Тот, кто утопил мир

14

Ханбалык

Недели шли, тусклые пасмурные небеса обещали снег, но обманывали раз за разом. Вся столица ждала с бессонным отчаянием, но изнурительные приготовления к военной кампании Главного Советника продолжались. Армия, стада, припасы, осадные машины скапливались на равнине к югу от города. До самого горизонта ничего иного нельзя было увидеть даже с пятого яруса Лунного Дворца, озерной пагоды Императорского Города. Над пожелтевшей зимней травой трепетали флаги. В городе и за его стенами озера постепенно сковывал лед. Это время года называется войной. Когда холода дотянутся до южных земель, что произойдет буквально через несколько дней, Великая Юань выступит в поход.

Баосян у себя в гостиной пересчитывал деньги в сундуках, когда на пороге возник Сейхан и заметил:

— Сколь немногие могут в буквальном смысле испытать значение поговорки: «Пусть богатства твои заполнят целый зал».

Вероятно, потолок в доме когда-то был отделан мозаикой темного и светлого дерева. Однако древесина выцветала в разном темпе, и с годами орнамент пошел такими переливами, словно обитатели дома созерцали его сквозь подвижную океанскую толщу.

— Пора, — ответил Баосян Сейхану. Тот понимающе вскинул изломанную бровь.

— Не хотите оставить что-то про запас, на случай если Чэнь Юлян потребует еще?

— Я, конечно, поставил на ноги подыхающего с голоду тигра, но кормить его с руки всю оставшуюся жизнь не намерен, — мрачно сказал Баосян. — Отправляй все.

Момент решительных действий настал утром, как-то просто и буднично. Министр поприветствовал Баосяна в коридоре:

— Заместитель Министра! Уже в трудах!

Министр — судя по его виду, вконец взвинченный — прошерстил стопку бумаг, которые принес с собой, и выудил нужный счет.

— Нужно заплатить этому торговцу седлами. Точнее, нужно было еще вчера, но мы совершенно забегались, а теперь он строчит жалобы. Отправьте кого-нибудь к нему с деньгами.

В этой простой просьбе никто не усмотрел бы никаких особых возможностей. Чтобы они появились, Баосяну пришлось сначала расставить фигуры по местам. Теперь у него в пальцах была нить, потянув за которую он обрушит империю. И та приплывет к нему в руки сама, плавно, как летучая паутинка на ветру.

С минуту он колебался. Еще не поздно все бросить. Ниточка уплывет бесследно, и никто не будет знать о ее существовании, кроме него самого.

Но с какой стати? Вспыхнувший гнев выжег сомнение из его мыслей, оставив лишь черную пустоту. Министр ему доверился, привязался к нему… только где был старик в те времена, когда Баосян еще стоил любви и заботы? Если бы хоть кто-то вмешался, когда мир давал Баосяну свои жестокие уроки, — все пошло бы по-другому. Однако не нашлось ни единого человека. И теперь этот мир и все его обитатели будут расплачиваться за то, что вынудили Баосяна пойти на подобное.

Когда молодой чиновник взял бумагу у Министра, рука у него не дрогнула.

— Будет сделано.

Баосян голышом сидел на краю постели Третьего Принца. С той ночи в ванной миновало еще несколько встреч.

В противовес имперской помпезности остальной части Дворца изобильных благословений, спальня Третьего Принца несла четкий отпечаток личности хозяина. А еще в ней всегда царит абсолютный бардак, сухо подумал Баосян. Пыльные ковры висели на стенах, судя по всему, с прошлой зимы — или даже с позапрошлой — летом их никто не снял и не выбил пыль. Пол и все горизонтальные поверхности напоминали карту пересеченной местности. Книги, плошки, скомканная одежда — точно чья-то неудачная попытка сложить журавлика из бумаги. Доспехи, тыквенные фляги, веревочные кисти для украшения копья и рукояти меча, сплетенные мастерски или не очень. Две шляпы, мешочек с благовониями и пряностями для освежения подмышек, экстравагантный поясной нож из стали иноземной работы и огромное количество грязного белья. Над всем этим стоял подозрительный звериный аромат, точно меховой воротник забыли на солнце, и Баосян не без раскаяния опознал в нем застарелые следы того, что юноши оставляют на простынях от избытка чувств.

— У тебя же слуги есть. Знаешь, зачем они нужны? Уборку делать!

Третий Принц лежал, распростершись на смятых покрывалах и поджав согнутую в колене ногу, точно аист в воде. Он ухмыльнулся и беззлобно сказал:

— Так это же ты у нас любишь постоять на коленях. Сам и прибирайся, если тебе надо.

Подошвой одной ноги Принц упирался в колено другой. Баосян задержался взглядом на подколенной ямке. Загрубевшие пальцы и пятка словно защищали уязвимое место, где кожа кажется нежной даже у мужчины. На мгновение Баосяна потянуло положить туда руку, удивляясь непреложному факту: он может потрогать чужое тело там, где его никто не трогает, где оно обычно скрыто под одеждой и никому не интересно.

Это было глупое побуждение. Баосян встряхнулся и начал собирать с пола свою одежду. Главное, Третий Принц теперь к его услугам. Все прочее — вздор. Он сказал небрежно:

— У тебя же завтра вечером по протоколу встреча с матерью? Я тогда не приду.

— Приходи, просто попозже. Она все равно каждый раз сбегает по первому зову Великого Хана.

Третий Принц вертел в пальцах что-то маленькое и круглое, найденное в рисовой плошке. Потом зло и насмешливо добавил:

— Заместитель Министра, известно ли вам, как наложниц готовят к встрече с Великим Ханом? Раздевают их догола, заворачивают в одеяло и тащат к нему в покои, как кусок мяса. Не обманывайся утонченностью моей матери! Заметь лучше, с какой готовностью она всегда бежит трахаться с Великим Ханом, точно простая шлюха.

Принц смеялся над самим собой, но челюсть у него заметно дрожала. Так канатоходец, уже потерявший равновесие, пытается не упасть.

— Если бы их усилия были вознаграждены, мать бы сто раз уже заменила меня на другого наследника. Какое разочарование для нее!

Глядя на Третьего Принца, Баосян вспомнил, как долго до него самого доходило, что вожделенного принятия не дождаться никогда. Он был старше Третьего Принца, когда познал мир и убил в себе нелепую надежду быть любимым.

Воздух странно зазвенел, но ду́хов в комнате Баосян не видел, если не считать призраком самого себя — юного, вдруг проявившегося в чужих чертах.

Что-то стукнуло его по лбу и отлетело. Не успевший пригнуться Баосян воскликнул:

— Сын черепахи!

Третий Принц ответил ему хищной улыбкой:

— Думай, чьего отца оскорбляешь!

Баосян поднял с пола «снаряд». Очищенный каштан. Он ничего не имел против каштанов, если только их не надо чистить самому. А то еще загонишь невзначай осколок закаленной на огне скорлупы под ноготь — заживать будет неделю. Для Эсеня же вся прелесть была в том, чтобы сражаться с каштанами. Иногда, зимой, когда отец бывал в отъезде, они сидели вдвоем в притихшей усадьбе. На жаровне в сковороде потрескивали каштаны, снаружи падал снег. Баосян читал, а Эсень методично чистил орехи.

Он вдруг чуть не поперхнулся воображаемым каштаном, сладким, мучнистым. Бросил орех и снова стал рыться в хламе, ища свою одежду.

Третий Принц следил, как он одевается. А потом отрывисто произнес:

— Уже поздно. Может. Останешься.

Баосян никогда не просил у Министра доброты. А вот доверия Третьего Принца добивался. Радости ему эта мысль не добавила. Принц открылся, и теперь беззащитен перед Баосяном. Тот должен баюкать и оберегать сердце друга в ладонях, как сделал бы любящий человек.

Но Баосян не любил Принца и пришел сюда со своими целями.

— В другой раз, — он изобразил на лице сожаление. — Мне надо заскочить на службу. Сегодня после обеда Министр попросил меня оплатить один из счетов Главного Советника. Я отправил гонца, но теперь мне это покоя не дает: не помню, чтобы у нас был договор о купле-продаже с тем торговцем. — Госпожа Ки на другом конце ниточки дернулась, как марионетка, готовая сплясать. — Я бы и внимания не обратил, этих договоров столько… все не упомнишь. Только сумма большая — такую я бы запомнил. — Он с удовлетворением заметил, что Третий Принц смотрит на него необычно пристально. — Ерунда, наверное. Но если не проверю, не усну до утра.

Ниточка натянулась.

Конечно, ни на какую службу Баосян не пошел. А до утра ему в любом случае было не уснуть. По дороге домой он яростно желал, чтобы пошел снег, но Небеса не откликнулись на его мольбу.

Министр заглянул в кабинет Баосяна.

— Вы здесь! Великий Хан призвал на аудиенцию всех министров. Будете? Время очень неудобное, Главный Советник еще тут, дел невпроворот. Но ничего не попишешь. Будем надеяться, что надолго не затянется…

Одна-единственная ниточка дернулась и всколыхнула всю паутину — вот-вот порвется. Все идет по плану. По плану Баосяна.

— Что-то случилось? Можно и не приходить, если не хочется, — озадаченно сказал Министр.

— Да нет. — Баосян встал и расправил мантию. — Иду.

Снег так и не пошел. Тучи просили разрешения от бремени. Вынырнув из арки на площадь перед Залом великого сияния, Министр ахнул: там яблоку негде было упасть. Повсюду красно-коричневые чиновничьи мантии.

— Как это… Мы что, опоздали?

Бесснежный свет превратил золотое одеяние Великого Хана в коричневую, чайного оттенка рясу монаха. Главный Советник в своих «драконьих» доспехах, напротив, выглядел еще более царственным, чем обычно. Вид у него был нетерпеливый — его явно оторвали от дел. Императрица настороженно замерла рядом с ним. Очевидно, оба понятия не имели, зачем Госпожа Ки — кто же еще? — всех созвала.

— Вы хорошо сделали, что пришли, Министр доходов, — произнесла Госпожа Ки. Ее плащ, подбитый лоснящимся мехом горностая, был бел, как невыпавший снег. Как траурное одеяние. Как лохмотья призрака. Внизу, на площади, чиновники в черных шапках выстроились неподвижными рядами, точно иероглифы на странице.

— Возможно, вы разъясните нам это дело. Подойдите к трону.

Министр бросил на Баосяна ошарашенный взгляд. Баосян ответил тем же, наслаждаясь представлением. Он смотрел, как старик, прихрамывая, медленно движется по середине площади, и до боли упивался собственной омерзительностью. Наверное, не существует в мире настолько отвратительного поступка, чтобы способность человека им наслаждаться не оказалась еще более мерзкой.

Госпожа Ки сладким голосом сказала:

— Министр доходов, правда ли, что вчера Министерство по вашему приказу отправило гонца с существенной суммой на руках для оплаты заказа торговцу?

Баосян видел только спину Министра в форменной мантии, но по голосу понял, что тот недоуменно нахмурил брови:

— Благородная наложница, Министерство доходов каждый день выполняет десятки таких платежей.

— Та сделка, о которой идет речь, предположительно касается покупки седел. — Госпожа Ки бросила повелительный взгляд на головы собравшихся чиновников. — Подойдите.

Испуганный иператорский гонец, все еще в пыльной и запятнанной конским потом одежде, двинулся вперед по центральному проходу. За ним цепочкой тянулись евнухи. Госпожа Ки сказала:

— Пусть Министр убедит нас в том, что это была рядовая сделка.

Для пущего драматического эффекта каждый евнух по ее приказу тащил небольшой мешок. Когда каждый бросил свою ношу к ногам Министра, получилась внушительных размеров горка. Последний евнух раскрыл свой мешок — оттуда золотым дождем посыпались таэли. Мягкое чистое золото глухо застучало по камням площади. Этот звук ни с чем не спутаешь.

— Лично я, — заметила Госпожа Ки, — ничего рядового здесь не вижу. На эти деньги можно целое царство купить, а то и парочку. А уж сколько седел! Вы только представьте! Впрочем, я в седлах не разбираюсь, верно? — Она обернулась к Великому Хану, явно наслаждаясь собственным спектаклем. — Великий Хан, этого гонца перехватили, когда он направлялся к степнякам. Ясно, зачем он вез столько золота. Министр доходов на казенные деньги пытался купить будущих союзников своему покровителю, замыслившему предать Великого Хана. — Она улыбнулась, растягивая паузу. — Плох тот Главный Советник, который не желает стать Великим Ханом, верно?

Не успела она договорить, как Великий Хан взорвался. Его и убеждать не пришлось. Каждое слово Госпожи Ки упало на благодатную почву, подтверждая худшие опасения насчет человека, который был Хану незаменимой опорой — и именно этим раздражал. Госпожа Ки хорошо изучила своего мужа.

Главный Советник быстро оправился от потрясения.

— Благородная наложница зашла слишком далеко! — напустился он на Госпожу Ки. — Я надеюсь, она осознает, какие будут последствия, если ей не удастся доказать свою возмутительную ложь. Я не знаю, откуда взялось это золото. Зато могу с уверенностью сказать, что никто, даже Министр доходов, не сумел бы незаметно вынуть из имперской казны такую сумму. Как скрыть подобную кражу, если в Министерстве каждый таэль на счету?

Он яростно, с вызовом уставился на Госпожу Ки.

— Моя верность Великому Хану была и остается неоспоримой. Я отрицаю все обвинения. Это безосновательная клевета самого низкого пошиба!

— Безосновательная? Если не из государственной казны, то из чьих же потайных карманов взялось богатство, на которое можно снарядить целую армию? Такого человека во всей Великой Юани нет, Советник! В доказательство… В самом деле, вы правы — у Министра доходов действительно каждый потраченный таэль учтен.

Евнухи снова выбежали на площадь. На сей раз они тащили стопки учетных книг. Министр вздрогнул, узнав свои бумаги.

Госпожа Ки улыбнулась ему с высоты.

— Да, Министр. Главные учетные книги из Министерства доходов. Вы можете поручиться, что в них содержится истина, заверенная вашей собственной рукой и ничьей более?

Помедлив, Министр твердо сказал:

— Мне нечего скрывать. Отчеты покажут истину.

— Несомненно.

Ветер, пахнущий снегом, налетел, перелистал открытые книги, по порядку разложенные евнухами на плитах площади. Когда Баосян успел замерзнуть? Ему было так холодно, что даже жарко. Откуда подобная реакция? Непонятно. Он же этого и добивался, с самого начала зная, к чему все идет.

— Именно о том, как вы ведете счета, я и хочу поговорить, Министр, — заметила Госпожа Ки. — Опытным счетоводам хватило минуты, чтобы понять — все шито белыми нитками. Но прошу вас, взгляните сами.

Плечи Министра напряглись, а потом он быстрым шагом вышел вперед, точно его тащили, упал на колени и принялся листать свои книги.

— Думаю, вы согласитесь, Министр, что здесь налицо определенная схема… Часть средств, предназначенных для государственных закупок, шла в отдельный резерв, который совершенно случайно оказался в точности равен сумме, найденной у гонца.

Госпожа Ки спросила легко, почти что с любопытством:

— Как давно вы с Главным Советником планировали свергнуть моего супруга, Великого Хана?

Министр застыл, склонившись над книгами. Выглядело так, будто он в поклоне молит о пощаде, которой не будет.

Великий Хан спросил убийственным тоном:

— Это ваша печать, Министр?

Печать, которую Баосян взял и затем использовал при изготовлении поддельных счетных книг, куда он тщательно вписал никогда не существовавшие траты. Даже если бы Министр не знал, что Баосян брал его печать, он бы все равно догадался, чьих это рук дело. Кому бы еще хватило смекалки изготовить документы, согласно которым деньги одновременно возникают из ничего и разворовываются?

Кроме того, именно в карманах Баосяна осел весь неистраченный доход от поместья Принца Хэнани. Госпожа Ки была права: на такие богатства можно купить целое царство. Их вполне хватило на то, чтобы уничтожить последнего верного защитника Великой Юани.

Все присутствующие поняли: Великий Хан уже принял решение. Министр тоже сознавал, что протестовать бесполезно. Он с достоинством ответил Хану:

— Это моя печать.

Ни его, ни Советника не пришлось волоком тащить на казнь. Оба аккуратно сложили свои регалии у подножия лестницы: Главный Советник — меч и доспехи, Министр — чиновничью шляпу и мантию. А затем под конвоем евнухов покинули площадь.

Проходя мимо Баосяна, Министр приостановился. Он словно бы резко постарел, но лицо его осталось спокойным. С недобро екнувшим сердцем, с тем чувством, с которым обычно нарываются на драку, Баосян понял: ему хочется, чтобы его обвиняли и стыдили. Хочется, чтобы Министр сказал, каким именно словом называется его поступок. Чтобы прилюдно назвал его, Баосяна, человеком, который наслаждается собственной подлостью. Потому что я хуже всех.

Злоба сверкнула напоказ — точно молния сквозь темные тучи. Он безжалостно сказал:

— Министру следовало доверять своему первому впечатлению. Вам стало противно, когда вы впервые увидели меня, почему же вы пренебрегли этим чувством? Оно было правдиво. Слухи обо мне не врали. Вы просто отказывались в них верить, вот и получили. Ошибочка вышла…

Но, к его глубочайшему разочарованию, Министр не поддался на провокацию. На его лицо легла тень какого-то мрачного чувства, которое Баосян почему-то не смог распознать.

— Я никогда не сомневался — ты добьешься своего, Ван Баосян. Не знаю, какова твоя конечная цель. Но я надеюсь, для твоего же блага, что, когда ты ее достигнешь, тебе понравится результат.

Он пошел дальше, оставив Баосяна безмолвно кипеть. Разумеется, ему понравится! Баосян столько раз воображал момент своего триумфа, что в итоге он стал казаться ему более реальным и ярким, чем все уже пережитое. Он поднял глаза на Госпожу Ки, стоявшую на вершине лестницы. Она лучилась злорадным торжеством, не понимая, за какую ниточку только что потянули. Не замечая, что мир распускается, точно гобелен. Что победа — начало конца, и любой ее последующий шаг будет способствовать восхождению Баосяна к власти, приближая царство тьмы и отчаяния, о котором он мечтал.

Казнь была публичной и состоялась на следующий день. Баосян на нее не пошел. В это время — и много часов после — он сидел у себя в кабинете в медленно сгущающихся сумерках и неотрывно смотрел на министерскую печать. Та лежала в футляре на столе. И принадлежала отныне — ему. Баосяну было не по себе: в Министерстве никто и ухом не повел. Сколько раз очередного министра смещали — предавали, заменяли, — если и эту историю восприняли совершенно буднично? Чиновники парочками прогуливались по коридору, держась друг от друга на почтительном расстоянии: широкие поля шляп мешали. Неподалеку кто-то заваривал чай из жареного ячменя. Из соседнего кабинета слуги выгребали бумажный мусор. У Баосяна перехватило горло, до того все это было неправильно. Он понял, что все время ждал какой-то особой торжественности момента. Хотел ощущить вкус победы — ведь он навязал миру собственную волю! Но персональный апокалипсис Министра прошел практически бесследно. Словно камень упал в темный омут, по воде пошла легкая рябь — и все исчезло. Так вместо удовлетворения Баосян с упавшим сердцем ощутил необъяснимое отчаяние.

С улицы доносился тоскливый перестук бамбуковых палочек. Пустой, печальный звук. Это был всего лишь бродячий торговец жареными пирожками, но в звуках его колотушки чудилось нечто потустороннее — и отчаяние Баосяна, многократно усилившись, превратилось в дрожь ужаса. На один кошмарный миг он перестал понимать, сон вокруг или явь. Вот-вот случится что-то немыслимое, настолько ужасное, что хочется проснуться…

Все еще дрожа, Баосян ощутил искру нетерпения, которая стремительно разгоралась, переходя в ярость. Такой ли нетерпеливый гнев охватывал Эсеня каждый раз, когда у него на глазах брат давал слабину? Какова бы ни была природа этой жалкой трусости, Баосян вдруг понял: надо не терпеть, а выжечь ее без следа. В ней нет логики. Разве не прошло все как по маслу? Он добился своего, а понадобилось всего-то стать бесчестным и подлым, каковым мир его считал. Фундамент грядущего заложен. Да тут ликовать впору.

Он чуть ли не выбежал из кабинета. Снежные облака набухли, но всё не могли заплакать. Или уснуть. Отчаяние и гнев цеплялись друг за друга, точно шестеренки. Баосяну отчаянно хотелось хоть какого-то облегчения. У самой цели он чуть не столкнулся с повозкой, катившей в противоположном направлении. Госпожа Ки навещала сына. Ее холодный взгляд из-за шторки говорил, что она знает, куда направляется Баосян. Чего хочет. «На этот раз, — зло подумал он, — ты не ошиблась».

Третий Принц слонялся по своей помпезной приемной и вертел в руках чашу с вином. В воздухе висел аромат парфюма его матери. Когда Баосян возник на пороге, бородатое лицо принца прорезала широкая улыбка:

— Явился призрак! Мне говорили, Министра доходов казнили, ан нет — вот он собственной персоной.

На миг Баосяна пригвоздило к ковру. Радость Третьего Принца показалась ему непристойной. Да он же счастлив. Самому Баосяну счастье казалось чем-то иномирным. Впрочем, и Третий Принц был не вполне искренен в своих чувствах. Он радовался потому, что победу праздновала его мать. Она влила в него, как в кувшин, свое торжество и восторг, пока сидела в этой самой комнате, переполненная удовлетворением — тем самым, которое Баосян, обеспечивший ей победу, никак не мог ощутить.

— Воистину день двойного счастья! — он не смог скрыть презрительных ноток в голосе. Да и не хотел, пожалуй. Гнев, словно черная река в половодье, вот-вот затопит берега. — Не только враг повержен — торжествующая победительница в виде исключения даже нанесла визит собственному сыну.

Третий Принц благодушно пропустил подколку мимо ушей.

— Я никогда не видел ее такой довольной. Слыхал? — Он осушил чашу и отшвырнул, но та не разбилась, а бодро покатилась по ковру. — Мама упросила Великого Хана заменить казнь на четвертование. — Сверкнула белозубая мальчишеская улыбка: с таким безличным восторгом разрушения дети обрывают крылья стрекозам. — Ей хотелось насладиться местью тому, кто вечно ходил гордецом, смел носить во дворце тот черный доспех, словно он Хан. Она сказала, вышло даже зрелищней, чем ей хотелось. Палачи у нас дело знают, Главный Советник полдня вопил, пока не потерял сознание. Все равно что смотреть, как повар мастерски потрошит рыбу.

Принц весело добавил:

— Может, он еще дышит; ты сходи, посмотри. Правда, от него мало что осталось.

В черной пустоте мелькнуло искаженное болью лицо Министра. И пропало — инстинкт не давал Баосяну смотреть на такое.

— Теперь, когда Главного Советника больше нет, командовать центральной армией буду я. Так сказала моя мать.

Армией, которую Госпожа Ки не собиралась применять по назначению. Предельно декоративная должность для декоративного наследника. Третий Принц с ухмылкой сказал:

— Вы, конечно, получили неплохое повышение, Министр, но меня вам не превзойти.

Баосян ответил — голосом, шелковым от ярости:

— Верно, я должен выказать свое почтение Третьему Принцу. Ведь у него новая должность.

Он повернулся к слугам:

— Выметайтесь.

Третий Принц с удовольствием смотрел, как раздевается Баосян. Потом последовал его примеру. Хоть слуги и вышли, стоять обнаженным посреди просторной комнаты было неуютно. Но если Третьему Принцу все равно, то Баосяну и подавно. Способность чувствовать стыд давно засосало в черную воронку на месте сердца. Третий Принц с улыбкой сказал:

— Тебе всегда прямо не терпится.

Принц шагнул вплотную, но Баосян уперся рукой ему в грудь. Захотелось вонзить пальцы в эту упругую плоть, пустить кровь. Чтобы Принц закричал, как кричал Министр. Баосян ничего подобного, конечно, не сделал. Он сказал непринужденно:

— На сей раз пусть все будет по-настоящему.

Под ухмылкой Третьего Принца мелькнула неуверенность. Уязвимое место — вроде щели в доспехах или родничка на макушке младенца. Злость Баосяна обострилась. Он понял, что всегда боялся этого неизбежного момента: боли, падения. Но теперь ему действительно не терпелось достичь дна.

— Ты же можешь, да? — Баосян сделал крохотную паузу, занес копье для удара. — Или ты вовсе не этого хочешь?

Они сошлись близко, точно в поединке. Однако в черных глазах Принца появилась некая новая непроницаемость. Он наконец чему-то научился. Перестал быть открытой книгой.

— Может, ты на самом деле хочешь, — продолжал Баосян тоном шелковым, как кожа, под которой пульсирует сердце, — оказаться на моем месте… Верно же? Ты все время твердишь, какие мы разные. Но так ли это, такое можно скрывать вечно? У тебя же на лбу написано. Рано или поздно все поймут, что мы с тобой одинаковы.

Копье нашло цель. Щеки Третьего Принца мгновенно, словно от пощечины, вспыхнули лихорадочным румянцем. Улыбка сошла с его лица. На удивление, он не взорвался сразу. Баосяну даже стало неуютно под его понимающим взглядом. Он подзабыл, что Принц вовсе не глуп. Поначалу им было очень легко манипулировать, прямо как заводной игрушкой. Но это время прошло. Принц растет и учится. Сейчас Баосян видит призрак человека, которым Принцу только предстоит стать.

— Не знал, что мы решили быть откровенными друг с другом. Но раз ты настаиваешь… — Изогнутая, точно лук, жестокая верхняя губа Третьего Принца была бледнее нижней. Вокруг рта белели полосы нежной обнаженной кожи, не скрытые бородой. Будь Принц другого нрава, там бы появлялись смешливые ямочки. — Я видел твоего брата как-то раз, в Хичету. — Его голос стал мягок. — Это совпадение, что мы с ним так похожи?

Баосян пошатнулся. Принц схватил его за запястье, заломил руку за спину и впечатал лицом в ковер. Баосян вскрикнул. Принц никогда прежде ничего подобного не делал, но тело было его оружием, жестокость — наследием. Было больно, именно так, как Баосян и представлял. Он подавил очередной вскрик. Третий Принц всей тяжестью навалился на Баосяна и зашептал ему в ухо:

— Ты любил его?

Баосяна захлестнула ярость — жадная, охочая до боли ярость, обострившая до предела ощущения. Затем он сюда и пришел: пасть как можно ниже. Не в объятиях Эсеня — он никогда не смотрел на брата с вожделением, наоборот — мечтал, чтобы Эсеня, ради его же блага, оттрахали, унизили и раздавили. Именно такой подарок он хотел сделать своему безупречному братцу-лицемеру, боготворившему Великую Юань.

Баосян ухнул в жуткие темные глубины собственной души. Он зло подумал, что в боли скрыто наслаждение, надо только его найти. Он пришел, чтобы получить по заслугам, ощутить злое удовлетворение и жестокую извращенную радость: весь мир вот-вот будет ввергнут в оживший кошмар его, Баосяна, страданий и боли. Он на ощупь искал во тьме удовольствие. Оно трепетало на кончиках пальцев, скользкое, ускользающее, угрожающее раствориться в отчаянии. Баосян заставил себя ощутить его одним последним, всепоглощающим, напряженным усилием. Дрожь облегчения — наконец стало хорошо — почему-то показалась дрожью отчаянного ужаса.

Лицо, прижатое к ковру, было мокро от слез. Какая разница, чего он там хотел от Эсеня? Главное — что он получил сейчас. Баосян хотел именно этого. А когда все закончится, станет еще лучше. Он не зря сделал то, что сделал.

Повозка Госпожи Ки ожидала на каменистом островке, где возвышался Лунный дворец. Пагода в центре замерзшего черного озера озаряла тьму и паутину мраморных мостиков искристым светом. Мозаичная зеркальная отделка многократно отражала свет фонарей, тянувшийся вдоль сплошных балюстрад: тысячи новых звезд для беззвездного неба.

Когда Баосян вошел в храм, Госпожа Ки стояла на коленях перед высокой, от пола до потолка, позолоченной статуей Будды. Багряный плащ с капюшоном ниспадал жесткими складками, точно неподвижный замерзший водопад. Несмотря на холод, она ждала Баосяна все то время, что он провел в резиденции Третьего Принца. Знала, что он придет и обнаружит ее здесь. Трудно поверить, будто кто-то способен купиться на ее образ хрупкого цветка. Если измерять силу воли человека по тому, как высоко он смог забраться, то восхождение Госпожи Ки от живой дани до любимой наложницы Великого Хана свидетельствовало о целеустремленности даже более сильной, чем у Баосяна.

Он опустился на колени рядом с ней, взял предложенный служкой пучок зажженных благовонных палочек. Поднял их над головой и трижды поклонился. Между ног саднило, и от этого казалось, что Третий Принц незримо присутствует при разговоре.

— Решили помолиться за бывшего Министра доходов? — поинтересовалась Госпожа Ки, когда монах удалился. — Я бы на вашем месте поостереглась. А вдруг и в вашей верности усомнятся, увидев, как вы почтили память предателя?

Интересно, Госпожа Ки поняла, что Министра подставил сам Баосян? Или думает, что он только осведомил ее об уже готовящемся заговоре? Непонятно. Он ответил с прохладцей в голосе:

— Глубина моей верности, однажды отданной кому-то, удивила бы тех, кто считает отдельные ее проявления бесчестьем.

Госпожа Ки искоса взглянула на него. Странно было видеть ее вблизи. Баосян всегда смотрел на нее снизу вверх, как на статую в вышине. Под багряным капюшоном белело правильное продолговатое лицо. Нос порозовел от холода. Губы были тонкие и изящные, шея — лебединая. Третий Принц пошел в отца. Возможно, еще и поэтому Хан так ненавидел сына. Когда смотришь в лицо своей собственной юной копии, одно-единственное роковое отличие застит все.

— Поймите меня правильно, Министр. Если бы я могла заставить сына увидеть вас ясным взглядом, проникнуться отвращением и отказаться от вашего общества, неподобающего для любого мужчины, не говоря уж о наследнике Великой Юани, я бы так и сделала. Но, — сказала она с внезапной горечью, — такой властью над его сердцем не обладаю даже я, мать.

На последних словах с ее лица спала маска. Баосян с немым удивлением подумал: «Она его любит…»

Ему вспомнилось, как Госпожа Ки раз за разом отвергала Третьего Принца, чтобы показать свою привязанность к Великому Хану. Картинка встала с ног на голову. Вместе со всеми остальными Баосян полагал, что Госпожа Ки защищает Третьего Принца лишь потому, что он — ее путь к трону. Но, быть может… Быть может, она хочет его спасти потому, что он ее дитя. Чужестранка, одна при дворе империи, которой ее родина платит дань, она вынуждена была защищать своего уязвимого, неправильного сына единственным доступным ей способом: оставаться фавориткой Великого Хана. Вероятно, она боялась показать, как любит сына, чтобы это не обернулось против нее.

У Баосяна болело в груди: ледяной клинок засел в сердце и резал его на куски, ибо оно осмеливалось биться. Госпоже Ки, видимо, не все равно. Только что это меняет для Третьего Принца, который тоскует оттого, что нелюбим или считает себя таковым? Связь между двумя людьми существует лишь тогда, когда оба в нее верят. Не бывает односторонней связи. Не бывает неразделенной любви.

Миг откровенности миновал.

— Вчера я с удивлением узнала от сына, чем занимается бывший Министр. Не знала, можно ли доверять источнику. Но в итоге все обернулось как нельзя лучше. — В ее обращении не было ни капли тепла. — Кажется, связь, которую я раньше считала невыгодной для своего сына, все-таки может быть полезна.

Баосян не нуждался в тепле и готов был терпеть ее неприкрытое отвращение. Он был холоден, как и Госпожа Ки. Пусть думает, что от него есть толк. Это главное.

— Будьте верны нам, Министр, — сказала Госпожа Ки, поднимаясь на ноги, — и я вознагражу вас, когда стану Императрицей.

Она стремительно вышла, а Баосян остался сидеть, где сидел. Сердце колотилось. Теперь, когда гибель Главного Советника поставила Императрицу под удар, Госпожа Ки, разумеется, захочет избавиться от соперницы. Сына не вылечишь, но, если других наследников просто не будет, Мандат ему обеспечен. Все до единого потомки Кублай-хана владели Мандатом со времен основания Великой Юани. С чего бы этой линии прерваться сейчас?

На миг Баосян ощутил дрожь Третьего Принца — на себе, внутри себя. Это было прикосновение не просто чужого тела, но чужой души, беззащитной, скованной сомнениями и желаниями, которые обрекают человека на вечное страдание.

Баосян отогнал эту мысль. Непонятно, откуда она вообще всплыла. Цель последней встречи с Принцем — сделать больно себе, унизить и разрушить себя. Теперь он стал совсем черен душой и сможет завершить начатое. Потому что это не Баосян полезен Третьему Принцу и Госпоже Ки, а наоборот.

Он встал и вышел.