Трещина во времени

Глава 10 Абсолютный ноль

Первым ощущением, пришедшим с вернувшимся сознанием, был холод. Затем звук. Да, она слышала голоса, достигавшие ее так, словно им приходилось преодолевать арктическую пустыню. Постепенно голоса сделались настолько отчетливыми, что Мэг узнала папу и Кельвина. Но она не слышала Чарльза Уоллеса. Она попыталась открыть глаза, но веки даже не шелохнулись. Мэг захотела сесть, но так и не двинулась с места. Тогда девочка попыталась сделать хоть какое-то движение: повернуться, поднять руку или ногу. Никакого проку. Хотя Мэг явно имела тело, владеть им она могла не больше, чем глыбой мрамора.

Снова пришел голос Кельвина:

— У нее сердце еле бьется.

— Но все же оно бьется, — возразил папа. — Значит, она жива.

— Едва-едва.

— Но сначала мы даже сердце не могли расслышать! И готовы были принять ее за мертвую!

— Да.

— А потом почувствовали, как сердце стало сокращаться, хотя слабо и очень редко. Но постепенно оно набирает силу. Значит, надо набраться терпения и ждать, — папин голос почему-то неприятно резал уши, как будто каждое слово было маленькой острой льдинкой.

— Да, — согласился Кельвин. — Вы правы, сэр.

Будь ее воля, Мэг сейчас закричала бы на них:

«Вы что, не видите, что я живая? Я очень даже живая, только почему-то превратилась в камень!»

Но голос отказывался ей служить, как и все остальное тело.

И снова она услышала голос Кельвина:

— Как бы то ни было, вам удалось вырвать ее у Предмета. Вы вырвали нас всех в последний момент. Мы больше не могли бы удержаться против него. Предмет оказался слишком жестоким и сильным, и… Но как вы вообще не поддались ему, сэр? Как вы сумели продержаться так долго?

— Потому что Предмет совершенно отвык от сопротивления, — ответил папа. — Только поэтому он не поглотил меня в первую же минуту. На протяжении долгих тысячелетий противостоять Предмету не отваживался ни один разум. Наверное, отвечающие за эту работу участки его коры ослабели и отмерли за ненадобностью. Но если бы вы не пришли за мной именно в тот момент, когда пришли, не знаю, как долго я еще смог бы сопротивляться. Я был уже на грани поражения.

— Да что вы, сэр… — запротестовал Кельвин, но папа его перебил:

— Вот именно! В тот момент я уже стремился только обрести покой, а уж Предмет мог предложить мне самый полный покой. И ему почти удалось убедить меня в том, что сопротивление не только бессмысленно, но и вредно, что по большому счету Предмет прав во всем, а все, во что я верил до сих пор, не более чем иллюзия, сон ненормального. Но тут вы с Мэг вломились в мое узилище, разбили наваждение, и я снова обрел веру и надежду.

— Сэр, но зачем вы вообще явились на Камазоц? — спросил Кельвин. — У вас была какая-то определенная цель?

— На Камазоц я попал по чистой случайности, — папа Мэг горько рассмеялся. — Я не собирался вообще покидать нашу Солнечную систему! И я направлялся на Марс. Тессеринг оказался гораздо более сложным процессом, чем мы могли себе представить.

— Сэр, а как Предмету удалось так легко завладеть Чарльзом Уоллесом, прежде чем он взялся за Мэг и меня? — снова спросил Кельвин.

— Из того, что ты мне рассказал, можно предположить, что Чарльз Уоллес сам подставился, решив добровольно соединиться с Предметом, чтобы потом вернуться. Он слишком верил в свои собственные силы… Но послушай! Кажется, сердце стало биться сильнее!

Его слова больше не резали уши, как ледяные лезвия. Или это не его слова были льдинками, а ее уши? Почему она до сих пор слышит только папу и Кельвина? Почему молчит Чарльз Уоллес?

Тишина. Томительная тишина. И голос Кельвина:

— Неужели мы ничего не можем сделать? Позвать кого-то на помощь? А сидим, ждем, теряем время…

— Мы же не можем оставить ее одну, — возразил папа. — И нам обязательно надо быть вместе. А насчет времени можно не тревожиться.

— То есть как не тревожиться? — удивился Кельвин. — Это все потому, что мы слишком быстро попали на Камазоц, Чарльз Уоллес поспешил встретиться с Предметом, и нас поймали?

— Может быть. Я не уверен. Я сам пока слишком мало знаю. Но несомненно одно: на Камазоце время идет по-другому. Наше время, хотя и неправильное, по крайней мере, движется только в одном направлении: вперед. И его даже нельзя назвать полностью одномерным, потому что оно не может двигаться вперед или назад по одной линии: только вперед, — но оно хотя бы сохраняет это направление неизменным. А вот на Камазоце время, судя по всему, способно поворачивать в обратную сторону относительно самого себя. Поэтому я не могу сказать уверенно, длилось ли мое заключение в той колонне несколько веков или несколько минут, — на какое-то время снова повисла тишина. А потом папа сказал: — Кажется, у нее появился пульс на запястье.

Мэг совершенно не чувствовала его прикосновения на своей руке. Собственно говоря, она и руку-то не чувствовала. Тело все еще сохраняло каменную неподвижность, и хотя мысли уже начали тяжело ворочаться, ни одна из попыток издать хоть какой-то звук или вообще подать признак жизни не увенчалась успехом.

Тем временем беседа двух голосов продолжалась. Кельвин:

— Сэр, а как насчет вашего проекта? Вы одни двигались в этом направлении?

— Нет, конечно, — отвечал папа. — Только в Штатах мне известно как минимум шесть лабораторий, и, может, это еще не все. И уж наверняка не только наша страна вела исследования в той области. Идея-то сама по себе не новая. Но мы предпринимали все возможное, чтобы за границу не просочились сведения о том, чего нам удалось добиться на практике.

— А на Камазоц вы попали один? Или с вами был еще кто-то?

— Конечно, один. Понимаешь, Кельвин, в таком вопросе нельзя было полагаться на опыты с обезьянами или собаками. А с другой стороны, никто не мог предсказать, как это сработает и не будет ли побочного эффекта в виде полного распада физического тела. Играть с пространством и временем — очень опасное занятие.

— Но почему именно вы, сэр?

— Я не был первым. Мы тянули жребий, и мне выпал второй номер.

— А что произошло с первым человеком?

— Мы не смогли… Смотри-ка! Кажется, у нее дрогнули веки? — Тишина. А потом: — Нет. Это из-за теней мне показалось.

Мэг готова была лопнуть от досады. Она действительно мигнула! Она уверена, что папе не показалось! И еще она их слышит! Ну почему они ничего не сделают?!

Но вместо этого возникла еще одна бесконечная пауза, в течение которой они, скорее всего, внимательно следили за ней, карауля малейшие признаки жизни. Наконец она услышала папин голос — теперь он немного оттаял и больше походил на тот, к которому она привыкла:

— Мы тянули жребий, и я оказался вторым. Мы знали, что Хэнк ушел в тессер. Мы видели, как это случилось. Он растаял в воздухе, растворился буквально на глазах у всей группы. Вот только что был здесь — и пропал. Мы решили в течение года ждать его возвращения или каких-то новостей. Год прошел. И ничего не случилось.

— Господи, сэр, — прерывисто ответил Кельвин. — Вы могли попасть в какую-то складку.

— Да, — согласился папа. — Это вызывает ужас, но и восторг: сделать открытие, что материя и энергия действительно одно и то же. Что физическая величина — иллюзия, а время — материальная субстанция. Это мы уже знаем, но есть еще больше загадок, разгадать которые не под силу нашим ограниченным мозгам. Надеюсь, что вашему поколению удастся понять намного больше, чем нам. А Чарльзу Уоллесу — больше, чем кому бы то ни было из вас.

— Да, я тоже надеюсь, сэр. Но что все-таки случилось после отправки того, первого ученого?

— Тогда наступила моя очередь, — Мэг услышала, что папа вздохнул. — Я отправился. И вот я здесь. Уже поумневший и не такой самоуверенный. Я ни за что бы не подумал, что пропадал целых два года. Но теперь, когда пришли вы, у меня появилась надежда вернуться вовремя. С единственной вестью для остальных ученых: нам по-прежнему ничего неизвестно!

— Что вы хотите этим сказать, сэр? — удивился Кельвин.

— Только то, что сказал, — снова вздохнул папа. — Что мы ведем себя как дети, играющие с динамитом. В своей безумной спешке мы врываемся туда, где прежде…

Мэг совершила неистовое усилие и издала какой-то звук. Он был едва слышен, но все-таки он был. Мистер Мурри замолк и воскликнул:

— Тс-с! Слушай!

Мэг снова испустила какой-то дикий сдавленный хрип. И в следующее мгновение обнаружила, что сумела поднять веки. Они весили, как глыбы мрамора, но все-таки подчинились. Над нею склонились папа и Кельвин. Чарльза Уоллеса не было видно. Куда он пропал?

Мэг лежала посреди чего-то, похожего на равнину с выгоревшей ломкой травой. Она мигала снова и снова, медленно, прилагая огромные усилия.

— Мэг! — окликнул папа. — Мэг, как ты себя чувствуешь?

Хотя язык, как и веки, весил не меньше тонны, она все же заставила его пошевелиться:

— Не могу двинуться.

— Постарайся! — воскликнул Кельвин. Почему-то его голос звучал так, будто он очень сердится на Мэг. — Пошевели пальцами на руках или на ногах!

— Не могу. Где Чарльз Уоллес? — невнятно из-за непослушного языка вымолвила она. Может, ее никто не понял? Потому что ответа она не получила.

— Мы тоже на какое-то время вырубились, — гнул свое Кельвин. — Ты скоро придешь в себя, Мэг! Ты только не пугайся! — он сидел рядом на корточках, и хотя голос все еще звучал громко и требовательно, в глазах светилась искренняя тревога. Она вяло подумала, что, наверное, не потеряла очки, иначе не смогла бы так четко различить его лицо, его веснушки, его пушистые черные ресницы, его яркие голубые глаза.

Папа стоял на коленях с другого бока. Из-за круглых линз в очках миссис Кто его глаза казались размытыми. Он осторожно взял ее за руку и легонько потер:

— Чувствуешь мои пальцы? — его голос казался неправдоподобно спокойным, как будто сковавший Мэг полный паралич — обычное дело. Благодаря этому спокойному голосу ей тоже стало спокойнее. Но тут она увидела крупные капли пота, выступившие у папы на лбу, и в следующий миг ощутила холод легкого ветерка, коснувшегося ее лица. Сперва его слова кололи, как ледышки, а теперь они смягчали ее боль: так что же ее окружает, стужа или тепло? — Чувствуешь мои пальцы? — снова спросил он.

Да, теперь она чувствовала, как папа сжимает ей запястье, вот только не могла кивнуть ему в ответ.

— Где Чарльз Уоллес? — ее слова уже не казались такими невнятными. И язык, и губы стали чувствовать свою неуклюжесть и сковывавший их холод: как будто какой-то безумный дантист вкатил ей лошадиную дозу новокаина. Как-то сразу, толчком, ей стало ясно, что тело и конечности заледенели, что это не простая прохлада: Мэг застыла до самого нутра, до кончиков пальцев. И это стылое состояние было причиной тому, что папины слова кололи ее, как льдинки, а она не в силах была шелохнуться.

— Я застыла… — невнятно выдохнула она. На Камазоце не было так холодно: эта стужа была гораздо более жестокой, чем самые суровые зимы на Земле. Ей удалось вырваться из-под морока, напущенного Предметом, но эта неожиданная стужа была едва ли не хуже. Нет, папе так и не удалось ее спасти!

Теперь глаза подчинялись ей настолько, что можно было немного оглядеться. Все вокруг оказалось бурым и серым. По краям поля, на котором лежала Мэг, росли деревья, и листья у них были мертвые и бурые — под стать пожухлой траве. Из травы торчали какие-то стебли: наверное, когда-то это были цветы, но сейчас и они были мертвыми и пыльными. В противоположность тусклым и унылым цветам и холоду, сковавшему ее члены, воздух оказался пронизан нежным весенним ароматом, с едва уловимой нежностью навеваемым легким ветерком. Она перевела взгляд на папу и Кельвина. Оба были одеты в одни рубашки с длинным рукавом и чувствовали себя вполне комфортно. Одной Мэг, закутанной в их куртки, было так холодно, что зуб на зуб не попадал.

— Почему мне так холодно? — удивилась она. — И где Чарльз Уоллес? — никто ей не ответил. — Папа, куда нас занесло?

— Я не знаю, Мэг, — виновато отвечал мистер Мурри. — Я паршиво управляюсь с тессером. Видимо, каким-то образом у меня получился перелет. И мы теперь не на Камазоце. Я понятия не имею, где мы теперь. А замерзла ты оттого, что нам пришлось пробиваться через Темное Нечто, и в какой-то момент я вообще боялся, что потеряю тебя.

— Это тоже затененная планета? — медленно и неохотно, но все-таки язык начинал слушаться, и речь становилась все более внятной.

— Мне так не кажется, — сказал мистер Мурри, — но я так мало знаю обо всем, что с нами случилось, что не смею что-то утверждать.

— Значит, тебе вообще не следовало соваться в тессер! — никогда в жизни Мэг не позволяла себе говорить с папой в таком тоне. Ей самой стало неприятно от собственной грубости.

— Но это было единственной возможностью спастись, — грустно покачал головой Кельвин. — По крайней мере, нам удалось унести ноги с Камазоца.

— Но почему мы унесли ноги без Чарльза Уоллеса?! Мы что, просто взяли и бросили его там одного?! — эти слова снова как будто были сказаны кем-то другим, такие они были жестокие и сердитые.

— Мы не просто бросили его, — возразил папа. — Не забывай, что наш мозг очень хрупкий орган и легко может быть поврежден.

— Ты пойми, Мэг, — Кельвин склонился над ней, стараясь заглянуть в глаза, — если бы твой папа так же вырвал у Предмета Чарльза Уоллеса, как вырвал нас, а Предмет не отпустил бы его, Чарльз Уоллес мог бы не выдержать, и тогда мы потеряли бы его навсегда. А мы не могли больше задерживаться — надо было что-то предпринять, и немедленно.

— Это почему же?

— Предмет брал над нами верх. И ты, и я уже поддались ему, и твой папа попросту пропал бы сам, если бы продолжал удерживать нас.

— Ну да, и ты крикнул ему про тессер! — обвиняюще выпалила Мэг.

— Никто из нас ни в чем не виноват, — как можно спокойнее возразил мистер Мурри. — Ты все еще не можешь двигаться?

Но Мэг уже завладели все ее слабости — и никакого толку от этого не было.

— Нет! А вот тебе следует вернуть меня на Камазоц к Чарльзу Уоллесу, и чем быстрее, тем лучше! Предполагалось, что именно ты сможешь нам помочь! — обида и горечь навалились на нее так безжалостно, словно это пришло само Темное Нечто. Жестокие, несправедливые слова так и слетали с ее уст, хотя где-то внутри ей самой не верилось, что она так разговаривает со своим папой, со своим любимым папочкой, по которому она так тосковала. И если бы не сковавший ее холод, слезы давно лились бы из глаз в три ручья.

Она нашла папу, но папа ничего не исправил. Все делалось только хуже и хуже. Но если поиски отца завершились, а он оказался не способен разрешить все их проблемы, больше нельзя было верить и в то, что в конце концов они все же победят. Надежда растаяла, как дым. Она валяется здесь, превращенная в глыбу льда, Чарльза Уоллеса бросили на милость Предмету, и ее всемогущий папочка ничего не сделал. Она недолго балансировала на грани любви и ненависти: Темное Нечто без труда подтолкнуло ее к ненависти.

— Ты даже не представляешь, куда нас занесло! — заорала она на отца. — И мы никогда больше не увидим ни маму, ни близнецов! Мы понятия не имеем, где искать Землю! Или тот же Камазоц! Мы заблудились в космосе! И что ты собираешься делать?

Мистер Мурри склонился над ней, осторожно растирая ей пальцы и пряча лицо.

— Доченька, к сожалению, я не миссис Что-такое, не миссис Кто и тем более не миссис Которая. Да, Кельвин рассказал мне все, как мог. Я всего лишь человек, и не из самых сильных. Но я согласен с Кельвином. Нас послали сюда не просто так. И мы знаем, что судьба благосклонна к тем, кто действует во имя Господа, к тем, кто призван исполнить свой долг.

— Но Темное Нечто! — не унималась Мэг. — Почему ты едва не отдал меня этой штуке?

— Ты же всегда проходила тессер хуже всех, — напомнил Кельвин. — Ни я, ни Чарльз Уоллес не чувствовали себя потом так паршиво, как ты.

— Ну так нечего было тогда таскать меня за собой! — упрямо бубнила Мэг. — Надо было сперва научиться!

На это ей никто не ответил: ни папа, ни Кельвин. Папа все еще растирал ей руки. Колющая боль возвестила о том, что пальцы начали оживать.

— Мне больно! — заорала Мэг.

— Значит, к тебе возвращается чувствительность, — спокойно отметил папа. — Боюсь, что это будет довольно болезненно.

Режущая боль рождалась в кончиках пальцев и неумолимо поднималась все ближе к телу. Она закричала, не в силах сдержать гнев на отца, но тут Кельвин воскликнул:

— Смотрите!

К ним приближались, бесшумно двигаясь по бурой траве, три огромные фигуры.

Это что еще такое?!

На Уриэле они встретились с невероятными могущественными созданиями. Обитатели Камазоца хотя бы внешне походили на людей. Но кем являлись эти трое, подходившие к ним все ближе?

По цвету они не отличались от линялых серых цветов. И если бы не вертикальное положение их тел, то их легко было бы принять за животных. И эти создания явно направлялись к трем людям. Они имели по четыре руки и гораздо больше пяти пальцев на каждой, да и вряд ли можно было назвать пальцами эти длинные гибкие щупальца. У них были головы и даже лица. Но если лица тех существ на Уриэле очень походили на человеческие, сейчас этого сходства почти не было. На месте привычных черт лица виднелись лишь отдаленные намеки на что-то подобное, а на месте ушей и волос снова изгибались непонятные щупальца. Когда они подошли ближе, Мэг увидела, что они высокие, гораздо выше любого человека. И глаз у них не было. Только неглубокие впадины на лицах.

Закостеневшее, стылое тело Мэг готово было содрогнуться от ужаса, но вместо дрожи накатила новая волна боли.

Неведомые твари остановились. Наверное, они разглядывали людей — трудно было сказать это наверняка о тех, у кого нет глаз. Мистер Мурри не поднимался с колен, продолжая массировать Мэг руки.

И Мэг подумала, что папа убил их, притащив на эту планету. Она больше никогда не увидит Чарльза Уоллеса и маму, и близнецов…

Кельвин вдруг выпрямился. Он так учтиво поклонился тварям, словно они могли его видеть. И сказал:

— Здравствуйте, господа… или леди?

— Кто вы? — произнесла самая высокая тварь. Голос звучал холодно и сурово и доносился явно не оттуда, где на заросшем шерстью лице должен быть рот. Звуки как будто испускали извивающиеся щупальца.

Мэг охватил дикий ужас. Их наверняка сожрут! А сначала будут пытать! Ох, как больно… пальцы, ноги, руки…

Но Кельвин постарался совладать с дрожащим голосом и ответил:

— Мы… Мы с Земли. Я не могу вам объяснить, как мы сюда попали. Это произошло случайно. Мэг… Эта вот девочка оказалась парализована. Она не может пошевелиться. И она вот-вот замерзнет до смерти. Наверное, поэтому она и двигаться не может.

Одна из тварей присела возле Мэг на корточки, и ее охватили брезгливость и отвращение, когда щупальца принялись ее обследовать.

Но вместе с щупальцами вернулся тот чудесный весенний аромат, что так приятно ласкал ее лицо, и Мэг почувствовала, как ручеек нежного ласкового тепла вымывает из тела жгучий режущий холод и уносит боль. Ей вдруг ужасно захотелось спать.

Она еще сонно подумала, что должна казаться этой твари такой же противной и несуразной, какой кажется ей тварь… И тут вдруг осознала, что тварь вообще ее не видит и не может видеть. Тем не менее ощущение безопасности делалось все сильнее, а боль уходила все дальше под мягкими прикосновениями гибких щупалец. И вдруг оказалось, что тварь держит Мэг на одной из двух пар своих сильных рук и ласково баюкает.

— Что вы делаете? — всполошился мистер Мурри.

— Держу ребенка.