Тревожная ночь

1. НУЖНА СРОЧНАЯ ОПЕРАЦИЯ

Девочка Маня тяжело заболела. У нее был дифтерит. Маня откинула одеяло — так было ей жарко — и заплакала:

— Пить хочу!

А пить Мане было больно: горло при каждом глотке будто ножом резало.

Всю ночь Манина мама просидела у кровати дочки. Ведь Маня была маленькой: ей исполнилось только три года.

Утром пришел доктор. Засунул Мане в рот чайную ложечку, постукал молоточком, послушал в трубку и сказал:

— Немедленно в больницу!

А Маня уже не плакала. Только хрипела. Горло будто пробками забито — дышать стало трудно.

Мать Мани руками всплеснула:

— Как же ехать? Поезд через три часа только. — И заплакала.

— Слезами горю не поможешь, — сказал доктор. — Одевайте вашу девочку. Выйдем на пути. Может быть, посчастливится как-нибудь до больницы добраться. Дело серьезное. Надо операцию делать. Девочка задохнуться может.

Через две минуты доктор и мама; с больной дочкой стояли у переезда железной дороги. Здесь редко проходили поезда, и ждать надо было три часа. Но вот вдалеке на рельсах показалась черная точка.

— Что это? — Манина мама тронула доктора за рукав.

— Не знаю. Только не поезд…

К переезду быстро катила дрезина — маленькая вагонетка с моторчиком.

Доктор размотал клетчатый шарф, который был у него на шее, и стал им размахивать, как флагом.

Дрезина остановилась.

— Скорее! — сказал доктор. — Нужна срочная операция. Возьмите девочку. Везите ее на станцию Узел, а оттуда в больницу.

Дрезина покатила дальше с мамой и Маней. Через полчаса из-за поворота показалась станция Узел.

2. КОМАНДИР ДВИЖЕНИЯ ПОЕЗДОВ

В тот день на станции Узел была «пробка». Так говорят железнодорожники, когда на путях скопляется много поездов. На Узел подходили все новые и новые составы, но не было для них свободных путей — всюду уже стояли поезда.

Вот почему еще ночью начальник железной дороги Чухнин вызвал на станцию Узел лучшего диспетчера Рогаткина. Рогаткин работал на другой станции, но вызвали его на Узел потому, что тут нужен был особенно хороший диспетчер.

Диспетчер командует движением поездов. Без его приказания ни один поезд, ни один паровоз, ни даже маленькая дрезина не могут отойти от станции или переменить направление.

Так на перекрестке регулирует движение автомобилей и пешеходов милиционер. Но милиционера всем видно. Хотя не всегда. Бывает и так, что регулировщик уличного движения сидит в застекленной будочке где-нибудь сбоку на тротуаре, а водители автомашин и пешеходы видят только разноцветные сигналы светофора, который переключается из этой будочки. Самого же регулировщика они не видят.

Диспетчер сидит в комнате, в которую вход строжайше запрещен. Комната эта может показаться волшебной: в ней много голосов — они спорят, требуют, приказывают, — а сидит здесь один только человек — диспетчер.

Как же так?

Диспетчер работает один. Мешать ему нельзя. А разговаривает он по железнодорожному телефону со множеством людей и их ответы слышит в рупор.

Вспомни экзамен. Тебе задают задачу, и за сорок пять минут ты должен ее решить. Можно ли в эти минуты отвлекаться, разговаривать с посторонними людьми, глядеть по сторонам? Можно, чтобы кто-либо заходил к тебе в класс, пока ты будешь решать задачу? А ведь у диспетчера дело еще сложнее. Ему иногда за минуту несколько задач надо решить. И обязательно правильно, без остатка. Он буквально в несколько секунд решает, какой поезд пропустить, как лучше скомбинировать, чтобы скорее разгрузить пути, отправить побольше составов, рассосать «пробку».

А если диспетчер ошибется?

Ошибка может привести к крушению поезда.

И вот хотя никого в комнате у диспетчера нет, и вход к нему запрещен, и окна, и стены, и пол, и потолок не пропускают звуков, а все равно в диспетчерской шумно: разные голоса спорят, требуют, просят, настаивают. С целой толпой людей разговаривает диспетчер по железнодорожному телефону, который называется селектором. Разговаривает властно, по-командирски. Как только раздается его голос, все голоса утихают. А потом по очереди вступают вновь.

3. ПРИКАЗ НАДО ВЫПОЛНИТЬ

В диспетчерской, куда пришел Рогаткин, было светло и уютно. Широкие листы бумаги пестрели на столе разноцветными линиями графика. Эти линии обозначали пути, по которым шли поезда.

Слева от диспетчера лежали резинки, справа — карандаши. Впереди стояли громкоговоритель, часы, телефон.

Рогаткин пришел за несколько минут до срока передачи дежурства. Он всегда делал так, чтобы изучить положение на участке.

— Ну как? — спросил Рогаткин у диспетчера, склонившегося над графиком.

— Плохо, Петр Степанович! Зашиваемся. — Диспетчер забегал пальцами по листу. — Вот они, составы, стоят в затылок друг другу. Расшивать надо.

Рогаткин, близоруко прищурив глаза, посмотрел на график. Действительно, положение казалось безвыходным. Вечер — самое трудное время у диспетчера. Разъезжаются и служащие и рабочие с предприятий, заводы отгружают вагоны с дневной продукцией. Все новые и новые линии чертит на графике диспетчер. Хорошо, если линии идут прямо, как телеграфные провода. А там, глядишь, застопорился поезд, опоздал. Согнулась линия, стала поперек графика и все дело испортила. Наскакивают линии одна на другую, вихляют в сторону, и график весь в зигзагах — вкривь и вкось, как тетрадка ленивого ученика…

Диспетчер сдал смену и вышел.

Рогаткин остался один. Привычным движением провел он ладонью по графику, как бы желая на ощупь изучить расположение поездов. Левую ногу он положил на педаль. Педалью этой он регулировал разговор по селектору: прижмет ногу — его слушают, отпустит — он слушает.

Рогаткин взял остро отточенный карандаш, вызвал все станции своего участка и сказал:

— Диспетчер Рогаткин принял дежурство по движению поездов.

Рогаткин любил напряженную обстановку диспетчерской, в которой время измеряется секундами. Склонившись над графиком, он изучал положение, как командир изучает расположение войск на карте перед боем.

Рупор на разные голоса сообщал об отправлении поездов. Рогаткин по селектору соединялся со станциями, торопил составителей поездов, подгонял дежурных.

Разграфленный лист бумаги оживал, и, выпрямляясь, бежали по нему красные и синии линии.

Только начали выпрямляться линии, вот-вот, казалось, Рогаткин избавит станцию от «пробки» — пустит все поезда, а тут позвонили ему и передали приказ начальника дороги Чухнина: вместо пассажирского поезда отправить по главному пути маленькую дрезину.

Рогаткину было очень досадно, что помешали ему отправить пассажирский поезд и заняли пути дрезиной. Но приказ начальника обсуждать нельзя. Приказ надо выполнять.

И Рогаткин сказал в микрофон:

— Отправить дрезину по первому пути.

4. НЕСЧАСТЬЕ

Правильно ли поступил начальник дороги, задержав скорый поезд из-за дрезины? Давай разберемся.

На железнодорожном транспорте существует железный порядок. Все поезда отправляются по старшинству: сначала пассажирские, потом товарные; в первую очередь те, что идут по расписанию, а во вторую — опоздавшие, или, как говорят, выбившиеся из графика.

Почему же вдруг дрезина оказалась главнее всех?

Ведь насчет дрезины с больной девочкой ничего в железнодорожных правилах не сказано. Как же это начальник дороги впереди всех поездов пустил дрезину? Почему он так поступил?

У нас есть наш советский закон, который говорит, что самый ценный капитал для нас не золото, не бриллианты, не деньги, а человек. А в железнодорожных правилах есть пункт, где сказано, что при особых случаях поезда и автодрезины можно пускать вне всякой очереди.

Вот начальник дороги и пустил дрезину с больной девочкой в самую что ни на есть первую очередь.

Но чтобы выполнить этот приказ, диспетчеру Рогаткину пришлось, ох, как поработать! Он торопил дежурных по станциям и машинистов. В диспетчерскую врывались взволнованные голоса из рупора. Однажды диспетчера позвал особенно громкий голос.

— Диспетчер?

— Я диспетчер!

— Почему не отправляете состав?

— Скоро отправлю!

— Время выходит! — торопили диспетчера.

Рогаткин вызвал к аппарату машиниста и предупредил его, что отправит поезд с опозданием и это опоздание надо нагнать в пути.

— Сможете? — спросил диспетчер.

Машинист подумал и ответил:

— Смогу!

Когда на мгновение умолк в диспетчерской рупор, Рогаткин позвонил к себе домой. Но где-то на линии оборвало провода. Это помешало диспетчеру услышать последние слова, сказанные ему в телефон.

А дома у диспетчера Рогаткина произошло несчастье. И он был отрезан от дома. Рогаткину захотелось вырваться из диспетчерской и побежать домой. Но в это время рупор позвал его:

— Диспетчер! Диспетчер! Диспетчер!.. — Казалось, рупор треснет от напряжения.

— Я диспетчер.

Он выслушал дежурного по станции и отдал команду. Он продолжал работать.

5. РАДОСТНАЯ ВЕСТЬ

В это дежурство Рогаткин сумел вывести со станции все поезда и, кроме того, пропустить дрезину. Она ведь тоже занимала пути, и, пока не дошла до больницы, нельзя было отправлять скорый поезд.

В конце дня начальник железной дороги Чухнин позвонил в больницу и узнал, что операция у больной девочки прошла хорошо, опасность миновала. Потом начальник дороги пошел наверх, в служебное помещение вокзала. У двери в диспетчерскую он столкнулся с Рогаткиным. Начальник его остановил:

— Вы диспетчер Рогаткин?

— Я.

— Хорошо, что я застал вас до смены. Я хотел поблагодарить вас за прекрасную работу…

— Простите, — сказал Рогаткин, — я не могу говорить с вами.

— Вы больны?

— Нет. Утром я оставил дочь в очень тяжелом состоянии. Положение было катастрофическое. Я звонил потом с дежурства. Мне сказала соседка, что ее уже нет… Мать к телефону не подошла… Нас разъединили. На проводах лед, очевидно, обрыв…

Говоря это, Рогаткин торопливо шел по коридору, и начальник дороги еле поспевал за ним.

— Постойте, постойте, — сказал начальник. — Не волнуйтесь, ваша дочь вне опасности. Ее доставили на дрезине в больницу. Ей сделали операцию. Я звонил туда только что. Ваша дочь чувствует себя хорошо. Через несколько дней она будет дома.

Чтобы скрыть слезы, Рогаткин подошел к окну.

За двойными рамами приглушенно шумел вокзал. Пробки на станции уже не было. На главном пути отходил скорый. На перроне суетились пассажиры, шла посадка. А дальше — на вторых и третьих путях — отфыркивались стоящие под парами паровозы и весело гудели, как трубы большого оркестра.