Тревожная ночь - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Марк Семенович Ефетов (ПРИКЛЮЧЕНИЯ КОЛИ ПЕРЕПЕЛКИНА) #2

ПРИКЛЮЧЕНИЯ КОЛИ ПЕРЕПЕЛКИНА

1. ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ

Однажды меня вызвал редактор и молча протянул письмо. Я прочитал:

«Дорогая редакция!

Пишет вам бывший ученик школы в станице Солнечной на Кубани Перепелкин Николай. Когда я учился в школе, то думал, что буду комбайнером. Я хотел работать. Но я сделал некрасивый поступок и теперь не знаю, как мне быть: оставаться работать здесь, где я уже работал помощником комбайнера, или уехать на другую работу, потому что мне стыдно из-за своего поступка. У меня образование 10 классов нашей школы-десятилетки в станице Солнечной. А техника в этой станице очень хорошая. В другую ехать не хочется.

Посоветуйте: как быть?

Если вы приедете к нам в станицу, поймете, почему я не хочу уезжать. А оставаться тоже стыдно.

С приветом Коля Перепелкин».

…Я приехал в станицу Солнечную и познакомился с Колей Перепелкиным — таким рослым парнем, что большинство людей было ему по плечо. Острижен Коля под бокс, лицо загорелое, черные глаза блестят из-под густых бровей и свесившегося на лоб чуба. Одет он был в пеструю ковбойку.

Как только я спросил о Коле в Солнечной, мне сразу же показали домик Перепелкиных. Колю хорошо знали в станице. Он был как бы знаменитостью. И в первый день приезда и позже я не раз слышал, как о нем говорили: «Перепелкин? Как же, знаем. Это тот, что Красноштана раскрыл». Вспоминая об этом, смеялись.

Но расскажу все по порядку.

2. НА ТОКУ

Ток — самое горячее место в страдную пору, когда убирают урожай. Если хлеб скосили и не обмолотили (это когда на поле работает не комбайн, а косилка), на току идет молотьба: грохочет молотилка, золотистая пыль от зерна летит над землей. Здесь же, на току, зерно сушат, очищают, сортируют и взвешивают.

В первые годы после войны в станице Солнечной не было механических весов, и взвешивали зерно вручную.

Представь себе носилки, у которых вместо ложа глубокий ящик. Шестьдесят ящиков приходилось перевешивать из каждой подводы, несколько сот ящиков из автомашины. Работа была тяжелой, и времени на нее уходило уйма. Когда пошли по степям комбайны, потекло зерно из бункера в автомашины стремительным потоком, весы на току оказались узким местом.

— Давай шевелись! — кричали с автомашин, выстроившихся в очередь к весам.

А у весов и без того «шевелились». Колхозницы плюхали на весы ящики-носилки, относили их, опрокидывали, чуть не бегом возвращались к автомашине, с которой насыпали в ящик новую порцию зерна.

Но как ни бегай, а сто-двести раз взвесить ящик с зерном — на это нужно немало времени!

Устроили тогда спаренные весы. Соединили двое десятичных весов одной платформой. На эту платформу въезжала телега с зерном, прозванная бестаркой. Пустую телегу взвесили раз и навсегда. Из полученного веса телеги с зерном вычитали вес пустой телеги. Так взвешивалось зерно. И не надо было теперь насыпать, опоражнивать, перетаскивать тяжелые ящики.

3. ГОСУДАРСТВЕННЫЙ КОНТРОЛЕР

В станице Солнечной весовщик — самая популярная специальность у школьников, которые помогают колхозу в горячие дни уборки.

Почему?

Во-первых, потому, что работа эта сезонная и горячие дни уборочной страды совпадают со школьными каникулами.

А во-вторых, потому, что весовщикам не нужна большая физическая сила, а нужно лишь умение быстро и точно считать.

В станице Солнечной с начала летних каникул открывались обычно специальные курсы весовщиков. Коля Перепелкин тоже окончил такие курсы и получил звание весовщика — государственного контролера. Он очень этим гордился и даже хвастал где мог.

А вышло-то все не так, как ему думалось.

Был в Солнечном колхозе агроном по фамилии Среда. Этот Среда был прямой противоположностью председателю колхоза Каляге — человеку решительному и смелому.

— Э, Дмитрий Акимович, а не слишком ли вы размахнулись? — сказал Среда Каляге, когда тот решил полностью доверить работу весовщиков школьникам Солнечного, а Перепелкина назначить среди них старшим. — Це ж дети! А весовщик — фигура. А дите — оно всегда дите. Просчитаются…

— Не согласен, — сказал Каляга. — Способный и в пятнадцать лет становится головой, а бестолочь и в сорок — молодой.

Среда принял это на свой счет и страшно обиделся.

— Это что ж получается? Мне вот как раз, к примеру, сорок!

Каляга, чтобы сгладить неловкость, сказал:

— Давайте вашего счетовода, которого вы вчера рекомендовали в весовщики. Где он?

Вот тут-то и выплыла фигура Красноштана — колхозного счетовода. Среда напирал на то, что Федор Пантелеймонович (так зовут Красноштана) сейчас свободен. Он зимой болел, правление соседнего колхоза «Рассвет» заменило Красноштана другим счетоводом — Марией Ивановной. А сейчас Федор Пантелеймонович поправился и находится в полной форме — дай только работу.

Среда положил перед Калягой на стол анкету счетовода, похлопал по ней ладонью и сказал:

— Добрый мужик! Федор Пантелеймонович Красноштан!

Ну как тут не взять на работу человека! Каляга взял. А потом раскаялся. И потому раскаялся, что анкету прочитал, а лично с человеком не познакомился.

Заглянем и мы в анкету.

4. АНКЕТА

Красноштан Федор Пантелеймонович. Из незаможних крестьян. Это значит: родители были бедняки. Хорошо. Окончил семь групп девятилетки — тоже козырь: грамотный. (Это в первые годы нашего государства была такая школа — девятилетка.) Опять же стаж работы: десять лет счетоводом в колхозе. Жена есть? Есть. Дети есть? Есть. Медали? Есть — за доблестный труд. Чего же более? Это вам не ученик, который прошел двухнедельные курсы весовщиков и научился на счетах щелкать костяшками. Сче-то-вод. Фигура!

Короче говоря, Федор Пантелеймонович приступил к работе старшим весовщиком, а Коля Перепелкин, девочки и мальчики, что с ним кончали курсы, попали под его начало.

Бухгалтер колхоза предложил Красноштану, когда тот пришел оформляться весовщиком, посещать двухнедельные курсы весовщиков, которые в тот вечер начинали занятия.

— Смешно! — ответил ему Красноштан. — Набрали детский сад и хотите среди него посадить за парту специалиста со стажем. Я же десять лет держал в руках всю финансовую часть колхоза-миллионера! Меня в районе знают…

Так и не пошел Красноштан на курсы.

…Федор Пантелеймонович соорудил себе на току нечто вроде балдахина, принес из дому креслице и уселся в нем перед весами.

Вот там-то предколхоза Каляга и увидел впервые Красноштана. У счетовода лицо точно плохая дорога после дождя — все в колеях. Крупный нос точно из красной глины вылеплен. Волосы с проседью, подстрижены ежиком, как у гоголевского городничего.

— Хорошо устроились, — сказал Каляга, кивнув в сторону балдахина. — С удобствами!

— А как же? Я не школьник, чтоб воробьем на жердочке сидеть.

— Весы десятичные знаете? — спросил Каляга.

— Сче-то-вод!

— Это я знаю, — Каляга качнул коромысло весов. — Я спрашиваю о весах.

— У меня десятилетний стаж, — с обидой в голосе ответил Красноштан. — Я специалист! Имею благодарности. Хотите, принесу? Обо мне в районной газете заметка была. Имеется вырезка. Могу представить.

— Не надо. Сейчас не до вырезок. Завтра зерно пойдет. Работать надо. До свидания.

Каляга ушел, а Красноштан еще долго возмущался тем, что предколхоза задает человеку вопросы, не заглянув в его анкету. Люди вроде Красноштана привыкли по анкете судить о человеке.

Главное, чтобы в анкете сходились все концы с концами. А что за ней, этого как бы и нет… Анкета. Вот по анкете Красноштан будто бы и не плох. А на поверку — гусь! Гусь ведь и плавает, и летает, и ходит. А если разобраться, плавает плохо, летает скверно, ходит по земле кое-как. Но была бы гусиная анкета, во всех трех графах стояло бы: «Да! Плавает! Летает! Ходит!»

5. КОНЕЦ КРАСНОШТАНА

Две девушки наполнили зерном центнерку и плюхнули ящик-носилки на весы.

Красноштан чуть прищурился, потом облизнул сухие губы и сказал:

— Досыпать!

— Чего? — спросила одна из девушек.

— Говорю, досыпать!

Девушки переглянулись и, ничего не сказав, сняли центнерку с весов, поднесли ее к подводе, досыпали зерна и вторично поставили ее на весы.

— Еще трошки! — приказывает Красноштан.

— Чего?

— Досыпать!

Досыпали еще.

— О! Теперь в самый раз! Коля, запиши: девяносто три килограмма. Давай следующую центнерку. Да побыстрее!

А при взвешивании следующей центнерки все и раскрылось. Красноштан снова приказывал досыпать и даже отсыпать. Девушки бегали туда и сюда, но когда счетовод скомандовал: «В самый раз! Давай следующую!» — Коля спросил:

— А сколько в той?

— Сколько надо! Не твоя забота.

— Нет, моя! — ответил Коля.

Одна из школьниц заглянула в тетрадку:

— Что же это делается?! Люди честные! Опять девяносто три кило! Товарищ Красноштан не работает на коромысле, а поставил весы на стационар. Вот почему он заставляет нас досыпать и отсыпать. Коля, ты как считаешь?

— Я считаю так: не умеешь работать — не берись, — сказал Коля.

— Авторитет подрываешь? — набросился на Колю Красноштан..

— Чей? — спросил Перепелкин.

— Мой! Специалиста!

А Коля вскочил на весы и спрашивает:

— А ну-ка, давайте, Федор Пантелеймонович, взвесьте, сколько во мне при всем моем костюме и башмаках.

— Не буду! — рубанул рукой Красноштан.

— Почему?

— Не положено! Весы на току не для живого веса, а для зерна. Понятно? А ты, школяр, хоть и при костюме, хоть и безо всего можешь в амбулатории взвешиваться на медицинских весах. Так!

— Нет, не так! — сказал Коля. — Хоть вы и счетовод, как сами выразились — фигура, да, видно, на десятичных весах работать не умеете. Вот вы и решили не весы под зерно, а зерно под весы подгонять…

На том и пришел бесславный конец старшему весовщику Федору Пантелеймоновичу Красноштану. Он, конечно, тут же отправился жаловаться, говоря, что с ним сводят личные счеты.

Счастье было в том, что Красноштана уже знали и в районе и в Краснодаре.

Председатель колхоза, когда мы вспомнили об этом случае с Красноштаном, сказал:

— Мы на Кубани считаем, что лодырь бывает зимний и летний. Сейчас поясню. Зимний придет на работу — его и не раскусишь: шуба, шапка, шарф, варежки. Его и не видно. Только щеки надутые да важная осанка. Они-то и путают. Пока, знаете, размотает он всю свою маскировку, только тогда и выяснится: да, это лодырь! Летний лодырь — тот проще: все равно, что человек в трусах и маечке, — весь на виду, как этот вот, на плакате.

Каляга кивнул на плакат. На плакате была изображена уборка урожая, а в холодке с ромашкой в руке лежал лодырь. Под плакатом подпись: «Тит, иди молотить!» — «Брюхо болит!»

— Такого, — продолжал Каляга, — сразу раскусывают и в первый же день выгоняют.

Я спросил:

— Какой же лодырь Красноштан?

— Он, конечно, подделывался под зимнего. Специалиста из себя разыгрывал, кутался в разные одежды. Только он летний. И в этом нам повезло. И сколько их — зимних, еще не распутанных. Беда с ними… Хотя я думаю, что у нас на току их сейчас нет ни одного. Сами посмотрите.

6. РАЗГОВОР С КАЛЯГОЙ

Школьников, которые, получив аттестат зрелости, нигде не работали и не учились, в станице Солнечной называли «Мама, дай на кино!».

Коля Перепелкин не пошел по их пути. Он стал работать старшим весовщиком. Но это теперь его не радовало. Он мечтал о том времени, когда уйдет из-под навеса для весов и поднимется по железной лесенке под другой навес — на высоком-высоком мостике, плывущем над полями.

Окончив десятый класс школы станицы Солнечной, Коля подал заявление в колхоз, где написал о том, что его всю жизнь привлекала работа комбайнера, о том, что он обязуется убрать рекордное количество гектаров и просит дать ему комбайн и широкое поле, чтобы было где развернуться.

Но Перепелкину не доверили комбайна.

— Все это очень хорошо, — сказал ему Каляга. — Нам нужны образованные люди. У нас нет пока ни одного тракториста и комбайнера со средним образованием. Даже с семилетним! А счетоводами иногда красноштаны работают…

Перепелкину было приятно, что председатель делится с ним своими трудностями. Еще было ему приятно оттого, что у него есть большое преимущество перед колхозными механизаторами — образование. О председателе подумал: «Заманивает», — и сказал:

— Кто же они, ваши трактористы и комбайнеры? Недоучки?

— Нет! — ответил Каляга, барабаня пальцами по настольному стеклу. — Зачем такие слова о людях, на которых вся работа держится? Только учились они прямо на поле, в работе учились. А вы, молодой человек, знаете, что это значит?

Перепелкин молчал.

Каляга продолжал:

— Вот, для примера, возьмите тракториста Панькова. Он, можно сказать, первый парень во всей станице: и гармонист и частушечник.

— Слыхал, — небрежно сказал Коля. — Хороводы водит. Самодеятельность…

— Других чернить — не значит себя украшать, — оборвал его Каляга. — Панькова у нас называют королем хлебных полей. Это очень сложная штука — знать назубок трактор до последнего винтика, водить машину точно по борозде, да еще с прицепами сеялок. От прицепа до креслица тракториста два десятка шагов. А путь этот не прост. Без знаний, без теории технику освоить, ох, как трудно! Необразованный человек сотни раз ошибается, пока найдет правильное решение. Времена меняются. Соха — это соха. А комбайн — целая фабрика на колесах…

— Вот я и хочу… — прервал Калягу Перепелкин.

— Минуточку! Хотеть мало. Надо еще мочь. Я говорил о практиках, которые не имели теоретической подготовки. А у вас нет никакой практической. Это тоже не годится. Весы — это не комбайн.

— Так что же, может, вы меня заставите подвозить на телеге горючее?

— Заставлять не собираемся, а поработать на подсобных работах придется. К технике приглядитесь, выберите, что больше по душе. И я надеюсь, станете механизатором. А может, и инженером… Слыхали пословицу: «Больше науки — умнее руки»?

Перепелкин поднялся.

— Я подумаю…

— Дело ваше, — сказал Каляга и протянул ему на прощанье руку.

7. КОМБАЙНЕР КУСТОВ ЗНАКОМИТСЯ С КОЛЕЙ ПЕРЕПЕЛКИНЫМ

В страдную пору, в горячие дни уборки, каждая пара рук в большой цене. И вот, минуя Калягу, Перепелкин попал на колхозный ток с бригадой школьников, которые помогали убирать урожай.

Нет, он не просто помогал убирать! Он прямо-таки поражал всех своей изобретательностью и энтузиазмом!

На первом же молодежном собрании Перепелкин взял слово. Он смело критиковал порядки на току: и то плохо и это нехорошо; дескать, и зерноочистки можно улучшить и порядки наладить. Все слушали его со вниманием: ведь это он, Перепелкин, «разоблачил» Красноштана.

Собрание проходило вечером. К молодежи подошли механизаторы и среди них Кузьма Ильич Кустов — знаменитый комбайнер Солнечной.

— Что же это получается? — с запалом говорил Коля. — При движении комбайна поперек Твердовского склона, — при этом он протянул руку в сторону обрыва, — основная масса зерна собирается на одной стороне решета первой очистки, а часть решета остается незагруженной. И вот что мы имеем, товарищи. Мы имеем потери зерна, которое не успевает просеиваться и уходит вместе с половой. Если комбайн идет на подъем, зерно с решета быстро скатывается на заднюю часть решета. Когда же агрегат движется по спуску, перегружается передняя часть решета.

Кустов пододвинулся ближе: вихрастый паренек в клетчатой ковбойке заинтересовал его.

Кто-то из ребят крикнул Перепелкину:

— Говори, говори!

— Что мы, посторонние люди? Мы все будущие механизаторы. И урожай нам дорог.

— Правильно! — выкрикнул Кузьма Ильич.

Он стоял уже в первом ряду, напротив Перепелкина, и глаза их встретились.

— Так вот, — с жаром продолжал Перепелкин, — я, товарищи, много думал, как бы устранить эти потери. Ведь мы учили основы механики. Вот и надо применить знания на деле. У меня есть, товарищи, чертеж приспособления, которое состоит из двух балансов и системы рычагов. Это приспособление автоматически переводит решето в горизонтальное положение при любых кренах комбайна. И никакой Твердовский склон нам будет не страшен.

— Давай сюда твой чертеж! — сказал Кустов, шагнув вперед.

Коля передал чертеж Кустову.

8. КОЛЯ ХИТРИТ

Нет на свете ничего страшнее вынужденного безделья. К счастью, в нашей стране люди не знают безработицы.

Если ты мечтаешь вести поезда, если хочешь лечить людей, если тебя тянет к тончайшим станкам или прельщает профессия комбайнера, тракториста, летчика, учителя — любая из тысяч профессий, — пути тебе не заказаны. Найди только свое призвание. И лучше всего искать его не в справочнике для поступающих в вуз, а в работе. Ведь есть же такие школьники, которые говорят: «Хочу быть доктором», — потому только, что дядя у них знаменитый медик. А разве мало девочек, которые мечтают быть актрисами? Или мальчиков, мечтающих о работе изобретателя? Но дело-то в том, что у знаменитого дяди-медика или хорошей актрисы талант сочетается с упорством. И чтобы стать инженером-изобретателем, надо прежде узнать «душу» машины.

Проверь себя в работе: поработай санитаркой, медсестрой, посмотри, как работают врачи. А то на первой же операции грохнешься в обморок при виде крови. И выяснится, что в доктора ты не годишься.

Так же и в инженерной профессии. Пойди на завод, поработай у станка, приглядись к машинам. Испытай себя. Техника — область огромная, интереснейшая и труднейшая, и вряд ли ты станешь спорить, если я скажу: лучше быть талантливым техником, чем посредственным актером.

Так вот, испытай себя в практической работе, чтобы избежать разочарования в профессии.

Если бы так поступали все выпускники школ, вряд ли у нас встречались бы люди, которые говорят: «Неинтересная у меня работа».

Коля Перепелкин твердо знал, кем он хочет быть. Ему снился мостик комбайна, штурвальное колесо, рычаг гудка. Он твердо решил стать комбайнером. С Калягой не вышло — значит, надо заслужить доверие комбайнера, уговорить взять к себе на машину. Конечно, вначале штурвальным. А потом можно и самому стать командиром всего агрегата.

Коля знал: все комбайнеры станицы Солнечной озабочены тем, что уклоны на местности мешают нормальной работе уборочного агрегата. Это первая беда. А вторая — в том, что надвигаются ненастные дни, а дожди заставляют полегать хлеба. Сквозь полегшие зерновые культуры пробиваются сорняки — донник и осот, и тогда даже лучшие комбайнеры не вырабатывают нормы.

И Коля Перепелкин стал думать над приспособлением для уборки хлеба комбайном на склонах. В библиотеке колхоза он перерыл все справочники, но о работе комбайна на склонах ничего не нашлось.

Огорченный неудачей, задумавшись, сидел в библиотеке Коля Перепелкин. Он уже хотел было «повернуть оглобли», но тут ему попалась картинка на обложке журнала «Техника — молодежи»: трактор, работающий на крутом склоне горы.

Коля развернул журнал и прочитал интересную заметку о том, что, оказывается, не один Твердовский обрыв мешает хлеборобам. В нашей стране есть немало земельных участков, расположенных в гористых местностях. И приходится трактористу все время следить, чтобы трактор не вилял, и поворачивать машину в сторону подъема.

«Можно не сомневаться, — сообщалось в заметке, — что советские конструкторы создадут в ближайшее время специальные тракторы для освоения обширных горных районов нашей страны». О комбайнах в заметке не было ни слова.

«Ну что ж, — решил Коля, — поищу еще».

Глаза Перепелкина блуждали по полкам: «Комбайн», «Комбайновая уборка», «Кавказ»… Перепелкин взял эту книгу, перелистал: горы, водопады, ущелья, моря…

Вспомнились уроки географии. В географии для седьмого класса о Кавказе сказано, что здесь многочисленные глубокие долины рек и речек, балки и овраги расчленили поверхность Ставропольской возвышенности на отдельные плоскогорья.

Ну да, конечно! Вот где обязательно должны быть приспособления для уборки на склонах. На Кавказе!

Коля перебирал на полке книги. Хорошо, когда напал на след, нашел нить, тянешь ее, идешь к цели и знаешь — дойдешь. Обязательно дойдешь!

Дошел-таки и Перепелкин! Вот она, нужная книга: «Опыт работы комбайнеров Грузинской ССР». Комбайнеры пишут о своем опыте работы в нагорных районах. А вот и чертеж приспособления. Это приспособление можно изготовить в любой мастерской при самых незначительных затратах.

Перепелкин побежал домой за готовальней. Дорогой он думал так:

«Чертеж я скопирую за полчаса. Эту книгу о грузинских комбайнерах никто, конечно, не читал. Посмотрим, что скажет Каляга, когда комбайнеры скажут ему: «Перепелкин всех нас переплюнул! Нашел способ без потерь комбайновать на уклоне». Вспомнит тогда предколхоза свои слова: «Хотеть мало. Надо еще мочь».

9. НАЧАЛО ДРУЖБЫ

Но вернемся к комбайнеру Кустову. Это он второй год держал и никому не отдавал красный вымпел на своем комбайне.

Кузьма Ильич Кустов достиг всего, о чем, казалось бы, мог мечтать человек: мастерства в своем деле, почета, славы и любви со стороны окружающих.

Хотя простоять от зари до зари на мостике комбайна не так-то легко, а штурвал весь день поворачивать — руки, ноги затекут. В страдную пору так работают комбайнеры. Только никто от этой работы еще не заболевал, а крепче становился. Так и с Кустовым было. Ему за пятьдесят, а дают сорок. Про него в Солнечной говорят: «Наш Кузьма, если комбайн станет, сам его потянет — силен». А силу эту ему работа дала. Всем она его наградила: и здоровьем, и почетом, и деньгами.

Успокоиться бы Кустову, почить на лаврах. Ан нет!

…Перед началом уборки у знатного комбайнера Кустова был обычно период, который можно сравнить с затишьем перед боем. Комбайн в полном порядке, вся команда степного корабля наготове. Горючее завезено — только была бы команда: «Заводи моторы!» Однако по состоянию хлебов можно поручиться, что команда эта будет дана не раньше, чем через два-три дня. Вот и отдыхать бы перед горячими днями страдной поры. Но Кустов использовал это время по-другому.

Рано, чуть свет, он отправлялся в рисовый совхоз и приезжал оттуда поздно вечером. Жена ахала и охала:

— Где же это ты, Кузьма, промок? Дождя будто в нашей округе нема.

— Рис, — отвечал Кустов, — воду любит.

Жена не понимала: зачем знатному комбайнеру рис, когда он по уборке пшеницы идет первым?

А выяснилось все позднее — в самый разгар страдной поры. Оказывается, ездил Кустов к рисоводам за наукой. Люди считали, что Кустов сам давно не учится, а только других учит. Из Сибири, с Украины, из Крыма и с Алтая ехали к нему за наукой. А вот поди ж ты, самому Кустову тоже науки не хватало.

Правда, комбайн Кустов изучил так, что ночью, без света умел снять и поставить любую деталь. Машину свою, как говорится, знал назубок: всегда может определить, чем она «заболела», и быстро ее исправить.

Многому научил Кустова опыт прожитых лет. Если он скажет: «Быть дождю», — не сомневайся, так оно и будет.

Нередко сам предколхоза Каляга спрашивал у Кустова совета.

Учились у него умению работать и молодые механизаторы. Но вот появились новые сложные машины, и не было дня, чтобы Кузьма Ильич не запнулся. Здесь и знания геометрии были нужны и уменье читать чертежи.

Эх, наука, наука! Легко она дается смолоду. А упустил время, принялся науку осваивать, когда уже седина в волосах, трудненько приходится. Вот почему знатный комбайнер Кустов всей душой потянулся к Коле Перепелкину. У Коли не только знания, но и выдумка, изобретательность. Вон какие чертежи сделал! Вон какое придумал! И уже на следующий день после памятной встречи Коля работал на комбайне помощником Кузьмы Ильича Кустова и не спускал глаз с льющегося в бункер потока пшеницы.

10. БАЛАШНИК РЕЖЕТ БЕЗ НОЖА

Помощник комбайнера — должность невеликая. Но помощник помощнику рознь. Есть у комбайнеров помощники, которых называют «пассажирами». Катаются они на комбайне, выполняют всякие подсобные работы.

У Коли было по-другому. Кустов видел, что Коля горит желанием взяться за штурвал, что все детали комбайна он рассматривает критически: а нельзя ли тут что-нибудь изменить, улучшить? — что работа для него — самое дорогое. И опытный комбайнер сделал все, чтобы подготовить своего молодого помощника к самостоятельной работе. Штурвала он ему пока что не давал, говорил, что так и комбайн сломать можно, но ответственные задания давал. Например, на остановке прицепить брезентовое полотно или заправить мотор горючим. Когда Коля выполнял эти поручения, Кустов стоял где-то поблизости, делал вид, что дал парню полную самостоятельность, а сам поглядывал в его сторону. И Коля старался изо всех сил.

— Кузьма Ильич, рация готова! — сказала, подбежав к комбайну, Оля, копнильщица.

Кустов торопливо зашагал к белому домику, возле которого на столе стояла рация. Но, видимо, сегодня в ней что-то было не в порядке. За добрую сотню метров Коля слышал, как, надрываясь, кричал Кузьма Ильич, разговаривая с механиком:

— Балашник? Балашник? Ты меня слышишь?.. Завтра с утра переходим на Твердовский обрыв. Если не сделаешь приспособления для работы на уклоне, зарежешь без ножа! Говорю: зарежешь… Понял?.. Резать! Ножом! А это без ножа зарезать? Понял?.. Делай точно по чертежу. Чертил мой помощник. Изобретатель. Спе-ци-а-лист… Понял?.. Перехожу на прием.

Коля положил гаечный ключ, которым привертывал шурупы, и приложил ладонь к уху, чтобы лучше слышать. Балашник что-то говорил, Кустов слушал, но до Перепелкина ни одного слова не долетало.

…В тот день начала портиться погода. Ведь был же прогноз на дождь! Однообразные серые облака затянули все небо до самого горизонта.

Кустов торопился. Свой быстрый темп он передал всей команде агрегата. Штурвальный, хотя уже руки болели до самых плеч, не выпускал ни на миг колеса. Тракторист Паньков ходко вел машину. Коля стоял у бункера и следил, как подается зерно, как мчится золотой поток по парусиновому рукаву в автомашину. Грузовики подходили вовремя: наполнится бункер, а машина тут как тут. Запоздай — и зерно польется через край… Но Коля не зевал, кричал: «Сто-ой!»

И все же пришлось прекратить работу на полчаса раньше.

Бункер был полон зерном до краев, а очередной машины не видно. Остановился трактор.

Между тем надвигались сумерки. В тот день из-за сплошных обложных туч стемнело часа на два раньше обычного.

Кустов дернул рукоятку свистка. Кустов гудел, а машины все не было.

— Кончился наш день! — сказал Кузьма Ильич и безнадежно махнул рукой.

За ужином в «таборе», как называли комбайнеры стан бригады, Кустов ворчал:

— Режет меня этот Балашник. Без ножа режет. Придется опять работать на уклоне без приспособления. А ведь оно уже придумано и чертежи готовы!

Он положил ложку на клеенку, поднялся и крупными шагами стал ходить вокруг стола. Потом подошел к Перепелкину и положил свои большие руки ему на плечи.

— Нашел! — сказал Кустов. — Есть выход!

11. БЕЗВОЗВРАТНАЯ ПОТЕРЯ

В том, что придумал Кузьма Ильич, не было ничего необычного. Он решил отправиться на мотоцикле в мастерские, поторопить Балашника с изготовлением приспособления. «Утром, — рассчитал Кустов, — вернусь в стан часов в десять-одиннадцать. А Коля, как рассветет, разберет решета, подготовит их к установке своего приспособления. И пусть без меня начинают работать. Штурвальный будет за комбайнера. (Кустов уже доверял ему эту работу.) А у штурвала постоит Перепелкин. Скосят небольшой участок ровного поля, а к тому времени, когда подойдут к обрыву, я привезу приспособления».

Что ж, план был разумным, если бы не было в нем одного «но». Ведь приспособление-то для работы на уклоне Коля не придумал, а, попросту говоря, «слизал» из книжки грузинских механизаторов. А ведь каждому школьнику известно, что списанное впрок не идет. Спросят тебя на тему, которую ты блестяще выполнил письменно, а ты ни бе, ни ме. Ты не выполнил письменную работу, а скатал ее у товарища. И грош цена твоим знаниям. Ты обманул учителя, но прежде всего обманул самого себя: лишил себя знаний.

То же случилось и с Перепелкиным. Нужно было ему сказать Кустову: «Обманул я вас, Кузьма Ильич. Не мое это приспособление, не мой чертеж. Не поручайте мне готовить решета. Разобрать-то я их разберу, а вот собрать вряд ли сумею…»

Нет! Не сказал этого Коля. Он уже видел себя за штурвалом комбайна. Трактор полным ходом идет по скошенной дорожке. Хлеба кланяются Коле, ложатся под ножи, сыплется зерно, мчатся автомашины. А там, на току, спрашивают: «Кто это так работает? Почему хлеб поступает так быстро и зернышко к зернышку, как на подбор? Что там, на поле, произошло?» А шоферы отвечают: «Ведет агрегат новый комбайнер Перепелкин Николай. Работает на низком срезе, начисто снимает хлеба — артист своего дела. Талант! Мастер!» И дальше летит слава о Коле. В Краснодаре на главной площади на Доске почета рядом с портретом Кузьмы Ильича Кустова вешают портрет Николая Перепелкина.

Мечты! Мечты!

Одумайся, Николай Перепелкин, пока не поздно.

Поздно! Тарахтит вдали мотоцикл: Кустов уехал. Пора спать. Времени до зари немного.

…Хмурое утро, ветреное. Коля поднялся первым, разбудил штурвального и еще в сумерках принялся за работу. Он расстелил на земле большое полотнище брезента, разобрал крепления решет. И в это время по полю пронесся такой ветер, что чуть было не сорвал с земли подстилку со всеми гайками и болтами, которые разложил Коля.

Быть урагану.

Ветер прокатился на шаре перекати-поля по главной Колхозной улице станицы Солнечной и понесся, понесся вперед уже на такой скорости, что не догнать ветра ни Кустову на мотоцикле, ни председателю колхоза на «газике». Скорее скорого поезда мчится ветер, а может, и скорее пассажирского самолета.

И такую пыль ветер в степи поднял, что закрылось солнце и стало так темно, что в станице куры забрались опять на насест, решив, видно, что наступил вечер.

Ах, ветер, ветер! Перестань, озорной, перестань, буйный, перестань, бешеный!

К комбайну подошла автомашина. Копнильщица Оля стоит у бункера. Пора начинать работу, а этот хлопец застыл, точно в памятник обратился.

Стоит Коля Перепелкин на коленях перед кустом брезента и смотрит на высыпанные гайки и болты, винты и пружинки. «Нет, нельзя, — думает Оля, — задачу решает. Тут торопиться нельзя. Можно сбить с мысли. Изобретатель!»

Ветер не только по полю гуляет, он и в небе власть захватил. Оседлал тучку — грязную, рваную, всю в лохмотьях, серо-фиолетового цвета, и ну ее к земле пригибать! Тучка разнесчастная к самой земле пригнулась, летит, вот-вот не выдержит — разрыдается.

Что тогда делать?

Погибнет зерно.

Понимаешь ли ты это, Коля Перепелкин? Сознаешь ли свою ответственность? Ведь это ты работу задерживаешь! Быстрые у тебя руки и стараешься ты изо всех сил, да все равно ничего у тебя не выйдет. Никогда ты не собирал зерноочистку комбайна, не изобретал к ней приспособлений, и теперь тебе разобранного не собрать. Не знал ты мудрую поговорку о том, что, прежде чем войти, подумай, как выйти.

Спрашивает тракторист:

— Заводить мотор?

Коля отвечает:

— Погодите.

— Эй, хлопец, работать пора! Что там мудруешь?

— Сейчас. Погодите, — отвечает Коля.

Штурвальный только головой качает: «Изобретатель! Ему и помочь нельзя… Мудрует… Кустов приказал не мешать».

Стоит поле нескошенное, просится: «Скоси меня, а то от дождя погибну!»

Ветер завихрил пшеницу, спутал тяжелые колосья, скрутил их, точно в снопы. Торопится Коля, хочет обогнать ветер, поскорее собрать решета, взойти на мостик и скомандовать, как капитан на корабле: «Полный вперед!» Да разве решишь задачу, если не знаешь правил, по которым она составлена? Нет, не решишь! Как ветра в поле не обогнать! Уж тень от тучи бежит, скользит над деревьями рощицы, цепляется за их верхушки, вот перейдет мостик и будет здесь.

Торопись, Перепелкин! Думай быстрей, Николай! Вспомни уроки, когда ты знакомился с комбайном, «по косточкам» разбирал машину. Время не ждет!

Время! Хорошо сказал о нем поэт Роберт Бернс. Лучше и не скажешь:

Дорого вовремя время.

Времени много и мало.

Долгое время не время,

Если оно миновало…

Ты ведь, Перепелкин, мог сегодня утром и не разбирать решета, да побоялся, что засмеют. А теперь плохо твое дело! Упустил ты время. А ведь найти можно любую утерянную вещь, потерянное время — никогда.

12. КРУТОЙ РАЗГОВОР

В то самое утро, когда Коля мучился подле разобранного решета комбайна, между комбайнером Кустовым и механиком Балашником произошел такой разговор:

Кустов. И долго еще ты будешь мариновать мое приспособление к уборке на склонах?

Балашник. Твое?

Кустов. Моего помощника. Какая разница?

Балашник. Вот не думал, что у тебя помощник грузин.

Кустов. Какой грузин? Это Перепелкин Коля! Школьник наш, солнечновский.

Балашник. И говоришь, что он не грузин?

Кустов. Вот привязался! Грузин да грузин. Да он…

Балашник. Арап.

Кустов. Что?!

Балашник. Жулик!

Кустов. Кто?

Балашник. Да твой Куропаткин! Ученик и помощник.

Кустов. Перепелкин. А ну, объясни!

Балашник. Могу. Хоть ты и опытный комбайнер, а обдурил тебя мальчишка. В Грузии много земель, которые расположены на склонах гор. Ну, а ты же сам знаешь, что при работе комбайна на участке, имеющем уклон всего в пять градусов, потеря зерна составляет примерно десять процентов. И причину знаешь: при работе комбайна на неровной местности нарушается режим работы решета — масса нормально не обрабатывается, и потому…

Кустов. Ты мне лекцию не читай. Ты скажи, почему Перепелкин арап и жулик? Слышишь?

Балашник. Слышу! Не глухой. Объясню. Чертеж этот был напечатан в книге, которая рассказывает про опыт грузинских механизаторов. А твой Куропаткин…

Кустов. Перепелкин!

Балашник. Извиняюсь. Одним словом, твой первейший помощник чертеж из этой книги — как бы это сказать, чтобы тебя не обидеть, — позаимствовал, что ли. И самую эту идею приспособления тоже, это самое, позаимствовал на все сто процентов. Наши ребятки как раз в это время были в нашей библиотеке и еще поражались, какой молодец: маленький чертежик из книги, а как здорово копирует. Твоего этого Куро…

Кустов. Перепелкина!

Балашник. Извиняюсь. Твоего Перепелкина чуть было за инженера не приняли. Думали, что он выполняет какое-нибудь задание Каляги. А он, видишь ли…

Кустов. Хватит! Все ясно. Я с этим новатором-изобретателем поговорю. А приспособление готово?

Балашник. Можешь забирать. Здорово грузины эту штуку придумали…

Вот на этом и кончился разговор знатного комбайнера Кустова со старшим механиком Балашником. А дальше события развивались так.

13. ПОСЛЕ ДОЖДЯ

Хлынул дождь. И какой! Утро сменилось ночью, суша стала водным пространством, будто это было не пшеничное, а рисовое поле.

Коля успел только подхватить брезент с гайками и шурупами, завернуть их кое-как, прижать к груди и бежать в домик бригады.

Ну и дождь! Завихрил, закружил, заломал колосья. Положил их на землю и ну молотить!

Сколько же длился этот ливень?

А кто его знает? Если спросить Колю, он скажет: год. Ему время-то, когда по его вине гибли хлеба, показалось вечностью…

Но дождь прошел быстро. Темно-фиолетовая, будто чернилами наполненная, туча отлетела куда-то вбок, и над хлебами во все лучи засветило солнце. Дождевые капли сразу же показались драгоценными камнями, лужи превратились в зеркала, а крыша домика бригады стала вроде лакированной. И стало не просто жарко, а парко, как в бане. Пар пошел от столов и навесов полевого стана, пар повалил от кузовов автомашин, от брезента, который прикрывал машины. Брезент этот повис, превратился в чашу, до краев наполненную дождевой водой.

Коля стоял в луже, закатав бубликом брюки. Под навесом «табора» дождь не промочил его. Но Оле-копнильщице казалось, что после дождя Коля стал какой-то размытый, ослабленный. Он стоял не шевелясь, а бурные потоки желтой воды обмывали его ноги, как весеннее половодье обмывает быки моста.

— Ко-о-ля! Никола-ай! — закричала Оля, сложив ладони рупором у рта.

Коля не откликнулся. И тогда Оля, шлепая по воде, подошла к нему и, крепко схватив за плечи, тряхнула:

— Ты что?

— Ничего.

— Монумент!

— Что?

— Ничего! — И засмеялась. — Работать надо…

Оля никогда не задумывалась над тем, какой у нее характер — плохой или хороший. Только иногда, столкнувшись с очень скупым человеком, думала, что она добрая, а встретившись с добряком, считала себя скуповатой. Так бывало всегда в тех случаях, когда ее поражали в ком-либо ярко выраженные черты характера. И вот сейчас, почувствовав в Коле растерянность, она ощутила себя смелой и решительной.

— Промок? — спросила Оля.

— Нет. И все части от комбайна сберег. Это главное. Они сухие. Можно собирать.

— Они-то сухие, — усмехнулась Оля, — а ты-то весь какой-то не такой.

Она еще и сама не знала, удастся ли спасти хлеб. Можно ли поднять полегшие хлеба? Но у нее была уверенность, что все обойдется, и думала она примерно так: «Конечно, случилась беда. Но ведь не первый раз во время уборки идет дождь, пусть даже такой сильный. Главное, не опускать руки, не вешать носа, не теряться. Нет такого положения, из которого нельзя было бы найти выход. Надо быть спокойным и, главное, действовать без паники. А вот Коля Перепелкин совсем раскис. Другим ведь был парень до дождя. Совсем другим!»

14. КУЗЬМА ИЛЬИЧ ЕДЕТ!

Не зря Кустов ездил в рисосовхоз. Пригодилась-таки дружба с рисоводами.

Почти ежегодно урожай риса полегает на всех площадях. И вот передовые механизаторы-рисоводы создали специальные приспособления к комбайнам, которые позволяют полностью собирать урожай, несмотря на большую влажность риса. Об этих-то приспособлениях и подумал Каляга, еще когда только предвещали плохую погоду. Известно ведь, что хорошо идет работа у того хозяина, который телегу готовит зимой, а сани — летом…

Оля еще стояла возле Перепелкина, стараясь понять, что с ним произошло, когда по дороге на ток, разбрызгивая грязь, примчался на мотоцикле Кустов.

Казалось чудом, как его мотоцикл не вязнет в жирной земле, а мчится, выбрасывая из-под колес целые фонтаны черной воды.

— Кузьма Ильич едет! — радостно воскликнула Оля.

Перепелкин рванулся было ему навстречу, но потом резко повернулся и вошел в домик бригады.

С Кустовым они встретились в комнате бригадира, где стояли кровать и столик с рацией «Урожай». Кузьма Ильич отвязал от багажника и внес в комнату тяжелый ящик.

— Распакуй, — сказал он Коле, не глядя на него, и вышел из комнаты.

Хорошая земля чернозем, но после сильного дождя ходить по такой земле мука. Вытаскивая сапоги из липкой грязи, Кустов шел к комбайну, стараясь не думать о Перепелкине. Прошедший дождь так взволновал Кустова, что история с Перепелкиным отошла на второй план. Думалось о другом: «Рис убирают и не по такой воде. Но, конечно, одно дело — рис, а другое — ячмень или пшеница…»

Вот они, степные корабли — комбайны, стоят в тех местах, где их застал ливень. Ячменные и пшеничные стебли, которые совсем недавно стояли сплошной стеной, теперь пригнулись к самой земле. Ну как возьмет их машина? Ведь даже роса, бывало, мешала работе комбайнов. А тут прошел ливень. Полегли плашмя колосья, налитые добрым, тяжелым зерном. И это зерно вот-вот смешается с грязью, зароется в разжиженную землю, и тогда… Тогда пиши акт: «По метеорологическим условиям и не зависящим от колхоза причинам убрать урожай в количестве, которое было определено на корню, не представлялось возможным…»

Неужели так оно и будет?

Комбайнеру Кустову и раньше доводилось убирать полегшие хлеба. Но такого ливня он не помнит за всю свою комбайнерскую двадцатилетнюю практику. Казалось, все водопады обрушились на землю. Заглохли моторы комбайнов, которые успели начать работу. Мутная вода бурными потоками неслась по земле, заливая колеса тракторов и комбайнов, вырывая с корнем пшеницу.

Теперь дождь будет не скоро. В самый раз начинать уборку. Но как ее начнешь, когда решета сняты? Когда разобраны механизмы комбайновой очистки?

И вот уже бежит по мокрому полю Перепелкин. В руках у него большой и, видимо, тяжелый узел. Лицо у Коли красное, на лбу и щеках капли пота и грязной воды, которая бежит из-под ног к самому лицу.

— Кузьма Ильич! Кузьма Ильич!

Коля подбежал к комбайнеру и, не переводя духа, выпалил:

— Я обманул вас!

Сказал Перепелкин три слова, а больше и не надо.

— Давай работать! — Кустов взял у Коли из рук брезентовый узел и полез в комбайн…

Кустов «повел» Перепелкина в самое «нутро» комбайна. Коля и не думал, что в этой машине так мудро все приспособлено, что отодвинь только одну решетку, поверни рычаг, и можно достать любой узел, можно проникнуть в самый отдаленный угол огромного агрегата.

Когда Коля очнулся от первого изумления, он начал спрашивать Кустова: «А это что за рычаги? Для чего тут решетка? А что это такое, а что то?»

Теперь Коле Перепелкину стало ясно, что он совсем не знал комбайна. Он щупал маслянистые части машины, которая была теперь перед ним вся как на ладони.

Кустов между тем взял в руки молоток на длинной рукоятке и принялся ударять им по металлическим частям комбайна. «Дзинь-блям, блям-бум, бум-бум», — звонко отзывалось железо. И вдруг на удар молотка железо отозвалось без звона.

Кустов сказал:

— Слышал, Коля, как глухо отозвалось железо? Здесь трещина в рычаге. Надо сменить рычаг! — Он быстро отвинтил гайки, передав их Перепелкину.

Коля выполнял все более и более ответственные поручения комбайнера, а под конец осмотра всей машины Кустов сказал:

— Теперь ставь свои решета и приспособления.

И сердце Коли сделало несколько лишних ударов. Перепелкину стало жарко. Ведь Кузьма Ильич сказал Коле: «свои приспособления».

Ставить приспособления было трудно. Сюда ли этот болт? Туда ли эту раму? Кустова поблизости не было. Он пошел к трактористу… Помогал Коле только чертеж.

Когда Коля установил приспособление для работы на уклоне, он поднялся на мостик комбайна и закричал:

— Кузьма Ильич! Готово!

15. «ЭТО ГРУЗИНЫ…»

Конечно, это очень не просто — косить полегший хлеб. В этих случаях Кустов старался идти поперек полегания, как бы против шерсти, и притом на самом низком срезе. А при этом должно быть особое чутье: чуть малейшая неровность почвы — верти штурвал, поднимай ножи.

Когда кончили косить на обрыве, Перепелкин спросил Кустова:

— Ну, как оно получилось?

— Собрали будто бы все, — сказал Кузьма Ильич. — И потерь нет. А то зачем же было возиться с приспособлением?.. — Он запнулся, посмотрел на Колю и на стоящих рядом копнильщиц.

Перепелкин не выдержал этого взгляда и опустил голову.

— Так вот, — продолжал Кустов, — Коля Перепелкин помог нам хорошо убрать хлеба на склоне. Помог тем, что предложил чертеж хорошего приспособления.

— Это грузины, — тихо сказал Николай.

— Знаю. — Кустов подошел к Перепелкину и сказал тоже тихо, так, что только Николай его слышал: — Знаю. Но я не знал, что у грузинских механизаторов есть такое приспособление. А ты не знал, что лучше всегда говорить правду. Теперь знаешь. Так я говорю?

— Так, — сказал Перепелкин.

На этом можно было бы и кончить рассказ о злоключениях паренька из станицы Солнечной — Коли Перепелкина, если бы с ним через некоторое время не произошла еще одна история.

16. БЕДА НЕ ЗА ГОРАМИ

Дожди сменились жарой. Да какой!

Каляга приехал в соседний колхоз «Рассвет», где снова работал младшим счетоводом неудавшийся весовщик Красноштан, и вошел в здание правления.

— Здравствуйте! — сказал Каляга. Федор Пантелеймонович даже не повернулся: он скручивал цигарку из газетной бумаги. Вся его фигура даже со спины выражала сосредоточенность.

— Здоровеньки булы!

— Председателя не видели?

— Не. Мне некогда. Заявки вот, — Красноштан махнул рукой, в которой была цигарка, и просыпал из нее махорку на стол. — Видите, сколько заявок. Писать надо. А когда?

Каляга вышел. Он пересек ток, миновал пожарную доску, на которой висел одинокий багор, и пошел прямо к комбайну. Дорогой он несколько раз пригибался к земле, проверял работу комбайнеров. Дмитрий Акимович думал при этом: «В колхозе «Рассвет» хорошо люди работают. С азартом. Хлеба взяты под самый корешок — поле не скошено, а словно побрито».

Сзади затарахтел мотоцикл, обдав Калягу пылью.

Дмитрий Акимович чихнул и замахал руками, отгоняя облако пыли, словно тучу назойливых мух.

Мотоцикл пронесся стремительно. Вот его уже за пылью и не видно и не слышно, но зато сильнее стал доноситься рокот комбайна.

«Что это он?» — подумал Каляга.

Действительно, комбайн тарахтел и трещал, словно мотоцикл. Обычно же гул работающего комбайна напоминает ритмичный рокот самолета.

Каляга поравнялся с идущим к нему комбайном на прицепе у трактора. Трактор шел на всем газу. За комбайном на соломокопнителе мелькали руки женщин. Моторы работали на всю мощность, аж искры летели!

Доводилось ли вам видеть гонки мотоциклистов? Машины мчатся на огромных скоростях, водители не сидят в седле, а будто лежат ничком, моторы трещат вовсю. И все сделано для того, чтобы выжать из машины самую большую скорость. Во время гонок мотоциклистов это оправдано. Но при работе на комбайнах…

— Портнов! — закричал Каляга. — Стой! Сто-ой!

Куда там! Весь агрегат — трактор, комбайн и копнитель — пронесся мимо Дмитрия Акимовича в грохоте и пыли. Никто не услышал крика Каляги.

И Дмитрий Акимович понял, почему так трещали комбайн и трактор. В страдную пору на выхлопных трубах двигателя комбайна и, трактора обычно устанавливают специальные искрогасители: они-то, как глушители, смягчают шум мотора.

На комбайне Портнова искрогасителей не было. А ведь сухой хлеб на корню да такие же сухие солома и полова легко воспламеняются.

Пожар в поле в сухую погоду очень опасен. Чтобы не допустить «красного петуха», строгие правила уборки хлебов требуют: обязательно устанавливать искрогасители, тщательно очищать выхлопные трубы, после работы отводить машины на опаханные участки — ведь вспаханная земля не загорится, как сухая стерня.

Много еще есть мудрых советов в противопожарных правилах для токов и полей, на которых идет уборка. И тут, пожалуй, Каляге надо было разыскать председателя колхоза «Рассвет» и сказать ему, что лодырь Красноштан никак не может осилить простую вещь: выписать заявки на искрогасители, что комбайнер Портнов нарушает противопожарные правила, работая без этих гасителей. Ведь Каляга человек опытный, бывалый. Он-то знает, что все это может привести к большой беде.

Нет! Не разыскал Дмитрий Акимович председателя, не предупредил его, не образумил. Может быть, при этом Каляге пришла в голову плохая пословица: «Моя хата с краю». Кто знает? А беда была не за горами…

Докашивали последние делянки. Коля Перепелкин, закончив работу с Кустовым, перешел к комбайнеру Портнову, который не успевал разделаться с отведенным ему участком.

К Портнову Колю назначил Каляга, а Кустов дал парню самую лучшую рекомендацию. Историю с чертежом Коле простили. Все видели, что Коля работал старательно, только и думал, как бы ему все порученное выполнить получше, вину свою загладить. В этом он был прямой противоположностью Портнова.

Коля Перепелкин стоит обычно у рулевого колеса точно из бронзы вылитый. Переводит рукоятки штурвала быстро, точно. Чуть заметное движение руки, и, глядишь, повернулся штурвал, приподняты ножи комбайна и гладко обстрижен холмик, что попался на пути. Не было такого, чтобы Перепелкин прозевал даже маленькую горушку или низинку.

Портнов прикидывал в уме, сколько же скошено за день. И выходило: маловато. Вот и подумал Портнов о том, что через час надо включить фары, а в темноте, хочешь не хочешь, скорость придется сбавлять.

«Вот бы этот оставшийся квадрат поскорее убрать!» — подумал Портнов и крутанул в воздухе рукой, показывая штурвальному, что, дескать, надо работать быстрее, а потом просигналил трактористу Шкварикову прибавить газ.

Загудел мотор, рванул вперед, точно пришпоренный конь, из выхлопной трубы вырвался пучок вертлявых искр, и взвилось пламя к самому мостику комбайна.

Пожар!..

Когда нет искрогасителя, нет никакой гарантии, что полова с пылью не загорятся у сильно накалившейся выхлопной трубы. Так оно и случилось.

Сначала бледные языки пламени, точно светлые змейки, побежали по стерне. Без шума, без запаха бегут эти предательские огоньки. А потом вдруг взвился в небо высокий сноп пламени. Раздался треск, точно на огромной сковородке жарили пышки, не жалея масла. И сразу же разнесся запах гари.

Горел нескошенный хлеб. Обуглившиеся зерна пшеницы пулями вылетали из колосьев. Загорелся блестящий, точно шелковый, промасленный комбинезон Шкварикова. Тракторист остановил трактор, соскочил на землю и ну кататься! Погасил на себе пламя, бросился к трактору, повел комбайн прочь от огня.

Куда там! Разве в море сухой пшеницы убежишь от огня? Длинные языки пламени подбираются к копнителю, огонь полыхает вокруг комбайна, бежит по хлебам, бушует, рвется к небу.

Беда!

Спрыгнул Портнов с мостика прямо в жнивье и побежал что есть духу. Однако не растерялся штурвальный Перепелкин.

Увидев огонь, Коля сорвал с комбайна огнетушитель и бросился к огню, туда, где стерня соединялась с нескошенным хлебом. Струя вспененной жидкости ударила по пламени и точно подрезала его ножом. Пламя упало.

А копнильщица размотала тем временем большой брезент. Он был грязный, дырявый. Видимо, им уже не раз тушили огонь.

Эх, не припас Портнов лучшего брезента! А ведь мог сделать это. Надо было побеспокоиться, сходить на склад. Наверное, подумал: «Денег за это не платят…»

Копнильщица стала накрывать брезентом огонь, но пламя вырывалось из дыр.

От едкого дыма болели глаза, слезы текли по щекам копнильщицы. Но это было к лучшему: слезы оберегали от огня ресницы.

Подбежал тракторист Шквариков. Высоко поднимая ноги, он ступал по брезенту, подминал огонь, давил его.

Тушили огонь молча. Опасность заставляла двигаться быстро, действовать четко.

Но огнетушитель оказался неполным. Пенистая жидкость то вырывалась, то застревала. Из красного баллона вырывались хрипы. Эх, были бы лопаты! Накопать бы земли, засыпать дыры в брезенте, перекрыть бы землею дорогу огню. Но лопат нет. Только завтра обещал Красноштан оформить заявки на лопаты. Завтра!..

Пока удалось погасить огонь только с одной, подветренной стороны комбайна. И это было правильно. Начни они гасить с другой стороны, ветер перенес бы пламя на комбайн и на трактор. Сгорели бы машины, взорвались бы баки с горючим…

Тракторист Паньков пахал соседнее поле, когда увидел огонь. «Хлеб горит! Пожар!!!» Паньков повернул трактор и пошел на нем к огню.

Комбайнер Портнов бежал от огня, а тракторист Паньков мчался к огню. Благо у нового трактора были навесные плуги. Повернул Паньков рычаг, поднял лемехи плуга и покатил безо всякой задержки. Новый трактор на резиновых шинах бежит, что твоя автомашина. Уже обдает Панькова жаром, уже дым ест глаза, пот течет по лицу. Ветер гонит пламя, а впереди пламени дым.

Страшно? Страшно. Но стремление спасти урожай сильнее страха.

Вот уж подкатил Паньков к перешейку, повернул трактор боком к пламени, опустил лемехи и ну пахать прямо по хлебу!

Берегись, Паньков! Комбинезон-то на тебе промасленный, вмиг загорится. И не заметишь.

Смотри, Паньков, как бы дым тебя не обкурил да с трактора не сбросил. Одуреешь от дыма, угоришь, не встанешь. Сгоришь — в уголек превратишься!

Гляди, Паньков, как бы бак с бензином не взорвался!

Могли эти слова остановить Панькова, да не слышал он их. В его сознании было одно только слово:

«Хлеб! Хлеб! Хлеб!»

Глубокие борозды вздыбленной земли — сырой, жирной, черной — преградили путь пламени. Только что бушевало пламя, а уже село у пластов свежей вспашки. Осунулся огонь и… погас.

А в это время по ту сторону комбайна Коля Перепелкин, тракторист Шквариков и копнильщица продолжали бороться с огнем. Уже задымился брезент. Что делать? Голыми руками огонь не погасишь. Тут долго раздумывать времени нет. Коля сорвал с себя рубашку и бросился к огню. Не подоспей тут Шквариков, плохо пришлось бы Перепелкину. С огнем шутить нельзя.

Шквариков накинул на «кратер», из которого бушевало пламя, брезент. Он сорвал его над штурвалом. Но язычки пламени все-таки выскакивали сбоку.

Коля рубашкой начал лупить их с остервенением. Ковбойка дымилась, нестерпимо жгло руки, а Коля все бил по огню.

Так его, так! И огонь оказался побежденным. У Коли Перепелкина глаза без ресниц, черные брови стали рыжими, сгорели волосы на руках. Больно рукам.

Вон бежит копнильщица от комбайна, прижав к груди, как ребенка, аптечку.

— Не трогай руки, Коля! Не трогай!

Смазала обожженные места мазью, и боль сразу же стала утихать. Значит, не сильно прижгло. Быстро заживет.

И Паньков уже тут как тут. Соскочил со своего трактора «Беларусь» и как ни в чем не бывало притронулся рукой к кепочке:

— Здравствуйте!

— Здоровеньки булы!

— О це дило!

— Не кажи!

И смеется копнильщица. Смеется Коля Перепелкин, растопырив руки, по локти вымазанные мазью. Смеется Паньков. А потом спрашивает: