Третий (не) лишний (СИ)

15. Антон

- Янка, ты случайно не залетела?

Антон терпеливо ждал, пока Яна прокашляется и выпьет глоток вина. Как будто вообще ничего не говорил.

Обычный вечер у нее дома. Он зажарил курицу на гриле, нарезал салат, открыл бутылку «Изабеллы». Для птицы больше подошло бы белое вино, но уж какое было. Яна готовила хорошо, правда, не особо любила. А Антон как раз любил, хотя не так чтобы умел. Вот и консенсус: любишь – ну и готовь тогда. А я постараюсь не умереть от твоей стряпни.

Пока возился на кухне, она валялась на диване и смотрела какую-то хрень по телевизору. Приготовь, подай. Хорошо хоть с ложки кормить не надо.

- С чего вдруг? – буркнула Яна и отщипнула кусочек белого мяса.

- Ну как тебе сказать? От секса иногда бывают дети. Даже несмотря на всякие штучки, с которыми их якобы быть не может. Уж больно ты в последнее время злющая и психованная.

- Вы сговорились?

- С кем?

- С моими родителями.

Пауза – совсем коротенькая. Нет, не с родителями. А с кем тогда? Кто у тебя спрашивал то же самое?

- Разве ты меня с ними знакомила?

- День… просто был такой. Тяжелый.

Антон внимательно посмотрела на нее.

Лежит на диване, тарелка на животе, сосредоточенно обгладывает косточку. Ну очень сосредоточенно. Как будто задачу по физике решает.

- Да-да, - он постарался вложить в голос побольше сарказма и иронии. – У тебя ведь очень тяжелая работа.

- Антон! – Яна вскинулась, как будто укусили. Даже тарелку на стол отставила. – Я у трех нотариусов сегодня была, переводы заверяла апостилями. Хотя ты, наверно, и не знаешь, что это такое.

- Ну конечно. Я ж деревня неграмотная.

Заверещал какой-то попсой ее телефон. Яна нехотя встала с дивана, подошла к письменному столу, где он лежал, сбросила звонок, отключила звук. Но не успела вернуться обратно, телефон зажужжал, как рассерженный жук.

- Едрить твою! – прошипела она и выключила его совсем. И пояснила, хотя Антон не спрашивал: - По работе.

- Так почему не ответила, если по работе? Вдруг что-то важное?

- Обойдутся.

- Ну-ну…

Вот ведь странно, Яночка, ты так талантливо на съемках играла, хоть на «Оскар» номинируй. Или что там дают за телешоу? А сейчас – все время мимо кассы. И закрадывается вполне резонная мысль: а был ли весь тот цирк игрой? Действительно ли ты притворялась, что мы интересны тебе оба? Может, на самом-то деле и не притворялась? И поэтому так правдоподобно получалось?

Как уже достало это вранье. Что, если прямо в лоб спросить? Так ведь не ответит. Или устроит скандал. Или снова соврет.

А выяснить все было очень просто. Незаконная слежка-прослушка. Уж он-то на таких вещах собаку съел. И последняя работа как раз была из этой оперы – проследить за женой, которая завела любовника и обнаглела настолько, что таскала его домой. Там, где он брал все необходимые приблуды, их еще овердофига осталось. Камеры в прихожей и в спальне, крохотный жучок в шов сумки – и все дела, получите и распишитесь.

Вот только вопрос: нахера?

Чтобы поймать на горячем, назвать блядью вслух, а не про себя, и гордо удалиться, поглаживая чувство собственного достоинства? В чем, спрашивается, профит? В поглаживании? Если ее действительно Райчев дерет, так хоть на его рожу полюбоваться, когда поймет, что не один ей палки кидает. Да и то сомнительное удовольствие. На пару секунд. А если нет?

Даже если они с напарником – не Денисом - пошлют Янку хором, обнимутся и пойдут бухать в ближайший бар, она вряд ли будет сильно горевать. Скоренько найдет другого. Или, вернее, других. А вот ты, Антуан, уже на следующее утро проснешься и засомневаешься, стоило ли наглаженное до дыр чувство собственного достоинства того, что обратной дороги уже нет. Потому что ее точно после такого не будет.

Да и вообще – стоит ли знать? Одно дело подозревать, сомневаться. Другое – знать наверняка. Пока не знаешь, можно делать вид, что ничего и нет. В конце концов… она тебе не жена и даже не любимая девушка. У вас нет детей, ипотеки и совместно нажитого имущества. У вас, если подумать, вообще нет ничего общего. Кроме любви к сексу и тех часов, которые вы проводите в самом тесном контакте. Когда ее тело принадлежит только тебе – насчет мыслей такой уверенности нет. Хотя… скорее, наоборот. Когда твое тело принадлежит только ей, а мысли твои ее наверняка не интересуют.

Но… давай уже честно, Антоша. Эти часы стоят всего прочего. Потому что такой женщины у тебя никогда не было и никогда больше не будет. Может, и найдется та, которую ты полюбишь и которая полюбит тебя. У вас будут дети, квартира, машина, дача, собака и кружок бальных танцев для пенсионеров. И очень даже неплохой секс. Но такого – безумного, бесстыдного, захлестывающего с головой, как волна в шторм, - точно не будет. Потому что это вообще невозможно. Так стоит ли разбрасываться из больного самолюбия тем, что, может быть, станет самым ярким воспоминанием твой старости? Если ты, конечно, до нее доживешь, придурок.

За окном шел снег – крупные пушистые хлопья. Как будто на небе порвалось множество пуховых подушек. Снег и свет фонарей – всегда загадочно, волнующе. Немного тревоги. Немного грусти о том, чего никогда не будет. Немного ожидания сказки.

Антон отпил из своего бокала и протянул его Яне, глядя прямо в глаза. Она чуть прищурилась, уголки губ дрогнули.

Это была та самая дразнящая полуулыбка, которую он так любил. От которой по-настоящему сходил с ума. Она обещала: да, сейчас будет все – и будет так, как ты даже вообразить себе не можешь. Кровь закипела – как будто от кессонной болезни. А уж что творилось ниже пояса… там все превратилось в клубок оголенных проводов под током.

Они передавали бокал друг другу, делая по маленькому глотку, касаясь губами и языком одного и того же места на кромке – такой вот странный поцелуй. Вкус земляники, пьяной и пряной от разогревшего ее солнца.

Яна отдала ему бокал, резким движением расстегнула молнию на его джинсах, наклонилась.

Антон, задыхаясь, допивал вино – и чувствовал его вкус не только языком. Как после хорошего косяка, когда вкус и запах ощущаешь кожей, каждой ее клеточкой. Вкус пряной земляники на ее языке и губах, которые сжимали его член, дразнили, ласкали…

Господи, Яна…

Что она делала с ним – но делала не для него, а для себя! Потому что хотела этого.

Какая разница, для кого, если его разрывало в лоскуты от нестерпимого удовольствия. Ему никогда не нравилось слово «наслаждение», казалось пошлым и жеманным - но это было именно оно. Как будто кусок льда плавился, таял, растекался…

Бокал хрустнул в руке, по ладони потекла кровь. Он слизнул ее – и у крови тоже был вкус земляники.

- Яна, я…

Не смей, слышишь? Не смей! Молчи!

- Я…

Ее губы закрыли ему рот, а рука сжала член – и словно замкнуло электрическую цепь. Да, так, сильнее, еще…

Потом был какой-то провал. Как будто слишком много выпил – но в бутылке осталось больше половины. Значит, не от вина. Яркими вспышками – как целовал ее грудь, как входил в нее. Как будто в первый раз. Каждый раз - как впервые.

Она – сверху. Выгнув спину, запрокинув голову, опираясь на колени. Вдыхая и выдыхая с короткими судорожными стонами. Заостренные твердые соски – как стрелки, указывающие в небо. Руки, стиснувшие его бедра. Волосы, падающие на лицо. Затуманенные желанием глаза – серо-зеленые, как штормовое море…

Антон лежал, положив голову на подлокотник, Яна – затылком на его животе, подняв ноги на спинку дивана.

- Не вставай, - сказал он, проводя пальцем по складочке под ее ягодицей. – Там стекло на полу. Я соберу потом.

Она поймала его руку, подтащила туда, где ей надлежало быть, крепко сжала ноги. Мягким грудным мурчанием отозвалась, когда пальцы пробрались в теплую влажную глубину. Потянулась, подставляя его ленивым ласкам самые чувствительные места. Как будто последние штрихи кистью к уже законченной картине.

- Давай куда-нибудь в отпуск поедем? – спросил Антон. – Туда, где нет никого.

- Давай, - помолчав, ответила Яна. – После Нового года.

- Куда ты хочешь?

- Не знаю. Туда, где никого нет. На необитаемый остров. Или в горы. Снег. Дом. Камин. Шкура перед камином.

- Все реально. Только дорого. Давай подумаем.

- Не сейчас, - Яна покачала головой. – То, что дорого, можно в любой момент. Не обязательно заранее.

- Как хочешь. А Новый год? Где будем отмечать?

Как будто холодом от окна потянуло. От окна? Не от Яны?

- Здесь и будем, - ответила она после долго паузы.

- Почему не поехать раньше? – удивился Антон. - Там бы и встретили.

- Нет, - отрезала она.

Как будто приговор подписала. И поставила печать.

Последний месяц мне все время казалось: она думает, как бы со мной порвать – чтобы не получилось слишком уж грубо. Хотя к чему обманывать себя, такая деликатность не для нее. Просто не решила до конца, стоит ли. Может, получила от меня еще не все, чего хотела.

От одной мысли внутри все обрывалось. Ее не будет… рядом? Нет, она и так не со мной. Не будет этих вечеров, наполненных предвкушением. Не будет безумных ночей. И ожидания новой встречи. Не будет ничего по имени Яна. Кроме воспоминаний, сожалений и тоски.

Но иногда я ждал этого – скорей бы. Потому что понимал: сам уйти не смогу. Раньше – может быть. Теперь уже нет. Я думал, что получится подчинить ее себе. Переспать с ней раз, другой – сколько захочется. И пойти дальше. Еще одна из многих. Военный трофей. Галочка, поставленная в списке. И вот вдруг сам оказался такой галочкой. Одним из многих. Ответка от кармы? Вполне возможно.

Новый год у нее дома… вместе в отпуск…

В первое я поверил. Во второе – нет. Хотя бы уже потому, что она не захотела планировать и бронировать ничего заранее. И вывод сделал вполне определенный.

Новогодняя ночь будет последней.

Ну что ж…

Двадцать девятого вечером она сказала:

- А давай пойдем еловых лап украдем?

За углом приткнулся крохотный елочный базарчик. Ветки там тоже продавали. Сотка большая, полтинник маленькая. Или можно было обойти сзади и утащить сквозь ограду – чтобы не заметил сторож-продавец. На сотню-другую мы не обеднели бы, но я видел, что ей хочется риска, азарта. Мелкого, глупого, конечно. Но раз так хочется…

Мы утащили из-за забора две ветки, и я хотел обойти базар через двор, но Яна взяла их у меня и подошла к продавцу.

- Мы тут у вас две ветки украли, - сказала, улыбаясь, и протянула ему деньги.

- Красавица, возьми еще, - он заулыбался в ответ, денег не взял, а вместо этого дал ей большую разлапистую ветку.

Мы расхохотались и пошли обратно. Держась за руки. Никогда так не ходили. Да мы вообще никуда не ходили вместе. Ни разу. На шоу – не в счет. Там с нами всегда был оператор.

На детской площадке стояла залитая деревянная горка с длинной дорожкой-ледянкой. И никого. Яна вскарабкалась по лесенке наверх.

- В детстве самым крутым было скатиться, стоя на ногах, и не упасть.

- Давай, - я положил ветки на снег. – Я тебя поймаю.

Она расставила руки и покатилась вниз. Я подхватил ее, едва удержавшись на ногах. Прижал к себе.

Мы стояли на ледяной дорожке и целовались. Вот так же я в первый раз когда-то целовался с девочкой. Было немного страшно – и так здорово. Такое счастье, которое, казалось, невозможно вытерпеть.

- Пойдем? – прошептал я ей на ухо, и она молча кивнула.

Ночь была наполнена запахом хвои и мандаринов. Запах сказки и исполнения желаний… Так у нас с ней еще не было. Совсем другая Яна. Мягкая, нежная… И я невольно был с ней другим. Не хотел ее – для себя. И сам был – не для нее. Мы - друг для друга. Настолько необычно и так хорошо, что… стыдно сказать, хотелось плакать. Потому что теперь еще страшнее было ее потерять. Потому что я понимал: не новогодняя ночь будет последней. Последняя - эта. Ее прощальный подарок.

Как бритвой по венам: именно сейчас она – настоящая. Не та ядовитая дрянь, жесткая, ледяная, о которой думалось матом. Которой иногда руки чесались отвесить от души. И еще раз, по другому сгибу: это была ее защита. И если бы ты с самого начала, с самой первой минуты не был такой тупой сволочью, таким кретином…

Что было бы тогда?

Не знаю.

Не хочу знать…

- До завтра, - сказала она утром, целуя на прощанье.

- До завтра… - ответил я…