Три вокзала

14

Аркадий позвонил Виктору из гримерки танцовщиц и сообщил, что жертву, которую они назвали Ольгой, опознали как Веру Антонову, девятнадцати лет, студентку МГУ. А поскольку это был его случай, предложил приехать в «Нижинский» и принять участие в расследовании.

— Я пока не могу никуда ехать. Мне делают татуировку.

— Прямо сейчас? В это время?.. Нет проблем. Клуб открыт всю ночь.

Аркадий не знал, что сказать. Он мерил шагами небольшое, ярко освещенное пространство, которое было отведено под гримерку. Стол с гримом завален использованными салфетками, банками с кремом, пудрой и румянами, помадой и тушью. Трудно было представить, как сюда могли втиснуться шесть женщин, не говоря уже о том, что им приходилось здесь еще и переодеваться — снимать один костюм и надевать другой.

— Я трезв, если это — то, что тебя сейчас интересует, — сообщил Виктор.

Аркадий думал о другом. Он обратил внимание на фотографии друзей и членов семьи, они были подоткнуты за раму зеркала. Но ни на одной из них не было Веры Антоновой.

— Кто ее опознал? — спросил Виктор.

— Журналистка, которая пишет о клубе и еще несколько человек. Похоже, учебу в МГУ она совмещала с работой в «Нижинском».

— Да, грустно…

— Зачем тебе татуировка?

— Ты же не думаешь, что я могу просто так для удовольствия болтаться в тату-студиях… Между прочим, звонил Зурин и спрашивал, где твое прошение об отставке. Он ждет. Он сказал, что начальство проинформировано — тебя отстранили. Ты больше не следователь. Первый звоночек, и они тебя задержат.

— Арестуют?

— Отрубят голову, если захотят.

— Когда ты сможешь приехать в клуб? Ты же всегда говоришь, что детектив идет вперед, а прокурор — следует за ним. — Пока Аркадий говорил, он быстро открывал и закрывал ящики. В одном он, конечно, заметил экстази в виде леденцов, прозрачных капсул и зеленого горошка, однако ни клофелина, ни эфира не было. В комнате с зеркалами, отражающими друг друга, он казался себе окруженным отчаявшимися мужчинами с длинными прилизанными волосами, глубоко запавшими глазами. Такие обычно блуждают дождливой ночью по улицам и заставляют людей поднимать стекло в машинах или спешить к светофору.

— Не кидайся на артистов. Я позвоню тебе утром, — сказал Виктор.

— Татуировка болит?

— Немного покалывает.

— Ладно.

Изящная Иза Спиридонова была совсем седой. Аркадий помнил ее еще по Большому театру — она недолго была примой, а потом получила травму. Он полагал, что она могла где-нибудь преподавать, учить молодых балерин поднимать ножку и отводить ручку — так и вот так. Вместо этого она оказалась хореографом «Нижинского». Ее комнатка размещалась между завешанной костюмами стойкой и штабелями компакт-дисков, вокруг модели клуба из пробкового дерева — здесь были видны проходы, танцполы и сцены.

Аркадий указал на макет пальцем.

— Где мы на этой модели?

— Я не обсуждаю то, что происходит за стенами клуба, ни с кем. Пожалуйста, не трогайте.

— Я всегда любил модели. — Он наклонился, чтобы получше рассмотреть. — Грузовой лифт ходит вверх и вниз?

— Нет, это не кукольный домик. Не трогайте, пожалуйста.

— Где, вы говорите, мы тут находимся?

— Ну, например, здесь. — Она указала на третий этаж (всего их было пять). — Вы показывали эту фотографию кому-то из танцоров?

— Да.

— Почему вы не пришли сначала ко мне? Наши девочки — почти дети. Я не хочу, чтобы они разрыдались до того, как закончится шоу. Держитесь подальше от девочек. И вообще, если у вас есть вопросы, давайте звоните завтра, я найду для вас время.

«Завтра началось уже несколько часов назад», — подумал Аркадий. А времени у него было лишь до тех пор, пока его не настигнет Зурин.

Зазвонил телефон Спиридоновой, она присела, чтобы поговорить.

— Нет, я не одна. Здесь — следователь, но он уходит… совершенно бесполезно и пугает девочек… подожди секунду, он недостаточно сообразителен, чтобы понять намек. — Она подала Аркадию знак уходить. — Разве вы не видите — я на работе?

— Я тоже. Вот фото Веры. Взгляните!

— О! Нет. — Фото оказалось в руке Спиридоновой, и она тут же сунула его назад Аркадию. — Уходите уже! Я не могу поверить, что вы показали вот это моим балеринам.

— Но я не показывал им этого…

Он опустил руку в карман куртки и впихнул Спиридоновой другую фотографию, пристально наблюдая, как ее взгляд скользнул по грязному матрасу, полураздетому телу Веры, татуировке-бабочке у нее на бедре.

— Я не понимаю… — Спиридонова немедленно нажала на отбой.

— Я тоже, — заметил Аркадий.

— Господи, как это могло случиться? — Она отбросила фото так, словно по нему полз паук. — Кто… кто мог сделать с ней такое?

— Я не знаю.

Он описал обстоятельства, при которых была найдена девушка: «Одета — как проститутка, татуировка — как у проститутки, на кровати проститутки, порошок для того, чтобы „вырубить“ клиента — как у проституток».

— Я не могу это никак объяснить. Это не та Вера, которую я знала.

— Какой она была?

— Свободных нравов — так можно было бы о ней сказать.

— Сексуально свободных?

Она задумчиво улыбнулась.

— Они все — разные: бисексуалы, геи, лесбиянки. Вера была популярна и у мужчин и у женщин — они слетались к ней, как пчелы на шикарный цветок. Но она была честолюбива. У нее мог быть любой из дюжины миллионеров. Зачем ей продавать себя у Трех вокзалов?

— Вы можете назвать имена ее мужчин?

— Я могу назвать некоторых, но этот список будет неполным и несвежим. Она была слишком непостоянной девочкой. Она жила в общежитии. Может быть, стоит поговорить с соседями по комнате.

— Что она изучала?

— Языки. Международные отношения.

Аркадий был удивлен. На факультет международных отношений обыкновенно попадала только элита. Аркадию было трудно в это поверить, но он сам когда-то был частью «золотой молодежи» Москвы. …Когда-то, когда на этой земле царили красные динозавры.

— Как к ней относились другие балерины?

— Отлично.

— И не было конкретных врагов?

— Нет, никого.

— Вы проводили с ней собеседование, прежде чем принять в труппу?

— Конечно, хотя это не Большой театр. Я здесь не совсем настоящий репетитор — главным образом для престижа… Девочки в основном делают то, что им нравится. Это все-таки клуб «Нижинский». Люди здесь ждут чего-то нового, причем каждую неделю. И за те деньги, которые они здесь оставляют, еще хотят прикоснуться к культуре. Не слишком долго, конечно, хотя бы секунд на десять. Увидеть некоторые пируэты или живые картины. Девочки выстраиваются в линию, как самые настоящие балерины с самим Нижинским, чтобы богатые мужчины могли ими просто полюбоваться… — Она курила и напряженно выдыхала дым, который скручивался в замысловатые арабески, — …боготворить их.

— У нее в Москве семья?

— Ее родители погибли во время взрывов в метро. Брат пропал в армии — он повесился…

— Почему?

— Он был геем.

Этого было достаточно. В армии над новичками обычно издеваются. Гомосексуалов преследуют.

— Когда это случилось?

— Под Новый год. Она была расстроена, но ничего необычного. Она была собранным человеком, именно потому это, — она направила взгляд на фотографию Веры в бытовке, — совершенно необъяснимо.

— Она хорошо одевалась?

— Ничего бросающегося в глаза.

— Дорогие украшения?

— Нет.

— Сегодня вечером вы давали спектакль, в котором балерины принимали пять основных позиций, кроме четвертой. Ее, как предполагалось, должна была исполнять Вера?

— Да.

— Почему никто не встал на ее место?

— Вера часто приходила в самый последний момент. Я, сознаюсь, делала ей поблажки. Девочка много занималась в университете. Я уважала ее за это.

— Вы заявили о том, что она пропала без вести?

— Если бы ее не было неделю. Она вела активную жизнь. Это — свойство молодости, не так ли? Энергия?..

— Она когда-нибудь принимала наркотики?

— Никто из моих девочек не принимает наркотики — в противном случае их бы немедленно уволили. У меня этого не может быть.

— Когда вы последний раз ее видели?

— В четверг, на репетиции.

— Точное время?

— С двух до пяти. У нас два раза в неделю репетиции, потому что, как я вам рассказывала, балерины по большей части создают собственную хореографию. Все, что я требую — чтобы они не свалились со сцены…

— Какое у нее обычно было настроение?..

— Всегда приподнятое.

— Пожалуйста, напомните, какая тема была в этот уик-энд…

— Эксплуатация детей. В частности — девочек. Я использовала костюмы, в которых были смешаны такие разные образы, как Лолита, японские нимфетки — аниме, детский балет.

— Я видел это. Но мне показалось, что кое-что отсутствует.

— Что вы имеете в виду?

— Независимо от того, что должна была бы представлять Вера, вам стоит взглянуть на фото, и, может быть, вы вспомните…

Ее глаза скользнули по фото насколько это было возможно быстро.

— Я понимаю, вы считаете, что она здесь похожа на проститутку.

— Балерины сами выбирали, какой костюм надевать или вы назначали им роли?

— Я назначала им роли. Но это же все только для сцены, понимаете.

— Вы узнаете ту одежду, что была на Вере, когда ее убили? Юбка, топ, сапоги?..

— Трудно сказать точно.

— Каково ваше первое впечатление?

— Похоже на костюм…

— Тот, что вы выбрали для нее?

— Да, но не предполагалось, что они отправятся в таком виде домой. Зачем стала бы она появляться в этом ночью, да еще в таком опасном месте, как Три вокзала?

— Накануне она говорила о каких-нибудь своих планах, собиралась ли куда-нибудь ехать?

— Нет… — Иза Спиридонова запнулась, — насколько мне известно — нет.

— Вы можете вспомнить кого-нибудь, кто мог бы желать ей вреда — прежний любовник, ревнивый коллега?

— Нет. Творческий век балерины, знаете ли, достаточно короток. Один неверный шаг, одно падение, одна поездка.

— И это может быть даже не падение?..

— Да. Именно поэтому танцоры ужасно суеверны… — Она снова вернулась к фото, — а татуировка совсем недавняя.

— Когда она появилась?

— Две недели назад.

— Спасибо. Это поможет определиться со временем.

— Неужели все так, как вы говорите. — Спиридонова скривила губы.

— Если вы еще что-то вспомните, — Аркадий дал ей свою визитную карточку, — лучше звонить на сотовый. Я крайне редко бываю на работе.

Выходя из конуры мадам Спиридоновой, Аркадию пришлось прижаться к стене — три китайца, одетые в черное, как раз выскакивали из грузового лифта. Он находился напротив, двери были открыты — чем не приглашение. Аркадий вошел и нажал пятый.

Когда двери открылись, он шагнул в мир, задрапированный в черное. Платформы, переходные мостки, рельсы и скрытые за кожухами осветительные приборы. Внизу был цветной мир — пучки света окрашивали воздух в красный, синий и зеленый. Глобус блестел и вращался, когда танцоры взлетали в бесконечном пульсировании ритмов. С высоты пятого этажа все это казалось далеким. На среднем переходном мостике сидел Петрушка. Он выглядел грустным — таким унылым мог быть только клоун. Он бесцельно постукивал одной ногой о другую и никак не реагировал на появление Аркадия.

— Я догадываюсь, почему вы здесь, — сказал Аркадий.

— И почему?

— Хочется побыть одному.

На нем был мешковатый костюм, но он не мог скрыть его мощную мускулатуру, — не больше, чем грим мог скрыть снисходительное выражение.

— Правильно…

— Вы — человек, который летал во время шоу, — сказал Аркадий.

— Вы все еще здесь?..

— Ну, предположим, я просто любопытный и никогда раньше не видел сцены с такой высоты.

Когда глаза привыкли, он разглядел космический корабль, люстру, детскую коляску — атрибуты спектакля — все это было подвешено к потолку. На переходном мостике рядом с Петрушкой лежала страховка и аккуратно сложенный канат.

— Что надо сделать, чтобы избавиться от вас?

— Ответить на несколько вопросов, — сказал Аркадий.

— О чем?

— О полетах.

— Я не думаю, что это будет вам интересно.

— Почему бы и нет?

— Хорошо, есть два вида полетов. Того, кто летает на двух канатах, буксируют по кругу, как чемодан, безопасно и медленно. Тот, кто летает на одном канате, летит в любом направлении, с любой скоростью, как ему понравится. Вот это — приспособление для одного каната. — Он посмотрел на Аркадия сверху и вниз, — но вы, определенно, не стали бы летать на двух канатах.

— Вы намекаете на человека, который стоит внизу, на земле, и держит другой конец каната?

— Человек… Или мешок с песком.

— Как вас зовут? — спросил Аркадий.

— Петрушка.

— Вы все еще в роли?

— Всегда. Так же как и вы. Вы — милиционер, не так ли?

— Как вы догадались?

— Вас выдает вид человека, который всегда «на работе».

— Вы так думаете?

— Абсолютно точно.

— Вы были знакомы с Верой Антоновой?

— Я не знаю. Кто она?

— Балерина. Здесь в клубе.

— Нет, я здесь новый человек.

— Вы не москвич?..

Петрушка зажег сигарету спичкой. Вместо того чтобы загасить огонь, он дал ей упасть на навес для прожекторов.

— Это — часть клоунады? — спросил Аркадий. — Вы хотите, чтобы здесь все сгорело?

— За каждый вопрос — спичка. Это — игра.

— Вы и правда — псих?..

— Смотрите, уже две спички.

Клоун зажег еще одну спичку и пустил ее дрейфовать вниз к прическам, обнаженным плечам, декольте. Аркадий понимал — маловероятно, что вниз долетит настоящее пламя — все-таки далеко, — но для паники достаточно одного вскрика «Пожар!»

— Вы не прекратите?

— Еще одна.

Петрушка зажег третью спичку и, прежде чем бросить ее вниз, дал пламени разгореться.

— Еще?

— Вера Антонова мертва. Это не вопрос, — сказал Аркадий. Клоун не ответил. По крайней мере, решил Аркадий, он не станет зажигать спичку. — Она была красивой девочкой. Это — также не вопрос. У меня есть ее фото.

— Я покажу вам, как это действует, — клоун встал на ноги, взял веревку, прошел по рельсу… У него было феноменальное чувство равновесия. Стоя на рельсе в полутьме, он перекинул веревку через блоки над головой, сделал петлю на одном конце и вручил другой конец Аркадию.

— Держите.

— Зачем?

— Вы — мой противовес.

Клоун вставил ногу в петлю и взошел на мостки. Потом нырнул вниз, когда Аркадий пытался удерживать веревку в руках. Но она оказалась настолько скользкой, что все, что мог сделать Аркадий, дать ей размотаться, а Петрушка изящно приземлился на танцпол. Гости оценили его стремительный спуск аплодисментами. Петрушка взглянул наверх во тьму, дернул веревку и пустил по ней прощальную волну Аркадию. Тот почувствовал себя дураком, хуже того — он явно упустил что-то важное. Он не знал где… но он был убежден, что уже встречал этого человека раньше, тогда тот, конечно, был не в клоунском гриме. Но чувство… Словно локоть человека, толкнувшего вас в метро: и хотя вам едва удается заметить блеск глаз на его лице, в памяти он остается, прежде всего, болью ушиба.