Товарищ Ленин

У БОЛЬНОГО ИЛЬИЧА

Я была работницей на золотошвейной фабрике № 36 в Москве, а всего я уже работаю на производстве 18 лет.

Прошлый год (1923[2]) в марте месяце заведующая мастерской и говорит мне:

— Я хочу тебя послать работать по дому к Владимиру Ильичу.

Я начала сильно отказываться. Не служила никогда в домашних-то работницах, думаю, не угожу, а может быть, требовательны будут.

— Я, — говорю, — вот и готовить-то ничего не умею, разве что простое…

— Ничего, — говорит заведующая, — ты не бойся, люди они простые, а Владимиру Ильичу надо помочь, это-то ты сможешь…

Уговорила, пошла. С первого же разу увидела, что напрасно боялась. Семья простая, все попросту, с нами, домашними работницами, просто держатся, так что легко себя чувствуешь.

А уж Владимир Ильич — что и говорить! Правда, больного я его уже застала, и говорить-то он уже не мог. И то, пройдет, бывало, мимо — всегда сам первый поклонится, приветливо так улыбнется.

Киносеансы устраивали для него иногда, так всегда меня позовет, знал, что я их очень люблю.

Такой внимательный…

А уж кто бы ни приехал, он всегда мне скажет, чтобы покормила гостя.

Помню, как он был доволен, когда к нему делегация от рабочих приезжала…

А уж как он был внимателен к Надежде Константиновне и Марии Ильиничне — все время, бывало, следит за ними, чтобы не устали… К Надежде Константиновне-то из города из Политпросвета на заседания все приезжали. Так он, бывало, спустится сверху, чтобы посмотреть на Надежду Константиновну. А уж если она отдыхает или Мария Ильинична, так он на цыпочках ходит мимо их комнат, чтобы их не разбудить…

Летом любил по грибы ходить. Как утро — встанет и просит у меня корзиночку… И пойдут, бывало, с Марией Ильиничной или с Надеждой Константиновной, а то все втроем…

И цветы любил, только не садовые, а полевые… На садовые и смотреть не хотел, рукой только махнет, когда покажешь ему…

Сразу всем веселее становилось, когда Владимир Ильич лучше себя почувствует. «Ну, — думаем, бывало, мы, — выходили!..» А чуть похуже — и мы все ходим с опущенными головами, всем грустно делается.

Так и жили мы — то в огорчении, то в радости да в надежде…

Уж того тяжелого дня, когда умер Владимир Ильич, и никогда не забудем.

Утром, как всегда, подала я ему кофе, а он поклонился приветливо и прошел мимо стола, пить не стал, ушел к себе в комнату и лег. Я ждала его до четырех часов с горячим кофе, все думала — проснется, выпьет. А уж ему плохо стало.

Спросили у меня горячие бутылки… Пока их наливали да принесли, они уже не нужны ему были…

Вбежала я наверх, смотрю — Мария Ильинична стоит сама не своя, черная какая-то. Вижу, что плохо…

— Что с вами? — спрашиваю ее.

— Наш Володя безнадежен, — только и сказала.

Я стала ее успокаивать. Выбежала она в соседнюю комнату — заплакала.

Тогда я вбежала к Владимиру Ильичу и вижу… Ох, не забыть мне всего этого, дорогие товарищи работницы!

Смотрю: все врачи схватились за голову, а санитары по углам — все плачут. Вошла я в комнату… Сидит Надежда Константиновна у него на постели и держит ему руку…

Ох, и тяжело было на эту картину смотреть! Повсюду в углах раздавался плач… Все хмурые…

Взойду наверх, посмотрю — тяжело! Спущусь вниз — еще тяжелее… Места не находила…

А тут стали из деревень, из города приезжать… Еще тяжелее стало…

Осиротели мы теперь… Особенно» Надежда Константиновна и Мария Ильинична. Слезы у меня навертываются, когда смотрю на них… Теперь уж так около них и буду…

Беспартийная я была, а теперь вступила в партию, в ленинский набор.