Три мести Киоре. Книга 1 (СИ)

Глава 15

Зеленые холмы бежали далеко вперед, и между ними прихотливо вилась полоса мощеной дороги в легкой дымке пыли. Карета плавно качалась, и кучер нехотя, как будто стесняясь нарушать тишину, редко понукал лошадей. Кардинал коснулся перстня, надетого рубином внутрь, погладил края камня; он смотрел вперед, туда, где сливалось дымчато-голубое небо с блеклой травой. Как редко он мог позволить себе выбраться из Тоноля, покинуть его широкие, но оттого не менее тесные и душные улицы, переполненные мыслями и стремлениями тысяч людей… Кардинал снял круглую шапочку, открыл окошко, и теплый ветер взъерошил седые волосы. С кряхтением вытянул затекшие ноги: и он уже не тот, что прежде; недельная дорога вымотала сильнее, чем хотелось. Ради одного разговора случился путь на дирижабле до Ондаро и тяготы пустых южных дорог, где постоялые дворы встречались хорошо, если раз в двенадцать часов езды.

Они нагнали обоз с людьми — хмурыми мужиками.

— Куда они едут? — крикнул кардинал, когда медленный обоз остался далеко позади.

— На границу с хаанатом, — тяжело, с надрывом ответил мужик, кулаком помассировал грудь, словно ту прихватило от боли, — там снова стычки с колдунами. Вы, господин, радуйтесь, что не живете на юге… Здесь война давно забрала всех здоровых да молодых… У меня самого два сына в песках полегли…

— Я помолюсь за них, — пообещал кардинал.

— Уж будьте добры!

— Долго ли еще ехать? — поинтересовался он у кучера, и тот, скосив глаз на солнце, цыкнул что-то неразборчивое. — Я не понял!

— К закату прибудем! — раздраженно отозвался тот и подстегнул лошадей.

Здесь, на юге империи, его могли бы опознать только по кардинальской мантии, которая осталась в столице. Простой бледно-коричневый плащ и высокие сапоги с кожаной длиннополой курткой превратили кардинала, второе по влиянию в империи лицо, в ленивого паломника. И в этом была какая-то особенная прелесть — вспомнить, как простые люди относятся друг к другу, каково вообще жить без постоянного трепета и почтения, которые спешил оказать всякий, завидев лишь краем глаза священные цвета одеяния.

То ли кучер, осознав свою вину за едва тащившихся лошадей, разогнал экипаж, то ли судьба оказалась благосклонна, но к нужному месту они добрались за пару часов до заката. Южный летний жар спал, подул легкий ветерок со стороны хааната, воздух окрасился золотом лучей.

— Вот владения княжны Торвит, — доложил кучер, остановившись на перекрестке. — Там уже ее земли, — и махнул бичом вперед, указав путь вылезавшему старику. — Вас, господин, точно не подвезти до ее дома? Сами-то вы долго идти будете, до ночи точно.

— Не считай меня развалиной, — улыбнулся кардинал, вытаскивая из кареты и простой деревянный посох, протянул пригоршню монет усатому мужчине с косым глазом. — Доброй дороги, — и осенил знаком благодати, на что кучер стянул с головы заломленную шапку и серьезно кивнул, разворачиваясь.

От поднявшейся пыли кардинал закрылся рукавом, а после быстро, разминая ноги, пошел по всё той же мощеной дороге к дому княжны Шеньи Торвит. В одиночестве наслаждаться южными просторами ему не дал грохот телеги, и кардинал сошел в траву, чтобы ее пропустить.

— Эй, а ты хто таков и откель? — поинтересовались у него, затормозив. — Залезай, папаша, тут дорога далече идет одна-единственная!

— Благодарю, добрый человек, — и кардинал не без труда забрался на место рядом с возницей.

То был мужик среднего возраста, в простой рубахе с подвернутыми рукавами и портах, босоногий. Ударив лошадь вожжами, зычно крикнул «но!», а после покосился на кардинала, ожидая ответа на вопросы.

— Я всего лишь паломник. Иду я к княжне Торвит, ведь, говорят, ей принадлежит святыня юга — кольцо святого Гародаила.

— А! Есть у нее колечко какое-то, древнее, как пес знает что! А ты уверен, что тебе его покажут? Это ж сокровище княжеского рода! О как! — он воздел перст к небу, и кардинал только улыбнулся.

— Неужели княжна так горда, что откажет в просьбе паломнику?

— Не, не горда она! А ты, старик, не знаешь, что ли? — и глаза возницы загорелись надеждой скоротать долгую дорогу за пересказом сплетен, которые своим надоели до печеночных колик.

— Чего не знаю? — покорно заглотил наживку он.

— Так княжна-то наша из простых, из народа… Там, говорят, темная история случилась. Был князь — самодур, коих еще поискать, а как девушку молодую повстречал, так стал шелковым! Только не женился, тайком свиданькались они… А потом девушка пропала, да так надолго, что все уж решили: опять князь дурить начнет. А он возьми да помри! И оказалось, что завещал он и титул, и все земли той самой зазнобе своей, с которой тайный брак они заключили, значится. А она появилась через месяц после его смерти да и стала княжной нашей, да так хорошо стала, что деревни подняла, городишко наш торговым сделала, шахты угольные открыла… И если у князя был домишко хлипкий да земля мертвая, то при ней появился особняк-дворец да край живой! Благословенны владения княжны! Все южане хотели бы жить под ее опекой — от нее и в армию редко забирают, и милостива она к простому люду!

Возница повествовал не без гордости, да и какой человек будет против, если ему жить лучше становится? Только дурак..

— Подожди, подожди, — удивленно вскинул руку без перстня кардинал. — Если же у князя денег не было, то как княжне вашей удалось дом отремонтировать, торговлю наладить и всё остальное?

— Ну… — тот посмурнел и поджал губы. — Пес его знает! Нам-то не важно! Княжна с нами давно, и нам живется все лучше и лучше. Ее все любят!

— Что ж, пусть так. Тогда, я думаю, эта без сомнения поразительная женщина позволит увидеть мне святую реликвию.

— Может, может…

Но долго возница молчать не смог, и всю оставшуюся дорогу кардинал дремал под его рассказы о красотах юга, о возделывании земли, о пламенных красках закатов и холоде звездных ночей.

— А вон и дом княжеский. Тебе, старик, туды, а мне — туды, — и он последовательно указал на дорогу, бежавшую вперед, и другую, сворачивавшую вправо.

— Спасибо, добрый человек.

Закат догорал точно за особняком, оставляя его в тени. Правда, тот совсем не впечатлял: дикий сад скрывал неприметные стены серого кирпича, увитые плющом. Окна забраны коваными решетками, дверь тоже обита металлом, и только яркий запах алых роз оживлял место. Кардинал постучал в дверь. Открывать ему не спешили, и тишина в округе наводила на грустные мысли о том, что хозяева уехали. Когда он собирался поискать черный вход, из-за двери раздался шум, а после она распахнулась.

— Доброго вечера, госпожа, — чуть склонил он голову. — Не пустишь паломника под крышу, не напоишь водой?

— Проходи, — вздохнула женщина чуть моложе сорока, пропуская его внутрь.

Простое синее платье указывало на прислугу, но любимую: все на ней чистое, добротное, волосы уложены в красивую прическу, а в глазах нет и намека на страх. Коротким коридором его провели в кухню, и кардинал только и успел, что отметить относительно скромное внутреннее убранство, отличавшееся обилием цветов в вазах и разнообразных статуэток.

— Скоро будет ужин, подожди полчаса, — сказала она, предлагая ему присесть на стул у стола, заставленного мисками с разнообразной снедью.

Фрукты, овощи, зелень, крупы — не хватало только мяса или рыбы, и кардинал с позволения служанки налил себе прохладной воды из кувшина в простую глиняную кружку.

— Тебе придется искать ночлег в другом месте. Не сочти меня грубой, я помню закон гостеприимства к путникам и чту его, но моя госпожа не выносит посторонних в доме.

— Отчего же так? Я могу прекрасно выспаться и здесь, у очага, совершенно не мешая ей.

— Нет, нельзя, — она поджала губы. — Если хочешь, лиши меня благословения, прокляни, но иначе поступить не могу.

— Зачем же? Ты всего лишь предана своей госпоже, и это достойно похвалы. Но отчего бы тебе не узнать у хозяйки, не готова ли она дать кров одному паломнику? Может, в этот раз ты ошибаешься? — он прищурился от света огня, а служанка сильнее наклонила голову, точно упертый осел.

— Нет.

— Тогда сходи и скажи ей, что к ней пришел Террен. Поверь мне, иногда лучше не спорить.

Проскользнувшая в его словах властность заставила служанку усомниться, и она вышла, притворив за собой дверь. Кардинал же имел неудовольствие размышлять в одиночестве о том, почему у княжны на весь дом была одна служанка, хотя описали ее неимоверной богачкой. Он мягко стучал пальцами по столу, но никак не мог придумать достойной причины.

— Княжна готова с вами встретиться, господин, — в голосе вернувшейся служанки возник трепет, — только… Прошу, не утомляйте ее. Княжна нездорова разумом и слаба телом. Я очень прошу вас… — она осеклась, поймав лукавый взгляд гостя.

— Неужели я так молодо выгляжу, что ты посчитала, будто не воздам должное возрасту хозяйки дома?

Служанка поклонилась, повела его к лестнице на второй этаж, в левом крыле которого находилась крытая терраса, выходившая на закат. Впрочем, солнце село, и первые звезды зажглись в темнеющем небе, а открытое пространство освещали лампы, укрепленные на длинных стержнях. И опять — растения, цветы, скульптура, и посреди этого, на самом краю террасы — кресло-качалка, в котором, укутанная в плед, покоилась княжна. Поседевшие волосы собраны в пучок, но ветер вытащил пару прядей и бросил их на щеку с дряблой кожей. Чувственные в молодости губы оказались чопорно поджаты, что бывает у людей твердых, не терпящих пререканий. И только глаз, невероятных, чуть раскосых карих глаз он не мог разглядеть.

— Оставь нас, Ми, — и служанка с поклоном удалилась, растворившись где-то за живой стеной.

Княжна Шенья Торвит повернула голову, и свет выделил половину лица с теми самыми глазами, которые он так жаждал увидеть. Ее глаза остались такими же яркими, и их ничуть не портила ни сеточка морщин, ни выражение бесконечной тоски и усталости. Княжна разглядывала гостя так же жадно, как и он ее, хоть и умело скрывая этот интерес за маской скуки.

— Здравствуй, Эши, — кардинал улыбнулся, пододвигая второе плетеное кресло, опустился в него: невероятно удобное, он бы от такого тоже не отказался.

— Годы оказались милостивы к тебе, — металлический голос, лишенный радостных ноток, резал сильнее ножа.

— И слишком жестоки к тебе…

— Итак, — она подняла руку, — что привело самого кардинала в дом больной южной княжны, да еще в таком виде?

— Оставь. Мы с тобой знаем, чего стоил этот титул.

Он взглянул на женщину, чуть наклонив голову, а она отвернулась к пейзажу, как будто ее совсем не волновало прошлое. А может, так оно и было? Сколько придумала и разыграла историй Кровавая Эши? Не забыла ли она правду, свою собственную жизнь? Князя она обольстила и опоила, заставила переписать завещание под дурманом… И совсем не жалела о своем поступке, как видел кардинал.

— Корона даже не подумала достойно оплатить мой труд. Опять пришлось самой, самой, — едко заметила она, и рот исказила гримаса, отвратительно смотревшаяся на когда-то обворожительном лице.

— Зато корона не казнила тебя за все твои выходки, а могла не раз. Достойная плата, на мой взгляд.

— Довольно! Ты проделал этот путь явно не для того, чтобы тряхнуть замшелыми обидами!

Кардинал едва дернул уголками губ, но скрыл улыбку: это уже больше походило на знаменитую Кровавую.

— Тебя считают больной. Зачем ты разыгрываешь слабоумие, ведь рассудок твой ясен?

— Ты никогда не мог говорить о деле без кучи лишних вопросов. Я всего лишь жажду покоя. Покоя, и ничего больше. Это мой ответ.

— До покоя тебе далеко. Или не ты приложила руку к обвалу северных угольных шахт? Кроме этого я знаю еще минимум пять случаев за последние годы, где ощутимо пахнет твоими методами.

— По сравнению со всей моей жизнью это — покой, — и снова скрежещущие нотки-издевательства, от которых становилось больно.

— Ты думала, кто станет владельцем этих земель после тебя?

Кардиналу стоило признаться: здесь, на террасе, ему нравилось. Нравилось смотреть в темное небо при фонарях, нежиться в теплой ночи под занимательную беседу, ведь и сам он давно и тщетно жаждет покоя.

— Корона моих владений не увидит.

— А кто увидит? — пропустил неприкрытую злобу и не обиделся кардинал. — Уж не эта ли Киоре, твоя ученица?

— Наконец-то! — рассмеялась княжна. — Я думала, рассвет встретим раньше, чем ты назовешь причину. Да, она моя ученица. Я обучила ее всему, что знаю и помню. Но ей не нужны ни мои земли, ни мои деньги.

— Именно «не нужны»? — кардинал приподнял брови. — Ладно, пусть для меня станет сюрпризом, кто получит твое наследство. Обещаю даже лично проводить тебя в последний путь.

— Не дождешься! Это я на твою могилу плюну!

— Так вот, — продолжил он совершенно спокойно, — если это ты отправила Киоре в Тоноль, отзови ее. Она слишком наглая, притом император не желает видеть ее в шпионках. Ее ждет смертная казнь. Как вариант, можешь уговорить ее служить мне.

— Ты правда считаешь, что я не привила ей ненависть к работе на корону? Она предпочтет смерть! — столько торжества в одной фразе кардинал не слышал уже много-много лет.

— Ты плохо слышишь меня, — покачал головой он. — Я никогда и ничего не говорю просто так, а твоя привычка игнорировать понятные нам двоим намеки раздражает меня уже…уже слишком много лет. Итак, если хочешь настоящего покоя и продолжения твоей счастливой старости, заставь Киоре уехать из столицы и прекрати подрывную деятельность в империи. Перебегай дорогу Ястребу, но никогда — слышишь! — не лезь в мои дела.

— Напугал, думаешь? И ничего-то ты не сделаешь мне, Террен. Иначе бы Кровавая Эши умерла в расцвете лет, казненная прошлым императором.

Она улыбнулась так широко и ярко, как будто выиграла затяжную войну. Кардинал откинулся в кресле и закрыл глаза: как права эта женщина, он в самом деле бессилен рядом с ней.

— Наши судьбы сплелись слишком хитро, Террен. Так хитро, что нам не разобраться до самого гроба. Не лучше ли тогда не видеть друг друга? Оставить в покое? Забыть?

— Невозможно, пока мы живы. Ты мешаешь мне, я срываю твои планы — это ведь уже традиция, не так ли?

— Да… И сейчас мы тоже в плену традиции: ты угрожаешь мне, а я делаю вид, что не боюсь.

— И ни один из нас не знает точно, правду ли говорит другой.

Именно так они жили много десятилетий. Кардинал не знал, боялась ли Кровавая его угроз, а она не знала, использует ли он последние средства, чтобы ее поймать.

И ему, и ей было, что вспомнить. Кардинал, заполучив в шпионки талантливейшую мошенницу, использовал ее, зачастую ставил невыполнимые задачи, доводившие Эши до бешенства, и смотрел, как виртуозно она их решала. А потом она пропадала под очередной маской, и кардинал бесился, пытаясь разыскать ее по всему миру — ценнейший кадр, которому известно слишком многое! И, вопреки логике и смыслу, она всегда возвращалась, чтобы получить очередное задание или же растормошить Тоноль новой сумасшедшей выходкой. Они не были ни друзьями, ни врагами — именно клубок эмоций, закутанный в упаковку закоснелых традиций.

Ночь овладела югом, и запахли мятно-пряно распустившиеся цветы. Кардинал начал седеть давно, еще в тот момент, когда получил от шпионов первое письмо, в котором говорилось, что Эши раскрыта, что она на грани жизни и смерти. И каждое подобное письмо стоило ему седого волоса. А она выживала, чтобы вернуться с ядовитой улыбкой, швырнуть отчет о деле или же заказанную вещь и уйти буйствовать по Тонолю, оправдывая собственную репутацию кровавой и талантливейшей воровки. А он дома у камина мстительно сжигал очередное письмо с дурной вестью и смотрел в огонь, яро желая, чтобы подобных больше не приходило. И, поднимаясь, начинал новый раунд игры: следовало опять убедить императора, что поиски Кровавой идут, что никакой связи между Эши и лучшей шпионкой Лотгара, служащей им лично, нет.

— Признайся, ты просто сбежал из столицы, — услышал он голос Эши.

— Я уже забыл, как выглядит мир вне Тоноля…

— Представь себе, столицей он не ограничивается, — едко заметила она, — есть еще вся империя, хаанат и Эстерфар!

— Государственные дела не дают мне забыть о них. Но одно дело — видеть названия в бумагах, а совсем другое сидеть здесь и понимать, что меньше чем в сутках пути отсюда живут колдуны.

Столица осталась где-то далеко-далеко позади, и кардинал знал, что по возвращению его ждет страшный аврал из бумаг, обязанностей и вестей, но пока так хотелось верить, что его люди не подведут, что справятся с большим количеством дел сами… Неужели за все эти годы он не заслужил иллюзии на одну ночь?

— Ты пропах чернилами, — заметила Эши, поправляя на ногах плед. — Запах неволи.

— А ты всё такая же свободная, как птица в клетке, — отозвался в том же насмешливом тоне кардинал.

— Моей клеткой стал весь мир, да только крылья перестали крепко держать…

И снова тишина, только теплый ветер, только гул степи и очаровательный запах цветов, которым хотелось дышать и дышать.

— Что с тобой будет, когда Киоре казнят?

— Казнят? Поймайте сначала!

Хотела княжна рассмеяться, только замерла, едва заметно сжала под пледом подлокотники, повернувшись лицом к кардиналу, задумчивому и серьезному. Плохое предчувствие упало в ее сердце, как тяжелая осенняя роса на усталую траву, пощекотало холодком затылок.

— Я уже многое о ней узнал. Я же сказал: слишком наглая и заметная.

— Уходи. Проваливай! Чтоб глаза мои тебя не видели! Переночуешь в кухне, но с рассветом уберешься отсюда! Проваливай! Душегуб! Мучитель!

Эши закричала, встала, и плед упал к ее ногам. Прибежала служанка, усадила княжну в кресло и насильно укрыла, вручив стакан с лекарством — характерный запах лекарства быстро заполнил террасу, а кардинал покинул уютное убежище, скрылся за живой стеной, а после спустился в кухню.

— Ты подслушивала? — спросил он спокойную служанку.

— Я прибежала только на крик княжны. Не беспокойтесь, господин, если бы я подслушивала, госпожа давно бы меня выгнала.

— Хорошо, — кивнул кардинал, которому перепала тарелку овощного рагу. — Что с ней?

— Госпожа больна. Обычно ее разум светел, но порой случаются припадки, и тогда она считает себя кем-то другим. То уличной оборванкой, то герцогиней, то монахиней… И рассказывает мне историю каждой, от начала и до конца жизни, да так искренне, что мне порой дурно становится… Прошу прощения, господин, но мне надо быть при княжне.

— Ступай.

Кардинал снова сидел у огня в просторной кухне, грел протянутые руки и хмурился: последние выкрики Эши озадачили его. Но было ли то умелое притворство или она в самом деле запуталась во всех жизнях, которые сыграла за свою жизнь? Сожаление заворочалось в душе, но кардинал его задушил: это могло быть и очередным обманным маневром, чтобы выгнать его.

***

У Эртора на коленях сидела роскошная брюнетка, прислуга в игорном доме, готовая за деньги на всё, но он упорно смотрел на дальний карточный стол, где пламенела знакомая голова, то и дело клонившаяся на плечо какого-то усатого недоразумения. И вот на это его променяли?! Его, племянника кардинала и красавчика?!

…Выбравшись прошлой ночью из кареты, Эртор зачем-то стал искать ключи от особняка по карманам и, конечно же, не находил их, ведь связка лежала на тумбочке при входе. Зато он сразу заметил, как его поманила пальчиком за угол прекрасная незнакомка. С чего он взял, что прекрасная? Так в темноте все бабы хороши, а там главное, чтоб излишне костлявой не оказалась.

Стоило завернуть за угол, как незнакомка схватила его за руку, но не в порыве великолепной страсти, и пьяные мозги племянника кардинала дали сбой, заставив его замереть от непонимания ситуации. А незнакомка сбросила капюшон, и дальний фонарь подсветил пламенно-рыжую прядь.

— Ноарике!.. — восторженно выдохнул он, обнимая тонкий и желанный стан.

— Эртор! Послушай меня! — она безуспешно вырывалась из объятий, упиралась ладошками в грудь, но Эртору было все равно, ведь он так давно ее не видел! — Эртор! Мне угрожают, так что видеться какое-то время мы не сможем, мне надо спрятаться, переждать… помнишь, я говорила, что боюсь гнева кардинала? Так вот, за мной шпионят!

Голос прелестницы дрогнул, но до Эртора всё доходило медленно. Он еще блаженно улыбался, когда услышанные слова оказались осознаны, и сквозь хмель до него достучалась тревога пополам со страхом за судьбу девушки.

— Кто посмел?! — чуть не закричал он, но Ноарике вовремя закрыла ему рот ладошкой, превратив слова в нечленораздельную кашу.

— Тс-с-с! Я боюсь, Эртор, очень боюсь! Некоторое время мы не сможем видеться, хорошо? Только не ищи меня, прошу, пусть твой дядя думает, что ты меня забыл!

— Что? Ты не думаешь, что я правда так поступлю? — засопел он, и руки сами опустились девушке ниже спины, заявляя намерения. — Между прочим, я просил благословения для нас! И это была не шутка!

— Об этом мы еще поговорим, но когда ты не будешь пьян. А пока запомни: мы друг друга не знаем, не видели, не слышали. Хорошо?

Он мотнул головой.

— Эртор, не будь ребенком. Я не хочу сгнить в монастыре, и ты, думаю, этого для меня не хочешь! Лучше всего поступить, как я сказала.

И Ноарике, вывернувшись из его рук одним движением, ушла, растворилась в дымке ночи прежде, чем он сказал: «Мы поженимся. Тайно… Не уходи!»

И теперь он видел его Ноарике в компании какого-то прохвоста! И тот ее обнимал, шептал что-то на ушко, а она смела улыбаться в ответ! Что-то дернуло Эртора последовать за парой, когда те решили покинуть игорный дом под звон выигранных монет. Он сбросил девицу с колен, всучил ей золотой и сбежал в туман ночи, совершенно забыв о чудовищах, о необходимой предосторожности. Поймал экипаж, приказал ехать за тем, в который села Ноарике с каким-то… гадом!

Он надеялся, ждал и верил, что в какой-то момент транспорт остановится, что она выйдет одна и скроется в каком-нибудь домике, но нет, они доехали до особняков знати, где его Ноарике вышла вместе с усачом, в котором по дому Эртор опознал барона Гештада. Двери хлопнули, и ярость вспышкой взорвалась в его голове.

— Гони, — и он назвал новый адрес кучеру.

Вместе с рассветом Эртор оказался снова у дома Кеэрела и, не утруждая себя приличиями, зашел. Барон в кресле и одиночестве спал в кухне у погасшего огня.

— Я вызываю вас на дуэль! — провозгласил, громко щелкнув крышкой от шкатулки с пистолетами, и Кеэрел подхватился, сонно хлопая глазами.

— Эртор, что ты здесь делаешь? — в кухню вошла Ноарике, укутанная в старую шаль. — Пистолеты? Эртор, объяснись!

— Он вызвал меня на дуэль. Я так понимаю, из-за тебя? — Кеэрел прищурился, поднимаясь и потягиваясь, и с презрением разглядывал соперника. — Эртор Ситфо, беспутный племянник кардинала, способный лишь проматывать деньги, вызывает меня на дуэль из-за женщины? Что, не каждая готова пасть к твоим ногам?

— Ты не лучше. Живешь, как нищий, а дела свои поправили только благодаря небывалому везению в карты, — в тон отозвался тот.

Эртор понимал, что это был глупый фарс, но его так просила душа! Он — беспутный повеса и транжира? Так получите доказательства и распишитесь!

— Ноарике, дуэли не будет в том случае, если вы согласитесь стать моей женой..

Тихий вздох девушки сменился громким, раскатистым смехом Кеэрела:

— А уважаемый господин Ситфо всё о тебе знает, а? Боюсь, кардинал такого родства не одобрит! И вы опоздали, Эртор, ночью я сделал предложение этой очаровательной даме…

— Но я не отвечала взаимностью никому из вас! Эртор, отдайте мне пистолеты. Вы не в себе! — и она протянула руку.

— Барон, вы поступитесь честью, приняв заступничество женщины?

У того отхлынула кровь от лица, и рука сама потянулась за оружием. Эртор победно улыбнулся, а девушка сжала кулаки и выбежала из дома.

С местом мудрить не стали — вышли во внутренний двор дома. Солнце едва поднялось, дул холодный ветер, и двое мужчин стояли друг напротив друга. Один усмехался в усы, лениво отставив вбок ствол пистолета, второй хмурился, смотрел с ненавистью, как будто готовился убить по меньше мере кровного врага.

— Интересно, чьей победе будет больше рада Ноарике? — язвительно спросил Эртор.

— Сходимся, — лаконично отозвался барон и сделал первый шаг.

Жар в голове. Бешеный пульс, но твердая рука, которая готова поразить соперника. В дуэлях Эртор не проигрывал никогда!

— Вот они! — раздался крик, и через распахнувшиеся двери во двор выбежали патрульные, за которыми пламенела любимая голова.

— Дуэли запрещены законом, — озвучили им очевидное.

Эртор опустил пистолет и, запрокинув голову, рассмеялся: именно такого окончания этого фарса и не хватало.

«Она будет моей», — шепнул Кеэрелу, пока их уводили, и ответом ему стало короткое междометие, выражавшее сомнения барона.

Глава 16

— Я по-прежнему не понимаю, чего вы ждете от меня, — Доран вертел в руках перьевую ручку, а в кресле напротив сидела и плакала юная девушка с остреньким, бледным лицом, с чахоточным румянцем на щеках.

Герцог несколько раз успел осмотреть кабинет, пока она вздыхала и театрально прижимала к глазам кружевной платочек.

— Ваше сиятельство, все в Тоноле знают, что вы всегда принимаете справедливые решения. К кому еще я могла обратиться, как не к вам?

Лесть текла патокой, обволакивала, вонзалась в мозг иглами, и виски заломило с самого начала разговора. Доран украдкой морщился, но выставить за порог баронету не имел права.

— Понимаете, это же скандал! Преступление против морали! Эта выскочка с окраины посмела оболгать моего отца, и теперь он обязан жениться на ней, якобы опороченной!

— Это не карается законом. Приходите, если вашего отца убьют, — вынес окончательный приговор герцог и поднялся, навис над столом, намекая, что терпение его не безгранично.

— Да как вы смеете заявлять такое! Жестокий, немилосердный человек! — и в слезах она вылетела из кабинета, оглушающее хлопнув дверью.

Тут же заглянул обеспокоенный помощник, а Доран рухнул в кресло, приказав его не беспокоить полчаса никому и ни по какому делу. Дернул воротник рубашки, провел рукой по волосам; закрыл глаза и глубоко вдохнул. Весть была неожиданной и в самом деле скандальной: на минувшем бале баронету Нииру Таргери застали полуобнаженной (в этом слухи расходились в сведениях) в объятиях барона Ар-Фондес, старого вдовца, обремененного дочерью, пороками и солидным капиталом. И теперь дочь барона пришла с обвинением в коварном соблазнении ее отца и, надо думать, не откажется от букета слухов, который подкрепит собственными слезами. В борьбе за капитал все средства хороши!

Доран сжал подлокотник. Он помнил, как обреченно говорила о муже Ниира, тогда, на кухне, когда смотрел на нее снизу вверх, хрупкую и кутавшуюся в халат. Помнил, с каким достоинством она вошла в его кабинет, полностью промокнув под дождем. И, к сожалению, также отчетливо помнил, как баронета пряталась в буфете и как вовремя в комнату вошел пьяный, а после — старая графиня. Доран покатал по столу ручку, скрипнул зубами с досады: с каких пор его волнуют проблемы каких-то нечестных девиц?! Его это вообще не касалось! Только вот всё равно не понимал он, зачем столь спешно ей выходить замуж, да еще такими методами…

Всё сильнее и сильнее Доран ощущал, как летела под откос его жизнь и его карьера. Странные трупы, туманные чудовища — всё больше походило на сказку или чью-то больную фантазию, но никак на жизнь. Герцог кликнул помощника и приказал позвать Вайрела, на что ему сказали, будто тот и вовсе второй день не появлялся в управлении. И не успел он задать следующего вопроса, как дверь распахнулась, явив могучую фигуру виконта Оленского.

По природе своей он одевался щеголевато, с налетом вызова, оттого ярко сверкал надраенный серебряный набалдашник трости, а в нагрудном кармашке торчали часы. Обвисшие щеки хлопали, стоило ему повернуть голову, но никому не приходило в голову рассмеяться над столь надменным и самоуверенным господином: казалось, он пронзит любого тростью, если только уловит неподобающую мысль о себе.

— Ваше сиятельство, разрешите переговорить с вами наедине, — лились скрипучие слова, пока виконт становился точно по центру кабинета.

Помощник ушел в те несколько секунд, пока виконт Оленский выставлял показательно вперед свою трость, опираясь на нее сразу двумя руками.

— Прошу вас, присаживайтесь, — Доран убрал в ящик стола фотокарточки и нахмурился, увидев, что его просьбе не вняли и даже пренебрегли ей с легким оттенком презрения на лице. — Вы нездоровы?

От резкого тона виконт болезненно покраснел, но положения своего не сменил.

— Ваше сиятельство, мы довольно долго уживаемся с вами в этом большом здании. Когда-то Тайный сыск всеми силами помогал Особому управлению раскрывать преступления, и все служащие были уверены в своем будущем. Однако, после того как вы стали главой, мои люди лишались этой уверенности. И теперь, наконец, они стали роптать. Да, ваше сиятельство! Я не буду жонглировать словами! Я прямо заявляю, что вы имеете излишнюю наглость присваивать себе работу моих людей и дела моего ведомства! Я пришел спросить, не считаете ли вы, что слишком много на себя берете?

— А вы уверены, что много? Смогли бы лучше справиться? Смею напомнить, что мне удалось схватить Киоре, а не вам.

— Однако от вас она сбежала, — торжествующе усмехнулся виконт, гордо приосаниваясь.

— А вам не удалось ее даже поймать. И поверьте, ходить с оружием у горла несколько неудобно.

Доран усмехнулся, а виконт побледнел, однако быстро взял себя в руки.

— Но всё-таки трупы девушек, Киоре, как и еще множество дел до этих не были в вашем ведении, ваше сиятельство! Вы просто приказали моим людям передать их Тайному сыску! Притом вы даже не подумали это обсудить со мной!

Доран медленно выпрямился и тихо спросил:

— А вы хоть раз задумывались, почему ваши люди выполняют мои приказы?..

Оленский дернулся, и щеки его запылали, как костер. Трость он сжал так, что пальцы побледнели.

— Вы намекаете на мою некомпетентность?!

— Открыто заявляю, — и оскалился, уперев локти в стол и опустив на сцепленные пальцы подбородок. — Лучше уделите внимание своей дочери, а дела управления доверьте мне. У вас останется жалованье, у меня же наконец-то будут развязаны руки относительно ваших людей, в чём я, уверяю, крайне нуждаюсь.

— Как вы смеете предлагать мне подобное! — повисшую после патетичного восклицания паузу Доран нарушать не стремился, показывая, что он высказал все, что хотел. — Правильно раньше неженатых на должности глав не брали! Если бы у вас была семья, вы были бы благоразумнее.

Посчитав, что он высказал всё, виконт Оленский покинул мрачный кабинет, а Доран почувствовал, как злость затмевает разум. Можно подумать, он хотел быть одиноким! Будто выматывающая служба была пределом мечтаний! Доран схватился за голову, чуть не распластавшись по столу. Опять, опять и опять он видел последние мгновения жизни его Лааре. Теперь же еще вспомнился и выкидыш — комок чего-то алого, и его изможденная супруга, которая была важнее той недоразвившейся жизни…

В груди стало горячо, и Доран не сразу понял, что не от боли — его вызывал по кристаллу эстера Паоди.

— Доран, приезжай во дворец. Нам нужно поговорить, — сказал хмурый император и исчез.

Пришлось ему волей-неволей выбираться из темного угла, нанимать экипаж и отправляться на север города, мимо горгулий, которые, хоть и стояли каменными стражами моста, всё равно смотрелись слишком живыми для бездушного камня.

— Ваше величество, слушаю вас, — вошел Доран в знакомый кабинет, где над бумагами корпел император, одетый в парадную форму.

— Нас ждет долгий разговор, так что присаживайся.

Доран опустился в кресло, подозрительно прищурившись: слишком пристально Паоди смотрел на него, и в воздухе висело ощущение чего-то неминуемого и страшного. Оно собралось клубами дыма, обвило шею и готовилось затянуть петлю.

— Я долго не верил слухам, Доран… Но твое поведение выходит за рамки. Молчи! — он покачал головой и заправил за ухо выпавшую прядь волос. — Я думал, что служба поможет тебе оправиться от потери супруги, и в первое время так действительно случилось. Ты всегда умел читать людей, так что я до сих пор считаю Тайный сыск твоим призванием… Однако сейчас ты пытаешься взвалить на себя всю преступность Лотгара. Это не дело, Доран. Я не хочу хоронить тебя так рано.

— Но ты правишь всей империей, смею заметить, — всё же вставил реплику герцог, скрестив руки на груди.

— Корона — это другая статья. И мы будем говорить о тебе, не надейся сбить меня. В общем, Доран, я долго думал и даже советовался с Саирой — а это бывает редко по какому вопросу!

Герцог напрягся, поскольку даже не мог представить проблемы, из-за которой императору, решительному и уверенному человеку, мог потребоваться чей-то совет.

— Ты не имеешь права ослушаться моего приказа. Помнишь об этом?

— Все мы подданные короны, и Ваше Величество вольно распоряжаться нами, как захочет, — он прищурился, невольно подавшись вперед, как готовый к атаке хищник. — Но мне совершенно не нравится этот разговор!

— Тебе в последние годы вообще ничего не нравится. Возьми желтую папку со стола, — и Доран послушался, но открыть не решился. — Вижу, догадываешься. Да, я приказываю тебе жениться. Именно на этой особе. А чтобы ты остыл, отправишься с проверкой на север. Только твоему отчету о замерзших деревнях я поверю.

Герцог Хайдрейк безмолвствовал. Внутри боролись ненависть, страх, ярость и боль, и он боялся невольно оскорбить друга и императора. Папку хотелось сжечь, отказаться от чести снова идти в Догир с женщиной, хотелось высказать всё, что он думал о неожиданной командировке в разгар необъяснимых событий в столице… Но сдержался и чуть дрогнувшими пальцами открыл папку, откуда ему в сердце взглянули темно-карие глаза наивной блондинки, сильно похожей на Лааре. Он невольно очертил кончиками пальцев контуры лица, выискивая все несоответствия образу из памяти.

— Паоди, ты жесток!

— Она похожа на Лааре и характером. Милая, кроткая, любящая. Из графской семьи. Доран, она — то лекарство, которое тебе нужно.

— Тебе не жалко отдавать эту девочку замуж за мою репутацию? — он спросил с доброй насмешкой, хотя эмоции внутри кипели.

— Доран…

Но договорить император не успел — в кабинет ворвалась младшая принцесса:

— Мама родила! — этот темноволосый вихрь подлетел к столу и замер у него, сияя глазами.

Паоди поднялся, и лицо его одновременно выражало и удивление, и радость, и беспокойство. Жесткий император пропал, появился старый друг Дорана, который вновь стал счастливым отцом.

— Наречешь? — спросил Паоди его.

— Пойдем, — кивнул, потому что от таких предложений не отказывались.

Дворец захлестнула атмосфера свершившегося чуда, и передаваемая шепотками новость облетела все его коридоры, каждый невольно застывал, ощущая собственную причастность к самому таинственному явлению мироздания — рождению жизни. У дверей в покои Саиры стоял седой лекарь с чемоданчиком, а его трясла и допрашивала с фамильной настойчивостью старшая принцесса, жаждавшая увидеть ребенка.

— Ваше Высочество, сначала должно случиться наречение, и только после этого вы сможете увидеть ваших младших братьев, — растолковывал он нетерпеливому подростку, но та, как заведенная, не желала успокаиваться.

— Братьев?! — Паоди застыл, держась за ручку двери. — То есть…

— Да, Ваше Величество. У Лотгара появились два принца, — улыбнулся тот, поправив пенсне.

— Доран, за мной, — скомандовал Паоди.

Герцог вошел в душные покои, где на сбившихся простынях лежала встрепанная, как простолюдинка, Саира, державшая двоих младенцев, аккуратно спеленатых. Изможденная и уставшая, она ярко улыбалась, а на мужа посмотрела с обожанием.

— Доран, ты согласился стать нарекающим? Спасибо! Я верю, что ты выберешь им достойные имена.

— Почту за честь, — натянуто улыбнулся он, принимая из рук Саиры появившегося на свет первым мальчика.

Кроха спал и выглядел так спокойно, как умудренный годами мужчина, в то время как второй вертелся, норовя соскользнуть с руки матери. Живое тепло, мягкий свет и счастливая женщина будили боль и нежелательные воспоминания, но при взгляде на детей они отступали. Доран понял, как назвать детей, как только заметил разницу в их характерах.

— Я нарекаю его Латроде, — протянул первого ребенка счастливому до одури отцу и взял у Саиры второго, — а его — Кайненом.

— В честь великого ученого и легендарного героя? — прошептала Саира, с обожанием глядя на светившегося от счастья мужа. — Доран, Доран… Спасибо, — шепнула она одними губами.

Поклонившись, герцог покинул помещение, выполнив долг того, кто должен был связать душу с телом с помощью имени. Когда зародился этот обычай, сказать не мог никто, но даже кардинал был не в силах его искоренить.

В коридорах оказалось неуютно, и Доран почти бежал по ним, стискивая папку, которую, оказывается, зажимал под мышкой. Он не удосужился прочесть ни имя, ни фамилию выбранной ему супруги. И не хотел их знать! Он думал, что есть время, чтобы изменить мнение Паоди, чтобы выпутаться из безвыходной ситуации. И будь он проклят, если не сможет!

Быстрее ветра добрался он в Особое управление, но мысли обогнать, выбросить из головы не удалось. Он сравнивал Саиру и Лааре. Родившая четверых детей императрица и умершая герцогиня Рейла. Два мальчика-близнеца и кровавый ошметок плода. Уют спальни и холод его собственного дома.

Оказавшись в своем рабочем кабинете, Доран закрыл дверь. От слабости кружилась голова, а еще он с содроганием ощутил зарождавшиеся где-то глубоко в душе слезы. Он упал в кресло, и руки бессильно легли на подлокотники.

Мир потерял краски, даже привычную серость, став еще более невыразительным и блеклым. Исчезли запахи и ощущения. Пришла апатия, упрямая, твердолобая, но хитрая и ловкая в расстановке сетей. Доран не услышал, как в кабинет прокрался помощник, как поставил на стол поднос с чаем и едой, как сказал что-то. Он смотрел в окно, вернее, в ту его щель, которая виднелась между шторами. Прикосновение к руке обожгло, и он отдернул ее, как от огня.

— Ваше сиятельство, вы в порядке?

Он хотел отругать мальчика, заставить его отмывать приемную, все коридоры и туалеты, но помощник стоял перед ним, втянув голову в плечи, и смотрел с сочувствием, как равный, а может быть, как некто старше и мудрее. Дорану стало так противно и тошно от самого себя, что все наказания застыли где-то в легких, не оформившись в слова. А сколько же лет мальчишке?.. Тринадцать? Четырнадцать?

— У меня ведь мог быть сын твоего возраста, — неожиданно для самого себя признался он и потрепал помощника по светлым вихрам. — Как тебя зовут?

И как так получилось? Неужели Доран пытался отгородиться от ребенка, ведь знал поименно самого последнего следователя и зачастую даже патрульных называл правильно?

— Истиаш, ваше сиятельство, — тот слегка порозовел, но взгляда не опустил.

— Вот как, Истиаш… Прости уж за всё старика, — усмехнулся он и тут же, пока не передумал, наклонился и обнял помощника, положив лоб ему на плечо, еще хрупкое, почти детское.

— А вы совсем-совсем не старик! — отозвался смущенный Истиаш, но сбежать не норовил, наоборот, скопировав жест матери, положил ладонь на голову начальника, и именно сейчас это казалось правильным.

Доран улыбнулся, ощущая тепло, странное, как будто чуждое. Оказывается, он тоже человек и тоже может быть слабым, «сломаться», как его автомобиль, встретившись с неизвестным чудовищем, скрытым глубоко внутри него. Он утешал себя, что это на миг, только на один миг, а после он снова станет тем стальным Дораном Хайдрейком, которого боятся и уважают, который по приказу императора думает обо всём наперед.

Миг длился и длился, и давно перестал виться дымок над чаем, а Истиаш косился на начальника и боялся пошевелить затекшим плечом, чтобы тот ненароком не вспомнил о наказаниях и не отправил его убираться — Истиашу надоела эта повинность, вместо нее он бы лучше послушал байки в канцелярии.

Доран медленно выпрямился и замер в кресле. Рука привычно легла на подлокотник, а пальцы застучали какой-то ритм.

— Иди, Истиаш. Надеюсь, на моем столе находятся только нужные документы? — сказал он, прикрывая покрасневшие глаза, словно отгораживаясь.

— Так точно! — сразу ответил и на приказ, и на вопрос мальчишка, скрываясь в приемной за грудой корреспонденции, которую требовалось рассортировать.

Доран сидел и думал, как он мог пропустить момент, когда в голове Паоди засела мысль о его женитьбе. Многочисленные намеки со стороны императорской четы были, но никогда не носили оттенка принуждения. Тряхнув головой, сосредоточился на бумагах: нельзя, ему нельзя расслабляться, а до отъезда тем более надо сделать столько, чтобы подчиненным хватило заданий на всё время его отсутствия. Нет, Доран не будет растягивать поездку на север, постарается вернуться как можно быстрее!

Постучавшись, вошел бородатый следователь в длинном сизом плаще, который в помещении он только небрежно распахивал, разматывая длинный синий шарф, концами едва не заметавший пол.

— Доброго, ваше сиятельство, — кивнул он Дорану. — Докладываться пришел, как велено.

— Слушаю, — он махнул рукой на кресло, и следователь с облегчением подчинился, вытянув уставшие ноги.

Но, увидев грязь на своих дешевых, грубо стачанных башмаках, скрестил их и поджал.

— Глухо, как в болоте, ваше сиятельство. Ни намека на убийцу. Мы допросили всех, кого могли. Улик никаких нет. Свидетелей нет. Зацепок нет. Знаете, ваше сиятельство, я уже подозреваю, что эти туманные твари и есть убийцы.

— И глаза тоже они забрали? — осадил следователя герцог, нахмурившись.

— Я уж думаю, что твари эти не сами по себе, что управляет ими кто-то. И этот кто-то мог глаза и выковырять, а твари — трупы в нужное место притащить.

— Управляемы, говоришь… Это не лишено смысла, но доказать еще труднее. Справишься?

— На то вы и начальство, чтобы ставить невыполнимые задачи. На то я и служу, чтобы их выполнять, — добро улыбнулся он, поднимаясь.

— Не спеши ставить ловушки на этих чудовищ. У меня есть соображения, и если они дадут зацепку, сообщу.

— Буду ждать, ваше сиятельство, — следователь поклонился и покинул кабинет.

Доран порывисто просматривал бумаги, делая пометки для помощника или же подписывая документы. Читал, запоминал, анализировал, но одновременно и рассуждал о девушках и туманных тварях. Было бы в самом деле проще, если бы они оказались созданиями обезумевшего колдуна, добравшегося до Тоноля. Было бы еще лучше, если эти твари и в самом бы деле убили девушек, руководимые колдунами. И даже причина была: месть за гибель товарищей семь лет назад. Но отчего-то Дорану в эту стройную версию не верилось, и слова Киоре, что твари созданы не колдовством, всё же запали в душу..

Если только на миг предположить, что этих тварей создали не колдуны, если только немного подумать… Кто мог их создать и зачем?

…Кабинет тонул в книгах, рукописях, чертежах и склянках с различными органами, совсем не похожими на человеческие. Граф Соренор, старик чуть младше кардинала, сидел на мягком стуле с витыми рогами из золота, сложив руки на впалом животе, скрытом домашним халатом. Черные, длинные волосы с седыми прядями скрутились змеиными кольцами на его тощей груди, а глаза-угли жгли герцога.

— Что же вы, Доран? Боитесь меня? Напрасно, напрасно… — качал он головой, улыбаясь краешками губ.

— Возможно, мой вопрос вас удивит, но помните ли вы, что было семь лет назад? А если точнее — посольство из хааната. Я нашел сведения, что вы часто общались с колдунами…

Доран подвинулся в кресле, предложенном ему хозяином — оно оказалось настолько неудобным, что сгодилось бы для пыток.

— Помню. Я всё и всегда помню, — взмахнул рукой с многочисленными перстнями граф. — Не томите. Спрашивайте.

— Среди колдунов была девушка лет четырнадцати, максимум шестнадцати? Худая, роста чуть ниже среднего, с зелеными глазами, рыжая?

Граф потер подбородок и прищурился, вместе с тем удивленно приподнялись брови: такого вопроса он точно не ожидал, затем небрежно провел рукой по волосам, и зацепившиеся перстни раздробили их на разноцветную паутинку.

— Странно, что семь лет назад вы не пришли ко мне с вопросом о составе посольства. Не поздно ли спохватились?

— Я не знал о вашей феноменальной памяти, — поморщился Доран, — и, напомню, тогда Его Величество закрывал вашу лабораторию. Вы были неуловимы, находились сразу в нескольких местах.

— Ха-ха-ха! Да, тогда я пытался совершить невозможное, чтобы детище моей семьи не закрыли… Я помню только одну девочку, подходящую по возрасту. Это была Шаитария, дочь кидо-та. Только вот цвет волос у нее был темный, а глаза да, зеленые, огромные. Откуда вы узнали о ребенке? И что же, выходит, Шаитария жива? Где же она? Я был бы рад увидеть ее, ведь с кидо-та у меня сложилось что-то вроде дружбы…

— Ваша светлость, я не сказал ничего, что могло привести к таким вопросам. Наши описания не сошлись.

— Однако для вас это зацепка к чему-то важному, ваше сиятельство, иначе бы вы не пришли ко мне, — улыбка Соренора была столь сладка, что вязла на зубах и вызывала изжогу. — Слышал, в столице неспокойно? Не хочет ли император снова увидеть своего покорного слугу?

— Император не хочет даже слышать о лабораториях.

— Жаль, мне очень жаль…

Доран почесал переносицу. Почему Соренору было не создать туманных тварей? Почему бы ему не убивать девушек? Но мог ли он решиться на такие меры ради возрождения лаборатории? И почему тогда до сих пор не объявился при дворе с верным средством для избавления от тварей? Либо здесь партия сложнее, либо Соренор не виноват. Герцог ощутил прилив азарта и сил, ведь наконец-то появилась рабочая версия, только проверить быстрее, чем прибудут колдуны и подтвердят или опровергнут слова Киоре, вряд ли получится.

Но всё же он достал кристалл эстера и сжал его, вызывая счастливого императора.

— Доран, не говори ничего, — простонал счастливый отец, не желавший слышать о делах империи хотя бы несколько часов.

— Мне нужны все сведения о подземной лаборатории Соренора, какие у тебя есть. Возможно, граф все-таки пустился в интриги ради возрождения своего детища.

— Я отдам приказ. Всё получишь, когда вернешься с севера, — с трудом согласился тот и прервал связь.

И до самой ночи его поглотили бумаги. Требовалось написать отчеты императору — проклятые формальности! Кто-то запрашивал разрешение на доступ к определенным секретным делам. Какие-то преступления надо было рассмотреть на предмет вынесения грифа секретности и его степени…

— Ваше сиятельство, вам домой пора, — услышал он тихое, а в дверях торчали стражники, которые несли караул в приемной. — Уже почти полночь…

Доран отложил папки, прихватил только отданную ему Паоди. Пока он собирался, ему успели каким-то чудом раздобыть экипаж — как же не хватало собственного автомобиля! Однако вид украшенной фонарями со свечами кареты его позабавил. Лошади тронулись, и здание Особого управления осталось позади, растворившись в тумане, в этот раз слабом, похожем на едва заметную дымку марева после дождя. Сырость кусала лицо, морозила кончики пальцев, в общем, всячески докучала.

Кучер изредка подстегивал лошадей и что-то ворчал, а повернувшийся к окну Доран заметил проплывший за окошком огонек свечи.

— Остановите! — приказал он, выбираясь из транспорта.

Огонек на другой стороне дороги замер, приподнялся и стал быстро удаляться — человек убегал, но как-то странно, неуклюже, так что догнать его не составило труда.

— Баронета! Что вы делаете здесь в такое время?

Доран поймал ее за локоть, и капли воска тонкой пленкой распластались на плитке. Девушка в платье, с накинутой на плечи шалью, поднятой на шею, поджала губы и опустила свечу, чтобы тени скрыли выражение лица.

— Как видите, я вняла вашему совету и иду со свечой, — ответила она. — Оставьте меня. Вас ждет экипаж.

Она подбородком указала на карету, возле которой замер кучер, скрестивший на груди руки. Доран не мог поверить, что она ему дерзила, так открыто и так явно!

— Что вы делаете ночью так далеко от дома? — зло и строго спросил он. — Или зря вы с графиней так старались заполучить барона? Одной этой прогулки достаточно для расторжения помолвки!

Она дернулась, как от удара, вырвала руку. Пламя дрогнуло и угасло.

— Я не оставлю вас одну на улице без света!

Девушка его не слушала. Перешла дорогу и заговорила с кучером о спичках. Тот упорно молчал.

— Извинений не будет.

Уставший, злой и голодный Доран не хотел вести светских бесед, он мог только действовать так, как ему казалось правильным, а потому баронета в два счета оказалась схвачена и совершенно невежливо заброшена в карету. Он забрался в нее следом и приказал кучеру трогать, назвав новый адрес.

— А теперь потрудитесь объясниться.

И зачем ему объяснения той, которая не побрезговала дешевыми уловками ради замужества? Однако перед ним сидела серьезная, собранная девушка, вцепившаяся в свечу, как в последнее средство спасения. И она совсем не выглядела охотницей за богатством или же легкомысленной глупышкой.

— Я обязана отчитываться только перед женихом, но никак не перед вами, — холодно заявила она.

— Прекрасно. Тогда я называю адрес, и вскоре мы окажемся у его дома, а не вашего.

Он приподнялся, чтобы постучать, но его руку перехватила подскочившая баронета, толкнула обратно на лавку.

— Не смейте! Моя служанка не вернулась домой, и я разыскиваю ее!

— Ради служанки вы вышли из дома ночью? Вы не боитесь преступников? Или туманных чудовищ?

— Тари единственная моя служанка. К тому же у нее проблемы с памятью.

Доран не знал, что сказать на это безрассудство.

— Вы сейчас же поклянетесь мне, что до рассвета не выйдете из дома. Если же не поклянетесь, то я отвезу вас к барону. Думаю, он не обрадуется, когда его невесту посреди ночи привезет чужой мужчина. Или же он воспользуется шансом избежать навязанного брака.

— Какое вы имеете право говорить о моей помолвке таким тоном?

— По сравнению со слухами я — дивная музыка. Вы должны представлять, в какую западню сами себя загнали.

Свеча в руках переломилась, и ее половина упала, покатилась по полу, подпрыгнула на кочке вместе с каретой.

— Вы мужчина. Герцог. Богатый. Вы наделены и властью! Вам не понять, каково зависеть от репутации, положения в обществе и бедности, — она испепеляла его взглядом, как будто хотела уничтожить. — А праведники живут недолго и крайне плохо.

— Какие глубокие мысли для вашего возраста…

— Вы обо мне ничего не знаете, ваше сиятельство, и не имеете права судить.

— Скажите это высшему свету. Мне всё равно, под кого вас положила графиня, но им — нет. Вас отныне будут воспринимать как человека второго сорта.

Он мог добавить еще много резких, болезненных фраз-пощечин, но его остановила грустная улыбка баронеты:

— Если я еще стану женой. Условием помолвки стало то, что я избавлюсь от хромоты до свадьбы… Молчите, ваше сиятельство? Молчите.

— Но это невозможно!

— Невозможно хотеть полноценную, молодую и хорошенькую жену, а не калеку? Невозможно исцелиться? Послезавтра я отправляюсь на север, к святым источникам, чтобы исцелиться, и мы с вами не будем видеться какое-то время.

— А если вы не выздоровеете?

— Вы слишком много хотите знать, ваше сиятельство.

Она наклонила голову, пряча лицо. Доран ненавидел несправедливость, и теперь в нём боролось презрение к баронете из-за ее поступка и жалость к той, которая оказалась загнана в угол и пыталась выжить, хотя бы и таким способом.

— Вы никогда не думали оставить титул?

— Опять вы смотрите с мужской точки зрения. У меня нет денег, нет образования. Я даже гувернанткой пристроиться не могу. Или вы, ваше сиятельство, предлагаете мне работать на мануфактурах?

Он поморщился от хлесткого вопроса и промолчал, ведь предложение вырвалось у него как очевидное, но он не подумал о его последствиях для совсем юной девушки.

— Зачем вы так спешите замуж? У вас приятное лицо и сильный характер, кто-нибудь мог бы и влюбиться в вас.

— К сожалению, у меня нет нескольких лет для этого.

Карета остановилась, и баронета самостоятельно выбралась из нее и замерла. В ее домике горело окно, как Доран теперь знал — на кухне. Она постучала в дверь, и ей открыла Тари, также сильно перепугавшаяся за пропавшую госпожу. Они обнялись. Дверь закрылась.

Карета тронулась — Дорана ждал собственный дом.