Три часа ночи

23

— Vous devez être les italiens. Je suis Marianne[11], — сказала она, пожимая руку моему отцу, который с улыбкой кивнул и представился, тоже назвав лишь свое имя.

Марианна повернулась ко мне и несколько мгновений всматривалась в меня так, будто ей было трудно разобрать, что перед ней за человек. Наконец она протянула руку и мне.

На ней были очки в черной оправе, которая больше подошла бы мужчине, и с толстыми стеклами — очевидно, Марианна имела сильную близорукость. Однако даже эти уродующие лицо очки не могли скрыть иронию в ее умных темных глазах или испортить вид ее длинных, выразительно изогнутых бровей.

— Je suis Antonio, je ne parle pas français[12], — пробормотал я.

— C’est dommage[13], надо выучить. Английский знаешь?

— Да, немножко.

— Хорошо. Но французский ты все равно учи. Что ж, этим вечером мы с вами говорим по-итальянски — мне нужно практиковаться. Если буду делать ошибки, поправляйте.

Отец преподнес Марианне вино, она поблагодарила, сказав, что, хотя «Шатонеф» всегда званый гость в ее доме, нам не следовало так тратиться. С этими словами она отступила от двери и пригласила нас войти.

— Сегодня мы празднуем приезд Адель и Люси из Тулузы. Они мои лучшие подруги — впрочем, с ними вы уже знакомы. Еда слева, напитки справа. Угощайтесь и чувствуйте себя как дома. Надеюсь, магрибская кухня вам понравится.

Мы очутились в просторном помещении, напоминавшем скорее не гостиную, а переоборудованный склад. В воздухе витал сладковатый запах чего-то наподобие ладана, стены были оттенка морской волны, вдоль левой тянулся длинный узкий стол с двумя подсвечниками по краям, уставленный разными яствами, у правой размещался сундук из необработанного дерева, на котором стояли напитки и еще один подсвечник. Прочую меблировку составляли стулья, телевизор, диван со множеством подушек, ковер, стеллаж с книгами и всякими безделушками и стереосистема. Гости, всего человек двадцать, сидели или бродили и болтали.

— Унесу вино на стол. Располагайтесь, — улыбнулась Марианна и зашагала прочь. Я мысленно отметил, что она слукавила — ее итальянский был превосходным.

— Ладно, — произнес папа. — Давай осмотримся и попробуем магрибскую еду.

— Ты раньше такую ел?

— Да. Если она хорошо приготовлена, то это настоящее объедение.

Мы разошлись в разные стороны и принялись изучать обстановку.

В конце зала я увидел застекленную дверь, она вела во дворик с креслами и множеством растений в больших горшках. Во дворике ели, пили и курили другие гости, которые, надо сказать, представляли собой весьма разношерстную компанию.

Среди них были два бородача в рубахах с короткими рукавами, мускулистые, как носильщики (в сущности, они и походили на носильщиков или грузчиков), — они держались за руки и обменивались ласковыми взглядами; очень худая, почти прозрачная белокурая девушка, которая, однако, ела за троих; компания белых и черных парней примерно моих лет — они столпились в самом дальнем углу двора и всем своим видом показывали остальным присутствующим, что те проходят мимо шикарного косяка.

Особенно мое внимание привлек джентльмен лет шестидесяти, в костюме и галстуке, похожий на актера Марти Фельдмана. Сходство было таким разительным, что на миг я решил: в нынешней ситуации возможно все, а значит, это вполне может оказаться сам Фельдман! Я уже собрался подойти к нему, чтобы попросить автограф, сделать комплимент и сказать, что никогда в жизни не смеялся так, как во время просмотра фильма «Молодой Франкенштейн», но вовремя вспомнил, что Марти Фельдман умер годом ранее. Я слышал об этом в новостях.

Из двора я перебрался в кухню, стены которой были выкрашены в охристо-желтый цвет, как на картине Ван Гога. На кухне работала невысокая темнокожая женщина с суровым, если не сказать сварливым выражением лица.

Оглядывая кухню, я заметил над дверью надпись крупными наклонными буквами. Мне понравилось, как черные строчки смотрятся на бирюзовом фоне. Надпись гласила: «Le merveilleux nous enveloppe et nous abreuve comme l’atmosphère; mais nous ne le voyons pas»[14].

— Антонио, привет! Как здорово, что вы с отцом тоже тут, — произнес за моей спиной голос Адель.

Я обернулся, а она прижала меня к себе и поцеловала, будто старого друга, с которым давно не виделась. От Адель пахло шампунем и лосьоном для тела, и она выглядела слегка возбужденной — вероятно, выпила уже не один бокал, а может, курнула косячок. Впрочем, слегка возбужденными выглядели все вокруг. К нам подошла Люси, она тоже обняла меня и поцеловала, и хотя я не забыл, что отец сказал о них с Адель, едва Люси меня коснулась, внутри у меня что-то оборвалось. Невероятное, головокружительное, пьянящее ощущение.

— Ты понимаешь, что тут написано? — спросила у меня Адель.

— Примерно. Некоторые слова не могу перевести. Мы окружены чудесами, но не замечаем их — так?

— Ага. Молодец, знаешь французский! Но ты наверняка голоден. Иди скорее к столу и положи себе еды, там есть из чего выбрать, — подмигнула мне Адель и скрылась вместе с Люси.

Я вернулся в гостиную, взял тарелку, наполнил ее тем, что мне приглянулось, — кускусом, салатом и блинчиками. Налил себе бокал вина и подошел к дивану. Отец уже сидел там и вовсю уплетал угощение.

— Необычная ситуация, правда? — хмыкнул он. Тон отцовского голоса был взволнованным.

— Да у нас с тобой уже два дня одна сплошная необычная ситуация, — ответил я, набивая рот кускусом с курицей.

— Ты прав. Будет о чем вспомнить и рассказать.

Услышав эти слова, я разом сник. Совсем скоро мы будем рассказывать кому-то о том, что с нами сейчас происходит, а значит, все уже почти кончено, но я не хотел, чтобы поездка завершалась, я желал оставаться в этом подвешенном состоянии, на этой грани. Ровно в точке между до и после.

Кот тигрового окраса вошел в гостиную и приблизился к нам такой спокойной походкой, будто встречал нас много раз и знал, что мы не причиним ему ни малейшего вреда. Он замурлыкал — звук напоминал урчание двигателя на малых оборотах.

— Настоящий Стрегатто, — улыбнулся я.

— Стрегатто?

— Кот из «Алисы в Стране чудес».

— A-а, Чеширский кот.

— Он самый. Имя Стрегатто ему дали в мультфильме Уолта Диснея.

— Теперь понял. Привет, Стрегатто, — поздоровался папа тем серьезным тоном, которым говорят чокнутые. Он принялся ласково гладить кота по голове, а кот жмурился и всем видом показывал, что поглаживания ему по душе. Папа допил бокал и закурил.

Мы втроем долго сидели на диване. Периодически я вставал и шел за вином для нас с папой, периодически то же самое делал он. Мы не перебарщивали, однако не сбавляли темп.

Происходящее вокруг напоминало легкую галлюцинацию. Люди, которые бродили мимо нас, присаживались на диван, вставали и снова куда-то исчезали, слонялись по двору или выглядывали из других комнат, казались доброжелательными тенями или дружелюбными призраками.

Мы с папой разговаривали, но, по-моему, нам обоим это давалось с преогромным трудом. Нить беседы то и дело ускользала, слова путались. В какой-то момент в поле моего зрения попали Адель и Люси, нежно чмокающие друг друга в губы.

— Ты был прав, — сказал я отцу. Но он в это время смотрел в другую сторону и не понял, о чем я, а я был не в состоянии что-либо объяснить.

Начался дождь, и гости, болтавшие во дворе, поспешили в дом. К счастью, гостиная была просторной, места хватило всем. Я пытался вступать в диалоги, но у меня ничего не получалось. Время от времени я ощущал головокружение, на несколько мгновений мир вокруг приходил в движение и вращался, точно колесо рулетки. Затем он замедлялся и останавливался, а мне чудилось, будто я вышел на новый уровень то ли осознанности, то ли бессознательности.

Мой взгляд остановился на одном из подсвечников. Воск таял, капал, остывал в воздухе и превращался в длинные сталактиты, которые свешивались с чаши и дотягивались до поверхности стола. Мне подумалось, что в этих удлиненных ветвистых формах сокрыта какая-то тайна, но постичь ее я не мог. Все в мире стало для меня непостижимым. Глаза слипались, я уже был готов провалиться в сон, но тут, на мою удачу, принесли десерты: нугу, пончики с миндалем, выпечку из тонко-тонко раскатанного слоеного теста, нарезанное квадратиками мягкое пирожное с начинкой из чего-то, похожего на айвовое варенье, которое я ел в детстве.

Я уплетал миндально-кунжутную нугу, когда к дивану приблизилась Марианна. Усевшись на ковер, она положила ладонь на мою ногу. Этот жест был очень небрежным и естественным, но в том спутанном состоянии ума, в котором я пребывал, он показался мне обдуманным и спланированным заранее.

— Мои подруги рассказали, что ты математик, — заговорила Марианна, обращаясь к папе.

Тот с улыбкой кивнул. Возможно, отец хотел что-то сказать, но, как и я, соображал он сейчас туго. Не дождавшись ответа, Марианна повернулась ко мне:

— А ты, Антонио, что изучаешь?

Услышав, что через год я только оканчиваю школу, она изрядно удивилась. Ей показалось, что я уже студент, потому что выгляжу очень взрослым. Я тоже изрядно удивился ее словам, поскольку считал, что выгляжу совсем юнцом. Тут к дивану подошли две женщины и двое мужчин, которые уходили и хотели попрощаться. Когда Марианна поднялась, чтобы поцеловать их, я заметил на внутренней стороне ее предплечья татуировку в виде мифического животного с орлиными крыльями и львиной головой.

Сегодня люди с татуировками встречаются чуть ли не на каждом шагу. В те времена дело обстояло иначе: татуировки носили художники, психи, хиппи, байкеры и те, кто отсидел тюремный срок.

Мне стало интересно, чем занимается Марианна. Ни в одну из этих категорий она вроде бы не вписывалась. А может, она художница? Я велел себе непременно задать этот вопрос Марианне, как только она проводит гостей. Еще мне было любопытно, куда подевался Марти Фельдман. Он что, ушел, не простившись?

Я составлял в голове одно предложение за другим, стараясь формулировать их максимально просто, словно мне предстояло общаться с малоумным собеседником. Фактически, малоумным в этот момент был я сам — мысли разбегались, я не мог догнать ни одну из них.

— Антонио! — Голос отца звучал заторможенно и раздавался откуда-то издалека. — Ты как?

— Схожу умоюсь, — отозвался я и встал с дивана. На то, чтобы совершить эти два элементарных действия, мне потребовалось гигантское усилие.

Стены в ванной были выкрашены в синий. Идея оформить все комнаты дома в разных цветах вдохновила меня, и я пообещал себе, что поступлю так же, когда обзаведусь собственным жильем. Я долго умывал лицо холодной водой, но, почувствовав, что этого недостаточно, включил душ и сунул под него голову.

Приглаживая мокрые волосы, я, сам не знаю почему, шагнул к настенному шкафчику и открыл его. Внутри обнаружились таблетки аспирина, ополаскиватель для рта, флаконы и баночки с какими-то лекарствами, перекись водорода, пара мазей и упаковка презервативов.

При виде этой упаковки я смутился, сонливость как рукой сняло. Я закрыл шкафчик, вылетел из ванной и вернулся в гостиную.

— Все хорошо? — спросил папа.

— Все отлично.

— У тебя волосы мокрые.

— Да, полил немного воды на голову.

— Гости расходятся. Может, и нам пора?

За окном хлестал дождь.

— Может, и пора. Но давай лучше побудем тут, пока дождь не перестанет.

Марианна вернулась к дивану и снова села на пол напротив нас. В руках она держала бокал вина и сигарету.

— Люблю этот момент на своих вечеринках. Почти все разошлись, можно спокойно поболтать.

— Где ты так хорошо научилась говорить по-итальянски? — полюбопытствовал я.

— О, я долгое время жила в Палермо и Реджоди-Калабрии.

— Почему именно там? — осведомился папа.

— Я антрополог. Изучаю сходства между первобытными племенными культурами и криминальными сообществами, в частности теми, что существуют в Южной Италии — сицилийской «Коза Ностре» и калабрийской «Ндрангете».

Папа ответил, что это крайне увлекательная тема. Я уверен, не будь он таким уставшим, наверняка забросал бы Марианну вопросами. Однако в том состоянии, в котором он теперь находился, максимум, что ему удавалось, это держать глаза открытыми и произносить короткие фразы.

— А вы почему в Марселе? — поинтересовалась Марианна как бы невзначай.

Отец собрался с мыслями и начал отвечать, планируя, по-видимому, соврать что-нибудь насчет турне по Провансу. Я не дал ему договорить и выложил Марианне истинную причину, которая привела нас в Марсель. Мой рассказ прозвучал без лишних подробностей, но и без малейшей лжи. Слушая собственный голос, я гадал, с чего это меня прорвало на откровения. Все произошло само собой. Замолчав, я понял, что поступил правильно. Сказав Марианне правду, я почувствовал себя энергичным, сильным и трезвомыслящим. Почувствовал себя мужчиной.

Папа ничуть не удивился тому, что я сделал; наоборот, на его лице как будто промелькнуло облегчение и расслабление.

— То есть вы не спите уже вторую ночь подряд?

— Да.

— А чем бы вы занялись, если бы не пришли сюда сегодня вечером?

— Снова гуляли бы по городу, — ответил я.

— Но, конечно, в такой дождь это не так… так хорошо, как вчера, — вмешался отец. — Большое… спасибо за гостеприимство. Нам л-лучше уйти. — Его язык заплетался.

— Допустим, сейчас вы уйдете, а вдруг кто-нибудь из вас уснет прямо на ходу? И потом, дождь все еще льет. Оставайтесь. Я сварю кофе, мы посидим тут и поговорим. Утром вы вернетесь в отель.

Отец пытался что-то возразить, но Марианна велела ему замолчать и не отрывать зад от дивана. Ее слова прозвучали шутливо и в то же время серьезно.

— Сейчас еще кое с кем попрощаюсь, а потом вернусь к вам.