Трактаты. Проповеди

ПРОПОВЕДЬ 1

В святом Евангелии мы читаем, что наш Господь вошел в храм и изгнал тех, кто в нем покупал и продавал, другим же, имевшим голубей и многие подобные вещи, Он сказал: «Возьмите это отсюда и удалите!»[250]. Почему Иисус выгнал тех, кто продавал и покупал, а тем, кто торговал голубями, повелел (их) убрать? Он имел в виду не что иное как то, что храму надлежит быть пустым, и как будто бы говорил: «Лишь Я имею право на сей храм и желаю быть в нем один и властвовать в нем». Что это значит? — Сей храм, в нем же Бог хочет по воле Своей полновластно господствовать, есть душа человека. Он устроил и соделал ее воистину подобной Себе, как мы и читаем, что Господь наш изрек: «Сотворим человека по образу Нашему и подобию Нашему»[251]. Так Он и сделал. И столь подобной Себе сотворил Он душу людскую, что ни в Царстве Небесном, ни в царстве земном среди различных великолепных творений, каковые Бог создал таким удивительным образом, нет ни одной в такой мере подобной Ему, как душа человека. Вот почему Бог желает иметь сей храм пустым, чтобы ничего другого в нем не было, кроме Него одного. Это все оттого, что сей храм Ему очень дорог, ведь он весьма подобен Ему; и Ему Самому весьма вольготно в сем храме, если Он в нем один пребывает.

Ну а теперь посмотрите! Кто были те люди, что там покупали и продавали, и кто они ныне? Слушайте меня внимательно! Мне хочется проповедовать только о добрых людях. Но на сей раз я расскажу, что это были за торговцы и каковы они теперь, кто так покупал и продавал и делает это доныне, и кого наш Господь исторг и изгнал. Не иначе поступает Он и по сей день со всеми, кто покупает и продает в этом храме. Ни единого из них Он не желает оставить в нем. Взгляните: все те суть торговцы, кто хранится от грубых грехов и, желая быть добропорядочным, творит свое доброе дело во славу Божью, будь то пост, бдение, молитва и подобные им разные благие дела. Но они их творят для того, чтобы наш Господь им за это что-нибудь дал и чтобы Бог за это им что-нибудь сделал, что им было бы по сердцу. Все они — торговцы. Попросту говоря, они хотят давать что-то одно взамен чего-то другого и таким путем хотят торговаться с Господом нашим. В этом торге они остаются обмануты. Ибо все, что у них есть, и все, что они могут сделать... да отдай они ради Бога все, что имеют, и полностью уйди в служение Богу, то и тогда Бог вовсе не был бы обязан им чего-то давать или делать, если бы только не пожелал это сделать по свободной воле задаром. Ибо то, что они суть, они суть от Бога, и все, что имеют, они имеют от Бога, а не от себя. А потому за их труды и за их дары Бог им ничем не обязан, если только Он не соизволит сотворить по Своей благодати, а не за их труды и не за их дары, ведь они дают не от своего и творят не от себя, как и Сам Христос говорит: «Без Меня не можете творить ничего»[252]. Это весьма безрассудные люди, которые хотят вести таким образом торг с Господом нашим. Они мало что знают об истине или не знают совсем ничего. Потому-то наш Господь их вывел из храма и прогнал прочь. Свет и тьма не могут находиться вместе друг с другом. Бог есть истина и сам в себе свет. И когда Господь приходит в сей храм, то изгоняет оттуда неведение, то есть тьму, и открывается Сам вкупе со светом и истиной. И когда истина познана, торговцы бросаются прочь. Истина не терпит торговли. Бог не ищет Своего. Во всех Своих делах Он не связан и свободен и творит их по подлинной любви. Не иначе поступает человек, объединенный с Богом. Во всех делах он стоит не связанно и свободно, делает их лишь во славу Божью и не ищет своего. И это творит в нем Бог.

Я скажу больше: до тех пор, пока человек во всех своих трудах ищет чего-то такого, что Бог сможет или захочет подать, он будет похож на этих торговцев. Хочешь ли быть совершенно свободен от страсти к торговле, дабы Бог тебя оставил в сем храме? Тогда все, на что ты способен в своих трудах, тебе надлежит делать лишь во славу Бога, и ты должен быть так же свободен, как свободно ничто, которое не находится ни здесь и ни там. Взамен за это ты ничего не должен желать. Если будешь поступать именно так, то твои труды будут духовны и Божественны. И тогда торговцы все до единого будут изгнаны из храма, и там воцарится один только Бог, ведь сей человек помышляет только о Боге. Глядите, так храм станет свободен от всех продавцов. И посмотрите: человек, который не думает ни о себе и ни о чем ином, разве что только о Боге и Божьей славе, будет во всех своих делах воистину не связан и свободен от любой страсти к торговле и не будет искать своего, — как Бог не связан и свободен во всех Своих трудах и не ищет Своего.

Еще я упомянул, что наш Господь говорил людям, которые выставили голубей на продажу: «Возьмите сие отсюда и удалите!» Этих людей Он не изгонял и даже не очень бранил, напротив, Он вполне дружелюбно сказал: «Возьмите сие отсюда!», как будто бы хотел произнесть: «Сие не является злым и все же привносит помехи в чистую истину». Это все сплошь хорошие люди, которые творят свои дела только ради Бога и не ищут в них ничего своего, однако творят их по-своему, по своему разумению[253], со временем и числом, (размышляя о них) до и потом. В таких трудах они отгорожены от наилучшей истины, состоящей в том, что им надлежит быть свободными и не связанными, как и наш Господь Иисус Христос свободен и не связан, — во всякое время сызнова беспрерывно вне времени получая Себя от Своего небесного Отца и в оный же миг без перерыва в благодарной хвале совершенно порождая Себя в отцовское высочество в равном достоинстве. Точно так же подобает стоять и тому человеку, который хотел бы быть восприимчив для высшей истины и жить в ней без до и потом, в этом сейчас (без помехи всяческих дел и всех тех картин, которые он когда-либо видел) не связанно и свободно снова и снова принимая Божественные дары и беспрепятственно рождая их в оном же свете с хвалой, исполненной благодарности, в Господе нашем Иисусе Христе. Поэтому голуби, то есть помехи и свойства всех дел, которые, впрочем, добры и в которых человек не ищет своего, должны быть унесены прочь. И потому-то наш Господь весьма милостиво говорил: «Возьмите это отсюда и удалите!», словно Он хотел сказать: это хорошо, однако привносит помехи.

Если сей храм станет свободен от разных помех, иначе говоря свойств и незнания, то просветлится и воссияет столь ясно и ярко над всем, соделанным Богом, и сквозь все, Им сотворенное, что ему никто своим сиянием не сможет ответить, кроме одного только Бога. Да и воистину, сему храму никто неподобен, кроме единого нетварного Бога. Все, что лежит ниже ангелов, вовсе несообразно ему. Сами высшие ангелы подобны этому храму благородной души лишь до некоторой степени, и то не совсем. Если в известной мере они подобны душе, то это касается знания и любви. Но им поставлена цель, а сверх нее они ни на что не способны. Душа же способна на большее. Если б душа, а именно душа человека, который еще жил бы во времени, стояла на одном уровне с высшими ангелами, то в свободном произволении человек все-таки мог бы подняться несоизмеримо выше ангелов, — сызнова в каждом настоящем мгновении, без меры, то есть вне способа и выше способа ангелов и всякого тварного разума. Только Бог свободен и нетварен и потому лишь Он равен ей по свободе, но не по нетварности, ведь она сотворена. Если душа взойдет в несмешанный свет, то удалится в свое никакое ничто, а в этом ничто — от тварного нечто, и никаким образом не сумеет своими силами вернуться обратно в оное тварное нечто. И Бог со Своею нетварностью встанет ниже ее никакого ничто и восприимет ее в Своем этаком нечто[254]. Душа решилась обратиться в ничто и не может сама собой вернуться к себе, — так далеко она отошла, — пока Бог не поставит Себя ниже ее. Так должно быть волей-неволей, ибо, как я уже сказал, Иисус вошел в храм и изгнал тех, кто в нем покупал и продавал, прочим же начал говорить: «Удалите сие!» Взгляните, вот я беру это словцо: «Иисус вошел и принялся говорить: «Удалите сие!», и они сделали так». Видите, тут никого больше не было, кроме одного Иисуса, и Он начал говорить в храме? Посмотрите, это вы должны себе накрепко уяснить: если кто-то еще хочет говорить в храме, то есть в душе, кроме одного Иисуса, то Иисус умолкает, как будто бы Его там и нет; а Его в душе действительно нет, ведь она принимает чужих гостей и беседует с ними. Но если Иисусу надлежит в душе говорить, то она должна быть одна и сама должна замолчать, если только она хочет слышать, как Иисус говорит. И вот тогда-то Он входит и принимается беседовать (с ней). Что же говорит Господь Иисус? Он говорит то, что Он есть. Что же Он есть? Он есть Слово Отца. В Самом этом Слове Отец изрекает Себя Самого и все Божественное естество и все, что есть Бог, как Он сие сознает, а Он сие сознает таким, каково оно есть. И поскольку Он совершен в Своем знании и Своей способности, постольку Он совершен и в Своем говорении. Когда Он говорит сие Слово, то изрекает Себя и все вещи в другом Лице и сообщает Ему (Слову) ту же природу, какую имеет и Сам, и в этом же Слове изрекает все наделенные разумом духи по образу подобными этому Слову, ведь Оно в них пребывает, но и неподобными всяческим образом этому Слову, ведь Оно излучается, тогда как каждый из них имеет отдельное бытие. Сии духи получили возможность стяжать подобие с оным Словом по благодати. И оное Слово, каково Оно Само по Себе, — Его полностью изрек Отец: Слово и все, что содержится в Слове.

Ну а если Отец сие говорил, то что же изрекает в душе Иисус? Как я сказал: Отец говорит Слово и говорит в Слове и больше никак, Иисус же говорит в душе. Способ, коим Он говорит, заключается в том, что Сам Себя и все, что Отец в Нем изрек, Он открывает тем образом, каким может воспринять дух. Он являет в духе отцовскую власть в подобной же власти, не имеющей меры. Когда дух стяжает сию власть в Сыне и через Сына, то с каждым шагом вперед становится (все более) властен, и становится подобен и властен во всех добродетелях и во всей совершенной чистоте, так что ни любовь, ни страдание, ни прочее, что Бог во времени сотворил, человека не может рассеять, но он властно остается в этом стоять, как в Божественной силе, по сравнению с которой все вещи малы и бессильны.

Другой раз Иисус открывается душе в беспредельной мудрости, которой является Сам. В этой мудрости Отец сознает Сам Себя, со всем Своим отцовским могуществом, и Само Слово, Оно же есть Сама мудрость, а также все, что находится в Нем, потому что все это едино. И когда сия мудрость объединится с душой, от души полностью отходит любое сомнение и всякое заблуждение и всякая тьма, и она помещается в чистый, ясный свет, каковым является Сам Бог, как пророк говорит: «Господи, во свете Твоем узрим свет»[255]. И тогда Бог познается Богом в душе. И она этой мудростью познает себя самое и всякую вещь, и сию мудрость она познает с Ним Самим, и с тою же мудростью познает отцовскую власть в плодотворной порождающей силе и сущностное бытие в простом единстве без всякого различения.

Еще Иисус открывается в непомерной сладости и полноте, той что бурлит из силы Духа Святого и выплескивается и втекает в преизобилующе-чрезмерном богатстве и сладости во все восприимчивые сердца. Когда Иисус открывается в такой полноте и такой сладости и единится с душой, то с этой полнотой и этой сладостью душа втекает в себя самое и из себя самое, через себя самое и поверх всех вещей — по благодати, с властью, без посредничества — обратно в свой первый исток. И тогда внешний человек бывает послушен своему внутреннему человеку даже до смерти и пребывает в постоянном мире и во всякое время в служении Богу.

Чтобы Иисус смог войти также и в нас и изгнать и унести все помехи и нас сделать единым, как Он со Отцем и Святым Духом есть единый Бог, дабы и мы стали единым с Ним и вечно так оставались, в этом помоги нам Бог. Аминь.

ПРОПОВЕДЬ 2

Я произнес словечко, которое записано в Евангелии, сперва на латыни; а по-немецки оно звучит так: «Господь наш Иисус Христос взошел в одну крепостцу и был принят некою девою, бывшею женщиной».

Ну вот, а теперь внимательно рассмотрите это слово. Поневоле должно было случиться, чтобы девою был тот человек, которым был принят Иисус. Ведь «дева» означает не что иное как человека, свободного от всех посторонних образов, столь свободного, каким он был, когда его еще не было. Смотрите, тут могли бы спросить: как человек, рожденный и пришедший в сознательный возраст, может быть свободен от всяческих образов, как когда его еще не было, — и при этом он многое знает, а ведь это все образы? Как же он может быть свободен? Тогда послушайте наставление[257], которое я хочу вам преподать. Если бы я обладал таким разумом, что все образы, какие когда-либо воспринимали все люди и какие присутствуют в Самом Боге, находились во мне умозрительным способом, но чтобы я в такой мере был бы ими не связан, что в деянии и покое, размышлении до и потом не воспринимал их как присущие мне и в каждый настоящий миг времени стоял свободно и несвязанно, готовым к восприятию дражайшей воли Бога, дабы исполнять ее без перерыва, то я был бы истинно девой, которой не мешают все образы, таким, каким я был, когда меня еще не было.

Я скажу больше: то, что человек является девой, вовсе не лишает его каких бы то ни было дел, каковые он когда-либо творил; (но) по отношению к ним он стоит девственно и свободно, без всяких помех для высшей истины, как Иисус свободен и не связан и Сам в Себе девствен. Как говорят учителя, что только подобное и подобное суть основа для единения[258]. Вот почему человек должен быть девицею, девой, которой надлежит восприять девственного Иисуса.

Теперь взгляните и со всем тщанием рассмотрите! Если бы человек и впредь оставался девицей, то от него не произошло бы никакого плода. А если он хочет стать плодоносным, то ему волей-неволей надлежит стать женщиной. «Жена» — самое благородное имя, какое можно приложить душе, оно много благородней, чем «дева». То, что человек впускает в себя Бога, это хорошо, и в такой восприимчивости он является девой; но то, что Бог становится в нем плодоносным, это лучше, ведь только плодоношение дарами является благодарностью за дары. И здесь дух в возрождающей благодарности становится женщиной, ибо он рождает Иисуса в отцовское сердце Бога.

Многие добрые дары воспринимаются в девстве и не порождаются женской плодовитостью в Боге с благодарной хвалой. Эти дары испортятся и все превратятся в ничто, так что человек никогда не станет блаженней и лучше от них. Тогда его девство ему совсем не будет на пользу, ибо вкупе с девством он не стал женщиной с изобилующей плодовитостью. В этом залегает ущерб. Потому-то я и сказал: «Иисус взошел в крепостцу и был принят некою девою, бывшею женщиной».

Супруги родят в год едва ли больше, чем один плод. Но на этот раз я имею в виду другой род супругов: всех тех, кто в себялюбии привязан к молитве, посту, бдению, разного рода внешним упражнениям и бичеванию. Всякую привязанность к тому или иному делу, — которая отнимает свободу в каждый настоящий момент предстоять Богу и Ему одному следовать в свете, каким Он тебе укажет на то, что делать и что оставить свободно и заново в любое мгновение, как будто бы ты ничего другого не имел, не хотел и не мог, — всякую привязанность и всякое преднамеренное дело, вновь и вновь отнимающее у тебя в любое время такую свободу, ее я называю теперь «один год». Ведь твоя душа не принесет ни единого плода без того, чтобы не выполнить дела, каковое ты взвалил на себя в привязанности к своему, не доверяя ни Богу, ни себе самому. Ты исполнил свой труд, предпринятый в себялюбии, иначе ты не будешь иметь мира. Стало быть, ты не принесешь никакого плода, если не совершишь своего дела. Это я назвал «одним годом»; и плод будет все-таки мал, ибо он проистекает из привязанности к своему, сообразно делу, но не свободе. Таких людей я именую «супругами», поскольку они ограничены себялюбием. Сии приносят мало плода, и к тому же он не велик, как я говорил.

Дева, сущая женой, свободна, несвязана и не отягощена приверженностью к себе, всегда одинаково близка Богу и себе самой. Она приносит много плодов, и они велики, не больше не меньше Самого Бога. Сей плод и это порождение производит дева, сущая женщиной, и всякий день приносит плоды в сто и в тысячу и бесконечное количество раз, рождая и становясь плодоносной из самого благородного основания, лучше же сказать: воистину, из того самого основания, из которого Отец порождает Свое вечное Слово, отсюда становится она плодоносно рождающей. Ведь Иисус, свет и отблеск сердца Отца, как говорит святой Павел, что Он есть слава и сияние отцовского сердца и властно просвещает сердце Отца[259], этот-то Иисус с нею связан и она с Ним, и она сияет и светит с Ним как единое целое и как яркий, ясный свет в отцовском сердце.

Я много раз уже говорил, что в душе есть некая сила, ее не касается ни время, ни плоть. Она струится из духа и остается в духе и вполне и совершенно духовна. В этой силе Бог также зеленеет и цветет во всякой радости и во всякой чести, как когда пребывает в Себе Самом. И здесь — столь сердечная радость и столь непомерно большое веселье, что никто о них не сумеет сказать. Ведь вечный Отец порождает в сей силе Своего вечного Сына без перерыва таким образом, что сия сила со-порождает отцовского Сына и себя самое, как того же самого Сына в единой силе Отца. Если бы человек владел целым царством или всеми благами Земли и отдал это просто ради Бога и стал бы одним из беднейших людей, какой живет на Земле, и если бы Бог дал ему пострадать так много, как едва ли давал какому-нибудь человеку, и он бы все это переносил вплоть до дня своей смерти, и позволь ему Бог бросить один только взгляд на то, каков Он в сей силе, — радость того человека была бы столь велика, что все это страдание и бедность были бы для него слишком малы. Да, и если бы даже Бог ему никогда не давал после этого вкусить Царства Небесного, он и так получил бы слишком высокую плату за все, что ему довелось перенесть, потому что Бог пребывает в той силе как в вечном сейчас. Если бы дух во всякое время был объединен с Богом в сей силе, человек мог бы не стариться, ведь тот миг, в котором Бог сотворил первого человека, и тот миг, в котором суждено погибнуть последнему человеку, а также тот миг, в котором я теперь говорю, они в Боге тождественны и суть не что иное, как единое сейчас. И посмотрите, такой человек живет в одном свете с Богом; и потому в нем нет ни страдания, ни временной очередности, а есть только ровная вечность. Воистину, у сего человека отнято всякое удивление, и все вещи сущностным образом находятся в нем. Посему он не воспринимает ничего нового из будущих дел и от какой-либо случайности, ибо проживает в едином теперь все время сызнова без перерыва. Такое божественное владычество заключено в оной силе.

Есть еще одна сила, которая тоже бестелесна[260]; она струится из духа и остается в духе и совершенно духовна. В этой силе Бог постоянно тлеет и пламенеет со всем Своим богатством, со всей Своей сладостью и со всем Своим наслаждением. Воистину, в этой силе обретается такая великая радость и такое великое, непомерное наслаждение, что их никто не может ни описать, ни явить. Я скажу вновь: если бы существовал человек, который в истинном разумении пережил в ней один только миг наслаждения и радости, какие в ней обретаются, — все, что он мог бы выстрадать и что хотел бы Бог, чтобы он выстрадал, было бы для него мало и вовсе ничто. Я скажу больше того: он находился бы в радости и полном покое.

Хочешь ли подлинно знать, является ли твое страдание твоим или Божьим, тогда подумай вот над чем. Если ты страдаешь ради себя, как бы сие не случилось, то тебе это страдание доставляет боль и тебе трудно его переносить. А если ты страдаешь ради Бога и лишь Его одного, то тебе это страдание не причиняет боли и оно тебе не тяжело, потому что Бог переносит сей груз. И это точно так! Если бы существовал человек, который хотел бы ради Бога и только ради Бога страдать и если бы на него вдруг низверглось все страдание, какое все люди когда-либо переживали и какое весь мир сообща переживает (теперь), то это ему не причинило бы страдания и было бы ему не тяжело, ибо Бог переносил бы сей груз. Если мне на плечи водрузить центнер, но на моих плечах его нес бы другой человек, то я погрузил бы на себя сотню килограмм также легко, как один, ибо мне это не было бы тяжело и не приносило страдания. Кратко говоря: что человек переносит ради Бога и одного только Бога, то Бог делает для него легким и сладостным, как я в начале сказал, когда мы приступали к нашей проповеди: «Иисус взошел в одну крепостцу и был принят некою девою, бывшею женщиной». Почему? Так должно быть волей-неволей, чтобы она была девой и к тому же женой. Ну вот, я сказал вам, что Иисус был принят, но я вам пока не сказал, что это была за «крепостца», и теперь я хочу поговорить об этом.

Я иногда говорил, что в духе есть некая сила[261], и она одна свободна. Порой я говорил, что есть прибежище духа. Иногда говорил, что в духе есть свет; а иногда я называл это искоркой. Теперь говорю я, что это ни то и ни это, и вообще не что-либо. Это дальше от этого и того, чем небо от земли. А посему я определяю это еще более благородным образом, нежели раньше. И вот оно уже смеется над благородством и над образом, и превзошло все это! Оно свободно от всех имен и обнажено от всех форм, свободно и чисто, как свободен и чист Сам в Себе Бог. Оно совершенно едино и просто, как един и прост Бог, так что в него никак невозможно проникнуть. Сия сила, о которой я сказал, что в ней Бог расцветает и зеленеет со всем Своим Божеством, а дух в Боге, — в этой самой силе Отец рождает Своего единородного Сына так же истинно, как в Себе Самом, ибо Он воистину живет в этой силе. И дух рождает со Отцем того же Самого единородного Сына и себя самого как единородного Сына и в этом свете является тем же самым Сыном и истиной. Если бы вы могли воспринимать моим сердцем, вы поняли бы, что я говорю: ибо это истинно и истина это глаголет.

Ну так посмотрите! Столь едина и проста сия крепостца, о которой я говорю и которую имею в виду, и приподнята в душе над всеми образами, что оная благородная сила, о которой я толковал, не достойна того, чтобы хотя бы однажды, на единственный миг проникнуть в сию крепостцу. А равно и другая сила, о ней я уже говорил, в ней же Бог пылает и пламенеет со всем Своим богатством и со всем Своим блаженством, она также никогда не осмелится проникнуть туда. Столь препроста и едина сия крепостца и столь возвышена над всеми образами и над всеми силами сия единая единица, что ни сила, ни образ, ни даже Сам Бог в нее проникнуть никогда не сумеют. Подлинно и истинно, как то, что Бог жив! Сам Бог никогда в нее не проникнет хотя бы на миг и ни разу еще не проникал, покуда существует в образе и свойствах Своих Лиц. И это легко понять, ибо сия единая единица без образа и без свойства. Вот почему, если Богу когда-нибудь будет суждено в нее проникнуть, то это должно Ему стоить всех Его Божественных имен и Его личных свойств. Все сие целиком Он должен будет оставить во вне, если Ему надлежит проникнуть туда. Но если Он — простая единица, без всяких образов и свойств, то Он — не Отец, не Сын и не Святой Дух в собственном смысле и все же Он — нечто, каковое ни то и ни это.

А ну-ка взгляните: если Он един и прост, то внидет в это единое, именуемое мною крепостцой в душе, а иначе Ему туда никоим образом не войти; лишь так Он пройдет и останется там. В этой части душа подобна Богу и более никак. То, что я сказал вам, истинно. В свидетели сему я призову истину, а мою душу поставлю в залог.

Чтобы и мы стали той крепостцой, в которую взошел Иисус и где был принят, и чтобы Он вечно в нас пребывал тем образом, как я говорил, в этом помоги нам Боже. Аминь.

ПРОПОВЕДЬ 3

Когда Петр был вызволен из уз своего заточения могуществом всевышнего Бога, то он сказал: «Теперь я воистину знаю, что Бог послал мне Своего Ангела и избавил меня от власти Ирода и от рук врагов».

Теперь обратим сие слово и скажем: так как Бог послал мне Своего Ангела, я воистину познаю. «Петр» означает то же, что познание. И я уже много раз говорил: знание и разум объединяют душу с Богом. Разум проникает в чистое бытие, познание шествует перед ним, оно стремится вперед и прорывается внутрь, туда, где рождается единородный Сын Божий. Наш Господь говорит у Матфея, что никто не знает Отца, кроме Сына[263]. И учителя утверждают: познание следует из подобия[264]. Некоторые же учителя полагают, что душа сделана из всех вещей, раз она обладает способностью постигать все вещи[265]. Это звучит бессмысленно, и все-таки это действительно так. Учителя говорят: то, что мне надлежит познать, должно предстоять предо мной и уподобиться моему знанию[266]. Святые говорят, что в Отце — власть, в Сыне — подобие, в Духе же Святом — единение[267]. И посему, поскольку Отец предстоит непосредственно Сыну, а Сын Ему совершенно подобен, постольку Отца никто не может познать, кроме Сына.

И вот Петр сказал: «Теперь я воистину знаю». Почему здесь знаешь воистину? Да потому, что это Божественный свет, который никому не лжет; а еще потому, что здесь познают прямо и чисто, ни в чем не имея помех. Посему Павел глаголет: «Бог обитает во свете, к коему нельзя подступиться»[268]. Учителя говорят, что мудрость, которой мы здесь обучаемся, там с нами пребудет[269], но Павел полагает, что она упразднится. Один учитель говорит: чистое знание еще в этой жизни таит само по себе столь великую радость, что наслаждение от всех тварных вещей есть как бы ничто по сравнению с радостью, которую содержит в себе чистое знание[270]. И все же, как бы ни было благородно, оно представляет собою случайность; и как одно словечко в сравнении с целым миром мало, так вся мудрость, которой мы способны здесь научиться, мала в сравнении с обнаженной чистой премудростью. Потому-то Павел и говорит, что знание упразднится. Даже если оно останется, то уподобится какой-нибудь дурочке и станет таким, словно его вовсе нет по сравнению с чистой премудростью, которую там познают. Третья (причина), почему здесь воистину познают, заключается вот в чем. Вещи, созерцаемые в нашем мире как изменчивые, там постигаются как неизменные, и там постигают их вполне нераздельными и сущими друг подле друга, ибо что тут далеко, то там близко, ибо все вещи соприсутствуют там друг другу. Что происходит в первый и в последний день, то там случается одновременно.

«Теперь я воистину знаю, что Бог послал мне Своего Ангела». Когда Бог посылает душе Своего Ангела, она становится воистину знающей, недаром Бог доверил Петру ключ, ибо «Петр» обозначает не что иное, как знание. Ведь знание обладает ключом и открывает и входит внутрь и прорывается и обретает Бога неприкровенным и потом сообщает своей спутнице, воле, то, что уже получило, хотя оно имело волю при себе и до этого; ибо чего я хочу, того и ищу. Познание шествует впереди. Оно — княгиня; оно ищет владычества в высшем и наиболее чистом и передает его душе, душа — далее естеству, естество же — всем телесным чувствам. Душа столь благородна в своем высшем и чистом, что учителя не могут ей подобрать имени. Они называют ее «душой», поскольку она дает бытие телу[271]. Учителя говорят, что после первого извержения Божества, когда из Отца извергся Сын, наиболее подобным Богу был сотворен Ангел[272]. И это действительно так. В своей высшей части душа уподоблена Богу, но Ангел являет собой еще большее подобие Ему; все, что есть в Ангеле, подобно Богу. Поэтому Ангел посылается душе, дабы возвести ее обратно в тот самый образ, которому он уподоблен, ведь познание проистекает из подобия. И поскольку душа имеет способность познавать все вещи, она никогда не успокоится, пока не придет в первый образ, в котором все вещи едины. Там, то есть в Боге, она обрящет покой. В Боге ни одно творение не благородней другого.

Учителя говорят: бытие и сознание полностью совпадают[273], ибо чего нет, того не знают, что же в наибольшей мере обладает бытием, то и познается в наибольшей мере. Поскольку же Бог имеет превосходящее все бытие, постольку Он превосходит и всякое знание, как я говорил позавчера в последней проповеди, что душа восхищается в первую чистоту, в образ пречистой сущности, и там она наслаждается Богом, еще прежде того, как Он облекся в Истину и Знание, когда отлагается всякая возможность наречения имен. Там она познает наичистейшим образом, там она воспринимает Бытие в совершенной соразмерности (с тем, что оно есть). Об этом говорит Павел: «Бог обитает во свете, к коему нельзя подступиться». Он есть пребывание в Своей чистой сущности, в которой нет никакой примеси. Что имеет что-то случайное, то должно отступиться. Он есть чистое стояние-в-Себе-Самом, где нет ни этого, ни того, ибо что находится в Боге, то и есть Бог. Некий языческий учитель глаголет: те силы, что парят ниже Бога, имеют основание в Боге; пребывая в себе, они все же имеют опору в Том, Который не имеет ни начала, ни конца, ведь в Него не может проникнуть ничто постороннее[274]. И вот вам свидетельство этому в небе: оно не может оказаться под каким-либо воздействием чуждым (для себя) образом.

И выходит так. Что приближается к Богу, то изменяется. Как бы оно ни было ничтожно, если мы поднесем его к Богу, оно откажется от себя самого. Вот вам пример: если у меня есть мудрость, то я не являюсь все-таки ею самой. Я могу приобрести мудрость, и могу ее потерять. Но что есть в Боге, то и есть Бог; это не может от Него отпасть. Это изменяется в Божественное естество, ибо Божественное естество столь могуче, что все, что находится в нем, либо вполне преобразится в него, либо полностью пребудет снаружи. Не чудесно ли это? Если Бог преображает в Себе столь малоценные вещи, то как вы думаете, что Он сделает с душой, которую почтил образом Себя Самого?

Дабы мы достигли сего, помоги нам, Боже. Аминь.

ПРОПОВЕДЬ 4

Святой Иаков говорит в Послании: «Всякое даяние доброе и всякое совершенство нисходит свыше, от Отца светов».

Обратите внимание! Вам следует это знать: те люди, что предают себя Богу и ищут со всем тщанием лишь Его воли, — что бы Бог такому человеку ни дал, сие (для него) самое лучшее. Будь в этом уверен, как в том, что Бог жив, сие волей-неволей должно быть наилучшим, и не может быть другого пути, лучшего, чем этот. И если случится, что иное все-таки покажется лучшим, то для тебя оно не столь хорошо, ибо Бог выбрал сей путь, а не другой путь, и этот путь поневоле должен быть для тебя самым хорошим. Пусть это будет тяжелой болезнью или бедностью, или голодом, или жаждой, или чем-то еще, — то, что Бог тебе посылает или не посылает либо что Бог тебе подает или не подает, все это для тебя наилучшее. Пусть это будет благоговением или внутренним умилением и у тебя нет ни того, ни другого, — есть ли у тебя или нет, положи в своем сердце: во всем искать Божьей славы, и что пошлет Он тебе, то наилучшее.

Теперь ты, возможно, мог бы сказать: откуда мне знать, есть или нет на это воля Бога? Знайте: если бы на это не было Божьей воли, то этого и не было бы. Вот у тебя нет ни болезни, ни чего-то другого, а Бог желает, чтобы это было. И когда ты узнаешь, что на сие есть произволение Божье, то тебе нужно возыметь столь великое наслаждение и удовольствие в этом, что уже никакое мучение ты не будешь воспринимать как мучение. Дойдет ли дело до высшей степени страдания, и на тебя выпадет изрядная доля мучения и горя, оно обернется в свою противоположность, ведь тебе нужно получать его от Бога как наилучшее, потому что оно поневоле и должно быть твоим наилучшим. Ибо бытие Бога зависит от того, что Он хочет лучшего. Посему и я должен хотеть того же и ничто не должно мне нравиться больше. Если бы был человек, которому я очень хотел бы понравиться, и если б я наверное знал, что тому человеку я нравлюсь больше в сером платье, чем в каком-то другом, каким бы хорошим ни было это другое, то нет никакого сомнения, что это платье было бы мне милей и дороже, чем любое иное, сколь угодно прекрасное. А если бы так получилось, что я хотел бы понравиться каждому, и знай я, что сей каждый любит именно это, в словах ли или поступках, то я сделаю именно это, а не другое. Ей-ей, проверьте самих себя, как обстоит дело с вашей любовью! Если вы любите Бога, то вам ничто не будет милей того, что Ему нравится больше всего и дабы Его воля вполне свершилась над нами. Сколь бы тяжким ни казалось горе или нестроение, если ты не испытываешь в нем столь же великой отрады, то это неправильно.

Я обычно говорю одно словечко и оно верно: во всякий день мы восклицаем и взываем в «Отче наш»: «Господи, да будет воля твоя»! Когда же по Его воле случается, то мы охотно гневаемся и остаемся Его произволением недовольны. А ведь что бы Он ни делал, должно быть нам по сердцу больше всего. И кто это воспринимает как наилучшее, тот пребывает во всех обстоятельствах в полном покое. А вам порой кажется и вы говорите: «Ах, если бы получилось иначе, то было бы лучше» или: «Если бы вышло не так, то, возможно, случилось бы лучшее». Пока так тебе кажется, ты никогда не стяжаешь покоя. Тебе надо сие воспринять как наилучшее. Таково первое значение этих слов.

Но есть еще одно значение, подумайте-ка хорошенько о нем! Святой Иаков глаголет: «всякое даяние». Что — наилучшее и высшее, то и является в подлинном и собственном смысле даянием. Бог ничего не дает столь охотно, как большие дары. Однажды на этом месте я говорил, что Бог даже с большей готовностью прощает большие грехи, нежели малые. И чем они больше, тем Бог охотней и быстрей их прощает. Не иначе обстоит дело с благодатью и дарами и добродетелью: чем больше они, тем охотней Бог их подает, ибо Его естеству свойственно давать большее. И поэтому, чем вещи ценней, тем их больше. Самые благородные творения — это ангелы, и они сплошь духовны и не имеют при себе никакой плоти, они наиболее многочисленны и их больше, чем всех телесных вещей, вместе взятых[276]. Великие вещи по преимуществу именуются «дарами», они укоренены в Боге подлинно и глубочайшим образом.

Однажды я сказал: что в собственном смысле может быть выражено словом, то должно идти изнутри и двигаться посредством внутренней формы, а не идти снаружи внутрь; нет, изнутри оно должно двигаться вовне. Это подлинно живет в сокровенном души. Там тебе соприсутствуют все вещи, они внутри живут и ищут и находятся в лучшем и наивысшем. Почему же ты этого не замечаешь? Потому что тебя нет в твоем доме. Чем благородней нечто, тем оно более обще. Чувство я имею наравне с животными, а жизнь — наряду с деревьями. Бытие же во мне еще глубже, оно у меня общее со всеми творениями. Небо больше всего, что лежит ниже него, поэтому оно благородней. Любовь благородна, так как она простирается на все.

Тяжелой кажется заповедь нашего Господа, что ближнего нужно возлюбить так же, как себя самого[277]. Невежественные люди обычно говорят, это-де следует разуметь так: их (ближних) надо любить за то же достоинство, за которое любишь себя самого. Нет, это неверно. Ближних надо любить столь же сильно, как себя самого, и это не тяжело. Если вы над этим поразмыслите, то (поймете, что) любовь — более достойная награда, нежели заповедь: заповедькажется тяжкой, а награда желанна. Кто любит Бога — как Его должно и подобает любить, хочется того или нет, и как Его любят все твари, — тому нужно любить ближнего своего как себя самого и радоваться его радостям как своим и искать его чести подобно своей (и любить) дальнего как ближнего своего. И тогда во всякое время пребудешь в радости, чести и достатке, словно ты уже в Царстве Небесном, и будешь радоваться чаще, чем если бы радовался лишь своим радостям. И знайте наверное: если твоя честь приносит тебе большее удовольствие, чем чужая, то это неправильно.

Знайте, до тех пор пока ты ищешь свое, тебе ни за что не найти Бога, потому что ты ищешь не только Его; — ты ищешь чего-то наряду с Богом, поступая так, словно делаешь из Бога свечу, чтобы с ней найти что-то (еще). Но когда вещь, которую искали, находят, свечу отбрасывают прочь. Не иначе поступаешь и ты. Что бы ты ни искал наряду с Богом, все это ничто, чем бы то ни было: потребной ли вещью или наградой, или сокровенными чувствами, или чем-то иным. Ты ищешь ничто и потому находишь ничто. Причиной того, что ты ничего не находишь, является то, что ты ищешь ничто[278]. Все творения суть чистое ничто. Я не скажу, что они малоценны или вообще являются чем-то, они — чистое ничто; что не имеет бытия, то и есть ничто. Творения не имеют бытия, ведь их бытие парит в присутствии Божьем. И если Бог отвернется хотя бы на единый миг от вещей, они превратятся в ничто. Я иногда говорил и это подлинно так: кто получит целый мир в придачу к Богу, тот будет иметь не больше, чем если бы обладал одним только Богом. Все творения имеют без Бога не больше (бытия), чем комар имеет без Бога, именно столько же, ни меньше ни больше.

Ну ладно, а теперь прислушайтесь к истинному слову. Если бы какой-нибудь человек отдал тысячу марок золотом, чтобы на них построили церкви и монастыри, то это было бы великое дело! Но гораздо больше отдал бы тот человек, который тысячу марок ни во что бы не ставил. Сей свершил бы гораздо большее дело, чем первый. Когда Бог создал творения, они были столь тесными и малоценными, что Он в них не мог пошевелиться. А вот душу Он создал такой сообразной и подобной Себе, чтобы суметь душе дать Себя; но что Он дает ей кроме того, на то она не взирает. Бог должен дать мне Себя в такую же собственность, какой является Сам для Себя, иначе мне ничего не достанется и меня не порадует. Кто хочет вполне воспринять Бога, тому в полной мере следует отказаться от себя и полностью выйти из себя самого. И тогда ты получишь от Бога все, что Он имеет, в такую же собственность, как имеет Он Сам и наша Госпожа и все, кто пребывает в Царстве Небесном: все это принадлежит им равно и подлинно. И те, кто точно так же из себя вышел и оставил себя, должны воспринять столько же и не меньше.

Третья часть (библейского изречения): «от Отца светов»[279]. Произнося слово «отец», помышляют о сыновстве; слово «Отец» указует на чистое порождение и означает жизнь всех вещей. Отец порождает Своего Сына в вечном осознании (Себя). И точно так же Отец рождает Своего Сына в душе как в Своем естестве и рождает Сына для души как ее собственность. Его бытие зависит от того, порождает ли Он в душе Своего Сына, хочет Он того или нет. Один раз меня спросили: что делает Отец в небесах? Я ответил: Он рождает Своего Сына, и это дело Ему так нравится и так приятно, что Он никогда ничего другого не делал, как только порождал Своего Сына, и оба Они изводят из Себя Духа Святого как зеленую ветвь. Где Отец рождает во мне Своего Сына, там я Тот же Сын и не другой. Мы, конечно, различаемся по человеческому естеству, но тут я Тот же Сын и не другой. «Где мы — сыны, там и истинные наследники»[280]. Кто знает истину, тот разумеет, что слово «отец» содержит в себе чистое порождение и обладание сыном. Посему мы здесь в том же Сыне и суть тот же Сын.

А теперь обратите внимание на слова: «нисходит свыше». Недавно я вам говорил: кто хочет воспринимать свыше, тот по необходимости должен находиться в подлинном смирении внизу. И знайте: воистину, кто не сошел в совершенную глубину, тому ничего не достанется и тот ничего не получит, сколь бы ничтожно то ни было. Если ты оглядываешься на себя или на что-нибудь либо на кого-нибудь, то ты не пребываешь внизу и ничего не получишь[281]; а если будешь совершенно внизу, то стяжаешь изрядно и изобильно. Давать присуще естеству Бога, и Его бытие зависит от того, дает ли Он нам, если мы пребываем внизу. И если нас внизу нет и мы ничего не принимаем, то совершаем насилие над Ним и убиваем Его. Пусть мы не можем этого осуществить в отношении Бога, но можем по отношению к себе и насколько нас это касается. Дабы предоставить Ему все это (т.е. возможность давать), смотри за тем, чтобы ставить себя в подлинном смирении ниже Бога, а Бога вознести в твоем сердце и в твоем постижении. «Господь Бог наш послал в мир Своего Сына»[282]. Как-то я говорил именно здесь: Бог послал Своего Сына душе, когда исполнилось время, — когда она превзошла всякое время. Когда душа освобождается от времени и пространства, тогда Отец посылает душе Своего Сына. Это-то и означают слова: «Всякое даяние доброе и всякое совершенство нисходит свыше, от Отца светов». Чтобы и нам быть готовыми принять даяние доброе, в этом да поможет нам Бог, Отец светов. Аминь.

ПРОПОВЕДЬ 5а

Святой Иоанн говорит: «Любовь Бога к нам открылась в том, что Он послал в мир Сына Своего, чтобы мы получили жизнь через Него» и с Ним. И так наша человеческая природа была непомерно возвышена посредством того, что пришел Вышний и принял на Себя человеческое естество.

Некий учитель сказал: когда я помышляю о том, как наша природа возвышена над творениями и восседает в небесах выше ангелов и восхваляется ими, то мне хочется в сердце моем премного возрадоваться, потому что Иисус Христос, мой милый Господь, отдал мне в собственность то, что имел у Себя[284]... Еще же он (учитель) говорит, что во всем том, что Отец некогда сообщил Своему Сыну Иисусу Христу в человеческом естестве, Он призрел на меня раньше и возлюбил меня больше Него и дал мне сие прежде Него. Как это? Он сообщил Ему ради меня, ибо я имел в оном нужду. Сообщая Ему, Он имел в виду и меня и дал мне так же, как и Ему. Я не изымаю отсюда ничего: ни единения, ни святости Божества и ничего остального; все, что Он Ему некогда дал в человеческом естестве, мне не более чуждо и от меня не дальше, чем от Него. Ведь Бог не может дать мало; Он должен давать все или ничто. Его дар очень прост и совсем без деления и существует вне времени и не иначе, как в вечности. Будьте уверены, как в том, что я жив: если нам нужно, чтобы Он нас принял, то мы должны быть возвышены над временем в вечности. В вечности все вещи единовременны. Что надо мной, то мне так же близко и так же находится передо мной, как и то, что рядом и стоит подле меня. И здесь получим мы то, что от Бога должны получить. И еще: Бог не познает ничего, кроме Себя, Его око направлено лишь в Себя Самого. То, что Он видит, Он видит только в Себе. Вот почему Бог нас не видит, когда мы во грехах. Потому-то насколько мы в Боге, настолько Он нас познает, то есть, насколько мы без грехов. И все дела, которые когда-либо совершил наш Господь, Он столь полно отдал мне в собственность, что для меня они не менее ценны, нежели мои дела, которые я совершаю. Но если нам всем одинаково свойственно и одинаково близко все Его благородство, мне, как и Ему[285], отчего же тогда не получаем мы равного? Ах, да поймите же! Если желаешь прийти к этому дару: равно стяжать оное благо и всеобщее и всем людям одинаково близкое человеческое естество, то по необходимости нужно, чтобы — как в человеческом естестве не существует ничего чужого, ничего дальнего и ничего ближнего — ты стоял в человеческом общежитии равно, себе самому не ближе, чем к кому-то другому. Тебе надо любить всех людей как себя, и одинаково уважать и принимать. Что случится с другим, будь то злым или добрым, это должно быть для тебя, словно происходит с тобой.

Ну а теперь второй смысл: «Он послал Его в мир». Давайте (под ним) поймем большой мир, на который взирают ангелы. Каковы мы должны быть? Со всей нашей любовью и со всем нашим стремлением, мы должны быть такими, как говорит святой Августин: что человек любит, тем он становится в любви. Сказать ли нам теперь: если человек любит Бога, то он и становится Богом? Это звучит, как будто бы ересь. В любви, которую дарует человек, не бывает двоих, но бывает одно и единство. В любви я в большей степени Бог, нежели пребываю в себе. Пророк говорит: «Я сказал: вы — боги, и сыны Всевышнего». Кажется удивительным, что таким образом можно стать Богом в любви; в вечной истине это, однако же, истинно. Наш Господь Иисус Христос подтверждает сие[286].

«Он послал Его в мир». «Mundum» переводится, в соответствии с одним из значений, как «чистое»... Заметьте! У Бога нет более подходящего места, чем чистое сердце и чистая душа. Здесь Отец рождает Своего Сына так же, как рождает Его в вечности, ни больше, ни меньше. Что есть чистое сердце? То сердце чисто, которое отстранено и отрешено от всех творений, ведь все творения оставляют пятна, ибо они суть ничто. Ничто же есть недостача и пятнает душу. Все творения суть ничто; ни ангелы, ни твари не являются чем-то. Они ... и пятнают[287], так как сделаны из ничто. Они суть и были ничто. Что всем творениям противно и приносит скорбь, так это ничто. Положи я на мою руку тлеющий уголь, он причинит мне страдание. Это все только из-за ничто... Если мы не освободимся от ничто, то не будем свободны.

А теперь: «Мы получили жизнь в Нем» (и) с Ним. Нет ничего, что в такой мере желанно, как жизнь. Что есть моя жизнь? То, что движимо изнутри себя самое. А безжизненно то, что движимо извне. Если мы живем с Ним, то нам нужно изнутри вместе действовать в Нем, так, чтобы не действовать извне... Мы должны быть движимы из того, из чего мы живем, то есть через Него; мы можем и должны действовать изнутри принадлежащего нам. Итак, если мы будем жить в Нем или через Него, то Он будет принадлежать нам, и мы будем творить из принадлежащего нам... Как Бог все вещи творит из принадлежащего Ему и через Себя Самого, так и нам надо творить из принадлежащего нам, каковым Он является в нас. Он есть то, что принадлежит нам. вполне, и в Нем принадлежат нам все вещи. И все, что имеют все ангелы и все святые и наша Госпожа, то в Нем принадлежит мне; и оно мне не более чуждо и от меня не дальше, чем то, что имею я сам. Все вещи равно принадлежат мне в Нем. Если мы войдем в это принадлежащее нам, так что все вещи станут нашими, то мы должны Его равно воспринимать во всех вещах, в одном не больше, чем в другом, ибо Он равно присутствует во всех вещах.

Бывают люди, которые почитают Бога лишь одним способом, и никаким другим, и они хотят обладать Богом не иначе, как в погружении (в себя), и не в чем ином. Пусть будет так, но в этом нет правды. Кто хочет воспринимать Бога правильно, тот должен одинаково воспринимать Его во всех вещах — в утеснении как в благополучии, в слезах как в радости. Везде Он должен быть для тебя одинаков. Если ты полагаешь, что не имеешь (достаточно) благоговения или тщания, хотя и не заслужил этого смертным грехом, и что потому, что в тебе нет благоговения и тщания, не имеешь ты Бога, и тебе сего жаль, то именно это и будет теперь (твоим) благоговением и (твоим) тщанием. Потому-то вам не следует полагаться на какой-то единственный способ, ведь Бог — ни это, ни то — не присутствует в способе. Вот почему те люди, что так приемлют Бога, неправы в отношении Него. Они принимают способ[288], не Бога. Поэтому храните сие слово, дабы вам в чистоте помышлять о Боге и искать Его. Какие способы выпадут на вашу долю, теми будьте довольны, ибо ваш взор должен быть направлен только на Бога и ни на что иное. Что вы тогда воспримите охотно или с неудовольствием, то и будет правильно; и знайте, что по-другому будет совершенно неверно. Те запихивают Бога под лавку, кто хочет иметь так много способов[289]. Будь это плач, воздыхание и подобное многое, все это — не Бог... Выпадет вам это на долю — берите и оставайтесь довольны. Если сего не случится, опять-таки будьте довольны и примите то, что Бог в настоящее время вам хочет послать, и пребывайте в смиренном отречении и уничижении и всегда помышляйте о том, что вы не достойны какого бы то ни было блага, которое вам Бог мог бы подать, если бы пожелал.

Таким образом истолковано слово, которое пишет святой Иоанн: «Любовь Божья к нам открылась в том...». Если бы мы были такими (т.е. как сказано выше. — М.Р.), то сие благо открылось бы в нас; а что оно скрыто от нас, в этом нет чьей-либо вины, кроме нашей. Мы (сами) — причина всех наших препятствий. Храни себя от себя самого, и тогда ты себя хорошо сохранишь. Если случится так, что мы сего не пожелаем принять, то Он нас для этого все же избрал. Не примем мы этого, будем раскаиваться и нам это вменится в вину. Что мы не дошли туда, где стяжается оное благо, зависит не от Него, но от нас (...)[290].

ПРОПОВЕДЬ 5b

«В том открылась любовь Божья к нам и явилась на нас, что Бог послал в мир единородного Сына Своего, чтобы мы жили с Сыном и в Сыне и через Сына»; — ибо, воистину, нет правды в тех, кто ныне не живет через Сына.

Если бы сейчас был где-нибудь богатый король, который имел прекрасную дочь, и если бы он выдал ее за сына бедного человека, то все те, кто принадлежит к этому роду, стали бы возвышены и облагорожены. Один учитель говорит: Бог стал человеком, и тем возвышен и облагорожен целый человеческий род. И мы можем немало радоваться, что Христос, наш брат, собственной силою вознесся над всеми ликами ангелов и сел одесную Отца[292]. Сей учитель сказал верно, но я бы, по правде сказать, за это немногое дал. Что мне оттого, что у меня имеется брат, который богат, притом, что сам я бедняк? И что мне оттого, что у меня имеется брат, и брат этот мудр, а я при этом — дурак?

Я скажу другое и скажу более важное: Бог не только стал человеком, но также воспринял на себя человеческое естество.

Учителя обычно говорят, что все люди одинаково благородны по природе[293]. Но я скажу истинно: то благо, коим обладали святые и Мария, мать Бога, а равно Христос, по Своему человечеству, все оно принадлежит мне в моем естестве. Теперь вы могли бы меня спросить: если в этом естестве я имею все, что Христос по Своему человечеству мне сумел сообщить, почему в таком случае нужно превозносить и почитать Христа как нашего Бога и нашего Господа? Да потому, что Он был к нам послан от Бога и принес нам наше блаженство. Блаженство, которое Он нам принес, оно было нашим. Там, где Отец, в глубочайшем основании, рождает Своего Сына, присутствует сие (человеческое) естество. Оное естество едино и просто. Тут можно что-то измыслить или прибавить, но тогда это уже не будет Единым.

Я скажу другое и скажу более сложное: кто хочет пребывать непосредственно в наготе этого естества, тому нужно выйти из всего, ему лично присущего, так, чтобы человеку, который находится по ту сторону моря и которого он никогда не видел в глаза, искренне желать такого же блага, как человеку, который при нем и является его доверенным другом. До тех пор, пока себе лично ты желаешь больше блага, чем человеку, которого никогда не видал, в тебе нет, воистину, правды, и ты еще никогда, ни на единый миг не погружался в оное простое основание. Возможно, что в отвлеченном образе ты созерцал истину (как бы) в неком подобии, но это не самое лучшее.

И еще: у тебя должно быть чистое сердце, ибо только то сердце и чисто, которое уничтожило (для себя) все сотворенное. В-третьих, тебе надлежит быть свободным от ничто. Задаются вопросом: что горит в аду? Учителя единодушно утверждают: горит своеволие[294]. А я скажу, что в аду на самом деле горит ничто. Взгляни-ка на пример! Вот берут тлеющий уголь и кладут на мою руку. Если скажу я, что уголь жжет мою руку, то я по отношению к нему буду неправ. Если же мне действительно нужно назвать то, что меня жжет, то это делает ничто, ведь уголь имеет в себе нечто такое, чего нет в моей руке. Смотрите: вот такое-то ничто и жжет меня. Но если бы моя рука имела в себе все то, что является огнем, и то, что он может сотворить, то она имела бы вполне огненную природу... И возьми тогда хоть весь огонь, который когда-либо горел, и вытряси его на мою руку, то он меня нимало не мучил бы. Подобным же образом рассуждаю я и теперь: поскольку Бог и все, кто стоит перед лицем Бога, имеют в себе в истинном блаженстве нечто такое, чего не имеют те, что отделены от Него, то уже одно это самое не (ничто)[295] мучает находящиеся в аду души много больше, чем своеволие или какой-то огонь. Я скажу правду: чем больше у тебя имеется от ничто, тем более ты несовершен. А посему, хотите ли быть совершенны, тогда станьте свободны от ничто!

Об этом говорит изречение, которое я привел: «Бог послал в мир единородного Своего Сына». Его вы не должны понимать применительно к внешнему миру, что Он-де ел с нами и пил, его следует вам принимать применительно к внутреннему миру. Как истинно рождает Отец естественным образом Своего Сына в Своем простом естестве, так истинно Он рождает Его в самом сокровенном души; и это есть внутренний мир. Здесь основание Бога — мое основание, а мое основание — основание Бога. Здесь я живу изнутри моего личного, как и Бог живет изнутри Своего личного. Кто в оное основание когда-то попал хотя бы на единственный миг, тому тысяча марок красного чеканного золота — как подделанный геллер. Из оного сокровенного основания ты должен творить все твое дело без (всякого) «почему». Истинно говорю: пока ты творишь свое дело ради Небесного Царства или ради Бога или ради вечного блаженства, исходя из внешних причин, нет в тебе правды. Тебя, конечно, можно принять и таким, но это не самое лучшее. Ибо воистину, если кто-то надеется в сосредоточенности на себе, благоговении, сладостном восхищении и особом осиянии благодатью стяжать от Бога больше, чем при огне кухонной печи или в хлеву, то ты поступаешь не иначе[296], как если бы взял Бога, обмотал Ему плащ вокруг головы и запихнул Его под скамью. Потому что тот, кто ищет Бога определенным способом, принимает способ и покидает Бога, сокрытого в способе; тот же, кто ищет Бога без способа, принимает Его таковым, каков Он в Себе. И этот человек живет с Сыном, и он есть сама жизнь[297]. Спрашивай у жизни хоть тысячу лет — «почему ты живешь?», если бы она могла отвечать, то сказала бы не иное, как: «Я живу, потому что живу». Так получается по причине того, что жизнь живет из собственного основания и источается изнутри своего. Поэтому она живет без всякого «почему», живя (ради) себя самое. Если спросить праведного человека, который действует изнутри своего основания: «Почему ты делаешь свое дело?», и он должен будет отвечать без обиняков, то скажет: «Я делаю, потому что делаю».

Где кончается тварь, там начинается Бог. Бог желает от тебя всего лишь того, чтобы ты вышел из себя самого, живущего тварным способом (бытия)[298], и позволил Богу быть Богом в тебе. Самый малый образ твари, который когда-нибудь изобразится в тебе, также велик, как велик Бог. Почему? Потому что он заслонит от тебя целого Бога. Именно там, где входит картинка, удаляется Бог и все Его Божество. Там же, где картинка уходит, Бог входит внутрь. Бог очень хочет того, чтобы ты вышел из себя самого и своего тварного способа (бытия), словно все Его блаженство от этого зависит. Ну так вот, милый человек, чем тебе повредит, если ты Богу позволишь, чтобы Бог стал Богом в тебе? Выйди полностью из себя самого ради Бога, тогда Бог из Себя Самого полностью выйдет ради тебя. Если сии оба выйдут, тогда то, что останется, будет простой единицей. В этой Единице Отец порождает Своего Сына в сокровенном источнике; там расцветет Святой Дух, и там в Боге явится воля, и она принадлежит душе. Пока воля остается неприкасаемой всеми творениями и всем сотворенным, воля остается свободна. Христос говорит: «Никто не взойдет на небо, кроме того, кто сошел с небес»[299]. Все вещи созданы из ничто; потому их истинное происхождение — это ничто. До тех пор, пока сия благородная воля имеет склонность к творениям, она расплывается с творениями в их ничто.

Возникает вопрос: растекается ли оная благородная воля столь (далеко), что не может вернуться назад? Учителя сообща утверждают, что ей никогда не вернуться назад, так как она утекла вместе со временем[300]. А я говорю: когда бы ни отошла оная воля вспять от себя самое и всего сотворенного хотя бы на один только миг в свой первый исток, она воспрянет в своем подлинном виде и пребудет свободной. И в этом мгновении будет наверстано все упущенное время.

Люди часто обращаются ко мне: «Помолитесь за меня». Я же думаю: почему вы выходите вовне? Отчего не остаетесь в себе и не стяжаете своего блага? Вы ведь всю истину по существу несете в себе!

Чтобы мы воистину смогли остаться внутри, чтобы и мы всей истиной могли обладать без посредства и в подлинном блаженстве, в этом помоги нам, Боже. Аминь.

ПРОПОВЕДЬ 6

«Праведники будут жить вечно и их награда у Бога». Ныне внимательно вдумайтесь в смысл этого слова. Пусть он прост и общепонятен, но зато и весьма примечателен и сулит многие блага.

«Праведники будут жить». Кто такие суть праведники? — Одно писание говорит: «Праведен тот, кто дает каждому, что тому причитается»[302], воздает Богу то, что Его, святым же и ангелам то, что их, и ближнему то, что ему подобает.

Богу принадлежит слава. Кто такие суть те, кто славит Бога? Те, кто полностью вышел из себя самое и ни в каких вещах вовсе не ищет ничего своего, каким бы то ни было, большим или малым, кто не взирает на что-либо ниже себя, выше себя, подле себя, и ни на что у себя, кто не ищет ни благ, ни чести, ни покоя, ни радости, ни пользы, ни теплоты чувств, ни святости, ни награды, ни Небесного Царства, но отстранились от всего принадлежащего им — от таких людей имеет Бог славу, и они воистину прославляют Его и воздают Ему то, что Ему причитается.

Святым и ангелам надлежит воздавать радость. О, чудо из чудес! Способен ли человек в этой жизни давать радость тем, кто принадлежит жизни вечной? Конечно же, да! Всякий святой испытывает столь большое веселье и столь несказанную радость из-за всякого доброго дела. Из-за благого произволения или стремления имеют они столь великую радость, что никакие уста высказать не умеют, никакое сердце не может измыслить, сколь великую радость имеют они из-за этого. Отчего сие так? Оттого, что они возлюбили Бога безмерно и так Его любят[303], что им Его слава более желанна, чем свое блаженство. — И не одни только святые и ангелы, но и Сам Бог имеет от этого столь великую радость, словно в этом состоит Его блаженство; и Его бытие зависит от этого и Его достаточность, и Его благополучие. Ну, а теперь заметьте себе! Если бы мы захотели послужить Богу ни по какой другой причине, как только из-за великой радости, каковую имеют принадлежащие вечной жизни и сам Бог, то мы могли бы совершить это с охотой и всяческим тщанием.

Нужно также оказывать помощь тем, кто пребывает в чистилище, а равно содействие и (...)[304] тем, кто еще жив.

Подобный человек (который характеризовался выше. — М.Р.) праведен одним образом (wise); в другом смысле праведны те, кто принимает от Бога все вещи как равные, чем бы то ни было: большим или малым, радостным или печальным, — и все это равно, ни меньше ни больше, одно как другое. Если одно для тебя важней, чем другое, то нет в тебе правды. Тебе следует полностью отрешиться от своей воли.

Не так давно мне подумалось об одной вещи: если Бог не хотел бы как я, то я хотел бы как Бог. Многие люди хотят утверждать свою волю во всех вещах, но это порочно и имеет изъян. Другие (люди) — несколько лучше: они хотят того же, чего хочет Бог, и вопреки Его воле не хотят ничего. Если бы они были больны, то, пожалуй, желали бы, чтобы была воля Божья на то, чтобы им стать здоровыми. Посему, такие люди хотели бы, чтобы Бог скорее хотел согласно их воле, а не они — в согласии с Его. Это еще можно вынести, хотя и в этом нет правды. Праведники же вообще не имеют никакой воли: чего Бог желает — им все равно, как бы ни были велики невзгоды.

Праведники столь прилеплены к праведности, что случись так, что Бог не был бы праведен, они обратили бы на Него не больше внимания, чем на горошину, и стояли незыблемо в праведности, в такой мере выйдя из себя самое, что не взирали бы ни на адские муки, ни на радости Царства Небесного и ни на что остальное!.. Да, будь все страдание, которое переносят сущие в преисподней, люди и черти, или все страдание, которое когда-либо переносилось или будет перенесено на земле, — будь оно связано с праведностью, они на него не взглянули бы, столь близки они Богу и праведности. Праведному человеку нет ничего горше и тяжелее того, что противно праведности: когда он не во всех обстоятельствах[305] ровен. Как это? Если людей веселит одна вещь и печалит другая, то они суть не праведны. Нет же: раз они веселы в одно время, так уж пусть будут веселы и во все времена; если же они в одно время более, а в другое время менее радостны, то они в этом неправы. Кто любит праведность, тот столь крепко на этом стоит, что то, что он любит, является его бытием; никакая вещь не может его от этого оторвать, и ни на что другое он не взирает. Святой Августин говорит[306]: «Душа скорей находится там, где она любит, нежели там, где она дает жизнь». Это слово звучит просто и понятно всем, но мало кто понимает, что за ним кроется, и все же оно истинно. Кто вникнет в сие рассуждение о праведности и праведнике, тот поймет все, что я говорю.

«Праведники будут жить». Среди всех вещей нет вещи столь желанной и вожделенной, как жизнь. — И не бывает жизни столь плохой и тяжелой, чтобы человек не желал все-таки жить. В одном писании говорится[307]: чем ближе что-либо к смерти, тем оно отвратительней. Как бы ни тяжела была жизнь, она хочет жить. Зачем ты ешь? Зачем спишь? Затем, чтобы жить. Зачем ты стремишься ко благу и чести? Ты знаешь прекрасно. Но зачем ты живешь? Для того, чтобы жить; а жить для чего, ты все-таки не понимаешь. Жизнь сама в себе столь вожделенна, что человек стремится к ней ради нее самое. Те люди, что пребывают в аду в вечном страдании, и они не хотят потерять свою жизнь: ни нечистая сила, ни души, ибо их жизнь столь благородна, что она из Бога в душу течет без какого-либо посредства. И оттого-то, что она из Бога без посредства течет, хотят они жить. Что же есть жизнь? Бытие Бога есть моя жизнь... Если моя жизнь есть Божье бытие, то Божье бытие должно быть моим, и Божья сущность — моей сущностью[308], ни больше ни меньше.

Они живут вечно «у Бога», ровно при Боге, ни ниже, ни выше Него. Они творят все их дела при Боге, Бог же — при них. Святой Иоанн говорит: «Слово было у Бога»[309]. Оно было вполне вровень с Ним и было при Нем, ни под, ни над Ним, а равно Ему. Когда Бог создавал человека, то сотворил жену из ребра мужа, дабы она была ровней ему. Он не творил ее ни из головы, ни из ног, чтобы она не была ни ниже, ни выше[310], но равной... Так и праведная душа должна быть ровно при Боге и прямо у Бога, именно равной, ни под, ни над Ним.

Кто же суть те, кто таким образом равен? Те, что ничему не равны, лишь они равны Богу. Сущность Божья ничему не равна, в ней нет ни картины, ни формы. Души, таким образом равные (ей), им Отец дает равное и не удерживает от них ничего. Все, что Отец может дать, ровно то Он и дает этой душе, если, конечно, она равна себе не больше, чем чему-то другому; и она должна быть себе не ближе, чем чему-то другому. Своей собственной чести, своей выгоды и прочего, принадлежащего ей, она должна вожделеть и желать не больше чужой. Что бы ни принадлежало кому-то, то не должно быть ей ни чужим, ни далеким, будь оно злым или добрым. Вся любовь этого мира зиждется на себялюбии. Если ты оставил его, то ты покинул весь мир.

Отец рождает Своего Сына в Самом Себе, в вечности. — «Слово было у Бога и Бог был Слово»; Оно было Им же самим в той же самой природе. Но я скажу больше: Он родил Его в моей душе. Не только она у Него и не только Он у нее, нет же, Он в ней; и Отец рождает Своего Сына в душе тем же самым образом, каким рождает Его в вечности, и не иначе. Он должен так сделать, хочется Ему того или нет. Отец постоянно рождает Своего Сына. И я скажу больше того: Он рождает меня как Своего Сына и как Того же Самого Сына. Еще я скажу: Он рождает меня не только как Своего Сына, нет, Он рождает меня как Себя и Себя как меня и меня как Свое бытие и как Свое естество. В сокровенном источнике, отсюда я источаюсь в Духе Святом. Здесь одна жизнь и одно бытие и одно дело. Все, что ни делал бы Бог, то едино; вот почему Он рождает меня Своим Сыном без всякого различения. Мой природный отец — мне не отец в собственном смысле, отец лишь малой частью своего естества, и я отделен от него, будь он мертв или жив. Посему небесный Отец подлинно есть мне Отец, ибо я есмь Его Сын и от Него имею все то, что имею, и я — оный Сын и никакой другой. Так как Отец творит единое дело, Он делает меня Своим единородным Сыном без какого бы то ни было различения.

«Мы вполне преображаемся и преосуществляемся в Бога»[311]. Посмотри на пример. Тем же образом, как в таинстве хлеб преосуществляется в Тело нашего Господа. Сколько бы ни было хлебов, будет все-таки единое Тело. Точно также, если бы все оные хлебы преосуществились в мой палец, то был бы не больше, чем один-единственный палец. И если бы палец вспять преосуществился в оные хлебы, то его было бы так много, как их. Что преосуществляется в нечто иное, то становится с ним единым. У живого Бога, это воистину так; здесь нет никакого различия.

Отец непрерывно рождает Своего Сына. Когда Сын рожден, то Он уже ничего не берет от Отца; когда же Он только рождается, тогда получает. — Имея это в виду, нам не следует ждать чего-то от Бога, как от какого-нибудь чужака. Наш Господь говорил Своим апостолам: «Я назвал вас не рабами, но друзьями»[312]. Кто чего-то ждет от другого, тот — раб, а кто платит, тот — господин. Недавно я размышлял над тем, хотел бы я получить или пожелать что-либо от Бога. Об этом нужно хорошенько подумать, ведь если бы я от Бога что-нибудь брал, то я был бы под Богом как какой-нибудь раб, а Он в даянии был бы как господин. Но так не должно быть между нами в вечной жизни.

Я как-то говорил на этом же месте, и это подлинно так: если человек извне себя что-то стяжает или берет, то это неправильно. Бога нужно принимать и желать не как нечто вне меня самого, но как мое собственное и то, что во мне. А еще нужно служить и действовать не в силу какого-то почему: ни ради Бога, ни ради Его славы, ни ради иного, что находится вне, но только ради того, что составляет в человеке его собственное бытие и его собственную жизнь. Многие простые люди считают, что Бога следует созерцать так, будто Он стоит тут, а они там. Это не верно. Бог и я, мы — одно... В познании я принимаю Бога в себя, в любви я вхожу в Бога. Некоторые полагают, что блаженство заключается не в познании, а только в воле. Они не правы: если бы оно заключалось лишь в воле, то речь не шла бы уже о едином. Действие и становление суть одно. Где плотник не действует, там не появляется дом. Где лежит топор, там покоится и становление. Бог и я, мы — одно в этом действии: Он действует — я возникаю. Огонь преобразит в себе то, что в него полагают, и это становится его естеством. Дерево не преображает в себе огня, но огонь преображает в себе древесину. Так и мы преобразимся в Бога, так что познаем, каков Он есть[313]. Святой Павел глаголет: «Мы познаем так, словно я Его и Он меня»[314], не меньше, не больше, но совершенно равно. «Праведники будут жить вечно и их награда у Бога» совершенно равна.

Чтобы и нам возлюбить праведность ради нее самое и Бога без всякого почему, в этом помоги нам, Боже. Аминь.

ПРОПОВЕДЬ 7

Пророк говорит: «Господи, сжалься над народом, который в Тебе». Наш Господь отвечал: «Уврачую отпадение их и возлюблю их по благоволению»[316].

Я приведу изречение: «Фарисей просил нашего Господа вкусить с ним пищи», и «Наш Господь молвил женщине: vade in расе, войди в мир»[317]. Благо тому, кто от мира идет в мир, это похвально, хотя этого и недостаточно; надо бежать в мир, (но) в мире нельзя начинать. Бог желает сказать: нужно быть пересаженным в мир и быть втолкнутым в мир и надо заканчивать в мире. Наш Господь говорил: «Лишь во Мне вы имеете мир»[318]. Ровно насколько ты в Боге, настолько же в мире. Если нечто находится в Боге, то находится в мире; если выходит из Бога, пребывает вне мира. Святой Иоанн говорит: «Все, что родилось от Бога, побеждает мир»[319]. Что родилось от Бога, то взыскует мира и бежит в мир. Вот почему Он и сказал: «vade in расе, беги в мир». Тот, кто находится в беге и пребывает в постоянном бегу, а именно в мир, сей есть небесный человек. Небо бежит постоянно вокруг, и в беге оно ищет мира.

Заметьте-ка: «Фарисей просил нашего Господа вкусить с ним пищи». Пища, которую я ем, так объединяется с моим телом, как мое тело с моею душой. Тело и душа, они объединены в одном бытии, но не в одном действии, — (не так), как моя душа; эта объединяется с глазом в одном действии, то есть, когда он созерцает. Итак, та еда, что я ем, имеет единое бытие с моим естеством, не объединяясь в едином деянии. Сие указует на великое единение, каковое мы должны иметь с Богом в бытии, а не в одном действии. Поэтому-то и просил фарисей нашего Господа, чтобы с Ним есть.

«Фарисей» означает того, кто отрешен и не ведает конца[320]. Принадлежащее душе должно быть полностью отделено. Чем благородней силы (души), тем больше они отделяются. Иные силы столь возвышены над телом и в такой мере отстранены от него, что действуют, очищая от внешнего и разграничивая. Один учитель сказал прекрасное слово: что хотя бы раз коснется телесного, то уже никогда туда не достигнет[321]... Другое (что обозначает слово «фарисей». — М.Р.) (заключается в том), что надобно быть отстраненным и отвлеченным и вовлеченным[322]. Отсюда следует то, что неученый человек способен любовью и стремлением стяжать себе знание и обучиться. А третье подразумевает, что надлежит не иметь окончания, нигде не завершать и не медлить, и так быть пересаженным в мир, что не знать ничего о раздорах, — столь глубоко такой человек бывает перенесен в Бога с помощью сил, которые испытали полную отрешенность. Поэтому пророк говорил: «Господи, сжалься над народом, который в Тебе».

Один учитель говорит: высшее дело, которое Бог когда-либо совершал во всех тварях, есть милосердие[323]. Самое тайное и вполне сокровенное, само то, что Он некогда сотворил в ангелах, имеет милосердие своим высшим пределом[324], — деяние милосердия, каковым оно пребывает в себе и каково оно в Боге. Что бы Бог ни творил, (Его) первое извержение, есть милосердие, но не то, которым Он покрывает человеку грехи и которым один человек милует прочих. Нет, учитель хочет сказать: высшее дело, совершенное Богом, есть милосердие. Некий учитель говорит: деяние милосердия столь свойственно Богу, что хотя истина, богатство и благость сообщают Ему имена — пусть одно в сравнении с другим именует Его более полно, — высшим деянием Бога остается все-таки милосердие[325]. Сие означает, что Бог переносит душу в наивысшее и чистейшее, что она способна принять: в простор, в море, в бездонное море; там-то творит Бог милосердие. Посему пророк говорил: «Господи, сжалься над народом, который в Тебе».

Что это за народ, который находится в Боге? Святой Иоанн говорит: «Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге и Бог в нем»[326]. Хотя святой Иоанн говорит, что любовь объединяет, однако любовь никогда не перенесет в Бога, разве что только скрепит (уже объединенное). Любовь соединяет в действии, не в бытии. Лучшие учителя уверяют, что разум очищает от всего внешнего и воспринимает Бога нагим, как пребывающее в самом себе чисто бытие. Познание проникает сквозь истину и благо, устремляется к чистому бытию и берет обнаженного Бога, когда Он еще без имен[327]. (Но) я скажу: ни познание, ни любовь не объединяют. Любовь воспринимает Самого Бога, покуда Он благ, — и отпади Бог от имени «благо», любовь никогда не могла бы двинуться дальше. Любовь воспринимает Бога под покровом, под одеянием. А разум поступает не так; разум берет Бога таким, как Он в нем познается. Но и он ни за что не постигнет Его в море Ему присущей бездонности[328]. Я говорю: над сими двумя, разумом и любовью, простирается милосердие. В высшем и наичистейшем, какое Бог только может соделать, Он творит милосердие.

Один учитель прекрасно сказал, что в душе присутствует нечто потаенное и скрытое и высоко вознесенное, куда не достигнут силы, разум и воля[329]. Святой Августин говорит: как неизреченно то, откуда в первом исхождении Сын исходит от Отца, так есть нечто весьма потаенное над оным первым исхождением, откуда исходят разум и воля[330]. Некий учитель, который лучше многих сказал о душе, говорит, что вся человеческая наука никогда не постигнет того, что есть душа в своем основании[331]. (Чтобы постичь), что представляет собою душа, для этого надобно сверхъестественное знание. Ибо мы ничего не знаем о том, откуда силы из души исходят в дела, об этом нам известно немногое, но этого недостаточно. — Что есть душа в ее основании, об этом никому не известно. Если об этом что-то возможно узнать, то сие должно быть сверхъестественным; сие должно источаться из благодати; там Бог творит милосердие. Аминь.

ПРОПОВЕДЬ 8

О мучениках читают, что «они умирали от меча». Наш Господь сказал Своим апостолам: «Блаженны вы, когда страдаете за имя Мое»[333].

Он говорит: «они умирали». Первое (когда сказуется. — М.Р.), что они суть мертвы, означает, что страдание в этом мире и в этом теле, подошло к концу. Святой Августин говорит: всякое страдание и тяготы труда завершаются, но награда, которую за них дарует Бог, пребывает вовек[334]. Кроме того нам следует помнить, что вся эта жизнь смертна, что не надо бояться никаких бед и трудов, угнетающих нас, ибо у них есть окончание. А в-третьих, нам надлежит держать себя так, словно мы умерли, дабы нас не касалось ни страдание, ни горе. Некий учитель утверждает, что неба ничто коснуться не может[335]; он имеет в виду, что тот человек есть человек горний, если для него все вещи не столь велики, чтобы коснуться его. Один учитель спрашивает: если все творения столь ничтожны, как же тогда получается, что они так легко отвращают от Бога? Ведь душа в своем наименьшем все-таки ценнее, чем небо и всякие твари. И отвечает[336]: это получается из-за того, что человек мало обращает внимания на Бога. Если бы он не пренебрегал Богом, как и положено, то едва ли когда-нибудь смог бы преткнуться. И сие — благое учение, что человек должен соблюдать себя в этом мире, как будто бы мертвым. Святой Григорий говорит: Богом никто не может обладать в полной мере, разве что тот, кто в полную меру мертв для этого мира[337].

Четвертое наставление — важнейшее. Сказано, что «они умирали». (Но) смерть дает им бытие. Один учитель говорит: природа никогда не разрушает без того, чтобы дать (за это) что-нибудь лучшее. Если воздух становится огнем, то сей — благородней. Когда же воздух превращается в воду, то это есть разрушение и извращение[338]... И если так поступает природа, то тем более Бог: Он никогда не разрушит без того, чтобы даровать лучшего. Мученики умерли и утратили жизнь, но обрели бытие. Один учитель утверждает: наиболее благородное — это бытие, жизнь и сознание. Сознание выше жизни и бытия, ведь сознавая, оно тем самым обладает жизнью и бытием. А с другой стороны, жизнь благородней бытия или сознания, как это бывает у дерева, которое живет, в то время как камень лишь существует. Теперь возьмем бытие обнаженным и чистым, каким оно пребывает в себе: тогда бытие выше познания или жизни, ведь тем, что существует, оно включает (в себя) познание и жизнь[339].

Они утратили жизнь и обрели бытие. Один учитель говорит, что Богу ничто так не подобно, как бытие. Насколько что-нибудь имеет бытие, настолько оно подобно Богу. Некий учитель утверждает: бытие столь чисто и столь высоко, что все, что является Богом, является бытием[340]. Бог не осознает ничего, разве что бытие; Он не ведает ничего, кроме бытия, — бытие есть Его круг. Бог не любит ничего, помимо Своего бытия; Он не помышляет ни о чем, за исключением Своего бытия. И я скажу: все твари суть бытие. Некий учитель говорит, что некоторые создания столь близко расположены к Богу и так напоены Божественным светом, что сообщают бытие прочим творениям[341]. Это неверно, ведь бытие настолько высоко, чисто и родственно Богу, что никто не способен даровать бытия, кроме Бога в Себе... Подлинная сущность Бога есть бытие. (Хотя), как говорит некий учитель, одно творение может вполне сообщать жизнь другому (творению)[342]. Поэтому на бытии основано все, что как-то имеется. Бытие есть первое имя. Все, что испытывает недостаток, является отпадением от бытия. Вся наша жизнь должна бы стать бытием. Насколько же наша жизнь — бытие, настолько она — в Боге. Насколько наша жизнь заключена в бытии, настолько она родственна Богу. Какая-то жизнь может быть весьма несущественной, но если ее воспринять, поскольку она есть бытие, то она благородней всего, когда-либо получавшего жизнь. Я уверен, что если бы душа познала самое малое, обладающее бытием, то она никогда не отвернулась бы от этого даже на миг. Самое малое, что познают в Боге — да, пусть познают даже цветок, когда он имеет бытие в Боге — благородней целого мира. То малое, что имеется в Боге, лучше, поскольку оно обладает бытием, чем познать ангела[343].

Если бы ангел обратился к познанию тварей, то настала бы ночь. Святой Августин говорит: когда ангелы познают творения без Бога, то это есть свет вечерний; а когда они познают творения в Боге, то это есть утренний свет. Когда же они познают Бога, каков Он — только в самом себе бытие, то это есть светлый полдень[344]. Я скажу: человеку следовало бы принять и осмыслить, что бытие столь благородно. Не бывает столь ничтожных творений, которые не стремились бы к бытию. Гусеницы, когда падают с деревьев, забираются вверх по стене, дабы сохранить свое бытие. Бытие столь благородно. Мы воспеваем смерть в Боге, чтобы Он нас перенес в бытие, которое лучше, чем жизнь; бытие, в котором живет наша жизнь, — в нем наша жизнь становится бытием. Человеку следует добровольно вручить себя смерти и умереть, чтобы стяжать лучшее бытие.

Я иногда говорю, что древесина благородней, чем золото; сие весьма удивительно. Камень, поскольку он имеет бытие, благородней Бога и Его Божества, лишенных бытия, если у Него, разумеется, можно было бы отнять бытие... Это должна быть очень крепкая жизнь, в которой оживают мертвые вещи, в которой даже самая смерть становится жизнью. Богу, — для Него ничто не мертво; все вещи имеют в Нем жизнь. «Они умерли», говорится в Писании о мучениках, и перенесены в вечную жизнь, в ту жизнь, где жизнь является бытием. Надо быть до основания мертвым, чтобы нас не касались ни радость, ни горе. Что следует познавать, то следует познавать в его первопричине. Никогда правильно не познаешь вещь саму по себе, если не познаешь ее в первопричине. (И) никогда не будет познанием то, что не познает нечто в его явленной причине. Так вот и жизнь никогда не может стать завершенной, если не будет возведена к своей явленной причине, где жизнь является бытием, каковое обретает душа, когда умирает до основания, чтобы нам жить в той самой жизни, в которой жизнь является бытием. Что же препятствует нам оставаться в бытии постоянно? — На это указует некий учитель и говорит: сие следует из того, что мы касаемся времени. Что касается времени, то подвержено смерти[345]. Один учитель говорит: бег неба вечен; и верно, что от него происходит время, но это случается в отпадении; (само же) оно в своем беге вечно, оно ничего не знает о времени[346]. И это-то указует на то, что душа должна быть перенесена в чистое бытие. Другое (что препятствует находиться в бытии. — М.Р.) — это когда что-то содержит в себе противоречие. Что такое противоречие? Радость и горе, белое и черное — это находится в противоречии, и оно не остается в бытии.

Некий учитель говорит: душа для того дана телу, чтобы ей стать очищенной[347]. Будучи отделена от тела, душа не имеет ни разума, ни воли. Она одна. Она не располагает той силой, посредством которой могла бы взойти к Богу. Душа, конечно, имеет ее в своем основании как в своем корне, однако не в действии[348]. Душа очищается в теле, дабы собрать воедино то, что рассеяно и вынесено на поверхность... Когда то, что пять чувств выносят наружу, обратно возвращается в душу, она обретает единую силу, где объединяется все. Кроме того душа очищается в упражнении добродетелей, то есть когда она достигает той жизни, которая собрана в единое целое. В том и состоит душевная чистота, что душа, очищаясь от жизни раздельной, восходит в объединенную жизнь. Все разделенное в низших вещах собирается вместе, когда душа поднимается в жизнь, не знающую противоречий. Как только душа восходит в свет разума, она забывает о противоречиях. То же, что выпадает из этого света, подлежит смерти и умирает. Третье, в чем заключена душевная чистота, это то, что душа ни к чему не склоняется. Все, что склоняется к чему-то иному, то гибнет и не может стоять.

Попросим Бога, нашего милого Господа, чтобы и нас Он избавил от жизни раздельной (и привел) в объединенную жизнь. Помоги нам в этом, Боже. Аминь.

ПРОПОВЕДЬ 9

«Как утренняя звезда посреди тумана, как луна полная в свои дни и как сияющее солнце, так сей просиял в храме Божьем».

Сейчас я возьму последнее слово: «храм Божий». Что такое Бог и что такое «храм Божий»?

Двадцать четыре учителя сошлись вместе и задумали обсудить, что есть Бог. Они пришли в назначенный час, и каждый из них произнес свое слово... Из них я выберу два или три. Первый сказал: Бог есть нечто, по сравнению с чем все изменчивые и временные вещи суть ничто, и перед чем все, имеющее бытие, незначительно. Второй же сказал: Бог есть нечто, что по необходимости находится над бытием, что в Самом Себе ни в чем не нуждается и в чем нуждается всякая вещь. Третий сказал: «Бог есть разум, который живет в сознании лишь себя самого»[350].

Я опущу первое и последнее слово и поговорю о втором — что Бог есть нечто такое, что необходимым образом должно находиться над бытием. Что имеет бытие, время или место, то Бога никак не касается; Он — выше этого. Бог присутствует во всех творениях, поскольку они имеют бытие, и все-таки пребывает над ними. Чем во всех творениях является Бог, именно тем Он их превышает... Что во многих вещах пребывает единым, то волей-неволей должно быть выше вещей. Некоторые учителя полагали, что душа обитает лишь в сердце[351]. Это не так, и здесь великие учителя заблуждались. Душа полностью и неделимо вся целиком обитает в ноге и целиком же в глазу и в любом (ином) члене[352]. Если я возьму какую-то частичку времени, то она не будет ни сегодняшним днем, ни вчерашним. Но если возьму я мгновение, то оно обнимет собою всякое время. Мгновение, в котором Бог создал мир, так же близко настоящему времени, как мгновение, в котором говорю я теперь, и Судный день в этом мгновении так же близок, как день, бывший вчера.

Некий учитель говорит: Бог — это нечто, что в самом себе неделимо действует в вечности, что не испытывает нужды в чьей-либо помощи и ни в каком инструменте и остается в себе, что ни в чем не нуждается, и в чем нуждается все, и к чему стремятся все вещи как к своей последней цели[353]. Сия цель не имеет образа, — она вырастает из образа и распространяется вширь. Святой Бернард говорит: любовь к Богу есть способ без способа[354]. Врач, когда хочет вылечить больного, не имеет перед собой образа здравия: сколь здоровым он хочет сделать больного, у него есть лишь способ, как он хочет его сделать здоровым. Сколь же здоровым — остается без способа: настолько здоровым, насколько он может. Как нужно нам любить Бога, сие не имеет (определенного) образа: любить так, как только можем; это без образа[355].

Всякая вещь действует сообразно (своему) бытию, никакая вещь не может действовать поверх своего бытия. Огонь действует не иначе, как в древесине. Бог действует над бытием на просторе, где Он может Себя проявить, Он действует в небытии. Когда еще не было бытия, Бог уже действовал; Он сотворил бытие, когда не было бытия. Неразумные учителя говорят, что Бог есть чистое бытие[356]; Он настолько выше бытия, насколько верховный ангел выше комара. Если бы я назвал Бога бытием, то сказал бы так же неправильно, как если бы назвал солнце блеклым или черным. Бог — ни то и ни это. Один учитель утверждает: кто считает, что познал Бога, и (при этом) познал нечто, тот познал не Бога[357]. Когда я сказал, что Бог — не бытие, но выше бытия, то я тем самым не отказал Ему в бытии, но возвысил его в Нем. Если я обнаружу медь в золоте, то оно присутствует в нем — и присутствует образом высшим, нежели в себе самом. Святой Августин говорит: Бог мудр без мудрости, благ без благости, могуществен без власти[358].

Малые учителя учат в школе, что все сущности разделяются на десять категорий, но ни одна из них неприложима к Богу[359]. Оные категории никоим образом не касаются Бога, да Он и не испытывает в них никакой нужды. Первая, обладающая бытием в наибольшей мере, в ней же все вещи обретают свое бытие, — это субстанция. А последняя, в наименьшей степени содержащая бытие, именуется отношением; в Боге она тождественна наибольшей, обладающей бытием в наибольшей мере, (ведь) в Боге они имеют один и тот же прообраз. В Боге прообразы всех вещей тождественны, но это суть прообразы нетождественных вещей. Верховный ангел, душа и комар обладают в Боге одним и тем же прообразом. Бог не есть ни бытие, ни благо. Благо прилепляется к бытию и не простирается шире него, ибо не будь бытия, не было бы и блага, а бытие более чисто, чем благо. Бог не благ, не более благ и не самый благой. Если кто-нибудь назовет Бога благим, тот будет по отношению к Нему также несправедлив, как если бы назвал солнце черным.

Но Бог говорит: «Никто не благ, токмо един Бог»[360]. Что благо? Благо то, что сообщает себя. Мы того зовем благим человеком, кто себя сообщает и нужен (другим). Потому-то и говорит один языческий учитель: пустынник ни хорош, ни плох в этом смысле, ведь он не сообщает себя и никому не полезен[361]... Бог наиболее сообщительный. Ни одна вещь не сообщает себя из принадлежащего ей, так как никакие творения не существуют сами по себе. Что же они сообщают, то имеют они от кого-то другого. Кроме того они не дают сами себя; — солнце дарует свет и пребывает на месте, огонь отдает свое тепло и остается огнем. Но Бог сообщает Свое, ибо то, что Он есть, Он есть из Себя Самого, и во всех дарах, которые Он подает, Он прежде всего подает Себя Самого. Он подает Себя в качестве Бога таким, каков Он есть во всех Его дарованиях, в меру готовности того, кто Его хотел бы принять. Святой Иаков говорит: «Всякое даяние доброе нисходит свыше, от Отца светов»[362].

Если мы возьмем Бога в бытии, то возьмем Его в Его преддверии, ведь бытие и есть то преддверие, в котором Он проживает. А где же Он в Своем храме, в котором Он осиян Своей святостью? Разум, вот что такое «храм Божий». Нигде Бог не живет столь подлинным образом, как в Своем храме, — в разуме, как тот другой учитель сказал: Бог есть разум, который живет лишь в осознании себя самого, оставаясь только в себе, где его никогда ничто не касалось, ибо здесь он один в своей тишине. В осознании Себя Самого Бог сознает в Себе Самом Себя Самого.

Ну а теперь возьмем его (сознание. — М.Р.), каким оно пребывает в душе, обладающей капелькой разума, искоркой, ветвью. Душа имеет силы, каковые действуют в теле. Одна сила, посредством которой человек переваривает пищу. Она больше действует ночью, чем днем, с ее помощью человек прибавляет и возрастает. Душа обладает также силой в глазу; из-за нее глаз столь нежен и тонок, что не воспринимает вещи в (их) грубости, каковы они суть в себе. Сначала они должны быть просеяны и очищены в воздухе и на свету. Это следует из того, что глаз имеет при себе душу. А вот другая сила в душе, которой душа размышляет. Сия сила образует в себе те предметы, которые в настоящее время отсутствуют, дабы я эти предметы так же хорошо сознавал, словно вижу их своими глазами, да и лучше того, — я вполне могу представить себе розу зимой. Оной силой душа действует в небытии и (в этом) следует творящему в небытии Богу.

Один языческий учитель говорит: душа, которая любит Бога, берет Его в одеянии блага — выше приводились слова лишь языческих учителей, которые познавали не иначе, как только в естественном свете, к словам же святых учителей, познававших в гораздо более высоком свете, я еще не переходил, — (итак) он говорит: душа, любящая Бога, берет Его в одеянии блага[363]. Разум снимает с Бога одеяние блага и берет Его обнаженным, когда Он разоблачен от блага, бытия и всех прочих имен.

Я говорил в школе, что разум благородней, чем воля, однако оба принадлежат к оному свету[364]. А учитель в другой школе сказал: воля благородней, чем разум, ведь воля приемлет вещи такими, каковы они суть в себе, разум же принимает вещи такими, как они представлены в нем[365]. Это верно. Глаз сам в себе благородней, нежели глаз, нарисованный где-нибудь на стене. Но я утверждаю, что разум благородней воли. Воля берет Бога в одеянии блага. Разум же берет Бога нагим, когда Он обнажен от блага и бытия. Благо есть одеяние, под ним сокрыт Бог, и воля берет Бога в одеянии блага. Если бы блага не было в Боге, моя воля Его не хотела бы. Кто хочет нарядить короля, и в день, когда его собираются возвести на престол, надел бы на него серое платье, тот нарядил бы короля неподобающим образом. Не тем я блажен, что Бог благ; я никогда не пожелал бы того, чтобы Бог Своей благостью меня сделал блаженным, да Он этого и не мог бы. Лишь тем я блажен, что Бог наделен разумом и я познаю это. Один учитель говорит: разум Бога есть то, от чего полностью зависит бытие ангелов. Задаются вопросом: где бытие образа содержится в самом подлинном смысле: в зеркале или в том, от чего он исходит? Оно обретается в том, из чего образ исходит. Образ — во мне, от меня и ко мне... Пока зеркало стоит напротив моего лица, мой образ находится в нем. Упадет зеркало — образ исчезнет. Бытие ангела зависит от того, что ему предстоит Божественный разум, в котором он себя сознает[366].

«Как утренняя звезда посреди тумана». Я обращусь к словцу «quasi», то есть «словно», которое дети в школе называют «присловием»[367]. Это — то, что я имею в виду во всех моих проповедях. Самое подлинное, что можно изречь о Боге, это «Слово» и «Истина». Бог Сам Себя назвал «Словом». Святой Иоанн говорил: «В начале было Слово»[368]; и (тем самым) он намекает, что при Слове надлежит стать присловием. Как «свободная звезда», по которой названа пятница, Венера[369]; сия имеет много имен. Когда она идет перед солнцем и восходит раньше, чем солнце, то ее именуют «утренней звездой»; когда же она идет после солнца, так что солнце заходит скорей, ее именуют «вечерней звездой». Иногда она бежит выше солнца, а иногда — ниже солнца. Прежде всех звезд она постоянно находится на равном удалении от солнца, никогда не следуя ни дальше от него, ни ближе к нему; она указует на то, что человек, который к тому же хочет прийти, должен во всякое время находиться при Боге и в присутствии Божьем, так чтобы от Бога его ничто не могло отдалить — ни счастье, ни горе, ни какое-либо творение.

Далее в Писании говорится: «Как луна полная в свои дни». Луна имеет господство над всею влажной природой. Никогда луна не бывает солнцу столь близкой, как (в те дни), когда она полная и когда напрямую от солнца получает свой свет. Впрочем, по причине того, что луна находится ближе к земле, чем любая другая звезда, она имеет два недостатка: она бледная и пятнистая, а также теряет свой свет. Никогда луна не бывает столь сильной, как тогда, когда удалена от земли на наибольшее расстояние; в это время она отбрасывает море дальше всего. Чем же сильней она убавляется, тем меньше способна отбросить его. Чем больше душа возвышена над земными вещами, тем мощнее она... Если бы кто-то познавал не иное, как только творения, то ему не стоило бы размышлять ни над какой проповедью, ибо всякая тварь исполнена Бога и является книгой... Человеку, желающему достигнуть того, о чем ранее было говорено — к этому и сводится вся моя речь, — следует уподобиться утренней звезде: всегда быть в присутствии Бога и постоянно при Нем и одинаково близко и возвышенно над всеми земными вещами: при Слове — присловием.

Есть изреченное слово: это ангел и человек и всякая тварь; есть слово другое, задуманное и изрекаемое, посредством него у меня получается что-то представить в себе. Есть же еще одно слово, не задуманное и неизрекаемое, оно никогда не выходит наружу; нет и нет, оно вечно находится в том, кто его произносит... Оно во Отце, Который Его изрекает, всегда в восприятии и всегда пребывая внутри. Разум в действии всегда направлен внутрь. Чем нечто более тонко, духовно, тем сильней оно, действуя, направлено внутрь. И чем более мощным и тонким является разум, тем больше с ним объединяется то, что он познает, становясь с ним единым. Не так у телесных вещей. Чем сильнее они, тем больше в действии направляются вовне. Блаженство Бога состоит в направленном внутрь действии разума, когда Слово остается внутри. Тут душа должна стать присловием и творить с Богом единое дело, дабы обрести свое блаженство в себе самом пребывающем осознании — в том же самом, где блажен Бог.

Чтобы и нам при этом Слове во всякое время остаться присловием, в этом помоги нам, Отец и оное Слово и Святой Дух. Аминь.

ПРОПОВЕДЬ 10

Это слово, которое я сказал на латыни, записано в наставлении. И его можно сказать о каждом святом исповеднике, на немецком же языке оно звучит так: «В те дни он оказался внутри себя праведным, в оное время был умилостивлением Богу». Праведность он обрел изнутри. Мое тело скорей находится в моей душе, чем моя душа — в моем теле. Мое тело и моя душа — скорей в Боге, нежели в себе самое... Вот что такое есть праведность: причина всех вещей в Истине. Как говорит святой Августин: Бог душе ближе, нежели она для себя. Подлинно, близость Бога и души исключает различие. То познание, которым познает Себя Бог, есть познание всякого отрешенного духа, и никакое другое. Душа стяжает свое бытие непосредственно от Бога. Вот почему Бог душе ближе, чем она для себя, и вот отчего Бог обретается в основании души вкупе со всем Своим Божеством[371].

Некий учитель спрашивает: струится ли Божественный свет в силы души[372] в той же чистоте, каковым пребывает в (ее) сущности, ведь душа берет свое бытие без какого-либо посредства из Бога, а силы уже истекают непосредственно из бытия души? Божественный свет слишком благороден, чтобы составить сообщество силам, так как все, что чего-то касается и что чем-то касаемо, Богу инородно и чуждо. Потому-то, когда силы претерпевают касание или касаются, они теряют свою девственность. Свет Божий в них не может сиять, но через упражнение и очищение они могут стать восприимчивы. Поэтому другой учитель и говорит, что силам дан некий свет, подобный свету внутри[373]. Он подобен свету внутри, но он — не внутренний свет. От этого света у них имеется отпечаток, так что они становятся восприимчивы к свету внутри. А еще один учитель сказал, что все силы души, которые действуют в теле, с телом умрут, за исключением познания и воли; — только сии останутся вместе с душой. Однако если силы, что действуют в теле, умрут, то они все-таки останутся в корне[374].

Святой Филипп говорил: «Господи, покажи нам Отца и довольно для нас»[375]. Но к Отцу никто не придет, кроме как через Сына[376]; кто видит Отца, тот видит и Сына[377]; Дух же Святой есть любовь Их обоих. Душа в себе самой столь проста, что в одно время способна принять лишь один-единственный образ. Если она различит образ камня, то не воспримет ангельский образ, а если воспримет ангельский образ, то не примет никакого иного. И тот образ, что она примет, ей нужно в то же время любить. Прими она тысячу ангелов, это будет столь же много, как двоица ангелов, но все-таки она воспримет не больше, чем одного. И вот, человеку надо в себе самом стать единым. Так говорит святой Павел: «Ныне, когда вы освободились от ваших грехов, вы стали рабами Богу»[378]. Единородный Сын освободил нас от наших грехов... Наш Господь сказал гораздо верней, чем святой Павел: «Я не назвал вас рабами, но назвал вас Моими друзьями». «Раб не знает воли своего господина», а друг знает все, что его другу известно. «Я вам передал все, что слышал от Отца Моего»[379], и все, что знает Отец, то знаю и Я, а все, что Я знаю, то ведомо вам. Я и Отец, — у Нас один Дух. Знающий все, что Богу известно, есть человек, умудренный от Бога. Сей человек постигает Бога в свойственном Ему бытии, в Ему присущем единстве, Его обращенности (к миру) и в Его собственной истине; с таким человеком дело обстоит хорошо. Человек же, не привыкший ни к чему из сокровенных вещей, не знает, чем является Бог. — Как тот, кто имеет вино в своем погребе, но его никогда не пивал и не пробовал, не знает, сколь оно хорошо. Не иначе бывает с людьми, которые живут в неведении: они не ведают, что есть Бог, однако думают и полагают, что живы. Такое знание — не от Бога. Нужно иметь чистое ясное знание от Божественной Истины. Человек, имеющий во всех делах истинное устремление, у того начало стремления — Бог, исполнение стремления — опять же сам Бог и чистое естество Божье, и оно завершается в Божественном естестве, в Нем самом.

Некий учитель говорит, что нет столь неразумного человека, который не стремился бы к мудрости[380]. Отчего же мы не становимся мудрыми? С этим связано многое, и главное то, что человеку надо пройти сквозь и подняться над всем и выше причин всяких вещей, и это начинает утомлять человека. Вот почему он остается в своей ограниченности. Если я, скажем, богат, оттого не стать мне мудрей, а если мне причастна сущность Премудрости и ее естество и я буду самою Премудростью, тогда стану я мудрецом.

В одном монастыре я как-то сказал: вот что есть подлинный образ души — где ничто не образуется и не отображается кроме того, что есть Бог сам по себе. Душа имеет два глаза: один внутренний и один внешний[381]. Внутренний глаз — это тот, что взирает на сущность и получает свое бытие без какого-либо посредства от Бога; это и есть его собственный труд. Внешний глаз души — это тот, что обращен к разным творениям и запечатлевает их образным способом и способом деятельным... Тот человек, который обращен в себя самого, так что познает Бога в Его собственном вкусе и в Его собственном основании, — такой человек освобожден от всех тварных вещей и затворен сам в себе на подлинный замок истины. Как я однажды сказал, что наш Господь пришел к Своим ученикам на Пасху при затворенных дверях[382]; так и сей человек, свободный от всего чуждого и от всего сотворенного, в такого человека Бог не входит, Он — в нем сущностным образом.

«В свои дни он стал умилостивлением Богу».

Здесь больше, чем один-единственный день, когда говорят «в свои дни», — день души и день Бога... Недавние дни, когда их прошло шесть или семь, и дни, миновавшие шесть тысячелетий назад, сегодняшнему дню они столь же близки, как день, бывший вчера. Почему? Потому что тут время в одном современном мгновении. Вот движется небо; из-за круговращения первого неба[383] случается день. День возникает и в мгновении души, в ее естественном свете[384], в котором — все вещи. Здесь день целиком, здесь день и ночь суть одно... А вот Божий день, в котором душа пребывает в дне вечности, в едином сущностном миге: здесь Отец рождает Своего единородного Сына в оном настоящем мгновении и душа возрождается в Боге. Сколь часто случается это рождение, столь часто рожает она единородного Сына. Потому-то детей, рожденных от дев, много больше, чем детей, рождаемых женами, ибо они рождают над временем, в вечности. Но сколько бы ни было сыновей, которых душа родит в вечности, их все же не больше, чем один-единственный Сын, потому что это происходит над временем, в том самом дне вечности.

Благо тому, кто. живет в добродетелях, ибо — как я говорил восемь дней назад — добродетели обретаются в Божественном сердце. Кто живет в добродетели и в добродетели трудится, тому, воистину, благо. Кто не ищет своего ни в Боге, ни в твари, тот живет в Боге, и Бог живет в нем. Такому человеку весело будет оставить все и презреть, и ему будет весело возвести все вещи к их наивысшему. Как говорит святой Иоанн: «Deus caritas est», «Бог есть любовь», и любовь является Богом, «и кто живет в любви, тот живет в Боге и Бог живет в нем»[385]. Кто живет в Боге, тот нашел неплохое жилье и он будет наследником Богу, и в ком живет Бог, тот имеет у себя достойного домочадца. Некий учитель сказал, что Богом душе сообщается дар, посредством которого душа подвигается к сокровенным вещам[386]. А один учитель сказал, что души касается Святой Дух, так как любовью, которой Бог любит Себя Самого, той же любовью Он любит меня; и душа любит Бога той же любовью, которой Он любит Себя; а если бы той любви не было, ею же Бог любит душу, то не было бы и Духа Святого. Это есть один жар и одно цветение Духа Святого, коим душа любит Бога[387].

Один евангелист пишет: «Ты Сын Мой возлюбленный, в Коем Мое благоволение»[388]; а другой евангелист пишет: «Ты Сын Мой возлюбленный, в Коем Мое благоволение ко всякой твари»[389]; третий же евангелист пишет: «Сей есть Сын Мой возлюбленный, в Коем мое благоволение ко Мне Самому»[390]. Все, к чему Бог благоволит, к тому Он благоволит в Своем единородном Сыне; все, что любит Бог, то любит Он в Своем единородном Сыне. И ты должен жить так, чтобы тебе быть единое с единородным Сыном и чтобы быть единородным Сыном... Между единородным Сыном и душой нет никакого различия. Между слугой и его господином никогда не будет равной любви. До тех пор, пока я слуга, единородному Сыну я чужд и не равен. Если я захочу видеть Бога моими глазами, теми глазами, которыми взираю на какой-нибудь цвет, то буду не прав, потому что все это временно, а все временное Богу далеко и чуждо. Ведь если взять время, пусть в самой его малой части, мгновении, то это все-таки время и оно пребывает в себе. Покуда человек имеет дело со временем, местом, числом, количеством, множеством, он будет не прав, и Бог ему будет чужд и далек. Поэтому и говорит наш Господь: «Кто хочет стать Моим учеником, тот должен отвергнуть себя»; никто не может слышать Моих слов и учения, если прежде не оставил себя[391]. Все творения сами в себе суть ничто. Вот почему я сказал: оставьте ничто и воспримите совершенное бытие, в котором воля права. Кто отверг всю свою волю, тому мое учение придется по вкусу и тот услышит слово мое. Некий учитель говорит, что все творения обретают свое бытие без всякого посредства от Бога, потому-то так получается, что твари по самой природе своей любят больше Бога, чем себя самое[392]... Если бы дух осознал свою чистую отрешенность, то не смог бы склониться к какой-либо вещи, но он должен был бы остаться в своей нагой отрешенности. Потому говорится: «В свои дни он стал умилостивлением Богу».

День души и день Бога рознятся. Когда душа пребывает в своем естественном дне, она постигает все вещи над временем и над пространством, для нее ни единая вещь ни далека, ни близка. Поэтому я говорил, что в ее дне все вещи одинаково благородны. Я как-то сказал, что Бог творит мир сейчас; и все в оном дне равным образом благородно. Если бы мы говорили, что Бог сотворил мир вчера либо сотворит (его) завтра, то сказали бы изрядную глупость. Мир и все вещи Бог творит в настоящем мгновении, и время, миновавшее тысячелетие назад, Богу так же открыто и близко, как время, которое длится теперь. Душа, что стоит в настоящем мгновении, — в нее Бог рождает Своего единородного Сына, и в том же рождении душа возрождается в Боге. Это одно рождение: как бы часто в Боге она ни рождалась, так же часто Отец рождает в ней Своего Сына.

Я говорил о некой силе в душе: в своем первом порыве она не постигает Бога, поскольку Он благ, она не постигает Бога, поскольку Он — Истина, она прорывается вглубь и продолжает искать и постигает Бога в Его единстве и в Его одиночестве, она постигает Бога в Его пустыне и в Его собственном основании. Посему она не удовлетворится ничем и ищет дальше чего-то такого, что было бы Богом в Его Божестве и в достоянии Его собственного естества. Говорят, что нет единства больше того, каким три Лица составляют единого Бога; а после него, говорят, нет большего единства, нежели то, коим едины Бог и душа. Если душа получит поцелуй Божества, то встанет в полном совершенстве и блаженстве; она будет объята единством. В первом касании, когда Бог коснулся и продолжает касаться души, не сотворенной и несотворимой, в этом касании душа, в силу прикосновения Божьего, так же благородна, как сам по себе Бог. Бог касается ее, в соответствии с тем, каков Он есть. Я как-то проповедовал на латыни, это было в день св. Троицы, и я говорил: различие происходит от единства, различие в Троице. Единство — это различие и различие — это единство. Чем больше различия, тем больше единства, ведь это различие без различения. Будь здесь хоть тысяча Ипостасей, ничего другого не будет, как только единство[393]. Когда Бог взирает на тварь, Он сообщает ей ее бытие; а когда тварь взирает на Бога, она принимает свое бытие. Душа имеет разумное познающее бытие; посему, где Бог, там и душа, где душа, там и Бог.

И вот говорится: «Он оказался внутри (себя) праведным». То — внутри, что живет в основе души, в сокровенном души, в разуме и не выходит наружу и не взирает ни на единую вещь. Здесь все силы души одинаково благородны; тут «он оказался внутри (себя) праведным». То праведно, что всегда одинаково в любви и страдании, в горечи и сладости, и чему никакая вещь не стоит на пути, так что в праведности он себя обнаружил единым. Праведный человек един с Богом. Подобие вызывает любовь. Любовь всегда любит подобное. Потому-то Бог любит праведного человека как подобного Ему Самому.

Дабы и нам оказаться внутри в день и время разума, день мудрости, день праведности, день блаженства, — в этом помоги нам Отец и Сын и Святой Дух. Аминь.

ПРОПОВЕДЬ 11

«Время Елисаветы исполнилось, и она родила сына. Иоанн имя ему. Люди же говорили: что будет младенец сей, ибо рука Божья с ним?». — Одно писание говорит: величайшим дарованием является то, чтобы нам быть сынами Бога и чтобы Он родил в нас Своего Сына[395]. Душа, ей же хочется быть Божьим младенцем и в ней же предстоит родиться Божьему Сыну, не должна в себе ничего порождать и в ней не должно родиться ничего постороннего. Высшее стремление Бога — это рождение. Он не удовлетворится ничем, если не родит в нас Своего Сына... Да и душа никоим образом не удовлетворится ничем, если только в ней не родится Сын Божий. И тогда явится благодать, благодать будет вливаться. Благодать не действует, ее действие есть ее становление. Она течет из бытия Божьего в бытие души, но не в силы.

Лишь исполнилось время, родилась «благодать»[396]. Когда наступает полнота времени? Это когда времени больше не существует. Если, будучи во времени, ты перенес свое сердце в вечность, и в тебе умерли все временные вещи, то наступила полнота времени. Я как-то сказал: кто не радуется во всякое время, тот радуется во времени... Святой Павел говорит: «Радуйтесь всегда в Боге»[397]. Тот радуется во всякое время, кто радуется над временем и вне времени. В некоем писании сказано: три вещи препятствуют людям, так что они никак не могут познать Бога; первая — время, другая — телесность, третья — множественность. Покуда эти три пребывают во мне, нет во мне Бога, и Он не творит во мне подлинным образом[398]. Святой Августин говорит: сие проистекает от жадности души — что она хочет многое охватить и многим владеть, и она хватается за принадлежащее времени, телу и множеству и при этом лишается даже того, что имеет[399]. Ведь до тех пор, пока в тебе всего больше и больше, в тебе никогда не сможет ни проживать, ни действовать Бог. Вещи надо наружу, если Богу нужно внутрь, если ты, конечно, не владеешь вещами высшим и лучшим способом, дабы множество в тебе стало единством. И тогда чем большее в тебе множество, тем больше единства, ибо одно обратилось в другое.

Один раз я сказал: единство объединяет всякое множество, но множество не объединяет единства. Когда мы поднимаемся над всеми вещами и когда возвышается все, что находится в нас, ничто нас не тянет. Что подо мной, то не давит меня. Если я помышляю только о Боге, так что кроме Бога надо мной нет ничего, то мне ничто не становится тяжким, и ничто так скоро не обременяет меня. Святой Августин говорит: Господи, когда я склоняюсь к Тебе, то у меня отнимаются всякая тягота, страданье и труд[400]. Когда мы переступили время и относящиеся ко времени вещи, то стали свободными и во всякое время веселыми; и тогда наступила полнота времени и тогда Сын Божий родился в тебе. Я однажды сказал: когда время исполнилось, Бог послал Своего Сына[401]. И если в тебе что-нибудь кроме Сына родится, то не имеешь ты Духа Святого, и нет в тебе действия благодати. Источником Духа Святого является Сын. Не будь Сына, не было бы Духа Святого. Духу Святому неоткуда больше источаться и распускаться, как только из Сына. Где Отец рождает Своего Сына, там Он дает Ему все, что имеет в Своем бытии и в Своем естестве. В этом даянии изливается Святой Дух. И в том еще состоит произволение Божье, чтобы отдать Себя полностью нам. Сие случается так же, как происходит с огнем; когда он стремится втянуть в себя древесину и, наоборот, себя в древесину, то обретает древесину неподобной себе. Ему нужно время. Сперва он делает ее теплой и раскаленной, и вот она уже дымит и трещит, ведь она ему не подобна. А затем, чем горячей становится древесина, тем больше она утихает и успокаивается; и чем подобней огню, тем умиротворенней она, пока совсем не превратится в огонь. Если огню надлежит принять в себя древесину, то должно быть изгнано всякое неподобие.

Сказать по правде, она же есть Бог: если ты кроме Бога на что-то взираешь или помимо Бога чего-то взыскуешь, то дело, которое ты совершаешь, — оно не твое и тем более не Бога. На что ты в деле взираешь как на конечную цель, то и является делом. Что во мне действует, то и есть мой отец, и я ему подчинен. Невозможно, чтобы в природе было два отца, в природе отец может быть только один. Когда прочие вещи изведены вон и «исполнены», происходит это рождение. Что наполняет, то простирается до самых краев и в том нет нигде недостатка; оно имеет ширину и длину, высоту, глубину. Если бы то имело (лишь) высоту, но не ширину, длину, глубину, то оно не могло бы заполнить. Святой Павел говорит: «Просите, чтобы вы могли постигнуть со всеми святыми, что ширина и долгота, и глубина и высота»[402].

Оные три измерения указуют на тройное познание. Одно — чувственное. Глаз созерцает весьма отдаленные вещи, которые находятся за его пределами. А другое — разумное, и оно много выше. Третье (измерение) указует на благородную силу души, сия столь возвышена и столь благородна, что постигает Бога в Его обнаженном собственном бытии. Эта сила не имеет ни с чем ничего общего. Из ничто она творит нечто и все... Она не ведает о вчерашнем и позавчерашнем, о завтрашнем и послезавтрашнем дне, ибо в вечности нет ни вчера, ни завтра, там — одно сплошное сейчас[403]; в нем — ныне то, что было назад тысячу лет, и то, что случится через тысячу лет, да и то, что происходит по ту сторону моря. Сия сила берет Бога в Его ризнице. Одно писание говорит: в Нем, Им и через Него[404]. «В Нем» — это в Отце, «Им» — это в Сыне, «через Него» — это в Духе Святом. Святой Августин говорит некое слово, которое звучит совсем непохоже на сказанное, и все же оно вполне подобно ему: не истина — то, что в себе не заключает всей истины[405]. Вот эта-то сила и берет все вещи в (их) истине. Никакая вещь от этой силы не скрыта. В одном писании сказано: мужам подобает быть с непокрытой главой, а женам — с покрытой[406]. Жены — это низшие силы, они должны быть покрыты. Муж есть оная сила, ей и быть обнаженной и непокрытой.

«Что будет младенец сей?». Недавно я сказал некоторым людям, которые, возможно, присутствуют здесь, одно словечко и говорил так: нет ничего сокровенного, что не открылось бы[407]. Все то, что представляет собою ничто, должно быть отложено и сокрыто, чтобы об этом никогда даже не думать. О ничто нам не нужно знать ничего и с ничто нам не надо иметь ничего общего. Все творения суть чистое ничто. Что — ни здесь и ни там, и в чем — забвение всяческих тварей, в том — полнота всякого бытия. И я говорил: в нас не должно быть чего-либо сокрытого, что не следовало бы полностью открыть Богу и полностью Ему передать. В чем бы мы себя ни нашли, будь то в силе иль в немощи, в благополучии или в страдании, и к чему бы мы в себе не обнаружили склонность, от того нам надлежит отдалиться... Воистину, откроем мы Ему все — и Он нам в ответ откроет все то, что имеет, и не скроет от нас, воистину, ничего из того, что может подать: ни мудрость, ни истину, ни сокровенное, ни Божество и вообще ничего. Ей-ей, это верно так же, как то, что Бог жив, если мы Ему, конечно, откроемся. Ну а если мы Ему ничего не откроем, то что ж удивляться тому, что и Он нам ничего не откроет, ибо сие должно быть именно одинаково: мы — Ему, а Он — нам.

Как не посетовать на людей, мнящих о себе весьма высоко, что они-де с Богом едины? И (при том) они совсем не бесстрастны[408], и цепляются во благе и в горе за ничтожные вещи. Они очень далеки от того, что мнят о себе, — прельщаются много и много хотят. Я как-то сказал: кто ищет ничто, тот и обрящет ничто, кому он на это пожалуется? Он нашел то, что искал. Кто чего-то взыскует или страстно желает, тот взыскует и страстно желает ничто, и кто просит о чем-то, тот получит ничто. Но кто ничего не взыскует и ничего не желает, кроме одного только Бога, тому Бог откроется и дарует все, что тайно имеет в Своем Божественном сердце, дабы сие стало ему свойственно не иначе, как свойственно Богу, ни меньше, ни больше, если он, без какого-либо посредничества, лишь к Богу стремится. Что же странного в том, что больному не нравятся еда и вино? Он не воспринимает вино и еду в соответствии с их собственным вкусом. Язык имеет покров и некое одеяние, с помощью которого чувствует вкус и которое горчит сообразно болезненному естеству той или иной хвори. Никак не удается пробиться туда, где имеется вкус. Больному мнится некая горечь. Что же, он прав, ибо и должно быть горько с таким облачением и из-за такого посредства. Не убрать его — ничто не будет иметь того вкуса, какой ему подобает. Пока посредничество не убрано с нас, Бог никогда не станет нам вкусен Своим собственным вкусом, и жизнь наша будет для нас весьма тяжела и горька.

Один раз я сказал: девы следуют прямо за Агнцем, куда бы Он ни пошел[409]. Некоторые здесь (и впрямь) девы, а иные — не девы, но еще надеются девами стать. Те суть истинные девы, кто следует Агнцу, куда бы Сей ни пошел, в скорби, как в радости... Другие следуют за Агнцем, пока путь тянется в сладости и покое; а когда он пролегает через печаль, непокой и труды, они отворачиваются и не следуют больше за Ним. Право, это не девы, как бы ни были они похожи на них. Некоторые говорят: вот, Господи, я вполне могу достичь этого в чести, богатстве и покое. Ей-ей, если б Агнец так жил и шел этим путем, то и я допустил бы, чтобы вам по нему следовать. Истинные же девы бредут за Агнцем в тесноте и на воле, куда бы Он ни побрел.

Когда время исполнилось, родилась «благодать». Чтобы на нас все вещи исполнились, дабы и в нас родилась Божественная благодать, в этом помоги нам, Боже. Аминь.

ПРОПОВЕДЬ 12

Слово, которое я произнес на латыни, изрекает вечная Премудрость Отца и оно звучит так: «Слушающий Меня не постыдится», — а если чего-то и постыдится, то устыдится того, что стыдится. «Трудящийся во Мне не погрешит. Кто Меня возвестит и излучит, возымеет вечную жизнь»[411]... Каждого из этих трех слов, которые я произнес, хватило бы для проповеди.

Сперва я хочу поговорить о том, что изрекает вечная Мудрость: «Слушающий Меня не постыдится». Кто должен услышать вечную Мудрость Отцову, тому надлежит быть внутри и надлежит быть в дому и надлежит быть единым, и тогда он сможет услышать вечную Мудрость Отца.

Существуют три вещи, они нам мешают, так что мы не слышим вечного Слова. Первое — телесность, второе — множественность, третье — временность. Если бы ты превзошел эти три вещи, то ты жил бы в вечности и жил бы в духе и жил бы в единстве и пустыни, и там услышал вечное Слово. Наш Господь говорит: «Никто не расслышит Моих слов и учения, если прежде не оставит себя»[412]. Ибо тот, кому надо услышать Слово от Бога, должен быть совершенно оставлен. То, что слышит, есть то, что бывает услышано в вечном Слове. Все, чему учит вечный Отец, есть Его бытие и Его естество и все Его Божество. Это-то Он нам вполне открывает в Своем единородном Сыне и нас научает, чтобы и мы стали оным Сыном. Человек, вышедший (из себя) в такой мере, что стал бы единородным Сыном, такому человеку будет присуще все то, что присуще и единородному Сыну. Что Бог творит и чему учит, все то Он творит и тому учит в Своем единородном Сыне. Все Свои дела Бог делает для того, чтобы мы стали единородным Сыном. Когда Бог узрит, что мы — единородный Сын, то бросится к нам так ретиво и так поспешит и поступит именно так, словно все Его Божественное бытие собирается расколоться и само в себе обратиться в ничто, только бы нам приоткрыть всю бездну Своего Божества и полноту Своего бытия и Своего естества. Бог весьма спешит принадлежать нам точно так же, как принадлежит Себе Самому. От этого у Бога в изобилии веселье и радость. Сей человек пребывает в познании Божьем и в Божьей любви, и становится тем, чем Сам по Себе является Бог.

Если любишь себя, то любишь и всех людей как себя. До тех пор, пока какого-то человека любишь меньше, чем себя самого, ты, воистину, еще не обрел любви к себе самому; если не всех людей любишь так же, как себя самого: в одном человеке — всех человеков, и оный человек будет Богом и человеком[413]. Благо человеку, любящему себя самого и любящему всех человеков, как себя самого; благо тому. Иные люди говорят: «Я больше люблю моего друга, от которого пользуюсь благом, чем какого-нибудь человека». Это неправильно, это несовершенно. Впрочем, это нужно терпеть, подобно тому, как иные люди плывут при ветре, дующем вполсилы, за море и переплывают его. Так же обстоит дело с людьми, любящими одного человека больше другого; это естественно. Если я возлюблю его так же, как себя самого, то что бы с ним ни случилось — во благо или на горе, будь то смерть либо жизнь, — это мне будет столь близко, словно приключилось со мной. И это будет настоящая дружба.

Потому-то и говорит святой Павел: «Я хотел бы навеки быть отлученным от Бога ради друзей моих и ради Бога»[414]... На один миг быть отлученным от Бога — это быть вечно отлученным от Бога; быть отлученным от Бога есть адская мука. Что же имеет в виду святой Павел, когда говорит, что он хотел бы быть отлученным от Бога? И вот учителя вопрошают: стоял ли святой Павел на пути к совершенству или уже пребывал в полном совершенстве? Я утверждаю: он находился в полном совершенстве, иначе он не смог бы такого сказать. Сие слово, которое изрек святой Павел, что он желал бы быть отлученным от Бога, я хочу пояснить.

Высшее и самое важное, что человек может оставить — это когда он Бога покидает ради Бога. Святой Павел оставил Бога ради Бога: он оставил все, что только мог взять от Бога, и оставил все, что ему мог подать Бог, и все, что мог принять от Бога. Когда он это оставил, то оставил Бога ради Бога, и ему остался Бог, каков есть Бог сущий в Себе, — не в соответствии с тем, как Он воспринимается или стяжается, нет: в сущности, каков Бог есть Сам в Себе. Павел Богу никогда ничего не давал, и от Бога никогда ничего не стяжал; это — Единое и сплошное единство. Тут человек — истинный человек; и в этого человека не проникнет никакое страдание, так же мало (страдания), сколько сможет проникнуть в бытие Бога. Как я уже много раз говорил: в душе есть нечто такое, что столь родственно Богу, что оно — единое, а не объединенное (с Ним). Оно — единое, и оно ни с чем не имеет ничего общего, и с ним ничего общего не имеет ничто из того, что сотворено. Все, что сотворено, есть ничто. И вот оно далеко от всего сотворенного и чуждо ему. Если бы человек целиком был таков, то он был бы вовсе не тварным и несотворимым. И если бы все, что телесно и немощно, было осознано в оном единстве, то все было бы именно тем, чем является само это единство... Если бы я хотя бы на миг оказался в таком бытии, то обратил бы на себя так же мало внимания, как на какого-нибудь навозного червяка.

Бог дает всем вещам поровну, и когда они истекают от Бога, они равны. Да, ангел и человек и всякие твари, — в своем первом истечении они истекают от Бога как равные. И кто возьмет все вещи в первом их истечении, тот возьмет все вещи в качестве равных. Если же они во времени равные, то в Боге они будут гораздо больше равны. Если взять муху в Боге, то в Боге она благородней, нежели высший ангел сам по себе. Все вещи в Боге равны и являются Самим Богом. Здесь, в этом тождестве, Бог до того исполнен веселья, что в тождестве, в Себе Самом, совершенно пронизывает Свое естество и Свое бытие. От этого Ему радостно. Это все равно, что коня отпустить на зеленую пустошь, которая была бы совершенно ровной и гладкой; естеству коня будет вполне соответствовать, если, скача по равнине, он полностью выбьется и лишится всех своих сил, — это было бы весело и сообразно его естеству. Вот так же и Богу бывает радостно и приятно, когда Он находит равенство. Ему весело полностью изливать свое естество и свое бытие в тождество, ведь Он Сам есть оное тождество[415].

Задаются вопросом об ангелах: не имеют ли ангелы, живущие с нами, служащие нам и хранящие нас, не имеют ли они какого-нибудь меньшего равенства в радости, сравнительно с ангелами, живущими в вечности, и не уничижены ли они своим действием, когда нас берегут и нам служат? Я утверждаю: нет, ни в коем случае! Их радость и подобие от этого не уменьшается, ведь действие ангела — это воля Божья, а Божья воля — это действие ангела. Потому-то он и не умаляется ни в своей радости, ни в своем равенстве, ни в своем действии. Если бы Бог приказал ангелу залезть на дерево и приказал собирать с него гусениц, то и тогда ангел был бы готов собирать гусениц, и сие было бы его блаженством и Божьим произволением.

Человек, стоящий в воле Божьей, не хочет ничего, помимо того, что есть Бог и что есть произволение Божье. Будь он болен, он не захотел бы становиться здоровым. Всякое страдание для него — радость, всякое множество для него — простота и единство, поскольку он стоит в воле Божьей. Да если бы Бог послал его на адскую муку[416], то это было бы для него радостью и блаженством. Он — пуст и вышел из себя самого; и для всего, что ему предстоит воспринять, он должен быть пуст. Если мой глаз должен увидеть какой-нибудь цвет, он должен быть лишен всякого цвета. Если я вижу синий цвет или белый, то зрение моего глаза, который видит сей цвет, иначе говоря, то, что созерцает, есть именно то, что созерцается глазом... Глаз, которым я вижу Бога, — это тот самый глаз, которым Бог видит меня: мой глаз и глаз Божий суть один глаз и одно зрение и одно познание и одна любовь.

Тот человек, что пребывает в Божьей любви, должен быть мертв для себя самого и для всех тварных вещей, дабы обращать на себя так же мало внимания, как на того, кто находится за тысячу миль. Такой человек остается в тождестве и остается в единстве и остается полностью равным; в него не проникнет никакое неравенство. Сей человек оставил себя и весь этот мир. Если бы существовал человек, которому принадлежит целый мир, и он оставил его ради Бога и остался бы наг, как тогда, когда принимал его во владение, то такому человеку Бог вернул бы весь мир и в придачу вечную жизнь. И если бы существовал другой человек и у него, кроме благой воли, не было ничего, и он в себе помышлял: «Господи, будь моим этот мир и имей я еще один мир и еще — их тогда будет три», и желал бы: «Господи, я оставлю все это и себя самого, и останусь нагим, как тогда, когда это от Тебя принимал», то такому человеку Бог дал бы так много, как будто он это все отбросил своею рукой. Но иной человек — у него не было бы ничего телесного или духовного, ни для того, чтобы оставить, ни для того, чтобы подать, — такой человек оставил бы больше всего. Кто оставит себя (хотя бы) на один-единственный миг, тому будет отдано все. Но если бы человек был двадцать лет оставлен, и вернул себя на один только миг, то он никогда не был оставлен. Тот человек, который оставил и который оставлен и который никогда не взирает на то, что оставил, как бы кратко то ни было, и остается постоянным, неподвижным в себе самом и неизменным, — лишь такой человек будет оставленным[417].

Дабы нам оставаться столь постоянными и недвижимыми как вечный Отец, в этом помоги нам, Боже и вечная Мудрость. Аминь.

ПРОПОВЕДЬ 13

Святой Иоанн узрел Агнца, стоящего на горе Сион, и на Его челе впереди было начертано имя Его и Отца Его имя, а рядом с Ним стояли сто сорок четыре тысячи. И Он сказал, что это все девы; и они пели новую песнь, которую никто, кроме них, петь не умел, и следовали за Агнцем, куда бы Тот ни пошел.

Языческие учителя говорят, что Бог таким образом упорядочил твари, что одна всякий раз находится над другой и что высшие касаются низших, а низшие — высших. То, что сии учителя излагали тайными словесами, изъясняет другой учитель открыто и говорит: золотая цепь — это чистое, просветленное естество, которое поднимается к Богу и которому не по вкусу все то, что обретается вне Его, и оно охватывает Бога. Всякое (творение) касается другого, и высшее установило свою пяту на темя низшего[419]. Никакие творения не касаются в своей тварности Бога, и что сотворено, то должно быть разломано, если благу предстоит выйти наружу. — Скорлупе следует разломиться надвое, если ядру нужно выйти наружу. — Все стремится к тому, чтобы вырасти, потому что ангел, вне этого чистого естества, знает не больше, чем сей кусок древесины... Да, без оного естества ангел имеет (бытия) не больше, чем комар (его) имеет без Бога.

Он (святой Иоанн) говорит: «на горе». Как получается, что приходят к такой чистоте? Они были девственницами, и были высоко на горе, и были обвенчаны с Агнцем и развенчаны со всеми творениями, и следовали за Агнцем, куда бы Он ни пошел. Иные люди следуют Агнцу пока им хорошо, когда же Он идет не туда, куда им хотелось бы, они отворачиваются. Тут имеется в виду не это, ведь он говорит: «они следовали за Агнцем, куда бы Тот ни пошел». Если ты — дева, и обвенчана с Агнцем, а со всеми творениями развенчана, то следуй Агнцу, куда бы Тот ни пошел, — а не только тогда, когда страдаешь из-за друзей или из-за себя самое, вследствие какого-нибудь искушения, и пребываешь в смятении.

Он говорит: они стояли наверху. Что наверху, то страдает не от того, что ниже него, но лишь от того, что над ним и что выше его. Один неверующий (языческий. — М.Р.) учитель говорит: пока человек стоит возле Бога, ему невозможно страдать. Человек, что находится наверху и развенчан со всеми творениями и обвенчан с Богом, никак не страдает. Если бы ему было суждено пострадать, то было бы и Божье сердце затронуто[420].

Они были «на горе Сион». «Сион» означает «смотреть»; «Иерусалим» означает «согласие»[421]. Как недавно я говорил в Санкт-Мариенгартене[422]: сии оба принуждают Бога; если они есть у тебя, то и Бог в тебе должен родиться. Мне хочется рассказать вам половину одной истории: «Наш Господь шел однажды посреди огромной толпы. Тут пришла одна женщина и сказала: «Если я коснусь края Его одеяния, то стану здоровой». Наш Господь говорит: «Ко Мне прикоснулись». «Боже милостивый, — сказал святой Петр, — как это Ты говоришь, Господи, что к Тебе прикоснулись? Большая толпа окружает Тебя и теснит»»[423].

Некий учитель говорит, что мы живы смертью. Если мне нужно съесть курицу или корову, то ее прежде надлежит умертвить[424]. Надо взвалить на себя тяготы и следовать Агнцу в страданье и в радости. Точно так же возложили на себя горе и веселье апостолы, потому-то все, что они вынесли, для них было сладко; им смерть была дорога так же, как жизнь.

Один языческий учитель уравнивает творения с Богом[425]. Писание говорит, нам следует стать подобными Богу[426]. Подобие — зло и обман. Если я стану похож на какого-нибудь человека или найду человека, похожего на меня, то сей человек будет вести себя так, словно он — это я, но это не так, и он лжет. Иная вещь похожа на золото, но она лжет и не является золотом. Так и все вещи выдают себя за Бога и лгут; все они не являются Богом. Писание говорит: нам надлежит стать подобными Богу. Некий языческий учитель, пришедший к сему естественным разумом, утверждает: Бог так же мало готов выносить подобное, как мало готов вынести то, что Он не есть Бог[427]. Подобие — то, чего в Боге нет, в Божестве и в вечности есть (лишь) единое бытие, подобие же — не единое. Если бы я был единым, то не был бы подобным. В единстве нет ничего чуждого, в вечности есть только единое бытие, а не подобное бытие.

Он говорит: «на их челах были начертаны их имена и их Отца имя»[428]. — Что есть наше имя и что есть Отца нашего имя? Наше имя есть то, что нам подобает родиться, а имя Отца — это рождать: где Божество излучается из первой чистоты, она же есть полнота всяческой чистоты, как я говорил в Мариенгартене. Филипп сказал: «Господи, покажи нам Отца, и довольно для нас»[429]. Здесь, во-первых, подразумевается то, что мы должны быть Отцом; во-вторых же, нам нужно быть благодатью, ибо имя Отца — это рождать: Он рождает во мне Свое подобие. Если я вижу еду, и она мне годится (дословно «подобна». — М.Р.), из этого возникает желание; или, если я увижу какого-нибудь человека, который похож на меня, то отсюда явится благосклонность к нему. Так же и тут: небесный Отец рождает во мне Свое подобие, а от подобия приходит любовь, то есть Святой Дух. — Отец рождает ребенка естественным образом; (восприемник), тот, кто принимает ребенка из крещальной купели, ему не отец. Боэций говорит: Бог — это тихо стоящее благо, которое приводит в движение все вещи[430]; то, что Бог постоянен, именно это и заставляет мчаться все вещи. Есть нечто, приводящее в великую радость, что движет и гонит и заставляет все вещи бежать, с тем чтобы они возвращались туда, откуда взяли исток, оно же в себе остается недвижимым. И чем та илииная вещь благородней, тем с большим постоянством она находится в беге. Первооснова гонит их всех. Мудрость и Благо и Истина что-то к ней прибавляет, а Единое не прилагает, но полагает основание для Бытия.

И вот он говорит: «В их устах нету лжи». До тех пор, пока я имею творение, а творение имеет меня, продолжается ложь; ее-то из их уст и не было слышно[431]. Вот признак доброго человека — когда он хвалит добрых людей. И если добрый человек меня похвалил, то меня действительно похвалили. Если же меня хвалит злой человек, то я на самом деле поруган. Ну а если злой человек ругает меня, то это, воистину, хвала для меня. «От избытка сердца глаголют уста»[432]. Признаком благого человека всегда является то, что он охотно рассуждает о Боге, ведь с чем люди дело имеют, о том они и говорят с удовольствием. Те, что заняты ремеслами, охотно говорят о ремеслах; те, что заняты проповедью, охотно толкуют о проповедях. Благой человек ни о чем больше не говорит с удовольствием, как только о Боге.

В душе есть некая сила, о которой я часто уже говорил, и если бы вся душа была такова, как она, то душа была бы нетварна и несотворима. Но это не так. Другой своей частью она обращена и имеет пристрастие к времени, и тут она касается твари и является тварной, (и это есть) разум: для этой силы нет ничего дальнего или внешнего. То, что по ту сторону моря или удалено за тысячу миль, мне так же прекрасно известно и так же предстоит предо мной, как это место, на котором я нахожусь. Оная сила есть дева, и она следует Агнцу, куда бы Он ни пошел. Эта сила берет Бога совершенно нагим в Его подлинном бытии; она едина в единстве, а не подобна в подобии.

Чтобы сие выпало на долю и нам, в этом помоги нам, Боже. Аминь.

ПРОПОВЕДЬ 13а

Святой Иоанн узрел в некоем видении, что, вот, на горе Сион стоит Агнец, а с Ним сорок четыре[434]. Они были не от земли и имели не имя жены. Они были девами и стояли совсем близко к Агнцу. И куда бы Агнец ни двинулся, они все двигались вслед и все, вместе с Агнцем, пели особую песнь. И на их главах спереди были написаны их имена и имя Отца их...

Святой Иоанн говорит: он увидел стоящего на горе Агнца. Я (же) скажу: святой Иоанн сам был горой, на которой он узрел Агнца. И тот, кто желает увидеть Божьего Агнца, должен сам стать горой, взойти в свое высшее и в свое самое чистое... И иное, когда он говорит, что видел на горе стоящего Агнца: что стоит на другом, касается своим низшим высшей части другого. Бог касается всех вещей, но Сам остается неприкасаем. Бог есть сущее над всеми вещами стояние в Самом Себе, и Его в Самом Себе стояние содержит все твари. Все творения имеют высшее и низшее. Этого Бог не имеет. Бог — над всеми вещами, и никогда ничто до Него не дотронется. Вне самих себя, одно в другом, все творения ищут того, чего они не имеют. Этого не делает Бог. Бог не ищет ничего вне Себя Самого. Все, что имеют творения, Бог в полной мере имеет в Себе. Он есть основа, обруч всех тварей. Хотя и верно, что одно (творение) существует раньше другого или, по крайней мере, одно рождено от другого. Однако одно не дает другому своего бытия, оно удерживает что-то свое. Бог есть простое стояние, сидение в Самом Себе. Сообразно благородству своей природы, каждое творение сообщает себя — и тем больше, чем больше оно восседает в себе. Простой камень, какой-нибудь туф, говорит о себе не больше, чем то, что он камень. Драгоценный же камень, имеющий огромную силу, тем самым, что он в себе самом стоит и сидит, вскидывает голову и вопиет. Учителя говорят, что никакая тварь не имеет в себе больше сидения, чем тело и душа, но и ничто не имеет больше исхода, чем душа в своей высшей части.

И вот он говорит: я увидел Агнца стоящего. Отсюда мы можем извлечь четыре добрых учения. Первое: ягненок дает пищу и одеяние и делает это вполне добровольно. Это должно указать нашему разуму, как много мы получили от Бога, и Он делает это нам по любви. Сие должно призвать нас к тому, чтобы во всех наших трудах нам не искать ничего, кроме Его чести и славы. Второе: Агнец стоящий. Бывает весьма хорошо, когда друг стоит близко к другу. Вот и Бог стоит близко к нам и останется с нами стоять, незыблемо и неизменно.

И он говорит: рядом с Ним стояли весьма и весьма многие; из них каждый имел впереди на главе имя свое и Отца своего имя. И в нас по меньшей мере должно быть начертано имя Бога; — мы должны нести в себе образ Божий, и его свет нам должен светить, если мы хотим быть «Иоанном».

ПРОПОВЕДЬ 14

Слово сие — я произнес его на латыни — записано в послании, которое читалось во время мессы[436]. Пророк Исайя говорит: «Восстань, Иерусалим, и возвысься и просветись». Тут следует узреть троякий смысл. Просите Бога о благодати!

«Восстань, Иерусалим, и возвысься и просветись»... Учителя и святые сообща говорят, что душа имеет три силы, и в этом она подобна Троице[437]. Первая сила есть память, под ней подразумевают тайное, сокрытое знание, она означает Отца. Другую силу именуют inteligencia, это — воображение, познание, мудрость. Третья сила называется волей, истечением Духа Святого. На этом мы не будем задерживаться, ибо здесь нет ничего нового.

«Восстань, Иерусалим, и возвысься и просветись»... А вот что говорят другие учителя, которые также разделяют душу на три части. Высшую силу они зовут силой гневливой, ее уподобляют Отцу. Она во всякое время идет войной и гневается на зло. Гнев слепит душу, а любовь (...)[438].

Первая сила вырабатывается в печени, вторая — в сердце, а третья — в мозгу (...) Первая не успокоится до тех пор, пока не поднимется в высшее; и если бы было что-нибудь выше, чем Бог, то она не хотела бы Бога. Вторая (сила) не удовлетворится ничем, кроме как наилучшим; и если бы было что-нибудь лучшее Бога, она не пожелала бы Бога. Третьей достаточно одного только блага; и если бы было что-нибудь более благим, нежели Бог, то она не захотела бы Бога. Сия имеет покой лишь в постоянном благе, в котором заключены все блага, так что они в нем едины. Сам Бог не ведает покоя в том месте, где Он — начало всякого бытия; Он знает покой лишь там, где Он — начало и конец всякого бытия.

«Иерусалим» означает не что иное, как «высота»[439], как я сказал в (монастыре) Мариенгартен: тому, что высоко, говорят: опустись; тому же, что низко, говорят: поднимись. Будь ты внизу, а я наверху, то я должен был бы спуститься к тебе. Так поступает Бог. Если смиришься, то Бог сверху спустится вниз и внидет в тебя. Земля удалена от неба на наибольшее расстояние; она забилась в угол, стыдится себя и охотно бегала бы от прекрасного неба из одного края в другой. Где бы тогда остановилась она? Побеги она вниз — придет она к небу, побеги она вверх — но и здесь не сможет от него убежать. Небо загонит ее в уголок и вдавит в нее свою силу и сделает ее плодородной. Почему? Наивысшее вольется в самое низкое. Есть над солнцем звезда, она выше всех звезд и благородней, чем солнце; она втекает в солнце и освещает его, — и весь свет, который солнце имеет, она имеет от оной звезды. Ибо о чем еще говорит то, что солнце не светит ночью так же, как днем? Сие говорит в пользу того, что солнце, когда оно совершенно одно, бессильно само по себе. Что в солнце присутствует некая недостача, это вы хорошо увидите по тому, что оно с одного края темно. По ночам луна и звезды у него берут свет, а его прогоняют куда-то, и тогда оно светит где-то в другой стороне. Оная звезда втекает (светом своим) не в одно только солнце, нет, через солнце и посредством всех звезд она втекает и в землю и делает ее плодоносной. Не иначе бывает с подлинно смиренным человеком, который все творения низверг ниже себя и сам оказался под Богом[440]. По причине Своей благости Бог не преминет в такого человека в полной мере излиться. Он будет вынужден так поступить волей-неволей. Хочешь ли возвыситься и вознестись, тогда тебе нужно уничижиться, (и освободиться) от прилива крови и плоти. Ведь корнем всех пороков и всех нечистот является тайная, скрытая гордость, за ней идет только страдание и горе. Смирение же есть корень всякого блага, следуй ему (...).

Я сказал в Париже, в школе, что все вещи должны исполниться в воистину смиренном человеке. Солнце (в только что приведенном сравнении) соответствует Богу. Наивысшее в Его бездонном Божестве отвечает низшему в глубинах смирения. Подлинно смиренному человеку не нужно Бога просить, он может Богу приказывать, ибо высота Божества метит только в глубины смирения, как я говорил у святых Маккавеев[441]. Смиренный человек и Бог — это одно. Смиренный человек имеет над Богом такую же власть, какою он владеет собой, и все, что есть во всех ангелах, принадлежит оному смиренному человеку. Что творит Бог, то творит смиренный человек, и что есть Бог, то есть он: одна жизнь и одно бытие. Потому и говорил наш милый Господь: «Научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем»[442].

Если бы какой-нибудь человек был на самом деле смирен, то Бог либо должен был бы лишиться всего Своего Божества и от Него вполне отказаться, либо должен был бы истечь из Себя (Самого) и полностью втечь в этого человека. Ночью мне пришла в голову мысль. То, что Бог высок, зависит от того, что я низок; и где я уничижаюсь, там Бог возвышается. «Иерусалим просветится», — говорят Писание и пророк. Еще же я ночью подумал, что Бог должен быть низведен с высоты, не вообще, но внутрь. И сие означает не иное, как «пониженный» Бог. Эта мысль мне до того сильно понравилась, что я записал ее в мою книгу. Итак, сие означает «пониженный» Бог, не вообще, но внутри, чтобы возвыситься нам. Что было вверху, то стало внутри. Ты должен быть собран в единое, от себя самого в себя самого, дабы Он был в тебе, — а не так, чтобы нам брать от того, что над нами. Нам надобно это черпать в себе и брать от себя в нас самих.

Святой Иоанн говорит: «Тем, что Его приняли, Он дал власть стать Божьими сыновьями. Сын Божий суть те, кто не от плоти, не от крови, но от Бога родился»[443], — не наружу, но внутрь. Наша дорогая Госпожа говорила: «Как может быть, что я стану матерью Бога? Ангел же ей отвечал: Дух Святой сойдет сверху в тебя»[444]. Давид говорил: «Я ныне родил Тебя»[445]. Что такое «ныне»? Вечность. Я вечно рождал Себя (как) Тебя и Тебя (как) Себя. Так и благородному, смиренному человеку мало того, что он есть единородный Сын, которого Отец родил в вечности; он хочет быть Отцом и войти в оное тождество с вечным отечеством и родить Того, Кем я был вечно рожден, — как я говорил в (монастыре) Мариенгартен; тут Бог войдет в Свою собственность. Если Бог возьмет тебя в Свою собственность, то Бог — твоя собственность, как Он — собственность Его Самого. Что мне врожденно, то останется. Бог никогда не отделится от этого человека, куда бы тот ни пошел. Человек может уйти от Бога. (Но) как бы далеко от Бога он ни ушел, Бог стоит и его дожидается и встречает его, хотя он еще об этом не знает. Хочешь ли, чтобы Бог был твоим собственным? Тогда и ты будь Его собственным, как мой язык или моя рука, так что я ими смогу делать то, что пожелаю. Я столь же мало могу действовать без Него, как мало Он может действовать без меня. Хочешь ли, чтобы Бог в такой мере был твоим собственным? Тогда и ты отдай себя Ему в собственность и держи в своих помыслах лишь Его одного. Он так же будет концом и началом всякого твоего дела, как Его Божество заключается в том, что Он является Богом. Такому-то человеку — не помышляющему во всех своих делах ни о чем и не любящему ничего, кроме Бога, — ему Бог отдаст Свое Божество. Все, что такой человек делает, (...) делает Бог, ибо мое смирение дает Ему Его Божество. «Свет светит во тьме, но свет не объят тьмой»[446]. Сие означает, что Бог — не только начало всех наших дел и нашего бытия, но также конец и покой для всякого бытия.

Дабы нам научиться у Иисуса Христа науке смирения, в этом помоги нам, Боже, Отец-Сын-Святой Дух. Аминь. Deo gratias.

ПРОПОВЕДЬ 15

Сие слово записано в Евангелии, а по-немецки оно звучит так: «Был человек высокого рода, он вышел в дальнюю страну от себя самого и возвратился богатым домой». В Евангелии читают, что Христос сказал: «Никто не может быть моим учеником, как только тот, кто следует за Мной»[448] и покинул себя самого и ничего не сохранил для себя. Сей обладает всеми вещами, ибо ничего не иметь значит всем обладать. Ревностно же и от всего сердца подчинить себя Богу[449] и свою волю перенести в волю Божью и не взирать ни на что сотворенное — кто так вышел бы из себя самого, тот подлинно был бы возвращен себе самому.

Благостыня сама по себе, благо не дает душе успокоиться. (Душа не имеет покоя в том, что источается и сообщает себя всем творениям. Она устремлена лишь к тому, что пребывает в себе; лишь это приводит душу в покой.)[450] Если бы Бог дал мне что-нибудь без Своей воли, то я на сие не взглянул бы, ибо меня сделает блаженным и самое малое, что Бог даст мне по воле Своей.

Все творения вытекли из Божественной воли. Если бы я желал лишь благости Божьей, эта воля была бы столь благородна, что из нее непосредственно истекал Святой Дух. Всякое благо источается от переизбытка Божественной благости. Да, но воля Бога мне бывает по вкусу только в единстве, в котором для блага всех тварей находится Божий покой и где покоится как в своей последней цели благо и все, что когда-либо получило бытие и жизнь. Там ты должен возлюбить Духа Святого таким, каким Он пребывает в единстве, не в Себе Самом, а исключительно там, где Он по вкусу пребывает в единстве с благостью Бога, где всякое благо источается от переизбытка Божественной благости. Сей человек возвращается богатым домой, поскольку он «вышел». Тот, кто так вышел из себя самого, был бы, воистину, возвращен себе самому. И все, что он полностью оставил во множестве, он в полной мере получит в единстве, ибо обретет себя самого и все вещи в настоящем мгновении единства. Тот, кто так вышел, вернулся гораздо более благородным домой, чем был, когда выходил. Сей человек отныне живет в несвязанной свободе и в сплошной наготе, потому что ему не надо ни покоряться вещам, ни ими владеть, ни в большой мере, ни в малой, ибо все, что есть собственность Бога, то принадлежит и ему.

Солнце соответствует Богу, высшая область Его не знающей дна глубины отвечает самому низкому в глубинах смирения. Да, вот почему смиренному человеку не нужно (Бога) просить, он Ему вполне может приказывать, ибо высоте Божества некуда больше взирать, как только в глубины смирения, — смиренный человек и Бог суть одно, а не двое. Сей смиренный человек так же властен над Богом, как властен над собою самим[451]. И всякое благо, каковое обретается в ангелах и святых, все оно принадлежит ему так же, как принадлежит Богу. Бог и сей смиренный человек — совершенно одно, а не двое, ведь то, что творит Бог, творит он, и чего хочет Бог, того хочет он, и что есть Бог, то же есть он: одна жизнь и одно бытие. Ей Богу, попади сей человек в ад, и Бог должен был бы пойти за ним в ад, и ад стал бы для него раем. Он (Бог) обязан так по необходимости поступить, Он был бы принужден к тому, чтобы так сделать волей-неволей, ведь тут сей человек есть Божье бытие и Божье бытие есть сей человек. Ибо здесь в единстве Бога и смиренного человека рождается поцелуй в силу того, что та добродетель, что зовется смирением, есть корень в основании Божества. Туда она всажена, дабы иметь свое бытие лишь в вечном Едином и больше нигде. Я сказал в Париже, в школе, что все вещи должны исполниться в воистину смиренном человеке[452]. Вот почему я говорю, что смиренному человеку ничто не может вредить и ставить препоны, ведь нет ни одной вещи, которая не бежала бы от того, что способно из нее сделать ничто. Сего избегают все сотворенные вещи, ибо сами по себе они суть ничто. Потому смиренный человек бежит от того, что его отвлекает от Бога. Потому же и я бегу от (палящего) угля, ибо он мог бы из меня сделать ничто, так как отнял бы у меня мое бытие.

И Он сказал: «Человек вышел». Аристотель начал одну книгу и хотел (в ней) говорить о всех вещах[453]. Посмотрите-ка, что Аристотель говорит о человеке: «Homo» означает то же самое, что «человек», которому придана форма; и сия сообщает ему бытие и жизнь общие со всеми творениями, разумными и неразумными: неразумные (бытие и жизнь) — вкупе со всеми телесными тварями, а разумные — общие с ангелами. И Аристотель говорит: как все творения, вместе с их прообразами (т.е. идеями. — М.Р.) и формами, постигаются ангелами подобающим познанию образом, и как ангелы своим разумением постигают каждую вещь по отдельности, — что доставляет им столь великую радость, что те, кто сие не испытывал и не отведал, весьма подивились бы этому, — так же и человек, пользуясь разумом, постигает единичные прообразы и формы всех тварей[454]. Сие Аристотель приписал человеку, дабы человек посредством того был человеком, что распознает все прообразы и формы. Из-за этого человек и есть человек. И сие было высшим определением, с помощью которого Аристотель только и мог определить человека.

А сейчас я также хочу поразмыслить, что такое есть «человек». «Homo» означает то же самое, что человек, которому придана субстанция; она сообщает ему бытие и жизнь, и разумное существование. Таким, наделенным разумом человеком является тот, кто осознает себя самого с помощью разума и сам в себе отрешен от всех веществ и форм. Чем больше сей отрешен от всяких вещей и обращен в себя самое, чем более ясно и разумно в себе самом он постигает все вещи без того, чтобы обращаться наружу, — тем больше он человек.

Теперь я спрошу: как может быть, что отрешенность разума в себе самой постигает все вещи без форм и картин, без обращения наружу и без преобразования себя самой? Скажу: это следует от его (разума) простоты, ведь чем полней в себе самом отрешен человек от себя самого, тем более просто в себе самом он постигает всякое множество и в себе самом остается недвижим. Боэций говорит: Бог есть недвижимое благо, в себе самом тихо стоящее, неприкасаемое и неподвижное, и движущее все вещи[455]. Простое познание в себе самом так чисто, что непосредственно постигает чистое обнаженное Божественное бытие; и в этом притоке (Божественного бытия) оно стяжает Божественное естество точно так же, как ангелы, причем ангелы получают великую радость... Увидеть ангела — да за это можно было бы просидеть в аду тысячу лет!.. Сие познание в самом себе столь чисто и ясно, что из всего, что созерцается в оном свете, получился бы ангел.

Ну а теперь старательно заметьте себе, что об отрешенных духах говорит Аристотель в книге, именуемой «Метафизика». Высший среди учителей, которые когда-либо толковали о естественных науках, рассуждает об этих чистых духах и говорит, что они не представляют собой формы вещей и непосредственно стяжают свое бытие, истекая из Бога[456]; и они также втекают обратно и без посредства стяжают истечение от Бога, (сущее) над ангелами, и созерцают обнаженное бытие Божье без различения. Такое-то чистое, обнаженное бытие Аристотель называет «что»[457]. Это — высшее, что Аристотель изрек о естественных науках, и выше этого не смог сказать ни один учитель, если он, конечно, не вещал в Духе Святом. И вот я скажу, что сему «благородному человеку» недостаточно бытия, которое без-образно стяжается ангелами и от которого они непосредственно зависят, он удовлетворится одним лишь Единым.

Я уже много раз говорил о первом начале и о последнем конце. Отец — начало Божества, ибо Он сознает Себя Самого в Самом Себе. Из Него исходит, оставаясь внутри, вечное Слово; и, оставаясь внутри, истекает Святой Дух от Обоих. (Отец) Его не рождает, ибо Он (т.е. Отец. — М.Р.) есть пребывающий внутри конец Божества и всех тварей, в Нем же обретается чистый покой и отдохновение всего, когда-либо стяжавшего бытие. Начало — ради конца, так как в последнем конце покоится все, что некогда получило разумное бытие. (Последняя цель) бытия — это тьма и неизведанность сокровенного Божества, (в) Котором светит свет, «но тьма не объяла его»[458]. Посему Моисей говорил: «Сущий послал меня»[459], — Тот, что без имени, Который есть отрицание всяких имен, и Который так никогда и не получил имени. И потому же пророк говорил: «Истинно, Ты — Бог сокровенный»[460] в основании души, где Божье основание и основание души — одно основание... Чем больше ищешь Тебя, тем меньше находишь Тебя. Ты должен искать Его так, чтобы нигде не найти. Если ты не ищешь Его, то находишь Его.

Искать (Его) так, чтобы вечно при Нем пребывать, — в этом помоги нам, Боже. Аминь.

ПРОПОВЕДЬ 16а

Некий учитель говорит: если убрать все, что находится между мной и стеной, то я был бы подле стены, хотя в стене бы я не был[462]. В духовных вещах это не так, ибо (здесь) одно всегда пребывает в другом: воспринимающее есть то, что подлежит восприятию, ведь оно воспринимает не что иное, как себя самое. Это сложно. Кто сие разумеет, тому достаточно проповедано. Впрочем, еще немного — об образе души.

Среди учителей есть много таких, кто полагает, что оный образ порождается как волей, так и познанием[463]. Но это не так, и я утверждаю, что образ сей есть отпечаток себя самого без воли и помимо познания. Хочу привести вам пример: вот передо мной держат зеркало, желаю я того или нет, без воли и помимо познания себя самого я в этом зеркале отражусь. Образ исходит не от зеркала, и он — не от себя самого, но образ прежде всего обретается в том, от кого получает свое бытие и свое естество. Когда зеркало от меня уберут, я более в зеркале отражаться не стану, ибо сам я есть оный образ.

Еще пример: когда из древа прорастает какая-нибудь ветвь, то она обладает именем и сущностью этого дерева. Что из него выходит, то в нем остается, — и что в нем остается, то из него выходит: так ветвь бывает образом себя самое.

То же скажем об образе души: что из нее исходит, то в ней остается, и что в ней остается, то из нее исходит. Этот образ есть Сын Отца, и этот образ есмь я сам, и этот образ есть Мудрость. А посему, да хвалится Бог ныне и присно. Аминь. Кто не понял сказанного, тот пусть не печалится.

ПРОПОВЕДЬ 16b

Я произнес словцо на латыни, которое сегодня читают в послании; его можно сказать о святом Августине и о всякой благой, святой душе, поскольку они подобны золотому сосуду, который тверд и устойчив и имеет в себе благородные камни. Таково следствие благородства святых — одним сравнением их определить невозможно; потому-то их уподобляют дереву, солнцу, луне[465]... И вот блаженный Августин уподоблен некоему сосуду из золота; сей прочен и стоек и несет в себе благородство каменьев. То же, воистину, можно сказать о каждой доброй и святой душе, оставившей все вещи и принявшей их там, где они вечны. Покинувший вещи, когда они представляют собою случайность, будет ими владеть, когда они вечны и суть чистое бытие.

Любой сосуд имеет два свойства: он приемлет в себя и содержит. Духовные сосуды отличаются от сосудов телесных. Вино находится в бочке, бочка не пребывает в вине; и вино не содержится в досках бочонка, — будь оно в досках бочонка, его нельзя было бы пить. Иначе обстоит дело с духовным сосудом: что воспринято им, то пребывает в сосуде, и сосуд содержится в том и есть самый сосуд. Все, что принимает духовный сосуд, сродни его естеству. Естество Бога заключается в том, чтобы Себя сообщать всякой доброй душе, естество же души состоит в принятии Бога; и это можно сказать в отношении самого благородного, на что способна душа. Тогда душа несет в себе образ Божий и подобна Богу. Образа не может быть без подобия, но подобие может быть и без образа. Два яйца одинаково белы, но одно — не образ второго, ибо, что должно быть образом другого, то должно исходить из его природы и должно рождаться от него и быть ему тождественным.

Всякий образ имеет два свойства. Первое заключается в том, что он получает свое бытие непосредственно от того, образом чего он является, и вне зависимости от желания, поскольку имеет естественное исхождение и устремляется из естества, подобно суку какого-нибудь дерева. Когда лицо окажется перед зеркалом, то оно должно в нем отразиться, хочет оно того или не хочет. Естество же не вообразится в образ на зеркале; а рот, нос и глаза и все очертания лица — это в зеркале отразится. Ведь это Бог сохранил лишь для Себя: в чем бы ни отражаться, в то, вполне и непроизвольно, воображать Свое естество и все, что Он есть и способен подать. Ибо образ предшествует воле, а воля следует образу. И именно образ имеет первое исхождение из природы и вбирает все то, что могут сообщить природа и бытие; природа же, естество, вполне изливается в образ и все-таки полностью остается в себе. Так учителя не прилагают (понятие) «образа» к Духу Святому[466]. Нет, они его прилагают к средней Ипостаси, потому что Сын имеет первое исхождение из естества; поэтому Он и называется образом Отца в подлинном смысле, а Дух Святой образом не называется. Сей есть лишь цветущий росток из Отца и из Сына, и, однако, Он имеет единое с обоими естество... Тем не менее воля не является посредником между образом и естеством; да, ни постижение, ни знание, ни мудрость не могут быть здесь посредником, ибо Божественный образ непосредственно исходит из плодоносности естества. А если здесь и есть какое-то посредство Премудрости, то это сам образ. Поэтому Сын в Божестве называется Мудростью Отчей.

Вам следует знать, что простой образ Божий, запечатленный в душе в глубинах (ее) естества, воспринимается без какого-либо посредничества. И самое сокровенное, самое благородное, что есть в (Божественном) естестве, воображается в самом подлинном смысле в образ души, а воля и мудрость, как я прежде сказал, тут не выступают посредником. Если Мудрость считать здесь посредницей, то это будет сам образ. Тут Бог опосредован в образе, а образ непосредственно находится в Боге. И все-таки Бог присутствует в образе гораздо более благородным способом, чем образ в Боге. Образ принимает здесь Бога не в качестве Творца, но в качестве разумного Бытия; и самое благородное (Его) естества подлинно воображается в образ. Это — естественный образ Божий, и Бог естественным способом запечатлел его во всех душах... Большего я образу приписать не могу. Если бы я придал ему что-нибудь большее, то это уже был бы Сам Бог, но сие Ему не годится, ведь тогда Бог не был бы Богом.

Под вторым свойством образа вам следует разуметь подобие образа. Тут обратите особое внимание на два обстоятельства. Первое таково: образ не из себя самого, и (второе) не для себя самого. В том же смысле, как образ, воспринятый глазом: он происходит отнюдь не от глаза и не имеет в глазу бытия, но зависит от того и прилеплен к тому, образом чего он является. Вот почему он не из себя и не для себя, а от того в собственном смысле, чьим является образом; и он принадлежит тому в полной мере, от того берет свое бытие, и есть то же самое бытие.

А теперь слушайте меня повнимательней! Что такое в собственном смысле есть образ, вы распознаете, рассмотрев его четыре особенности, хотя, может быть, вы увидите больше. Образ не из себя самого и не для себя самого, но из того, образом чего он является, он принадлежит тому вместе со всем, что его составляет; что же чуждо тому, чьим он является образом, к тому он не относится и от того не исходит. Образ стяжает свое бытие без посредничества лишь от того, образом чего он является, он имеет с тем единое бытие и есть то же самое бытие... Я здесь не говорил о вещах, о которых следует рассуждать (только) в школе. Нет, о них вполне можно сказать и с кафедры проповедника для наставления.

Образ не принадлежит себе, он есть не для себя самого. Принадлежит же он только тому, чьим он является образом. И он есть в полной мере все, что то представляет собой; что же чуждо тому, образом чего он является, для того он не есть и не принадлежит ему. Образ получает свое бытие без посредничества лишь от того, чьим он является образом, и имеет с ним единое бытие и есть то же самое бытие.

Вы часто спрашиваете, как вам следует жить? Так вот, теперь потрудитесь об этом послушать. Посмотри: точно так же, как тут говорилось об образе, тебе и следует жить. — Ты должен быть из Него и должен быть для Него, и должен быть не из себя, и должен быть не для себя, и не должен никому принадлежать. Когда вчера входил я сюда, в сей монастырь, то увидел, что на одной могиле поставлен шалфей и прочие травы, и тогда я подумал: вот, здесь лежит милый друг какого-то человека, и потому человеку дорог этот кусочек земли. У кого есть подлинный друг, тот любит все, что связано с ним, что же его другу противно, того он не любит. То же увидите на примере собаки, а она — (всего лишь) животное, не наделенное разумом. Собака столь верна своему господину, что ненавидит все, что враждебно ему. Кто же друг ее господину, того она любит, не взирая на богатство и бедность... Да, будь то хотя бы ослепший бедняк, преданный ее господину, она его полюбила бы больше, чем какого-нибудь короля или какого-нибудь императора, враждебного ее господину. И я говорю: истинно, если бы было возможно, чтобы собака наполовину была неверна своему господину, то другой половиной она бы себя ненавидела.

Иные люди жалуются на то, что не имеют искренних переживаний, благоговения, сладостности и никаких особых утешений от Бога. Воистину, эти люди неправы: хотя такое и можно терпеть, но это не самое лучшее. Я скажу правду: до тех пор, пока в тебе отражается нечто такое, что не есть вечное Слово или следует из вечного Слова, хотя бы то и было очень хорошим, это неправильно. Потому лишь тот — праведный человек, кто все тварные вещи вменил ни во что и кто, ни на что не взирая, обращен только к вечному Слову, в него претворен и преображен в праведности. Сей человек черпает из того, откуда черпает Сын; и он сам является Сыном. Писание говорит: «Никто не знает Отца, кроме Сына»[467], а потому: хотите знать Бога? — тогда вам нужно стать не только подобными Сыну, но вам нужно стать Самим Сыном.

Некоторые люди хотят видеть Бога глазами, как видят корову; и они хотят любить Бога так же, как любят корову. Ее ты любишь из-за молока и из-за сыра и своей собственной выгоды... Так же поступают те люди, что любят Бога из-за внешних богатств и внутренней радости. На самом деле они Бога не любят, а любят лишь выгоду. Да, по правде сказать: все, к чему бы в своем усердии ты ни стремился и что не есть само по себе Бог, то никогда не сможет быть в такой мере благим, чтобы не стать тебе помехой для возвышенной Истины.

И как я раньше сказал: как святой Августин подобен золотому сосуду, закрытому снизу и отверстому сверху, — смотри, таким же должен быть ты. Желаешь ли стоять рядом со святым Августином в святая святых, тогда твое сердце должно быть закрыто для всего сотворенного и ты должен воспринять Бога таким, каков Он есть Сам в Себе. Потому мужей и сравнивают с высшими силами, ибо их голова всегда не покрыта, а жен — с силами низшими, ибо их голова во всякое время сокрыта. Высшие силы — над временем и над местом и имеют исток непосредственно в бытии души; они тем подобны мужам, что всегда остаются наги. Вот почему их дело вечно. Один учитель глаголет, что все низшие силы души, поскольку они прикоснулись к времени или месту, постольку утратили свою девственную чистоту, и уже никогда не сумеют столь полно отвлечься (от них) и очиститься, чтобы когда-либо войти в высшие силы. Впрочем, и на них запечатлевается оный образ уподобления[468].

Ты должен быть «тверд» и «устойчив», другими словами, тебе надлежит без изменения стоять в любви и страдании, в счастье, как и в несчастье, и нужно иметь в себе «благородные камни», иначе сказать: чтобы все добродетели заключались в тебе и сущностным образом из тебя истекали. Тебе надо пройти сквозь все добродетели и их превзойти; ты должен воспринять добродетель в том основании, где она едина с Божественным естеством... И насколько больше, в сравнении с ангелом, ты объединишься с оным Божественным естеством, настолько большая у ангела будет потребность стяжать посредством тебя. Дабы мы стали едины, в этом помоги нам, Боже. Аминь.

ПРОПОВЕДЬ 17

Я сказал на латыни некое слово; его в Своем Евангелии произносит Господь: «Ненавидящий душу свою в мире сем сохранит ее в жизнь вечную».

В этих словах обратите внимание на то, что имеет в виду наш Господь, когда говорит, что душу следует ненавидеть. Кто возлюбит душу свою в сей смертной жизни — такой, какова она в этом мире, тот потеряет ее в жизни вечной. Кто же возненавидит ее, поскольку она смертна и находится в этом мире, тот сохранит ее в вечную жизнь.

Здесь скрыты две причины, почему Он упоминает «душу». Вот что говорит некий учитель: слово «душа» не указывает на основание и не касается природы души[470]. Потому-то и говорит оный учитель: кто пишет о преходящих вещах, тот не касается естества и основания души[471]. Кому нужно назвать душу в ее простоте, чистоте, обнаженности, каковой она пребывает в себе, тот не сможет найти для нее ни единого имени. Они ее именуют «душой»! Это все равно, как если бы кто-то, называя какого-то плотника, именовал его не как человека, не как Генриха и не в соответствии с его бытием, но именовал бы его по его делу[472]. Это и имеет в виду наш Господь: возлюбивший душу в ее чистоте, которая составляет природу души, ненавидит ее и есть ее враг, когда она в этом (земном) одеянии; он ненавидит ее, печалится и жалеет о том, что она стоит столь далеко от того ясного света, коим является в себе самое.

Наши учителя утверждают: душа называется огнем из-за силы, из-за жара и из-за сияния, которое обретается в ней[473]. Другие же говорят, что она — искорка небесной природы. Третьи считают, что она является светом. Четвертые говорят, что она является духом. Пятые — что она есть число[474]. Мы не найдем ничего, что было бы столь же обнажено и чисто, как число; поэтому они хотели назвать душу чем-то таким, что было бы обнажено и чисто. Число присутствует среди ангелов, ведь говорят же об одном ангеле, двоице ангелов; свет также подлежит исчислению. Поэтому, если ее (душу) назвать с помощью самого чистого и обнаженного, то оно все-таки не коснется основания души. Бог — Который без имени, не имеет имен — Бог неизречен, и душа — в своем основании она тоже неизреченна, как неизречен Бог.

Но есть еще и другое, отчего Он говорит, что она ненавидит[475]. Слово, которое дает название душе, указует на душу, когда она — в темнице этого тела. И потому Он имеет в виду душу вкупе со всем ее бытием[476], каковое она способна осмыслить, пока пребывает в темнице. До тех пор, покуда душа взирает на эти низкие вещи и принимает в себя с помощью чувств, она становится узкой, ибо слова не могут дать имени превышающему их естеству.

Существуют три причины, почему душа должна сама себя ненавидеть. Первая причина: поскольку она моя, постольку я должен ее ненавидеть, ибо в какую меру она моя, в такую меру она не Божья. Другая (причина): так как моя душа не вполне помещена, посажена и преображена в Боге. Августин говорит: кто хочет, чтобы Бог для него был своим, тот прежде должен быть своим для Бога[477], и это по необходимости так. Третья причина: когда душа имеет расположение к себе самой, поскольку она душа, и вкупе с душой имеет расположение к Богу, то это неправильно. Она должна иметь расположение к Богу в Себе, ведь Он гораздо выше ее. Вот почему Христос говорил: «Ненавидящий душу свою, потеряет ее».

Что, будучи частью души, находится в этом мире либо взирает на этот мир и где какая-то часть души соприкасается с миром и взирает вовне, то душа должна ненавидеть. Некий учитель говорит: душа в своем высшем и наиболее чистом пребывает над миром[478]. Ничто не привлекает душу в сей мир, кроме любви. Временами она бывает одержима природной любовью, которую испытывает к телу. Иногда имеет она вольную любовь, которую испытывает к твари. Один учитель говорит: сколь малое отношение имеет глаз к пению, а ухо — к цвету, столь же малое отношение душа в своем естестве имеет к тому, что обретается в мире[479]. Потому говорят наши учителя по естественным наукам, что тело — гораздо больше в душе, чем душа — в теле[480]. Как бочка скорей содержит вино, чем вино бочку, так и душа скорей содержит тело, чем тело душу. Что душа любит в сем мире, от того она обнажена в своем естестве. Один учитель говорит: природа души и ее естественное совершенство заключается в том, чтобы ей там стать в себе умопостигаемым миром, где Бог вложил в нее образы всяких вещей. Кто утверждает, что он взошел к своему естеству, тому надо обрести в себе все вещи, отраженными в чистоте, каковыми они обретаются в Боге, — не так, как они обретаются в своем естестве, а как они обретаются в Боге[481]. Ни единый дух или ангел не коснется основы души и природы души. В ней восходит она в первое, в начало, где Бог простирается любовью во всякую тварь. Там примет она все вещи в Боге, не в той чистоте, когда они — в своей естественной чистоте, нет же, в той чистой простоте, когда они в Боге. Бог создал весь этот мир словно из угля. Образ из золота прочней образа из угля. Так и все вещи в душе чище и благородней, чем когда они — в мире. Материя, из которой Бог создал все вещи, менее ценна, чем уголь по сравнению с золотом... Кто хочет сделать горшок, тот берет частицу земли; это материя, с нею он будет работать. И вот ту форму, которая находится в нем, он сообщает горшку, и в нем[482] форма благородней материи. На этом примере я хочу показать, что в умопостигаемом мире, каковым является душа, все вещи бесконечно более благородны, чем тогда, когда они лежат в здешнем мире; как картина, вырезанная и выгравированная из золота, точно так и всех вещей образы в простоте пребывают в душе. Один учитель говорит: душа в себе имеет способность запечатлевать образы всяких вещей[483]. А другой говорит: душа никогда не сможет достичь своего чистого естества, чтобы не найти все вещи в себе запечатленными в разумном мире; и мир этот непостижим, ни единое помышление не достигнет туда[484]. Григорий сказал: когда говорим о Божественных вещах, мы должны запинаться, ведь это следует выразить словом[485].

Еще одно словцо о душе и довольно. «Дщери Иерусалимские, не смотрите на меня, что я смугла, ибо солнце опалило меня, дети матери моей разгневались на меня»[486]. Здесь подразумевает она детей этого мира. Им душа говорит: чем освещает меня и касается солнце, то есть радости мира, то и делает меня смуглым, коричневым. Коричневый — несовершенный цвет, он несет в себе что-то светлое, но также и тьму. Что бы душа своими силами ни помышляла, ни делала и как бы светло то ни было в ней, это все-таки смешано. Потому-то она говорит: «Дети матери моей разгневались на меня»: дети — это все низшие силы души, все они борются с ней и ей досаждают; небесный Отец — нам Отец, а христианство — нам мать. Как бы прекрасна и сколь бы украшена душа ни была, и как бы она ни была полезна своими делами, все это несовершенно. Посему он говорит: «О прекраснейшая среди жен, выйди и иди прочь»[487]. Сей мир как женщина, ибо он лежит в немощи. Почему же он тогда говорит: «прекраснейшая среди жен»? Ангелы прекрасней, однако они гораздо выше души. Вот почему он говорит: «прекраснейшая», в своем естественном свете, «выйди и иди прочь»: изыди из этого мира и отойди от всего, к чему клонится душа[488]. И где ее что-то коснется, то она должна ненавидеть.

Молите нашего милого Господа, чтобы нам возненавидеть нашу душу под тем одеянием, в котором она является нашей душой, чтобы сохранить ее в вечную жизнь. В этом помоги нам, Боже. Аминь.

ПРОПОВЕДЬ 18

Наш Господь пошел в город, называемый Наин, с Ним множество народа, а также ученики. Когда они входили в городские ворота, через них выносили умершего юношу, единственного сына вдовы. Наш Господь подошел и прикоснулся к одру, на котором покоился умерший, и сказал: «Юноша, тебе говорю, встань!». Юноша поднялся и тотчас силою тождества стал говорить, что он воскрешен посредством вечного Слова[490].

А теперь я скажу: «Он пошел в город». Сей град есть душа, которая благоустроена, укреплена, защищена от изъянов, исключила всякое множество, сосредоточена и утверждена во спасении Иисусовом, огорожена стенами и объята Божественным светом. Потому пророк говорит: «Бог — это стена вкруг Сиона»[491]. Вечная Мудрость глаголет: «Я обрету сразу покой в освященном и благословенном граде»[492]. Ничто не имеет покоя и такого единства, как то, что подобно; посему все, что подобно, — внутри и поблизости, рядом. Освящена та только душа, где обретается единственно Бог и где тварь не обретает покоя. Потому-то Он говорит: «В освященном и благословенном граде я обрету сразу покой». Всякая святость — от Духа Святого. Природа ничего не пропустит; она начинает действовать с низшего и доходит до высшего. Учителя говорят, что воздух никогда не стал бы огнем, не будь он вначале утонченным и жарким[493]. Святой Дух принимает душу и очищает ее в огне и благодати и увлекает ее к наивысшему. Вот почему Он говорит: «Во граде освященном и благословенном обрету я сразу покой»... Насколько душа упокоится в Боге, настолько же в ней упокоится Бог. Упокоится она в Нем одной только частью, и Он только частью упокоится в Ней. А если она найдет в Нем полный покой, то и Он в ней найдет полный покой. Посему говорит вечная Мудрость: «Я сразу обрету (в нем) покой».

Учителя утверждают, что в радуге желтый и зеленый цвета так равномерно проникают друг в друга, что ни один глаз, сколь бы острое зрение он ни имел, их взаимного перехода различить не сумеет. Столь же равномерно действует и природа, уподобляясь тем самым первому извержению, в котором ангелы в такой мере (бого)подобны, что Моисей об этом даже не посмел написать из-за слабости сердца людей, дабы те ангелам не стали молиться: так подобны они в первом исходе[494]. Один возвышенный учитель сказал, что высший ангел всех духов столь близок первому извержению и несет в себе такую полноту подобия Богу и Божественной власти, что сотворил весь этот мир и к тому же всех ангелов, пребывающих ниже него[495]. Тут содержится доброе наставление: Бог так высок, так чист и так прост, что действует через высшую тварь, а она — Его властью, наподобие того, как какой-нибудь стольник действует от имени короля и управляет его страной. Итак, Он говорит: «В освященном и благословенном граде я обрету сразу покой».

На днях я говорил о вратах, из которых истекает Бог, это благостыня[496]. Сущность есть то, что держится в самом себе и не истекает, скорей же втекает. Единство — то, что держит себя в себе самое, в отдалении от всего и не сообщает себя ничему внешнему. Благостыня же — то, в чем Бог источается и сообщает Себя всякой твари... Сущность — это Отец, единство — это Сын вкупе с Отцом, благостыня есть Святой Дух. И вот Дух Святой берет душу, «град освященный», в (ее) наиболее чистом и самом возвышенном и несет ее вверх в Свой первоисток, им же является Сын, а Сын несет ее дальше, в Свой первоисток, то есть в Отца, в основание, в первое, в коем Он имеет свое бытие и где всюду «равно покоится»[497] вечная Мудрость «в освященном и благословенном граде», в наиболее сокровенном.

Ну так вот, он (евангелист) говорит: «Наш Господь пошел в город Наин». «Наин» — не что иное, как «сын голубя»[498] и означает простоту. Душе никогда не следует успокаиваться в способной к действию силе до тех пор, пока в Боге она не станет совершенно единой. Оно (название «Наин») означает также «течение вод»[499] и указует на то, что человеку не следует подвигаться ко греху и пороку. «Ученики» — это Божественный свет: сей должен втекать в душу потоком; а «множество народа» суть добродетели, о которых я только что говорил. Душе нужно возвыситься в горячем стремлении и превзойти достоинство ангелов величием добродетелей. И тогда ты войдешь через «врата», иными словами, войдешь в любовь и единство, — через «врата», из которых выносили усопшего юношу, сына вдовы. Наш Господь приблизился и прикоснулся к тому, на чем лежал мертвый. Как Он подошел и как Он коснулся — это я сейчас опущу, однако не то, что Он произнес: «Юноша, встань!».

Это был сын вдовы. Ее муж был мертв, поэтому был мертв также и сын. Единственный сын у души — это воля и все ее силы; и все они суть единое в сокровенной области разума. Разум — это муж в душе. Поскольку мертв муж, постольку мертв сын. Этому-то умершему сыну сказал наш Господь: «Юноша, тебе говорю, встань!» Вечное Слово и Слово живое, в Котором все живо и Которое все содержит в Себе, — Оно изрекло жизнь в мертвеца, и «тот поднялся и стал говорить». Когда Слово глаголет в душе, а душа отвечает в живом Слове, тогда Сын оживает в душе.

Учителя спрашивают, что лучше: сила ли трав, сила слов или сила камней?[500] Нужно бы посоветоваться, что из этого выбрать. Травы имеют великую силу. Я слышал, что (как-то) боролись змея и ласка. Ласка кинулась прочь, схватила траву и, обернув ее чем-то другим, бросила травою в змею; та распустила все свои кольца и, растянувшись, подохла. Откуда у ласки была такая смышленость? Она знала силу этой травы. Здесь скрыта бездна премудрости. Слова тоже имеют великую силу: словами можно творить чудеса. Все слова имеют силу от первого Слова. У камней по причине подобия также имеется огромная сила, которой их наделяют звезды и сила небес. Поскольку подобное на многое способно в подобном, душа в своем естественном свете должна подняться в высшее и самое чистое и войти в ангельский свет, а в ангельском свете войти в Божественный свет, и там встать на распутье между троицей светов, в той высоте, где светы сливаются[501]. Там-то вечное Слово в вас изречет жизнь, там душа оживет и будет отвечать в оном Слове.

Дабы и нам отвечать в вечном Слове, в этом помоги нам Боже. Аминь.

ПРОПОВЕДЬ 19

Наш Господь говорит: «Стань во вратах дома Господня и провозгласи там Слово сие и скажи!» Небесный Отец изрекает некое Слово и говорит Его вечно, и в этом Слове Он источает всю Свою власть, в этом Слове изрекает все Свое Божественное естество и всякую тварь. Слово покоится в душе сокровенно, так что о Нем не ведаешь ничего и не слышишь Его, пока не прислушаешься к Нему в глубине, а иначе Его не услышишь. Нет, все голоса и все звуки должны уйти.прочь и должна наступить полная тишина, совершенная тишина. Но об этом значении (написанного у пророка) я говорить больше не буду...

Итак: «стань во вратах»! — Кто так стоит, того члены приведены в полный порядок. Он хочет сказать, что верхняя часть души должна быть постоянно приподнята. Все, что в порядке, должно подчиняться тому, что над ним. Никакие творения не понравятся Богу, если их не озарит естественный свет души, в котором они получают свое бытие, и если ангельский свет не озарит света души и не приуготовит ее и не сделает ее пригодной к тому, чтобы в ней мог действовать Божественный свет: ибо Бог не действует в телесных вещах, Он творит в вечности. Потому-то душе надо быть собранной и вверх устремленной, и ей надо быть духом. Там действует Бог, там Богу нравится всякое дело. Богу никогда не понравится какое-то дело, если оно не свершается там.

Еще раз: «Стань во вратах дома Господня». «Дом Божий» — это единство Его существа! Что едино, то предпочитает держаться лишь само по себе; посему единство пребывает при Боге и собирает Его воедино и ничего не прилагает Ему. Тут восседает Он в сугубом Своем средоточии, Своем esse, совершенно в Себе, никогда вне Себя. Там же, где Он источается, Он источается вовне. Его истечение есть Его благостыня, как я недавно сказал, говоря о познании и о любви. Познание освобождает от пут, ибо познание лучше любви; впрочем, лучше два, чем одно, — познание в себя включает любовь. Любовь, увлекаясь, безумствует и напрямую связана с благом; в любви я толкусь «во вратах». Любовь была бы слепа, если бы не было знания. Камень тоже обладает любовью, его любовь ищет земли. Если бы я застрял в благостыне, в первом истечении, и принял Бога, поскольку Он благ, я узрел бы «врата», но не воспринял бы Бога. Поэтому познание лучше, ведь оно управляет любовью. Любовь пробуждает влечение, стремление[503], а познание не добавит ни единого домысла, нет же: оно развяжется, освободится от пут и устремится вперед и коснется Бога в Его наготе и схватит Его в Его бытии.

«Дому Твоему, Господи», где Тебя славят, «подобает святыня» и подобает быть домом молитвы «в долготу дней»[504]... Я имею в виду не здешние дни; когда я говорю «долгота без долготы», это — (подлинная) долгота; а когда говорю «ширина без ширины»[505], то это — (подлинная) ширина. Когда же скажу «во всякое время», то подразумеваю: над временем, и даже: гораздо выше того, что обретается здесь, как я только что говорил, там, где не бывает ни «здесь», ни «теперь».

Некая женщина спросила нашего Господа, где нужно молиться. И Господь наш сказал: «Грядет час и ныне есть, когда истинные поклонники поклонятся в духе и истине. Бог есть дух, посему молиться подобает в духе и в истине»[506]. Чем является истина, тем не являемся мы, хотя и мы истинны (тоже), но к этому примешано что-то неистинное. В Боге же это не так. Душе нужно стоять в первом исходе — там, где извергается и источается истина, — «во вратах дома Господня» и надо изрекать, выговаривать Слово. Все, что в душе, должно говорить и хвалить, но голоса никто слышать не должен. В тиши и покое — как я тут об ангелах толковал, что они-де сидят подле Бога, в хоре истины и огня, — тут Бог вещает в душу и изрекает в душу всего Себя целиком. Тут Отец рождает Своего Сына, испытывая в Слове столь великую радость и к Слову такую большую любовь, что Он никогда не прекратит произносить оное Слово во всякое время, то есть над временем... Сказанному нами вполне соответствует изречение: «Дому Твоему подобает святыня», хвала и чтобы в доме этом не было ничего постороннего, кроме славословия Тебе.

Наши учителя вопрошают: что хвалит Бога?[507] Это совершает подобие: так, Бога восхваляет все то, что подобно Богу в душе, а что не имеет подобия Богу, то Бога не восхваляет, — вроде того, как картина восхваляет своего мастера, запечатлевшего в ней все мастерство, которое он несет в своем сердце, и сделавшего ее столь подобной себе. Сходство картины восхваляет своего создателя без каких-либо слов. То, что можно прославить словами и то, о чем молятся ртом, — ничтожная вещь. Ведь наш Господь как-то сказал: «Вы молитесь, но не знаете о чем молитесь. Придут истинные молитвенники, которые помолятся Отцу Моему в духе и истине»[508]. Что есть молитва? Дионисий говорит: «Молитва есть восхождение ума к Богу»[509]. Один язычник сказал: где дух, единство и вечность, там Бог захочет творить. Где же плоть против духа, где рассеяние против единства, где время противится вечности, там не действует Бог, Он не может с этим мириться[510]. Нет, всякая радость, всякое удовольствие, веселье и наслаждение, которые здесь можно иметь, все сие должно быть отброшено прочь. Кто хочет Бога хвалить, тот должен быть свят и быть собран и быть духом и нигде не быть вне; нет же, (он должен быть) в совершенном подобии вознесен в вечную вечность выше всяких вещей; я имею в виду: не выше всяческих тварей, которые созданы, нет, выше всего, чего он сумел бы, если бы захотел; над этим должна подняться душа. Пока есть что-то над ней и пока есть что-то пред Богом, что не является Богом, душе не достичь основания «в долготу дней».

Вот, святой Августин говорит: когда свет души, в коем все твари получают свое бытие, осияет творения, это называется утром. Когда свет ангела осияет собой свет души и в себя его заключит, это зовется утром в разгаре[511]. Давид говорит: «Стезя праведника подымается и возвышается до полного дня»[512]. Сия стезя хороша, приятна, весела и приветлива. Далее: когда Божественный свет затмевает собою ангельский свет, а свет души и ангельский свет входят в Божественный свет, это называют полуднем. Ибо день бывает в (своем) наивысшем, наиболее протяженном и совершенном, когда Солнце стоит в высоте и проливает на звезды свой свет, а звезды изливают свой свет на Луну, так что все находится в подчинении Солнцу. Точно так же Божественный свет вобрал в себя ангельский свет и свечение души, и все это пребывает в порядке и обращенным горе и вместе возносит хваление Богу. Тогда нет ничего, что не хвалило бы Бога, и все стоит в подобии Богу — чем подобней, тем более исполнено Бога, и все хвалит Бога. Наш Господь сказал: «Я буду жить с вами в вашем дому»[513]... Помолимся нашему милому Господу Богу, чтобы Он с нами здесь жил, чтобы и мы вечно с Ним жили; в этом помоги нам Боже. Аминь.

ПРОПОВЕДЬ 20а

Святой Лука нам в своем Евангелии пишет: «Один человек сделал ужин или вечернюю трапезу». Кто приготовил ее? Человек. А чем является то, что Лука назвал ужином? Некий учитель говорит, что ужин означает большую любовь, ибо Бог никого к нему не допустит, кто Ему не известен[515]. Кроме того Лука дает также понять, сколь чистыми надо быть тем, кто вкушает сей ужин. Но вечер никогда не наступит, если до него не прошел целый день. Если бы не было солнца, то никогда бы не было дня. Когда солнце взойдет, займется заря. Потом солнце светит сильней и сильней — и вот уже полдень. Не иначе в душу проливается Божественный свет, чтобы больше и больше озарять силы души, пока не наступит полдень. В душу никоим образом никогда духовно не придет день, если она не приняла Божественный свет. В-третьих, Лука имеет в виду: кто хочет достойно вкусить оную вечернюю трапезу, тот должен придти вечером. Вечер наступает, когда исчезает свет этого мира. Давид говорит: «Он поднимется вечером, Господь — имя Ему»[516]. Так и Иаков: когда наступил вечер, он лег и уснул[517]. Это означает душевный покой. В-четвертых, здесь подразумевается, по слову святого Григория, то, что после ужина нет больше трапезы[518]. Кому Бог даст эту еду, тому она будет столь сладка и вкусна, что ему ни за что не понравится никакая другая еда. Святой Августин говорит: Бог есть нечто такое, что если кто-нибудь это постигнет, то уже не сможет ни на чем ином успокоиться[519]. Святой Августин говорит: Господи, если Ты отнимешь Себя у нас, то подай нам иного Себя, или мы никогда не обрящем покоя; мы не хотим ничего другого, кроме Тебя[520]. Один святой говорит о боголюбивой душе, что она понуждает Бога к тому, чего только захочет, и попросту дурачит Его, так что Он не может ей отказать ни в чем из того, что Он есть[521]. Он отнял Себя в одном образе и дал Себя другим способом: Он отнял Себя как Бога и человека и подал Себя как Бога и человека в Своем ином в тайном сосуде. Великую святыню нельзя просто так трогать и видеть неприкровенной. Поэтому Он облачил Себя в одеяние по образу хлеба — точно так же, как телесная пища преображается моею душой, и нет ни одного уголка в моем естестве, не объединенного с ней. Ибо в естестве есть некая сила, которая отделяет самое грубое и отторгает его, а наиболее благородную часть она поднимает, так что нигде не останется малости, пусть с игольное острие, которое не объединилось бы с ней[522]. То, что я съел тому назад четырнадцать дней, объединено с моей душой точно так же, как то, что я воспринял в животе моей матери. Не иначе бывает, если кто-то примет оную трапезу в чистоте: он, воистину, станет с нею так же един, как плоть и кровь едины с моею душой.

Жил один человек, у этого человека не было имени, ибо этот человек — Бог. Некий учитель говорит о первопричине, что она вознесена выше слова[523]. Недостаточность заложена в языке. Сие происходит из-за чрезмерности чистоты Его бытия. О вещах можно говорить лишь тремя способами: во-первых, посредством того, что выше вещей, во-вторых, посредством того, что подобно вещам, а в-третьих, исходя из действия вещей[524]. Я хочу привести пример. Хотя сила солнца тянет благороднейший сок из корней (дерева) в ветви и заставляет их процвести, сила солнца все-таки остается над ними. Так же я говорю, что Божественный свет действует в душе: то, что душа говорит о Боге, не несет в себе подлинной истины Его бытия; о Боге никто не сумеет сказать, что Он, собственно, есть. Иногда говорят: одна вещь подобна другой. Поскольку все твари не содержат в себе ничего ровным счетом от Бога, они о Нем ничего не могут открыть. Вот художник, который создал совершенную картину, — его искусство узнается по ней. Но все-таки это искусство по ней в полной мере познать невозможно. Все творения не способны выразить Бога, ибо они не способны принять в себя то, что Он есть... Бог и человек приуготовил вечернюю трапезу, неизреченный Человек, для него же не имеется имени. Святой Августин говорит: что изрекают о Боге, то не истинно, а чего о Нем не изрекают, то истинно. О чем бы ни говорили, что это Бог, тем Он не является. Чего же о Нем не говорят, тем Он является скорей, нежели то, о чем говорят, что тем является Он[525]. Кто приготовил оную трапезу? Человек, человек, который есть Бог. Царь Давид говорит: «О Господи, как обильны и разнообразны Твоя вечерняя трапеза и наслаждение сладостью, которые уготованы тем, кто Тебя любит, (но) не тем, кто боится Тебя»[526]. Святой Августин размышлял об этой трапезе, она ужасала его и не была по вкусу ему. Тут сверху услышал он голос совсем рядом с собой: «Я — пища взрослых людей, расти и взрослей и съешь Меня. Но не думай, что Я преображусь в тебе, ты преобразишься во Мне»[527]. Когда в душе действует Бог, в огне пламени очищается и отторгается все, что есть в душе неподобного. Чистая правда! Душа глубже входит в Бога, чем какая-нибудь пища в нас. Более того, душа преображается в Боге. В душе есть некая сила, которая исторгает из себя самое грубое и объединяется с Богом, это искорка души. Душа станет с Богом в большей мере едина, чем еда с моим телом.

Кто же готовит оную трапезу? Человек. Знаешь ли ты, каково его имя? Человек этот не назван. Сей человек отправил раба. Святой Григорий говорит: этот раб — проповедники[528]; в другом смысле, раб этот — ангелы. В-третьих, как кажется мне, сей раб есть искорка души, которая создана Богом и является светом, запечатленным свыше; она есть образ Божьего естества, всегда воющий с тем, что не божественно; и она не является силой души, как думают иные учителя; она во всякое время склонна ко благу, и даже в аду будет склоняться ко благу[529]. Учителя говорят: у этого света такая природа, что он имеет постоянное устремление, и он зовется синтересис[530], что означает не иное, как связывание и отторжение. У него двоякое действие. Одно — упорное отклонение от всего, что не чисто. Другое же дело заключается в том, чтобы всегда манить к благу, и это запечатлено в душе непосредственно: даже у тех, кто пребывает в аду. Вот почему это — великая вечерняя трапеза.

И вот он (человек) рабу говорил: «Выйди и пригласи прийти званых, все уже приготовлено»[531]. Все, что есть Он, принимает душа. К чему стремится душа, уже уготовано. Бог дает то, что всегда (едва только) возникло; Его становление всегда новое, свежее и все целиком в вечном мгновении[532]. Некий великий учитель говорит: то, что я вижу, становится очищенным и одушевленным в глазу; и тот свет, что приходит в мой глаз, никогда не достиг бы души, не будь некой силы, сущей над ней[533]. Святой Августин говорит, что оная искорка больше причастна истине нежели то, что человек может выучить[534]... Вот горит пламя. Скажут: одно воспламеняется чем-то другим. Если такое случается, по необходимости нужно, чтобы то, что горит, было выше того, что зажжется. Это, как если кто-то взял одну свечку, которая только погасла, хотя еще тлеет и теплится, и поднес бы ее ко второй; и вот вспыхнуло пламя и зажглась другая свеча. Говорят, что одно пламя воспламенило другое. С этим я не согласен. Огонь воспламеняет себя самое. Чему предстоит зажечь что-то иное, то должно быть над ним, подобно тому, как небо не горит и прохладно, однако воспламеняет огонь, и это случается из-за прикосновения ангела. Так и душа готовит себя в упражнениях. Из-за этого она зажигается свыше. Такое случается через ангельский свет.

И вот он (человек) рабу говорит: «Выйди и пригласи прийти званых, все уже приготовлено». Но первый сказал: «Я купил хутор и прийти не могу»[535]. Это люди, которые еще прозябают в заботах; им никогда не вкусить оной трапезы. Другой же сказал: «Я приобрел пять пар волов». Эти пять пар волов, как кажется мне, указуют, собственно говоря, на пять чувств, ибо всякое чувство имеет две стороны, да и язык сам в себе разделен пополам. Потому-то, как я позавчера говорил — когда Бог жене сказал: «Приведи ко мне твоего мужа», а она сказала: «У меня его нет», Он же сказал: «Это правда, у тебя было их пять, и тот которого ныне имеешь, не муж тебе»[536]. Здесь имеется в виду: те, что живут, руководствуясь пятью чувствами, никогда не вкусят этой трапезы. Третий сказал: «Я женился и прийти не смогу». Душа в полной мере является мужем, когда она обращена к Богу. Если же она обращается долу, то зовется женой. Но если Бога познаешь в себе самое и ищешь Бога внутри, то душа будет мужем. При Ветхом Завете мужу запрещалось надевать на себя женское платье, а женщине — платье мужское. Итак, душа — это муж, когда она без посредничества в простоте устремляется к Богу; но если она взирает на что-либо внешнее, то будет женой. И хозяин сказал: «Воистину, им никогда не вкусить Моей трапезы», рабу же сказал: «Пойди по узким и дальним проулкам и изгородям и на широкие улицы». Чем уже, тем дальше. «По изгородям»: некоторые силы огорожены тем или иным местом. Той силой, которой я вижу, не слышу, а той, которой я слышу, не вижу. Так и со всем остальным. Однако душа вся целиком находится в каждом отдельном члене, и одна сила ни к чему не бывает привязана.

Ну, а кто же сей «раб»? Это — ангелы и проповедники. Но, как кажется мне, раб этот — искорка. И вот, он рабу говорил: «Пойди по изгородям и приведи многих людей: слепых и хромых, больных и убогих. Истинно, никто моей трапезы больше не вкусит»... Чтобы и нам отбросить три оные вещи и тоже стать мужем, в этом помоги нам, Боже. Аминь.

ПРОПОВЕДЬ 20b

«Один человек сделал ужин, большую вечернюю трапезу». Кто готовит трапезу по утрам, тот приглашает всяких людей; но на вечернюю трапезу приглашают великих людей и милых сердцу людей и очень близких друзей.

В христианской Церкви сегодня отмечается день Тайной вечери, которую наш Господь приготовил Своим ученикам, Своим близким друзьям, и на ней Он дал им Свое священное Тело в качестве пищи. Это — первое.

А вот другое значение «вечерней трапезы»: прежде чем наступит вечер, должны миновать утро и полдень. Божественный свет просияет в душе и сотворит утро, в этом-то свете душа устремляется в даль и в высь, в полдень; за ним идет вечер.

Теперь давайте поговорим в ином смысле о вечере. Когда исчезает свет, наступает вечер — когда целый мир отпадет от души, будет вечер; тогда душа приходит в покой. И вот святой Григорий говорит о вечерней трапезе: когда едят по утрам, то затем следует другая еда, после же ужина другой трапезы не бывает[538]. Когда душа за ужином насладится едой и искорка души стяжает Божественный свет, то ей не нужна больше еда, она ничего не ищет снаружи, целиком держась в Божественном свете. Святой Августин говорит: Господи, если Ты Себя отнимешь у нас, то дай нам другого Себя; иного же кроме Тебя нам не хватает и мы не хотим ничего другого помимо Тебя[539]. Наш Господь отнял Себя у Своих учеников как Бога и человека и отдал Себя им обратно как Бога и человека, но другим способом и в другой форме. Это как если где-то находится большая святыня, то ее нельзя запросто трогать и видеть; ее заключают в кристалл или во что-то другое. Так поступил и Господь наш, когда подал Себя как иного Себе. Бог дает Себя со всем, что Он есть, на вечерней трапезе Своим милым друзьям в качестве пищи. Святой Августин страшился этой еды, но тут некий голос сказал ему в духе: «Я — пища для взрослых, расти и ты примешь меня и вкусишь Меня. И не ты изменишь Меня в себе, но ты изменишься во Мне»[540]. От той пищи и пития, что я принял тому назад четырнадцать дней, сила моей души извлекла самое чистое и самое тонкое и принесла в мое тело, объединив со всем, что во мне, так что (в теле) не осталось столь малого, куда вставить иголку, что не объединилось бы с этим; и это подлинно едино со мной, как и то, что я принял в чреве у матери, когда жизнь изначально вливалась в меня. Точно так же, по существу говоря, сила Духа Святого берет самое чистое, тонкое и высокое, искорку души, и несет ее в высь, в огне и в любви, как я теперь расскажу о дереве. Сила солнца берет в корне дерева чистейшее и тончайшее и все это тянет вверх до ветвей, и там это становится цветом. Не иначе искорка в душе возносится всяческим образом в свете и в Духе Святом — так возносится в первый исток и так объединяется с Богом и так стремится в Единое и гораздо подлинней с Богом едина, чем еда с моим телом... да, много больше, и больше настолько, насколько она чище и благородней. Потому-то Он (Господь) говорит: «большую вечернюю трапезу». А Давид говорит: «Господи, сколь обильна и разнообразна сладостность и еда, которую Ты утаил от всех тех, кто боится Тебя»[541]. И кто со страхом вкусит оную трапезу, тому она никогда по настоящему не будет по вкусу; ее принимать нужно с любовью. Оттого-то любящая Бога душа имеет над Богом полную власть, так что Он должен отдать ей всего Себя целиком.

Ну так вот, святой Лука говорит: «Некий человек подал большую вечернюю трапезу»... Этот человек имени не имеет, этот человек не имеет подобных себе, человек этот — Бог. У Бога нет имени. Один языческий учитель сказал, что ни один язык не может изречь о Боге подходящего слова из-за чистоты и возвышенности Его бытия[542]. Если мы толкуем о дереве, то толкуем, прибегая к вещам, сущим над деревом, скажем, к солнцу, которое действует в дереве. Но так о Боге в собственном смысле нельзя говорить, ибо над Богом нет ничего, Бог не имеет причины. А еще мы толкуем о вещах посредством подобия. Но и так мы в собственном смысле ничего не скажем о Боге, ибо Ему ничто не подобно. В-третьих же, о вещах толкуют, исходя из их действий. Так, когда рассуждают об искусности мастера, говорят о картине, которую он создал, картина открывает искусность мастера. Все творения слишком ничтожны, чтобы явить Бога, они все суть ничто против Бога. Поэтому никакое творение не может изречь на основе Божественных дел ни единого слова о Боге. Вот отчего говорит святой Дионисий: все, кто хочет выразить Бога словами, неправы, ведь ни одно слово не способно выразить Бога[543], но Он изрекает Сам Себя в Себе Самом. Посему Давид говорит: «Во свете Твоем мы узрим свет»[544]. Лука говорит: «один человек»; он «один» и он «человек», он ничему не подобен и он все превышает.

«Господин послал своих рабов...»[545] Святой Григорий утверждает, что рабы эти — орден проповедников[546]. Я скажу об ином рабе, это — ангел. Еще же мы поговорим о рабе, о котором я много раз толковал: это разум в той окружности души, где она касается ангельского естества[547] и является образом Бога. В этом свете душа имеет общее с ангелами, а равно и с ангелами, падшими в преисподнюю и все же сохранившими благородство своего естества. Здесь искорка стоит обнаженной, вне какого-либо страдания, обращенной в бытие Божье. Душа имеет также сходство с добрыми ангелами, которые постоянно трудятся в Боге, принимают в Боге и возвращают обратно весь свой труд в Бога, они принимают Бога от Бога в Боге. Этим-то благим ангелам подобна искорка разума, созданная Богом без того или иного посредничества: возвышенный свет, образ Божьего естества, созданный Богом. Вот какой свет душа носит в себе! Учителя говорят, что в душе есть некая сила, она зовется синтересис[548], хотя это не так. Словом «синтересис» называется нечто, во всякое время обращенное к Богу и никогда не хотящее зла. Оно и в аду обращается к благу. В душе оно всегда противостоит всему, что не чисто и не божественно и без конца зовет на оную трапезу.

Посему Он говорит: «Он послал своих рабов, дабы пришли те (званные): все уже приготовлено». Никому не следует спрашивать, что он принимает в Теле нашего Господа. Искорка — она стоит наготове к принятию Тела нашего Господа — во всякое время обретается в бытии Божьем... Бог дает Себя душе всегда сызнова, в становлении. Он не говорит: «это стало» либо «это станет», нет же: это всегда ново и свежо, как бы в становлении без перерыва.

Потому-то Он говорит: «все приготовлено ныне».

И вот один учитель сказал, что некая сила души лежит выше глаза, она просторней целого мира и пространней небес. Оная сила берет все, что вносится в глаз, и возносит все в душу[549]. С этим спорит другой учитель и говорит: нет, брате, это не так; все, что с помощью чувств вносится в оную силу, души не достигнет; однако сие очищает душу, готовит и снаряжает ее, дабы она смогла чисто принять свет ангела и Божественный свет[550]. Потому Он говорит: «все ныне готово».

Но они не приходят — те, которые позваны. Один говорит: «Я купил хутор, я прийти не смогу». Под хутором подразумевается все, что земное; пока душа несет в себе то, что земное, она к трапезе не приступит. Другой же сказал: «Я купил пять пар волов и прийти не смогу, мне надо их испытать»: пять упряжей волов — это пять чувств. Каждое чувство разделено пополам, что и составляет пять пар. Покуда душа следует пяти чувствам, ей ни за что не приступить к оной трапезе. А третий сказал: «Поял жену, прийти не могу». Я много раз уже говорил: муж в душе — не что иное, как разум. Если душа вознесется разумом прямиком к Богу, то она будет мужем и будет одним и не будет двумя. Напротив, когда душа обращается долу, то становится женщиной. Единым помыслом и одним взглядом вниз она облекается в женское платье; такая тоже к трапезе не приступит.

И вот наш Господь изрекает тяжкое слово: «Истинно вам говорю: никому из них никогда не вкусить Моей трапезы». И сказал Господь: «Идите на узкие и дальние улицы». Чем больше душа себя саму собрала, тем уже она, чем же уже она, тем она дальше... «Идите по изгородям и по дальним дорогам». Одна часть сил души пребывает в «ограде» глаз и прочих чувств. Другие силы свободны, не связаны и не повреждены телом. Всех их пригласите, и пригласите бедных, слепых, расслабленных и больных. Они приступят к этой трапезе и никто другой. Вот почему святой Лука говорит: «Некий человек сделал большой ужин». Этот человек — Бог и он не имеет имен. Дабы и нам приступить к оной трапезе, в этом помоги нам, Боже! Аминь.

ПРОПОВЕДЬ 21

Я произнес на латыни некое слово, его в своем послании говорит святой Павел: «Один Бог и Отец всех, Который прославлен над всеми и через всех и во всех нас». А другое слово я возьму из Евангелия, его изрек наш Господь: «Друг, пересядь наверх, поднимись выше»[552].

В первом (изречении), когда Павел произносит: «Один Бог и Отец всех», то умалчивает некое словцо[553], заключающее в себе перемену. Когда он говорит «один Бог», то имеет в виду, что Бог в Самом Себе один и отделен от всего. Бог не принадлежит никому, и никто не принадлежит Ему. Бог — един. Боэций говорит: Бог есть Единое и Он не меняется[554]. Все (же), что Бог когда бы то ни было сотворил, то Он сотворил, подверженным изменению[555]. Все вещи, будучи сотворенными, несут на своих плечах изменение.

Это подразумевает, что мы в самих себе должны быть едиными и отделенными от всего; и, постоянно недвижимые, мы должны быть едины с Богом. Помимо Бога нет ничего, кроме ничто. Посему невозможно, чтобы в Бога могло попасть какое-то изменение или же превращение. Что вне себя ищет другого места, то изменяется[556]. Бог несет в Себе все вещи в полноте, потому Он не ищет ничего вне Себя Самого, а ищет в той полноте, каковая обретается в Боге. То, как Бог сие содержит в Себе, не может постичь никакое творение.

Но есть другое наставление (в том), что Он говорит: «Отец всех, Ты прославлен». Это слово уже несет в себе некую перемену: когда Он говорит «Отец», то упоминаемся мы все. Если Он — наш «Отец», тогда мы — Его дети, и нашему сердцу очень близки Его честь, Его поношения, каковые Ему достаются от нас. Если ребенок узнает, как приятно бывает отцу, то поймет, почему должен жить в чистоте и невинности. Вот почему и мы должны жить в чистоте, ведь Бог сказал Сам: «Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят»[557]. Что есть чистота сердца? Чистота сердца есть то, что отделено и отрешено от всех телесных вещей, собрано и закрыто в себе самое и что потом из оной чистоты бросается в Бога и объединяется там. Давид говорит: те дела чисты и невинны, что истекают и свершаются в свете души[558]; но те более непорочны, что остаются внутри и не выходят во вне. «Один Бог и Отец всех».

А вот другое слово: «Друг, пересядь наверх, поднимись выше». Я делаю из двух (слов) одно. Когда он (хозяин из притчи) говорит: «Друг, пересядь наверх, поднимись выше», то получается разговор души с Богом, причем ей отвечают: «Один Бог и Отец всех»[559]. Некий учитель говорит: дружба находится в воле[560]. Раз дружба обретается в воле, она не объединяет. Я об этом много раз толковал: любовь не приводит к единству; она единит в действии, не в бытии[561]. Потому-то она говорит: «Один Бог, пересядь наверх, поднимись выше». Основания души ничто не сможет (достичь), кроме чистого Божества. Сам высший ангел, как бы он ни был близок и родствен Богу и сколько бы от Бога он в себе ни имел — он неизменно действует в Боге, будучи объединен с Богом в бытии, а не в действии, и имея пребывание в Боге и постоянное сожитие (с Ним)[562], — сколь бы ни был благороден ангел, ему, о чудо, все-таки никак не попасть в душу. Некий учитель говорит: все творения, имеющие различия, недостойны того, чтобы Сам Бог в них творил[563]. Душа в себе самое, там, где она пребывает над телом, так чиста и нежна, что не воспринимает ничего, кроме обнаженного и чистого Божества. А все же и Богу в нее ни за что не попасть, не будь у Него отнято все, что приложено. Посему душе был ответ: «Один Бог».

Святой Павел говорит: «Один Бог». Единое есть нечто более чистое, чем благо и истина. Благо и истина ничего не прилагают, они прилагают в мысли. Когда о них помышляют, они прилагаются. Единое, напротив, ничего не прилагает к тому, где Он обретается в Себе Самое, еще до того, как Он истечет в Сына и в Духа Святого. Потому он (хозяин из притчи) сказал: «Друг, поднимись выше». Некий учитель говорит: единое — это отрицание отрицания. Скажи-ка: Бог благ, и это (Ему) нечто приложит. Единое есть отрицание отрицания и отвержение отвержения[564]. Что значит «Единое»? Единое означает то, к чему ничего не приложится. Душа берет Божество, когда Оно чистым пребывает в Себе, где (Ему) ничто не приложится, ничего не примыслится. Единое — это отрицание отрицания. Все твари несут в себе отрицание: одна отрицает, что она является другой. Один ангел отрицает, что он — другой (ангел)... Богу же подобает отрицание отрицания: Он — Единое и отрицает все остальное, ведь кроме Бога нет ничего. Все творения — в Боге и суть Божество Его Самого и сие подразумевает полноту, как я сказал выше. Он — Отец всего Божества. Я оттого говорю «Божество», что из Него пока не источается ничего, ничто Его не касается и (о Нем) не помышляется ничего. Если я отрицаю в Боге то или иное — отрицая в Боге благостыню, я не могу отрицать Бога — когда я отрицаю в Боге то или иное, я указываю на нечто такое, чем Он не является; это-то и следует откидывать прочь. Бог есть Единое, Он есть отрицание отрицания...

Один учитель говорит: ангельское естество не имеет ни силы, ни действия вне помышлений об одном только Боге[565]. Есть ли кроме Него что-то еще, ангелам это не ведомо. Вот он и сказал: «Один Бог и Отец всех», «Друг, поднимись выше». Некоторые силы души собирают извне, как, например, глаз: сколько бы он ни принимал в себя тонкого и не отбрасывал наиболее грубого, он все равно что-то принесет из внешнего мира; и это обращено к здесь и теперь. Но разум и разумение, они со всего стряхивают шелуху, принимая то, что не здесь и что не теперь; в этой дали разум соприкасается с ангельским естеством. Но все-таки он обращается к чувствам: что чувства извне приносят внутрь, от того берет разум. Этого не делает воля; в этом смысле она благородней, чем разум. Воля не берет ниоткуда, кроме как из чистого знания, где нет ни здесь, ни теперь. Бог хочет сказать: как бы ни высока, ни чиста была воля, ей нужно выше. Вот и выходит ответ, когда Бог говорит: «Друг, поднимись выше, тогда тебе будет честь».

Воля ищет блаженства. Я (как-то) был спрошен: в чем состоит разница между благодатью и блаженством. Благодать, когда мы пребываем в этом теле[566], и блаженство, которым мы будем наслаждаться потом, в вечной жизни, относятся друг к другу, как цвет относится к плоду. Если душа до пределов полна благодати и ничего не осталось, что находится в ней, что не было бы усовершено и исполнено благодатью, то все же не случается так, чтобы благодать, как это бывает в душе, наполняла и то, что душе надлежит сотворить. Я уже много раз говорил: благодать не творит никаких дел, она щедро вливает в душу красу; это есть полнота в царстве души[567]. Я скажу: благодать не объединяет душу и Бога, она — лишь то, что подводит[568]; в том-то и состоит ее труд, чтобы снова привести душу к Богу, и тут из цветка ей достанется плод. Воля, поскольку она хочет блаженства и поскольку она желает быть с Богом, поскольку она подобным образом устремляется ввысь, — в волю, когда она в такой чистоте, Бог, конечно же, проскользнет. Да и в разум Он проскользнет, если разум в чистоте примет Бога как Истину. А когда Бог ниспадет в волю, ей нужно возвыситься. Поэтому он говорит: «Один Бог», «Друг, поднимись выше».

«Один Бог». В том, что Бог — Единое, исполнилось Божество Бога. Скажу: Бог никогда не сумел бы родить Своего единородного Сына, не будь Он единым. Из того, что Бог — это Единое, отсюда Бог берет все, что Он совершает в творениях и Божестве. Я скажу больше: единство имеет один только Бог. Свойство Божье — это единство, в нем Бог черпает то, что Он является Богом, иначе Он не был бы Богом. Все, что имеет число, зависит от одного, а единое ни от чего не зависит. Божьи богатство, мудрость и истина суть в Боге совершенно одно... они — не одно, они суть единство. Все, что имеет, Бог имеет в Едином, это — Единое в Нем. Учителя говорят: небеса бегут кругом, дабы все вещи собирать воедино, потому-то они так быстро бегут[569]. Бог содержит всякую полноту как Единое. Естество Божье зависит от этого и блаженство души заключается в том, чтобы Бог был един: это ее (души) красота и ее честь. Он (хозяин из притчи) сказал: «Друг, поднимайся повыше, тогда тебе будет честь». То, что Бог един, — честь и убранство души. Бог поступает так, словно Он для того только един, чтобы стать по нраву душе, и словно для того Себя украшает, чтобы она Его полюбила. Человеку хочется то одного, то другого. То он себя упражняет в мудрости, то в искусствах; не обладая Единым, душа никак не обретает покоя, пока все не станет в Боге единым. Бог — Единое; в этом блаженство души, ее украшение и покой. Некий учитель говорит: во всех Своих делах Бог имеет попечение обо всем[570]. А душа и есть все[571]. Что ниже души среди всяких вещей есть самого благородного и самого чистого и возвышенного, то Бог вливает в нее в полной мере. Бог — это все и это Единое. Чтобы и нам соединиться так с Богом, в этом помоги нам «Один Бог, Отец всех». Аминь.

ПРОПОВЕДЬ 22

То слово, что я сказал на латыни, начертано в святом Евангелии и означает по-немецки вот что: «Радуйся, Благодатная, Господь с Тобою!» Дух Святой снизойдет свыше, с высочайшего трона и войдет в Тебя от света вечного Отца[573].

Здесь надобно уразуметь себе три вещи. Первая: приниженность ангельского естества; вторая: что ангел осознавал себя недостойным, называть Матерь Божью по имени; третья: что не одной только ей он это сказал, но сказал великому множеству: всякой доброй душе, взыскующей Бога.

Я утверждаю: если б Мария не родила сначала от Бога духовно, Он никогда не родился бы ею телесно. Некая жена сказала нашему Господу: «Блаженно чрево, носившее Тебя». А наш Господь отвечал: блаженно не только чрево, что носило Меня, «блаженны слышащие слово Божье и хранящие его»[574]. Для Бога достойней духовно рождаться всякою девой, или всякой доброй душой, чем телесным образом быть некогда рожденным Марией[575].

Стало быть, нужно понять, что мы — тот самый единственный Сын, Коего Отец родил в вечности. Когда Отец рождал все творения, Он рождал и Меня, и я истек вместе со всеми творениями и все же остался в Отце. Точно так же как слово, которое я теперь говорю: вот оно возникло во мне, затем я покоюсь на образе, в-третьих, я его изреку, а все вы его примите; и все-таки оно подлинно осталось во мне[576]. Так и я остался в Отце. В Отце находятся образы всяческих тварей. Эта вот деревяшка имеет в Боге умственный образ... Но он не только умственный, нет: он есть сам чистый разум.

Высшее благо, которое Бог когда-либо сотворил человеку, состояло в том, что Он стал человеком. Тут я вам хочу рассказать некую быль; она хорошо сюда подойдет. Жили богатый мужчина и богатая женщина. И вот с женой случилось несчастье: она лишилась одного глаза и потому была очень печальна. К ней пришел муж и сказал: «Госпожа, отчего Вы так опечалены? Вам не стоит так горевать из-за того, что Вы лишились своего глаза». Она говорит: «Господин, не оттого я печалюсь, что потеряла свой глаз, потому я печальна, что кажется мне, Вы будете меня меньше любить». Он же сказал: «Госпожа, я люблю Вас». А какое-то время спустя он и сам себе выколол глаз, пришел к жене и сказал: «Госпожа, дабы Вы верили мне, что я Вас люблю, я сделал себя похожим на Вас: у меня тоже нет одного глаза»[577]. Не иначе и человек. Он едва ли поверит, что Бог его любит, пока Бог Себе «не выколет глаза» и не примет на себя человеческого естества; это и значит «стать плотью»[578]. Наша Госпожа говорила: «Как случится сие?» Ангел сказал: «Дух Святой низойдет на Тебя свыше»[579] с верховного трона от Отца вечного света.

«In principio»[580]. «Младенец родился нам; Сын дан нам»[581]. Младенец — по ничтожности человеческого естества, Сын — согласно вечному Божеству. Учителя говорят: все творения действуют, желая родить и стремясь уподобиться Отцу[582]. А другой учитель сказал: всякая действующая причина действует ради своей цели, чтобы обрести в своей цели отдохновение и покой[583]. Учитель говорит: все твари действуют в соответствии со своей первой чистотой и сообразуясь со своим наивысшим совершенством[584]. Огонь как огонь не горит — он так чист и так тонок, что совсем не горит; но естество огня — оно воспламеняет и вливает в сохлое дерево свое естество и свою чистоту сообразно своему наивысшему совершенству. Так же и Бог поступил. Он сотворил душу сообразно (Своему) наивысшему совершенству и влил в нее всю Свою чистоту в ее первой ясности, и, однако, остался несмешанным.

Недавно я сказал в одном месте: когда Бог создавал все творения... если бы прежде Он не родил нечто такое, что бы было нетварным и несло в себе образы всяких творений, — то есть искру, как я до того говорил в монастыре св. Маккавеев, если вы еще помните; оная искорка столь родственна Богу, что она есть нечто едино-Единое, неразличимое, что несет в себе образы всяких творений: образы помимо образов и образы выше образов[585].

Вчера в школе среди больших богословов был[586] поставлен некий вопрос. «Меня удивляет, — сказал я, — что Писание столь исполнено (смысла), что никто не может вникнуть даже в самое малое слово». И если вы меня спросите: поскольку я — тот именно Сын, Коего небесный Отец родил в вечности, находился ли в Сыне Божьем я вечно, то я скажу: да и нет. Да, как Сын, в соответствии с тем, что Отец меня от века родил; и нет, как не Сын, в соответствии с нерожденностью.

«In principio»... Этим нам дается уразуметь, что мы — тот самый Сын, Коего Отец родил в вечности из сокровенной тьмы вечной сокровенности, оставаясь в первом начале первой ясности, она же есть полнота всяческой ясности. Тут я вечно покоился и почивал в сокровенном познании вечного Отца, оставаясь неизреченным. Из оной ясности Он родил меня в вечности как Своего единородного Сына в подобие Своему вечному Отечеству, чтобы я был Отцом и родил Того, Кем рожден. Это подобно тому, как если бы кто стоял перед высокой горой и кричал: «Ты здесь?», а гул и рокот ему отвечал: «Ты здесь?». И крикнет он: «Выходи!», и эхо закричит: «Выходи!». Да, если бы кто в этом свете увидел какую-нибудь деревяшку, то она стала бы ангелом и стала разумной, и она стала бы не только разумной, но она стала бы разумом в первой чистоте, она же есть чистота всяческой чистоты. Так же поступает и Бог: Он рождает Своего единородного Сына в высшую область души. Но тем самым, что Он рождает в меня Своего единородного Сына, я рождаю Его обратно в Отца. Это не что иное, как то, что Бог родил Ангела, когда Сам рождался Девицей.

Как-то мне пришло в голову — с тех пор прошло уж несколько лет, — что если бы спросили меня: почему каждый стебель травы так не похож на другой... а так и случилось, что меня после спросили, отчего они друг другу столь не подобны? Тогда я сказал: отчего все стебли так похожи — это еще удивительней. Один учитель сказал: то, что все стебли столь не подобны, следует от переизбытка благости Божьей, которую Он в изобилии изливает в творения, дабы Его великолепие еще больше открылось[587]. А в тот раз я сказал: удивительней то, почему все стебли так схожи, и сказал: как все ангелы в первой чистоте — один ангел, Всеединое[588], так и все стебли в первой чистоте суть Единое, и все вещи суть там Единое.

Когда я сюда шел, то мне подчас приходило на ум, что человек во времени может достичь того, чтобы понуждать Бога. Если бы я стоял тут наверху и кому-то сказал: «Поднимись», это было бы затруднительно (для него), а скажи я: «Сядь здесь», это было бы легче. Так бывает и с Богом. Если человек смирится, то Бог в Своей благостыне не удержится от того, чтобы погрузиться и излиться в смиренного человека; наименьшему сообщит Он Себя больше всего и даст Себя в полной мере. Что дает Бог, есть Его бытие, а Его бытие есть Его благость, а Его благость — это Его же любовь. Всякое страдание и всякая радость проистекают из любви... Дорогой, когда мне сюда нужно было идти, подумал я, что лучше бы сюда не ходить, ибо я весь вымокну из-за любви[589]. Если вы мокнете из-за любви, то об этом мы не будем сейчас говорить. Радость и страдание бывают из-за любви. Человеку не надо Бога бояться, потому что кто Бога боится, тот Его избегает. Сей страх — это страх вредный; а правильный страх это тот, когда боишься потерять Бога. Не нужно бояться Его, Его надо любить, ведь и Бог любит тебя всем наивысшим Своим совершенством. Учителя говорят, что все действует, устремляясь к тому, чтобы родить и чтобы быть подобным отцу, а еще говорят: земля бежит от небес; побежит она вниз — придет к небесам снизу, бросится вверх — подойдет к низшей части небес. Земля не может так далеко убежать вниз, чтобы небо в нее не втекло, не запечатлело в ней свою силу и не сделало ее плодоносной, хочется земле того или нет[590]. Так же случается с человеком, который надеется скрыться от Бога, но он убежать от Него все же не может: все закоулки полны откровений о Нем. Он думает скрыться от Бога и спешит в лоно к Нему. Бог рождает в тебе Своего единородного Сына; хочется тебе того или нет, спишь ты или бодрствуешь, Он делает Свое. Я недавно сказал: что за вина, если человек не чувствует этого! И сказал: в том была бы вина, если его язык был бы запачкан разными нечистотами, то есть творениями, словно у какого-нибудь человека, которому всякая еда горька и невкусна. Что за вина в том, если нам еда не по вкусу? В том вина, что мы не имеем соли. Соль — это Божья любовь. Будь у нас Божья любовь, то нам Бог был бы по вкусу и все дела, каковые Он сотворил; и мы бы все получали от Бога и творили все те же дела, каковые Он делает. В этом подобии, все мы — один-единственный Сын.

Когда Бог творил душу, Он ее сотворил по Своему высочайшему совершенству, дабы ей стать невестой единородного Сына. Когда Сей об этом узнал, то восхотел изойти из потаенной сокровищницы вечного Отцовства, где Он от веку почивал, оставаясь неизреченным. «In principio»: в первоначале первой чистоты, там Сын раскинул шатер Своей вечной славы и Он вышел из наивысшего, потому что хотел возвысить Подругу, на которой Отец Его оженил в вечности, дабы и она обратно вошла в то наивысшее, из которого вышла. А в другом месте начертано: «Смотри, се Царь твой грядет к тебе»[591]. И вот Он вышел наружу, прыгая, как олененок и терпя муки любви; и не для того вышел Он, чтобы в Свой чертог обратно войти без невесты. Оный чертог есть претихая тьма сокровенного Отцовства. Там, где Он вышел из наивысшего, туда возжелал Он обратно войти со Своею невестой в наичистейшем и захотел ей открыть сокровенную таинственность Своего сокровенного Божества, где Он почивает Сам с Собой и со всеми творениями.

«In principio» по-немецки это то же самое, что начало всякого бытия, как я говорил в школе[592]. А еще я сказал: это и конец всякого бытия, ибо первоначало существует ради конечной цели. Да, Сам Бог не покоится там, где первоначало, но покоится там, где Он — конец и отдохновение всякого бытия. И не то, чтобы сие бытие стало ничем; нет, оно скорей будет исполненным в своем последнем конце сообразно своему высшему совершенству. Что есть конечная цель? Это сокровенная тьма вечного Божества. Она не познана, никогда не была известна и никогда не будет известна. Бог остается в ней Сам в Себе, неведомым. И свет вечного Отца вечно сиял в этой тьме, и тьма не объяла его[593].

Дабы нам прийти к этой истине, помоги нам та Истина, о которой я говорил. Аминь.

ПРОПОВЕДЬ 23

«Иисус понудил Своих учеников взойти в лодку и отправиться через смятение».

Отчего море зовется «смятением»? Да оттого, что оно мечется и неспокойно. Он «понудил учеников Своих взойти»... Кто хочет услышать Слово и хочет быть Христовым учеником, тому нужно подняться[595] и вознести свой разум над всеми телесными вещами, и тот должен следовать над «смятением» непостоянства преходящих вещей. Пока что-то несет в себе перемену, будь то лукавство, гневливость или печаль, сие застит разум, так что он не может расслышать Слова. Один учитель говорит: кто хочет понять природные вещи и сами материальные вещи, тому нужно обнажить свой разум от всех прочих вещей[596]. И я уже много раз говорил: когда солнце изливает свой свет на телесные вещи, тогда то, что может охватить, оно превращает в тонкую дымку и тянет к себе. И если бы солнечный свет только мог, то он ее утянул бы в основу, из которой сам изливается, но когда он ее тянет в воздух и она делается пространной в себе и теплой из-за солнца, а затем попадает в холод, то из-за холода она обращается вспять и ниспадает в виде дождя или снега. Так вот и Святой Дух: Он возносит душу, поддерживает ее и тянет с Собою наверх, и если б она была готова, то Он бы ее утянул в основание, из которого и Сам источается. Но когда Святой Дух от души отпадает, она погружается вниз, ибо, что от земли, то тянется вниз, а что сродно огню, то вихрем уносится вверх. Вот почему человеку надлежит иметь под пятою все вещи, что от земли, а равно все то, что может застить разум, чтобы не осталось ничего кроме того, что подобно разуму. Если она (душа) действует (только) в разуме, то она подобна ему. Душу, что так превзошла все вещи, вознесет Святой Дух и унесет с Собой в основание, из которого излился и Сам. Да, Он ее вознесет в ее вечный образ, из которого она излилась, в образ, по которому Отец создал все вещи, в образ в котором все есть Единое, в ту даль и в ту ширь, где все вещи имеют свое завершение. Кто этого хочет достичь, тот пусть под пятой держит все вещи, которые ему неравны, — кто хочет услышать слово и быть учеником Христова спасения.

Послушайте, что говорит святой Павел: если открытым лицом мы воззрим на славу и на сияние Господа, то преобразимся и вообразимся в тот образ, который является единственным образом Бога и Божества[597]. Когда Божество полностью отдало себя в разум нашей Госпожи, то сия приняла, ибо была чистой и светлой, Бога в себя; и от переизбытка Божества образ разверзся и втек в тело Госпожи нашей. И вот, в ее теле образовалось некое Тело от Духа Святого. Но если бы она не носила в разуме Божества, то никогда не зачала Его телом. Один учитель говорит: особая благодать и великий дар — подняться на крыльях познания и вознести разум к Богу и быть препровожденным от сияния к сиянию и сиянием в сияние[598]. Разум души — это души наивысшее. Когда она утверждена в Боге, то провожается Духом Святым в образ и объединяется в нем, а с образом и с Духом Святым она провожается и вводится в основание. В чем образуется Сын, в том же должна образоваться душа. Душа, что так введена, закрыта и замкнута в Боге, ей подчинены все творения, не иначе как святому Петру: пока его помышления попросту были закрыты и замкнуты в Боге, у него под ногами было замкнуто море, так что он шел по водам; но как только его помыслы отвлеклись, он сразу стал утопать[599].

Это, ей-ей, большой дар, что душа так водится Духом Святым, ибо как Сын именуется «Словом», так Дух Святой именуется «Даром»; так Его называет Писание. Я говорил много раз: любовь берет Бога, поскольку Он благ; не будь Он благ, она бы Его не любила и не считала бы Богом. Она не любит ничего, лишенного благости. А вот разум души берет Бога, поскольку Он — чистое бытие, возвышенное бытие. Но бытие, благость и истина равно широки, ведь, поскольку нечто является бытием, постольку оно является благом и истинной[600]. Они же (учителя) берут благость и полагают ее поверх бытия. Это закрывает собой бытие и образует некую кожу, оставаясь приложенным. И они берут Его снова, поскольку Он — истина. Является ли бытие истиной? Да, потому что истина состоит в бытии, ибо Он сказал Моисею: «Сущий послал меня»[601]. Святой Августин утверждает: Истина есть Сын в Отце, так как истина заключена в бытии. Бытие — это истина? Если спросить об этом иного учителя, то он ответил бы: «Да»! Если спросить меня самого, то и я ответил бы: «Да». Но теперь я скажу: «Нет», ведь истина также приложена. И вот они (учителя) берут Его, поскольку Он есть единое, ибо единое больше едино, нежели то, что объединено. Что едино, от того отложено все остальное; а то, что отложено, то и приложено, дабы сообщать нечто иное[602].

Ну, а если Он — ни благо, ни бытие, ни истина, ни единое, то чем же тогда является Он? Он — ничтойное ничто, Он — ни то и ни это. Если ты еще размышляешь о чем-то, что этим-де является Он, то этим Он не является. Где же душе обрести истину? Разве не найдет она истины там, где проникает в единство[603], в первую чистоту, в оттиск чистой существенности, не найдет ли она истины там? Нет, там она не получит представления об истине. Истина оттуда (только) исходит, истина проистекает оттуда.

Святой Павел был восхищен до третьего неба[604]. Что это за три неба, взгляните! Первое — отрешенность от всякой телесности, другое — отчуждение от какой бы то ни было образности, третье — чистое стояние непосредственно в Боге... Возникает вопрос: если бы Павла коснулись в то время, когда он был в восхищении, смог бы он это почувствовать? Я скажу «Да». Если бы его укололи иголкой, когда он был заперт на замок Божества, он бы это почувствовал, ведь и святой Августин говорит в книге «О духе и душе»: душа сотворена как бы на границе между временем и вечностью. Низшими чувствами она во времени занимается временными делами, но высшею силой обнимает и воспринимает вне времени вечные вещи[605]. Потому я говорю: если бы святого Павла кто-нибудь коснулся иглой, когда он был в восхищении, то он бы это почувствовал, ибо его душа оставалась в теле, как форма в материи. Как солнце освещает воздух, а воздух — землю, также принял его дух ясный свет от Бога, душа приняла от духа и плоть — от души. Вот так объясняется, как святой Павел был восхищен и, однако, остался. Он был восхищен духом, а оставался душой[606].

Другой вопрос: познавал ли святой Павел вне времени или во времени? Скажу: он познавал вне времени, ибо познавал не через ангелов, сотворенных во времени, но познавал через Бога, Который был до (всякого) времени и Которого время никогда не касалось.

Третий вопрос: был ли он (Павел) в Боге или Бог был в нем? Я скажу: Бог познавал в нем и он, не как (сущий) в Боге[607]. Вот вам пример: солнце светит через стекло и понуждает выходить воду из розы. Это происходит благодаря тонкости материи стекла, рождающей силою солнца; так солнце рождает в стекле, а не стекло в солнце. Не иначе случилось и с апостолом Павлом. Когда ясное солнце Божества просветило его душу, из светлой розы его духа излился поток любовного Божественного созерцания, о котором пророк говорит: «Речные потоки веселят мой град»[608], иначе сказать: мою душу. И это случилось с ним лишь из-за чистоты его души: через нее устремилась любовь, вызванная рождением Божества.

Объединение с телом мешает, так что душа не может познавать столь чисто, как ангел; однако в ту меру, в какую познаешь без материальных вещей, уподобляешься ангелу. Душа познает извне, Бог познает в Самом Себе через Себя Самого, ибо Он — начало всех вещей. И к этому началу помоги нам вечно восходить, Боже. Аминь.

ПРОПОВЕДЬ 24

Святой Павел говорит: «Примите в себя», запечатлейте в себе «Христа». Тем, что человек отрекается от себя, он принимает Христа, Бога, блаженство и святость. Если бы какой-то ребенок рассказывал чудесные вещи, то ему бы поверили, а Павел обещает великие вещи, и вы едва ему верите. Он обещает тебе, если ты от себя отречешься, Бога, блаженство и святость. Сие удивительно: получается так, что человек от себя должен отречься, чтобы тем, что он от себя отрекается, принять Христа, блаженство и святость и весьма возвеличиться. Пророк дивится двум вещам: во-первых, что дело перстов Божьих — звезды, луна и солнце. А еще его удивление вызывает душа: что с нею и ради нее Бог сотворил и до сих пор творит столь великие вещи, ибо Он творит, что может, ради нее[610]. Он творит многие и великие вещи ради нее, Он ею только и занят; и это все по причине величия, присущего ей от создания. Сколь великой была она создана, посмотрите! Я рисую букву в соответствии с подобием, которое буква имеет во мне, в моей душе, но не в соответствии с моею душой. Точно так же обстоит дело и с Богом. Бог сотворил вообще все вещи в соответствии с образом, который, в его связи со всеми вещами, Он имеет в Себе, а не в соответствии с Собой. Иные вещи Он сотворил по-особому, в соответствии с тем, что из Него истекает, будь то благостыня, мудрость, и прочим, что о Боге еще говорят. Но только душу Он не творил в соответствии с образом, который имеется в Нем, и в соответствии с тем, что из Него истекает, что о Нем говорят. Нет, Он ее создал подобной Себе Самому, да, подобной всему, чем является Он — в смысле естества, бытия, в смысле Его исходящего вовне (и одновременно) внутри остающегося действия, в смысле того основания, где Он пребывает в Себе, где рождает Своего единородного Сына и откуда расцветет Святой Дух... В подобии оному исходящему вовне внутри остающемуся действию Бог сотворил душу.

Всем вещам как бы дано от природы, что высшие во всякое время вливаются в низшие, а низшие тем временем обращаются к высшим, ведь высшие никогда не получают от низших, но низшие получают от высших. И вот, поскольку Бог выше души, то Бог во всякое время вливается в душу и ни за что не может отпасть от души. Душа же от Него отпадает; но до тех пор, пока человек себя держит под Богом, он непосредственно получает Божественный ток прямо от Бога, не подчиняя себя никаким прочим вещам: ни страху, ни любви, ни страданию и ничему остальному, что не является Богом. Бросься вполне и совершенно под Бога, и ты просто и чисто воспримешь Божье течение. Как же душа получает от Бога? Душа ничего не получает от Бога как что-нибудь постороннее[611], как воздух получает свет от солнца; сей получает в соответствии со своей чужеродностью. Но душа принимает Бога не как что-либо чужое, не как нечто, ниже Бога (стоящее), ибо, если что-то находится ниже чего-то другого, то оно тому чуждо и от того далеко. Учителя говорят, что душа получает как свет от света[612], ведь здесь нет ни чуждости, ни отдаления.

В душе есть нечто такое, в чем Бог пребывает нагим, и учителя говорят: оно безымянно и у него нет своего имени[613]. Оно есть и, однако, не имеет собственного бытия, ибо оно — ни это и ни то, ни здесь и ни там; ибо оно есть, что оно есть, в чем-то ином, и это (иное) — в нем; ибо тем, что оно есть, оно становится в том, и то — в этом; ибо то втекает в это и это — в то; в нем (в этом нечто души), зовет Павел, войдите в Бога, в блаженство! Потому что здесь душа получает всю свою жизнь и свое бытие, отсюда она насыщается своей жизнью и своим бытием, ибо это полностью в Боге. А другая часть (души) пребывает вне этой, вот отчего душа во всякое время этой частью находится в Боге, если, конечно, она ее не выносит наружу и не гасит в себе.

Некий учитель говорит: сие Богу столь близко, что не может никогда отдалиться от Бога, и Бог во всякое время ему соприсутствует и пребывает в нем[614]. Я скажу: Бог находился в этом вечно, без перерыва, и человек в оном с Богом един, — и дело вовсе не в благодати, ведь благодать является тварью, а твари тут нечего делать. Ибо в основании Божественного бытия, где три Лица суть единое бытие, там она (душа с Богом) едина по основанию. Поэтому, хочешь ли, Бог и все вещи — твои. То есть: отрекись от себя самого и от всех вещей, от всего, чем являешься сам по себе, и прими себя в соответствии с тем, что ты есть в Боге.

Учителя говорят, что человеческое естество не имеет ничего общего со временем и что оно совершенно неприкосновенно и человеку гораздо глубже и ближе, чем он сам себе. А потому Бог принял на Себя человеческое естество и объединил его со Своей личностью[615]. И вот, человеческое естество стало Богом, ведь Он взял на Себя человеческое естество как таковое, а вовсе не отдельного человека. Поэтому, хочешь ли быть тем же самым Христом и быть Богом, тогда отрекись от всего, чего не брало на Себя вечное Слово. Вечное Слово не брало на Себя человека; потому-то откажись от того, что имеешь в себе от отдельного человека и что ты представляешь собой, и прими себя просто как человеческое естество, и тогда ты будешь тем же самым при вечном Слове, чем является при Нем человеческое естество, ибо твое человеческое естество и Его не имеют различий, оно — едино: что оно есть во Христе, то оно есть и в тебе. Вот почему я в Париже сказал, что на праведном человеке оправдывается то, что Священное Писание и пророки говорили (о Христе)[616], ведь, если ты праведен, то все, сказанное в Ветхом и Новом завете, оправдается на тебе.

Как тебе надо быть праведным? Сие следует разуметь двумя способами, по слову пророка, сказавшего: «Когда настала полнота времени, был послан Сын»[617]. «Полнота времени» бывает двоякой. Вещь тогда бывает полна, когда она — в своем завершении, как день в своем вечере бывает исполнен. Вот так и время исполнено, когда всякое время от тебя отпадает. Иное дело, когда время приходит к концу, иначе говоря, в вечность. Ведь там любое время имеет конец, ибо там нет ни «до», ни «потом». Все, что там есть, одновременно и ново. И там в единовременном созерцании обладаешь ты всем, что случилось и когда-то случится. Там не бывает ни «до», ни «потом», там все сплошное сейчас; и в этом сейчас длящемся созерцании я обладаю всеми вещами... Это и есть «полнота времени», и так-то я праведен, и так я, воистину, единственный Сын и Христос.

Дабы и нам прийти к оной «полноте времени», помоги нам, Боже. Аминь.

ПРОПОВЕДЬ 50

Святой Павел говорит: «Вы были некогда тьма, а теперь свет — в Боге».

Ходившие в свете пророки постигали и находили под воздействием Духа Святого тайную истину. Иногда они побуждались к тому, чтобы обратиться вовне и говорить о вещах, которые постигали ради нашего блаженства, дабы и нас научить познавать Бога. Потом же им это претило, так что они умолкали, ибо не могли говорить, а виной тому были три вещи.

Первая: благо, его же они познавали и видели в Боге, было столь велико и столь сокровенно, что не могло запечатлеться в их разуме, — ведь все, что в нем запечатлеться могло, было вовсе неподобно тому, что они видели в Боге, и было столь ложно в сравнении с истиной, что они умолкали, не желая солгать. Другая причина: все то, что они видели в Боге, было так велико и благородно, что они из этого не умели изъять ни образа, ни формы, чтобы об этом сказать. Третья причина, почему они умолкали, состояла в том, что они всматривались в сокровенную истину и находили тайное в Боге, и сие они не могли облечь словом. Впрочем, временами случалось, что они обращались вовне и говорили, но из-за несоответствия истине впадали в грубую материю, желая нас научить познавать Бога с помощью низких вещей тварного мира.

И вот, Павел говорит: «Вы были некогда тьма, а теперь свет — в Боге». «Aliquando»: если кто-либо захочет исследовать оное слово, то оно означает то же самое, что «некогда», и указует на время, которое препятствует свету, ведь Богу ничто так не противно, как время. Не только время, Павел имеет в виду приверженность к времени; и не только приверженность к времени, он имеет в виду также прикосновение времени; и не только прикосновение времени, он имеет в виду запах и вкус времени, — как яблоко полежит, и останется запах, так же разумей и о касании времени. Наши лучшие учителя говорят, что телесное небо, солнце и звезды имеют столь мало общего с временем, что едва лишь касаются времени[619]. Я веду здесь к тому, что душа сотворена гораздо высшей, чем небо, и что она в своем высшем и наиболее чистом не имеет ничего общего с временем. Я уже много раз говорил: от действия в Боге и от рождения, когда Отец рождает Своего единородного Сына, из этого истечения цветет Святой Дух, так что Дух (изливается) от Оных Двоих, и в этом-то излиянии возникает, источаясь, душа, и образ Божества запечатан в душе; в истечении и попятном течении троицы Лиц душа втекает обратно и вновь запечатлевается в свой первый образ без образа.

Это подразумевает и Павел, когда говорит: «а теперь свет — в Боге»; он не говорит: «вы — свет», он говорит: «а теперь свет». Он имеет в виду то, что я уже много раз говорил: кому нужно познать вещи, тот их должен познать в их причине[620]. Учителя утверждают: вещи парят при своем рождении, будучи предназначены в нем изводиться наичистейшим образом в бытие[621]. Ведь где Отец рождает Сына, там длится сплошное сейчас[622]. В вечном рождении, где Отец рождает Своего Сына, там душа проистекла в свое бытие и образ Божества запечатлелся в душе.

В школе как-то был спор, и иные учителя говорили: Бог запечатлел образ в душе вроде того, как на стене рисуют картину, и он исчезает. Против этого возражали. Другие учителя изъяснялись лучше и говорили: Бог запечатлел образ в душе так, что он остается, наподобие мысли, в душе пребывающей; к примеру, сегодня у меня есть некоторое произволение и завтра у меня тот же помысел, и я храню образ посредством моего постоянного размышления о нем[623]; и посему они заключали, что Божье действие совершенно. Ибо, если бы плотник был совершен в своем деле, он не нуждался бы в материале, как только он о доме подумал бы, тот был бы уже завершен. Вот так и действия в Боге: только подумает — и они в сплошном сейчас уж исполнены. Тут пришел пятый учитель, рассудил лучше всех и сказал: в Боге нет становления, а есть только сейчас, становление без становления и обновление без новизны, и оное становление есть Его бытие. В Боге есть некая утонченность — такая, что обновление в нее не проникнет. В душе есть некая утонченность, она столь чиста и нежна, что обновление и сюда не может проникнуть, ибо все, что находится в Боге, есть сплошное сейчас, лишенное обновления[624].

О четырех вещах я хотел говорить: об утонченности Бога и утонченности души, о действии в Боге и действии души. Впрочем, больше не буду о них говорить...

ПРОПОВЕДЬ 51

Слово сие, его же я изрек на латыни, записано в Евангелии, и его говорит наш Господь, а по-немецки оно звучит так: «Почитай отца и мать». И иную заповедь дает Бог, наш Господь: «Не возжелай добра ближнего твоего: ни дома, ни двора, и ничего, что есть у него»[626]. Третий кусочек произнес народ, идя к Моисею: «Говори ты с нами, ибо мы не можем Бога услышать»[627]. Четвертый, его изрек Господь наш Бог: «Сделай Мне жертвенник из земли и на земле, и то, что будет принесено на нем в жертву, все это сожги»[628]. Пятый же: «Моисей вступил во мглу» и взошел в гору, «там он нашел Бога» и во тьме обрел истинный свет[629].

Господин святой Григорий говорит: «Где ягненок достанет до дна, там плывет бык или корова, где корова плывет, там опередит ее слон, и вода ему достигнет до головы»[630]. Здесь скрыт большой смысл; отсюда много что можно извлечь. Господин святой Августин говорит, Писание — глубокое море[631], а малый ягненок означает простого смиренного человека, способного постичь Писанье до дна. Под быком, который плывет, разумеем мы огрубелых людей: каждый берет из Писания, что ему надобно. Под слоном же, что шествует дальше, нам надлежит понимать разумных людей: они в Писании копаются и продвигаются в нем. Меня удивляет, что Святое Писание столь глубоко, и учителя говорят, что его невозможно истолковать соответственно его сокровенному смыслу[632], и говорят: если в нем есть что-то грубое, то это нужно раскрыть, но для того прибегают к сравнению[633]. Первому (ягненку) вода дошла до лодыжки, второму дошла до колена, третьему (быку, корове) — до пояса, а четвертому (слону) — до его головы, и он полностью утонул.

Так что же означает сие? Святой Августин говорит: сначала Писание улыбается малым детям и манит ребенка к себе, а в конце, когда его хотят исследовать до основания, Писание насмехается над мудрецами; нет никого столь простодушного, чтобы он в Писании не нашел, что ему впору, и опять-таки нет никого столь умудренного, чтобы, пожелай он исчерпать Писание до дна, не углубиться в него и не найти еще большего в нем[634]. Все, что здесь мы можем услышать, и все, что нам могут сказать, имеет в нем иной, тайный смысл. Ибо то, что мы здесь понимаем, все это так не соответствует тому, что оно есть само в себе, и тому, чем оно является в Боге, словно бы его не было вовсе.

Теперь вновь возьмем слово: «Почитай отца и мать». В общепринятом смысле оно означает отца и мать, что их следует уважать. Следует уважать также всех, кто имеет духовную власть, им нужно оказывать высокую честь, а равно и тем, от кого получаешь преходящие блага. В нем (в этом смысле) можно увязнуть и можно исчерпать слово до дна, но это лишь самая малость, что мы имеем из сказанного... Некая жена говорила: если должно тех почитать, от кого имеешь внешние блага, то тем более надлежит тех почитать, от кого все получаешь[635]. Всем, что здесь мы имеем внешне, во множестве, мы там обладаем внутренним образом и как (нечто) единое. Ну вот, вы, наверное, поняли из сказанного, что сие сравнение направлено на отца. Этой ночью мне приходило на ум, что все подобия для того только и существуют, чтобы быть подобиями для отца[636].

В другой раз «Почитай отца твоего» означает небесного Отца твоего, от Него же имеешь твое бытие. Но кто почитает Отца? Это делает никто иной, как Сын: лишь Он почитает Его. И Сына не почитает никто, как только Отец. Вся радость Отца, Его нежность и Его смех обращены к Нему одному. Отец не знает ничего, кроме Сына. Он имеет в Сыне столь великую радость, что Ему ничего больше не надо, как только родить Своего Сына, ибо Он есть совершенное подобие и образ Отца.

Наши учителя говорят: то, что познается или рождается, все это есть образ[637], и говорят: если Отцу надо родить Своего единородного Сына, то Ему нужно родить Свой (собственный) образ, остающийся в Нем же Самом, в основании. Образ, каким он был от века в Отце, есть Его форма, пребывающая в Нем же Самом. Природа нас учит — и мне кажется сие вполне справедливым — что Бога надлежит постигать посредством подобий, того или этого. Но Он не есть то либо это, этого Отцу не достаточно. Он стремится обратно в первоисток, в самое сокровенное, в основу и ядро отцовства, где Он был вечно в отцовстве, в Себе же Самом, и где Он наслаждается Собою Самим: Отец как Отец — Собою Самим — в едино Едином. Тут едины всякий стебель травы, древо, и камень, и всякая вещь. Это самое лучшее, и тут я дурел от любви[638]. Посему то, на что только способна природа, к чему тяготеет она, все это стремится в отцовство, дабы природе быть Единым и быть одним Сыном, а из всего прочего вырасти, и быть Всеединым в отцовстве и, если уж единым она быть не способна, то стать хотя бы подобной Единому. Природа, сущая от Отца, не взыскует того, что есть кроме нее. Природа, сущая в себе, не имеет (своего) цвета, потому что, будучи от Отца, она не ищет ничего, кроме подобия Богу.

Сегодня ночью мне пришла в голову мысль, что всякое подобие есть всего лишь некое предварение. Я не могу видеть вещь, если она мне не подобна, и я не смогу познать вещь, если она на меня не похожа. Бог таинственным образом имеет все вещи в Себе, однако не как ту или эту, во взаимном различии, а в единстве, как нечто единое. Глаз не имеет цвета в себе, глаз воспринимает цвета, ухо же — нет. Ухо восприимчиво к звуку[639], а язык — к вкусу. Сии (глаз, ухо и язык) обладают всем этим (цветом, звуком и вкусом), будучи с этим едины. Так же образ души и образ Божий имеют единое бытие, здесь мы — сыны. И если б случилось, что я не имел ни глаз, ни ушей, то я имел бы все-таки бытие. Если у меня кто-либо вырвал бы глаз, то он тем самым не отнял бы у меня ни моего бытия, ни моей жизни, ибо жизнь обретается в сердце. Захоти меня кто-нибудь ударить по глазу, я выставлю руку пред ним. Но если б кто-нибудь захотел поразить меня в сердце, то я не пожалел бы и целого тела, дабы сохранить это самое тело. А пожелай кто-нибудь мне отсечь голову, я вытяну целую руку вперед, чтобы мне сберечь мою жизнь и мое бытие.

Я уже много раз говорил: следует разбить оболочку, и тогда то, что содержится в ней, выйдет наружу, ибо, если хочешь добраться до косточки, разломи скорлупу[640]. Посему, хочешь ли обрести природу нагой, разбей все подобия, и чем глубже проникнешь, тем ближе окажешься к бытию. Если она (душа) обрящет Единое, в котором все будет едино, то она останется в оном едином Одном... Кто «почитает» Бога? Тот, кто во всех вещах взыскует честь Божью.

Много лет назад меня еще не было. Какое-то время спустя мой отец и моя мать ели мясо, хлеб, зелень, росшую в саду, и от того я стал человеком. Мой отец и моя мать не могли этому никак поспособствовать, но Бог без посредства сделал тело мое и создал душу мою, взяв за образец наивысшее. И вот я овладел моей жизнью, possedi me... Это зерно стремится к тому, чтобы стать рожью, то от природы имеет (задатки) превратиться в пшеницу, потому не находит покоя, пока не достигнет именно ее естества. Пшеничное зерно способно стать по природе всеми вещами, поэтому, будучи верным себе, отдает себя на смерть, дабы стать всеми вещами[641]. А этот металл? — Это медь. Она имеет в своей природе (задатки) стать серебром. Серебро может по своей природе стать золотом, и оттого никогда не обретает покоя, не достигнув его естества. Да, сия деревяшка способна по своей природе стать камнем. Но я скажу больше: она может стать поистине всем: вручит себя огню и даст себя сжечь, чтобы преобразиться в природу огня и объединиться с Единым и вечно иметь единое бытие. Да, и древесина, и камень, и кости, и всякие травы были в первоистоке все вместе и были едины. Так сделайте тем эту природу, чем природа будет тогда — сущая вполне обнаженной в себе самое, не ищущая ни этого, ни того, уклоняющаяся от всего остального и спешащая к первой лишь чистоте.

Этой ночью подумалось мне, что небес очень много... И встречаются иные маловерные люди, которые не допускают, что хлеб на этом алтаре может преосуществиться, так чтобы стать достойным Телом нашего Господа, что Бог это может исполнить. О, скверные люди, они не могут уверовать, что Бог на это способен! Но если Бог дал природе, что она может стать всеми вещами, то тем более для Бога возможно, чтобы этот хлеб на этом вот алтаре смог бы стать Его Телом. Если малосильная природа умеет сделать из листика человека, то тем паче Богу возможно Свое Тело сделать из какого-то хлеба... Кто «почитает» Бога? Тот, кто во всех вещах ищет честь Божью. Этот смысл очевиден, хотя первое толкование будет получше[642].

Четвертое толкование: «Они стояли вдали и говорили Моисею: “Говори ты с нами, ибо мы не можем Бога услышать”». «Они стояли вдали», это была скорлупа, из-за которой они не могли слышать Бога.

«Моисей вступил во мглу и взошел в гору», и там узрел Божественный свет. Свет, собственно говоря, обретают во тьме, иначе сказать, когда мы терпим страданья, невзгоды, то свет к нам ближе всего. Бог свершает Свое наилучшее или Свое самое тяжкое вот для чего: Ему нужно дать нам Себя, и пусть это случится в трудах либо в невзгодах. Жила некая святая жена, у нее было много сынов, их хотели убить, а она смеялась и говорила: «Не печальтесь и радуйтесь, подумайте о вашем небесном Отце, ведь от меня вы ничего не имеете»[643], словно бы она хотела сказать: «Ваше бытие вы имеете напрямую от Бога». Это подходит к тому, о чем мы ведем речь. Наш Господь говорил: «Мрак твой», то есть страдание твое, «обратится в яркий свет»»[644]. Но я не должен о нем помышлять и (преднамеренно) его добиваться[645]. В другом месте я говорил: «Сокровенная тьма незримого света вечного Божества неведома и никогда не будет известна»[646]. И «свет вечного Отца от века сиял в этой тьме, но тьма не объяла его»[647].

И вот, чтобы нам прийти к оному вечному свету, в этом помоги нам, Боже. Аминь.

ПРОПОВЕДЬ 52

Блаженство отверзло уста мудрости и изрекло: «Блаженны нищие духом, ибо тех есть Царство Небесное».

Все ангелы и все святые и всё, когда-либо рожденное, — этому подобает умолкнуть, когда глаголет мудрость Отца, ведь вся мудрость ангелов и всяких творений есть сплошное ничто перед бездонной мудростью Божьей; сия изрекла, что нищие блаженны.

Нищета бывает двоякой. Нищета внешняя, она хороша и весьма похвальна в человеке, который ее добровольно на себя принимает из любви к нашему Господу Иисусу Христу, ведь Он Сам имел ее в царстве земном. Об этой нищете я теперь не хочу говорить. Но есть нищета и другая: внутренняя нищета, ее-то и следует разуметь, слыша слово Господа нашего, когда Он говорит: «Блаженны нищие духом».

Я вас прошу, чтобы и вам быть такими же (нищими), дабы понять эти речи, ибо я вам скажу, взяв в свидетельство вечную Истину: если не уподобитесь истине, о которой я теперь хочу говорить, то не сможете меня понимать[649].

Некоторые люди спрашивали меня: что есть нищета в себе самое и что есть нищий человек. На это мы хотим ответить.

Епископ Альбрехт говорит, что нищим человеком является тот, кто не удовлетворяется всеми теми вещами, которые Бог сотворил когда-либо[650]. Это сказано хорошо. Но мы скажем лучше и возьмем нищету в более высоком смысле. Нищий человек — это тот, который ничего не хочет и ничего не знает и ничего не имеет. Об этих трех положениях мы теперь намереваемся говорить, и я умоляю вас ради Божьей любви уразуметь эту истину, если вы сможете. А если вы ее не поймете, то из-за этого не печальтесь, ибо я хочу говорить о той самой истине, какую постигают лишь немногие добрые люди.

Во-первых, мы скажем, что нищ тот человек, который ничего не желает. Смысл этого иные понимают неверно; это люди, хранящие себя в (своей) самости[651] в трудах покаяния и внешних упражнениях, каковые они почитают чем-то великим. Боже, помилуй! Такие люди постигают самую малую часть Божественной истины. Они зовутся святыми из-за того, что внешне кажутся ими. Внутри же они — все равно, что ослы, ибо не понимают подлинной сути Божественной истины. (Впрочем, и) такие люди скажут, что нищий человек — это тот, кто ничего не желает. А разумеют они это вот как: нужно жить так, чтобы никогда не преследовать своей воли в каких-либо делах, но стоять на том, чтобы исполнить дражайшую волю Божью. Сии люди в этом правы, ибо их мнение верно; и потому давайте их восславлять. Пусть Бог дарует им в Своем милосердии Царство Небесное. Я же скажу, согласуясь с Божественной истиной, что таковые люди не нищи и не похожи на нищих людей. Они велики в глазах тех людей, которым неведомо лучшее. Но я говорю, что они суть ослы, не разумеющие Божественной истины. За свое благое намерение да получат они Царство Небесное, хотя о той нищете, о которой мы теперь хотим говорить, не знают они ничего.

Если меня сейчас кто-нибудь спросит, что же такое нищий человек, который ничего не желает, то я на это отвечу и скажу так: до тех пор, пока человек удерживает за собой свою волю, состоящую в том, чтобы исполнять дражайшую волю Бога, он не обладает нищетой, о которой мы намерены говорить, ведь сей человек имеет некую волю и хочет ею соответствовать воле Божьей; и это — не подлинная нищета. Ибо, если ему воистину нужна нищета, то он должен остаться столь же пустым[652] от своей тварной воли, каким был тогда, когда его еще не было. И скажу, взяв в свидетели вечную Истину: пока имеете волю исполнять волю Божью и стремление к вечности, к Богу, до тех пор вы не нищи, потому что нищ тот человек, кто ничего не хочет и ничего не желает.

Когда я стоял в моей первопричине, у меня не было Бога, и я был причиною себя самого; там я ничего не хотел и ничего не желал, ибо я был пустым бытием и был испытателем себя самого в духе Истины[653]. Там я хотел себя самого и не хотел прочих вещей: чего я хотел, тем я был, и чем я был, того я хотел; и там я был свободен от Бога и всяких вещей. Но когда, по своей свободной воле, я вышел и воспринял свое тварное бытие, тогда я возымел Бога; ведь до того, как возникли творения, Бог не был «Богом», но был тем, чем Он был. Когда же творения возникли, получив свое тварное бытие, то Бог уже не был Богом в Себе Самое; нет, Он был «Богом» в творениях[654].

А теперь мы скажем, что Бог, поскольку Он — «Бог», не является высшей целью творения; столь большое богатство имеет самое малое творение в Боге. И если б случилось, что у мухи был разум и она хотела искать разумным путем вечную бездну Божественного бытия, из которого вышла, то мы бы сказали, что Бог со всем тем, что Его делает «Богом», не мог бы дать полноты и удовлетворения мухе. Потому-то мы просим Бога, чтобы нам быть свободным от «Бога» и черпать истину и вечно ею там наслаждаться, где равны высший ангел, муха, душа, в том, где я стоял и хотел того, чем я был, и был тем, чего я хотел. Вот почему мы говорим: если человеку нужно быть нищим волей, то ему надо так же мало хотеть и желать, сколько он хотел и желал, когда его не было. Таким-то образом нищ тот человек, кто ничего не хочет.

Другой раз (мы скажем, что) нищий человек — это тот, кто ничего не знает. Мы сказали тут как-то по случаю, что человеку нужно жить так, чтобы не жить ни для себя самого, ни для Истины, ни для Бога. А теперь скажем иначе и скажем больше того: человеку, который должен иметь оную нищету, надо жить так, чтобы не знать, что он не живет никоим образом ни для себя самого, ни для истины, ни для Бога. Он должен быть столь пустым от всякого знания, чтобы не ведать, не сознавать и не чувствовать, что в нем живет Бог. Итак, он должен быть свободен от всякого осознания, живущего в нем. Ведь, когда человек стоял в вечном бытии Бога, то в нем (человеке) не жило ничего иного; что же в нем жило, то было он сам. И мы говорим, что человек должен стоять таким же порожним от своего собственного осознания, каким он был, когда его не было. И пусть он позволит делать Богу, что Тот захочет, и пусть человек будет пустым.

Все, что когда-либо выходило из Бога, предназначено для чистого действия. Действие, определенное человеку, — любить и познавать. И вот, возникает вопрос: в чем заключено блаженство прежде всего? Некоторые учителя говорили, что оно заключается в познании, а иные говорят, что оно заключено в любви, другие же утверждают: оно заключается в познании и в любви, и эти говорят правильней[655]. А мы скажем, что блаженство заключено не в познании и не в любви, но в душе есть нечто такое, из чего источаются и познание и любовь. Это самое нечто не познает и не любит, подобно силам души. Кто постигнет его, тот постигнет, в чем скрыто блаженство. Сие не имеет ни до, ни потом и не ждет ничего привходящего, ибо не может выиграть или утратить. Поэтому оно лишено также знания о том, что в нем действует Бог. Оно само скорей есть то самое, что наслаждается собой по образу Божьему. Итак, скажем мы, пусть стоит человек пустым и порожним, да не ведает он и не сознает, что в нем действует Бог; так он сможет стяжать нищету. Учителя говорят, что Бог есть бытие и разумное бытие и Он познает все вещи[656]. Но мы скажем: Бог — не бытие и Он не разумен и не познает ни этого, ни того. Посему Бог пуст от всяких вещей, и посему Он — все вещи. Кто должен быть нищ духом, да станет тот нищ всем своим собственным знанием, дабы не знать ничего: ни Бога, ни творение, ни себя самого. Вот потому-то и нужно человеку стремиться к тому, чтобы суметь не ведать и не знать ничего о деяниях Божьих. Таким-то путем человек может быть нищ своим собственным знанием.

В третьих, нищий человек — это тот, кто ничего не имеет. Многие говорили, что совершенство заключается в том, чтобы не обладать ничем из телесных вещей царства земного. И это, конечно же, верно в том смысле, когда это делают с вожделением. Но это не то, что я имею в виду.

Я уже говорил, что тот человек нищ, кто не хочет исполнять (даже) Божественной воли, но живет таким образом, что остается столь пустым от обеих, своей собственной воли и воли Бога, сколь пустым был тогда, когда его не было. О такой нищете мы говорим, что это высшая нищета. Во-вторых, мы сказали, что нищ тот человек, кто не осознает в себе действия Божьего. Если кто-то пребывает столь пустым от разумения и осознания, как Бог пребывает пустым от всяких вещей, то это чистейшая нищета. А в-третьих, это последняя нищета, о которой мы теперь хотим говорить: это, когда человек ничего не имеет.

А сейчас прислушайтесь с тщанием и вниманием! Я много раз говорил, и о том же говорят великие учителя: человеку нужно быть столь порожним от всех вещей и всяких дел, как внутренних, так и внешних, чтобы стать собственным местом Божьим, где Бог мог бы действовать[657]. Но теперь мы скажем иначе. Если случится, что человек пребывает пустым от всех тварей, от Бога и от себя самого, и если с ним получится так, что Бог найдет в нем место для действия, то мы скажем: пока такое место имеется в человеке, человек (еще) последней нищетою не нищ. Ведь для Своего действия Бог не нуждается в том, чтобы человек имел в себе какое-то место, где Он мог бы действовать. Но то лишь и есть нищета духом, когда человек остается таким пустым от Бога и всех Его дел, что Бог, захоти Он действовать в душе, Сам был бы тем местом, где Он желает творить, — и это Он делает весьма охотно. Если Бог обретает человека в такой мере нищим, то Он совершает свой собственный труд, а человек претерпевает Бога в себе. И Бог оказывается собственным местом для Своих действий, потому что Бог — это тот, Кто действует в Себе Самом. Здесь, в такой нищете, человек достигает вечного бытия, которым он был и которым является ныне и которым пребудет всегда.

Вот слово святого Павла, он говорит: «Все, что есмь, я есмь благодатью Божьей»[658]. Но эти (мои) речи кажутся выше благодати, выше бытия, выше разумения, выше воли и выше желания, — как же тогда слово святого Павла может быть истинным? На это отвечают, что слово святого Павла (все-таки) истинно. Было нужно, чтобы в нем находилась Божественная благодать, ибо Божественная благодать в нем была потребна к тому, чтобы случайное исполнилось в сущностное. Когда благодать иссякла, а ее действие осуществилось, Павел остался тем, чем он был[659].

Итак, скажем, что человеку следует быть таким нищим, чтобы не быть каким-либо местом и не иметь какого-то места, где сумел бы действовать Бог. Где человек хранит место, там он сохраняет различие. Посему умоляю я Бога, да сделает Он меня свободным от «Бога», ибо мое сущностное бытие выше Бога, поскольку мы берем Бога как начало творений. Ведь в той самой сущности Божьей, где Бог — над бытием и выше различий, там был я собою, там я хотел себя самого и сознавал сам себя как Творца себя, этого человека. Потому я — причина себя по моему бытию, которое вечно, а не по моему становлению, которое временно. И поэтому же я не рожден, и, по образу моей нерожденности, никогда не смогу умереть. По образу моей нерожденности, я был вечно, есмь ныне и вечно пребуду. Чем же являюсь я по рождению, тому надлежит умереть и обратиться в ничто, ибо это подвержено смерти, потому со временем это погибнет. При моем рождении появились все вещи, и я был причиною себя самого и всех вещей. И если бы я пожелал, то не было бы ни меня, ни вещей. А не будь меня, не было бы и «Бога». Что Бог является «Богом», тому причиною я. Не будь меня, Бог не был бы «Богом». Хотя знать это не нужно.

Некий великий учитель сказал, что его прорыв благородней его истечения[660], — и это верно. Когда я из Бога истек, все вещи сказали: Бог есть, но это не могло меня сделать блаженным, ведь тогда я осознал себя как творение. В прорыве же, когда я стою опустошенным от своей собственной воли, от воли Божьей, всех Его дел, да и от Самого Бога, я выше всяких творений, и я — не Бог и не тварь, а то, чем я был и чем я должен оставаться теперь и всегда. Здесь я переживаю некий подъем[661], который меня вознесет выше всех ангелов. И в этом подъеме я получаю такое богатство, что мне не достаточно Бога со всем, что Его делает «Богом», вкупе со всеми Его деяниями Божьими, потому что в оном прорыве я обретаю то, что я и Бог — это одно. Тут я — то, чем я был, тут от меня ничего не убавится и ко мне ничего не прибавится, ибо я — та неподвижная вещь, которая движет всеми предметами[662]. Здесь нигде Бог не найдет в человеке какого-то места, ведь человек, с такой нищетой, достигнет того, чем от века он был и вечно останется. Здесь Бог — единое с духом, и это крайняя нищета, которой человек может добиться.

Кто не уразумел этих речей, да не омрачит из-за того своего сердца. Ведь пока человек сей истине не уподобится, до тех пор ему не понять этих речей, потому что такова неприкровенная истина, непосредственно изошедшая из Божьего сердца.

Дабы и нам жить так, чтобы сие постигать вечно, в этом помоги нам, Боже, Аминь.

ПРОПОВЕДЬ 53

«И простер Господь руку Свою, и коснулся уст моих, и сказал мне».

Когда я проповедую, то обычно говорю об отрешенности и о том, что человеку надлежит быть пустым от себя самого и всех вещей. Иной раз, — о том, что нужно вернуться в простое благо[664], им же является Бог. В-третьих, — что стоит поразмыслить о великом благородстве, коим Бог наделил душу, что человек посредством него приходит чудесным образом к Богу. В-четвертых же, — о чистоте Божественного естества... каково сияние в Божественном естестве, этого не передать! Бог есть Слово, неизреченное Слово.

Августин говорит: «Всякое писание напрасно. Если скажут, что Бог — это Слово, то Он изречен. Если же скажут, что Бог неизречен, то о Нем нельзя говорить»[665]. Однако, Он чем-то является; кто может изречь оное Слово? Такое никому не по силам, кроме того, кто есть оное Слово. Бог — это Слово, которое изрекает себя самое. Где ни был бы Бог, там Он изрекает оное Слово, а где Его нет, там Он и не говорит. Бог изречен и неизречен. Отец есть говорящее действие, а Сын — деятельное говорение. Что существует во мне, то из меня исходит, и если я о чем-то подумаю, то мое слово это откроет и все-таки пребудет внутри. Я уже много раз говорил: исхождение Бога есть Его вхождение[666]. Насколько я близок Богу, настолько полно Бог Себя во мне изрекает. Все наделенные разумом твари в их действиях, — чем больше исходят из себя самое, тем больше входят они в себя самое. У телесных творений это не так: чем больше они действуют, тем больше исходят из себя самое. Все твари хотят изречь Бога во всех своих действиях, — и они изрекают, как только могут, но они Его не могут изречь. Хочется им того или не хочется, сладко им это иль горько: все они желают изречь Бога, а Он все-таки остается неизреченным.

Давид говорит: «Господь имя Ему»[667]. «Господин» означает то же самое, что утверждение посредством власти вверху, а «раб» — утверждение внизу. Иные имена подобают Богу и они отделены от всех прочих вещей, как (имя) «Бог». «Бог» — самое подлинное имя Бога, как «человек» — человека. Человек — всегда человек, глуп ли он или мудр. Сенека говорит: «Сколь жалок тот человек, что не возвысится над человеком»[668]. Отдельные имена указуют на присущее Богу, как «отцовство», «сыновство». Когда говорят об отце, то помышляют о сыне. Не может быть отца, если у него нет сына, ни сына, если у него нет отца; но они несут в себе выше времени вечное бытие. В-третьих, некоторые имена содержат указание на Бога и (одновременно) обращены к времени. В Писании Бога называют многими именами. (Но) я скажу: если кто-то познает что-нибудь в Боге и приложит Ему некое имя, то это будет не Бог. Бог выше имен и выше природы. Мы читаем об одном добром муже: в молитве своей обратился он к Богу и хотел дать Ему имя. Тогда сказал один брат: «Молчи, ты бесчестишь Бога!». Мы не можем найти имени, которое могли бы дать Богу, но нам разрешены те имена, которыми Его называли святые и которые Бог в их сердцах освятил и излил с Божественным светом[669]. Посему нам прежде всего надлежит научиться, как взывать к Богу; мы должны говорить: «Господи, теми самыми именами, каковые Ты освятил в сердцах Твоих святых и излил с Твоим светом, ими мы молим Тебя и восхваляем Тебя». К тому же нам следует научиться не давать Богу какого-то имени, полагая при этом, что мы его им в достаточной мере прославили и возвысили, ибо Бог — «выше имен» и неизречен.

Отец изрекает Сына изо всей Своей силы, а в Нем — и все вещи[670], все творения суть изречение Божье. Мои уста изрекают и обнаруживают Бога, то же самое делает существование камня; и мы больше познаем из дел, чем из слов[671]. Действия, совершаемого верховной природой своей высшей властью, низшая природа, которая пребывает под ней, уразуметь неспособна. Если б эта делала то же, что та, то она не была бы под той, а была бы той самой. Всякая тварь хотела бы во всех своих действиях говорить, следуя Богу. Но она может открыть лишь самую малость (о Нем): даже архангелы при том, что они возносятся ввысь и касаются Бога; да и эта малость столь мало похожа на то, что находится в Боге, как белое мало походит на черное. Совсем не похоже то, что восприняли все твари, хотя и желали изречь самое высшее, на что только были способны. Пророк говорит: «Господи, Ты изрекаешь единое, а я слышу двоицу»[672]. Когда Бог вещает в душе, она и Он — это единое, но как только единое ниспадает[673], то вот, оно уже разделенное. Чем выше мы поднимаемся в своем постижении, тем больше мы в Нем едины. Потому-то Отец изрекает Сына во всякое время в единстве и в Нем источает все твари. Сии взывают вернуться туда, откуда они истекли. Вся их жизнь, все их бытие, все это — призыв и стремление к Тому, из Кого они истекли.

Пророк говорит: «И простер Господь руку Свою», имея в виду Духа Святого, а еще говорит: «и коснулся уст моих», а затем добавляет: «и сказал мне». Уста души суть ее высшая часть. Ее и подразумевает душа, когда говорит: «вложил Слово Свое в мои уста»[674], — это целование души, тут уста прильнули к устам, тут Отец рождает Своего Сына в душе и тут «сказуется» ей. И Он говорит: «Смотри, Я избрал тебя ныне и поставил над народом и царством»[675]. Господь обещал нас избрать в «нынешний день», где нет ничего, где, однако, «нынче» во веки веков. «И поставил тебя над народом» — это над целым миром, от него же ты должен быть пуст, «и царством» — иначе сказать: чего больше, чем одно, того слишком много, ведь тебе должно бежать всяких вещей и устремиться в ту высоту, где мы живем в Духе Святом.

В этом да поможет нам Бог, Святой Дух. Аминь.

ПРОПОВЕДЬ 71

Сие слово, которое я произнес на латыни, святой Лука пишет in actibus[676] о святом Павле, и оно звучит так: «Павел восстал от земли с открытыми глазами и не видел».

Мне сдается, что словечко сие имеет четыре значения. Первое таково: когда он восстал от земли, то открытыми глазами видел ничто, и это ничто было Богом; ибо, узрев Бога, он именует это «Ничто». Вот другое значение: когда он восстал, то не видел ничего, за исключением Бога. Третье: во всех вещах он ничего, кроме Бога, не видел. Четвертое же: когда он узрел Бога, то увидел все вещи как (сплошное) ничто.

А перед этим он (Лука) сообщил, как внезапно сошел с неба свет и низверг его (Павла) на землю[677]. Заметьте-ка, что он говорит, что свет сошел с неба. Наши лучшие учителя говорят, что небо несет в себе свет и все-таки не сияет[678]. Также и солнце имеет в себе свет, однако сияет. Равным образом обладают светом и звезды, хотя он к ним притекает[679]. Наши учителя утверждают: огонь в своей простой, естественной чистоте, на своем высшем месте не светит. Его естество столь чисто, что никакой глаз его никоим образом не может узреть. Он в такой мере тонок и невосприимчив для глаз, что, будь он здесь, в дольнем мире, пред глазом, тот его не мог бы коснуться своей зрительной силой. А в постороннем предмете его вполне можно увидеть, когда, он зажжен в куске древесины или угля[680].

Под светом небес разумеем мы свет, коим является Бог и каковой человеческий разум воспринять не способен. Потому-то и говорит святой Павел: «Бог обитает в неприступном свете»[681]. (Тем самым) он утверждает: Бог — это свет, к нему же не имеется подступа. К Богу нельзя подступиться. Даже тот, кто в восхождении и возрастании (осиян) благодатью и светом, все же еще никогда не входил в Бога: Бог не есть возрастающий свет, но в возрастании к Нему можно приблизиться. В возрастании Бога увидеть нельзя; если Бога и можно увидеть, то сие должно случиться во свете, коим является сам Бог. Один учитель говорит: в Боге не имеется ни больше, ни меньше, ни этого, ни того[682]. Покуда мы приближаемся, мы не входим внутрь.

И вот он (Лука) говорит: «его осиял свет с неба». Под этим он разумеет: все, что принадлежало его (Павла) душе, было охвачено. Один учитель утверждает, что в оном свете все силы души устремляются вверх, и возвышаются внешние силы, каковыми мы видим и слышим, а равно и внутренние силы, каковые мы называем мыслями. Сколь пространны они и не отягощены, просто диву даешься. Я могу так же легко представить, что происходит по ту сторону моря, как и то, что вблизи от меня. Но еще выше мыслей располагается разум, пока он находится в поиске[683]. Он движется кругами и ищет, он вглядывается тут и там, прибывает и убывает. А над разумом, который еще ищет, расположен разум другой, который здесь уже не взыскует, но стоит в своем чистом простом бытии, охваченном упомянутым светом. И я говорю, что в оном свете возвышаются все силы души. Чувства прыгают в помыслы: как высоки они и не обременены, этого не знает никто, кроме Бога и души[684].

Наши учителя полагают — и это сложный вопрос, — что даже ангелы ничего не знают о мыслях до тех пор, пока те не прорвутся и не проникнут в разум, который находится в поиске, а разум, который взыскует, не впрыгнет в разум, который более не ищет, но в самом себе является чистым светом. Сей свет охватывает собой все силы души. Поэтому-то он и сказал: «свет с неба осиял его»[685].

Некий учитель говорит: все вещи, из которых происходит истечение, не охватываются нижними (под ними лежащими) вещами[686]. Бог истекает во все творения и все-таки остается ими неприкасаем. Он в них не имеет нужды. Бог сообщает природе возможность действовать; и (ее) первое дело — сердце. Вот почему иные учителя полагали, что душа целиком находится в сердце и истекает, давая жизнь, в прочие члены. Но это не так. Душа пребывает полностью в каждом отдельном члене. Хотя, конечно, и верно: ее первое дело осуществляется в сердце[687]. Сердце расположено в середине, оно хочет быть отовсюду защищено — как и небо не знает чужого влияния и охватывания чем-либо еще. Это содержит все вещи в себе и касается всяких вещей, будучи само неприкасаемо. Даже огонь, как бы высоко ни находился в своей верхней области, не касается все-таки неба.

В осиянии он был брошен на землю и ему были открыты глаза, так что он созерцал отверстыми глазами все вещи как ничто. И когда он созерцал все вещи как ничто, увидел он Бога. Посмотрите-ка! Душа произносит в «Книге любви» сие слово: «На ложе моем ночью искала я того, которого любит душа моя, и не находила его»[688]. Она искала его на ложе, сие означает: кто медлит и задерживается на чем-либо, что ниже Бога, того ложе слишком узко. Все, что Бог может создать, то слишком узко. Она говорит: «Я искала его всю ночь напролет». Не бывает ночи, которая не имела бы света, однако он остается сокрытым. Солнце ночью сияет, но остается сокрытым. Днем же сияет оно, затмевая прочие светы. Так же действует и Божественный свет: он затмевает все светы. То, что мы ищем в творениях, это все — ночь. Так я полагаю: все, что мы ищем в каком-то творении, все это — темень и ночь. Даже свет самого верховного ангела, как бы высок он ни был, не коснется души. Все, чем не является первый свет, все это — тьма и ночь. Поэтому она (душа) Бога не обретает. «И тогда я восстала и искала вокруг и бежала вблизи и вдали. Встретили меня стражи, то были ангелы, и я спросила у них: «Не видели ли они того, которого любит душа моя»», и они молчали, может быть, они его не могли назвать. «Но едва я отошла от них, как нашла того, кого я искала»[689]... О малом и незначительном, что ей мешало, так что она не находила его, об этом я уже много раз говорил: кому все преходящие вещи не малы и не представляются как бы ничем, тот не найдет Бога. Потому-то она и сказала: «Но едва я отошла от них, как нашла того, кого я искала». Когда Бог запечатлевается и втекает в душу, ты воспринимаешь Его как некий свет или некое бытие или некое благо, и если ты составишь о Нем мнение, то это уже будет не Бог. Взгляните, через оную «малость» следует переступить и надо отдалить все приложения и познавать Бога Единым. Вот отчего она говорит: «Но едва я отошла от них, как нашла того, кого любит душа моя».

Мы очень часто говорим: «кого ищет душа моя». Но почему она говорит: «кого любит душа моя»? Ведь Он весьма высоко над душой, и потому она не именовала того, кого полюбила. Есть четыре причины, почему она не называла его. Первая причина заключается в том, что Бог безымянен. Если бы она придала Ему имя, то это было бы опосредовано мыслью. Но Бог выше всяких имен, никто не может зайти столь далеко, чтобы поведать о Боге. (Причина) другая, почему она не дала Ему имени, вот какова: когда душа в любви полностью вливается в Бога, то она не знает ни о чем ином, кроме любви. Ей кажется, что все люди познают Его так же, как и она; ее удивляет, что кто-то знает помимо Бога нечто другое. Вот третья (причина): у нее нет столько времени, чтобы Его называть. Она не способна на столь долгое время отойти от любви; она не может позволить себе иного имени, кроме «Любовь». Четвертая: может быть, она полагала, что у Него нет другого имени, кроме «Любовь», в «Любви» она изрекает все имена. Поэтому она говорит: «И тогда я восстала и ходила вблизи и вдали. И едва я отошла, как нашла того, кого я искала».

«Павел восстал от земли и с открытыми глазами не видел». Я не могу увидеть того, что едино. Он видел ничто[690]; оно было Богом. Бог есть ничто, и Бог есть нечто. Что — нечто, то также — ничто. Что есть Бог, то есть Он вполне. Посему говорит просветленный Дионисий, — где бы ни писал о Боге, там говорит, — Он есть сверхбытие, Он есть сверхжизнь, Он есть сверхсвет. Он не прилагает Ему ни этого, ни того[691]. И этим он указует, что Он — неведомо что, что находится над этим и тем весьма высоко. Если кто-нибудь что-то увидит или ему придет что-то на ум, то это — не Бог, и не Бог именно потому, что Бог — ни то и ни это. Кто скажет, что Бог тут или там, тому не верьте. Свет, коим является Бог, светит во тьме[692]. Бог есть истинный свет, кто Его должен увидеть, тому надлежит стать слепым, и следует изъять Бога из всякого «нечто». Один учитель говорит, кто рассуждает о Боге с помощью какого-либо подобия, тот рассуждает о Нем непросветленным образом; кто же рассуждает о Боге с помощью ничто, тот рассуждает о Нем, как подобает[693]. Когда душа войдет в Единое и в Нем вступит в полное забвение себя самое, то там обрящет она Бога как в неком ничто. Одному человеку как-то привиделось — а это был вещий сон, — что он стал беременным от ничто, как некая жена ребенком, и в оном ничто родился Бог: Сей стал плодом ничто. Бог родился в ничто. Поэтому Лука говорит: «Он восстал от земли, и с открытыми глазами не видел». Он созерцал Бога, где все вещи — ничто; созерцал все творения как ничто, ведь Бог имеет в Себе бытие всех творений. Он есть бытие, которое содержит в себе всякое бытие.

И иное он имеет в виду, когда говорит: «не видел». Наши учителя утверждают, кто постигает что-то из внешних вещей, в того должно нечто запасть, по меньшей мере, какое-то впечатление[694]. Если я хочу получить образ предмета, скажем, камня, то вбираю в себя самое грубое; его я вбираю извне. Когда же оно пребывает в основании моей души, то существует высочайшим и благороднейшим образом, и оно — не что иное, как образ. Когда моя душа постигает что-то извне, в нее попадает нечто чужое. Когда же я постигну творения в Боге, то внутрь меня ничего не проникнет, ибо в Боге нет ничего, кроме Бога[695]. Постигая в Боге творения, я постигаю (их как) ничто. Он (Павел) видел Бога, в Котором все творения суть ничто.

Третье, почему он видел ничто. — Ничто было Богом. Один учитель говорит: все творения суть в Боге как бы ничто, ведь Он имеет в Себе бытие всех вещей. Он есть бытие, которое содержит в себе всяческое бытие[696]. (Опять же) некий учитель утверждает: нет ничего ниже Бога, как бы ни было сие близко к Нему, во что не попало бы нечто (чужое)[697]. (А другой) учитель считает: ангел узнает сам себя и Бога без посредничества. Если же он познает что-то еще, то сюда примешается нечто чуждое. Здесь все-таки будет отпечаток, как бы мал он ни был. Если нам суждено познать Бога, то это случится непосредственным образом; сюда не сможет попасть чего-либо чуждого[698]. Если мы познаем Бога в оном (Божественном) свете, то сие должно быть обособлено и заключено в себе, без любого вторжения сотворенных предметов. И тогда мы постигнем вечную жизнь вполне непосредственно.

Когда он не видел, то узрел Бога. Свет, коим является Бог, истекает наружу и затмевает всяческий свет. Свет, в котором созерцал Павел, в этом свете видел он Бога и более ничего. Об этом говорит Иов: «Скажет солнцу — и не взойдет, и на звезды налагает печать»[699]. По причине того, что он был охвачен сим светом, он не видел ничего другого, ибо все, что относилось к его душе, было скрыто и покорено светом, коим является Бог, так что ничего другого он не мог воспринимать. И это для нас хорошее наставление: ведь если мы обременены Богом, то мы мало обременяемся извне.

В-четвертых, почему он ничего не видел. Свет, то есть Бог, не имеет никакой примеси; и никакой примеси в него не проникнуть. И сие было знаком, что он видит истинный свет, каковой есть ничто. Под светом он имел в виду не иное, как то, что открытыми глазами он видел ничто. Из-за того, что он ничего не видел, он созерцал Божественное ничто. Святой Августин говорит: когда он ничего не видел, то узрел Бога[700]. (Святой Павел говорит:) кто более ничего не видит и слеп, тот видит Бога[701]. Поэтому святой Августин утверждает: так как Бог есть истинный свет и пристанище душе, и Он ей ближе, чем душа сама себе, то по необходимости случится так, что, когда душа отойдет от всех возникших вещей, Бог в ней засветит и засияет[702]. Она не может иметь ни любви, ни страха без того, чтобы знать, откуда (она их имеет). Если душа не выходит к внешним вещам, то она вошла в дом и живет в своем простом, ясном свете, и тут она не имеет ни любви, ни страха, ни ужаса. Познание — основа и фундамент всякого бытия. Любовь не обитает ни в чем ином, как в познании. Если душа слепа и ничего не видит, то она увидит Бога, и это по необходимости так... Некий учитель говорит: глаз в своей высшей чистоте, где он не имеет никакого цвета, видит любые цвета[703]; и не только, когда он в себе лишен всякого цвета, но и тогда, когда существует при теле, — здесь тоже он не должен иметь цвета, если надо познать иные цвета. Что без цвета, то видит любые цвета, будь то хоть внизу на ногах. Бог есть бытие такого рода, которое несет в себе всякое бытие. Если Богу предстоит стать известным душе, то ей нужно ослепнуть. Потому сказано: «Он видел» «ничто»: от чьего света — всяческий свет, и от чьего бытия — всяческое бытие. Посему говорит невеста в «Книге любви»: «Но едва я отошла, как нашла того, кого любит душа моя». Тем «едва», на которое она отошла, были все твари. Кто их не отринет, тому не найти Бога. Она дает также понять: сколь тонким, сколь бы чистым ни было то, чем я познаю Бога, и сие должно быть отброшено. Да, даже свет, который воистину является Богом, если я воспринимаю его, поскольку он коснулся души, то это неправильно: я должен воспринять его там, где он изливается. Я не могу правильно созерцать свет, когда он светит на стене, если не возведу свой глаз туда, откуда он изливается. Но и тогда, когда я восприму его в том, откуда изливается он, мне надлежит отречься от самого этого излияния. Я должен воспринять его таким, каким он пребывает в себе. Хотя и тогда скажу я: это не то; мне не следует воспринимать его ни там, где он касается, ни там, где он излучается, ни там, где он парит сам в себе, ведь все это — еще способы бытия. Бога же надо принимать как способ без способа и как бытие без бытия, ибо у Него нет никакого способа. Посему святой Бернард говорит: кто Тебя, Боже, должен познать, тот должен Тебя измерить без меры[704].

Помолимся нашему Господу, чтобы нам прийти в такое познание, которое не имеет ни способа, ни меры. В этом помоги нам, Боже. Аминь.

ПРОПОВЕДЬ 54 (Pf.)

Святой Павел сказал: «все из Него, через Него и внутри Него, Ему честь и хвала». Сии слова изречены о троице Лиц и единстве природы. Когда он говорит «из Него», то понятно, что речь идет об Отце, Он же есть начало всего, что существует, в вечности и вне времени. А когда сказуется «через Него», то под этим понимается Сын, Им же совершила исход всякая вещь. Когда произносится «внутри Него», то разумеют Духа Святого, в Нем же все содержится, одухотворяется и возводится к своей цели. Если еще раз взглянуть на эти слова, то они укажут на троицу Лиц, потому что он говорит: «из», «через» и «внутри». Раз сии слова различаются, то они и подразумевают различие Лиц. Но когда он говорит слово «Него», которое звучит всегда одинаково, тогда усматривается единство природы; к нему он относит: «Ему честь и хвала». Итак, доказано, что три Лица суть один Бог и только Ему подобает хвала.

Ну а теперь давайте поговорим о Божественных вещах, о Лицах и сущности, в это надо тщательно вникнуть. Те же, кто не поймет этих речей, пусть вернутся к исповеданию, которое я только что произнес, и оно таково: три Лица в одной сущности, и одна сущность в трех Лицах. Подумайте, мы будем говорить об Отце и отцовстве, и знайте, что оные два не различаются по (своим) двум предметам. Нет, они суть единый предмет, и более того, они суть едины и трое, в соответствии с образом толкования[706]. Посмотрите, как надобно разуметь отцовство. Его понимают как способность того, кто станет Отцом. Отца видно там, где Он рождает, а отцовство узришь в способности того, кому предстоит стать Отцом. Сему мы находим пример в девице, которая является девой. По роду ее сущности ей свойственно все материнское и, однако, она не является матерью. Так же толкуй об Отце: по способности, в силу которой Он может родить, Ему присуще нечто отцовское, тогда же, когда Он родит, Он станет Отцом. И заметьте, как следует понимать различие Отца и отцовства, если эти самые речи духовно перевести на душу. Мы имеем в виду то состояние, когда она так возвышена и уготована Духом, что охватывается Его светом и преображается по образу Божьему: вследствие сокровенного преображения Божественной силой душа стяжает Божественную способность. Смотрите, из-за этой сокровенной способности душа тоже зовется отцовской. Когда же она озаряется в откровении, то рождает вместе с Отцом, и тогда, вкупе с Отцом, она зовется Отцом. Таково различье в душе Отца и отцовства.

А еще заметьте себе различие Сына и сыновства и знайте, что сии два также не различаются двумя (своими) предметами. Нет, это единый предмет. Сыновство берется как нечто нерожденное, в способности того, кто станет Отцом. Ибо, не присутствуй оно в отцовской способности как нечто нерожденное, то оно и не могло бы родиться в Отце, ведь чему предстоит изойти, то должно находиться внутри. Так выводится сыновство. Ну а Сына ты выведешь из рождения Отцом Своего собственного Слова; здесь и Отец станет Отцом. Сын — это тоже Бог: Сам по Себе, но не от Себя Самого, нет, но только от Отца. Будь Он Богом Самим по Себе, Он не был бы единым с Отцом, и тогда без начала должны бы быть двое, что невозможно. Так выводятся три различающих свойства. Вот свойство Отца — что Он ни от кого, но лишь из Себя Самого; вот свойство Сына — что Он не из Себя Самого, но исходит от Отца по образу порождения[707].

Свойство Духа Святого заключается в том, что Он не исходит от Отца по образу порождения; нет же, Он исходит от Двоицы, от Отца вместе с Сыном, и не в результате рождения, а как (Их) любовь. Ведь те Двое, что различны по Лицам, не могут вместе родить что-то одно. То единое, что Они порождают совместно, — это любовь. Вот почему Дух Святой не рождается, ибо исходит от Двух, а не от одного только Отца, как говорят иные учителя, — что Дух-де Святой исходит лишь от Отца, но не от Сына[708]. Это неправильно: когда Отец рождает Сына, Он сообщает Ему всю Свою сущность и все то совершенство, что относится к сущности естества, и Отец ничего не скрывает от Сына. Поэтому Отец не может один родить Духа, как один родил Сына. Если бы оные учителя это уразумели, то сие послужило бы им достаточным доказательством. Они же говорят и ничего не понимают. И ошибка следует из того, что Сын, по их слову, действует как Бог[709] от Себя Самого, а не от Отца. Вообще же считают, что Сын может изводить Духа, хотя и не от Себя Самого, но от Отца, от Него же и Сам Он. Итак, Святой Дух исходит от Двух, а не Одного, но не поскольку Их двое, а поскольку Они суть единое. Это говорилось о Сыне и сыновстве.

Но меня могли бы спросить о Духе и духовности, и можно ли так говорить или нельзя, и существует ли что-то, что противоречит этим вещам, так что о них нельзя было бы говорить? Мы уже знаем, что сыновство следует разуметь в том же смысле, что и отцовство — когда Сын Отцом еще не рожден. Но это неприложимо к тому, что можно изречь о Духе и о духовности. Надо бы подумать, не найдется ли какой-нибудь новый и более подходящий способ, чтобы рассуждать о них. Мы толкуем Двоицу через Единицу. И тут заметьте различие Духа и духовности. Во-первых, когда говорят: «Двоица», то разумеют Сына и Отца, когда же говорят: «через Единицу», то разумеют духовность. Иными словами, под Единицей, свободной от всяческих форм, понимают духовность, а когда речь идет о Том и Другом, то имеют в виду Духа, который по Своим свойствам отличен от Отца и Сына.

ЛАТИНСКАЯ ПРОПОВЕДЬ 49

1. «Чей это образ и надпись?»

На этот вопрос отвечает тот же апостол, Кол. 1: «Образ Бога невидимого, рожденный прежде всякой твари»[711].

Заметь две вещи. Первое, что образ, согласно Августину, следует искать там, где душа — воистину свет, не погасший от соприкосновения с телом; там, куда не допускается ничего, имеющего «образ мира сего»[712]; где находится верхняя область в душе, а также там, где вершина души соединяется с ангельским светом[713]. Во-вторых, заметь, что образ как таковой по своему понятию не может быть отделен от того, образом чего он является[714].

Еще же заметь по поводу первого, что туда, где находится образ, ничто не войдет, кроме единого Бога и, согласно некоторым, рождаемой Богом (в душе) теологической добродетели[715], Иез. 1: «Я увидел затворенные врата в доме Господнем»[716].

«Бога невидимого», Ин. 1: «Бога никто не видал когда-либо»[717]. «Никто», ни один человек. Исх. 33: «Не увидит Меня человек и жив будет»[718]. «Когда-либо», то есть не во времени, на различие коего указывает «когда-либо». Стало быть, «Единородный (Сын), сущий в недре Отчем, Он явил»[719].

«Рожденный прежде всякой твари», то есть предпосланный всякой твари как Образец, которому она должна уподобиться — как живописец перед учеником ставит картину, и тот должен сработать подобную ей. Поэтому, согласно Августину, подобие обретается во всяком творении, а образ — лишь в имеющем разум[720]. Либо «преждерожденный и пр.» — ранее всего сотворенного.

Итак, открывается «чей это образ», именно «Бога невидимого», открывается также, где его надо искать, — в верхней части души; остается узнать, как нам ему уподобиться. Этому учит апостол, Кор. 11: «Муж не должен покрывать главы, потому что он есть образ и слава Божья»[721], Кор. 3 в конце: «Мы же открытым лицем взирая на славу Господню, преображаемся в тот же образ от сияния в сияние, как от Господня Духа»[722].

«Преображаемся» по двум причинам: во-первых, оттого что прежняя форма отступает, во-вторых, потому что (сей образ) превосходит всякую форму и превышает ее. «От сияния в сияние», иначе сказать от естественного света в сверхъестественный и, наконец, от света благодати в свет славы[723]. Или так: порой душа принимает Божественные осияния, но они рассеяны под видом телесных вещей. И стало быть, «от» такого «сияния» стремится душа перейти «в сияние», покоящееся в себе самое, пока, наконец, не взойдет в нем к Тому, Кто «обитает в неприступном свете», Тим. 6[724]. Вот почему в приведенном стихе следует: «как от Господня Духа».

Дальше: «и надпись». Откр. 3: «Побеждающего сделаю столпом в храме Бога Моего, и он уже не выйдет вон; и напишу на нем имя Бога Моего и имя града нового Иерусалима», и ниже: «и имя Мое новое»[725]. Изложи по отдельности, как знаешь.

2. «Чей это образ?»

Заметь, образ, во-первых, подобен, Ин. 3: «Будем подобны Ему»[726]. Тот Богу подобен, кто не уподобляется никакому творению, а это тот, кто оставил все и преобразился на горе со Христом. Богу ведь свойственно не иметь ничего подобного, либо подобия. Во-вторых, (образ) должен быть подобен по природе, по виду и даже, насколько возможно, в частных свойствах и не в чем ином, дабы в нем познавалось то, чьим он является образом. Ибо для этого и ради того он создается. Отсюда, в-третьих, по Августину, сходство принадлежит к совершенству образа[727]. В-четвертых, образ есть исторжение и истечение из того, образом чего он является. Пятое же (заключается в том), что все чуждое, или другое, находится вне сущности образа, например, камень, краска и прочее вроде того. Потому-то, как учит Аристотель против Платона, вещь познается через свой образ, а не через идею[728].

Из этого пятого и второго, уже указанного, свойства (следует): образ не соисчисляется с тем, чьим он является образом, словно пара субстанций, но одно присутствует в другом, «Я в Отце и Отец во Мне»[729]. Опять же, праведник связан с праведностью формальной зависимостью, не как с чем-то внешним или другим помимо себя, отличным от себя и иным себе; и это шестое свойство образа. В-седьмых, с необходимостью следует, что образ присутствует лишь в просветленном разумом естестве, где одно и то же возвращается «в полном обращении»[730] к себе и где рождающий в отношении к рожденному, или побегу, есть он же сам в своем ином, обретая себя в своем ином как иное себе. И восьмое, заметь дабы образ верно воспроизводил отражаемое[731], надобно, чтобы (в нем) не отсутствовало ничего из того, что есть в самом отражаемом, и чтобы ни в нем, ни при нем не присутствовало ничего из того, что есть в чем-то другом. (В образе Божьем) не отсутствует ничего из того, что имеется в Боге, и ничто не присутствует, что имеется в каком-либо творении.

3. «Образ»

Образ, в подлинном смысле, есть простое истечение[732] соответственно форме, посредством которого сообщается целиком чистая и обнаженная сущность. Так созерцает сущность метафизик, исключая содетельную и целевую причины, которые составляют для физика основание при созерцании естеств. Образ есть истечение из сокровенного в молчании и исключении всего, относящегося к внешнему, некая жизнь, как если бы представить себе, что вот, некая вещь воздымается из себя самое и вскипает в себе самое без того, чтобы примыслить переливание через край.

Есть три ступени изведения в бытие. Первая, о которой только что было сказано, — это когда что-либо изводит от себя, из себя и в себе чистое естество, изливая его как бы некую форму, при том, что воля не столько способствует, сколько сопровождает; и таким именно способом сообщает себя добро[733]. В соответствии с этим способом хотение могло бы быть также источником изведения, впрочем, в том только случае, если не помышляешь о цели. Вторая ступень — нечто вроде переливания через край, при наличии содетельной причины и подчинении цели. Этим-то способом происходит изведение от себя самого, но не из себя самого — изведение либо из чего-то другого, и тогда бы говорилось о делании, либо из ничто, и это была бы третья ступень изведения, именуемая сотворением[734]. Смотри Августина, «О природе добра», гл. 25-26[735], и Авиценну, кн. VIII «Метафизики», гл. 6 ближе к началу[736].

Из предшествующего явствует, во-первых, что образ в собственном смысле обретается только в живом, наделенном разумом и нетварном (естестве), при исключении и отмысливании содетельной и целевой причин. Во-вторых, что образ — это по существу то же, что и рождение, или отпрыск и сын, ибо исходит, имея ту же природу, тождественным и подобным во всем тому, кто изводит. Далее, явствует, что Сын, образ, в Отце, и Отец в Нем; Он един в Отце[737]. В-четвертых, явствует, что Сын «не создан и не сотворен»[738]; опять же Сын изведен не по воле, а природой (Отца), или природным путем[739]. Кроме того, и это шестое, вполне очевидно, что Сын, будучи совершенным подобием, выдыхает Любовь, Духа Святого[740], каковой и Сам во всяком случае нетварен в силу того, что остается в образе, образ же в Нем, как учит Августин в кн. IX «О Троице», гл. 10[741]. В-седьмых, уясняется, как это «образ», Сын, вкупе с Отцом и Духом Святым, является общим началом «всего сотворенного»[742]; ибо сперва надлежит в себе глубоко возбурлить и уж потом излиться наружу, дабы быть в себе вполне совершенным, в переполнении же более чем совершенным. Смотри у Авиценны, кн. VIII «Метафизики», гл. 6 в начале[743]. Так и природа прежде питает, взращивает и доводит до совершенства, а затем подобное себе изводит вовне.