Тревожная ночь

КОЛЛЕГИ

На рейде южного курортного города, где почти все дома были профсоюзными домами отдыха, стояли вместе «Родина» и «Гарри Стоун». Первый был плавучим сине-белым холодильником. В его трюмах висели туши, покрытые изморозью, и высились пирамиды из ящиков яиц и бочек с маслом.

«Гарри Стоун», хотя и был обычным грузовиком, казался ярче своего соседа. У этого иностранца краски будто соперничали между собой. Мачты и борта, скамейки и спасательные круги — все было пестрым, ярким, разноцветным. И флаг на корме «Гарри Стоуна» был полосатый, как тент, и многозвездным, как платье эстрадной певицы.

Рядом с «Гарри Стоуном» «Родина» терялась, сливаясь с небом и морем.

Команды двух пароходов вместе ходили по городу, щелкали духовыми ружьями в тире, танцевали в баре, а иногда ругались за пивом. Но в общем проводили время дружно, потому что и те и другие были матросами с бугристыми от мозолей руками и лицами, обветренными штормами многих морей и океанов.

В жару, когда на море был полный штиль и на горизонте небо сливалось с водой, в углу бухты на липких камнях моряки загорали. Полосатые тельняшки лежали на скале, а фиолетовые русалки, парусные корабли и пышноголовые пальмы красовались на загорелой груди и на мускулистых руках купающихся…

Сегодня тут, у приморских скал, купались двое. У этих моряков не было татуировок, и это как-то роднило их.

Первым, цепляясь за скользкие камни, выбрался на берег светловолосый моряк. Внешне он был такой русский, что могло показаться странным — он ли это крикнул товарищу по-английски:

— Вылезай, Джон!

Джон ответил по-русски, но с сильным акцентом:

— Чичас, Ванья!

Иностранец подплыл к заливчику в скалах, где ветер чуть-чуть рябил воду, и ухватился за большой зеленый камень. Ваня лежал на животе, свесив вниз руки. Джон потянулся к протянутой руке, но подвела коварная плесень. Руки сорвались, и он полетел вниз.

«Бултых!» — всплеснулась вода, и широкие круги разошлись по зеленоватой поверхности моря.

— Хэлло! — крикнул Ваня, сложив ладони рупором.

Джон не выплывал. Только студенистая медуза появилась на поверхности моря.

— Эй, Джон! Дружище! — крикнул Ваня и, прикрыв ладонью глаза от солнца, посмотрел вниз, в темную глубину. Потом, оттолкнувшись, как пружина, описал в воздухе дугу и прыгнул в воду.

Море кажется темным только сверху, когда смотришь с берега, озаренного ярким солнцем. Так же с освещенной улицы и комната кажется темной. А войдешь в нее — и светло.

Погружаясь в воду, Ваня раскрыл глаза и осмотрелся вокруг. Вот он, Джон, сидит на дне, свесив голову, уткнувшись подбородком в грудь.

Подхватив Джона левой рукой, Ваня сильными взмахами правой руки проплыл камни и вытащил матроса на берег. Теперь только Ваня увидел кровь, сбегавшую медленной струйкой по рыжим волосам и бледному лицу иностранца. Неосторожный пловец был в обмороке.

— Эй, дядя! — услышал Ваня за своей спиной.

Он обернулся. Парнишка лет двенадцати в облепивших его мокрых трусах карабкался на скалу.

— Погодите, дядя, я помогу.

Через минуту мальчик — худой и черный, как индиец, — поднимал и опускал руки Джона. В это время Ваня нажимал матросу на грудь и командовал:

— Так, парень! Шире руки! Еще! Давай теперь ко мне.

Мальчишка так энергично помогал приводить в чувство Джона, что за две-три минуты обсох и теперь уже лоснился не от воды, а от пота.

Иностранец глубоко вздохнул и широко раскрыл глаза. Ваня, разорвав свою рубаху, стал бинтовать ему голову.

— Ну как, браток? Очухался?

Джон молчал. Он слышал, что делается вокруг, видел, как сквозь туман, Ваню и мальчика, но говорить не мог.

Ваня стал на колени, взял руку Джона за запястье и, нагнувшись, приложил ухо к его груди.

Губы иностранца были лиловыми, глаза он снова закрыл, дышал часто, порывисто, с посвистом.

— Эй, парень, — сказал Ваня, — а ну, бегом вон туда, видишь? — он протянул руку на вершину скалы. — Хватай мои брюки и куртку и мигом сюда. Понял?

Мальчик, не ответив, побежал изо всех сил.

Теперь Ваня быстро-быстро похлопывал рыжеволосого моряка по левой стороне груди. Казалось, он хотел растормошить его сердце, не дать ему остановиться.

Когда мальчишка принес брюки и куртку, Ваня достал из кармана ключ и сказал ему:

— А теперь, парень, беги на «Родину», скажи, что прислал Кравченко. Понял?

— Понял! На «Родину». Кравченко.

— Пусть этим ключом откроют мою каюту и возьмут чемоданчик. Он там на тумбочке. И бегом сюда с чемоданчиком. Понял?

Ваня снова наклонился к Джону. И без того бледное веснушчатое лицо иностранца стало совсем белым. Казалось, он умирал.

Ваня крикнул вслед убегавшему парню:

— Эй! Скажи, чтобы взяли запасную иглу.

Парень не остановился, не повернулся, только поднял руку, показав этим, что услышал. Мелькали его загорелые ноги и светлые пятки.

Ваня между тем снова склонился над Джоном и стал его массировать. Со стороны могло показаться, что он хочет его оживить таинственными движениями чародея.

А спустя полчаса, когда Ваня потирал ваткой руку Джона в том месте, куда он сделал ему шприцем укол, иностранец раскрыл глаза. Его первым словом было: «Зпасибо». Но после первого же слова Джон стал горячо благодарить Ваню по-английски. А потом спросил, откуда у простого матроса знания медицины.

— Вы, как настоящий врач, приводили меня в чувство, — сказал Джон. — Только, мне кажется, обошлось бы без шприца. В таких случаях лучше всего нашатырный спирт. Три капли на вату. Да? Вы улыбаетесь. Нет, правда! Вы врач или матрос?

— Я и тот и другой, — сказал Ваня.

— Судовой врач?

— Нет.

— А кто же вы?

— Я был матросом на «Родине». Три года назад поступил на медицинский. А в летние каникулы приехал к товарищам на мой пароход.

— А деньги? — спросил Джон.

Он встал и мял в руках фуражку. Очевидно, разговор волновал его.

— Какие деньги? О каких деньгах вы говорите?

— Деньги, — повторил Джон. — Понимаете? Чтобы учиться, надо же кушать!

— Да, да! — Ваня утвердительно кивнул головой. — Понял, понял. Садитесь, Джон. Вы еще слабы. Я вам все объясню. Я получаю стипендию от государства. Это не так-то много, но хватает на время ученья. А живу в общежитии. Понятно?

— И вы, матрос, стали врачом?

— Да! Джон, сядьте же, сядьте. Вы бледный. У вас снова будет обморок.

Джон молча смотрел себе под ноги. Он говорил теперь медленно, как бы с трудом подбирая слова, не поднимая глаз на своего собеседника.

— Я ваш коллега, Ванья. У нас одинаковая специальность и разная судьба.

Иностранец, казалось, забыл, что Ваня спас ему жизнь. Он говорил раздраженно и почти грубо.

— Не спрашивайте, не удивляйтесь! Мне тяжело понять, как матрос может стать врачом. А вы-то совсем не поймете, как врач становится матросом. Вы же не знаете, что значит полгода, год, два искать работу, постоянно думать о том, на что завтра жить, понимать, что ты никому не нужен, если у тебя нет денег на свою лечебницу или хотя бы на кабинет, на обстановку, на дорогой костюм. А, — он махнул рукой, — что говорить? Вы не поймете меня!

Джон сделал два шага, повернулся и сказал:

— Если вам когда-нибудь придется тянуть в лотерее тысячу пустых билетов на один выигрыш — с работой, вы поймете меня.

Мальчик стоял тут же, слушал все, но ничего не понимал, кроме одного: иностранцу плохо.

Мальчик подошел к нему и сказал:

— Дяденька, обопритесь о мое плечо, вам легче будет идти. А то опять грохнетесь. Ну?

Но Джон — то ли он не понял мальчика, то ли не захотел понять — быстро пошел прочь к волнолому, за которым стоял пестрый «Гарри Стоун» борт о борт к сине-белому пароходу «Родина».