Так возглашали на улицах города — те, разумеется, кому это полагалось, — когда мельничиха и коррехидор, оба на ослицах, сеньор Хуан Лопес на муле и альгвасилы пешкам достигли дверей коррехимьенто.
Двери были заперты.
Можно было подумать, что для правителей, так же как и для управляемых, на сегодня все уже закончилось.
«Скверно!» — подумал Гардунья и несколько раз ударил тяжелым молотком в дверь.
Прошло довольно много времени, но никто не открывал, никто не откликался.
Сенья Фраскита была желтее воска.
Коррехидор успел за это время обгрызть себе все ногти на руках.
Все молчали.
«Бух! Бух! Бух!» — сыпались удары в дверь коррехимьенто; колотили поочередно оба альгвасил а и сеньор Хуан Лопес… И все напрасно! Никто не отвечал! Никто не отворял! Никто не пошевельнулся!
Слышно было лишь, как во дворе со звоном рассыпались струи фонтана.
Каждая минута казалась вечностью.
Наконец, около часу ночи, на втором этаже приоткрылось окошечко, и женский голос спросил:
— Кто там?
— Это голос кормилицы… — прошептал Гардунья.
— Я! — ответил дон Эухенио де Суньига. — Откройте!
Полная тишина.
— А кто это «я»? — отозвалась наконец мамка.
— Разве ты меня не узнаешь? Это я, хозяин!.. Коррехидор!..
Снова молчание.
— Идите себе с богом! — сказала добрая женщина. — Мой хозяин целый час как воротился и лег почивать. Ложитесь и вы. Проспитесь, хмель-то, глядишь, и выйдет вон из головы.
И окошко со стуком захлопнулось.
Сенья Фраскита закрыла лицо руками.
— Мамка! — завопил, выйдя из себя, коррехидор. — Ты разве не слышишь, что я приказываю тебе отворить? Ты разве не слышишь, что это я? Хочешь, чтоб и тебя повесили?
Окошко снова отворилось.
— Да что ж это такое?.. — сказала кормилица. — Кто это так буянит?
— Это я, коррехидор!
— Полно молоть вздор! Я же сказала, что еще двенадцати не было, а уж сеньор коррехидор воротился домой… Я своими собственными глазами видела, как он заперся на половине у госпожи! Шутки вы со мной шутите, что ли?.. Ладно, обождите!.. Сейчас я вам покажу!..
Тут дверь распахнулась, и целая орава слуг и прихлебателей, вооруженных палками, набросилась на стоявших у входа.
— А ну-ка! Где он — тот, кто выдает себя за коррехидора? — в бешенстве кричали они. — Где этот буян? Где этот пьяница?
И пошла такая кутерьма, что никто ничего не мог разобрать, ибо улица была погружена во тьму; однако немало палочных ударов пришлось на долю коррехидора, Гардуньи, сеньора Хуана Лопеса и Тоньюэло.
Это были уже вторые побои, которые дону Эухенио де Суньига довелось принять за время его ночных похождений, не считая купанья у мельницы.
Сенья Фраскита, стоявшая в стороне от этой свалки, первый раз в жизни плакала…
— Лукас! Лукас! — шептала она. — И ты мог усомниться во мне! И ты мог обнимать другую! Ах, горю нашему помочь нельзя!