Третий удар (триллер Чарли Фокса, №7)

Первая глава

Я бежал, когда увидел, как мой отец покончил с собой. Он не спрыгнул с высокого здания или не бросился под грузовик, но — профессионально, лично —

то, что я видел, было самоубийством.

Хотя я не следил за дистанцией, по моим прикидкам, к тому моменту я пробежал около восьми миль. Не быстро, но и не медленно. Просто вошёл в ритм, в котором мог сосредоточиться на преодолении болевого барьера. После шести месяцев изнурительного труда он, казалось, не стал ни слабее, ни слабее. Врачи говорили, что я, вероятно, полностью поправлюсь после двойного огнестрельного ранения, которое чуть не стоило мне жизни. Только не сказали, когда.

Но как раз когда я думал, что наконец-то доберусь до финиша, прежде чем натолкнусь на эту конкретную стену, я столкнулся с чем-то совершенно другим.

Как только я увидела его, мой шаг сбился, я потеряла всякую координацию. Я споткнулась и упала на ограждение беговой дорожки, тяжело отскочив.

Датчики пульсометра оторвались от моей груди, и запищал будильник.

«Чарли!» — Ник, мой персональный тренер, протянул мне руку, поддерживая. — «Ты в порядке? Твоя нога…»

Я покачал головой, отмахнулся от него. «Сделай погромче», — сказал я, смахивая пот со лба. Ник лишь изумлённо посмотрел на меня, и я мотнул головой в сторону телевизора. «Звук, Ник. Сделай этот чёртов звук погромче!»

Я не сразу узнал отца в утренней программе новостей, молча игравшего надо мной во время этого очередного теста на физическую подготовку, но это не было большим сюрпризом. Я был в Нью-Йорке, а он благополучно вернулся домой в Англию — или, по крайней мере, я так думал. Я не разговаривал с ним с тех пор, как переехал сюда весной.

Не то чтобы переезд на постоянное место жительства в Штаты сильно усугубил и без того существовавшую между нами пропасть. Мои родители всегда не одобряли карьеру, которая меня выбрала, почти так же сильно, как и человека, который помог мне сделать этот выбор: Шона Майера.

Знание того, что я приехал сюда главным образом ради Шона, не слишком-то их воодушевляло. И тот факт, что нам обоим предложили работу в эксклюзивном отделе Parker Armstrong,

Вероятно, окончательное осуждение им наложило агентство личной охраны, работающее в центре Манхэттена.

Я узнал, что у американцев есть политика в отношении злостных нарушителей.

Три страйка — и ты выбыл. Для моих родителей это был третий страйк, и они со мной покончили, и я изо всех сил старался выкинуть их из головы.

Итак, мой отец был последним человеком, которого я ожидал увидеть на одном из новостных каналов, но именно бегущая строка внизу экрана идентифицировала его со словами ОПОРСИРОВАННЫЙ БРИТАНСКИЙ ДОКТОР

ЛИЦА ВОПРОСОВ, которые действительно потрясли меня.

По крайней мере, слово «врач» было мне знакомо, хотя это было всё равно что описать фельдмаршала Монтгомери как простого солдата. Мой отец был хирургом-ортопедом, блестящим, высокомерным, на пике своей карьеры.

Но остальная часть подписи совсем не соответствовала тому человеку, которого я знал.

Так что, черт возьми…

Ник, медлительный, с рельефными мышцами, бросил планшет, в котором записывал мои успехи, и схватился за пульт, пытаясь отрегулировать громкость. Он перестарался, и внезапно по всему спортзалу разнесся холодный, отрывистый голос моего отца, напугав горстку других посетителей.

«Пациенты умирают», — сказал он с прямотой, которая никогда не вызвала бы у него сочувствия. «Иногда это происходит, несмотря на все усилия».

«Итак, скажите мне, доктор», — сказала женщина с пышной шевелюрой и микрофоном, — «сколько конкретно пациентов, по вашим ожиданиям, должны умереть на вашем попечении?» Её тон был резким, граничащим с злорадством.

«Я работаю хирургом больше тридцати лет», — высокомерно сказал мой отец. Он крепко сжал плечи, его обычный загар выцвел, а кожа натянулась на костях. «Не думаю, что потеряю хоть что-то».

«То есть вы утверждаете, что это единичный случай?» — вежливо спросила женщина.

«Конечно, доктор...»

«Я мистер , а не доктор », — язвительно бросил он поверх очков в золотой оправе, словно отчитывая младшего стажёра, ошибшегося с простым диагнозом. «Будьте добры , мадам, попытаться уточнить факты».

Я сглотнул. Мне и самому доводилось в прошлом сталкиваться со СМИ, и я понимал, что прямая провокация — серьёзная ошибка. Они обладали неограниченной властью, чтобы после случившегося выставить тебя злодеем или дураком по своему усмотрению. Они играли со мной в эту игру на обе стороны и победили с наглой лёгкостью.

Её глаза на мгновение сузились, но она была слишком опытной, чтобы позволить ему сбить себя с толку. Вместо этого она наклонила голову и неприятно улыбнулась. «О, думаю, вы убедитесь, что я очень тщательно всё изучила», — сказала она. «Например, на прошлой неделе мне стало известно, что один из ваших пациентов внезапно и неожиданно скончался в больнице в Массачусетсе».

Он немного задержался, прежде чем ответить. «Да, но операция не проводилась…»

«И что вашей первой реакцией было переложить вину за это на себя, заявив, что пациенту намеренно ввели слишком большую дозу морфина. Несмотря на то, — продолжала она, решительно отвергая любые попытки перебить её, — что никаких доказательств, подтверждающих это, обнаружено не было».

«Я взял свои слова обратно», — сухо сказал отец, с таким самообладанием, что я почти услышал, как от напряжения трескается эмаль его зубов. «И было бы неэтично с моей стороны обсуждать…»

«Неэтично?» — перебила она меня холодным голосом, хотя глаза выдавали блеск. «Разве пациент, о котором идёт речь, Джереми Ли, не был вашим старым другом и страдал от тяжёлого дегенеративного заболевания?

вы были очень… близки с его женой, — пробормотала она. Голос её звучал нарочито небрежно, но невысказанный намёк прозвучал громко и отчётливо.

«Вы находились у миссис Ли — одни, у неё дома, — пока лечили её мужа в больнице. Разве это не несколько… неэтично ?»

Уходи. Я поймала себя на том, что хочу его, сжав руки. Почему ты стоять там, как чертов дурак, и позволять ей кромсать себя?

Уходи. Прочь.

Но он этого не сделал.

«Я знаю обоих Ли много лет», — сказал он вместо этого, лишь с видимым усилием сдерживая нетерпение. «Вполне естественно, что я должен остаться с Мирандой — миссис Ли — пока я в Америке. Это сама миссис Ли попросила меня приехать и проконсультировать её по поводу состояния её мужа. Ничего больше». Я подумал, понимает ли он, что его неловкие отрицания лишь добавляют веса ехидным инсинуациям репортёра.

«Понятно», — сказала она, привнося в голос нотку сомнения. Она нахмурилась, словно внимательно обдумывая его слова и свои собственные, но за ними я увидел нарастающее торжество и понял, что она вела его к этому с самого начала. «А миссис Ли в курсе, что вас отстранили от работы за то, что вы были пьяны на работе?»

«Я никогда не подвергал пациента опасности, употребляя алкоголь», — резко ответил мой отец, но пока он говорил, что-то мелькнуло в его лице. Я заметил это только потому, что смотрел, но знал, что другие будут наблюдать за ним так же внимательно и тоже это заметят.

Чувство вины. Несомненное.

Ого …

«Но вы же не отрицаете, что принимали решения, имеющие жизненно важное значение, после того как выпили, мистер Фокскрофт?» Она сделала паузу, которую он не спешил заполнять, и позволила себе слегка улыбнуться, как бы вежливо признавая его признание. «Может быть, даже пару коктейлей». Плавно, с улыбкой, она нанесла сокрушительный удар. «Разве ваши предыдущие обвинения не были просто попыткой отвлечь внимание от ваших собственных проступков?»

Отец покраснел и вздохнул. «Больница, несомненно, проведёт какое-то внутреннее расследование. До тех пор было бы неуместно давать дальнейшие комментарии», — сказал он, пытаясь собраться с мыслями и лишь извлекая из себя напыщенный тон. «Не говоря уже о том, что это непрофессионально и несправедливо по отношению к семье пациента».

Она не то чтобы ликовала, увидев это очевидное отступление, но позволила себе роскошь ещё раз улыбнуться кошачьей улыбкой. «О, правда, мистер Фокскрофт», — сказала она. «Думаю, уже поздновато беспокоиться о таких вещах, не так ли?»

Он напрягся. «На данном этапе мне больше нечего добавить к своему заявлению», — сказал он. И тут, как раз когда я начал думать, что всё это какая-то гигантская ошибка, он меня буквально ошарашил, добавив: «Я… я признал, что у меня проблемы с алкоголем. Я согласился отказаться от всех хирургических операций и взять неоплачиваемый отпуск, пока эта проблема не будет решена».

Что?

Наконец — наконец — он начал отходить, но от репортёра было не так-то просто отделаться. Я видел, что они находятся на городской улице, позади них — обычные современные бетонные здания, а на заднем плане — шум транспорта.

Мой отец был одет в безупречный темно-синий костюм, белую рубашку и строгий галстук.

От него веяло старой школой, его редеющие волосы были гладко прилизаны к голове. Архетипичная авторитетная фигура. Из тех, за крахом и крахом которых СМИ так любили наблюдать.

«Мистер Фокскрофт, многие пациенты, должно быть, — возможно, ошибочно —

«Они оказали вам доверие как высокоуважаемому представителю медицинской профессии», — настаивала она, тыкая микрофоном ему в лицо. «Неужели вам нечего им сказать?»

«Чарли, что за…» — начал Ник, неосознанно повторяя мою предыдущую мысль, когда его мозг наконец осознал, что происходит.

«Тсс!» Я оперлась руками о переднюю часть стационарной беговой дорожки, внезапно почувствовав себя гораздо более измотанной, чем это было бы возможно после обычной пробежки в восемь миль.

Отец замолчал, и, возможно, впервые в жизни я увидел в нём неуверенность. Возможно, даже лёгкий намёк на панику.

Он отвел взгляд от лица женщины и посмотрел прямо в камеру, как будто видел, что я смотрю на него.

«Прошу прощения», — просто сказал он. Затем, не обращая внимания на шум, вызванный этим очевидным признанием, он повернулся, нырнул в ожидавшую машину и уехал.

Репортёрша стояла перед камерой в деловом костюме, с броским макияжем, с алыми ногтями, прижимающимися к микрофону, и радостно произносила свои заключительные слова. Её слова обожгли меня, но потом я не смогла вспомнить ни одного из них.

До меня наконец дошло, что репортёр — постоянный участник одного из местных новостных каналов. Что машина, в которую сел мой отец, была чёрным «Линкольном Таун Каром» без каких-либо ограничений, а здание, перед которым он стоял, — один из крупных отелей менее чем в дюжине кварталов от того места, где я стоял.

Он был здесь. В Нью-Йорке. В беде.

А я ничего об этом не знал.

Ник всё ещё держал пульт. Он был настолько большим, что в его руках пульт казался игрушкой. Когда репортёр передал пульт обратно в студию, он снова убавил громкость и посмотрел на меня с недоумением и беспокойством.

«Итак, этот парень — кто-то, кого ты знаешь?»

Какое-то мгновение я не мог ответить – не мог. Голова гудела, словно меня ударило. Нога ужасно болела, скорее, как от ожога. «Я думал, что знаю его», – наконец медленно пробормотал я. «Но теперь я не так уверен».

Ник нахмурился. «Ты готов продолжать?» — спросил он. «Или хочешь взять пять?»

Это привлекло моё внимание. Я бросил на него быстрый взгляд. «Слушай, Ник, мне нужно уйти. Сейчас же».

«Нельзя», — сказал он. Он взял планшет, поднял страницу и нахмурился ещё сильнее. «У тебя есть ещё минут двадцать, максимум, а потом всё будет кончено.

Так держать, ты справишься. Да ладно, Чарли, что такого важного, что не может подождать двадцать минут?

«Вот», — сказала я, кивнув в сторону телевизора. Я схватила полотенце со скамейки и направилась в раздевалку, но тут же почувствовала на плече грубую руку Ника.

«Эй! Ты не уйдешь от меня, леди». Его голос повысился и стал резким. «Мистер...

Армстронг платит мне за результаты, и я вложил в тебя кучу времени».

Единственное оправдание тому, что произошло дальше, заключается в том, что я был в полушоке от услышанного. Это ослабило привычные ограничения, контролирующие моё поведение, и мой гнев вспыхнул, словно ослепляющий огонь. Я схватил его за руку, которой он меня держал, и вырвался из-под неё, резко дернув основание его ладони вверх, чтобы схватить меня.

Ник был ростом около шести футов и одного дюйма (180 см) и весил больше двухсот фунтов (90 кг). Он был на шесть дюймов выше меня и, возможно, килограммов на восемьдесят тяжелее. Он пытался использовать эту разницу в сопротивлении, но его объём был наработан в спортзале. Возможно, это и было полезным сдерживающим фактором, но, очевидно, он никогда не был бойцом.

Я затянул замок и рванул его, словно метателя молота на Олимпийских играх, стремящегося к золоту. Он упал на одну из стоек с гантелями, отбросив половину из них на деревянный пол, и тяжело упал на колени. Раздался оглушительный грохот. Кто-то рядом – мужчина – взвизгнул.

Я всё ещё держал его запястье в замке. Ник уже кряхтел, его внушительные мышцы дрожали. В умелых руках податливость к боли может быть чудесной вещью. Я наклонился достаточно близко, чтобы почувствовать запах пота.

«Я тороплюсь, поэтому готова забыть о том, что только что произошло», — сказала я вполне разумным голосом. «Но если ты ещё раз меня тронешь, тебе придётся полгода проходить физиотерапию, понятно?»

OceanofPDF.com

ГЛАВА 2

Вождение автомобиля на Манхэттене — безумие, но надёжная парковка там — ещё хуже. Поэтому одним из моих первых действий по прибытии стала покупка нового мотоцикла. Я оставил свой Honda Fire-Blade на стоянке, когда уезжал из Великобритании.

и скучал по нему каждый день.

Как только я почувствовал, что могу ездить на нём, я поддался соблазну и, в знак уважения к своей новой родине, купил чёрный Buell XB12R Firebolt. Он не обладал такой же скоростью, как «Блейд», но был достаточно компактным и проворным, чтобы пробираться сквозь толпу в центре города. По крайней мере, большую часть времени.

Обычно я могу относительно беспрепятственно проскользнуть сквозь бескрайнее море жёлтых такси, которых на Манхэттене, кажется, вдвое больше, чем частных машин. Но сегодня, из-за давления и спешки, никто не хотел уступать мне место в ширину зеркала. Я разбил левое зеркало меньше чем через месяц после покупки мотоцикла, и мне не хотелось усугублять невезение.

И я сидел, чувствуя ноющую пульсацию в левой ноге, окружённый раскалёнными стальными коробами, которые мягко вибрировали, рассеивая жар и испарения в окружающем воздухе, и слушал симфонию города. В никуда. Впереди, словно насмешка, Лексингтон-авеню шла на юг, прямая как стрела, почти до самого конца.

Вокруг меня гудели и дышали монументальные здания Нью-Йорка. Стояло начало сентября, приятное после сурового лета, и температура постепенно снижалась, переходя в то время года, которое я всё ещё считал осенью, а не осенью.

И все это время я прокручивал в голове сценарии того, как такой хладнокровный и дисциплинированный человек, как мой отец, мог стать причиной смерти пациента у себя на руках из-за своей чистой, кровавой неосторожности.

«Пока эта проблема не будет решена», — сказал он, как будто возможный алкоголизм был временным, незначительным неудобством.

Я перебирал в памяти пустые комнаты, хранившие мои детские воспоминания, но ничего не сходилось. Не было ни необъяснимого звона мусорной корзины в его кабинете, ни долгих часов, которые он проводил в саду, тайком прижимая к себе фляжку, ни предательского следа мяты на его

Он любил иногда выпить односолодового виски и пил его как знаток, с должным почтением и церемонностью. Не более того.

Но каждый раз, когда я думал, что придумаю какое-нибудь правдоподобное оправдание, его собственные слова снова его осуждали.

Давным-давно, когда я погрязла в скандалах, которые не были моей виной, я официально сократила свою фамилию с Фокскрофт до Фокс. Тогда я объяснила своё решение своим наполовину обиженным, наполовину облегчённым родителям, сказав, что не хочу позорить их имя вместе со своим.

Я никогда даже на мгновение не задумывался, что однажды это может сработать и в обратную сторону.

Отель, в котором, как я подозревал, остановился мой отец, принадлежал и управлялся итальянцами. Его статус был завышен скорее благодаря расположению, чем собственным достоинствам. Простой шик. Взглянув на надменного швейцара снаружи, я понял, что не смогу ни очаровать, ни подкупить его.

Я нашёл переулок, где можно было оставить велосипед, и проехал два квартала на юг до ближайшего винного магазина, где купил бутылку двадцатиоднолетнего скотча «Далмор». Мне пришлось предъявить водительские права, чтобы доказать, что я старше виски, хотя мне уже было шесть лет с того знаменательного дня рождения. В последнее время мне казалось, что мне могло быть и шестьдесят.

Выйдя на улицу, я остановил такси, и моё сердце слегка сжалось, когда я увидел пакистанца за рулём. Я боялся, что у него могут быть этические проблемы с провозом алкоголя, но как только я начал объяснять, чего я хочу, его лицо расплылось в широкой улыбке.

«Без проблем, дорогая», — сказал он.

Я улыбнулся в ответ. «По голосу ты не похож на человека из Бронкса».

Он рассмеялся. «Чуть восточнее, дорогая», — сказал он. Его акцент был скорее бирмингемским, чем западно-мидлендским, а не бирмингемским, что в Алабаме. «Нам, британцам, нужно держаться вместе, верно?»

Я отдал ему виски, всё ещё в тиснёной тубе, с наспех нацарапанной карточкой, вставленной в горлышко, двадцатидолларовой купюрой и адресом доставки. Он рванул в поток машин, а я побежал обратно в отель, задержавшись у витрины на другой стороне улицы. Такси вернулось через несколько минут, и, признаюсь, меня пронзила мысль о том, не обманули ли меня.

Через несколько мгновений я увидел отражение в стекле, когда таксист резко остановился у обочины. Швейцар отеля автоматически потянулся к ручке задней двери, пока не увидел, что заднее сиденье пусто.

К этому времени водитель вышел, сжимая в руках мой подарок. Мы обменялись несколькими пояснительными фразами. Швейцар взял виски, кивнул и поджал губы, разглядывая эксклюзивную этикетку.

Водитель вернулся на своё место как раз в тот момент, когда из отеля вышла пара, волоча багаж. Я улыбнулся. По крайней мере, он получил за свои хлопоты достойную плату.

Я поспешил к входу и без колебаний вошёл. Выгляди как дома, и большинство людей в этом не сомневаются. В сравнении с этим, вестибюль был тускло освещён, полы были потрескавшимися, а кондиционеры холодили. Я медленно пошёл к лифтам, роясь в рюкзаке, рассеянно, словно искал ключ от номера.

Краем глаза я заметил, как швейцар передал виски консьержу. Тот взглянул на карточку, что-то набрал на клавиатуре компьютера и взял трубку. Судя по тому, как он разглядывал коробку, пока говорил, решающим фактором стала марка, и я понял, что «Далмор» стоит той возмутительной цены, которую я только что за него заплатил. Несмотря на недавние разоблачения, опыт всё ещё подсказывал мне, что мой отец был умеренно пьющим и выбирал только хорошее.

Консьерж положил трубку и коротко махнул рукой подростку-посыльному, который завладел моим троянским конём. Я ускорил шаг, рассчитав время так, чтобы мы с посыльным одновременно подошли к открывающимся дверям лифта.

В лифте были зеркальные стены. Входя, я отошёл подальше от панели управления, заставив коридорного сначала выбрать свой этаж. Он нажал кнопку двенадцатого этажа и вопросительно взглянул на меня.

«О», — сказала я, изображая удивление и улыбаясь. — «Я тоже».

Судя по латунной табличке на панели управления, лифт был произведен компанией Schindler, как это часто бывало. Даже спустя столько времени это название всё ещё забавляло меня, но вскоре я понял, что моё веселье не разделяют те, кто не называл лифт подъёмником.

Мы молча поднялись наверх, звеня дверьми, избегая зрительного контакта. У коридорного были тёмные волосы, землистая кожа и проколотое ухо, серьга в котором, как я догадался, была вынута для работы. Он вертел в руках трубочку из-под виски, разглаживая смятый участок картона, словно любое повреждение могло повлиять на его чаевые.

На двенадцатом этаже я надеялся незаметно увязаться за ним, но он настоял, чтобы я первым вышел из лифта. К чёрту этих детей с их манерами.

Я сделал пару шагов, затем обернулся с улыбкой.

«Прошу прощения», — извиняющимся тоном сказал я, усиливая свой британский акцент, который последние полгода я старался смягчить. «Интересно, вы знаете что-нибудь о расписании городских экскурсионных автобусов, которые отправляются с остановки через дорогу?»

Он был услужлив, хотя и не слишком разговорчив. Мне удалось идти с ним в ногу и не отставать от потока бессмысленных вопросов, пока мы шли по скрипучему коридору. Верхнего освещения было достаточно, чтобы разглядеть пыльный узор на старинном ковре, сшитом на заказ.

Наконец, когда я уже был уверен, что он подумал, что я пытаюсь его подобрать, коридорный остановился у входа в номер и пожал плечами в знак извинения, давая мне понять, что на этом его звонок окончен.

Я взглянул на номер, поблагодарил его за беспокойство и пошел дальше, убедившись, что, когда дверь откроется, я скроюсь из виду.

Послышался гул знакомого голоса, затем снова захлопнулась дверь. Я подождал ещё секунд десять, прежде чем высунуть голову из-за угла, как раз вовремя, чтобы увидеть, как коридорный исчезает. Через мгновение я уже стучался в дверь комнаты отца.

Я надеялся, что он не станет проверять зеркало Иуды, прежде чем снова открыть дверь, но по изменению света за ней я понял, что он это сделал. Последовала долгая пауза, и я снова постучал, ударив кулаком, пристально глядя прямо в маленький стеклянный глаз.

«Вы можете вышвырнуть меня, если хотите», — сказал я достаточно громко, чтобы меня было слышно внутри, — «но вы знаете, что я не уйду тихо».

В воображении я услышал раздражённый вздох. Замки отошли, дверь открылась, и в проёме показался мой отец.

«Шарлотта», — приветствовал он меня без всякого тепла и энтузиазма. Я на мгновение попыталась вспомнить, улыбался ли он мне когда-нибудь, своему единственному ребёнку, просто потому, что я такая. Возможно, моя память не простиралась так далеко.

«Ты не собираешься пригласить меня войти?» — спросил я, подстраивая свой тон под его. «Или ты… занят каким-то другим делом?»

Он замер, услышав в моем голосе преднамеренное оскорбление, но не отреагировал.

«Войдите», — спокойно сказал он, отступая назад и властно кивая головой.

Оказавшись внутри, я обнаружил, что комната больше похожа на апартаменты. Не то чтобы она была удивительно просторной, просто её было больше разделений. Узкий двухэтажный коридор слева отходил к ванной комнате, а затем переходил в небольшую гостиную, увешанную унылыми репродукциями, где низкорослый диванчик соперничал с хилым письменным столом.

Оттуда вела ещё одна дверь, которая, как я предположил, вела в спальню, но она была плотно закрыта для моего любопытного взгляда. Интерьер комнаты, как и всё остальное в доме, когда-то был качественным, но теперь остро нуждался в ремонте.

Я обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как взгляд отца скользнул по бутылке виски, стоявшей на низком столике перед диваном, а затем снова посмотрел на меня. «Ты виноват, я полагаю?»

Я пожал плечами. «Какой смысл знать чьи-то слабости, если не умеешь ими воспользоваться?»

Я не собирался насмехаться над ним, но теперь, когда я оказался здесь, мой гнев поднялся и заревел в ушах.

«А, так ты поэтому здесь?» — спросил он. «Чтобы воспользоваться моей слабостью?»

«Вообще-то нет. Я видел новости сегодня утром», — сказал я, и, увидев, что он лишь слегка приподнял бровь, добавил: «Я надеялся на какое-то объяснение».

На нём всё ещё был тот самый костюм, в котором я видел его по телевизору, узел галстука идеально сидел в V-образном вырезе накрахмаленного воротника. Не дай Бог ему когда-нибудь ослабить его в присутствии кого-либо, кроме жены, с которой он прожил уже больше тридцати лет. И, вероятно, даже тогда.

«А», — сказал он, и на его губах мелькнула едва заметная улыбка. Он подошёл к низкому столику, взял «Далмор», осмотрел коробку с лёгким презрением и поставил её обратно. «И ты думаешь, что бутылка дешёвого односолодового виски даёт тебе право на него, а?»

Насмешка о «дешевизне» меня удивила. «Для меня — нет», — холодно ответил я. «Для моей матери, думаю, оно, вероятно, не стоило того».

На этот раз мне не нужно было представлять его вздох. Он демонстративно отогнул жёсткий манжет рубашки, чтобы посмотреть на старинные золотые часы под ним.

«Вы хотели что-то конкретно сказать?» — спросил он скучающим тоном. «У меня назначена встреча».

«С кем? С другим репортёром? С полицией?» Я кивнул на бутылку. «Или, может быть, тебе просто не терпится открыть?»

Впервые я увидел вспышку гнева, быстро затуманенную, а за ней – что-то ещё. Что-то более тёмное. Боль? Он вздохнул и снова успокоился.

«Ты, очевидно, приняла решение сама, без моего участия», — сказал он. «Но ты всегда была избалованным и своенравным ребёнком. Неудивительно, что ты так испортила себе жизнь».

Вздох поднялся, словно пузырь. Мне едва удалось его потушить, прежде чем он вырвался на поверхность.

«„Беспорядок“?» — повторила я, и возмущение вызвало гармонические вибрации, которые отозвались в моём сердце. «Я превратила свою жизнь в хаос ? О, это так мило».

Он раздраженно махнул своими длинными хирургическими пальцами, глядя на меня поверх тонкой оправы очков. «Пожалуйста, не вини никого в своих ошибках, Шарлотта. Мы оба знаем, что ты здесь только потому, что люди, которые, как ни смешно, наняли тебя, хотели воспользоваться услугами твоего полунеандертальского бойфренда, чтобы предложить тебе синекуру. И потому, что он был слишком сентиментален, чтобы оставить тебя одну».

«Мне предложили работу рядом с ним», — выдавил я из себя. С разочарованием я заметил, что даже стиснутые зубы, похоже, не смогли сдержать лёгкую дрожь в голосе. «По моим собственным заслугам».

«Ах, да, конечно». Он на мгновение поднял взгляд, словно ища вмешательства свыше. Когда он снова посмотрел на меня, его лицо выражало насмешку.

«Посмотри правде в глаза, дорогая, ты немногим лучше калеки. Обуза для окружающих. Ты уже доказал, что тебе нельзя доверять работу, не причиняя вреда себе и другим. Какая им от тебя польза?»

«К вашему сведению, я только что был в отличной форме», — сказал я, не обращая внимания на жгучее напряжение в длинных мышцах левого бедра, которое превращало мои слова в ложь. Я старался не думать о забытом тесте на физическую подготовку и о том, что Ник, вероятно, напишет в своём отчёте. «Я вернусь…»

«Шарлотта, хотя бы поверьте мне в определённый опыт в этих делах», — перебил он ледяным тоном. «Вы можете не одобрять мои этические принципы, но мои хирургические способности не вызывают сомнений, и я видел ваши записи.

Возможно, ты больше не будешь хромать, но твоё здоровье уже никогда не будет таким крепким, как можно было бы назвать. Немного лёгкой офисной работы — это всё, на что ты способен. Ты же знаешь так же хорошо, как и я, что тебе больше никогда не будут полностью доверять.

Ударная волна его слов обрушилась на меня, отбросив меня назад, прежде чем я успел собраться с силами. Мне пришлось приложить все усилия, чтобы не позволить ему увидеть меня.

шататься.

«О, точно», – сказала я, смягчившись от горечи. «Твоя дочь – позор. Все твои лицемерные лекции о том, какой позор я навлекла на тебя, на мать, и за что? За то, что я была жертвой. А потом, когда я перестаю быть жертвой, ты всё равно проклинаешь меня».

Я замолчал. Он ничего не сказал, и его молчание лишь подстегнуло меня. «Тебе никогда не нравился Шон — ты сам это ясно дал понять. Но он поддерживал меня лучше, чем мои родители. А теперь я вижу, что ты всего лишь пьяный мясник. Как это согласуется с твоим чувством превосходства, мать его?»

«Всё. Хватит». Это был почти шёпот. Его лицо было белым как кость, взгляд был устремлён куда угодно, только не на меня. Когда он поднёс руку к глазам, я заметила, что она слегка дрожит, и я безумно обрадовалась. Но когда он снова заговорил, его голос был нейтральным, почти пренебрежительным. «Думаю, тебе лучше уйти, Шарлотта.

Оскорбления друг друга отнимают много времени и вряд ли продуктивны, не правда ли?

Я резко повернулся к двери и обнаружил, что едва успел сделать три шага. Я схватился за ручку и повернул её, но понял, что не могу оставить её там.

«“Хирургические способности вне всякого сомнения”. Это правда?» — бросил я ему.

«Ну, по крайней мере, всякий раз, когда у меня возникала необходимость вонзить в кого-нибудь нож, я всегда был трезв как стеклышко».

OceanofPDF.com

ГЛАВА 3

«Наконец-то ты добрался, да?» — спросил Билл Рендельсон. На глянцевой мраморной стене над стойкой администратора, где он принимал гостей, висели часы, и он демонстративно повернулся на стуле, чтобы посмотреть на те, что были установлены по нью-йоркскому времени. «Шеф хочет тебя видеть — типа, вчера».

Едва я вышел из лифта, как Билл выдал своё зловещее послание. Он выпрямился, выпрямившись, и прошествовал через вестибюль, чтобы постучать в дверь кабинета Паркера Армстронга.

Билл мог бы заехать и сообщить Паркеру о моём присутствии, но ему нравилось напоминать об этом. Он работал в агентстве с самого начала, как гласит история, и три года назад потерял правую руку от плеча в результате взрыва посылки с бомбой, направленной на южноафриканского бизнесмена, которого он защищал. Его руководитель выжил, не пострадав, но активная карьера Билла была закончена.

Когда мы с Шоном только начали работать на Паркера, я, судя по его резкости, предполагал, что Билл по какой-то причине настроен против нас, но вскоре стало ясно, что он вообще никого не любит. Я часто задавался вопросом: было ли решение Паркера оставить Билла на работе, настолько близкой к центру событий, но без возможности куда-либо выходить, проявлением доброты или жестокости? Иногда мне казалось, что Билл тоже сомневался в этом.

И вот он толкнул дверь, откликнувшись на зов своего босса, и кивнул мне. Я выпрямился и, не останавливаясь, вошёл, кивнув ему на ходу. Он издал полувздох, полухрюкающий звук в знак согласия и резко захлопнул за мной дверь, словно препятствуя моему преждевременному бегству.

Офис Паркера Армстронга был сдержанным и сдержанным, как и сам этот человек.

Современная мебель из светлого дерева и оригинальные абстрактные картины. Обычная кричащая куча подписанных фотографий, изображающих дружеские рукопожатия с богатыми и знаменитыми, ему не по душе.

Офис занимал угол здания и был достаточно высоким, чтобы его было легко не заметить – непростая задача в любом городе. Стол Паркера располагался по диагонали, так что его кресло было защищено V-образным вырезом стены, а сам он стоял спиной к окнам, что позволяло потенциальным клиентам немного смущаться открывающимся видом.

Когда я вошел, он разговаривал по телефону, и я думал, что мне придется подождать, пока он закончит разговор, но он почти сразу же завершил разговор, встал и вышел из-за стола, чтобы встретиться со мной.

Паркер был стройным, высоким и серьёзным мужчиной. Его волосы когда-то были тёмными, пока их не повредил ранний мороз, и поэтому трудно было определить его возраст. Лицо его было красивым, но не приковывающим взгляд, таким, на которое хотелось скользить взглядом, а не останавливаться. Идеально подходило для выбранной им профессии. И всё же, если присмотреться, в Паркере можно было разглядеть нечто большее: глубину, силу, бдительность.

На нём был тёмный однобортный костюм с расстёгнутым пиджаком и узким галстуком. Я порадовался, что нашёл время надеть деловой вид и сбросить щетину. Шерстяные брюки и шёлковая рубашка обязательного нью-йоркского чёрного цвета, с достаточно высоким воротником, скрывающим мои наиболее заметные шрамы.

«Чарли», — сказал Паркер, подведя меня к одному из кожаных кресел возле стола. «Присаживайся. Кофе хочешь?»

Лёгкий акцент, который сложно сразу определить, американский эквивалент бесклассовой речи. Я слышал, как он добавлял к нему гнусавость или размытость, в зависимости от компании. Прирождённый хамелеон. Многое в нём напоминало мне о Шоне в зрелом возрасте. Возможно, именно поэтому Паркер изначально предложил ему партнёрство.

Я покачал головой, и он подошёл к фильтрующему аппарату, который всегда стоял в углу. «Ты уверен? Это Jamaican Blue Mountain — только что».

Его пристрастие к дорогому кофе было практически единственным его недостатком — или, по крайней мере, единственным, о котором я узнал. Он заказывал свежеобжаренные зерна на развес из ароматной старомодной кофейни Макналти в Гринвич-Виллидж.

«Итак», сказал я, желая перейти в наступление, а не ждать, пока он это сделает, «вы поговорили с Ником».

Поднеся чашку с кофе к губам, он лишь отчасти скрыл быструю гримасу, уголки его губ изогнулись вверх.

«Да», — он выгнул бровь. «Он не из тех, кто радуется».

«Ему следовало держать руки при себе», — резко ответил я.

«Может быть и так», — допустил он, — «но вы могли бы быть немного более дипломатичными и дать ему от ворот поворот».

Я пожал плечами, скрывая тот факт, что уже понял это. «Может быть».

Паркер вздохнул и поставил чашку на стол, занимая свое место с видом судьи, готового вынести приговор.

«Личная охрана — это прежде всего отношение, Чарли», — сказал он устало. «Настрой. Нужно видеть общую картину, взвешивать все варианты. Реагировать на опасную ситуацию — не только быстро, но и разумно».

Вот оно…

Меня охватила паника, которая сжала мою грудную клетку. Я проглотил её вместе с гордостью и признался: «Я признаю, что мой поступок сегодня утром, пожалуй, нельзя назвать умным».

На мгновение Паркер посмотрел на меня взглядом, который казался добрым, но ничего не упустил и меньше всего простил.

«Нет», — сказал он. «Это не так».

Я ждал, пока упадет лезвие, и сердце мое начало биться чаще.

Затем он улыбнулся.

«Но я готов поспорить, что это было чертовски смешно», — сказал он.

Мои плечи немного опустились.

«Ну… да», — слабо ответил я. «Да, пожалуй, так и было».

Улыбка стала шире, охватив все его лицо, и перешла в смешок, который он попытался разбавить еще одним глотком кофе.

«Ник — хороший парень, но он всё время подыгрывает», — сказал Паркер. «Вечно намекает, что мне было бы неплохо иметь его в команде. Думаю, теперь, когда он увидел, на что способен настоящий профессионал, он заткнётся, и я наконец-то обрету покой».

Я сидел там, ничего не понимая, и гадал, действительно ли я только что сделал то, что, как мне казалось, сделал. Мне всё сошло с рук.

«А как же моя оценка?» — спросил я, всё ещё пытаясь понять подвох. «Я не доделал её и…»

«Чарли», — вмешался Паркер, качая головой. «Насколько я слышал, ты только что отбросил через всю комнату парня, который почти вдвое крупнее и тяжелее тебя. Думаю, можно с уверенностью сказать, что ты достаточно здоров, чтобы вернуться к работе, не так ли?»

Я всё ещё не придумал подходящий ответ, когда в дверь небрежно постучали. Она открылась, не дожидаясь разрешения, и я, не оборачиваясь, понял, кто только что вошёл.

Паркер взглянул через мое плечо на нового посетителя, и его лицо снова озарилось.

«Привет, Шон», — сказал он. «Заходи. Я как раз говорил Чарли, что у неё больше нет оправданий».

«Хм», сказал Шон, «я бы так и подумал».

Я обернулся, насторожившись холодностью его тона, и увидел, что Шон пристально смотрит на меня. Я знал его во всех отношениях лучше, чем кого-либо, но в такие моменты я совершенно его не знал. Его невозможно было предугадать. Я чувствовал этот почти чёрный взгляд, словно влагу, на своей коже.

Даже спустя годы после того, как он впервые напугал меня, оказавшись самым суровым инструктором на курсе подготовки Сил специального назначения, который я столь эффектно покинул, он все еще изрядно нервировал и выбивал меня из колеи.

Я намеренно отвернулась как раз вовремя, чтобы заметить, как Паркер оценивающе переглядывается с одним из нас на другого. Он знал, что у нас были отношения вне работы — конечно же, знал, — но никогда не задавал вопросов, а мы не давали ему повода для них. Я не собиралась нарушать это положение дел.

«Ей нужна дополнительная оценка», — сказал Шон.

«Шон, я в порядке».

«Физически — да», — спокойно согласился он.

«Да», — сказал Паркер, внимательно глядя на меня. «Я понимаю, что вы имеете в виду».

Шон пересёк офис, почти бесшумно ступая по плитке. Он прислонился плечом к оконному проёму слева от Паркера и скрестил руки на груди. Как и Паркер, он был в тёмном костюме и выглядел в нём так же естественно, как когда-то в армейском камуфляже. Разница между ними была, наверное, всего лет десять, но в тот момент они почти могли сойти за отца и сына. Оба молча смотрели на меня, словно я вот-вот распахнусь, чтобы они могли прочитать.

«Ну, кто-нибудь, пожалуйста, объясните мне это по буквам?» — спросил я с лёгкой язвительностью. «Что? Думаешь, я убегу, когда на меня в следующий раз направят пистолет?»

«Нет, — сказал Шон. — Думаю, ты, скорее всего, постараешься не дать им такой возможности».

«Вы имеете в виду, что я слишком остро реагирую?»

«Возможно». Он небрежно пожал одним из своих широких плеч. Иногда, для бандита, Шон мог быть очень элегантным. «Мы должны быть уверены — и ты тоже».

Слова отца вдруг прозвучали у меня в голове громко и насмешливо.

Вы уже доказали, что вам нельзя доверять выполнение работы без травм. себя и других. Какую пользу они могут вам принести?

«Есть один способ выяснить это», — сказал я как можно спокойнее, вздернув подбородок, чтобы ответить вызовом. «Выпусти меня обратно. Скоро узнаешь, справлюсь ли я».

«Эй, стоп», — сказал Паркер, подняв правую руку вверх, боком, и постукивая левой ладонью по её верхушке, образуя букву Т. «Время отбой, ребята». Он не повышал голос, но ему редко приходилось это делать.

«Для начала, — продолжил он, взглянув на меня, — я ни за что не собираюсь использовать кого-либо из наших клиентов, чтобы выяснить, боишься ли ты выстрелов, Чарли. Не то чтобы я хоть на секунду поверил в это, но это было бы очень глупо с моей стороны, понимаешь?»

Я приложил сознательные усилия, чтобы успокоить свою щетину.

«Хорошо», — покорно согласился я.

«Последние несколько месяцев ты отлично справляешься за кулисами. Билл сказал мне, что ребята считают, что никто не управляет командой так, как ты. Ты отлично разбираешься в логистике. Ты не паришься по мелочам, но и ничего не упускаешь из виду. И всегда помнишь, что нужно их кормить».

Эта похвала меня удивила, в том числе и из-за её источника. «Но я не хочу быть…»

«…весь день просидел за столом», — закончил за меня Паркер. Он указал рукой на кабинет, в котором мы находились. «Поверьте мне», — усмехнулся он. «Я всё об этом знаю».

«В следующем месяце в Миннеаполисе стартует курс, — сказал Шон, снова привлекая к себе внимание. — „Стресс под огнём“. Я уже забронировал тебе место».

«Ты её затащил?» — спросил Паркер. «Отличная работа. Обычно там довольно много народу».

Шон позволил себе улыбнуться: «Ну, я же забронировал его где-то месяц назад».

«Стресс под обстрелом?» — спросил я, все еще переваривая противоречивую информацию о вере Шона и ее отсутствии.

«Выполняет ровно то, что указано на банке», — сказал он. «Проверяет вашу реакцию. Какие решения вы принимаете и как вы их принимаете, когда оказываетесь в гуще событий. Это сложно. Пройдёте это испытание, и никто не будет спрашивать, готовы ли вы вернуться».

«Обузой для окружающих», — сказал мой отец. «Ты же знаешь, Если я это сделаю, они больше никогда не будут тебе доверять».

«А если я потерплю неудачу?»

Шон ничего не сказал.

Паркер снова улыбнулся, и в уголках его внимательных глаз появились морщинки.

«Вы этого не сделаете», — сказал он.

«Итак, ты думаешь, я провалюсь?» — спросил я.

Это было позже. Гораздо позже. Мы были дома, в квартире, которую сняли в Верхнем Ист-Сайде. Минимальный вид на Центральный парк должен был бы гарантировать заоблачную цену, но здание принадлежало одному из родственников Паркера. Паркер воспользовался семейными связями, чтобы снизить арендную плату до уровня, который был просто непомерным, в рамках заманчивого пакета услуг по переезду.

«Конечно, нет», — сказал Шон.

Его лицо было в тени, но, на мой взгляд, он говорил слишком быстро, слишком легко. Я попыталась признать, что просто обиделась. Любую паузу я бы восприняла как знак нерешительности, а не как проявление должного обдумывания вопроса.

Словно услышав мои мысли, он вздохнул, его грудь вздымалась и опускалась под моей скулой. Я слышала, как его сердце билось сильно и ровно. Неполная оценка или нет, но мы оба были более чем в форме, и пульс после нагрузки быстро возвращался к медленному ритму.

«Если бы я так думал, я бы тебя не посылал», — сказал он, лениво скользя рукой по моему плечу. «В конце концов, я тебя тренировал. Ты облажался, и это выставляет меня в плохом свете».

На улице было темно, как это бывает в Нью-Йорке. Свет в квартире не горел, но мы не задернули шторы, и шум и мерцание города пробирались сквозь открытое стекло, словно неторопливый вор. Первые шесть недель или около того я постоянно просыпался по ночам от непривычных звуков. Теперь же всё это казалось мне смутно успокаивающим.

У нас не было возможности поговорить с тех пор, как мы встретились в офисе Паркера ранее в тот же день. Мы провели вторую половину дня и большую часть вечера, развлекая группу высокопоставленных руководителей крупной банковской корпорации. Банк пытался наладить связи в сфере развития с некоторыми странами Южной Америки, где его сотрудники могли стать объектами похищений и вымогательств.

Паркер потратил несколько месяцев, не говоря уже о значительных деньгах, на то, чтобы убедить банк в достаточной опасности, чтобы передать нам все меры безопасности. Судя по сегодняшнему вечеру, ему это наконец удалось.

Он вывел нескольких лучших парней из города и вызвал всех свободных агентов, числящихся в его распоряжении, чтобы обеспечить им максимальную безопасность с минимальными усилиями и минимальными хлопотами. Мы приложили все усилия, чтобы оставаться на виду, оставаясь максимально незаметными.

Паркер поставил меня работать во внутреннем кольце, поближе к руководителям.

В основном он сделал это потому, что знал: женщины гораздо лучше вписываются в общество, не привлекая к себе внимания, чем здоровенные красавцы. Я, конечно, научился одеваться как молодой городской чиновник, пока работал на него. Но это также была хорошая возможность проявить ко мне доверие — правда, без особого риска. В любом случае, я был ему безмерно благодарен.

Паркер тоже держал Шона на передовой, и он знал, как вести себя в этой игре, когда дело касалось льстивых разговоров с потенциальными клиентами. Мы повели их полюбоваться закатом за коктейлями в бар на крыше Пятой авеню с прекрасным видом на Эмпайр-стейт-билдинг, а затем отправились поужинать в один из лучших ресторанов модного района Трайбека.

Это могло бы быть романтично, если бы мы не работали и не принадлежали к группе, главной характеристикой которой было эго, соответствующее размеру инвестиционных портфелей, которыми они управляли, и сопутствующая ему наглая самоуверенность.

Итак, мы с Шоном за весь вечер почти не обменялись ни словом, и ни слова наедине. Мы даже домой не поехали вместе. Я переоделась в офисе и поехала на «Бьюэлле», а Шон остался на инструктаж с Паркером и приехал на такси два часа спустя.

Вернувшись, он обнаружил меня сидящим, свернувшись калачиком, на диване в просторной гостиной, безуспешно пытающимся читать каталог спасательного снаряжения. Я поднял взгляд, когда он вошёл, снимая пиджак и галстук, расстёгивая кобуру Kramer с привычным Glock 21 45-го калибра. Он был высоким, обманчиво широким в плечах, но без чрезмерно развитой шеи, как у гориллы, и ошеломляюще красивым, хотя и не стесняясь этого. У меня мгновенно пересохло во рту от его напряжённого лица.

И только потом, когда прохладный воздух смыл пот с наших тел, у меня наконец появилась возможность задать вопрос, который волновал меня больше всего.

разум.

Он слегка пошевелился и провел пальцами по моему позвоночнику, двигаясь круговыми движениями наружу, чтобы аккуратно провести по исчезающему шраму от пулевого ранения на задней стороне моего правого плеча.

«Дело не в том, что я не верю в тебя, Чарли, ты же знаешь», — мягко сказал он. «Но то, через что ты прошёл, меняет тебя. Господи Иисусе, ты чуть не умер. Иначе и быть не может».

«Наверное, со стороны, изнутри, было ещё хуже», — сказал я, зная, что это правда лишь отчасти. «И вообще, я не умер». Чёрт, не так уж и долго. чтобы это имело значение.

Но, говоря это, я старался не думать о викодине, который принял перед началом вечера. Я слишком боялся подсесть, чтобы принимать обезболивающие регулярно, но они успешно снимали боль, мучившую меня весь день.

Я заблокировал язвительные комментарии отца. Возможно, ты ходишь без хромоты больше, но ваше здоровье никогда не будет таким, каким вы его считали. Можно снова описать как крепкий. Немного лёгкой офисной работы – это всё, что вам нужно. подходит для.

Видел ли это Паркер? Может быть, поэтому он и сказал, что я хороший организатор, — потому что хотел, чтобы я свёл себя к минимуму?

Пальцы Шона на мгновение замерли, и я поняла, что приготовилась к воспоминанию. Я тихо вздохнула и позволила своим конечностям отяжелеть.

«Зависит от того, что вы считаете нормой, наверное», — сказал он. «Я тоже через это проходил, не забывайте. Я знаю, как это меняет ваше восприятие вещей…

того, как далеко вы можете зайти, — потому что вы знаете, какие будут конечные последствия в случае неудачи».

«Я знаю, что тебя ранили — стреляли, избивали, угрожали казнью — но поверь мне, Шон, ты понятия не имеешь», — сказала я, услышав хриплые нотки в своем голосе.

Его руки снова замерли, затем сжали меня, обхватив за голову. Я почувствовала, как его губы коснулись моих волос, затем один из его пальцев нежно провёл по моей шее и основанию горла, следуя по едва заметной линии старого шрама, который служил ещё одним постоянным напоминанием о том, что никогда не стоит терять бдительность. Жаль, что это не всегда срабатывало.

«Извините», — пробормотал он. «Это было грубо».

«Да, так и было. Я всё ещё могу нормально функционировать, знаешь ли», — сказал я, не желая отпускать его так легко. «Я не совсем отсталый в социальном плане. Разве я не доказал это сегодня вечером?»

«Так и было», — сказал он. «На самом деле, ты так успешно не походил на телохранителя, что один из придурков из банка даже спросил, не являешься ли ты, кхм, частью развлекательного пакета».

Я на мгновение застыла, затем у меня вырвался смешок, и прежде чем я успела опомниться, мы уже оба смеялись.

«Боже мой, — сказал я. — Что ты на это сказал?»

«Я ответил ему, что только в том случае, если ему будет интересно, если его медленно выпотрошат через пупок».

«Держу пари, что нет».

«Вы правы, я этого не делал», — признал он. «Я улыбнулся, словно он сказал что-то остроумное, и с мучительно вежливой вежливостью сообщил ему, что вы один из наших лучших оперативников, и что, если он ценит некоторые части своего тела, возможно, ему не следует повторять подобные домыслы в присутствии Паркера — или, если уж на то пошло, вас».

Веселье утихло, и как раз когда я думала, что мне уже все сошло с рук, Шон тихо спросил: «Так ты расскажешь мне, что произошло между тобой и Ником сегодня?»

Настала моя очередь вздохнуть. Я перевернулся на спину и, уставившись в темноту, пересказал увиденный по телевизору новостной репортаж и последовавшую за ним встречу с отцом. Я подумывал немного отредактировать текст, но в итоге всё вылилось практически дословно, пока я наконец не заставил себя замолчать.

Где-то внизу, в лабиринте улиц, машина завела мотор и умчалась. Я слушал рёв выхлопной трубы, пока не переключил две передачи, прежде чем этот шум поглотил городской шум.

Шон всё ещё молчал. Я прислушивался к его дыханию и улыбался, глядя в потолок.

«Перестань», — сказал я.

"Что?"

«Злорадство».

«Я не сказал ни слова». Он довольно удачно оскорбил невинность. «А я хоть слово сказал?»

Я откинулся назад, чтобы опереться на локоть и посмотреть на него сверху вниз. «Не нужно было. Я и отсюда слышу, как ты хихикаешь. Это очень по-детски».

Он широко улыбнулся, ничуть не раскаиваясь. «Ну, ладно, Чарли»,

Он сказал, не скрывая веселья, звучавшего в его голосе. «Даже ты должен признать — после всего этого всеобщего неодобрения — чертовски забавно узнать, что твой старик наконец-то свалился с коня».

«Нет», — медленно ответил я. «В том-то и беда, что это не смешно. Даже если бы я не обращал внимания на половину того, что он сказал потом…»

«Но это невозможно».

Я быстро выдохнула, раздраженно выдохнув. «Да, конечно, тебе легко говорить. Ты же не потратила полжизни, пытаясь привлечь его внимание, а другую половину — жалея, что тебе это удалось».

«Вот именно», — сказал он, подражая моему тону. «Я могу считать его чужаком — видит Бог, он всегда делал всё возможное, чтобы я чувствовал себя именно так. Он порой бывает бессердечным мерзавцем, но ему не хватает эмоциональной мстительности. И он не пьяница».

Он наклонил голову, и я поняла, что он смотрит прямо на меня. Я почувствовала покалывание по коже, хотя и не видела его глаз.

«Причины?»

Он согнул одну руку за шеей, чтобы поддержать её. «Ты в хорошей физической форме.

Мы оба это знаем, и, чёрт возьми, он, вероятно, узнал об этом раньше нас. Назвать тебя калекой — большое преувеличение, а он не склонен к полётам фантазии.

Так почему же он это сказал? Чего он надеялся добиться?»

«Ладно», — сказал я, неохотно внимая его словам. «А как насчёт проблемы с алкоголем? Как ты можешь быть в этом так уверен?»

Он тихо и горько рассмеялся. «Мой отец был пьяницей, помнишь?»

Я никогда не встречался с отцом Шона. Задолго до нашей первой встречи он погиб в автокатастрофе, будучи пьяным, что разрушило его мечту умереть от печёночной недостаточности как можно раньше. Судя по всему, он не был пьющим человеком. Я сжал руку Шона.

"Мне жаль."

«Забудь об этом». Я почувствовал, как он пожал плечами. «Я просто хотел сказать, что знаю признаки, а у твоего старика их нет. К тому же, как думаешь, как долго он сможет сдерживать дрожь, если каждый день проводит со скальпелем в руках?»

Нахмурившись, я откинулась на простыни.

«Но я слышал, как он признался в этом совершенно недвусмысленно, перед камерой, и это признание того рода, которое полностью разрушит его карьеру — если уже не разрушило. Какого чёрта он это сказал, если это неправда?»

«Похоже, сегодня он сказал много неправды», — сказал Шон.

«Либо вы признаете, что он сошел с ума, и мы забронируем ему уютный номер в Белвью, либо вы пойдете и выбьете из него правду».

Он помолчал, и, хотя я не мог ясно разглядеть его лица, по голосу я услышал, что улыбка вернулась с прежней силой. «После того, что ты сегодня сделал с Ником, я бы сказал, что у тебя не возникнет никаких проблем на этот счёт».

OceanofPDF.com

ГЛАВА 4

Одной из причин, по которой я быстро полюбил Нью-Йорк, был Центральный парк по утрам. Я бегал там и, если находил повод, объезжал его по одной из многочисленных заглублённых дорог.

Это было поистине грандиозное расточительство – иметь такой просторный, тщательно созданный сельский ландшафт, спускающийся к одному из самых дорогих районов мира. С самого начала я был поражен, узнав, что парк занимает более восьмисот акров безмятежной зелени. Это не просто лёгкие Манхэттена, но и его сердце. Нью-Йорк никогда не бывает полностью спокойным.

Всегда есть какая-то часть тела, которая дёргается, визжит или дрожит. Но Центральный парк — это место, наиболее близкое к неподвижности.

Листья только начинали желтеть, теряя свою пышность и еще не полностью раскрывшись, что нагнетало напряжение в предвкушении того, что мне обещали — потрясающего осеннего зрелища.

Я оставил позади выгуливающих собак и пешеходов и поехал на юг по широким улицам, которые сужались из-за высоты зданий по обеим сторонам. Короткие проблески солнечного света проникали между ними, пока я пробирался сквозь брызги от подметальных машин и пар, поднимающийся из вентиляционных отверстий метро.

«Бьюэлл» лениво скользил подо мной, и все его мускулы, скованные лишь лёгким движением правого запястья, радостно подпрыгивали на, в общем-то, ужасном дорожном покрытии. Я сбавил скорость, чтобы красный сигнал светофора на перекрёстке передо мной сменился на зелёный, затем резко выжал газ, чувствуя толчок в пояснице, когда заднее колесо глубоко впилось в землю. И вдруг меня осенило, что я здесь счастлив.

Даже довольный.

И я не собирался позволить горькой лжи моего отца испортить мне все.

Потому что Шон был прав — это было не в его характере. Мой отец, возможно, переносил клиническую отстранённость от работы и в семейную жизнь, но он никогда не был подлым.

До настоящего времени.

К тому времени, как я добрался до центра города, машины уже начали стягиваться к утренней толпе, толкаясь под привычный аккомпанемент гудков, напоминавших азбуку Морзе. Я проигнорировал нерешительное блеяние жёлтого такси, которое застал дремлющим на внутренней полосе (если я не заставлял его резко тормозить, это не считалось помехой), и остановился на противоположной стороне улицы от отеля моего отца.

Я на мгновение оставил велосипед в покое у обочины, расстегнул молнию на рукаве, чтобы свериться с наручными часами Tag Heuer, которые Шон купил мне в подарок на «Добро пожаловать в Америку».

По этому я подсчитал, что у меня есть примерно час, прежде чем политика потребует, чтобы я появился в офисе, даже после позднего задания. Предостаточно времени, чтобы всё сказать.

Я намеревался приехать в отель достаточно поздно, чтобы не разбудить отца от завтрака, но достаточно рано, чтобы перехватить его до самого удобного и очевидного утреннего рейса в Великобританию, на случай, если он задумает сбежать.

Я взглянул на того же величественного швейцара, стоящего у главного входа, и подумал, позволит ли он мне сегодня без помех войти, когда я буду в своей кожаной мотоциклетной одежде.

Хм, наверное, нет.

И как раз когда я обдумывал свои варианты, зеркальные двери отеля распахнулись, и из них вышел мой отец.

Моим первым порывом было бросить мотоцикл и броситься на него прямо там. Я уже потянулся к выключателю двигателя, когда рядом с ним из отеля вышел другой мужчина, держась рядом с ним. Второй был одет как дешёвый бизнесмен, но этот дешёвый бизнесмен стрижётся у военного парикмахера. Моя рука замерла.

Пока я смотрел, мой отец, нахмурившись, остановился и взглянул на мужчину с короткой стрижкой. Неуверенность сочилась из каждой поры его кожи, словно болезнь.

Базз-Кат двигался словно кто-то крупнее себя, с невероятной физической уверенностью, почти граничащей с дерзостью. Он не сбавлял шага, просто поравнялся со мной и взял отца под руку. Даже с расстояния двадцати метров я видел, как пальцы Базз-Кат глубоко сжимали чувствительные точки давления по обе стороны локтевого сустава.

Мой отец напрягся, сначала от ярости, потом от боли. Шок лишил его желания бороться, и он позволил себя увлечь вперёд.

Увидев, как этот парень себя держит, я сразу подумал, что Базз-Кат, должно быть, коп. Он был весь в напряжении и чуть сгорблен, словно постоянно ждал, что кто-то нанесёт первый удар.

Но я не думал, что даже закалённые детективы полиции Нью-Йорка станут вытаскивать из отеля человека, занимающего такое высокое положение, как мой отец. Если бы они хотели сломить его перед допросом, то провели бы его через вестибюль в наручниках, и это было бы вполне приемлемо. Для некоторых людей унижение действует лучше, чем побои, в любое время.

Как только Базз-Кат удалось оттеснить моего отца к обочине, рядом с ними резко остановился чёрный «Линкольн Таун Кар». Он был точно таким же, как тот, в который мой отец сел после своей резкой встречи с репортёром накануне, но в Нью-Йорке такие машины были слишком распространены, чтобы я мог придать этому какое-либо значение.

Водитель резко подъехал и резко затормозил, так что спутник моего отца успел открыть заднюю дверь ещё до того, как машина полностью остановилась. Всё было плавно, чётко и слишком скользко, чтобы быть просто удачным совпадением.

Базз-Короткий, должно быть, позвонил ему, прежде чем они покинули вестибюль отеля.

Их расчет времени меня впечатлил. Я слишком много времени потратил на микроменеджмент именно такого быстрого и незаметного вывоза, чтобы не распознать работу эксперта, когда увидел её.

После этого короткого сопротивления отец без дальнейших возражений позволил усадить себя на заднее сиденье. Я заметил напряжение в его шее и верхней части тела только потому, что знал, что нужно смотреть. Швейцар скучающе отдал им честь, не обращая на них внимания.

Базз Стриж на мгновение окинул взглядом улицу, прежде чем сесть в машину, и в этом его высококвалифицированном осмотре не было ничего обыденного. Я почувствовал, как его взгляд остановился на мне и задержался. Хотя я знал, что иридиевое покрытие моего визора не позволяет ему видеть мои глаза, мне пришлось бороться с инстинктивным желанием поскорее разорвать контакт.

Вместо этого я позволил голове отвернуться, медленно и плавно, и сосредоточился на дыхании, на расслаблении плеч, позволив своему разуму опустеть.

Не смотрю. Просто жду.

Я был достаточно уверен в себе, чтобы понимать, как и заметил Паркер, что отлично сливаюсь с окружающей обстановкой. Тот факт, что этому человеку потребовалось больше секунды, чтобы осмотреть меня, означал, что либо я теряю хватку, либо он настоящий профессионал.

И если он не был полицейским, что это значило?

Я дал «Линкольну» доехать до конца улицы и повернуть налево, прежде чем включил передачу и поехал следом. Если бы водитель был таким же опытным, как его спутник, он бы заметил «хвост» за сотню метров.

Промчавшись на приближающемся жёлтом сигнале светофора и влившись в поток машин, я выключил фары. Обычно я никогда не езжу без них, иначе большинство водителей просто не замечают твоего присутствия — вплоть до того момента, как ты попадаешь им под колёса.

Но в данном случае быть увиденным было последним, чего мне хотелось.

Я держался на расстоянии полудюжины машин от чёрного «Линкольна», используя дополнительную высоту, которую давал велосипед, чтобы не терять его из виду. В машине была дешёвая телефонная антенна, кое-как прикреплённая к стеклу справа на заднем стекле. Она была заметной и немного облегчала отслеживание.

Тем не менее, я понимал, что эти ребята слишком хороши, чтобы я мог долго оставаться у них на хвосте. Мне нужна была помощь, но я не мог её получить.

Конечно, мой мобильный телефон лежал во внутреннем кармане кожаной куртки, но там он был мне совершенно ни к чему. Я проклинал себя за то, что не удосужился повозиться с Bluetooth-гарнитурой, которая шла в комплекте, чтобы удобно разместить её в шлеме перед выходом. Она тоже всё ещё лежала в кармане.

Я не был вооружен, если не считать моего привычного швейцарского армейского ножа.

У Паркера было достаточно влияния, чтобы мы с Шоном очень быстро получили наши желанные нью-йоркские лицензии на скрытое ношение оружия, но я носил его только на работе. Хотя теперь я был полноправным владельцем нескольких видов огнестрельного оружия, всё оно было заперто либо в офисе, либо в квартире. У меня не было другого выбора, кроме как оставаться с отцом как можно дольше, а потом импровизировать.

Куда они тебя везут? – подумал я. И, что ещё важнее, почему. черт возьми , ты им это позволяешь?

Мы добрались до центра города, а затем, к моему удивлению, продолжили путь.

Через Уильямсбургский мост в Бруклин. «Линкольн» съехал со скоростной автомагистрали Бруклин-Квинс на первом съезде и продолжил движение по Бродвею в Бушвик, постепенно спускаясь к нему. В Нью-Йорке судьба меняется быстро. На протяжении всего квартала ситуация может стать от безопасной до пугающей.

Неизбежно, держась достаточно далеко, чтобы не попасться, я в конце концов оказался подрезан на светофоре. Я долго и громко ругался за забралом, наблюдая, как «Линкольн» исчезает в размытом потоке машин впереди, барахтаясь на ухабах, словно надувная лодка на сильной волне. Но как раз когда я думал, что…

Чтобы окончательно оторваться от них, водитель резко снизил скорость и повернул направо.

Я определил место по ближайшему указателю и, словно звезда дрэг-рейсинга, отпустил сцепление, как только надо мной загорелся зеленый свет, на мгновение забыв, как легко рев «Бьюэлла» может взвинтить заднее колесо.

Отлично, Фокс. Привлеки к себе внимание, почему бы и нет?

Я чуть не пропустил переулок, куда свернул «Линкольн». Он оказался всего лишь переулком с обязательным переполненным мусорным контейнером, частично блокирующим въезд, и сетью зигзагообразных пожарных лестниц, замыкающих узкую щель, ведущую к небу. Я замедлил движение достаточно, чтобы заметить, как «Линкольн» остановился примерно на полпути, но не стал его преследовать.

Вместо этого я продолжил движение, дважды резко повернув направо, чтобы выехать на дальнюю сторону переулка. Должно быть, проехать мимо мусорного контейнера на своём толстячке «Линкольн» было непросто, и водитель ни за что не захотел бы снова сдавать назад, поэтому логично было бы выехать здесь. После лондонских переулков дорожная сетка США показалась мне лёгкой прогулкой.

Я заглушил двигатель «Бьюэлла» и ощутил, как нахлынула тишина, заполняя пустоту, когда гортанный гул затих. Через мгновение где-то позади меня, в одном из обветшалых складских зданий, с энтузиазмом заработало что-то вроде отбойного молотка. Если не считать отдалённого рёва машин и скрежета мусора, медленно катящегося по потрескавшемуся дорожному покрытию, всё было почти мирно.

Я въехал на велосипеде задом наперёд в узкую щель между двумя огромными угловатыми американскими машинами, на обеих ржавчины было больше, чем оригинальной краски. Опуская подножку и устанавливая на неё велосипед, я отстёгнул ремешок шлема и потянулся за телефоном. Хорошо хоть не забыл его зарядить. На спортивных мотоциклах ужасно не хватает прикуривателей, особенно когда попадаешься с разряженным мобильником.

Шон ответил на второй звонок, как он почти всегда и делал. Я ещё ни разу не видел, чтобы он шарил в неудобном кармане.

«Мейер».

«Это я», — сказал я. «Хочешь угадать, где я?»

Последовала небольшая пауза, а затем он сказал: «Ну, судя по фоновому шуму, вы не лежите в постели голышом, облитые половиной пинты взбитых сливок».

«Фу», — сказал я. «Если это твоя мечта, можешь постирать простыни».

«Тогда я буду считать это отрицательным».

«Кроме того, — продолжал я, — ты прекрасно знаешь, куда я направлялся, когда сегодня утром вышел из дома. Какой больной и извращённый ум рисует такую картину визита к моему отцу?»

Он рассмеялся. «Эй, насколько я знаю, у твоего отца есть скрытые глубины».

Я взглянул на переулок. «Да, мне кажется, он сейчас новые трубы вставляет».

Веселье Шона тут же угасло. «Расскажи мне», — сказал он.

Я описал ему сцену у отеля, максимально чётко обрисовав ему образ мужчины с короткой стрижкой, который посадил моего отца в «Линкольн». По привычке я запомнил количество поворотов и светофоров с момента, как мы пересекли мост, чтобы с достаточной точностью указать Шону моё текущее местоположение, пусть даже я и не мог сказать ему, где именно .

«Ну, если у твоего старика есть кнопка самоуничтожения, похоже, кто-то её нажал», — сказал он, когда я закончил. «И ты понятия не имеешь, кто эти ребята и что он с ними замышляет?»

«Нет», — сказал я. «Но чем дольше он там, тем хуже у меня складывается впечатление обо всей этой истории».

«Ладно, Чарли, послушай меня. Сиди спокойно и жди подкрепления. Я буду рядом, как только смогу. Не заходи , пока я не приеду, хорошо?»

«Хорошо», — согласился я, но нежелание это делать, должно быть, было заметно.

«Пообещай мне», — сказал он, и по его тону я поняла, что он заставит меня сдержать обещание.

Я снова взглянул на открытый вход в переулок, и тут моё внимание привлекло движение. Из него вышел подозрительный парень, подняв воротник дешёвой куртки. Выйдя на улицу, он украдкой огляделся по сторонам.

Не было ни одной проезжающей машины, и я не думаю, что его беспокоил именно выход на проезжую часть.

«Мне изначально не следовало позволять им его поднимать, — сказал я, услышав упрямые нотки. — Если он не выйдет через двадцать минут, я пойду за ним…

один, если придется».

«Не волнуйся», — сказал Шон спокойным и ровным голосом. «Ты не будешь один».

OceanofPDF.com

ГЛАВА 5

Мне не пришлось идти туда одному.

Шон приехал в назначенное мной время на чёрном Buell Ulysses, который он купил одновременно со мной. После моего звонка он ушёл из офиса так быстро, что даже не удосужился надеть кожаную одежду.

Вместо этого он всё ещё был в костюме. Помимо шлема, единственным средством безопасности были тонкие кожаные перчатки, которые разлетелись бы в клочья за считанные секунды, если бы он в них упал на дорогу.

Он поставил свой велосипед рядом с моим и поднял козырек, его глаза были скрыты за парой классических очков Ray-Ban Wayfarer с темно-зелеными линзами.

Его улыбка была еще более ослепительной, поскольку я не видел его глаз.

«Статус?» — спросил он, выключая двигатель.

«Линкольн» выехал примерно пять минут назад.

Шон замер, нахмурился, снял очки и шлем и повесил крышку на руль Buell.

«И ты все еще здесь, потому что …»

«Моего отца не было в машине, когда она уехала», — сказал я. Я кивнул в сторону переулка. «Я слонялся там, чтобы, если они что-то предпримут, увидеть, в какое здание они зашли. Меня дважды спросили, «работаю» ли я».

Мой рот скривился. «Думаю, это из-за кожаных брюк. В общем, вышли двое — Базз Стрижка и водитель». Напряжение в моих руках каким-то образом перешло в горло. «Отца с ними не было».

Шон тронул меня за плечо. «Спасибо, что подождал меня», — сказал он. «Я знаю, чего тебе это стоило».

Я сглотнула. «Может, я просто слишком труслива, чтобы идти одна», — сухо сказала я. «По крайней мере, если ты будешь со мной, то, если дойдёт до дела, ты сможешь сама рассказать всё моей матери».

Шон поставил велосипед на подставку и слез с него. «Что именно ты ожидаешь найти?»

Я пошёл за ним, расстёгивая куртку. «Это бордель, Шон», — сказал я. «И ты понял это сразу, как только я сказал тебе, где нахожусь, не так ли?»

Он уже начал переходить дорогу. Я успела поспеть за ним как раз вовремя, чтобы заметить, как уголок его губ дернулся вверх, едва заметно. «У меня была отличная идея».

«Так почему же ты ничего не сказал?»

Он вздохнул, и проблеск его эмоций сменился нетерпением. «Чего бы это дало, Чарли? Твой отец — самый чопорный и высокоморальный ублюдок, какого я когда-либо встречал. Ты же говорила, что он ушёл не совсем по своей воле. Ты умница.

Вы собираете это вместе».

«Они оставили его здесь», — пробормотала я, чувствуя, как мои глаза начинают пустеть и гореть. «Он не хотел идти, но теперь остался. Он бы сделал это только если бы они… заставили его».

Мне не следовало его там оставлять. Мне не следовало позволять им его туда помещать. Эта проклятая машина, в первую очередь. В то время часть меня всё ещё была слишком зла на него, чтобы беспокоиться. А теперь…

«Не обязательно», — сказал Шон. Он мельком взглянул на меня и остановился, полуобернувшись ко мне. «Знаешь, почему я здесь?»

Я покачал головой.

«Настоящая причина, — сказал он, — в том, как я смогу жить с самим собой, если упущу шанс застать великого Ричарда Фокскрофта без штанов?»

Я бросил на него брезгливый взгляд и пошёл дальше. Мы вместе свернули в сумрак переулка, расступились и слегка замедлили шаг, насторожившись. В дальнем конце, за мусорным контейнером, я мельком увидел проезжающие машины, их краска блестела на солнце. Яркие цвета, движение. Переулок по сравнению с этим казался застывшим, тихим и одиноким, как могила.

Мы оба небрежно осмотрелись, входя туда, высматривая наблюдателей, даже сверху. Либо их не было, либо они лучше скрывались, чем мы их замечали. Шон остановился и полез за пазуху. Когда он вытащил руку, в ней оказался дешёвый пистолет Kel-Tec P-11.

полуавтоматический. Он передал его мне.

Я повертел в руках незнакомый пистолет. Он был старый, но исправный, затвор был хорошо смазан, когда я им пользовался. Магазин был полностью забит экспансивными патронами девятого калибра.

"Что это?"

«Незарегистрированный», — лаконично ответил он. «Поэтому на вашем месте я бы оставил перчатки».

«Господи, Шон! Если меня поймают с этим…»

Он откинул куртку назад, и обнаружился похожий предмет, расположенный прямо за его правым бедром. Мысль о том, что он рискнул пронести два нелегальных пистолета через весь город, бросила меня в холодный пот.

Они выбросили ключ.

«Признайся, Чарли, — сказал он, — если нас поймают в борделе, нам, скорее всего, всё равно конец. Только помни, что спусковой крючок будет гораздо туже, чем у твоего SIG, так что смотри, не выстрели первым».

«Я уже стрелял из такого оружия, Шон».

Он мимолетно улыбнулся мне. «Да, извини».

Ему не нужно было спрашивать, через какую дверь вывели моего отца.

Их было несколько, облупившихся и грязных, но только у одной был свободный проход к основанию, что выдавало её регулярное использование. Дверь, насколько я мог судить, была стальной, с панелью размером с лицо на уровне головы.

«Мне кажется, я подхожу для этого лучше, не так ли?» — пробормотал он.

Не споря, я отступил к краю мусорного контейнера, чтобы его не было видно из дверного проёма, но всего в паре метров. Я держал пистолет плашмя у ноги, где его очертания не были видны с улицы, а указательный палец на спусковом крючке находился рядом с защитой.

За четыре-пять шагов, которые потребовались Шону, чтобы добраться до двери, его поведение изменилось. Внезапно его плечи стали чуть сгорблены, а походка стала слегка шаркающей. Он был крупным парнем, обычно двигавшимся с лёгкостью и смертоносной ловкостью, но сейчас, с небрежно распущенным воротником и галстуком, выглядел просто неуклюже.

Если бы Паркер видел его сейчас, он бы откусил Биллу вторую руку, вместо того чтобы предложить Шону партнёрство. Кстати, если бы он действительно видел нас сейчас, нас бы, наверное, обоих уволили.

Шон полез в карман пиджака и вытащил изрядную пачку сложенных купюр. Он достал очки Wayfarer, аккуратно вынул линзы, завернул платок в платок и спрятал его, а затем надел пустую оправу. Не идеально, но пока достаточно убедительно. В целом, он производил впечатление занудного офисного зануды, от которого бежишь от кулера. Он обернулся, увидел выражение моего лица и подмигнул.

Затем он ударил по стали, и после долгой паузы я услышал, как решетка панели отодвинулась.

«Да?» — мужской голос, глубокий и грубый, умудрялся вложить в этот единственный хриплый слог целую кучу враждебного подозрения.

«О, э-э, да, привет», — сказал Шон с акцентом, типичным для нью-йоркского яппи. Он позволил очкам немного сползти на нос, а теперь осторожно поправил их рукой, в которой сжимал деньги, словно нервничал. Этот изящный, взвешенный жест не мог не привлечь внимание мужчины к сложенным купюрам.

«Мне сказали, что я могу, э-э, возможно, встретить здесь кого-нибудь», — продолжил Шон. Он кашлянул, а затем неловко рассмеялся, поскольку человек за дверью не сразу ответил. «Э-э, я не туда попал? Только я…»

—”

«Кто тебя послал?» — спросил швейцар.

«О, э-э, ну, я его не так уж хорошо знаю. Парень, которого зовут Гарри. В офисе». Шон снова помахал деньгами, неопределённо ткнув большим пальцем через плечо, чтобы указать куда угодно, от Уолл-стрит до Гонолулу. «Ну, он на самом деле не работает со мной, понимаешь? Ха-ха. Нет, зато постоянно заходит. Доставка. Гарри сказал, что это то самое место». Он наклонился ближе, понизил голос и смахнул с него ухмылку. «Говорили, что здешние девушки, ну, знаешь, довольно либеральны » .

Последовала ещё одна долгая пауза, а затем панель с грохотом захлопнулась. На мгновение мне показалось, что его выступление — каким бы откровенно пошлым оно ни было —

Не сработало. Потом мы услышали, как засовы отодвинулись.

Я тут же выскочил из-за мусорного контейнера, держа «Кел-Тек» в правой руке, поддерживая его левой. Деньги исчезли, а Шон выхватил пистолет, хотя я не видел, как он потянулся за ним. Как только дверь начала открываться и стало ясно, что дополнительной цепи нет, мы оба ударили по ней. Сильно. Я порадовался защитной накладке на плече кожаной куртки.

Я почувствовал, как тяжёлая стальная дверь ударилась о тело. Один толчок, когда он отскочил назад, затем ещё один, когда он отскочил от внутренней стены и рухнул обратно, чтобы дать отпор. Дверь выиграла оба раунда.

Мы прорвались через проем и увидели огромного человека, который с трудом пытался подняться, но его ноги оказались зажаты щелью открытой двери.

Он был не столько высоким, сколько невероятно широким, в запачканной футболке, натянутой до предела на его выпирающем животе. Его телосложение, возможно, и было полезным, когда он стоял прямо, но, барахтаясь на земле, он подвергался серьёзной опасности, так как активисты «Гринпис» пытались сбросить его обратно в море.

Тем не менее, он рефлекторно попытался схватить нас. Это была отважная попытка, но он потерял координацию. Всё, что он мог сделать, – это вяло цепляться за воздух, пока мы проходили мимо. Шон просто переложил пистолет в левую руку и с почти небрежной силой ударил кулаком по открытому виску мужчины. Удар по черепу Голиафа, когда он…

Отскочил от кирпичной кладки позади него, и я вздрогнул. Когда он упал во второй раз, он уже был без сознания.

Мы замерли в напряжении, но, похоже, никто не слышал, как быстро разгромили привратника. По крайней мере, никто из тех, кто удосужился прийти и посмотреть.

Я медленно выпрямилась, когда Шон переступил через потерявшего сознание мужчину и снова захлопнул стальную наружную дверь.

«Гарри ?» — спросил я, стараясь говорить не громче шёпота. «Кто, чёрт возьми, такой Гарри?»

Он пожал плечами. «О, всегда есть Гарри».

Внутри, небольшой, пустой вестибюль был лишь немногим менее унылым, чем предполагал внешний вид здания. У швейцара была небольшая ниша сбоку, где стояли складной карточный столик и стул, из которого вытекала набивка. На столе лежали пустые пивные бутылки, несколько мятых обёрток от бургеров «Уайт Касл», залитых кетчупом, и крошечный переносной телевизор, настроенный на один из спортивных каналов. Это рассказало мне всё, что нужно было знать о жизни и планах Голиафа.

Из зала вела только одна дверь, и мы воспользовались ею, быстро пройдя через узкий проем и рассредоточившись по другой стороне.

Следующая комната была больше и пуста. Здесь, по крайней мере, была предпринята попытка украсить интерьер: на стенах висела пара выцветших гравюр…

Иллюстрации из Камасутры. Позы выглядели анатомически невозможными, но уж никак не забавными.

В углу стоял встроенный диван. Он был обит розовым велюром и сохранил свой первоначальный неприятный оттенок благодаря прозрачному пластиковому чехлу, который его защищал – от чего именно, я с содроганием представлял. Освещение было приглушенным, в тщетной попытке создать соблазнительный вид. Единственная лампочка светила сквозь перевернутый тёмно-красный абажур. Тусклый линолеум под ногами издавал тихие чавкающие звуки, когда мы проходили по нему.

Дальняя стена была прикрыта тонкой занавеской, которая внезапно отодвинулась. Мы с Шоном мгновенно среагировали, схватившись за оружие. Из комнаты вышла азиатка с длинными прямыми светлыми волосами, в бледно-розовом пеньюаре. Она на секунду замерла, увидев нас, а потом начала кричать.

Я был ближе всех. Я догнал её одним широким шагом и, следуя примеру Шона, ударил её поднятым локтем под челюсть, целя в уязвимое место рядом с подбородком. Эффект от удара усилился тем, что она держала рот открытым, когда я его наносил.

Её зубы щёлкнули, глаза закатились, и она упала, настолько неловко, что мне не пришлось проверять, притворяется ли она. Она рассталась со светлым париком, обнажив под ним короткие чёрные волосы, плохо подстриженные. Вблизи она была не так молода, как должна была быть, и не так стара, как стала.

Я обернулась и увидела, что Шон наблюдает за мной.

«Что?» — спросил я. «Как думаешь, фраза «Гарри послал меня» сработала бы на неё?»

«Может, и нет», — согласился он, — «но давайте попробуем оставить следующего достаточно бодрствующим, чтобы он мог ответить на вопросы, хорошо? Например, где твой отец?»

Я отвернулась, не ответив. Как только мы вошли, я боролась с подспудной паникой. Мой отец, может быть, и был человеком разного склада, но неразборчивым – точно нет, а привередливость – последнее, что можно было бы проявить в таком месте. Конечно, если бы он действительно хотел воспользоваться услугами проститутки, он бы выбрал место поприличнее. Хотя бы из соображений гигиены.

Он мёртв. Боже мой, он должен быть мёртв.

Покачав головой, я не смог прогнать эту гнусную мысль. Я сжал пальцы на рукоятке запрещённого оружия. Если с моим отцом что-то случилось , я поклялся, что найду людей в «Линкольне» и буду смотреть, как падают их тела.

Единственное, что меня беспокоило, — это то, что это будет не в первый раз.

«Давайте выясним, хорошо?»

Бордель располагался на пяти узких этажах, ответвлявшихся от затхлой центральной лестницы. На каждом этаже вдоль тонкой перегородки располагались ряды дверей, ведущих в крошечные, неосвещенные кабинки. Мы с Шоном обыскали здание с нуля.

Почти все обитатели были женщинами, и в основном одинокими. Большинство рабочих выглядели азиатами — возможно, кореянками или вьетнамками. Девушки, похоже, жили в комнатах, где работали, спрятав свои немногочисленные пожитки за занавеской или в хлипком фанерном шкафу.

В этом месте был свой особый запах. Застарелый, перегретый кулинарный жир смешивался с затхлым потом и другими, более землистыми запахами, которые не могли скрыть фальшивая свежесть дешёвого освежителя для белья и лёгкий аромат ещё более дешёвых духов.

И отчаяние. Единственные замки, с которыми мы столкнулись, были снаружи, что, вероятно, и объясняло запуганное отсутствие реакции на наше появление. Если кто-то из девушек и говорил по-английски, то не придавал этому большого значения, но, полагаю, вряд ли им платили – в каком-либо смысле – за их блестящие навыки общения.

На четвёртом этаже мы выбили замок изнутри двери и обнаружили женщину старше остальных, что было заметно даже в полумраке. Её просторное жильё говорило скорее о среднем звене руководства, чем о рабочих.

Мы застали ее склонившейся над старой квадратной раковиной в углу комнаты, и она выпрямилась, выругавшись в чисто бруклинском стиле.

Её статная фигура, но самой поразительной её чертой была пара массивных грудей, которые, по крайней мере, на мой циничный взгляд, были настолько явно искусственными, что на них, вероятно, стоял штамп «Годен до». Её платье было безвкусным, и его даже нельзя было оправдать дешевизной.

Совсем недавно кто-то сильно ударил её по левой стороне лица, и она пыталась смягчить последствия, прижимая к нему холодную мокрую тряпку. При виде нас она смертельно побледнела, но не отступила и медленно опустила тряпку.

«Кто ты, чёрт возьми, такой?» — потребовала она. Её взгляд пару раз метнулся к двери позади нас, ожидая вмешательства Голиафа. Не дождавшись его, она снова оглядела нас и нахмурилась. Её тон немного изменился. «Чего тебе надо?»

«Англичанин», — коротко ответил я. — «Пришёл сюда примерно полчаса назад.

Где он?"

Она услышала мой акцент, и её лицо приняло расчётливое выражение, но она не пыталась нас обманывать. Судя по синякам, она уже сегодня пробовала этот трюк, и он ей не удался.

«Наверху», — сказала она. Страх, невольно прозвучавший в её голосе, сжал мне живот, сжал грудь, когда я начал двигаться. «Эй, у меня ничего не было…»

«Прекрати», — сказал Шон.

Он шёл прямо за мной, когда я поднимался по лестнице на последний этаж, перепрыгивая через две ступеньки, и рядом со мной, когда мы пробирались в каждую из маленьких комнат наверху, застеленных циновками. Он молчал, и я не уверен, что услышал бы его сквозь гул в моей голове, даже если бы и услышал.

Это была последняя комната. Как всегда. Мы ударили по двери с такой силой, что хлипкая ДВП вылетела из рамы и пьяно покачнулась.

шарнир перед падением на пол.

Внутри мы обнаружили отца, стоявшего посередине под пыльной лампочкой. Он был без пиджака, пуговицы рубашки были наполовину расстёгнуты, открывая бледную безволосую грудь, и как раз вытаскивал галстук из-под воротника.

Или, скорее, об этом заботилась девушка перед ним.

Она была молода – гораздо моложе практически любой из девушек, которых мы видели в этом месте. Ещё не достигла возраста, когда можно было бы дать какое-либо осознанное согласие, с подтянутой кожей цвета латте и блестящими длинными тёмными волосами. Она стояла спиной к двери, открывая нам прекрасный вид на стройное тело, ещё не до конца испорченное. Она резко повернулась, ахнув от внезапности нашего появления, и открыла классические миндалевидные глаза.

Если не считать слишком яркого макияжа, она была совершенно голой. На мгновение та часть моего мозга, которая отвечала за ясность мысли и обоснованность аргументов, полностью отключилась. Инстинкт и привычка вели меня вперёд, лишь краем глаза осознавая, что Шон идёт проверять и оцеплять комнату.

Я приблизился к отцу, ощутил абсолютный шок и чистейший, неразбавленный стыд, покрывший его, словно слой грязи, за мгновение до того, как он натянул надменную маску. Вот что сработало. Ещё одна безмолвная ложь в довершение всех остальных.

Ослеплённый, я взвыл от ярости и ударил его по лицу с такой силой, что он свернул голову. На мне всё ещё были велосипедные перчатки с прочными углеродными защитными вставками на тыльной стороне, похожими на лёгкие кастеты. Отец отшатнулся на шаг от удара, но не попытался блокировать его или предотвратить новый. Этого было достаточно, чтобы я похолодел.

Охваченный чувством вины и гнева, я почувствовал, как кровь отлила от моего лица так быстро, что у меня потемнело в глазах, и я чуть не упал.

«Ты... ублюдок », — сказал я.

Уверенность в его смерти и все связанные с этим убеждением эмоции вонзились во все мои внутренности, словно острые шипы. Внезапное открытие, что он вполне жив, мгновенно вырвало их все, оставив после себя кровавое месиво из рваных мыслей и первобытного смятения.

Он был жив, и мне хотелось убить его за это.

«Чарли». Шон мягко и твёрдо заговорил, положив руку мне на предплечье и прижав его книзу. Только тогда я понял, что пистолет у меня.

Я наблюдал за реакцией отца поверх прицела и не увидел ничего предосудительного в увиденной картине.

«Не делай этого», — пробормотал он. «Не люблю прибегать к клише, но он того действительно не стоит».

Я опустила руку и обнаружила, что она дрожит так же сильно, как и все мое тело.

«Не волнуйся, — сказал я. — Я бы не стал тратить раунд».

Когда адреналиновая волна улетучилась, я отшатнулась назад и чуть не прижалась к стене у входа в коридор. Левое бедро горело, и я с трудом подавила желание схватить его. Будь я проклята, если собиралась показать ему ещё большую слабость.

Как только мы ворвались, девушка юркнула на смятую кровать у дальней стены, поджала ноги к телу, уткнулась головой в колени и крепко обхватила их руками. Если ты будешь выглядеть достаточно незаметно и не увидишь монстров, возможно, они оставят тебя в покое.

Нет, не будут.

Её покорная поза меня одновременно и злила, и тревожила. На полу лежал тонкий тёмно-красный халат, который пытался казаться шёлком, но был таким же искусственным, как грудь госпожи внизу. Я наклонился, схватил его и бросил ей. Она остановилась ровно настолько, чтобы прижать его к груди.

«Ну-ну, Дик, — сказал тогда Шон с лёгкой насмешкой в голосе. — Это открывает тебя с совершенно новой стороны».

Отец бросил на него свирепый взгляд, но не ответил. Кожа вокруг скулы уже начала опухать, становилась всё более опухшей. Я не повредил кожу, но синяк, конечно, будет здоровенный.

Всё ещё цепляясь за это хрупкое достоинство, он поднял галстук, оброненный девушкой во время побега, заправил его обратно за воротник и начал завязывать узел. Его движения были внешне спокойными и размеренными, но это была лишь тонкая мишура. Я видел, как дрожат его руки, как пульсирует подбородок.

«Итак, ты все еще считаешь, что не должен мне ничего объяснять?» — спросил я.

Он застегнул запонки и потянулся за пиджаком, который повесил на спинку узкого стула. Костюм был сшит на заказ компанией Gieves.

& Hawkes с Сэвил-Роу и были идеально подобраны, что представляло собой разительный контраст с обветшалостью и упадком этой безвкусной маленькой комнаты.

«Я тебе ничем не обязан, Шарлотта», — сказал он тогда, и его высокомерие было поразительным. «Я сам делаю выбор. Я не буду спрашивать, как ты меня нашла…»

Вторгаться в чужую личную жизнь, похоже, для тебя в порядке вещей, но мне определённо не нужно твоё одобрение моих действий. — Он слегка скривил губы. — И я не требую, чтобы ты меня сопровождал.

«Одобрение?» — спросила я, понимая, что мой голос почти перешёл в визг. Я махнула рукой в сторону скрючившегося на кровати существа. «Она же тебе в дочери годится, чёрт возьми! Господи, да она мне почти в дочери годится!»

Он замер. «Убирайся, Шарлотта», — холодно сказал он. Его взгляд скользнул по Шону, который молча стоял и наблюдал во время этой перепалки. «И забери с собой своего мерзкого маленького хулигана».

Шон проигнорировал оскорбление и направился к двери. Проходя мимо, мой отец выразительным движением пальца указал на пистолет, который Шон нес.

«Насилие. Это единственное, что вы понимаете?»

Мы поймали его в захудалом борделе с голой юной проституткой, и он все равно пытался держаться выше других.

«Возможно, так и есть», — сказал я, не двигаясь с места. «Ну, как тебе такое насилие? Если ты сейчас же не уйдёшь отсюда с нами, я изобью тебя до потери сознания и вынесу — и, поверь, это будет очень приятно. В любом случае, ты уходишь».

Он выпрямился. «Ты не сможешь».

«О, не искушай меня».

«Нет, нельзя ! »

Я уловила нотки паники в его нарастающем тоне, с чем-то, похожим на удивление. Из всех эмоций, которые он проявил с тех пор, как мы вошли в комнату и разоблачили его, это был первый намёк на страх.

«Я не могу оставить тебя здесь», — сказала я без жалости. «Если моя мать…»

«Вот именно». Он ухватился за эту мысль, как за талисман. «Твоя мать. Если ты что-то чувствуешь к своей матери, Шарлотта, просто оставь меня здесь и уходи, пока не стало слишком поздно. Пожалуйста».

«Слишком поздно? Что ты, чёрт возьми,...»

Затем снизу послышался грохот, пронзительные крики и громкие голоса, выкрикивающие команды. Мы с Шоном выбежали в коридор.

Примерно на полпути было узкое окно с видом вниз, в

Переулок. Когда мы посмотрели вниз, то увидели только мигающие огни на крышах патрульных машин.

«Вот же чёрт», — пробормотал Шон. Его взгляд встретился с моим. Других выходов не было, иначе мы бы нашли их по пути наверх. Руководство явно больше беспокоилось о том, что посетители попытаются уйти, не заплатив, чем о возможности спастись от пожара.

Шон выхватил из моих бессильных рук нелегальный «Кел-Тек». Не теряя присутствия духа, он разделал пистолет до основания и выбросил его из окна, где он упал с пятого этажа прямо в открытый мусорный контейнер у входа. Его собственное оружие тут же последовало за ним. Никто на земле ничего не слышал и не видел. Тем не менее, я знал, что нас ждут серьёзные, серьёзные неприятности.

Мы вернулись. Отец не двинулся с места, но кто-то перемотал вперёд, и он постарел лет на двадцать. Его лицо было серым в тусклом свете. «Это полиция», — сказал я. «В доме обыск».

Отец кивнул, слегка смирившись, словно я сказал ему, что, похоже, будет дождь, и меня вдруг осенило: он каким-то образом знал, что это произойдёт. Девочка продолжала тихонько покачиваться на кровати.

И мы вчетвером ждали, когда раздастся грохот сапог по лестнице.

OceanofPDF.com

ГЛАВА 6

«Что ж, поздравляю, ребята. Уверен, это войдёт в историю как провал колоссальных масштабов», — сказал Паркер Армстронг. Он устало улыбнулся, но улыбка погасла ещё до того, как коснулась его глаз. «Насколько я понимаю, — добавил он с мрачным юмором, — это видно из космоса».

Мы находились в конференц-зале агентства. Высокотехнологичный и безупречно чистый, он был обставлен с учётом роскоши и никакого стремления к экономии. Подвесной потолок словно парил в облаке ледяного голубого неона, идеально подчёркивая завитки клёновых стеновых панелей. В одном конце комнаты находился проекционный экран для презентаций. Им редко пользовались, но я точно знал, что звуковая система, которая к нему прилагалась, стоила дороже моего предыдущего дома.

Паркер сидел в кресле на самом верху зеркально отполированного стола площадью в пол-акра. Мы с Шоном стояли плечом к плечу примерно на полпути, а Билл Рендельсон свирепо смотрел на нас с другой стороны.

Нам предложили сесть, но мы предпочли стоять. Мне пришлось бороться с желанием вытянуться по стойке смирно. Спина прямая, руки опущены вниз так, чтобы большие пальцы точно соответствовали швам кожаных джинсов, колени слегка согнуты, чтобы я мог стоять так часами, если понадобится. Только отсутствие парадной формы не позволяло этому стать повторением того фарса, которым стал мой трибунал.

Я чувствовал себя ужасно грязным. Мы оба были в той же одежде, в которой нас арестовали примерно двадцать восемь часов назад. Если бы не хитрые уловки адвокатов Паркера, мы бы, наверное, до сих пор сидели в тюрьме.

Последнее, что я видел об отце, было то, как его в наручниках запихнули в полицейскую машину. Я спросил адвоката, который меня вытащил, что с ним случилось, но тот, похоже, платил не по минутам, а по словам, а мой кредит, очевидно, был на исходе.

«Извините», — сказал я, понимая, что начинаю звучать как черновик.

«Но не вините Шона во всём этом. Это я его втянула».

«Да ладно тебе, Чарли», — Паркер откинулся назад, его голос звучал почти мягко, словно предостерегая, хотя язык тела выдавал нетерпение. «Ты же знаешь так же хорошо, как и я, что Шон принимает решения сам».

«Конечно», — быстро согласился я, прежде чем Шон успел вмешаться, — «но, тем не менее, это было — и должно было оставаться — семейным делом».

«Семейное дело» — это так? — резко переспросил Паркер. — Вы говорите это так, будто это какая-то извращённая традиция. Отец всегда берёт тебя с собой, когда идёт к дешёвым проституткам? Потому что это просто неправильно».

Он ждал, не смогу ли я предложить ему что-то получше. У меня не было. Ещё несколько дней назад я бы рассмеялся при мысли о том, что мой отец вообще посмотрит на другую женщину, не говоря уже о том, чтобы заплатить ей за секс. Теперь же это было всё равно что иметь дело с совершенно незнакомым человеком, который каким-то образом обосновался за его сжатым лицом.

«Или, может быть, у него нет времени». Не отрывая глаз от нас двоих, Паркер протянул руку, и Билл поспешил ловко вложить в нее сложенную газету, с такой же точностью, с какой операционная медсестра подает щипцы.

«Раз уж он так занят своим алкоголизмом и эвтаназией». Презрительным взмахом руки Паркер отправил газету через стол в нашу сторону и мрачно добавил: «И кое-что о вас точно есть, чего не было в вашем резюме».

Я протянул руку и остановил скольжение бумаги, прежде чем она соскользнула через край на итальянскую плитку, затем развернул ее и пробежал глазами статью.

Кто-то довольно мелким сеточкой перерыл грязь моего прошлого. Похоже, они уловили почти все самые пикантные детали, во всяком случае. Нынешнее падение отца было описано с пикантным ликованием, как и моё собственное. Сначала они меня подбодрили – мои армейские награды, свидетельства меткого стрелка, награды, отбор в спецназ и большие надежды – чтобы ещё сильнее сбить меня с ног.

В самых сенсационных выражениях была изложена история жестокого нападения четырех моих сокурсников, раскрытия моей связи с Шоном и моего позорного исключения.

Выражаясь журналистским языком, они перебрали остатки моей карьеры и с улюлюканьем размахивали костями в воздухе. В их глазах, в их словах я был бракованным товаром. Они ехидно намекали, что либо меня избили до такой степени, что я стал просто продуктом своего воспитания. А потом снова принялись за моего отца.

Меня затошнило, я уронил газету обратно на стол и поднял взгляд. По наклону его головы я понял, что Шон тоже её читал, и я знал, что Билл, должно быть, сделал то же самое, прежде чем отдал газету Паркеру. Я почувствовал, как лицо приливает к лицу.

Шон знал, что случилось со мной той морозной зимней ночью, но лишь из вторых рук и издалека. Его отправили на службу за несколько недель до этого, и правда открылась только после нашей новой случайной встречи, спустя несколько лет. И тогда он отреагировал на это с гневом и печалью, от которых меня пробрало до костей.

Теперь он смерил Паркера смертельным взглядом. «Ты стал хуже относиться к Чарли из-за того, что ей пришлось пережить?» — тихо спросил он.

Паркер поерзал на стуле. «Эй, как я уже сказал, я тут не при чём. Но, похоже, вы с отцом попали в заголовки газет», — сказал он, снова сосредоточившись на мне. «Эта история, в которую он ввязался с мёртвым врачом из Новой Англии, — горячая новость, и это только что вылило целый грузовик бензина в огонь. Почти все таблоиды её подхватили».

Я поморщился. Чувствуя, что я сейчас снова пустлюсь в извинения — более длинные и пространные, — Шон снова вмешался.

«Насколько серьезен ущерб?»

«Довольно плохо», — безжизненно сказал Паркер. Он медленно протёр рукой глаза, на мгновение задержавшись, чтобы сжать переносицу, прежде чем опустить руку.

Лицо Билла потемнело. «Помимо вопросов о ярком прошлом Fox, — сказал он, — мы весь день отбивались от обвинений в том, что наше агентство потворствует незаконной деятельности наших клиентов и закрывает глаза на всё, что они делают, находясь под нашей защитой». Он говорил без интонаций, но одних этих слов было более чем достаточно.

Паркер с иронией выдохнул. «Думаю, наших судебных счетов на этой неделе хватит, чтобы оплатить колледж обоим детям моего адвоката».

«Мне жаль», — повторила я, едва сдерживая желание повесить голову.

«Мне легко говорить, Паркер, я знаю, но я прав. Если бы я не верил, что моему отцу действительно грозит опасность, я бы никогда туда не пошёл».

«Чёрт, я знаю, Чарли», — сказал он. Снова эта усталая улыбка. Его разочарование было труднее вынести, чем гнев. «Когда я нанимал вас обоих, я знал, что вы не из тех, кто отмахнётся от ситуации, и я бы не стал вас об этом просить. У меня просто очень плохой день».

Что-то в его тоне насторожило меня, и я ощутила резкое падение внизу живота, словно в скоростном лифте или при первом долгом падении на американских горках. И я поняла.

«Банкиры ушли», — вдруг сказал Шон, словно его тоже подключили прямо к моей центральной нервной системе. Это было не…

вопрос, и я увидел по лицам Паркера и Билла, что в этом не было необходимости.

Паркер открыл рот, нахмурился, затем снова закрыл его и слегка покачал головой.

«Сегодня утром мне позвонил личный помощник личному помощнику генерального директора, — признался он, — и сообщил, что они пересматривают свои варианты. Что, по-моему, двусмысленно означает «спасибо, но нет», — сказал он.

«Я...» — начал я.

«…извините. Да, я знаю», — закончил он за меня. «Вопрос в том, что нам с этим делать?»

«А вы не можете снова явиться в банк?» — спросил я. «Они не позволят вам объяснить обстоятельства произошедшего и…»

«Хочешь, чтобы мы ушли?» — вмешался Шон, прервав меня на полуслове и на полуслове. «Если тебя хоть немного смутит, что ты предпримешь решительные действия, я не буду требовать от тебя соблюдения нашего соглашения».

Он замолчал, невозмутимый, словно это не имело для него никакого значения, хотя я-то точно знала, что это имело значение. Я понимала, чего ему стоило сохранять такой холодно-вежливый, равнодушный голос, и — судя по внезапной неподвижности Паркера — он тоже.

Какое-то время оба молчали. Билл дёрнулся, словно отчаянно желая поставить вопрос на голосование, и я знал, как он поступит. Тишина повисла, словно паутинка, в пересушенном, очищенном и кондиционированном воздухе.

«Ради бога, — наконец сказал Паркер, — вы можете вытащить эту чёртову палку из своей задницы хотя бы на минуту, чтобы сесть? Вы оба», — добавил он. «Нет, я не хочу, чтобы вы уходили, понятно? Если бы тебя не было в команде, Шон, у нас бы вообще не было шансов с банком. Если всё быстро утихнет, может, они ещё одумаются. А если нет, то к чёрту их. Найдутся другие клиенты». Он грустно улыбнулся. «Но только если мы не разберёмся с этим — быстро».

Паркер редко ругался, а когда ругался, то чувствовал себя неловко, словно это было его обязанностью, а не идущим от сердца голосом. В этом чувствовалась немалая доля бравады. Я знал, что он вложился в этот контракт, и его потеря обойдётся дороже денег. Это был вопрос репутации. В этой игре репутация — всё.

Я думал о месяцах упорного труда, об инвестициях, которые только что были потрачены впустую, и задавался вопросом: не поменялись ли бы позиции, если бы я...

были так любезны. Наверное, нет, понял я с некоторым чувством стыда. В конце концов, мой отец тоже крупно облажался, и посмотрите, как я на него отреагировал…

Мы с Шоном молча потянулись к ближайшим стульям и сползли на них. Как только я расслабился, моя нога начала бормотать, что я переутомлён и мне мало платят. Чуть ниже уровня столешницы я украдкой сильно надавил большим и указательным пальцами на мышцу на передней поверхности бедра, пытаясь заставить нервы успокоиться.

Паркер взглянул на нас обоих почти с вызовом, едва заметная улыбка мелькнула на уголках его губ. «Итак, Чарли, вопрос в том, что нам делать с твоим отцом?»

Напротив нас Билл издал звук, словно прочистил горло, но это могло быть и рычание. Было совершенно ясно, что первым его решением было бы содрать с нас обоих кожу заживо и сбросить с крыши здания.

«Мы?» — спросил я.

«Мне нужно, чтобы эту ситуацию взяли под контроль, и мне нужно, чтобы ее взяли под контроль быстро», — сказал Паркер.

«Я думал, твой отец — уважаемый человек. Когда мы тебя наняли, наши поиски по твоей семье, — и он слегка улыбнулся, словно извиняясь, — дали результаты. Что, чёрт возьми, произошло за последние полгода?»

«Я так же поражена его поведением, как и все остальные», — сказала я. «Боюсь представить, как отреагирует моя мать, когда…»

Мой голос медленно затих, прежде чем я успел закончить. Я почувствовал, как три пары глаз повернулись в мою сторону, но я их не видел. Мой взгляд был устремлён внутрь, просматривая беспорядочную картотеку воспоминаний и ощущений.

«Если ты что-то чувствуешь к своей матери, Шарлотта», — сказал мой отец,

«Тогда просто оставьте меня здесь и уходите, пока не стало слишком поздно».

«Боже мой», — пробормотала я. «Моя мать…»

«Как думаешь, твоя мама вообще в курсе, что происходит?» — спросил Паркер, не совсем понимая. «Если нет, то я не завидую тебе, ведь тебе придётся рассказать ей, чем занимается её муж».

«Нет», — сказала я, качая головой. «Он пытается её защитить».

«О, да, конечно», — сказал Билл, не в силах больше молчать. Он в отчаянии вскинул единственную оставшуюся руку, и я увидел, как сгорбилось его другое плечо, когда призрак его ампутированной руки попытался присоединиться к вечеринке. «Ладно, этого парня застукали со спущенными штанами, но, эй, это…

Ладно, потому что он „пытается её защитить“». Сарказм переливался через край, буквально капал. «Как ты, чёрт возьми, это понял?»

«Неважно, что я лично думаю о своём отце», — сказал я, пронзив его яростным взглядом, — «я точно знаю, что он блестящий хирург. И знаете, почему он так чертовски хорош в своей работе? Потому что он вкладывает в своё дело всё, что можно назвать сердцем и душой, более тридцати лет. Мне очень трудно — нет, невозможно — поверить, что он просто бросил всё это ради возможности получить скидку».

«Люди меняются, — отметил Паркер. — У них случаются… срывы, кризисы, или они просто выгорают. Вы когда-нибудь задумывались об этом?»

Шон покачал головой. «Чтобы профессионально выгореть, нужно слишком много эмоционально вкладываться в работу, а Ричард Фокскрофт — очень холодный человек», — сказал он. «Но я бы сказал, что он заботится о своей жене — очень, очень». Он искоса взглянул на меня. «И о своей дочери».

Я горько и недоверчиво рассмеялся. «Ну, он чертовски забавно это демонстрирует».

«Ты не видел, каким он был, Чарли», — тихо сказал он. «В феврале, когда тебя подстрелили. Он, может, и странно это показывает, но ему всё равно. Никогда бы не подумал, что заступлюсь за этого парня, учитывая, что он меня до смерти ненавидит, но не обманывай себя, думая, что ему на тебя плевать».

«Настолько, что он называет меня бесполезным калекой», — резко ответила я, не обращая внимания на нашу текущую аудиторию и чувствуя, как мои губы начинают кривиться. «Да, конечно, какая же я глупая! Как я могла принять это за что-то, кроме отцовской привязанности? А потом мы видим, как он собирается трахнуть несовершеннолетнюю проститутку. Ты хочешь сказать, что, возможно, моя мать купила ему это в подарок на годовщину свадьбы?»

«Ребята, ребята», — пробормотал Паркер, переводя взгляд с одного на другого. «Э-э, может, вернёмся к делу?»

«Вот в чём дело», — сказал Шон, и лицо его теперь было таким же холодным, как и его тон, а глаза — очень тёмными, почти чёрными, как у всех, кого я когда-либо встречал. Всё, что я видел в них, было моим собственным отражением, и, судя по тому, что я видел, я был взволнован, зол и защищался. Это был нехороший вид для меня.

«Чарли, ты вчера утром пошел к отцу, потому что знал, что он солгал тебе накануне», — сказал Шон.

Терпеливо и подробно объясняя. «Но его поведение противоречит всему, что вы знаете об этом человеке. Почему вы так быстро верите в худшее, что о нём говорится?»

Тишина, последовавшая за его вопросом, длилась всего около четырех секунд, но она пролетела словно медленное десятилетие.

«Может быть», — тихо сказала я, — «это потому, что он всегда так быстро верил худшему во мне».

«Ладно», — сказал Паркер, растягивая слова. «Но если исключить возможность — по крайней мере, на данный момент — что он окончательно съехал с катушек, почему вы думаете, что это как-то связано с вашей матерью?»

«Потому что, несмотря на скептицизм Билла, он всегда делал всё возможное, чтобы защитить её — от неприятностей, от плохих новостей, от обвинений. От жизни, если уж на то пошло».

Паркер нахмурился, услышав горечь в моём голосе. «Итак, позвольте мне прояснить ситуацию», — сказал он. «Он признался, что он пьяница и лжец. А теперь, судя по вашим словам, он просто не мог дождаться, чтобы его застукали с проституткой. Как это может защитить его жену?»

«Это могло быть только потому, — пробормотал Шон, — что он боялся чего-то худшего».

Я резко вернулась в реальность. «Мне нужен телефон», — сказала я, чувствуя пустоту в голосе.

Паркер ещё мгновение смотрел на меня, затем кивнул Биллу, который тяжело вздохнул, но не выказал своего непрекращающегося отвращения. Он подключил трубку к системе конференц-связи, которая постоянно находилась в центре стола. По тому, как он практически бросил мне трубку, было ясно, что ему не понравилось, что Паркер так нас разыгрывает.

Я посмотрел на часы и произвёл мысленный подсчёт. Нью-Йорк отставал от Великобритании на пять часов. Здесь было чуть меньше часа дня, а дома — почти шесть вечера.

Я набрал номер. Слушая, как говорят на другом конце провода, я понял, как редко я звонил домой.

Шон наклонился и нажал кнопку громкой связи. Когда я взглянул на него, он лишь сказал: «Это я должен услышать».

Мама долго не отвечала. Когда же наконец ответила, её голос, как обычно, прозвучал напряжённо, словно она находилась под невыносимым давлением.

Значит, никаких изменений по сравнению с нормой.

«Привет, мама», — сказал я. «Это я».

Последовала долгая пауза. Шон взглянул на меня, и я заметил, как изогнулся его бровь. Вопрос не должен был быть с подвохом.

«Дорогая… как приятно тебя слышать», – наконец сказала она с той фальшивой веселостью, которую всегда использовала, разговаривая с единственной дочерью. «Как дела? Как поживает твоя бедная ножка?»

Вторая пуля попала мне в спину, выше лопатки, и застряла где-то в правом лёгком, которое затем спалось. Мне сказали, что моё сердце временно остановилось на месте происшествия, но я мало что помню об этом.

На ранних этапах восстановления у меня были проблемы с подвижностью правой руки и кисти. Тогда казалось, что сквозное ранение ноги было незначительным по сравнению с этим, но оно имело более долгосрочные последствия, и теперь все сосредоточились именно на нём.

Моя мама не была исключением.

«С ногой всё в порядке», — сказал я, и это было почти правдой. «Со мной всё в порядке». Полагаю, это тоже было почти правдой.

«О, хорошо», — сказала она. Ещё одна пауза, а затем прерывистый смешок.

«Ты что-нибудь конкретно хотела, дорогая? Просто я сейчас занята. На следующей неделе церковный праздник, и я готовлю партию пирожных с патокой».

Я представляла её себе, размытое пятно напряжённой деятельности, на высокой кухне их георгианского дома в дорогом районе Чешира. Она уговаривала, запугивала и в конце концов уговорила моего отца установить кухню Smallbone of Devizes на заказ лет десять назад. Я была подростком, но до сих пор помнила хаос и волнение, сопровождавшие переход от уродства 1950-х годов к просторам столешниц из голубого жемчужного гранита и шкафов из белёного дуба под целым рядом галогенных ламп.

Она правила своим сверкающим царством, как самый темпераментный знаменитый шеф-повар, создавая великолепные блюда, приготовление которых, казалось, подводило ее настолько близко к грани нервного истощения, что это лишало ее удовольствия от их употребления.

«Кстати о пирожных», — прямо сказал я, игнорируя внезапное замешательство на лице Паркера, — «что-нибудь слышно сегодня от моего отца?»

«Твой отец?» — неопределённо спросила мама, словно мы обсуждали случайного знакомого. «Не думаю, дорогая. Он сейчас, э-э, в отъезде».

Я подавила вздох. До выхода на пенсию годом ранее моя мать работала местным мировым судьёй, и, вопреки распространённой сатире, она была далека от

Неуклюжая картина сельской судебной системы, которую так часто изображали. Сейчас трудно поверить, что когда-то её хвалили и одновременно боялись за острый ум.

«О, да?» — сказал я. «Сбежать с женщиной помоложе?»

«Ну, правда », — сказала мама, но в ее голосе было больше скованности, чем тепла.

«Он на медицинской конференции. Ты же знаешь, как часто его в последнее время вызывают читать лекции». Она снова замолчала, чувствуя себя неловко, но лгать она всегда умела плохо. «Я… я разговаривала с ним только вчера. Он передаёт привет».

Я услышал тихий звук на заднем плане на ее конце провода и сказал:

«Извините, я не знал, что у вас гости».

«Ч-что? Ой, нет, просто радио, дорогая. Я собиралась послушать шестичасовые новости, когда ты позвонила. В любом случае, мне пора. Всё начинает накаляться».

«Я позвоню тебе завтра», — сказал я.

«Нет, не делай этого», — быстро сказала мама. «Ко мне придут гости на ужин, и мне понадобится целый день, чтобы подготовиться. Ты же не помнишь Хетерингтонов, правда?»

«Да… да, я так думаю», — сказала я, и в моём голосе прозвучали лёгкие нотки разочарования. «Ну, в таком случае, мама, лучше я предоставлю тебе это».

«Да, хорошо», — слабо сказала мама, явно испытывая облегчение от моего скорого отъезда. «Спасибо, что нашёл время позвонить, Чарли. Мы, знаешь ли, редко тебя видим в последнее время».

«Знаю», — сказал я и закончил разговор. Я на мгновение застыл, глядя на поверхность стола, словно будущее в конце концов проявится в узоре его волокон.

«Ух ты, похоже, она очень напряженная дама», — сказала Паркер.

«Я бы не придавал этому слишком большого значения, — сказал Шон. — Она всегда звучит так, будто находится на грани нервного срыва».

Я подняла взгляд. «Она в беде».

Билл хмыкнул. «Как ты догадался об этом, обсуждая выпечку?»

Я повернулась и холодно посмотрела на него. «Потому что моя мама ни за что не стала бы печь пирожные за неделю до того, как они понадобятся. Она перфекционистка, и они бы зачерствели».

Хрюканье Билла перешло во фырканье. Он откинул стул назад и встал, словно больше не мог заставить себя сидеть и смотреть на эту чушь. Я позволил ему…

полдюжины шагов.

«Не говоря уже о том, что мой отец ни разу не передал мне привет за двадцать семь лет, она назвала меня Чарли», — тихо сказал я. «Она никогда этого не делает».

— просто ненавидит это имя. Они оба его ненавидят. Дома я всегда была Шарлоттой, вплоть до того момента, как пошла в армию. Она как-то сказала мне, что ничто так не напоминает ей обо мне-солдате, как это имя.

«То есть вы думаете, что она пытается как-то намекнуть на вашу военную карьеру? А потом замечание о том, что вы редко виделись», — сказал Паркер. Он никогда не делал записей, и его воспоминания были практически безупречными.

«Вы считаете, это может указывать на то, что ей нужна такая помощь?»

«Возможно», — пожал я плечами. «Но самым решающим аргументом было то, что она упомянула Хетерингтонов», — сказал я. Билл остановился и обернулся почти помимо своей воли. «Хетерингтоны ни за что не пойдут завтра вечером на ужин к моей маме».

«Верно», — сказал Билл. «Ещё одна загадочная подсказка?»

«Ну, они определенно не смогут много есть», — холодно сказал я.

«Учитывая, что они оба уже пять лет как умерли», — я перевёл взгляд с Билла на Паркера, затем на Шона. «Они много лет жили неподалёку от моих родителей. Хорошие люди.

Их застрелили злоумышленники, ворвавшиеся на виллу, где они отдыхали в Турции».

«Значит, это было не радио на заднем плане», — мрачно сказал Паркер.

Я покачала головой. «Она никогда не включает радио, когда готовит — слишком отвлекает», — сказала я. «Сейчас в доме с ней кто-то есть. И я могу только представить, чем они угрожали ей, но мой отец готов был погубить себя, чтобы предотвратить это».