Трансформация интимности

ГЛАВА 8. Противоречия чистых отношений

Психологические черты, обсуждаемые в предшествующей главе — в особенности в той степени, в какой они первично или частично локализованы в подсознании, — насаждают фундаментальные напряжения внутри возникающего мира чистых отношений. Чтобы проследить их, я сконцентрируюсь на аспектах чистых отношений в однополых связях — особенно среди лесбиянок. Если следовать психическим характеристикам мужской и женской сексуальности, эта стратегия могла бы показаться странной. Однако чтобы посмотреть, насколько эти психологические различия, имеющие тенденцию отделения мужчин от женщин, могли бы оказаться деструктивными для чистых отношений, стоит рассмотреть их внутреннюю динамику, а она в некотором смысле легче поддается изучению, когда удален гетеросексуальный элемент.

Не особенно заботясь о репрезентативности материала, я сделаю особый упор на некоторых разделах удивительно рефлексивных документов, о которых сообщает Ш. Хайт[188].

Опросы Хайт проводились для того, чтобы «вычертить идеологическую революцию в ее прогрессивном развитии», но они также передают осведомленность о том, что анализируемые документы вносят прямой вклад в этот процесс. Первый длинный «вопросник-эссе» был распределен по периоду 1972-1976 гг., и последовавший за этим первый том ее работы был основан на ответах 3500 женщин в США. Примечательная характеристика этого исследования и последующих томов состояла в ее акценте на том, что женская сексуальность должна изучаться не только через размышления «экспертов», но и через мнения обычных людей. Целью этого проекта, по словам Хайт, было следующее: «дать женщинам определить свою собственную сексуальность» и позволить им «высказываться о том, что они чувствуют в сексе и что означает для них сексуальность».

Хайт обнаружила, что 11 процентов женщин в ее исследовании имели сексуальные связи только с другими женщинами (том 3), а еще 7 процентов делали это от случая к случаю. Этим цифрам не может быть присвоено никакой особой статистической значимости, но стоит отметить, что существенная доля ее респондентов, чей возраст превышал сорок лет, были вовлечены в сексуальные отношения с женщинами в первые периоды своей жизни. Фактически все они прежде состояли в гетеросексуальных браках. Свыше 80 процентов лесбийских женщин на время исследования состояли в связях определенной продолжительности.

Большинство лесбийских женщин могут находиться в долгосрочных связях, но они испытывают трудности в получении ощущения безопасности от этих связей.

Одна женщина комментирует: «Нетрадиционная связь с ее отсутствием правил — трудная вещь. В браке в традиционном смысле, если люди обучены ролям, которые требуются для того, чтобы индивиды подходили друг другу, то это образует вполне хорошую организацию... Но для большинства из нас в отношениях геев... правил реально не существует, и вам приходится создавать что-то вроде собственных правил. Именно с этим приходится постоянно сталкиваться, когда пытаешься выявить, как эти связи работают».

И, тем не менее, поскольку брак «в традиционном смысле» исчезает, именно геи являются пионерами в этом отношении — первичные повседневные экспериментаторы. Они должны в течение какого-то времени испытывать то, что становится все более и более общим местом для гетеросексуальных пар.

В гетеросексуальном браке в более ранние периоды сексуальные сношения прошлого обычно «описывались» обоими партнерами как имеющие мало значения для будущего. Женщины обычно приходили к браку с нетронутой «добродетелью», в то время как флирт мужчин относился к категории приемлемой эпизодической сексуальности. Однако сегодня связь должна быть поставлена отдельно от того, что было прежде, а также от других увлечений, сексуальных или иного рода, которые мог бы иметь индивид. Личность, с которой партнер прежде состоял в связи, могла бы продолжать существовать в сознании обоих; даже если прежние эмоциональные связи были резко оборваны, нынешние отношения, вероятно, могут быть пропитаны ее остатками. Если мы должны осознавать, что все взрослые личностные отношения напоминают аспекты детского опыта, то же самое относится и к опыту потерь; и в области чистых отношений индивиды теперь должны часто справляться со многими пассажами такого рода.

Разрыв — это испытание для женщин-геев вследствие договорного статуса их отношений и в особенности «открытого» характера гомосексуальной самоидентичности. «Когда мы расстались, я задавалась вопросом, могла бы я любить, если бы была действительно лесбиянкой, а она — только женщиной». Это описание женщиной расторжения своей первой связи с другой женщиной. Она добавляет, что «для многих из моих лесбийских друзей было то же самое, первый разрыв был опустошительным, потому что он вновь ставил все под вопрос». Она страдала также и при окончании других связей, продолжавшихся по нескольку лет.

Одна личность говорит за многих, когда утверждает: «Иногда я испытывала усталость от прохождения через жизнь договорных отношений и от их решения. Достигну ли я когда-нибудь чего-то вроде плато, где я наконец получу результаты моих трудов? Когда вы прошли последнюю милю, они бросают вас ради более молодых, более интеллектуальных или более старых, ради какой угодно женщины или мужчины!»

В чистых отношениях имеется структурное противоречие, сосредоточенное на привязанности, которое признают многие из респондентов Хайт. Чтобы породить привязанность и разработать общую историю, женщина должна отдать себя другой. То есть она должна обеспечить словом и делом какого-то рода гарантии другой, что эта связь будет сохраняться в течение неопределенно долгого периода. Тем не менее сегодняшняя связь не является, как когда-то был брак, «естественным условием», продолжительность которого может, как нечто данное, рассматриваться краткой в определенных экстремальных условиях. Это характеристика чистых отношений, которые могут быть прекращены более или менее добровольно любым из партнеров в любой конкретный момент. Для связи, имеющей возможность продолжаться, привязанность необходима; тем не менее любой, кто Испытывает безоговорочную приверженность к ней, рискует получить серьезную травму в будущем, если эти отношения прекратятся.

Около двух третей выборки Хайт останавливались на своей безопасности в отношении любви.

«Я всегда сомневаюсь, действительно ли она любит меня или я люблю ее больше»; «Иногда я ощущаю любовь, иногда — игнорирование. Удовлетворена ли я? Нет»; «Я чувствую, что нуждаюсь в большем, чем, как я думаю, она дает. Я чувствую себя любимой, но некоторым образом не ощущаю себя в безопасности. Я хотела бы, чтобы она больше желала меня. И все же мне не понравилось бы, если бы она слишком сильно зависела от меня или истощала меня». Однако большинство находят, что сексуальные отношения с другими женщинами более интимны и равноправны, нежели с мужчинами. Общая осведомленность о том, что должны развиваться новые модели любви и что отношения геев обеспечивают контекст, в котором этого можно достичь, очевидна. «В любви, — как это излагает одна из женщин, — все взрывное, одержимое, иррациональное, чудесное, опьяняющее, мечтательное. Любить — это длительная работа, доверие, коммуникация, приверженность, боль, наслаждение».

Со значительной силой возникает конфликт между сексуальным возбуждением, которое часто кратковременно, и более длительными формами заботы о другом. Тем не менее многие замечают, что интенсивность их сексуальных откликов и удовлетворения зависит от близости, которую они чувствуют с другим. Около 80 процентов утверждают, что они могут легко и интимно беседовать со своими партнерами. Она почтительно внимательна, она уделяет мне внимание, когда я в этом нуждаюсь, и я отвечаю ей тем же. «Я с большей степенью вероятности могу установить свои желания, но я поощряю ее делать то, чего ей хочется, и высказывать все, что бы она ни чувствовала»[189].

Экономическое неравенство здесь менее заметно, чем в большинстве гетеросексуальных связей; и разделение домашних обязанностей, даже если это часто влечет за собой расходы, выглядит более или менее универсальным.

В чистых отношениях доверие не имеет внешней поддержки и должно развиваться на базе интимности. Доверие — это воплощение уверенности в другом, а также способность взаимных уз противостоять будущим травмам. Это более чем дело одной лишь веры, которая может быть проблематичной сама по себе. Доверять другому — это означает также делать рискованную ставку на способность этого индивида действовать честно. Тенденция сексуальных связей к тому, чтобы быть диадичными (не смешивать с моногамными), — это, вероятно, до некоторой степени результат неосознанного желания резюмировать то чувство эксклюзивности, которым ребенок наслаждается со своей матерью. «Особость», которую один находит в другом, является в этом смысле, как говорит Фрейд, «открытием заново». Тем не менее диадический характер сексуальных отношений также имеет тенденцию к усилению природой предполагаемого доверия. Потому что доверие, когда мы ведем речь о доверии в личностях, не является тем качеством, которое способно на неопределенно широкую экспансию.

Разделяемая история, которую два индивида разрабатывают совместно, в некоторой точке неизбежно становится сокрытой от других, составляющих обобщенный «внешний мир». Эксклюзивность не является гарантией доверия, но она тем не менее выступает важным стимулом к нему. Интимность означает раскрытие эмоций и действий, которую индивид вряд ли будет поддерживать под пристальным взглядом более широкой публики. В самом деле, открытость того, что скрывается от других людей, есть один из важных психологических маркеров, вероятных для того, чтобы вызвать дальнейшее доверие в другом, и к чему, в свою очередь, стремятся. Нетрудно видеть, как самораскрытие, которое предполагает интимность, может продуцировать созависимость, если она не идет рука об руку с сохранением автономии. Если психологическое «отдавание себя» другому не является взаимным и разумно сбалансированным, один из индивидов, вероятно, должен определять потребности другого, ожидая, что он или она будут следовать им.

Конечно, партнер по связи мог бы убедить, что он или она имеет круг друзей, равно как и других людей, на кого можно положиться в трудные минуты. И все же, поскольку доверие не может распространяться неограниченно, в таких решениях существуют свои приоритеты. Точно так же, как и любовники, друзья обычно требуют каких-то маркеров интимности, информации, которая предназначена специально для них. Кто-то, кто доверяет больше о своих чувствах другу, нежели своему любовнику, вероятно, имеет что скрывать о своих отношениях с этим любовником. Для многих гетеросексуальных пар эта проблема в определенном смысле «разрешается» самим фактом, что женщины так часто находят, что с их мужчинами трудно «поговорить». Они способны установить со своими подругами такие маркеры интимности, которые их мужья или мужчины-любовники могут отвергнуть.

Задавая определенные условия, чистые отношения могут обеспечивать облегчающее социальное окружение для рефлексивного проекта самости. Границы, личностное пространство и все остальное, такое, скажем, как терапевтические руководства, требуются индивидам для того, чтобы скорее преуспеть в отношениях, нежели скатиться в созависимость. Тем не менее очевидно, что здесь существуют также обширные области возможного напряжения и конфликта. Разделяемая история, которую развивает связь, может служить тому, чтобы заслонить собою беды во внешнем мире; один из индивидов или оба они могут стать зависимыми не столько один от другого, сколько от самой связи и ее рутин фиксированным образом, в качестве средства изолирования себя от полных обязательств по выполнению других социальных задач. Достижение равновесия между автономией и зависимостью является проблематичным.

Мобильная природа самоидентичности не обязательно легко совмещается с требованиями чистых отношений. Доверие должно каким-то образом приспособиться к различным траекториям развития, которым могли бы следовать партнеры. Всегда должна быть определенная лицензия на доверие. Доверять кому-то означает отказаться от возможности держать их на поводке или заставлять их действовать в рамках определенных форм. Тем не менее автономия, которая даруется другому, не обязательно будет использована таким образом, чтобы исполнить те потребности, которые имеет в отношениях партнер. Люди «растут отдельно друг от друга» — это достаточно общее наблюдение. И все же должны быть учтены более тонкие влияния. Например, сдвиг в изложении самости, как он мог бы быть осуществлен, обычно воздействует на распределение власти в отношениях и может подтолкнуть их в направлении созависимости.

Любой из полов — это темный континент для другого, и дискуссия, предложенная в предыдущей главе, достаточно легко показывает, почему это имеет такую тенденцию. Отчетливый смысл облегчения в спасении от сексуальных посягательств мужчин пронизывает аттитюды многих из респонденток Хайт, даже тех из них, которые продолжают заниматься гетеросексуальными сношениями. Выводы Хайт отражают точку зрения Шарлотты Вольф и других о том, что бисексуальные женщины обладают гораздо большей привязанностью к женщинам, чем к мужчинам, даже когда они состоят в гетеросексуальных браках[190].

Пластичная сексуальность, если она вполне развита, подразумевала бы нейтральное отношение к пенису. Немногие из женщин в исследованиях Хайт или Вольф способны или склонны к тому, чтобы свободно перемещаться между мужчинами и женщинами, однако они в значительной степени запутывают свои сексуальные переживания. И все же лесбийские женщины ломают стереотипные представления о том, что женщины моногамны по своей природе. Большинство из респонденток Хайт, если они находятся в разумно продолжительной связи, оценивают моногамию как желательный идеал. Но это связано в большей степени с осознанием центральной роли доверия, нежели с антипатией к сексуальному экспериментированию как таковому. Многие женщины говорят о трудностях, которые испытывают или сами они, или их партнеры от того, что остаются моногамными, по крайней мере, после того, как начальный период интенсивного физического влечения к партнеру подошел к концу.

Эпизодическая сексуальность мужчин выглядит более отчетливо связанной с неосознанными попытками исправить и подчинить всемогущую мать. Такого рода экстремальный авантюризм, кажется, в значительной степени отсутствует среди женщин. Тем не менее мы знаем, что желание подчинять не ограничивается мужской психологией, и не стоит удивляться, когда мы обнаруживаем, что некоторые женщины используют промискуитет как средство смягчения приверженности, которую предполагает первичная связь.

«Она ужасная любительница флирта, — как замечает одна женщина о своей любовнице... — и всегда была такою». Я наблюдаю это три года. Два года мы жили вместе. Наконец... я ушла. Я все еще вижусь с ней и сплю с ней, но я сплю и с другими женщинами тоже. После всего этого времени, когда я наблюдала, как она уходит с другими, я решила тоже попробовать — теперь мне это нравится, и я не уверена, что я в основе своей моногамна больше, чем кто-либо другой.

Меньшая доля лесбиянок, чем гетеросексуальных замужних женщин имели или имеют приключения вне своих первичных связей, хотя цифры все же существенны (около трети среди респонденток Хайт). «Я каждый раз имела секс вне моих связей»; «Я не любила, я вожделела» — не наводит ли это на мысль, что мы слышим скорее гетеросексуальных мужчин, нежели лесбийских женщин?

Однако определенные различия все же имеются. Большинство гетеросексуальных женщин скрывают свои похождения от своих партнеров, а среди гомосексуалов немоногамный секс протекает, как правило, со знанием и молчаливым согласием партнера или очень быстро доводится до его сведения. Причина, кажется, состоит в более высоком уровне коммуникации в отношениях женщина-женщина — в противовес гетеросексуальным отношениям. Отход от моногамии чаще обсуждается открыто, и моногамия в меньшей степени является остатком традиционных норм брака, нежели стандарт, установленный путем консенсуса. Там, где другие связи с самого начала не выносятся открыто, они имеют тенденцию в тот или иной момент выйти на свет.

Немногие женщины упускают эпизодический секс с мужчинами, когда возникает такая возможность, но такое случается реже с другими женщинами. Одна продолжает иметь секс с мужчинами специально для этой цели. Другая говорит: «Я нахожу почти невозможным иметь такого рода „забавы“, которые я использовала с мужчинами в существенно обезличенных сношениях с женщинами. Не бывает, чтобы вы не смогли узнать женщину в таком процессе — здесь гораздо больше разговоров, больше привязанности — вы становитесь друзьями очень быстро». В соответствии с данными Хайт, 60 процентов лесбийских женщин остаются близкими и долгими друзьями со своими экс-любовницами и после разрыва связи[191].

Выдающейся характеристикой отчетов лесбийских женщин является интерес к интенсивной и искомой природе сексуального наслаждения. Хотят ли женщины секса? Эти женщины, конечно же, хотят, и они активны в поисках сексуального удовлетворения и в самой связи, и вне ее. Если измерение сексуального удовольствия оргазмической реакцией — сомнительный индекс, как утверждали многие, но, разумеется, не лишенный ценности, если сопоставить его с сексуальными депривациями, которые женщины испытывали в прошлом, — то лесбийский секс является более успешным, чем гетеросексуальная активность. Более того, существует большее равенство в отдавании и получении сексуальных переживаний: «Между нами существует связь, которую я никогда не смогла бы сравнить с теми переживаниями, что я испытывала с мужчинами»; «Мне нравятся способы, применяемые женщинами, тела, страсть, мягкость, сочетаемая с силой»; «Я никогда не чувствовала себя зажатой, занимаясь сексом с женщиной. С мужчинами я всегда чувствую себя подавляемой». По большей части эти акценты выглядят совместимыми с сексуальной отзывчивостью и активно служат для ее продуцирования. Эти женщины уличают во лжи идею о том, что эротизация женского тела достигается ценою генитальных ощущений. Фактически двое идут рука об руку — это нечто такое, что совместимо с влиянием пластической сексуальности.

В отношениях геев-мужчин, равно как и женщин, сексуальность может быть засвидетельствована в ее полном отделении от воспроизводства. Сексуальность геев-женщин организована на основе необходимости, которая почти полностью может расцениваться как чистые отношения. Это означает, что пластичность сексуального ответа, помимо всего прочего, каналирована осознанием вкусов партнера и его взглядов на то, что является допустимым и может доставить наслаждение.

Дифференциальной власти может придаваться повторное значение, например, через садомазохистский секс.

Одна женщина говорит:

«Мне нравится грубый, страстный секс, потому что он протекает за пределами барьеров „приятности“, которые выстраивают вокруг себя многие женщины. Здесь не существует чувства выпрямленной спины (в оригинале — holding back — примеч. перев.), как это часто бывает с политически корректным мягким сексом — „S и L“, как определил это один из моих друзей (то есть сладость и свет (в оригинале — sweetness and light — примеч. перев.). Моя нынешняя любовница и я немного экспериментировали с S/L и бандажом и нашли это очень возбуждающим и сексуальным. Все, что мы проделывали, было на основе консенсуса, и „нижняя“ (мы варьировали в том, кому ею быть) всегда удерживала контроль, вместе с иллюзией, что все протекает без контроля. Мы включали сюда такие вещи, как пошлепывание, подстегивание хлыстом, тянули за волосы, колотили друг друга, но никогда не наносили ран и даже не оставляли отметок. Что делает это таким замечательным, так это чувство вседозволенности»[192].

Кто-то мог бы усмотреть здесь возврат к фаллосу в несколько неприятной форме. Это, может быть, в какой-то степени правильно, но можно предложить также другую интерпретацию. В лесбийских отношениях (так же, как и среди геев-мужчин) могут быть потенциально осуществлены аттитюды и характеристики, «запрещенные» в чистых отношениях, включая инструментальный контроль и реализацию формальной власти. Ограниченное рамками сферы сексуальности и обращенное в фантазию — скорее, нежели детерминированное извне, господство, возможно, помогает нейтрализовать агрессию, которая в ином случае ощущается где угодно еще.

Как и в других отношениях, то, что могло бы выглядеть ретроградной характеристикой сексуальных отношений женщины с женщиной, могло бы фактически дать модель этически оборонительной гетеросексуальной деятельности. Осуществляемый по взаимному согласию садомазохизм не нуждается в том, чтобы предлагаться в качестве рецепта для вознаграждающего сексуального опыта, но принцип, который он выражает, способен к обобщению. Пластичная сексуальность могла бы стать сферой, которая не содержит более элементов (в оригинале — detritus, т. е. осколков чего-то разрушенного — примеч. перев.) внешнего принуждения, а взамен этого имеет место как одна из иных форм самоисследования и морального конструирования.

Возможно, кто-то мог бы вычитать в сочинениях де Сада какое-то совершенно иное значение, нежели то, что обычно предполагается. У де Сада власть, боль и смерть инвестируют себя в секс в целом и разыгрываются через извращение, при этом из сексуальности выжимаются любые следы нежности — или, во всяком случае, так это выглядит. Тем не менее де Сад в целом отделяет женскую сексуальность от воспроизводства и празднует ее хроническое избавление от субординации фаллическим интересам. Его представление секса, которое концентрируется на чем угодно в его собственных рамках, могло бы выглядеть как ироническое метафорическое изобретение, указывающее на невинность сексуальности как таковой.

Эпизодическая сексуальность в наибольшей степени развита среди женщин в культуре некоторых клубов и баров. Жизнь бара иногда сосредоточивается на крейсировании, на поиске проходящих партнеров. Женщина-новичок в культуре бара поясняет, что в течение длительного времени «мне не везло в барах». Ее образование и происхождение, продолжает она, кажется, не производили никакого впечатления. Затем ее озарило, что главными вещами, которые принимались во внимание в формировании такого рода связей, были взгляды «на пятно привлекательности». «Это оказалось так просто... Ни одна из них в баре не была заинтересована в том, чтобы встречаться с кем-то, кого она могла бы пригласить домой и представить матери»[193].

Краткосрочные, обезличенные связи — они, несомненно, не имеют места в лесбийских отношениях. Если мы считаем данным, что многие геи-мужчины устанавливают долгосрочные сексуальные связи, мы не должны преувеличивать контрастов между мужской и женской гомосексуальностью. И все же эпизодическая сексуальность среди геев-мужчин более интенсивна, чем в лесбийских общинах. Когда, к примеру, существовали общественные бани, многие из посещавших их мужчин каждый вечер искали нового сексуального переживания; большинство из них были бы разочарованы, если бы имели лишь одно сексуальное сношение на протяжении нескольких часов. К примеру, Мартин Хоффман в своем исследовании банной культуры в 1960-х годах интервьюировал одного молодого мужчину, который в качестве пассивного участника нередко имел около пятидесяти сексуальных контактов за один вечер.

Банный секс, как это видно из других разнообразных контекстов сексуальной активности геев-мужчин, был вообще анонимным. Мужчины, которые ходили туда, не имели социальных контактов друг с другом, их разговоры носили случайный характер. Они не обладали знанием о природе жизни друг друга и адресовались друг к другу только по имени. Здесь придается новое значение каждому из преходящих партнеров; в сравнении с такими сношениями анонимный гетеросексуальный эпизод, изображенный в «Последнем танго в Париже», выглядит как глубокая и продолжительная привязанность.

Мужчина, о котором идет речь в исследовании Хоффмана, был женат и имел двоих детей. Мужская бисексуальность является столь характерной для сегодняшнего сексуального поведения мужчин, что ее можно было бы считать столь же «ортодоксальной» формой сексуальной ориентации, как и гетеросексуальность. Доля «гетеросексуальных» мужчин, которые регулярно вовлечены в эпизодическую гомосексуальную активность, за последний период заметно возросла, несмотря на влияние СПИДа. По оценкам исследователей, в Соединенных Штатах около 40 процентов женатых мужчин в какие-то периоды своей супружеской жизни вовлекаются в регулярный секс с другими мужчинами; другие утверждают, что эта доля даже выше[194].

Защитные аспекты эпизодической сексуальности представляются в этом свете довольно ясно. Ее можно понимать как массовое бегство мужчин от связей, которые соединяют в себе сексуальность, самоидентичность и интимность. Там, где женщины не являются более соучастницами, эпизодическая гомосексуальность выступает в качестве улаживаемого в результате тайного сговора (в оригинале — collusive — примеч. перев.) усилия мужчин по сопротивлению подразумеваемым смыслам гендерного равенства.

Приверженность правам другого в брачных отношениях эмоционально удерживается через дистанцирующее воздействие эпизодических связей.

Можно ли сказать то же самое о мужчинах, которые объявляют себя геями открыто и отвергают всякие сексуальные контакты с женщинами? Учитывая, что негодование по отношению к женщинам является частью мужской психологии на очень обобщенном уровне, геи-мужчины в определенном смысле справляются с этой амбивалентностью, полностью отделяя себя от нее. Тем не менее было бы неверным рассматривать это только в негативных тонах. Геи-мужчины, подобно лесбиянкам, ставят под вопрос гетеросексуальную интеграцию брака и моногамии. Моногамия, как это понимается в институционализированном браке, всегда была связана с двойным стандартом и поэтому — с патриархальными отношениями. Это было нормативным требованием для мужчин, но многими принималось в расчет только при проявлении нарушений. Однако в мире пластической сексуальности и чистых отношений моногамия должна быть «переработана» в контексте привязанности и доверия. Моногамия относится не к самой связи, а к сексуальной эксклюзивности как критерию доверия; «верность» не имеет иного значения, кроме как в аспекте той честности, которую доверие предполагает в другом.

Там, где эпизодические сношения не представляют собою инструмента контроля — или в случае пагубного пристрастия, каким, конечно же, является случай, описываемый Хоффманом, — они в действительности являются исследованием возможностей, предоставляемых пластической сексуальностью. С этой точки зрения даже в форме обезличенных скоротечных контактов эпизодическая сексуальность может быть позитивной формой повседневных экспериментов. Она раскрывает то, чем имплицитно является пластичная сексуальность: секс, отделенный от раболепства дифференцированной власти прежних времен. Таким образом, эпизодическая сексуальность геев типа банной культуры выражает равенство, которое отсутствует в большинстве гетеросексуальных связей, включая мимолетные. По самой своей природе она допускает власть лишь в форме самой сексуальной практики: единственной детерминантой выступает сексуальный вкус. Это, конечно, часть удовольствия и осуществления, которую может дать эпизодическая сексуальность, будучи освобожденной от своих принудительных характеристик.

Мачо-гей, королева кожи, джинсовые группировки — все это более чем иронические новобранцы гетеросексуальной маскулинности. Они являют собою видимую деструкцию мужественности, и в то же самое время они утверждают то, что отвергает фаллическая власть, принимаемая как само собой разумеющаяся, что в современной социальной жизни самоидентификация, включая сексуальную идентичность, является рефлексивным достижением. Параллельным образом безличностный эпизодический секс является своего рода критическим комментарием на ниспровержение сексуального наслаждения путем вовлечения его во «внешнее» господство. Он, вероятно, является защитным и принудительным до той степени, до которой сам он мотивируется влияниями извне. Внутренне присущее ему равенство может быть полностью искуплено только в том случае, если будет питаться через внешние влияния в других контекстах социальной жизни. Обычно эпизодическая сексуальность может быть способом избежания интимности, но она может также предлагать средства для того, чтобы способствовать ей или развить ее. Поскольку сексуальная эксклюзивность является лишь одним из способов, которым защищается приверженность к другому и достигается честность. Хотя эпизодическая сексуальность и является центральной по отношению к правилу фаллоса, остается не вполне ясным, что она изначально несовместима с возникающими нормами чистых отношений.

«Я была геем тридцать лет. У меня были продолжительные связи, то же самое у моих подруг, но почти никто из них не остался вместе „на всю жизнь“. Мы привыкли тревожиться по этому поводу — мы думали, что гетеросексуальные пары, как нам казалось, остаются вместе гораздо дольше, чем пары геев». Женщина, высказавшая такое наблюдение в исследовании Ш. Хайт, добавляет: теперь все это изменяется. Отношения геев, описанные в ее исследованиях, часто бывают трудными, осаждаемыми проблемами и коротко живущими. Однако в сравнении с ними гетеросексуальные отношения весьма часто выглядят как поле битвы, где агрессия и открытые сражения перемешаны с глубокой неприязнью между полами. Хайт обнаружила, что почти вся ее выборка респондентов из числа гетеросексуальных женщин утверждала, что они хотели бы большей «вербальной близости» со своими мужьями; большинство сообщали о встречном сопротивлении или эмоциональном отказе, когда они пытались проявить инициативу более тесной коммуникации. Женщины чувствуют безнадежность по поводу продолжающейся неверности своих партнеров, хотя сравнимые пропорции их вовлечены и во внебрачные связи. Они обнаруживают эмоциональную опустошенность в ситуациях, в которых они ожидали продолжительной любви.

Хайт высказывается об этом следующим образом.

Многие женщины знают, что они не получат равной эмоциональной поддержки, оценки или уважения в своих связях. И все же может оказаться затруднительным описать определенно, каким именно образом мужчина проектирует убывающие аттитюды. Некоторые из способов, какими это происходит, настолько неуловимы в своем выражении, что, в то время как женщина может начать чувствовать себя фрустрированной и вставать в оборонительную позицию, она обнаруживает, что почти невозможно сказать точно, почему: указание на что-то сказанное или сделанное может показаться мелочным, подобно чрезмерной реакции. Но когда все это собрано воедино, не вызывает удивления, когда даже один из таких инцидентов может оттенить основное сражение — или, более типично, еще один раунд отчуждения, которое никогда не достигает разрешения. Эти мелкие инциденты стирают интимность в отношениях, делая женщину раздражительной и, наконец, низводя любовь до простой умеренной терпимости[195].

Уравнивание является внутренне присущим элементом в трансформации интимности, поскольку оно является элементом коммуникации. Гнев мужчин, направленный сегодня против женщин, — это в какой-то весьма существенной части реакция на самооценку женщин дома, на рабочем месте и где угодно еще. Женщины, в свою очередь, сердятся на мужчин вследствие тонких и не очень тонких способов, какими мужчины отказывают им в материальных привилегиях, объявленных ими для самих себя. Экономическая бедность для женщин, эмоциональная бедность для мужчин: не таково ли состояние игры в отношениях между полами? Самоназначенные адвокаты мужчин с одной стороны и женщин — с другой так бы и сказали, хотя каждый из них, вероятно, обвинял бы другую сторону в том, что она не вполне осознает страдания другого пола.

Подбирая материал по теме маскулинности как физической ущербности, Херб Голдберг описывает «риск бытия мужчиной» и говорит о привилегии маскулинности как о мифе[196].

Голдберг — чувствительный наблюдатель изменений, которые оказали воздействие на гендер и сексуальность, и он симпатизирует целям женского движения. Однако в его работах обвинения женщин в адрес мужчин, выдвинутые в исследованиях Хайт и находящие свое отражение в мириадах руководств по терапии, — в том, что мужчины эмоционально неразвиты, не дают прикоснуться к своим чувствам и так далее — выглядят как несчастливое бремя, взваленное на плечи мужчин.

Здесь пагубное пристрастие еще раз появляется в центральной роли. Многие мужчины, утверждает Голдберг, стали чем-то вроде «зомби», движимых мотивами, которые сами они едва понимают. Современная культура насыщена «бизнесменами-зомби, гольф-зомби, зомби на спортивных автомобилях, плейбоями-зомби»: все они «играют по правилам, запланированным мужской игрой» и, как следствие, «утрачивают знание самих себя как людей и способность затрагивать свои чувства или же бегут от них». Женщины заявили протест против своей ограниченности домашним очагом и освобождаются от него, а также протестуют против связанных с ним ограничений саморазвития. Мужчины все еще заключены в своей роли добытчика пропитания, хотя экономические преимущества мужчин по сравнению с женщинами скорее ощущаются ими как оскорбительные. Потребность «вести себя как мужчина» сильно запечатлена — и по большей части такое поведение ожидается также и женщинами, — но давление, которое она продуцирует, весьма интенсивно. Идея, что мужчины находятся в привилегированном положении, утверждает Голдберг, блекнет перед лицом статистики личностных потерь: в отношении продолжительности жизни, подверженности заболеваниям, суициду, преступности, дорожно-транспортным происшествиям, алкоголизму и наркомании женщины находятся в более выгодном положении, чем мужчины.

Мужчина, который в моменты честного размышления спрашивает себя «Что во всем этом имеется для меня? Что я получаю и что я буду иметь в будущем?», может обнаружить, что он в значительной степени не в состоянии ответить на этот вопрос положительно или оптимистически. Ее изменения в комбинации с его ригидностью поставили его перед стеной. Если он настаивает на Своих прежних путях, его обвиняют в шовинизме и сексизме (дискриминации одного из полов (обычно женского) — примеч. перев.). Если он принуждает себя к новой ответственности, не создавая равных потребностей и не сбрасывая части традиционной упряжи, он лишь обнаружит себя перегруженным и переутомленным до точки слома. Если он полностью сохраняет традиционный маскулинный стиль, то может к своему ужасу обнаружить, что стал невидимым, бесполым и недостойным в глазах большинства женщин и даже большинства других мужчин, которые отворачиваются от человека без работы, статуса и власти[197].

В современных отношениях, согласно Голдбергу, мужчины часто обнаруживают себя в безвыигрышной ситуации. Женщины могут сказать: «ты боишься близости и эмоциональной теплоты», что часто соответствует действительности; но фактически они сами нередко ищут мужчину, которого они могли бы оценивать как самодостаточного, контролирующего себя и посвятившего себя миру работы. Женщин возмущают те же самые характерные черты, которые их в первую очередь привлекают, потому что в их глазах обесцениваются те способы заботы о них, которые мужчины были в наибольшей степени способны обеспечить[198].

Феминистский ответ рассматривает все это совершенно иным образом. Согласно утверждению Барбары Эренрейч, мужчины начали мятеж против своих прежних гендерных ролей еще раньше женщин[199].

Вплоть до периода, начавшегося тридцать или сорок лет назад, от мужчины обычно ожидалось, что он женится и будет поддержкой для своей жены; на любого, кто поступал иначе, смотрели в некотором смысле подозрительно. Однако в какой-то момент мужчины стали более осторожными относительно втягивания себя в брачные узы и связанные с этим экономические требования. Они сохранили ориентацию на свой экономический успех, но уже не убеждены с прежней необходимостью, что они должны работать на других. Чтобы оставаться свободным, мужчина должен оставаться одиноким; он мог бы наслаждаться плодами своей работы и без социальных требований со стороны жены или установленного дома. С точки зрения автора указанной выше работы, битники и хиппи, появление которых поставило под вопрос протекающую в тяжкой работе жизнь традиционного мужчины, еще более усилили уже протекавшие изменения, поскольку они презирали брак, дом и домашние обязанности.

Медицина и психология, утверждает Эренрейч, невольно внесли свой вклад в мятеж мужчин; они показали, как и насколько непропорционально мужчины подвержены стрессам и напряжениям современной жизни. В девятнадцатом веке жизненные экспектации мужчин были выше, нежели у женщин; по мере того как сердечные заболевания, рак и другие болезни вытесняли прежние основные недуги, такие как туберкулез и пневмония, а детская смертность становилась редким явлением, средняя продолжительность жизни женщин стала превосходить мужскую. Мужчины стали слабым полом, и в некоторых медицинских кругах этот факт объясняли их потребностью работать усерднее, чем женщины. В частности, тот факт, что сердечно-сосудистые заболевания распространились среди мужчин в большей степени, чем у женщин, стали расценивать как выражение мужских стрессов. Аргументация Голдберга здесь падает на его же голову: «Долгосрочный эффект коронарной паники должен был подорвать претензии женщин на долю зарплаты мужа и, кроме того, предъявить обвинение роли добытчика в том, что она становится „летальной тропой“ для мужчин»[200].

Каков же результат? Позиция Голдберга, по мнению Эренрейч, позволяет мужчинам сделать двойное приобретение. Они могут сбросить с себя роль кормильца, не отказываясь от привычек своих экономических привилегий по сравнению с женщинами. «Маска маскулинности» может быть отброшена, и в то же самое время мужчины могут избегать любой долгосрочной занятости домашними делами, сосредоточившись вместо этого на своих собственных удовольствиях. Созданный социальный климат, который одобряет «безответственность, снисходительность к себе и изоляционистское разъединение с претензиями других»[201].

Мужчины завоевали свою свободу, в то время как женщины все еще находятся в ожидании своей. Экономическая независимость, полученная мужчинами, не стала доступной женщинам, которым приходится нести на себе ту ответственность, от которой отказались мужчины. Женщины, в особенности те из них, кто возглавляет семьи с одним родителем, составляют высокую долю среди бедняков. Мужчины перезаключили пакт, который в более ранние эпохи был основой доходов семьи.

Имея перед собой расхождения в анализах различных авторов, вряд ли стоит удивляться тому, что различаются и предлагаемые ими практические средства. Женщины должны иметь достаточный минимум дохода для обеспечения семейного благосостояния без необходимой помощи мужчин, что среди прочего означает равенство возможностей на рынке труда. Требуется также правительственная поддержка женщин, обеспечение заботы о детях, проезда во время отпуска без оплачиваемой занятости. Барбара Эренрейч обдумывает такую возможность, что это могло бы означать тенденцию прогрессивной уступки женщинами своих позиций мужчинам; мужчины будут просто мимоходом проходить сквозь жизни женщин, которые будут составлять подлинный краеугольный камень семьи. Примирение между полами возможно, если оно будет основано на «некой возобновленной лояльности и доверии между взрослыми мужчинами и женщинами», но это далеко не гарантировано[202].

Почти все рекомендации Голдберга касаются самоидентичности. Мужчинам втолковывается необходимость переопределения своей маскулинности таким образом, чтобы преодолеть те влияния, которые отделили их от их «внутреннего опыта». Они должны избегать ярлыков, которые могли бы послужить тому, чтобы сохранять рабскую приверженность соблюдению принципов — беспокойство о том, как бы не подумали, что ты трусливый, слабый, неудачник, недоразвитый, импотент или женоненавистник. Они должны культивировать тесную дружбу с другими мужчинами, чтобы обеспечить себе того же типа поддержку, которую способны предлагать друг другу женщины. Для каждого мужчины важно порвать с идеей о том, что женщины, с которыми он вступает в связь, должны быть пассивными и обожаемыми; скорее он должен ожидать развития отношений с женщинами, которые являются автономными индивидами. Мужчинам нужно развивать свои «женские стороны» и «восстанавливать эмоции, потребности в зависимости, пассивность, флюидность, игривость, чувствительность, уязвимость и сопротивляемость всегда предполагаемой ответственности»[203].

Не рвитесь так пылко изменять мир, советует мужчинам Голдберг, измените сначала себя.

Имеются некоторые сомнения по поводу того, что между полами возникают новые эмоциональные антагонизмы. Источники и мужского, и женского гнева уязвляют даже более глубоко, нежели предполагает любая из приведенных выше точек зрения. Фаллос — это всего лишь пенис: насколько это открытие приводит в замешательство и заставляет оцепенеть оба пола! Претензии на власть мужественности зависят от свисающего кусочка плоти, который теперь утратил свою особую, отличительную связь с воспроизводством. Это действительно новая кастрация; женщины могут теперь смотреть на мужчин, во всяком случае, на когнитивном уровне, как на придаток, столь же лишенный функции, как и сам мужской сексуальный орган.

Для мужчины, как указывалось выше, сохранение базового доверия идет из младенчества, связанного с господством и контролем, включая самоконтроль, берущим свое начало в подавляемой эмоциональной зависимости от женщин. Потребность нейтрализовать такие подавляемые желания или разрушить их объект сталкивается с потребностью в любви. В таких обстоятельствах мужчины в большом числе случаев будут отстраняться от женщин и оценивать привязанность как эквивалент ловушки, в то время как уровни мужского насилия по отношению к женщинам могут выходить далеко за пределы обычно наблюдаемых.

Однако амбивалентная зависимость не ограничивается мужским полом. Подпитываемая стыдом ярость является также характеристикой женского психосексуального развития. Превращение фаллоса в пенис подразумевает беспокойство и у женщин, поскольку его роль как сигнифайера важна для их собственного ощущения честности перед самими собой. Женское восхищение мужчинами предполагает, что мужчина способен ускользнуть из-под господства матери; соучастие женщин проистекает из той специфической «ущербности», которая может быть преодолена с помощью любви. Многие женщины, вероятно, тянутся к тем мужчинам, которые в действительности не способны к привязанности. Антипатия к привязанности по тем причинам, которые уже объяснялись, часто максимизирует и его привлекательность, и тот вызов, который он бросает.

Все это оказывало глубокое воздействие на гетеросексуальные связи. На поверхности гетеросексуальный брак сохраняет свои центральные позиции в социальном порядке, делая предыдущее обсуждение лесбийских отношений скорее маргинальным. В реальности он был в значительной степени подорван возникновением чистых отношений и пластической сексуальности. Если ортодоксальный брак все еще не рассматривается как лишь один из жизненных стилей среди других, как это фактически произошло, то это является результатом отчасти институционального лага, а отчасти — сложной смеси привлекательности и отвращения, с которой каждый из полов оценивает физическое развитие другого. Чем более чистые отношения становятся прототипической формой личной жизни, тем более этот парадоксальный ряд аттитюдов плавно переходит во взгляды. Это продуцирует разнообразные формы зависимости и созависимости, но это имеет также схизматические последствия, отмеченные выше.

Некоторые браки все же могут заключаться или сохраняться главным образом во имя производства и воспитания детей. Тем не менее наличие детей — в «первых семьях» или последующих — служит тому, чтобы вносить свои напряжения, равно как и тому, чтобы поддерживать их. Большинство гетеросексуальных браков (и, кстати, многие гомосексуальные связи), которые не приближаются к чистым отношениям, если не впадают в созависимость, то, вероятно, перемещаются в своем изменении в двух направлениях. Одно из них представляет собою версию товарищеского брака. Уровень сексуального влечения супругов друг к другу низок, но в отношения встраивается определенная степень равенства и взаимной симпатии. Это брак позднего модернистского типа, организованный с позиций модели дружбы. Другая форма — та, где брак используется на основе домашнего очага обоими партнерами, которые имеют лишь слабую эмоциональную привязанность друг к другу.

Он отличается от старого «стандартного типа» гетеросексуального брака, в котором мужчина использовал брак как то место, откуда он отправлялся работать, в то время как жена организовывала средства для его оседлого существования. Здесь оба партнера трактовали брак как относительно безопасную окружающую среду, из которой они иногда выходили, чтобы встретиться с более широким миром[204].

И все же каждый из типов, вероятно, изменяет направление взглядов в направлении чистых отношений — и в рамках индивидуального жизненного опыта, и в обществе в целом. Будут ли представители обоих полов расти вместе или отдельно — это будет зависеть от того, насколько далеко заходят и осуществляются чистые отношения на протяжении длительного периода времени. Представленные здесь взгляды Голдберга и Эренрейч имеют — каждый из них — свои недостатки. Эренрейч сводит воедино разнообразие источников своей интерпретации возрастающей безответственности мужчин. Философия «Плейбоя» обсуждается в том же духе, что и взгляды богемы битников, кардиологии, психологии человеческого потенциала Л. Маслоу, или попыток обоснования движений мужчин вдоль тех линий поведения, которые отстаивает Голдберг. Все они движутся в направлении «восходящего вероломства», по мере того как мужчины утверждают свою свободу за счет женщин. Но дела обстоят, конечно, более сложно, нежели предполагает ее мнение. Потоки нарциссизма характеризуют некоторые из описанных тенденций, но то же самое делают и некоторые попытки разработать взгляды маскулинности, которые противостоят мужскому господству. Как сформулировано Голдбергом и другими, мужское освободительное движение (в оригинале — liberationism — примеч. перев.) признает равенство женщин и мужчин и утверждает необходимость Исчезновения связей между маскулинностью и экономической инструментальностью.

То, что Голдберг описывает со стороны мужчин как «улет от привязанности», фактически совпадает с самым началом «привязанности» в ее расхожем смысле, сдвиг в сексуальных отношениях в направлении возникновения чистых отношений. И это является феноменом со смешанными последствиями как раз для мужчин, а не для женщин — особенно если может быть признана скрытая эмоциональная зависимость мужчин от женщин.

С другой стороны, Голдберг недооценивает силу экономических и социальных ограничений, которые удерживают женщину от достижения паритета в частных или публичных доменах, — это нечто такое, что связано, помимо всего прочего, с тем фактом, что женщины остаются главными по выполнению родительских обязанностей и домашних забот. Патриархат по-прежнему пронизывает весь социальный и экономический Порядок. Он недооценивает также силу психических сопротивлений, которые воздействуют на поведение мужчин и женщин, равно как и противоречивый характер психосексуальных формаций. «Почему не может быть сексуальным добрый мужчина, почему не может быть добрым сексуальный мужчина?» — это довод из сердца, а не феминистский отказ принять вполне подразумеваемые смыслы гендерного равенства. Это имеет весьма реальную копию в мужской склонности к эпизодической сексуальности по тем причинам, что были обсуждены ранее.

Никто не знает, насколько пришествие чистых отношений окажется более взрывоопасным по своим последствиям, нежели интегрирование. Трансформация интимности вместе с пластической сексуальностью обеспечивает создание условий, которые могли бы осуществить примирение полов. Однако здесь вовлечено большее, нежели усиление экономического равенства и психическое реструктурирование, хотя достижение их крайне затруднительно. Почему это так — я попытаюсь показать в заключительных главах.