побежали у

Харки по спине, но он не пошевельнулся.

Жеребец остановился, посмотрел на Харку, начал бить копытами по земле. Сколько силы было в теле этого животного, как играли мускулы под его светлой кожей! И

вдруг он взвился на дыбы, повернулся и галопом понесся прочь, словно дух прерий. Скоро его светло-желтая шкура слилась с желтеющей травой, и только топот еще некоторое время доносился до Харки.

Медленно возвращался юноша к своим мыслям. Матотаупа не виноват, а Джим – негодяй. Он и теперь пытается следовать за бывшим вождем и все-таки выведать у него тайну гор и Большой Медведицы. Надо оградить отца от Джима. Харка уже давно понял, что другого выхода нет, но сделать это было нелегко. А может быть, уже и невозможно это сделать? И Харка ужаснулся при мысли, что он оставил отца в руках Джима.

Нет, он поступил правильно. Он станет воином и тогда вновь обретет отца.

И еще одна мысль не давала покоя, терзала его сомнениями: кто он, кому он должен будет принадлежать, став воином? Сиксикам? И что, если они узнают, что отец

Харки, к удовольствию белых, валялся пьяный? Харка никому об этом не может рассказать. Никому он не может поведать об этом позоре, даже своему кровному брату

Сильному Как Олень, даже вождю Горящая Вода, даже самому жрецу. И что, если этот срам когда-нибудь выплывет наружу?

А если вернуться к дакота? Кем? Сыном вождя, которого до сих пор считают предателем?

Как же быть? Неужели он станет воином лишь для того, чтобы служить опять разведчиком белым людям? Нет.

Белые люди были правы, когда хотели его линчевать, ведь он научился их ненавидеть. И Харка задумался о послании, запечатленном в вампуме из хижины Оцеолы, который достался ему от несчастной семинолки. Эта женщина умерла. Она решила умереть, как только узнала, что Харка должен уйти из лагеря. Цель ее искалеченной жизни исполнилась: она пронесла дальше послание, послание с кровью и слезами, послание – обвинение белым от имени обманутого ими вождя, от имени храброго племени семинолов, изгнанного со своей родины, храбрейшие сыны которого еще продолжают борьбу в глухих болотах Флориды.

Солнце первого дня закатилось, а юный дакота все еще размышлял, как ему быть. Он не чувствовал ни голода, ни жажды, потому что все его мысли были заняты поисками решения. И в темноте ночи мысли Харки кружились в каком-то водовороте, теснились и никак не могли улечься в стройный ряд. Он не спал всю ночь, а решение так и не было найдено.

Второй день проходил тяжелее. Пересыхали губы. К

полудню от сухости язык прилипал к нёбу, горло сводила судорога, и казалось, кровь становится гуще. Стояла жара,

но его знобило, к вечеру разболелась голова. Куда идти?

Ответа на этот вопрос он так и не нашел. Но и день, и следующая за ним ночь терзали уже не только душу, но и тело. Ночью он немел от холода. Беспорядочное метание его мыслей сменяли мимолетные сновидения. Решение не приходило. Он чувствовал себя словно в западне, он –

умный, хладнокровный, находчивый – был связан по рукам и ногам. Под утро, совершенно изможденный, он принялся жевать табак. И тогда успокоилось сердце и быстрее побежала кровь. А в глазах у него стали появляться фантастические видения источников, ручьев, потоков. Вода!

Вода! Ясность! Ясность!

Когда наступил новый день и стало пригревать солнце, перед глазами Харки замелькали круги. И шея и голова болели, невыносимо мучила жажда. До него доносился шум реки. Вода! Но вода была недостижима, как и ответы на нерешенные вопросы. Вода была запретна. Слипались губы, краснели глаза, а в голове одни и те же мысли: как поступить? Где жить? Куда бежать, чтобы не видеть пьяного отца, коварного Джима, чтобы не чувствовать в своей руке ножа, которым убил брата? Куда?

Палило солнце. Мучила жажда. Харка пытался собрать обрывки мыслей. Чего же он хочет? Чего? Этого уже никак не мог сформулировать его воспаленный мозг. Скорее всего его желание можно бы выразить одним словом –

жить! Лихорадочные видения беспорядочно крутились перед ним. «Воды! Воды!»– стучало в его висках.

И вдруг он вспомнил о маленькой бугорчатой раковинке, той самой, что ему подарил Чернокожий Курчавый еще у Лошадиного ручья. Харка не расставался с ней с тех пор, как покинул род Медведицы. Ее твердые выступы кололи пальцы, и если он подносил ее к уху, она тихо напевала ему о далекой Большой воде. Как во сне, он ощупал свой пояс, нашел раковинку, достал ее. Словно рога торчали ее маленькие выступы.

И какие бы видения ни возникали теперь у Харки, все они возвращались к маленькой раковинке. Ее выступы росли, шевелились, плясали перед ним, изгибались. Ему слышались звуки, похожие на рычание Большой Медведицы в пещере. В огромные рога превращались маленькие рожки, огромным утесом становилась сама раковинка.

Утес с рогами наклонялся словно бизон, готовый броситься на врага. И Харка видел этот утес в солнечном свете, видел в свете луны. Рогатый утес поднимался выше песчаной бури – прямо в небо. Менялись его очертания, размеры, но он оставался утесом, и ничто не могло его превзойти.

Потом Харка видел самого себя, и на голове у него было украшение из рогов бизона, которое достойны носить только самые выдающиеся вожди.

Солнце закатилось – и наступила ночь, последняя ночь испытания Харки. Глаза его воспалились, сердце судорожно дергалось в груди, во рту было совершенно сухо. Он не мог сомкнуть глаз, невыносимо было и дальнейшее бодрствование. И в это время с каждым толчком сердца в его ушах начал раздаваться какой-то звон. Постепенно он превращался во все более и более отчетливые членораздельные звуки: «Инеа-хе-юкан! Юнеа-хе-юкан! – Рогатый

Камень! Рогатый Камень! Рогатый Камень!. »

И вот ночь позади.

С рассветом Харка поднялся. Его шатало от потери сил, и только необыкновенное возбуждение держало его на ногах. Он шел, почти не видя ничего перед собой, шел как во сне, и единственное, что он еще ощущал, – это резь в глазах и смертельная жажда.

Как лунатик добрел он до палаток, каким-то образом еще сумел различить типи жреца, у него даже хватило сил добраться до нее и откинуть полог. Он упал на землю, устланную шкурами.

– Кто ты? – спросил громкий голос.

– Рогатый Камень! – вырвалось из пересохшего горла

Харки.

– Ты дакота?

Харка не ответил.

– Ты сиксик?

Харка молчал.

До него еще дошли эти вопросы, но он не мог ответить на них. Он был просто краснокожий, он это хорошо знал, но краснокожий ли он, никто его не спрашивал. Маленькую раковину он крепко сжимал в руке, и только когда жрец дотронулся до него, он разжал ладонь. Он слышал, как жрец кого-то громко звал. Пришли люди поднять

Харку, но он не позволил никому дотронуться до себя, оттолкнул протянутые к нему руки, как если бы был в стане врагов. Он начал подниматься сам медленно, сначала на одно колено, на другое, потом на ноги. Шатаясь, он оставил типи и добрался до стоящей рядом палатки вождя. Он вошел, увидел свое ложе и свалился на одеяло. Почувствовав на губах влагу, стал пить, приоткрыл глаза – это жена вождя подала ему воды. Еще он успел заметить, что его кровный брат Сильный Как Олень тоже лежит в палатке на своем месте. Потом он бессильно упал на спину и до вечера был в забытьи. Время от времени женщины подносили им понемногу ключевой воды.

Только к вечеру очнулись молодые воины.

– Как твое имя? – спросил Харка кровного брата.

– Гром Гор. А твое?

– Рогатый Камень.

Гром Гор и Рогатый Камень были в центре внимания жителей поселка. О них все проявляли заботу, их кормили самой лакомой пищей, какую только можно было раздобыть в лесах и прериях. Юноши быстро набирали силы, а жрец тем временем готовил специальные мешочки для тотемных знаков их духов-покровителей. Сильному Как

Олень – череп маленькой птицы – символ Грома Гор, а

Харке – маленькую раковину – символ Рогатого Камня.

Вождь Горящая Вода подарил своему сыну и его кровному брату по коню и позволил им самим выбрать их.

Рогатый Камень взял себе очень хорошую серую лошадь, которая была поймана во время прошлогодней охоты, но не привлекала воинов из-за своего цвета, заметного на фоне прерий и лесов.

Приближалось время осенней охоты, и Харке пришлось подождать с осуществлением своих планов. Нужно было помочь людям, которые его приняли, как сына. Холода и снег в этих широтах держались до конца апреля, а то и до начала мая, и если запасов не хватало, наступал голод.

Кровные братья участвовали в охоте, и Гром Гор не стыдился кое-чему поучиться у Рогатого Камня. Охота на бизонов прошла очень удачно. Добыча Харки оказалась так велика, что он не только обеспечил палатки, но и смог делать подарки. Женщинам поселка предстояла большая работа.

Ситопанаки за это время привыкла к обществу Харки, она уже не краснела при встречах с ним, не замедлялись и ее ловкие красивые движения в присутствии молодого воина. Их отношения напоминали отношения брата и сестры. И не больше слов на разговоры с девушкой тратил

Рогатый Камень, чем его кровный брат Гром Гор.

Эти простые естественные отношения никаких усилий не стоили молодому воину, не чувствующему к Ситопанаки ничего, кроме братской привязанности. Девушке было значительно трудней: ей на каждом шагу приходилось сдерживать себя, чтобы ни одним движением, ни одним взглядом не выдать своего большого чувства, которое с каждым днем росло в ее сердце.