Тот, кто утопил мир

4

Бяньлян

— К осаде почти все подразделения готовы, но выяснилось, что часть повозок с осадными машинами по ошибке оставили под открытым небом, и теперь необходимо их чинить. Нужно еще три-четыре дня, — закончил Чу и нервно сжал руки за спиной. Взгляд у него тоже был неспокойный. — Они со всем почтением просят генерала войти в положение…

— Понять ошибку? — Под настороженными взглядами военачальников Оюан мерил шагами щербатые половицы командного пункта. Мелькнула смутная мысль, что лучше сесть. Много лет назад, во время визита к военному губернатору Болуду в Шаньси, он видел тигра. Зверь метался по клетке туда-сюда, а лапы у него были в кровавых отметинах от зубов. Тогда Оюан не обратил на это особого внимания. Но теперь, подумал он с горечью, все стало понятно. Даже зверь предпочитает боль несчастью.

Подготовка к походу — всегда неизбежная головная боль. Оюан в теории это понимал, он пятнадцать лет был воином. Однако на сей раз даже обычная задержка наполняла его убийственной яростью.

— Найдите человека, ответственного за ошибку, заверните его в ковер и прикажите другим солдатам забить провинившегося до смерти. Затем дай им пару дней на то, чтобы исправить неполадки. Иначе всех ждет та же судьба.

Чу поморщился и обменялся с Гэном взглядами через стол, заваленный картами. Шао и бровью не повел. Он сидел в сторонке, скрестив руки на груди и отвесив челюсть. Большеглазый, с ровным загаром, Шао был довольно хорош собой, но глубокая неприязнь делала Оюана пристрастным. Взгляд командира казался ему рыбьим.

К раздражению Оюана, в конце совещания Шао встал и вышел из комнаты вслед за ним. Генерал был бы рад не общаться с командиром до самого Даду. А то и дольше.

Он остановился и коротко уточнил:

— Вы что-то хотели, старший командир?

Шао молча смотрел на него.

Едва заслышав шум за спиной, Оюан стремительно развернулся с клинком наголо, но не успел. Веревку уже накинули ему на шею.

Перед глазами мелькнуло неприкрыто довольное лицо Шао, веревка затянулась, и стало темно.

Очнувшись, Оюан кое-как попытался подняться. Им двигал инстинкт раненого солдата: встать! Убежать! Ноги не держали. Голову сдавила жуткая боль. Пошатнувшись, он упал на одно колено. Животная часть его существа корчилась от боли и умоляла замереть, чтобы полегчало. Но другая часть — та, что готова была на все, лишь бы не думать, не чувствовать — мучениям радовалась. Оюан целиком отдался боли и с трудом поднялся на ноги.

Темницу так долго не использовали по назначению, что в ней ничем не пахло. На запыленном полу остался след там, где волокли его бесчувственное тело. С двух сторон находились дощатые заслоны. За дверью, забранной железными брусьями, — коридор с влажными земляными стенами. Значит, он в подземелье. Оюан смутно помнил, что в резиденции губернатора располагался и полицейской участок. Генерал не удостоил его визитом. В отличие от Шао. Тот всегда знал, где прятать тела.

Шао Гэ, предатель чертов. Сквозь головную боль наконец-то пробились эмоции. Генерала захлестнула чистая ярость. Ладно, пусть Шао не согласен с его методами. Но разве похоже, что Оюан проиграет? Разве можно проиграть, исполняя предначертанное? Ну, ненавидишь ты меня, так стисни зубы и помогай молча. Нет же, он по каким-то непостижимым причинам решил все усложнить. Ярость Оюана росла, пока не стала неотличима от боли. Он понятия не имел, как будет выбираться отсюда, только когда выберется — вернет Шао должок. Покричишь ты у меня…

Ожидание тянулось бесконечно. Наконец в коридоре послышались шаги. Оюан выпрямился — фитилек в пламени агонии. По крайней мере, Шао не забрал его доспехи. Злоба вскипела при мысли, что его могли бы раздевать, прикасаться к нему, пока он был без сознания.

Едва Шао появился, Оюан выпалил:

— Я отдал бы тебе трон!

Шао поставил на пол какой-то поднос. Углы его рыбьего рта были уныло опущены.

— Вот-вот. Вы в это верите. А я сомневаюсь. Если у наньжэньских мятежников есть Мандат, отчего же он не снизошел на меня, хотя я тоже владею армией и мне обещан трон? — На ярость Оюана он отвечал покровительственным спокойствием, как рациональный человек, снизошедший до беседы с истеричкой. — Трон вы отдали бы. Но теперь мне ясно: это не в вашей власти. Вы только посмотрите на войско! Под вашим командованием оно на грани развала. Ради Эсень-Тэмура вы сбили бы девять солнц стрелой с неба, но до тех, за кого вы по-настоящему в ответе, вам нет дела! Чем больше я за вами наблюдаю, тем это очевидней. Мне нужен трон — что ж, я его и без вас получу. Генерал, передайте мне командование. И я вас отпущу.

Оюан схватился за прутья решетки. Шао даже не вздрогнул, и это всколыхнуло в пленнике пламенную злобу.

— Отпустите? Так же, как командиров Яня и Бая? — Оюан всегда говорил скрипуче, в самом нижнем регистре, чтобы голос звучал по-мужски. Но после недавней удавки сипение дошло до предела. — Да будьте вы прокляты со всеми своими предками на восемнадцать поколений назад! Вы что же надумали — лишить меня возможности отомстить?

— Я убил Яня и Бая не ради удовольствия. Мне пришлось так поступить, — холодно ответил Шао. — И вас я права на месть лишаю не специально. Заметьте, пусть не от вашей руки, но Великий Хан непременно умрет. Поэтому проявите благоразумие. Я даю вам шанс освободиться. Уйти. Жить.

Шао знал Оюана достаточно хорошо, чтобы задеть, но недостаточно — чтобы понять. Голова у того болела, хотя и не настолько сильно, чтобы заглушить иную боль, от которой рушился мир. Если Оюан не убьет Великого Хана, откажется от мести на полпути, тогда все, что он принес в жертву, все, что сотворил…

По лицу Шао можно было изучать любые оттенки презрения.

— Если вы не передадите мне командование войском, придется принять его после вашей гибели в результате несчастного случая. Разумеется, с глубоким прискорбием. Так что выбор у вас простой. — Он носком башмака пропихнул поднос сквозь щель под дверью. — Вот это — быстрая смерть. Постарайтесь не поперхнуться собственным языком, как бедный командир Бай. Будет лучше, если окружающие не догадаются, что я вас убил. Подобные вещи обычно подрывают доверие к командиру. — Его взгляд скользнул по запястьям Оюана, губы тронула отвратительная усмешка. — Знаете, я подумывал вручить вам нож, чтобы вы вскрыли себе вены. У вас к этому явная склонность. Но передумал.

Еще никогда и никого Оюан не ненавидел так, как Шао в этот миг. Он схватил поднос и швырнул об решетку. И только когда деревянные плошки раскатились по полу и замерли, понял: Шао предусмотрительно встал подальше, чтобы не долетело.

— Значит, медленно. Я не против подождать. Вас ждет несколько крайне неприятных дней. Но вы же всю жизнь смакуете собственные страдания, верно? — Шао задержал взгляд на Оюане. — Когда все будет кончено, я помолюсь за вас. Не думаю, что многим евнухам выпала такая честь — чтобы молитву за них возносил Император.

Он развернулся и пошел прочь.

— Удачи в новом воплощении, генерал.

— Назовите цель визита, — обратился к Чжу и Ма один из стражников, когда верблюжий караван подошел к городским воротам.

Над головой бяньлянские башни-близнецы — Астрономическая Башня и Железная Пагода — вздымались в бронзовое полуденное небо. Тусклые камни стены мерцали сквозь дрожащий от жары воздух.

Без сомнения, армия Оюана все еще здесь. На десять ли[1] во всех направлениях город был окружен стадами, которые сопровождают любое монгольское войско. Кони, овцы, козлы, быки — все щипали траву с розовыми и пурпурными кончиками, выедая ее ровно под корень. Вдали, сквозь тростники, тихо сверкала золотом река.

Чжу с интересом отметила, как стражник слегка выпрямился, когда Ма размотала шарф пустынного кочевника, открыв лицо. У нее были обычные черты сэму, широкие скулы, но какая-то ностальгическая, всезнающая печаль светилась в лице, слишком юном для подобных чувств — печаль трогала сердца людей, и они принимали ее за красоту.

Ма изложила их легенду по-уйгурски, а Чжу перевела на ханьский: они торговцы шелком из Даду, в Бяньляне обычно делают привал на торговом маршруте, который тянется с севера на юг, где разводят шелкопряда, — в Пинцзянь на земле Мадам Чжан, Интянь во владениях Чжу Юаньчжана — а затем ведет через пустыню в западные ханства.

План на случай, если удастся проникнуть в город, был прост. Чжу даже не покривила душой, когда сказала, что будет весело. Нужно всего-то, уходя утром, раскидать несколько безобидных рулонов шелка вокруг города. Совсем обычные с виду, изнутри они были пропитаны горючей смесью, составленной инженером Чжу, Цзяо Ю. Когда эта жидкость как следует подсохнет — а это произойдет через день-другой — ткань задымится сама по себе. А потом вспыхнет.

Города с крепостными стенами — твердый орешек. У Чжу не было ни осадных орудий, ни шести месяцев, чтобы взять Оюана измором и выманить наружу. «Однако, — удовлетворенно подумала она, — если устроить им веселую жизнь, ждать долго не придется».

Привратник проверил поклажу их верблюдов и вернулся.

— Генерал дозволяет честным купцам ночевать в городе. Вас проводят в выделенный для этого гостевой дом, который нельзя покидать, пока вы здесь. Если не выдвинетесь завтра утром до полудня, вас ждет наказание.

По пути в гостевой дом, куда путниц вели под охраной, Чжу краем глаза увидела, что со стен свешиваются какие-то мешки. Ну не могут же они все быть припозднившимися купцами. Хотя, подумала она, морщась от боли в обрубке руки, Оюан никогда не отличался особой изобретательностью по части наказаний.

Колокольчики позванивали на боках верблюдов, пока сэму, нанятые Чжу, вели их по немощеным пыльным улицам Бяньляна. За века, минувшие с момента падения великолепной династии Сон, блеск ее прежней столицы померк. Обшарпанные дома стояли в полях — видимо, раньше там находилось сердце города. Гледичия[2] осыпала крохотными желтыми листочками, напоминающими слезы, развалины храмов. Во дворах богатых усадеб, за проломленными стенами, раскинулись полуразрушенные рыночные лотки. И куда ни глянь — везде солдаты.

Воины Оюана заняли каждый свободный закуток Бяньляна, как грибы, прорастающие на упавшем дереве. Точно как в Аньфэне, бывшей столице «Красных повязок», если бы не лошади. Чжу не впервые видела всадников Оюана, но только теперь до нее дошло, сколько им требуется коней. Каждому воину — не менее пяти. Коренастые монгольские лошадки, по отдельности привязанные к длинным канатам, натянутым над головой, были разных мастей: однотонные, пестрые, пятнистые, точно кошки. Они подъедали сено, разбросанное в грязи перед ними, а потом задирали хвост и роняли навоз. В городе так воняло конюшней, что у Чжу слезились глаза. Оюан волен был оставить в своем войске одних наньжэней — монгольским оно от этого быть не перестало бы.

— Стой!

Подскакал солдат и преградил им дорогу, отчего Чжу, Ма и вереница верблюдов едва не врезались в собственных сопровождающих. Солдат бросил взгляд на Ма и твердо сказал:

— Генерал шлет приветствие торговцам шелком из Даду. Узнав о вашем появлении в городе, он заинтересовался и решил познакомиться поближе с уважаемыми путешественниками. Окажите ему честь, не побрезгуйте его гостеприимством, пока вы в Бяньляне.

Ма, забыв, что якобы не понимает по-ханьски, тревожно взглянула на Чжу. Та перевела, лихорадочно соображая на ходу. Оюан предлагает им свое гостеприимство? Из любопытства? Оюан?! Будь это кто угодно другой, она бы решила, что человек просто хочет выяснить, как дела в Даду и в каком состоянии дорога на север. Но Оюана она хорошо знала… или думала, что знает. Чжу была готова поклясться: он слишком погружен в собственные тревоги, чтобы заметить их прибытие в Бяньлян, не то что — пожелать с ними познакомиться.

Это странно. И более того — опасно. Вечер в обществе Оюана делает их план куда более рискованным. С Ма Оюан незнаком, скорее всего и с остальными сэму из их отряда тоже. Но уж лицо Чжу он не забудет никогда.

Чжу поймала взгляд жены и безмолвно указала ей на поклажу первого верблюда. Голос Ма почти не выдал ее нервозности:

— Не пристало генералу снисходить до общества недостойных торговцев. Прошу вас, примите лучше этот скромный дар в знак нашего уважения!

После короткой возни с битком набитыми седельными сумками Чжу вытащила один из отрезов шелка с богатой вышивкой, который обычно шел на обмен. Она знала, что идет на риск. За взятки в хорошо дисциплинированной армии полагается смертная казнь. Чжу вспомнила, как воины Оюана раз за разом кидались в их засады в долине Цзиньина. Пусть из страха, а не из преданности — но они подчинялись генералу. И точно, когда Ма протянула подарок солдату, тот задержался на нем алчным взглядом, однако сказал:

— Генералу будет приятно лично принять ваш щедрый дар.

Настаивать дальше они не могли. Подобное поведение вызовет подозрения. Чжу видела: Ма подавлена тем, что все пошло не по плану. Но сама, даже понимая, как опасен может быть Оюан — отсутствующая рука и шрамы от его меча служили достаточным доказательством, — все же предвкушала их встречу с чувством, неотличимым от радостного волнения. Она не ожидала такого поворота событий, однако не возражала против него. Если Оюан не увидит ее лица, встреча пройдет гладко. А потом можно будет подумать о шелковых свертках.

Она понятия не имела, как выйти из ситуации, но не сомневалась, что выход есть. Он есть всегда.

Не дожидаясь, пока Ма заговорит, Чжу мягко произнесла:

— Недостойные торговцы с благодарностью принимают приглашение досточтимого генерала. Ведите!

К тому моменту, как они добрались до цели, Чжу ухитрилась поменяться местами с человеком в конце каравана. Вся надежда была на закрытые шарфами лица. Может быть, сопровождающие не заметят, что толмача Ма внезапно понизили до погонщика.

Чжу виновато вспомнила, что обещала Ма в Бяньляне не отходить от нее ни на шаг. Но тут ничего нельзя было поделать. К тому же Ма прекрасно может сама поужинать в компании Оюана. Она ведь правда жила в Даду, так что, если Оюан начнет расспрашивать, достаточно будет говорить правду. Соображает она быстро, с чем угодно справится. Чжу за нее спокойна. А Оюан не станет засиживаться с гостями, получив нужную ему информацию. Трапеза, наверное, выйдет неловкой, зато короткой.

Штаб генерала располагался на огороженной территории, просторной и окруженной кольцом высоких декоративных груш, чьи верхние ветви уже шуршали красной и бордовой листвой, в то время как нижние еще зеленели по-летнему. Судя по размерам, это была резиденция Губернатора Юани. Пока они ждали, к волнению Чжу примешался трепет в той точке, где живет энергия ци. Стоило им с Оюаном оказаться рядом друг с другом, как сразу же возникала странная связь, нечто вроде резонанса между двумя сходными веществами. Между людьми, каждый из которых не был ни мужчиной, ни женщиной. Чжу казалось, будто она напряженно прислушивается, присматривается, не идет ли Оюан, но не только ушами и глазами, а еще и той скрытой частью себя, что вечно стремится отыскать в мире себе подобных.

Из ворот вышел человек в доспехах, и Чжу не столько поняла, сколько угадала: это не он. Она тронула струну, но не последовало ответной дрожи, рожденной внутренним совпадением. Мертвый воздух в пустой комнате не шелохнулся. Рост, ширина плеч, мужественные черты лица, заметные даже издалека — все это не принадлежало Оюану, который казался высоким и статным лишь благодаря безупречной осанке. Женственное на первый взгляд лицо Оюана становилось неопределимым, если долго на него смотреть. Да, им навстречу шел генерал. Но мужчина. Причем незнакомый.

И вдруг все встало на свои места. Оюан никогда бы не обратил внимания на торговый караван? Так он и не обратил! Однако если войском, захваченным у Принца Хэнани, раньше командовал Оюан, то где он сейчас? Кто этот неизвестный наньжэнь, называющий себя генералом?

Ма, удивленная не меньше Чжу, все же поприветствовала незнакомца со спокойствием, достойным восхищения:

— Как прикажете обращаться к досточтимому генералу? Нам говорили, что в Бяньляне стоит лагерем войско под командованием евнуха. Но, очевидно, мы ошибались!

Незнакомый генерал поднял руку, прерывая переводчика, и ответил на монгольском:

— Я понимаю по-уйгурски, только вам придется простить меня — отвечать я буду на языке, с которым знаком лучше.

Опущенные уголки губ придавали его лицу закрытое выражение. Чжу нутром почуяла: этому человеку нельзя верить.

— Вы не ошиблись, но, к несчастью, генерал Оюан болен и не может вас принять, поэтому поручил мне, как своему заместителю. Моя фамилия Шао.

Он вежливо продолжил:

— Как вы, без сомнения, слышали, скоро генерал Оюан поведет нас в поход на север, на Даду. Я подумал, может, наши досточтимые гости расскажут, какая обстановка в городе…

Очевидный резон. Однако в глазах Шао мелькнул хищный блеск, когда он посмотрел на груженных шелком верблюдов. Чжу это заметила и с неприятным чувством угадала его истинный интерес. Любая армия, месяцами расквартированная вдали от дома, крайне стеснена в средствах. А Чжу со спутниками сами явились к ним в руки с чистейшим шелком стоимостью в несколько тысяч таэлей. Вот Оюан бы и не заметил, а Шао вовсе не намерен принимать их как гостей. Он намеревается их ограбить.

Вспыхнула новая догадка: Оюан не болен. Шао сместил его, и тот уже мертв. Предателя предали.

В замешательстве Чжу нахмурилась. После предыдущей их встречи в Бяньляне она спасалась бегством, уверенная, что им с Оюаном суждено встретиться снова. Было чувство, что это неизбежно. Их линии жизни вечно стремятся к пересечению под влиянием внутреннего родства. Разве мог он умереть, не исполнив свою судьбу в Даду? Это же неправильно. Как будто знакомый Чжу узор мироздания исказился и стал неузнаваем.

Но размышлять было некогда. Чжу отбросила тревожное чувство и сосредоточилась на насущном. То есть на новом генерале Шао. И пусть бы он забирал весь шелк, только тогда тюки окажутся свалены в кучу, и пожар случится лишь в одной точке. А нужно, чтобы запылал весь город по периметру.

Второе немаловажное опасение: что Шао сделает с ограбленными купцами? Оюан бы их отпустил. В Шао она была не так уверена.

— Прошу, входите, освежитесь после долгого пути.

Приглашение было учтивым, но кривая улыбка сулила иное.

— Мои люди разгрузят верблюдов и накормят их.

— Генерал так добр, — сказала Ма. Чжу поняла, что девушка принимает интерес Шао за чистую монету и даже не подозревает, в какой они опасности. — Пожалуйста, позвольте моему погонщику помочь вашим слугам с верблюдами. Они совсем не то, что ваши кони. Очень неприятно кусаются.

Она указала на Чжу, шагавшую в хвосте каравана. На маленькую, похожую на подростка Чжу. Шао едва скользнул взглядом по ее прикрытому шарфом лицу и коротко кивнул в знак согласия.

Чжу смотрела, как генерал уводит Ма в резиденцию. В обрамлении складок шарфа мягкие черты таили в себе какую-то неземную красоту. Чжу кольнула мысль — не случится ли с ней чего, прежде чем Чжу отыщет способ выручить ее? Ма ведь и участвовать в авантюре согласилась только потому, что Чжу пообещала — риска не будет. Но нет смысла мучиться угрызениями совести. Чжу выкинула все лишнее из головы, радуясь своей способности легко собраться. Смятение сменилось кипучей жаждой действий. Сейчас надо как можно быстрее вернуть события в первоначальное русло и убедиться, что план сработает.

Несомненно, Чжу была таким же пленником, как остальные. Ее и разгруженных верблюдов отконвоировали на какое-то людное поле подальше от резиденции. Поле было усеяно холмами, отбрасывавшими длинные тени по рыжей от заката равнине. Это же развалины, догадалась Чжу, приметив ржавую балку, торчавшую из спекшейся грязи. На каждом клочке ровной земли растянуты палатки, расселись воины, кто так, кто на корточках, сплевывая на землю. Лошадей столько, что небо над головой затянуто безумной веревочной путаницей.

Вокруг верблюдов само собой образовалось свободное пространство. Довольные, они устроились на земле, похожие на оживший горный хребет, и принялись жевать жвачку. Чжу привалилась к теплому боку ближайшего верблюда и задумалась над своим положением. Солнце село, палатки, кони и холмы сливались в одну общую тень. Стражники, охранявшие Чжу, сгрудились вокруг ближайшего лагерного костра. Они жарили лепешки и куски пахучего мяса на палочках. Темнота была ей на руку, но солдаты слишком близко, да и вообще в лагере многовато людей. Не ускользнуть незамеченной.

Что-то просвистело в воздухе и шлепнулось в грязь у ее ног.

— Эй, парень! Поешь вот.

Это оказалась лепешка с куском жирного мяса. Чжу подняла ее, оглядела и съела, нимало не смущаясь хриплого смеха стражников. Еда как еда. Хрящик хрустел на зубах. Она размышляла. Надо вернуться в резиденцию Шао, отыскать и вызволить Ма и остальных, потом найти шелк и всем вместе выбраться отсюда. Время поджимает. Шелк начнет тлеть в свой срок, а когда загорится, уже ничего не поделаешь. Под ложечкой привычно засосало. Она выплюнула хрящик и встала. Если никак нельзя ускользнуть незамеченной, придется ускользать у всех на виду. Что делать дальше, сообразим на бегу.

Когда стражники подняли глаза, Чжу сделала поясняющий жест: по нужде, мол. Те фыркнули и вернулись к трапезе. А она завернула за верблюдов. С другой стороны ее заслонял от любопытных глаз ближайший курган. На некотором отдалении торчал настоящий лес из шестов, к которым крепились концы лошадиных веревок над головой. Чжу согнулась в три погибели и скользнула к ближайшему столбу. Беглый осмотр показал, что перепутанные веревки протянуты через выемки у основания шеста и завязаны узлом. У Чжу не хватало пальцев, чтобы их развязать. Зато имелось кое-что другое.

Нынешнюю деревянную руку — на сей раз простую, не позолоченную — ей сделал Цзяо. Он утяжелил суставы крошечными, подвижными металлическими прутиками и протянул сквозь каждый палец тонкую проволоку, крепившуюся к ладони. Слегка поворачивая обрубок руки в разных направлениях, Чжу могла чуть-чуть шевелить пальцами. Конструкция была неудобная в носке и выглядела не слишком реалистично. Но и того хватало, чтобы отсутствие руки не будило в людях глубочайшее отвращение к тому, чего они больше всего боялись сами: покалечить драгоценное тело, подарок предков.

Чжу дергала руку, пока ладонь не соскочила с металлического крепления, которое соединяло ее с запястьем. Язычок крепления не был заточен по бокам или заострен на манер шила, скорее смахивал на тупое долото. Однако и такого хватит. Чжу перепилила узлы и увидела, как веревки над головой ослабли. Тогда она вернула руку на место, подкралась к верблюду-вожаку, крепко взялась за его повод и стала ждать.

— Где он там застрял, яйцо черепашье… — Раздраженный стражник вынырнул из-за верблюдов и опешил, увидел Чжу рядом с вожаком. — Эй! Ты что…

Чжу пинком подняла верблюда — и прыгнула.

Она вовремя успела оттолкнуться ногой от согнутого верблюжьего колена и взмыла вверх. Не будь она так сосредоточена на том, чтобы удержаться между голых верблюжьих горбов, вопль перепуганного стражника показался бы даже забавным. Чжу знала, как диковато выглядит верблюд в движении, как он странно колышется назад-вперед, медленно распрямляет ноги, становясь все выше, и выше, и выше.

Очнувшийся стражник попытался было схватить животное под уздцы. Так останавливают коня, но верблюд — не конь. Он плюнул стражнику в лицо, заверещал, оскалил зубы и понесся на обидчика.

Тот метнулся прочь, крича:

— На помощь!

В темноте начался хаос. Остальные верблюды повскакивали на ноги, вспугнув ближайших лошадей. Те сообразили, что, если натянуть привязь, можно побегать — и внезапно на поле вскипел стремительный поток испуганных стреноженных коней. Чжу вцепилась в верблюжий горб, стараясь не думать о падении. Дыхание сбивалось с каждым резким толчком, ее кренило на одну сторону. Сердце колотилось в горле.

Солдаты бежали вдоль лошадиного потока, размахивая руками в бесплодной попытке направлять табун и не быть затоптанными. Кто пошустрей, успел вскочить в седло, но кони глянули на обозленных верблюдов и посчитали за лучшее с ними не связываться. Чжу решила, что ее маленький силуэт, прильнувший к верблюжьей спине, хотя бы на миг затеряется в потоке. Она мчалась, держась за узду, с краю табуна. Свернув в узкий переулок, оттолкнулась и взмыла в воздух.

Падать оказалось намного выше, чем с лошади. Она шмякнулась оземь, покатилась и жестко затормозила о стену чьего-то дома. Верблюды помчались дальше по главной улице, солдаты — за ними.

Никто не заметил ее падения. Боль в ребрах слева так сильно отозвалась в правой руке, что Чжу зашипела от боли. Но это ничего. Если такова цена, пускай. Она повернулась и, скривившись, стала торопливо пробираться по затененным полуразрушенным улицам в сторону резиденции Шао.

Чжу обыскивала уже третью постройку в резиденции, но никак не могла напасть на след своих спутников. Пробраться на территорию оказалось несложно, привратников выманило с постов дикое зрелище несущихся по улице лошадей и верблюдов. Однако резиденция оказалась больше, чем выглядела с улицы. Десятки построек образовывали лабиринт дворов и проходов между ними. В довершение военный лагерь спешно готовился к выступлению. Солдаты и слуги непрерывно бегали туда-сюда, несмотря на поздний час. Чжу в своих тонких купеческих одежках бросалась в глаза и поэтому скрывалась в тени. Внутри у нее закипала смесь боли и возбуждения. Вот такие моменты она любила. Прыжок, после которого нет возврата, веселая будоражащая уверенность, что ниточки всех действий сойдутся в одной точке — не могут не сойтись — и все получится, даже если она еще не понимает как. Это и молитва, и вера, но не имеющая ничего общего с тем самоотреченным служением, которому ее учили в монашестве. Чжу пылала желанием, переполнялась им, а верила — в саму себя.

Пробираясь по темной колоннаде вдоль какого-то фасада, она подпрыгнула от резкого звука. Взглянув вверх, увидела расцветающий над крышами фейерверк. Сначала Чжу решила, что это сигнальный огонь. Но тут звук повторился, потом еще раз, и еще, все чаще и чаще, пока все не слилось в оглушительный трескучий грохот. Искрящиеся огни отражались в темной, с лунным блеском, черепице, люди, вопя от неожиданности, выбегали во дворы, а в воздухе висел густой, знакомый, едкий, кислый запах, который вдруг напомнил Чжу о пороховых пятнах на ладонях…

Без всякого перехода она вдруг поняла, что лежит посреди колоннады, отброшенная на пару метров от того места, где стояла. В глазах застыла белая вспышка, в ушах стоял сплошной тонкий звон. Сбитая черепица сыпалась через край крыши во двор, а из дальнего угла резиденции в ночное небо взметнулся столб пламени.

Задыхаясь, Чжу с трудом поднялась на ноги. Все разумные мысли словно вышибло из головы. В окне здания напротив висели клочья бумаги, разбитые решетки торчали, как сломанные зубочистки. Внутри здания два солдата, с виду контуженных, помогали друг другу встать. Подобные разрушения могла произвести только одна вещь. Шелк! Она даже гадать не стала, почему свертки воспламенились так рано. Может, люди Шао сложили их у источника тепла, или слишком плотно друг к другу, или жаркая погода попросту высушила их раньше, чем рассчитывал Цзяо.

Вечерний ветер относил пляшущее пламя в сторону, красные точки летели через ограду резиденции густо, как искры из-под точильного камня. Огонь падал на благодатную почву. Уличные деревья с сухой листвой вскоре усеяли алые светлячки, и их становилось все больше. Спустя несколько секунд запылали ветви. Языки пламени подползли к древесным верхушкам, где их подхватил ветер, осыпая огненным дождем деревянные домишки внизу. Сердце Чжу ликующе запело. Все сложилось еще лучше, чем она могла себе представить. Она просила огонька, а получила конец света. Бяньлян пылал.

Вопли солдат, бегущих по двору, вернули Чжу в чувство. Надо было еще найти Ма и остальных. К счастью, хаос упростил перемещения. Солдаты, мимо которых она проносилась, не обращали на нее внимания. Призрачный оранжевый свет заливал коридоры, от разогретой оконной бумаги шел пряный, масляный аромат, будто кто-то готовит на воке. Чжу распахивала одну дверь за другой. Их побега в такой суматохе никто не заметит. Мощное биение жизни отдавалось болью и ликованием в каждом нерве, Чжу была в восторге от того, что дышит. На бегу она чувствовала себя бессмертной.

Она выскочила из коридора в еще один открытый двор. Солдатам, кажется, удалось укротить огонь внутри резиденции, но из-за стен доносился нескончаемый рев пламени — это горели здания Бяньляна. Столетия истории обращались белым пеплом и вихрем уносились во тьму, а потом опадали на землю, как густой снег. Вдали жутко ржали лошади.

Чжу потуже замотала лицо шарфом, спасаясь от пепла, и впервые встревожилась. Ма, конечно, найдется. Но на это требуется больше времени, чем казалось сначала. Зданий так много, а она рыщет наугад.

«Думай», — приказала она самой себе.

Чжу остановилась, и боль в ребрах переместилась куда-то в солнечное сплетение. Стало трудней не замечать это тянущее чувство где-то глубоко внутри, в самом центре ее существа. Оно выворачивало все нутро… И вдруг она поняла. Эта боль! Это ведь не резь от сломанных ребер, врезающихся в легкие, а знакомое ощущение, будто кто-то задел натянутые струны вселенной. В прошлый раз такое с ней было здесь же, в Бяньляне, когда она спасалась бегством и конь уносил ее прочь от…

Она резко развернулась и уставилась на маленькую постройку в дальнем конце двора. Дверь была нараспашку.

Внутри, во тьме, колыхалось что-то белое. Белые лица, белые одежды, черные взгляды пустых глаз.

Оюановы призраки!

Чжу осторожно перешагнула порог. Она не знала, для чего изначально предназначалась эта комната, но сейчас тут жили, как и везде. Постели были скомканы — люди в спешке выбегали по тревоге. Шлемы и бутыли с водой валялись на полу. В комнате не оказалось ни одной живой души — именно живой. Призраки толпились тесным кружком поодаль, точно стая рыб, пойманная в невидимую сеть. К удивлению Чжу, крайние по пояс утопали в полу.

Спустя миг она громко рассмеялась: да они же стоят над Оюаном. Это — верхушка призрачной сферы. Ей никогда не приходило в голову, что духи окружают облаком спящего Оюана. Чжу обошла призраков, содрогаясь от холода, по обломкам добралась до двери в противоположной стене комнаты. Каменные ступени уходили вниз, оттуда веяло подземельем. Она поплотнее затянула шарф на лице и стала спускаться.

У основания лестницы располагалась небольшая каморка с креслом и грудой приспособлений неприятного вида, к облегчению Чжу, покрытых слоем пыли. Дальше по коридору кто-то разговаривал на повышенных тонах. Чжу быстро нырнула за кресло. Осмотрелась. Камер было не рассмотреть, длинный ряд засовов тонул в полумраке.

В самом конце ряда стоял один-единственный стражник и ругался по-ханьски.

— Раскомандовался! Не имеешь права приказывать генералу Шао. Он тут начальник.

Он стоял, втянув голову в плечи, словно какой-то животной частью себя понимал, что стоит в самой гуще призраков, и был совсем этому не рад.

— Если город горит, значит, плохой из него начальник, не так ли?

Чжу поежилась, почти что с восхищением узнав характерный голос Оюана. Он резал слух еще больше, чем ей помнилось. Но хотя бы ненависть, звучащая в этом голосе, была направлена не на нее.

Сверху, с лестницы, донеслись тревожные крики, потянуло едким древесным дымом.

— Это у тебя называется «все в порядке»? — рявкнул Оюан. — Выпусти меня, ты, дерьмо на палочке!

Стражник подобрался и отступил от решетки.

Оюан сказал убийственным тоном:

— Даже не взду…

Но стражник уже спешил к выходу мимо укрытия Чжу. Гулко хлопнула дверь наверху.

Оюан выплюнул грубое монгольское ругательство. Духи, зависшие под дверью камеры, пошли рябью — сила его злобы и отчаяния всколыхнула их, как ветер — водную гладь.

У Чжу защипало глаза. Запах дыма усиливался, призраков в дальнем конце коридора было уже не различить. Она выскользнула из каморки и торопливо пошла вдоль камер. Первая была пуста, вторая, как ей сначала показалось, тоже — но тут ее нагнал неудержимый ужас и захватил все внимание. В той камере томился призрак, однако глаза его, в отличие от черных, пустых, бесцельных глаз обычных духов, оказались полны ненависти и голода. Зубы у него были острыми, и замершая на месте Чжу ощутила, как прокатывается сквозь нее тошнотворной ледяной волной чистый ужас.

Вдруг вспомнились те неприятные инструменты у входа. В застенках люди часто умирают очень нехорошей смертью, оставляя после себя искалеченные тела — и вот, наверное, что получается в результате. Голодный дух, который хочет жрать. О таких чудовищах ходит много баек, но вживую Чжу ни разу их не видела. До сего момента. Да и век бы такого не видеть.

Передернувшись всем телом, Чжу проскочила мимо третьей и четвертой клеток, которые оказались пусты, и тут у нее подпрыгнуло сердце — она увидела знакомые лица!

Ма выступила вперед и, плача, прижалась к решетке. Чжу пронзило такое острое облегчение, будто это ребра снова дали о себе знать. Надо же, она, оказывается, страшно волновалась.

Прекрасное лицо Ма было выпачкано сажей и залито слезами.

— Ты здесь…

— Конечно, я здесь! — возмущенно ответила Чжу. Она схватила протянутую руку Ма и ласково сжала ее. — Мне ради тебя с верблюда прыгать пришлось, Ма Сюин. С верблюда! Знаешь, как высоко? Целое приключение. Шелковые свертки подожгли здание, пламя перекинулось на весь город. Сработало безупречно.

По лицу Ма не было заметно, что она разделяет восторги Чжу. Девушка с чувством сказала:

— Пожалуйста, муж мой, давай выбираться отсюда!

— Ну-у-у… — неопределенно протянула Чжу.

— У тебя нет ключа, — казалось, Ма вот-вот расплачется от отчаяния.

— Пока нет, — уточнила Чжу.

Дверь наверху снова загремела, и Чжу нырнула в укрытие. Но вошел не стражник, а двое воинов в доспехах: один коротышка, а другой высокий, розовощекий, но с удивительно женственной походкой. Он торопливо семенил за своим спутником к камере Оюана.

— Командовать должен был ты, не Шао Гэ. А теперь посмотри, что вышло, — бросил коротышка. Зазвенели ключи. Другой добавил:

— Мы за тебя тогда вступились, только оказались в меньшинстве. Вот твой меч.

— Где сейчас Шао Гэ?

Странно, но в голосе Оюана не чувствовалось ни благодарности, ни облегчения, словно свое спасение он считал естественным ходом вещей, а люди были ни при чем.

Генерал шагнул за порог темницы. Чжу потрясенно разглядывала его. Она ожидала увидеть Оюана в растрепанных чувствах. Так он в принципе и выглядел: доспехи в пыли, косы распущены. Но какое у него было лицо! Холодные, пустые, прекрасные черты Оюана всегда казались маской безупречного самообладания, заглянуть под которую могла, кажется, только Чжу. Но, на чем бы раньше ни держалась та маска, теперь она слетела. Похоже, отныне Оюану совершенно все равно, что о нем подумают люди. На лице его была написана открытая ярость и боль. Оно поразило Чжу первобытным ужасом, точно вид содрогающихся мышц человека, с которого содрали кожу.

Оюан сам напоминал голодного духа.

Он широким шагом двинулся к выходу из подземелья, сжимая меч так крепко, что клинок дрожал у него на боку. Спасители генерала следовали за ним, а позади длинной похоронной процессией тянулись духи.

Как только они ушли, Чжу метнулась к камере Оюана. Ключи все еще болтались в замочной скважине.

— От него всегда сплошная польза! — весело сказала она, отворив клетку Ма. Они быстро обнялись. Чжу уже забыла, что волновалась, и, когда Ма с облегчением всхлипнула, ее это умилило и позабавило. Она смаковала момент, с удовольствием предвкушая победу, которая была уже неизбежна, — осталось лишь дождаться развития событий.

— Не плачь, Инцзы. Все хорошо, что хорошо кончается. Бр-р-р, скорее бы переодеться! Я вся провоняла верблюдом, пахну как бюрдюк с водой. Пошли.

Оюан пробирался сквозь хаос, творившийся снаружи. Точно раненый, он сам не понимал, ковыляет или бежит. Земля под ним качалась так, словно он вот-вот упадет, в глазах рябило. Сколько он просидел за решеткой без еды и воды? Хотя какая разница. Главное — не останавливаться. Сознание сжалось в точку внутри больной головы, его целиком поглотила задача переставлять ноги — раз-два, раз-два…

Он смутно понял, что Гэн и Чу потерялись где-то по дороге. Мир был полон необъяснимых вещей: толпой несутся солдаты с ведрами, горячий ветер швыряет угли ему в лицо, вокруг стоит дезориентирующий гул, словно поблизости ревет водопад, кажется, этот звук забивает не только уши, но горло и нос, дышать нечем… В меркнущем сознании мелькнула мысль, что Шао довел армию до катастрофы и теперь им никогда не попасть в Даду. Но это же невозможно. Нельзя в такое поверить.

Дверь командного поста в дальнем конце коридора была нараспашку. Ввалившись внутрь, генерал вскользь увидел разрозненную картинку: бледные лица командиров, повернувшихся к нему, открывшиеся от удивления рты, похожие на провалы призрачных глаз из его кошмаров.

Меч Оюана рванулся вверх и скрежетнул о кость. Это было рефлекторное движение — так хищник встряхивает головой, чтобы сломать шею добыче. Он не осознавал, что делает, пока не услышал предсмертный стон Шао. Затем мир снова обрел четкость очертаний, и Оюан на миг даже подивился — все произошло автоматически, словно какая-то сверхъестественная сила исполнила его желание. Оюан выдернул меч. Шао рухнул, в воздух ударила тонкая алая струя. Рыбий рот застыл в гримасе.

Остальные военачальники смотрели на генерала в ужасе. Понятно, с какими мыслями: он должен был выслушать Шао, должен был пойти на сделку с человеком, который пытался отобрать у него право на месть — право, за которое он заплатил жизнью Эсеня.

Им не понять. Оюан их ненавидел за это, даже больше, чем за жалкие нервные взгляды, за то, что им вечно было что-то от него надо. Генерала охватило яростное желание бить их, пока не поймут. Они ему вообще нужны? В воображении он видел себя в одиночку противостоящим защитникам Даду. Он будет рубиться и рубиться, чужие мечи превратят его в орущую, полумертвую массу, неостановимо ползущую вперед, пока окровавленные пальцы не коснутся трона. Представлял, с каким ужасом Великий Хан заглянет ему в лицо — нечеловеческое, искромсанное лицо своей судьбы.

На миг это показалось совершенно разумным, как будто сила желания способна пересилить физические законы и причинно-следственные связи.

Он яростно выпалил:

— Прикажите людям, пусть перестанут тушить огонь!

Наступило долгое молчание. Наконец Чу осторожно произнес:

— Генерал. Город же…

— Знаю. Пусть сгорит.

Ему не нужен был Бяньлян. Ему нужна была только армия. Только люди, которые умрут, добровольно или нет, чтобы он достиг цели.

Пальцы Оюана сомкнулись вокруг рукояти меча. Под тонкой кровавой пленкой скрывался простой клинок. Другие наносили на мечи имена или глубокомысленные изречения. Другие — но не Оюан. Он не имел права украшать орудие будущего предательства. Теперь уже можно, но какой смысл? Все кончено. А его жизнь, которая все длится и длится, — всего лишь жалкое послесловие.

— Общий сбор за пределами города. Закончить подготовку к походу, — приказал он. — Все лишнее бросить. На рассвете мы выступаем в Даду.

Оюан вел свою армию прочь из Бяньляна, и город догорал у него за спиной. Вечерний ветер, прибивший пламя, стих. Столб дыма тянулся через все небо, точно след от пылающего метеора. Под конец пожар локализовался в старом юаньском сердце города. Генералу подумалось, что разрушенный Бяньлян вычистили до самых костей, до древнейшних наружных стен, которые старше, чем Юань, Ляо, Цзинь. Все, что принесли с собой и построили степняки, соскребали, пока не остался один только Эсень, спящий глубоко под выгоревшей травой. Некому будет подметать его могилу, а когда Оюан покинет земной мир, не останется ни одного человека, который помнил бы, где она. Так генерал в последний раз предаст того, кто был ему дорог.

— Генерал! — Гэн возник рядом с ним. Хотя Гэн и Чу теперь совместно выполняли обязанности его заместителя, он их для себя особо не разделял. Ни у первого, ни у второго не было собственных мощных амбиций, которыми так выделялся Шао. Возможно, оно и к лучшему.

И вот теперь Гэн с нажимом сказал:

— Нас атакуют.

Оюан, вздрогнув, повернул коня. От быстрого рывка закружилась голова — силы еще не вернулись к нему. Сначала в смятении, затем в ужасе он смотрел, как темная волна пехоты устремляется к длинному, ничем не защищенному флангу движущихся колонн его армии. Над противником колыхались желтые знамена. Этот цвет ничего Оюану не говорил. Чьи они? Юаньские знамена синие, «Красные повязки» сражаются под алыми стягами, войска генерала Чжана — под зелеными. Что-то переменилось под небом за это лето, пока он зарастал пылью взаперти. Было ясно, что войско под желтыми знаменами вынырнуло с дальней окраины города. Скорее всего, враги туда подобрались во время ночной суматохи и выжидали, пока появится Оюан. Но кто же это?

Он яростно выкрикивал приказы командирам кавалерии. Все его чувства слились в один неразличимый вал, грозящий раскатать его в раскаленный блин. Командиры выполняли приказы так, как это делают люди, изнуренные месяцами ожидания, наказаниями, пробуждениями посреди ночи среди пожара и воплей. Медленно, слишком медленно. Ударный отряд атакующей армии прорвался сквозь неплотный заслон стрел, выпущенных всадниками, и врезался в них на полной скорости.

Оюан знал, как выглядит отступающая армия. Но это было еще не все. Верховые командиры атакующего войска под желтыми стягами выкрикивали какие-то указания воинам Оюана. А те… те расступались, огибая клин противника, как масло огибает каплю мыла на воде. Оюан не верил своим глазам — его воины натягивали поводья и спешивались, побросав луки на землю. Да они же сдаются.

Оюана просто раздирало изнутри, и теперь он понимал чем. Отчаяние, ярость и мука слились в единое желание: не проиграть! Он услышал собственный вопль, бросившись к разоружающимся всадникам. Прыжком спешился, одним ударом обезглавил ближайшего воина, потом схватил другого за плечо и швырнул в направлении врага.

— Вставайте и сражайтесь, или я сам вас поубиваю к чертовой матери!

Неизвестно, каким было его лицо в этот момент, но воины схватились за мечи и рванули в правильном направлении. Ни один не убежал далеко. Оюан увидел, как они падают, ломаются, как стебли травы, под копытами наступающей армии. А затем эта армия настигла и его.

Он сражался с панической яростью, в беспросветном отчаянии. Накатывали слабость и жар. Организм недвусмысленно намекал, что пару часов назад генерал едва не умер от жажды. Но что такое физическая боль в сравнении с душевной? Он зарубил врага. Еще одного. Рискнул оглянуться в поисках коня, безрезультатно. Развернувшись обратно, он тут же понял, что зря отвлекся. На него наступали полукругом, с опаской. Боятся, подумал Оюан и чуть не расхохотался им в лицо. Правильно боятся, раз посмели встать между ним и его судьбой. Молодой наньжэньский командир с копьем наперевес бросил коротко:

— Взять его.

Первых двоих он убил легко. Но затем оставшиеся нахлынули на него, как волна, задавили массой, хотя меч Оюана протыкал доспехи и тела. Генерала повалили лицом в землю. Прямо над ним раздался чей-то предсмертный вопль, и кровь полилась по загривку Оюана, словно выжатая из чужой раны тяжестью навалившихся тел. Генералу и самому было впору так завопить, но из него вышибли дух. Тяжело дыша и набивая синяки о края собственных доспехов, с которых послетали застежки, генерал вяло трепыхался — беспомощней мертвеца, только вот покоя не обрел. Каждую секунду Оюан с ужасом осознавал, что все еще жив, а раз так — надо бороться. Он и боролся — дрался до тех пор, пока руки и ноги не отказали. И даже тогда ему не дали встать. Вопивший сверху наконец-то умолк.

Молодой командир присел на корточки рядом с его головой и сказал яростно и горестно:

— Ты, урод! Зачем убил их? Почему не сдался?

Нос у юноши был выдающийся, вряд ли он когда-нибудь до него дорастет. Уши торчали из-под шлема. Оюан равнодушно смотрел мимо него, на залитый кровью опрокинутый мир. Сколько же этому юнцу лет, что он переживает о павших на поле брани? Сам он никогда о таком даже не задумывался. Наконец паренек выпрямился и бросил кому-то, кого Оюан не видел:

— Передайте ему, что мы его взяли.

Тогда Оюана рывком подняли на ноги. Он в полуобморочном состоянии безвольно повис в чужой хватке. Распустившиеся волосы упали волной на лицо и скрыли мир.

Затем он понял, что над ним кто-то стоит. Знакомая невысокая фигура, некрасивое лицо над золотом доспехов. Восходящее солнце озаряло силуэт со спины.

Оюан был слишком измотан, чтобы ощутить ненависть. Он просто понял, кто это.

— Ты.

Руки, державшие его, сжались, карая за такое неуважение.

— Я, — согласился Сияющий Король. — Прости, что приказал держать тебя, но осторожность лишней не бывает.

В его юном лице не было мягкости, однако и жестокости тоже не оказалось. Оно сияло жизнерадостной силой, которой Оюан не понимал. Очевидно, сам он подобных чувств никогда в жизни не испытывал.

— Хочу сберечь свои оставшиеся конечности.

Чжу Чонба — вот как его звали, вспомнил Оюан. Монашек. Это он тогда, в Иньтяне, с отрубленной рукой повалился к ногам генерала… Если бы Оюана не держали, он бы вцепился Чжу в горло. Прыгнул бы — и тут же, как когда-то Чжу, рухнул бы на колени в крови и грязи. Он с горечью подумал: есть невольное милосердие в том, что ему не дают напасть.

— Ничего личного, — сказал ему Чжу. — Мы с Чжанами стали более близкими соседями, чем хотелось бы. А мне не хватает сил разбить их в одиночку. Вот я и подумал: если объединиться… — Он пожал плечами. — Сказано — сделано.

До генерала не сразу дошел смысл слов Чжу, а когда дошел, показался абсурдным. Ведь он убил Шао, разве это не решило одним махом все проблемы?

— Ты отбираешь у меня армию. — Сквозь забытье пробилась боль. — Ты отбираешь у меня судьбу.

Чжу обернулся к нему. Широкий лоб, решительный рот, острый подбородок. Ни тени щетины, как и у самого Оюана, загар темный, точно панцирь насекомого. Это было жесткое лицо, но на миг оно смягчилось.

— Мне ваша судьба ни к чему. У меня своя есть. И войско я вовсе не отбираю, а заимствую на время, чтобы разбить Чжанов. Покончив с этим, мы с вами отправимся на север, в Даду, где разобьем Главного Советника и центральную армию. Это и так входило в ваши планы. Затем, после захвата столицы, я дам вам убить Великого Хана. — Солнце, поднявшись над золотым шлемом Чжу, сверкнуло в глаза Оюану. — Вы ждали отмщения… сколько лет? Сможете подождать еще чуточку.

Оюану каждый день — каждый час, каждый удар сердца — был невыносим. Трудно и страшно поверить, что ждать настолько больно. Чжу не понять. Ибо поверить в такую муку, какую испытывал Оюан, может лишь тот, кто сам ее пережил. Оюан знал это по собственному опыту. Он страшился того, что замыслил сделать с Эсенем, собирался с духом. Каждый миг ожидания казался маленькой смертью, но это ни в какое сравнение не шло с тем пламенем, которое сжигало его сейчас.

Оюан понял — и чуть не сгорел от стыда, — что готов на что угодно, лишь бы вернуть себе армию. Он бы упал на колени и умолял Чжу войти в его положение, если бы верил, что это поможет. Ползал бы и унижался на глазах у обеих армий, ибо что значит честь в сравнении с болью?

Но у него нет власти. Откупиться Оюану тоже нечем, а его честь ценна разве что ему самому.

— Я знаю, вы меня ненавидите, — сказал Чжу. Он не был ни жесток, ни добр; его беспечное юное лицо сияло надеждой и предвкушением, свойственным человеку, которому даже не снилось, что будущее может оказаться нерадужным. — Знаю, что и в победу мою вы не верите. Но я намерен победить любой ценой. И сделаю это. Просто подождите, генерал, — ваше желание исполнится.

— Согласен.