Три солнца. Сага о Елисеевых. Книга II. Дети

Глава VI

I

В то время, как в Киеве, где цветным калейдоскопом менялись власти, при наличии денег все еще можно было найти и хлеба, и масла, и даже петуха на домашнюю лапшу, в Петрограде ситуация с продовольствием принимала катастрофический характер.

Чтобы хоть как-то прокормить семью, Сергею пришлось устроиться на четвертую работу. Он был совершенно измотан. Как-то поздним декабрьским вечером он возвращался домой, едва передвигая ноги.

– Сережа, как ты себя чувствуешь? – ужаснулась Вера виду мужа.

– Как загнанная кляча…

– Нужно вызвать доктора!

– Мне еще протокол писать, – в дополнение к Азиатскому музею, Университету, Институту истории искусств, теперь он взвалил на себя обязанности секретаря в Восточном отделении Археологической комиссии: – А потом дежурить у ворот…

Дворников в Петрограде было не сыскать днем с огнем. Революционеры считали их страшными людьми, ведь они были на службе в полиции по охране правопорядка. Их истребили вместе с полицией. Поэтому теперь жильцы сами охраняли свои дома от разграблений.

– Попросим соседа подменить. А ты за него потом отдежуришь… На тебе лица нет…

– Сейчас я отдохну минут пять и сяду за протокол.

Сергей лег и скоро понял, что не может встать. Сердце работало вяло, иногда совсем пропуская удары. Перепуганная Вера позвонила врачу. Тот пришел, осмотрел больного и поставил неутешительный диагноз – снижение сердечной деятельности. Переутомление и недоедание давали о себе знать. Доктор прописал сердечные капли и велел оставаться в постели хотя бы три дня. Иначе сердце просто остановится.

Постельный режим Сергея продлился до Нового Года. Силы возвращались медленно.

Пока Серж болел, Вера с Манефой взвалили на себя все обязанности по дому – дежурили у ворот, носили воду, пилили на кухне дрова. Многие женщины Петрограда вынуждены были выполнять мужскую работу. Анна Ахматова тоже не была исключением. Сережин знакомец и по совместительству гений-ассириолог Шилейко страдал от ишемии и избегал физических нагрузок, поэтому обязанность колоть дрова была на Богине поэзии. Как порадовались бы Клара Цеткин и Роза Люксембург! Вот оно, равноправие! Даже скорее некоторое женское превосходство… хотя вряд ли в этом виде столь уж желанное самими дамами.

Манефа продавала на базаре ценные вещи, чтобы раздобыть у спекулянтов немного сахара и свиного сала, которыми подкармливали Сергея. Постепенно тот стал восстанавливаться.

Так на расстоянии почти в унисон страдали сердца отца и сына. Как ни старался Сергей откреститься от Григория Григорьевича, все же между ними было больше общего, чем ему хотелось бы.

II

Зима не спешила облегчить жизнь голодным петроградцам. Небо словно решило сурово покарать город, откуда расползлись по стране воинственные безбожники.

Мороз заставил Сергея закрыть все комнаты в квартире, кроме двух, поскольку протопить площадь полностью было невозможно. Вода, которую ведрами носили с улицы и наливали в ванну, к утру покрывалась льдом. Рядом с ванной всегда держали топор, чтобы прорубать ледяную корку. Печь топили один раз в сутки для приготовления обеда. Заодно и вся семья собиралась вокруг греться.

Сергей смотрел на своих мерзнущих малышей, которым приходилось спать одетыми, и ему было нестерпимо стыдно, что он ничего не может для них сделать.

И все же брезжила надежда. Казалось, что большевики скоро кончатся, что власть необразованных голодранцев не сможет устоять. Периодически докатывались новости об успехах Белого движения то на одном направлении, то на другом. Сережа старался размышлять рационально – разве могли орды красных головорезов противостоять профессиональным офицерам царской армии с их боевым опытом? Это абсурд! Совершенно невозможно! И то, что иногда большевикам удавалось перехватить инициативу, было исключительно заслугой отсутствия моральных рамок. Они не останавливались ни перед чем.

Шура мог бы поделиться с Сергеем деталями, иллюстрирующими отсутствие жалости, милосердия и элементарных человеческих чувств со стороны новой власти, но ему было безумно стыдно. Когда они пришли к Мариэтте сообщить о расстреле Глеба, Вера поняла, что у Саши была знакомая в ЧК. Но она не знала подробностей. Вера решила, что Шурина знакомая хотела, пыталась помочь, но не смогла. Это выглядело вполне правдоподобной версией, которой она и поделилась с супругом. Кто бы стал слушать какую-то рядовую чекистку? Перед глазами был свежий пример – женщины великих князей, которые дневали и ночевали в ЧК у Урицкого и его преемника, умоляя сжалиться и отпустить их мужчин, однако в январе оставшихся в Петрограде членов императорской семьи все же расстреляли в Петропавловке. Не пощадили даже самого главного оппозиционера Николаю II в семье, Николая Михайловича. Не помогли ни его симпатии либерализму, ни заслуги в истории, ни заступничество Академии наук и Максима Горького. Якобы сам Ленин утвердил казнь с пометкой, что революция не нуждается в историках. Что ж, молодой республике предстояло сочинить собственную героическую версию событий, поэтому нафталиновые ворчуны могли лишь мешать будущему мифотворчеству.

Шура прочел о расстреле великих князей в «Петроградской правде» в последний день января. Он тяжело пережил гибель Кобылина и Глеба, приведшую к глубочайшему разочарованию в большевиках и перевернувшую картину мира. Сердце его было разбито на мельчайшие кусочки. Постепенно, не без стараний Евгении, Саша стал приходить в себя. Но увидев новость о казни дядьев убитого императора, он вновь пережил тот страшный день и увидел перед собой лицо Зои, исполненное ненавистью и презрением.

Неожиданно через пару дней за ним пришли из ЧК. Саша был уверен, что это конец. Его, очевидно, поставят к стенке. Даже не смущало, что он ни в чем не виновен. Кого это могло волновать тогда? Достаточно было родиться не в той семье.

Когда он увидел в кабинете, куда его привели, Зою, он почти уверился, что его песенка спета. Богиня революционной борьбы, похоже, жаждала новой крови.

– Что за испуганный вид? – вместо приветствия грубо заметила Зоя. Опять по ее лицу пробежала тень брезгливости.

– Вы в ЧК уже могли бы отличать, когда бледность вызвана страхом, а когда банальным недоеданием, – сам не ожидая от себя, огрызнулся Шура. Он был так вымотан страданиями и голодом, что, если б его сейчас же пустили в расход, он бы даже бровью не повел. Лишения притупили страх смерти. Жизнь теперь не казалась такой уж привлекательной, чтобы за нее неистово цепляться.

Зоя не ожидала такой дерзости и немного сбавила свой натиск. Она налила стакан горячего крепкого чая и поставила его перед Шурой. На блюдце рядом поблескивали кристалликами несколько белоснежных кусков сахара. Саша к деликатесам остался равнодушен.

– Не волнуйся, это просто беседа. Хотела уточнить у тебя кое-что… – сталь вдруг исчезла из голоса бывшей подруги: – Да ты пей, пей. Это хороший чай, не отрава какая…

– Давай ближе к делу…

– Хорошо. К делу, так к делу. Ты же бывал в магазинах своего отца?

– Разумеется.

– Там были золотые украшения, так?

– Вероятно, хотя я же был ребенком и на украшения внимания особенно не обращал… Точно не скажу…

– Если б все золото переплавили в одну большую люстру, где бы ее могли спрятать, как ты думаешь?

– В магазине?

– Не только. Может быть, в отцовском доме или еще где-то?

– Понятия не имею. Ты же помнишь, мы от отца съехали давным-давно. Бог знает, что там могли перестроить… А ты уверена, что люстра существует?

– Не знаю. Но должна проверить. Ты же видишь, как нам нужны деньги. Люди голодают! Мы начали продразверстку. Но это займет время.

Шура чуть не расхохотался в голос. Большевики разграбили всю страну, но вот именно мифическая люстра из переплавленных золотых канделябров Елисеевского магазина должна всех спасти и положить конец голоду.

– Боюсь, я ничем не смогу помочь…

– Ну что ж… может быть, и нет никакой люстры… Кобылин тоже не признался…

– Так его из-за этого убили?

– Что за чушь? Его казнили, как врага революции.

Пока Зоя не упомянула фамилию отцовского компаньона, Шура чуть не растаял. Он снова видел огромные цыганские глаза Зои, которыми могла обладать только настоящая ведьма, ее гладкую, смуглую кожу, и это сводило его с ума. Ему жутко хотелось поцеловать ее, хотя бы в последний раз. Но воспоминание об Александре Михайловиче смахнуло колдовскую паутину, которой бывшая возлюбленная уже почти полностью оплела его.

– Я могу идти?

– Да, сейчас выпишу пропуск…

Шура был уже у двери, когда Зоя вдруг спросила.

– Я видела тебя с той женщиной из института… У вас это серьезно?

– Надеюсь…

– Как предсказуемо… и примитивно.

– Пусть так… Ты же тоже наверняка не одна…

– Не одна, но для меня это ничего не значит.

– Да-да, я помню… Главное – революция! Любопытно, а я что-нибудь значил для тебя?

Зоя приподняла бровь, выражая недоумение неуместным вопросом. Но в этот раз без характерной ей агрессии или раздражения, что натолкнуло Шуру на мысль, что этот разговор не был ей неприятен.

– Иди уже! – положила конец лирике Зоя: – Все это – неважно, чепуха… У меня работы полно!

Шура вышел из ЧК с ощущением облегчения. Все это время даже на расстоянии он чувствовал от Зои скрытую угрозу. Думал, она уничтожит его, пришив любое абсурдное обвинение. Так же как Кобылина или Глеба. Но сейчас он вдруг понял, что Зоя вызвала его не ради расправы. Эфемерная люстра скорее была предлогом. Она явно хотела его увидеть, может быть, даже помириться. Почему всегда, когда человек уже определился, особенно если решение давалось мучительно, ему непременно будет ниспослано искушение? Зачем сейчас, когда у Шуры начинался роман с Евгенией, снова появилась Зоя? Женя была доброй, чуткой, заботливой. И чувство к ней было таким же нежным и уютным. С Зоей все было иначе, ярче. Страсти клокотали, на разрыв Сашиных нервов. Когда-то он был готов отдать все ради одной минуты со своей валькирией. Готов ли он к этому теперь, после всего, что случилось? Может он быть с той, кто без колебаний и жалости поддерживала расправу над Александром Михайловичем, мужем Мариэтты и еще тысячами ни в чем неповинных людей? Можно ли судить хищника за то, что он жаждет крови? Шура испугался, поймав себя на том, что едва вновь не стал придумывать оправдания Зое. Она все еще имела необъяснимую власть над ним, могла подчинять его волю. Саша поспешил к Жене. Только она своей любовью могла окончательно снять колдовские чары черноглазой чекистки.

III

После октябрьской революции Клим редко бывал в городе на Неве. Он сражался на полях гражданской войны. Тем не менее, как только возникала оказия попасть в Петроград, он непременно ею пользовался. Глафира продолжала быть для него самым значимым и еще не завоеванным трофеем. Она была его мечтой. В сущности, у него было две мечты – мировая революция и Глаша. Если для свержения мирового капитализма молодой командир красной армии в общих чертах знал, что нужно делать, то, как получить желанную женщину, он не понимал. Клим давно мог овладеть ей силой, но ему важно было, чтобы она не просто подчинилась ему, а искренне полюбила.

Клим стал еще большим красавцем, сменив старую солдатскую шинель и разбитые ботинки на кожанку, хромовые офицерские сапоги и черную папаху с красной лентой. Он ловил на себе женские взгляды, но ни одна из дам не была ему мила так же, как Глафира.

Глаша, казалось, всякий раз радовалась появлениям Клима. Она к нему привязалась, привыкла к его заботе. В сером голодном городе не было больше ни одного человека, который бы опекал ее. Митя был вечно пьян. Где он умудрялся найти денег на алкоголь и карты – оставалось загадкой. Из дома он вынес практически все. Остатки драгоценностей, столового серебра и царских денег, Глафира была вынуждена прятать в бюстье и в потайных карманах нижней юбки. Глаша давно не волновала Митю как женщина, поэтому он не пытался ее обнять или раздеть, а иначе мог бы обнаружить припрятанные ею богатства и отобрать, чего доброго. Митино равнодушие было залогом сохранности Глафириных сбережений.

Исхудала, – Клим в очередной раз передал Глаше туго набитый продуктами вещмешок, когда встретил ее у ателье: – Паек-то хоть получаешь?

Да, четвертую категорию…

Как четвертую? Ты же белошвейка!

Из бывших…

Из каких бывших? Из высших кругов дома терпимости?

Глафира, которую открыто не попрекали происхождением даже в доме Елисеевых, обиделась. Она поставила вещмешок перед Климом и развернулась, чтобы уйти.

Да перестань! Дурацкая шутка, – Клим схватил Глафиру за руку. Он был солдафон, но обидеть любимую женщину не хотел: – Вышла бы за меня замуж, получала бы красноармейский паек.

Ты забыл? Я замужем…

Да ты уже сама забыла! Что толку от твоего Елисеева? Опять в какой-нибудь канаве валяется?

Ничего, мы как все… потихоньку… в конце января мешочники появились снова, немного легче стало… можно даже мяса купить, двадцать пять рублей за фунт…

Недешево!

Без них совсем тяжко было. В столовых только кипяток давали…

Я и баю, подумай о красноармейском пайке! – искушал Клим.

Ты надолго в Петрограде? – решила сменить тему Глафира.

Нет, некогда рассиживаться. Колчак наступает на Симбирск и Самару… Но перед тем, как уеду на фронт, сначала в Москву на съезд РКПб. Привезу бойцам основные тезисы.

Ты аккуратней там, на войне… береги себя!

Двум смертям не бывать, а одной не миновать! Была бы у меня жинка, берег бы себя для нее. А так – на кой ляд? Никто меня не ждет!

Молодой еще! Женишься!

Не знаю… У моей зазнобы другой на уме, чтоб ему пусто было! Не добралось еще ЧК до этого несознательного элемента!

Типун тебе на язык!

Клим скоро уехал на съезд партии в Москву, где попал на похороны Свердлова, неожиданная смерть которого казалась какой-то нелепостью. Официальной причиной скоропостижной кончины председателя ВЦИК была испанка, но в такую тривиальность не верилось ни товарищам, ни врагам Свердлова. Ходили различные слухи. Далекий от интриг Клим не знал, чему верить. Вся эта возня ввергала его в уныние. Он хотел быстрее вернуться на фронт, к своим боевым товарищам. Хотел снова лететь с шашкой наперевес на врага, так чтоб ветер звенел в ушах. Там все просто – вот свои, а вот враги. Своих спасай, врагов убивай.

Довольно скоро Климу пришлось вернуться в Петроград, защищать город от белых. В мае началось первое наступление Юденича. Горожане не знали, какими силами Родзянко, племянник того самого председателя Государственной Думы, который стоял у истоков февральской революции, и Юденич пытались провернуть эту военную авантюру, поэтому очень надеялись на скорое освобождение от совдеповщины.

Началась новая волна арестов. Большевикам нужны были заложники.

IV

Скоро пришли с обыском к Сергею. Комиссар и пятеро красноармейцев после довольно поверхностного осмотра квартиры, велели ему одеваться и проследовать в комендатуру.

– Но позвольте, на каком основании? Ведь ничего не нашли…

– Не волнуйтесь. Я полагаю, проверят документы и отпустят… – своей вежливостью и корректностью комиссар совершенно не был похож на своих коллег. Но Елисеев все равно ему не поверил. Он был уже не первым арестованным профессором. Еще никто в тот же день домой не возвращался.

Сергей собрал саквояж, взяв с собой смену белья, плед и книги.

Вера старалась держаться при детях. Она не могла показать сыновьям, как напугана. Сергей обнял ее, малышей и послушно проследовал за комиссаром.

– Вера, сообщи в Академию наук и в институт… – наказал Сергей супруге.

– Не пущу! – неожиданно дорогу преградила Манефа, встав в дверях: – Ироды, режь-стреляй меня, не пушу! Да где же это видано, чтоб уважаемых людей средь бела дня вот так, под белы рученьки, да уводили? Он учился аж в самой Японщине! Я на вас, антихристы, управу найду!

Красноармейцы наставили на старуху винтовки и передернули затворы.

Вера, схватив малышей, поспешила укрыть их в комнате.

– Манефа, успокойся! Пропусти нас… – Сергей понимал, что все это бессмысленно. Как бы нянькино сопротивление не вышло боком.

– Давай, убивай бабку! – геройствовала Манефа, уставившись на молоденького красноармейца.

– Гражданка, успокойтесь! – пытался успокоить старуху комиссар, жестом приказывая красноармейцам опустить оружие: – Нам нужно доставить Сергея Григорьевича в комендатуру. Там у него проверят документы. Мы ничего не нашли. Никакой переписки или запрещенной литературы. Оснований для задержания я не вижу. Не усугубляйте ситуацию понапрасну.

– Ну, смотри у меня! – пригрозила Манефа кулаком самому доброжелательному из комиссаров: – Это мой ребятёнок! Я за него такую революцию учиню, вожакам вашим не мерещилось! Токма троньте его там, всех прокляну!

Комиссар кивнул, пряча улыбку.

Вера хоть и не вставала в дверях, и не бросалась в ноги, была напугана больше няньки. Она знала, что сделали с Кобылиным и Глебом. Теперь, похоже, снова собирали заложников. Женщина даже боялась думать, что сделают с ее супругом и остальными арестованными, если наступление Юденича будет иметь успех.

На следующий день у Веры было занятие в художественных мастерских. В начале урока Кузьма Сергеевич предложил ученикам разобрать свою картину «Купание красного коня».

– Ну, расскажите мне, что вы здесь видите?

– Это революция! Молодое поколение, оседлавшее революционный вихрь в виде дерзкого красного скакуна, – выдал один из учеников.

– Таких коней не бывает! Что это за цвет? – бескомпромиссно заявил юный поклонник реализма.

– Есть такие кони! – возмутился мастер: – Ученикам художественного училища полагалось бы знать! На древнерусских иконах, к примеру!

– Так что же это – революционная икона?

– Это Белогорка, – вдруг всхлипнула Вера.

На начинающую художницу обернулись все присутствовавшие в мастерской.

– Продолжай, Вера, – Петров-Водкин, похоже, заинтересовался свежей версией.

– Это красные берега реки Оредеж. В Белогорке жила семья дяди моего супруга. Мы были у них на Рождество 1915. А потом никого не стало – сначала умерла Елена Ивановна, потом дочь Лиза пропала, поехав лечиться кумысом, после этого застрелился ее муж и, в конце концов, не выдержало сердце Александра Григорьевича. Мальчик на картине – это смерть на кровавом коне. Помните, как в «Откровении»: «И вышел другой конь, рыжий; и сидящему на нем дано взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга…»? – заключила Вера и неожиданно для самой себя разразилась слезами.

– Любопытное объяснение! – Кузьма Сергеевич немного растерялся от такой необычной интерпретации, и еще больше от экзальтации, столь не свойственной Вере Елисеевой, но быстро взял себя в руки: – Каждый находит в этой картине свое содержание… Знаешь, странно сказать, для меня «Мальчики» – это похоронный марш на смерть Серова и Врубеля… Все удивляются! И в этом прелесть. Пишите так, чтобы каждый мог увидеть смысл, созвучный ему, звон настроения! Творите, не обращая внимания на хулиганские высказывания коллег и завистников! Ищите себя! Если необходимо – заимствуйте! Постепенно шелуха отвалится, и народитесь вы, как художник!

Мастер любил помудрствовать, не задумываясь, что часто озвученное им было банальными прописными истинами.

В конце занятия он подошел к расстроенной ученице.

– Вера, что у тебя стряслось?

– Сережу арестовали!

– Ну вот, уже и до востоковедов добрались! Академия наук хлопочет за него?

– Да, обещали…

– Ну-ну, вытри слезы. Если что, иди к Горькому. Он многим помогает…

V

Уже вторую неделю Сергей сидел в темной сырой камере в компании других университетских коллег. Военная Выборгская тюрьма ежедневно пополнялась новыми и новыми партиями арестованных профессоров, бывших сенаторов, министров и аристократов.

Утром заключенным давали чай или советский кофе с ложкой сахарного песка в кружках, пахнущих керосином, и бурду из овса. Днем и вечером кормили супом. Каждый день выводили на получасовую прогулку.

Вечерами, устроившись на топчане, уложенном на металлическую койку, Серж боролся с тоской, которая накатывала на него мощными волнами. Спасали книги. Страницы японского романа Нацумэ Сосэки «Пока не осуществится переправа» помогали ненадолго забыть о тюремных реалиях и ниспосланных испытаниях.

И все же, в те минуты перед сном, пока Морфей еще не одурманил сознание и не перенес его на своих воздушных крыльях из мрачной Питерской тюрьмы в цветущую Японию, Сергея терзали тревожные мысли. Кого-то из профессуры уже освободили. Если б чекисты прислушались к ходатайствам академии наук и университета, он уже был бы дома… Похоже, скоро ему свободы не видать. Сергей не мог выкинуть из головы подбадривающие слова коменданта тюрьмы, бывшего матроса императорской яхты «Штандарт»: «Вы не унывайте, кого выпустим, кто посидит, кого расстреляем!». А что, если именно его и поставят к стенке? Что тогда станет с Верой и мальчиками? Все чаще и чаще стала появляться мысль, что, если ему удастся выбраться живым из этой передряги, нужно будет бежать из Петрограда. Нет никаких гарантий, что не будет следующего наступления Юденича, и их снова не возьмут в заложники. И тогда одному Богу известно, что с ними станет… Может уже и не повезти.

Допрос не добавил оптимизма. После того, как у Елисеева подробно расспросили о том, кто его отец, каков его капитал и заработок, он осмелился задать прямой вопрос:

– Почему нас арестовали?

– Чтобы расстрелять, потому что вы – заложники, – получил он такой же прямой ответ.

Порой вечером за окном камеры был слышен звук отъезжающего автомобиля. Утром на прогулке выяснялось, кого из арестованных увезли. Позже узнавали, кто из них был расстрелян.

У Сергея постоянно ныло сердце, словно от нехорошего предчувствия.

VI

За две недели три раза в камере Елисеева сменились соседи. Сначала он делил тюремную комнату с профессором Платоновым, которого довольно быстро отпустили, затем к нему подселили извозчика, который постоянно плакал и ругался. Последним соседом был военный, адъютант Корнилова.

Каждый вечер они вслушивались в гулкие шаги тюремщиков, забиравших из камер людей, которых потом увозили на том самом автомобиле, часто на расстрел. В тот день сердце Елисеева замерло от звука приближающихся шагов. Было ощущение, что коридор не имеет конца, будто с каждым шагом он становился длиннее, и все же звуки раздавались ближе и ближе. И вот прекратились у двери. Еще была надежда, что охранник пройдет дальше, в следующую камеру. Но нет, металлическим скрежетом по нервам залязгал ключ в замке.

Сергей в первые несколько секунд словно оглох от перенапряжения.

– Товарищ Елисеев? – обратился дежурный тюремщик попеременно к Сергею, а потом к генералу Клименко. Он очевидно не знал, как выглядит Сергей Григорьевич.

– Это я.

– Не раздевайтесь и не ложитесь спать.

Охранник развернулся и ушел, а ошеломленные пленники остались сидеть безмолвно.

Первым очнулся Клименко.

– Не переживайте, Сергей Григорьевич! Уверен, Вас не увезут. Если только в другую тюрьму!

Страшное слово «расстрел» не прозвучало, его избегали, но оно было рядом, пряталось под железной койкой, в темном углу у клозета. Сергею казалось, что бледная тень смерти села рядом с ним на кровать. Она была такая же молчаливая и унылая, как и постояльцы камеры.

– Чушь! Я лягу и буду спать! Если я им буду нужен, разбудят! – Серж решил, что от его «непослушания» хуже уже никому не будет. Он улегся и почти сразу провалился в тяжелую дрему.

– У Вас железные нервы! – восхитился Клименко утром.

В одиннадцать утра за Елисеевым пришел тюремщик и повел его в канцелярию.

VII

Григорий Григорьевич с Верой Федоровной мыкались по городам на юге России, не задерживаясь долго ни в одном из них, чтобы не попасть под большевиков, которые отбивали у белых то одну, то другую область. Затем красных снова выбивали, но до тех пор можно было ощутить пролетарский террор на своей собственной шкуре.

Постоянные перемещения вымотали Елисеевых. Усталость была так велика, что они готовы были осесть в любом городе, лишь бы больше не пришлось бежать.

Сердце Григория Григорьевича постепенно шло на поправку. Из Петрограда не доходили новости, и Гриша ничего не знал ни о детях, ни о внуках. Отсутствие вестей дало нервам небольшую передышку. Конечно, Елисеев все еще тревожился о близких, но дурные мысли по крайней мере ничем не подкреплялись.

Григорий с Верой решили дождаться освобождения Крыма, которое должно было состояться со дня на день и перебраться туда. Там они планировали переждать всю гражданскую войну и в конце переехать уже сразу в Петроград, как только его очистит от бандитствующего отребья белая гвардия. В начале лета 1919 войска Деникина и Колчака добивались больших успехов, вселяя самые радужные надежды в души неприкаянных изгнанников, которыми кишела Россия.

Ранним утром раздался стук в дверь квартиры, которую снимали Елисеевы. На пороге стояли красноармейцы. «Как? Когда они успели захватить город?» – удивился про себя Григорий, но вслух произнести этого не посмел.

– Одевайтесь! Вы арестованы! – приказали солдаты.

Григория бросили в темную камеру. Было сыро и холодно. Он вдруг понял, что забыл обуться. Босые ноги мерзли на грязном, каменном полу.

Сначала Гриша не мог ничего рассмотреть в темноте, но затем он увидел койку у стены напротив. На ней сидело три человека. Елисеев вглядывался в лица мужчин и вдруг с ужасом понял, что это его сыновья.

– Гуля? Сережа, Петя, это вы?

Сыновья молчали и лишь с укором смотрели на него.

– Боже святый, они вас схватили и привезли сюда? Это из-за меня? Они охотятся на Елисеевых?

Братья молчали.

Вдруг в углу камеры что-то зашевелилось. Из черноты угла к Елисееву стала приближаться белая фигура. Григорий ощутил подкатывающую панику. Сердце крохотной птахой трепетало в сжавшей его ледяной руке ужаса. Это была покойная сестра, Елизавета. Он уже слышал ее могильный запах. Она села рядом с мальчиками на койку.

Неожиданно дверь камеры распахнулась. Сергей встал и пошел в отворенную дверь.

– Серёжа! Серёжа! – закричал Григорий и проснулся.

Прохладный утренний бриз играл занавесками открытого окна и обдувал ноги Григория.

VIII

Сергея доставили в канцелярию тюрьмы. Было жутко, хоть молодой ученый старался не подавать вида. Странно, но сейчас его занимало одно – как не потерять лицо. Как примет он сообщение о своем расстреле? Вдруг они заметят, что он испугался? Он не доставит им такой радости! Он не покажет им ужаса, который заполнил весь объем его легких и не давал нормально дышать.

Комиссар что-то долго писал, потом ковырялся в стопках бумаг. На лбу Сергея выступила испарина. В коленях началась дрожь, которую Серж безуспешно старался унять. В глазах стало темнеть. Нет, нет, только не обморок! Тогда эти нелюди смогут торжествовать.

– Вы свободны, – внезапно объявил главный тюремщик: – Вам не предъявлено никакого обвинения.

Сергею казалось, что он ослышался. Как? Как такое возможно? Он уже потерял всякую надежду.

– Вот Вам документ, он всегда должен быть при Вас, – комиссар выдал ошарашенному Елисееву какой-то билетик.

Сергей не бежал, летел домой. У него будто выросли крылья. Это был один из самых счастливых дней в его жизни. Еще час назад Елисеев был уверен, что не выйдет на свободу, что никогда больше не увидит жену и детей, что не стоит ждать никакой справедливости и объективности от Совдепии, а тут такое невероятное везение, такая удача, поцелуй судьбы!

Вера плакала от счастья. Она тоже не была уверена, что несмотря на все ходатайства, удастся вырвать мужа из лап ЧК.

– Сережа, сколько же оказывается вокруг нас прекрасных, сердечных людей! Сколько настоящих друзей, которые хлопотали за тебя! Все знакомые, профессура и ученики – все помогали! Не знаю, что сыграло решающую роль – заступничество Алексеева, все же он крупнейший китаевед, или массовость всех прошений в купе – да и неважно! Главное, теперь ты здесь! С нами!

Сергею хотелось поскорее забыть о днях, проведенных в заключении. Через три дня после освобождения, в прекрасный погожий воскресный день он позвал Веру в Аквариум, где в Железном театре давали модный спектакль «Маленькое кафе» с Горин-Горяйновым в главной роли. Супруга с радостью согласилась. Как же хотелось развеяться, отвлечься от всех пережитых тревог!

Елисеевым казалось, что это одна из лучших пьес, хоть игра и не была достаточно филигранной. Они искренне хохотали шуткам главного героя – разбогатевшего официанта. После всех невзгод, им понравилось бы что угодно, любой фарс, который поставлен не на злобу дня. На некоторое время им удалось убежать от окружающей их реальности, но лишь до второго антракта, когда их, мирно прогуливающихся по саду, попросили пройти к комиссару в контору театра. Сергей снова почувствовал тот жуткий страх. Неужели опять арестуют?

– Почему вы на свободе? – задал комиссар странный вопрос.

– Почему я вообще был арестован? – парировал Сергей. Серж выглядел уверенным, и только он знал, что это ему стоило, и как он пытался унять дрожь в коленях.

Сергей протянул комиссару документы, включая тот билет, что ему дали в тюрьме. Комиссар долго их рассматривал, особенно страницу паспорта с отметкой об адресе проживания.

– Вы можете идти, – наконец, сообщил он и вернул документы.

Однако настроение было безвозвратно испорчено.

– Зачем я пошел в театр? Надо было сидеть дома! Как глупо так рисковать на пустом месте! – корил себя Елисеев: – Ты видела, как долго он изучал наш адрес? Зачем это? Чтобы арестовать меня там? Домой сегодня возвращаться нельзя! Попрошусь переночевать к кому-нибудь из знакомых… А завтра уеду в Царское Село, к Шмидту…

Сергей бежал по вечернему Петрограду, прячась от патрулей, как загнанный зверь, стараясь успеть к своему знакомому, который согласился принять его на ночлег, до начала комендантского часа.

Страх. Страх был везде. В каждой молекуле питерского воздуха. В каждом сером булыжнике мостовой. В плеске волн Невы. Город впитывал этот страх всеми своими порами и рождал чудовищ, которые в кожаных куртках прочесывали улицу за улицей в поисках новых жертв. Они сеяли страх, который вскоре должен был приумножить плоды и питать жадную до крови революцию.

– Надо бежать, – бубнил себе под нос Елисеев: – Удирать из этого города, из Совдепии…

IX

Директория Петлюры долго не продержалась в Киеве. Очень скоро город взяла Красная армия. Петя был расстроен. Не потому, что он поддерживал Петлюру. Отнюдь. Для него, что красные, что бандиты Петлюры – все было едино. Но вот досада, он только было начал подрабатывать конферансом в разнообразных кафешантанных водевилях и антрепризах, как пришли большевики и объявили национализацию театров, прикрыв все мелкие заведения. Буквально наступили своим пролетарским сапогом на горло песни. А ведь Пете говорили, что у него талант к разговорному жанру эстрадного искусства. На сцене он был легок и изящен, скор в реакции и умел держать внимание публики. Люди смеялись до слез над его шутками и анекдотами, которые всегда были к месту и бросали мостик от одного номера к другому. Он не терялся, когда что-то шло не по плану, спокойно и уверенно прибегал к экспромту. Гуля с Верой были поражены такому выбору занятий, считая его артистические наклонности баловством, но лишь разводили руками. Петя был уже взрослым человеком, родственники не могли заставить его прислушиваться к своему мнению.

– Вот тебе и наследственность! – сетовал Гуля по поводу творческих экспериментов брата: – Я до сих пор испытываю чувство стыда, когда вспоминаю отцовского Гамлета… Слава Богу, Петька органичнее и смешон лишь в хорошем смысле этого слова. И все же, эта страсть к сцене… Откуда это, если не от отца?

– Ты прав, – поддержала Вера: – Знаешь, он иногда так улыбнется – копия Григорий Григорьевич! Где хоть они сейчас, ничего не знаешь?

– Не интересовался… – сын не хотел говорить про Елисеева-старшего, разве что лишь через призму унаследованных братом пороков: – и эти бесконечные интрижки… Весь в отца!

– Или в Марию Григорьевну, – добавила Вера с улыбкой.

– Да, тетушка тоже в эту линию пошла… – не стал спорить супруг. Он сам не раз называл тетку Марию авантюристкой: – Все же Петру нужно будет найти свою так называемую жену и развестись. Иначе ничего хорошего из этого не выйдет. Так и будет крутить амуры с певичками, потому что приличной барышне на данный момент он ничего предложить не может…

Никто из Елисеевых не знал, что Зинаида Рашевская уже решила вопрос, выйдя замуж за другого. Вместе с великим князем Борисом Владимировичем она покинула Россию еще в марте и, как только они прибыли в Геную, обвенчались, положив конец фиктивному браку Зинаиды и Петра.

Бывший же официальный супруг морганатической жены князя становился настоящим сердцеедом. У него начали закручиваться необременительные романы с этуалями, бежавшими из бьющегося в экстазе революции Петрограда в неопределившийся Киев. Девушкам Петя сразу объявлял, что несвободен и поделать с этим ничего нельзя, поскольку он не может нарушить данное однажды слово чести. Молодой человек умалчивал об истории с карточным проигрышем. Ему до сих пор было стыдно. Все это осталось в далеком прошлом. В таком далеком, что иногда не верилось, а было ли то прошлое вообще? Были ли все эти отцовские особняки, экипажи, магазины реальными или это был лишь сон?

В августе снова начались бои за Киев. Теперь драпали большевики, которых гнали войска Петлюры и добровольческая армия Деникина. Вероятно, Елисеевым можно было бы обрабатываться такому повороту событий, если бы не одно но…

X

В ту ночь Петя остался у очередной дамы сердца. Они уже улеглись в постель, когда вдруг в окно постучали. У молодого человека похолодело в груди. Это мог быть арест. Обозленные неудачами большевики устроили настоящий террор. Человека могли задержать и расстрелять по малейшему подозрению в сочувствии золотопогонникам.

Девушка зажгла керосинку и подошла к окну, накинув на ночную рубаху ажурную шаль.

– Кто там?

– Я ищу Петра Елисеева,– Петя вздрогнул, услышав робкий голос Веры.

За секунду молодой человек оделся и выскочил к супруге брата на улицу.

– Что случилось?

– Гулю забрали! – у Веры тряслись руки.

– Как? Что случилось? Его арестовали?

– Пришли, велели собираться и идти с ними. Сказали, все врачи едут с Красной армией.

– Не волнуйся. Я думаю, все не так страшно… Пойдем домой. Сейчас уже поздно, завтра утром попробую его найти. Пару дней они еще будут эвакуироваться.

С первыми лучами солнца Петя помчался на Подол, к гавани, откуда по Днепру отходили пароходы с частями Красной армии и эвакуируемыми советскими учреждениями. Молодого человека обгоняли подводы, заваленные разного рода имуществом, награбленным новым господствующим классом.

Чудом Петру удалось найти брата в толпе, ожидающей посадки на пароход.

– Петя, что ты здесь делаешь? – обрадовался Гуля: – Я думал, скоро не свидимся…

– Я обещал Вере узнать, куда вас везут. Она не находит себе места.

– Успокой ее. Пока им нужны врачи, я в относительной безопасности. Я больше за Веру с Тасей переживаю… Оставляю их на тебя, пока все как-то не определится…

– Разумеется. Ты мог и не говорить… Так ты не знаешь, куда вас везут?

– Никто ничего толком не знает… Добрармия отбивает у них новые и новые города, так что, где мы в итоге окажемся, одному Богу известно. А как же Вера тебе сообщила?

– Прибежала к Ольге ночью, после того, как тебя забрали… Я, как услышал стук в такое время, грешным делом подумал, что за мной пришли… Ты слышал анекдот про Дусю? Навеяло… – хохотнул Петя.

– Рассказывай уже и беги домой. А то, как бы они и тебя за компанию не эвакуировали.

– Как-то ночью один профессор был разбужен сильным стуком в дверь. «Кто там?» – спросил он испуганно. «Главнокомандующий Северо-восточными силами Красной армии». Профессор чуть не в обмороке: «Ч-чем я м-могу помочь?» – «а Дуся дома?».

– Тише… нашел, где шутить про красную армию… хоть бы под деникинца переделал. Петр, Бога ради, будь аккуратнее! – Гуля улыбнулся и тут же снова взялся за нравоучения.

– Хорошо-хорошо… даю слово! – Петя собрался уходить, но все же задал не дающий ему покоя вопрос: – Гуля, они всех врачей из города вывозят?

– Похоже на то…

– Кто же здесь людей лечить будет?

– Эх, Петя, кого сейчас волнуют простые обыватели?

XI

В конце концов, петлюровцы взяли Киев. Не успели они начать праздновать победу, как на окраинах города уже появились добровольцы. Поначалу противники всячески пытались избегать столкновений, был даже момент, когда они хотели провести совместный парад на Думской площади в честь освобождения города от большевиков.

Петя не мог этого пропустить. Он непременно должен был видеть странный парад двух сторон, которых при всем желании сложно было назвать союзниками. С полудня молодой человек околачивался возле Киевской городской думы, где уже изнывали в ожидании украинские полки. Добровольческая армия прибыла около двух часов. Часам к пяти подъехал генерал Кравс, который собирался принимать парад с украинской стороны. С согласия петлюровского военачальника на думском балконе подняли русский флаг. Толпа, заполнившая площадь и Крещатик, возликовала. И тут началось. Запорожцам не понравилось, что триколор вызвал больший восторг, чем их торжественный марш. Они бесцеремонно сорвали российский флаг, бросив его под копыта лошадей. Такой наглости и глумления над своей святыней добровольцы и жители Киева стерпеть не могли. Деникинцы дали залпы в воздух, а вот толпа не церемонилась. У киевлян на руках было много оружия, которое стало стрелять по надругавшимся над стягом российской империи всадникам. Петя решил уносить ноги, чтобы его не затоптали лошади бегущих в панике петлюровцев. Все равно, самое интересное он уже видел. Ему не терпелось рассказать о происшествии Вере.

Через несколько дней и после нескольких неудачных попыток примирения, петлюровцам все же пришлось покинуть Киев, потеряв завоеванный город по собственной глупости. А добровольческая армия, наконец, определилась в их отношении к Петлюре. Теперь посыл был предельно четкий – либо тот должен был принять идею Единой и Неделимой России, либо он – враг, а, значит, придется биться. Однако добровольцы были уверены, что петлюровские войска этого совершенно не хотят. Им вполне была мила мысль о широкой территориальной самобытности внутри России. Так считали и киевляне, которые столь рьяно отстаивали честь русского флага.

– Послушай, Вера, что говорит Май-Маевский, – Петя читал свежий номер «Киевской жизни»: – «Глубоких корней в массах идея Петлюры не имеет и обречена на гибель». Помнишь, я буквально тоже самое говорил про щиру Украину? Только тогда о Скоропадском…

– Какой же ты прозорливый, Петя! – Вера, наконец, улыбнулась. С момента эвакуации Гули она ходила мрачнее тучи. Но Петя умел поднять ей настроение. Он умилял ее своей непосредственностью и веселым нравом.

С приходом армии Деникина улицы Киева моментально наполнились дамами в элегантных платьях и солидными господами. Где вся эта роскошная публика скрывались до сего момента, оставалось загадкой. Скорее всего, успокоившиеся горожане достали из сундуков припрятанные от большевиков наряды, стряхнули с них пыль, отутюжили и высыпали на променад.

Деникинцы объявили набор добровольцев. Ах, как Пете хотелось вступить в их ряды! Как ему мечталось творить историю, быть в гуще судьбоносных событий! Его ровесники сражались с революционерами, совершали подвиги, а он вынужден был сидеть в тылу, с Верой и племянницей. Но что делать? Нарушить слово, данное Гуле, он не мог. Петя вздыхал и, потупив взгляд, проходил мимо пунктов записи добровольцев, куда стояли очереди офицеров, волею судеб, оказавшихся в Киеве и переживших нашествие большевистской и петлюровской саранчи.

Единственной отдушиной для Пети стали возобновившиеся приглашения подработать конферансье. Вместе со шляпками и нарядами в город вернулись привычные буржуазные развлечения.

XII

Мариэтта вдруг, совершенно неожиданно, уехала в Москву. Еще большим сюрпризом для братьев стало то, что уехала она не одна. Однажды в ее дверь постучался Николай Тимофеев. Он приехал по работе в Петроград и должен был остановиться у своих знакомых, которых, к большому его удивлению в тот день не оказалось дома. Мужчина жутко устал с дороги и решился постучать соседям, чтобы его, если это не слишком стеснило бы хозяев, пустили дождаться друзей. К нему вышла Мариэтта с младенцем на руках, которая показалась ему мадонной, сошедшей с полотен Леонардо Да Винчи. Николай был сражен. Все остальное моментально отошло на второй план – и работа, и знакомые, и бесконечный, навязчивый страх быть арестованным. Жизнь приобретала новый смысл.

Мариэтта недолго держала оборону. Она не могла больше выносить одиночество, тоску по Глебу и сам северный город, который безжалостно напоминал о навеки потерянных счастливых мгновениях. Николай Константинович казался человеком достойным. Наконец, девушка снова почувствовала заботу и любовь. На его предложение ехать с ним в Москву она практически сразу ответила согласием.

Из-за отъезда в столицу сестра пропустила свадьбу Шуры, которая была устроена невероятно скоропалительно. Через два дня после бракосочетания, Саша отправился в командировку в Пермь, оставив свою молодую супругу на попечении тестя, горного инженера. Евгения не роптала. Добившись, в конце концов, официального оформления отношений с Шурой, она была абсолютно счастлива.

Несмотря на все радостные события, в Петрограде было не до веселья. Началось второе наступление Юденича. Перепуганные успехами белой армии, которая к октябрю заняла Ямбург, Красное Село и Гатчину, большевики рыли окопы в Александровском саду. Несколько баркасов держалось на ходу, чтобы в срочном порядке эвакуировать большевиков, если их оборона падет. Снова в городе начались повальные аресты, и ввели комендантский час. Хотя арестов хватало и до приближения белогвардейцев. Как-то Саша рассказал, что одного из профессоров Горного университета, которого он знал, расстреляли за хранение офицерских вещей. У Сержа дома стоял чемодан с обмундированием брата Николая, которое им с Верой срочно пришлось пороть.

С началом наступления белых Сереже, который пытался выбить себе заграничную командировку, дали понять, что все его хлопоты тщетны. Никто никуда его не выпустит. Оставалась лишь одна надежда – освобождение Петрограда Юденичем.

Уже были слышны взрывы и грохот орудий. Еще немного и доблестная армия спасет несчастный город от коммунистического наваждения. Петроградцы замерли в томительном ожидании. Однако на третий день войска Юденича, не дождавшись поддержки от Антанты, раздираемые внутренними противоречиями, страдающие от недостатка солдат и оружия, стали отходить.

– Вера, все кончено! – Сергей был раздавлен новостями об отступлении северо-западной армии.

Уложив детей спать, жена сидела за швейной машинкой, перешивая пальто и гимнастерку Николая в костюмчик и пальто для Никиты.

– Как же так? Они же были уже совсем рядом!

– Такой стыд! Профессиональные, опытные офицеры разбиты безграмотными оборванцами! Это крах всех надежд! Катастрофа!

– Что же делать? Это точно? Может быть, еще не все потеряно?

– Нет, как ни больно признавать, напрасно мы в них верили… Они ничего не могут! Надеяться больше не на кого. Будем пытаться бежать из Совдепии. Сами. Я поговорю с кузеном, с Гроэром. Он как-то упоминал, что у него есть знакомые проводники в Финляндию.

– Боязно! Что, если схватят?

– Если схватят – расстрел! Но другого выхода нет. Нужно удирать, иначе мы все здесь погибнем!

– Что ж, значит, будем удирать…

Словно чтобы усилить и без того глубочайшее разочарование россиян в несостоявшихся спасителях, фортуна отвернулась от удачливой доселе Белой гвардии на других фронтах. Следом за Юденичем, красные стали одерживать одну победу за другой над армиями Деникина и Колчака.

XIII

На исходе лета Григорий Григорьевич и Вера Федоровна нашли постоянное, как им казалось, пристанище. По крайней мере до тех пор, пока из Петрограда не изгонят большевиков. Как только добровольческая армия освободила Крым, они обосновались в Симферополе. После всех мытарств и испытаний жизнь на полуострове была раем, даже несмотря на рассказы местных жителей о «Варфоломеевских ночах» красного террора в прошлом году. Невозможно было привыкнуть к зверствам гражданской войны, и понять, как могли русские люди так нещадно друг друга уничтожать.

На смену пасмурным дням приходило солнце. Тогда казалось, что скоро все закончится, и жизнь вернется на круги своя. Снова будет место улыбкам и счастью, и сограждане вновь начнут ценить и уважать друг друга. Победы армии Деникина вселяли надежду, что это время не за горами.

Елисеевы все больше влюблялись в Крым. Особенное впечатление на Веру Федоровну произвело озеро Сасык-Сиваш цвета фламинго, которое супруги обнаружили недалеко от Евпатории. Когда Вера впервые увидела ярко-розовую гладь, в которой отражалось васильковое небо и зефирно-белые облака, она обомлела, а потом вдруг заявила мужу:

– Гриша, разве есть на Земле место прекраснее, чем это? Когда война закончится, я бы хотела, чтобы у нас был здесь дом.

– Ты предпочтешь эту провинциальную глушь с сернистым душком Петрограду?

– Пожалуй! Буйство природных красок или серые камни, окутанные туманом из сплетен и интриг, – что ты выберешь? – рассмеялась женщина: – Можем не жить здесь круглый год, но мне бы хотелось, чтобы в любое время можно было приехать и полюбоваться здешним сказочным пейзажем! Только представь – мы с тобой на веранде нежимся в розовом закате! А из дома может открываться вид и на озеро, и на море? Здесь же довольно узкая коса… Чему ты улыбаешься?

Григорий наблюдал за супругой, расплывшись в улыбке.

– Не знал, что ты у меня настолько поэтическая натура! Что за услада для ушей! Еще вчера мы бежали из города в город, опасаясь за свою жизнь, и единственной мечтой было сытно поесть. И никакой поэзии. А теперь говорим о будущем! Это ли не счастье? Знаешь, я бы позвал сюда детей, даже рискуя снова наткнуться на осуждение и холодность… Уверен, Мариэтта была бы в восторге! Раньше она любила поэстетствовать, – Гриша изменился в лице: – Как они там сейчас?

Буквально через несколько месяцев мрачные предчувствия снова окутали Крым. Деникинская армия терпела поражение за поражением, каждым своим шагом назад растаптывая мечты беженцев на счастливое будущее.

XIV

Новый 1920 год Сергей с Верой встретили скромно. К ним пришла Женя, супруга Шуры, который был в очередной длительной командировке, словно скрываясь от своих петроградских женщин. Тихо посидели втроем в задумчивом настроении, каждый гадая про себя, что готовит грядущий год.

Елисеевы начали продавать серебро и японские вещи, чтобы набрать нужную сумму на побег через Финляндию. К счастью, ученым, после того как они стали массово гибнуть от голода и холода, повысили паек, и теперь не нужно было тратить вырученные на барахолках деньги на пропитание. Степан Гроэр, сын той самой Марии Григорьевны, которую в семье назвали не иначе как авантюристкой, свел Сержа с проводниками, которые жили на станции Горской, на полпути от Сестрорецка. Кузен заверил, что этим людям можно доверять, они уже благополучно перевели его знакомых. Немаловажно было и то, что по сравнению с остальными проводниками, мзда у них была божеская.

Двоюродные братья явились к проводникам в январе договориться о деталях. Главной в группе была простая женщина лет сорока. Помогал ей молодой человек. Елисеев так и не понял, кем юноша приходится этой атаманше, ведь в хате присутствовал и ее муж, который равнодушно занимался своими делами, не обращая на ходоков ни малейшего внимания.

– Пойдем пешком по льду Финского залива, – объяснила женщина: – Проведем вас мимо фортов, через опасную зону, а верст за шесть до Териокского берега оставим, и вы пойдете одни. Всего идти верст восемнадцать.

– У меня двое маленьких сыновей… – засомневался Сергей.

– Ребятишек повезете на санках. Но сейчас с детьми идти очень холодно, погодите до середины февраля, тогда будет потеплее, а то на море уж очень зябко!

На том и разошлись.

Пошел обратный отсчет.

Неожиданно в середине февраля Сергею приказали ехать в командировку в Москву по делам Комиссариата иностранных дел. Когда он в марте вернулся домой, выяснилось, что Гроэры больше уже ждать не могли и ушли в Финляндию. С одной стороны, это вселяло надежду на успех предприятия, с другой стороны идти с родственниками было как-то спокойнее. Но теперь уж ничего нельзя было поделать. Стояла теплая весенняя погода. Снег таял. Нужно было поторапливаться. Договорились с проводниками на девятое марта.

Начались сборы. Елисеевы убрали квартиру, продали некоторые вещи и купили думские деньги. Собрали меха и детские вещи в два больших чемодана. Написали письма остающимся в Петрограде друзьям и родственникам. Манефа должна была разнести их через неделю после отъезда.

Нянька плакала ночи напролет после того, как узнала о планируемом побеге. Всей своей мудрой душой она чувствовала, что нельзя уговаривать детей остаться. Слишком уж велик был риск повторного ареста Сергея, который в этот раз мог закончиться не так благополучно. Старуха хотела бы пойти с ними, но понимала, что это невозможно. Она не смогла бы столько пройти. Да и ей ничто не угрожало в Петрограде. Манефа обладала самой что ни на есть правильной родословной класса бедняков. Поэтому каждое утро старушка вытирала слезы и помогала детям собираться.

Во вторник, надев на себя по два платья и костюма, взяв тюки и чемоданы с вещами, Елисеевы отправились на вокзал.

– Сережа, мне кажется, на нас все смотрят… – Вера сильно нервничала. Разве можно было не заметить, что она наряжена, как капуста?

– Не думай об этом. У меня такое же чувство, но, скорее всего, мы его сами себе внушаем… Главное, не нервничать, иначе патрули учуют и остановят. Тогда мы пропали!

Легче было сказать, чем сделать. Сердце Веры колотилось при виде любого милиционера или красноармейца. Всякий раз она была на грани обморока.

Наконец, они добрались до избы проводников. Однако когда со всеми пожитками ввалились внутрь, там оказался лишь муж той самой женщины-проводника. Никого больше.

– Их вчера арестовали. Я с минуты на минуту жду обыска, – заявил им мужчина: – Вам нельзя здесь оставаться!

Медлить было нельзя. Нужно было немедленно убираться. Вера чуть не плакала. Столько пережито волнений, и все напрасно. Что если их сейчас схватят? Вдруг арестованные про них расскажут? К счастью, Сергей не называл свою фамилию и адрес проводникам. Пытающуюся бежать семью не так просто было бы найти в Петрограде.

Грустные и усталые Елисеевы вернулись домой. Лишь Манефа не смогла скрыть радость, что побег сорвался.

Ночью уложили детей спать и сели у самовара.

– Сейчас, наверное, были бы уже в Финляндии…

– Сережа, что же теперь будет? Мне кажется, этот город нас никогда не отпустит…