Треугольная шляпа

Глава XXXV Приказ победительницы

В это время в зал вернулись коррехидор и дядюшка Лукас, одетые каждый в свое платье.

— Теперь разберемся в том, что касается непосредственно меня! — сказал достославный дон Эухенио де Суньига.

Стукнув два раза жезлом об пол, чтобы набраться сил, словно некий чиновный Антей, который чувствует себя слабым, пока не коснется земли своим символом власти, он обратился к жене с неописуемой важностью и напыщенностью:

— Мерседита, я жду твоих объяснений…

Между тем мельничиха встала и в знак примирения так ущипнула дядюшку Лукаса, что у того потемнело в глазах.

Коррехидор остолбенел, наблюдая эту молчаливую сцену: он никак не мог уяснить себе столь беспричинное примирение. Кисло улыбаясь, он снова обратился к жене:

— Сеньора! Все уже объяснились, за исключением нас с вами. Рассейте мои сомнения… Я требую этого как супруг и коррехидор!

И он снова стукнул жезлом об пол.

— Так вы уходите? — воскликнула донья Мерседес, приближаясь к сенье Фраските и не обращая внимания на дона Эухенио. — Ну что ж, идите и не беспокойтесь: это происшествие не будет иметь никаких последствий… Роза! Посвети им. Идите с богом, дядюшка Лукас!

— Ну, нет! — вмешался Суньига. — Дядюшка Лукас отсюда не уйдет! Лукас останется под арестом, пока я не узнаю всей правды! Эй, альгвасилы! Именем короля!..

Ни один из служителей не поспешил на зов дона Эухенио. Все смотрели на коррехидоршу.

— Это мы еще посмотрим!.. Сейчас же отпусти их! — сказала она, наступая на своего супруга и изысканно предлагая всем удалиться, — то есть, кивнув головой, приподняв пальчиками платье, она присела в грациозном реверансе, который был тогда в моде и назывался торжественным.

— Но я… Но ты… Но мы… Но они… — мямлил старикашка, цепляясь за платье своей жены и мешая ей докончить столь изящно начатый поклон.

Все было напрасно. Никто не обращал внимания на его милость!

Как только все посторонние удалились и в зале остались лишь рассорившиеся супруги, коррехидорша удостоила наконец своего мужа ответом, но тон у нее при этом был такой, каким, вероятно, говорила царица всея Руси, меча громы и молнии на опального министра и приказывая ему удалиться в Сибирь на вечное поселение.

— Проживи ты хоть тысячу лет, все равно не узнаешь, что произошло сегодня ночью в моей спальне… Если бы ты сам тут был, как это тебе полагалось, у тебя не было бы надобности спрашивать о случившемся. Меня же с этих пор ничто и никогда не заставит потакать твоим прихотям. Я тебя презираю настолько, что, не будь ты отцом моих детей, я сию же секунду вышвырнула бы тебя с балкона, а уж к себе в спальню я тебя не пушу никогда!.. Спокойной ночи, кабальеро!

Произнося эти слова, которые дон Эухенио выслушал покорно, ибо наедине с женой он всегда держался робко, сеньора проследовала в кабинет, а из кабинета в спальню и заперла за собой дверь. Бедняга коррехидор, оставшись один посреди зала, с беспримерным цинизмом пробормотал сквозь десны (за неимением зубов):

— Ну-с, сеньор, не думал я так легко отделаться! Гардунья подыщет мне замену.