Тринадцатый апостол. Том I

Глава 12

— Как же я ненавижу его, Антония! Его и эти пиры, на которых он никогда не упускает случая унизить меня!

— Терпи, Гай… терпи и продолжай притворяться. Иначе разделишь судьбу своей гордячки матери и своих глупых братьев.

Пожилая матрона тяжело вздохнула и поднялась с кресла, откуда наблюдала за сборами внука. Властным жестом отослала прочь раба, помогавшего ему облачиться в юношескую тогу с цветной каймой. Гай ненавидел ее и мечтал побыстрее надеть взрослую длинную тогу из отбеленного полотна, но Тиберий все медлил и медлил с признанием внука совершеннолетним, словно получал особое удовольствие, мучая его неопределенностью.

Антония, приблизившись, расправила чуть неровную складку на плече внука. Сделала шаг назад и еще раз придирчиво окинула Гая взглядом. Едва заметно поморщилась за его спиной, пока парень рассматривал себя в отполированном до блеска медном зеркале и корчил рожи своему отражению.

Боги, ну почему у ее превосходного сына Германика родилось такое ничтожество?! Ни стати отца, ни красоты матери, ни характера двух великих прадедов — Октавиана Августа и Марка Антония. Даже ума не досталось от деда Марка Агриппы. Дурачок Гай еще и стыдится его из-за безродности Випсаниев — придумал себе, что мать Агриппина родилась от связи Юлии с собственным отцом, императором Августом. Совсем сдурел… И кажется, единственное, что он взял от всех своих предков — это беспутство бабки Юлии. Подумать только — потомок великих мужей Рима пляшет на сцене и шляется ночами по притонам, обрядившись в женское платье и накладные волосы! А когда она застигла его в спальне Друзиллы?! Каким чудовищем нужно быть, чтобы совратить собственную сестру, которой едва исполнилось тринадцать лет?!

Широколобый, с редкими волосами и тощей шеей — он весь был какой-то несуразный, долговязый, с огромными ступнями. А эти безумные глаза на бледном лице? А его дурная привычка корчить рожи перед зеркалом? Вот и сейчас — сделал такое надменное лицо, словно репетирует уже роль императора. Антония отвела раздраженный взгляд от фигуры внука и взмахом руки велела ему уходить. Не хватало еще, чтобы Сеян счел опоздание Гая за отсутствие почтения к нему или проявление гордыни. Сама же почтенная матрона вернулась в кресло и погрузилась в невеселые раздумья…

…Когда много лет назад сивилла из Кум предрекла Антонии, что ее сын и внук станут императорами, материнское сердце не сомневалось — императором будет Германик! А приказ Августа Тиберию усыновить племянника, только утвердил ее безоговорочную веру в предсказание. И ведь даже легионы отказались поначалу признать Тиберия, когда умер Август, и предложили принять верховную власть Германику! Но нет, ее сын был слишком благороден и верен долгу, за что потом и поплатился жизнью. И если уж Ливия извела всех Юлиев, расчищая дорогу к власти своему сыну Тиберию, то стоило ли ждать, что тот потерпит соперника в лице племянника?

Так что сивилла ошиблась насчет сына-императора, ведь то, что Принцепсом может стать другой ее сын — Клавдий, даже смешно принимать в расчет. Этого глупого, болезненного человека природа начав создавать, так увы, и не закончила. И теперь Антонии оставалось надеяться, что следующим императором станет уже один из внуков: или Гемелл — сын ее дочери Ливиллы и покойного сына Тиберия — Друза, или же Гай — сын Германика и Агриппины. Но внуки пока еще слишком молоды, а к власти уже неудержимо рвется Сеян. Долго ли они все проживут при таком регенте, если у него свой собственный наследник имеется — сын Страбон? Это ведь только дурочка Ливилла думает, что раз она спит с Сеяном, тот пощадит ее. Нет… Так же как Ливия извела Юлиев, Сеян изведет Клавдиев. Так что дайте боги здоровья Тиберию и долгих лет жизни!

В последние месяцы до Антонии все чаще стали доходить тревожные слухи, что Сеян готовит заговор против Тиберия. Явных доказательств этого не было — Сеян был достаточно осторожен, но слухи множились и множились, расползаясь по Риму. Антония, конечно, намекнула кому следует, что доказательства будут щедро оплачены, но это все дело не быстрое. А потом еще нужно будет найти надежного человека, который бы донес это до ушей Тиберия. В том, что Рим кишит его осведомителями, она не сомневалась — старый паук хоть и сидит безвылазно на Капри, хоть и делал вид, что всецело доверяет Сеяну, но глаз с него не спускает. И о заговоре, он, конечно, уже знает. Но это не отменяет того, что свою преданность императору им с внуком доказывать все равно придется, если они хотят остаться в живых. Здесь уже нужно выбирать: или дочь, или внуки…

…Хмурый Калигула тем временем, уже вышел из портика римского дома Клавдиев, где они теперь жили с младшей сестрой Юлией Друзиллой под крылом бабки Антонии. Этот большой дом, принадлежавший еще прадеду и завещанный им потом пробабке, стоял на Палатинском холме, рядом с дворцом Августа и воздвигнутым им храмом Аполлона, в портиках которого была библиотека. Сам нынешний глава рода — дядюшка Клавдий — предпочитал жить подальше от римских интриг и суеты, поэтому зимой обитал на вилле под Римом, а на все лето перебирался в Компанию, и практически не появлялся в родовом доме. Но дядя мог себе это позволить — в политику он не лез, к нему оба правителя — и Тиберий, и Сеян — относились с пренебрежением, и даже с презрением. Его вообще никто в Риме не воспринимал всерьез, хоть он и женился по приказу Тиберия на сводной сестре Сеяна — Элии Петине. Недавно у супругов родился ребенок, но и здесь Клавдию не удалось порадовать принцепса еще одним наследником — у пары родилась дочь. Жалкий неудачник…

Во дворе юношу уже ждали носильщики. Он сел в расписной паланкин, махнул рукой, давая знак охране отправляться. Охрана окружила носилки и кортеж тронулся. Дворец Сеяна находился на южном склоне Палатина, поэтому кратчайший путь лежал мимо Форума. Впереди побежал молодой раб, выкрикивая дорогу, толпа послушно пред ними расступалась. Солнце уже клонилось к закату, в римском воздухе повеяло прохладой.

Вскоре они повернули на Форум, где в погожие дни, перед заходом солнца, всегда вился праздный люд в надежде на какое-нибудь развлечение, а при большой удаче — и на приглашение в гости от кого-нибудь из знакомых. Близился вечер, и пора уже было определяться с ужином. Римляне бродили меж колонн, слушали и пересказывали друг другу последние новости, делились сплетнями, глазели на проплывающие мимо носилки с известными особами. Кто-то еще спешил до заката совершить покупки в лавках, коих было превеликое множество в домах, окаймляющих часть Форума напротив Капитолия.

Толпы людей прохаживались под аркой Августа, сидели на ступенях храма Юлия Цезаря, другие гуляли среди огромных колонн святилища Кастора и Поллукса или сновали вокруг небольшой кумирни Весты. Где-то рядом раздался дружный смех толпы, и Калигула сделал знак охране остановиться возле оратора, что витийствовал на ступенях Форума. Пожилой мужчина размахивал руками перед группой бедно одетых горожан:

— … позор нам и стыд! Великий римский народ погряз в разврате! Час тому назад я был в лавке почтенного Публия и знаете, что мне сказал этот торговец свитками?

Оратор сделал многозначительную паузу и обвел суровым взглядом толпу. Римляне терпеливо ждали, лузгая жареные в золе орешки, купленные тут же у шустрого уличного разносчика.

— Он сказал, что в прошлом месяце продал больше всего сочинений проклятого Гая Катулла.

На лицах горожан в толпе появилось полное непонимание. Заметил это и оратор:

— Ну как же…? Кто не слышал его отвратительных стихов, полных бранной ругани? В своем шестнадцатом стихотворении Катул живописует насилие над женщинами, смакует их…

В толпе радостно засвистели, засмеялись над оратором, обличающем пороки римлян. Рассмеялся и Калигула. Весело процитировал для себя по памяти один из известных стихов Гая Катулла, которого сам перечитывал не раз и не два

— Молодой господин! — почтительно прервал его веселье раб — Надо спешить. Пир у претора Сеяна вот-вот начнется…

Тяжело вздохнув, Гай велел носильщикам продолжать путь, хотя с куда большим удовольствием он остался бы посмотреть, чем закончилось выступление оратора. Что-то ему подсказывало, что успеха незадачливый морализатор у этих зрителей не добьется. До роскошного дворца Сеяна было недалеко, но пробираться носильщикам по форуму среди такой толпы было непросто, и конечно же Гай опоздал к самому началу пира.

Пройдя через высокий портик и миновав расписанный искусными фресками атриум, он, наконец, вошел в большой зал, где уже начался обед. Все гости всесильного претора возлежали за пиршественными столами, и найти там свободное место оказалось не так-то просто, а сам хозяин в это время оживленно беседовал с кем-то из гостей и упорно делал вид, что не замечает растерянно стоящего Гая. Наконец, Сеян — грузный мужчина с шапкой седых волос на голове — «увидел» его.

— О, дорогой друг, наконец-то! — одетый в белую тогу претор приподнялся со своего места — Что же ты застыл у дверей, иди скорее сюда! А я уже начал думать, что важные дела не позволили тебе принять мое приглашение.

Кто-то из гостей подобострастно хмыкнул, давая понять Сеяну, что его едкий сарказм оценен: младшего Клавдия ни к каким государственным делам и близко не допускали, ему даже не доверили стать принцепсом молодежи. Хотя братья его матери Агриппины — Гай и Луций Юлии, усыновленные императором Августом — с раннего детства участвовали во всех официальных церемониях. А принцепсом молодежи Гай Юлий и вовсе стал в 14 лет. Но то был Август. Тиберий же открыто пренебрегал старшим внуком, давая всем понять, что сомневается в его уме и способности заниматься серьезным делом.

После приветствия Сеяна место рядом с ним для внука Принцепса сразу же нашлось. Почтительный раб проводил молодого гостя к хозяину и тотчас подал ему чашу, чтобы омыть руки.

— Прости, Гай, что не увидел тебя сразу! Мы здесь жарко спорили с друзьями о вкусе морских ежей — Сеян небрежно махнул рукой в сторону огромного серебряного блюда — Что ты скажешь: вкуснее они получаются вываренные в оливковом масле или же в сладком вине? А из специй что лучше — имбирь или перец?

Калигула уставился на блюдо с ежами, не зная, что и ответить хозяину. Сами по себе морские ежи дорогим деликатесом не считались, но среди гурманов ценились особые способы их приготовления, а главное — количество специй и приправ в блюде. Таких искусно приготовленных моллюсков он, конечно, пробовал, но давно — еще в детстве, и вкус их успел уже забыть. И Агриппина, и даже Ливия, ели подчеркнуто простую и скромную еду, как и положено добродетельным римским матронам, подающим пример всему остальному Риму. А его бабка Антония была к тому же еще и страшно скупа, чтобы баловать домашних такими изысканными деликатесами. Она уже дошла до того, что лично собирала свечные огарки, чтобы заново сделать из них свечи, и за деньги продавала помои крестьянам, откармливающим свиней.

Поэтому Гаю сейчас не оставалось ничего другого, как ответить наугад:

— Пожалуй, в сладком вине вкуснее…

— Вот и я так думаю. Попробуй же скорее этих чудесных ежей, мой юный друг!

Не давая Калигуле опомниться, Сеян велел рабу положить на его блюдо нескольких моллюсков, а сам, тем временем, налил ему вина в высокий золотой кубок. Пришлось Гаю в ответ произнести пышную заздравную речь, прославляя гостеприимного и щедрого хозяина дома. Гости внимали юноше с подчеркнутым одобрением: кто-то согласно кивал головой в такт его высокопарным льстивым словам, а некоторые — якобы от избытка эмоций — даже восклицали вполголоса, но так чтобы Сеян непременно их услышал: «Как же правильно сказано…!» В общем, речь Калигуле вполне удалась, и сам хозяин остался доволен неприкрытой лестью Гая.

А вот вкус у деликатеса оказался довольно странным — повар Сеяна явно переборщил с восточными специями и с травами. Калигула, непривычный к их избытку в еде, поспешил запить мясо моллюска несколькими глотками разбавленного вина, чтобы перебить жгучую остроту перца. В голове его невольно мелькнула мысль, что этим густым пряным вкусом можно перебить любой яд, добавленный гостю в еду. Не таким ли коварным и простым способом отравили когда-то в Сирии его отца Германика…?

Отдышавшись и оглядевшись вокруг, Гай заметил, что столы в зале буквально ломятся от яств, но рабы все заносят и заносят в зал новые блюда, заменяя ими уже опустевшие. И каждое новое блюдо выглядело произведением искусства, заставляя гостей восторженно ахать. Свежайшие устрицы, разные виды рыб, включая мурену с Сицилии, усача и черную нильскую тилапию, прочие дары моря — Калигула уже и со счета сбился, сколько новых блюд рабы внесли только на его глазах, а ведь это только начало торжества — впереди еще целый вечер… Казалось, Сеян задался целью затмить пиры самого эпикурейца Лукулла, и мудрено ли, что гости восхваляли щедрость претора на все лады.

Вот помощники повара вынесли в зал на большом подносе несколько больших рыбин краснобородки. Народ восхищенно заохал. Еще бы! Такие крупные рыбины, называемые «муллами», оплачивались серебром, равным им по весу, и сейчас на этом подносе перед гостями лежало целое состояние. Но главным был не вкус краснобородки, хотя и он тоже, а воспетое Цицероном и Сенекой ее «in articulo mortis» — красивое «умирание в агонии», когда в борьбе со смертью она приобретает «пурпурный окрас, переходящий в общую бледность…». И сейчас гости с жадным вниманием наблюдали, как на чешуе хватающих ртом воздух рыбин, постепенно проступают те самые пятна пурпурного цвета.

Невзирая на строгий закон, запрещающий мужчинам римлянам носить одежды из шелка, сегодняшние гости Сеяна через одного были наряжены в яркие шелковые туники. И словно этого было недостаточно, по шелку зачастую еще и шла вышивка золотой нитью. А уж от золотых украшений на приглашенных, просто рябило в глазах. Калигула в своей юношеской тоге, конечно, выглядел на их фоне бедным родственником. Что впрочем, не было далеко от истины — они с сестрой находились на полном содержании бабки Антонии и их придурковатого дяди Клавдия. Выдаваемых бабкой денег Гаю едва хватало на его развлечения с такими же юными бездельниками — наследниками богатых патрицианских семейств. Порой эти друзья за него и платили.

Рука Гая снова потянулась к наполненному вином кубку. А от выпитого вскипела удушливой волной в голове злоба: на какие деньги куплены все эти их шелка, украшения и благовония, от которых свербит в носу?! Он, потомок Августа и Антония, должен сидеть сейчас за одним столом со всяким безродным сбродом, внуками рабов, нажившихся на воровстве, взятках и доносах! Сидеть, восторгаться их хозяином — плебеем и услужливо улыбаться, делая вид, что ему приятно его общество. А ведь именно Сеян отправил в ссылку его мать и старшего брата Нерона. Живы ли они еще…? Или уже умерли голодной смертью на пустынных островах в окружении своих безжалостных охранников?

Звуки бубна заставили его очнуться и взглянуть на представление, которое устроили перед гостями смуглые юноши — акробаты. Их ловкие движения и головокружительные трюки немного отвлекли Гая от мрачных мыслей. И он даже с удовольствием поел, когда вслед за представлением акробатов, а потом и жонглеров, в зал снова начали заносить новые блюда. Тем более, одной из первых принесли уже приготовленную краснобородку, и теперь гордый Сеян угощал ею своих дорогих гостей.

— А вот, Гай попробуй-ка еще одно изысканное кушанье, потребовавшее немалого труда и умения обученных рабов — претор снова проявил заботу к своему молодому гостю и начал его потчевать очередным деликатесом — Это сони, фаршированные свининой и специями. Но вся суть в том, что для умягчения мяса этих животных, их не просто выращивали в терракотовых горшках — глирариях и откармливали сытной едой, но еще и постоянно при этом мучали, доставляя им боль. Как меня уверил мой повар, именно это сделало их мясо таким нежным.

Калигула изобразил живой интерес к рассказу Сеяна и с готовностью попробовал этих сонь. Мясо их и впрямь оказалось сочным и нежным. Потом были языки фламинго и дрозды, запеченные в тесте, мясо страуса с соусом из меда, трав и специй, и отменно приготовленные бараньи мозги. Не побрезговал Гай и удивившим всех блюдом — маткой не опоросившейся свиньи, тушеной в бульоне с медом, уксусом и различными специями. Из-за яркого вкуса приправ, среди которых была мята, имбирь и семена тмина, никто из гостей даже не смог угадать, из чего это приготовлено, что доставило Сеяну особое удовольствие. Но вообще это странное блюдо, оказалось так себе на вкус. Калигула с гораздо большим аппетитом поел зайчатину, приготовленную по особому рецепту, и запеченных с сыром улиток.

Некоторые гости в своем неуемном желании перепробовать как можно больше блюд, доходили до того, что удалялись в специальную комнату и с помощью птичьего пера извергали из себя все съеденное. А потом снова возвращались за стол и, снова, как ни в чем не бывало, продолжали трапезу. Вино лилось рекой, гости налегали на фалернское массико и на выдержанное кекубо, без которого в Риме не обходится ни один богатый пир. Разговоры и смех за столом становились все громче и откровеннее. В зале было душно из-за множества горящих светильников и тяжелого запаха благовоний, от этой духоты и большого количества выпитого Гай сильно захмелел.

И тут распорядитель объявил, что для развлечения дорогих гостей на пир приглашены танцовщицы, приехавшие по приглашению Сеяна из самой Антиохии. Гости оживились: сирийские танцовщицы славились своим умением разжигать страсть в зрителях. И Август, и Тиберий неоднократно изгоняли их из Рима за непристойные танцы. Но проходило время и эти дочери разврата снова, как ни в чем не бывало, появлялись в Риме. Впрочем, всесильного претора этот запрет ни капли не волновал.

Музыканты заиграли тягучую восточную мелодию, которую Калигула сразу узнал. Он не раз слышал ее в далеком детстве, когда вместе с родителями был в Сирии. В центр зала выскользнули несколько девушек, закутанных в покрывала, рабы шустро погасили часть светильников, создавая в зале интригующую атмосферу, и представление началось…

Калигула жадным взором следил за плавными движениями танцовщиц — танцы и музыку он просто обожал! Будь его воля, он бы каждый день ходил в театр на представления. Но увы — Тиберий не поощрял увеселения для горожан и резко сократил государственные расходы на всевозможные игры и развлечения. Теперь римские театры и цирки часто простаивали без дела — удовольствие это было не из дешевых, а многие последователи Мецената не хотели рисковать, боясь вызвать неудовольствие императора.

— Гай! — раздался над ухом Калигулы вкрадчивый голос Сеяна — ты, говорят, очень хорошо танцуешь? Может, покажешь нам свое искусство?

Если бы Калигула был чуть трезвее, он никогда бы не поддался на эту уловку. Но вино и музыка сделали свое дело и заглушили голос разума в его затуманенной голове.

— Изволь! — Гай широко махнул рукой, сбив со стола драгоценную чашу из цветного стекла, и тяжело поднялся с ложа — Почему бы и нет, Сеян?

Нетвердой походкой он вышел к танцовщицам и, прикрыв глаза, начал покачиваться из стороны в сторону, приноравливаясь к ритму музыки. В зале раздались первые смешки, но Сеян, улыбаясь, приложил к губам палец, призывая гостей сдерживать свой смех. Тогда он сменился покашливаниями — многие даже смешливо зажимали себе рот, чтобы не спугнуть танцора и не испортить веселое представление.

Зрелище и впрямь было комичным, когда высокий нескладный Гай попытался повторить плавные движения восточных танцовщиц. Но ему самому в этот момент казалось, что он танцует великолепно, ничуть не хуже сириек. Калигула неловко подпрыгивал, размахивая невпопад руками, и пытался изогнуться в пояснице, как и девушки, а потом повторить их соблазнительные движения плечами и бедрами. Танцовщицы, взяв Гая за руки, даже включили его в свой круг, но он постоянно спотыкался и сбивал всех стальных с ритма. В какой-то момент Калигула оступился, его пьяно повело, и он с грохотом упал на пол. Девушки с визгом отскочили в разные стороны, и музыканты испуганно прервали свою игру.

Первым расхохотался сам Сеян, а к нему присоединились и все остальные. Смеялись не только гости, но даже рабы и гвардейцы, охранявшие двери. Некоторые гости, рыдая от смеха, вытирали рукавом выступившие на глазах слезы, а кто-то от смеха сполз с ложа на пол.

Калигула с трудом сел и недоуменно оглянулся, не ожидая подобной реакции. Ему-то казалось, что сейчас должны были зазвучать восхищенные крики и хлопки в честь его бесподобного танца. Но вместо этого, гости указывали на него пальцем, как на шута, и обидно насмехались.

— Ох, Гай… клянусь богами, я в жизни еще так не смеялся! — Сеян, наконец, совладал с собой и перевел дух — Жаль, что Антония не разрешит тебе плясать на сцене, ты бы мог зарабатывать хорошие деньги!

— И это правнук Августа и Антония… Куда катится Рим?! — возмущенно воздел к небу руки седой старик — один из немногих, кто с неодобрением наблюдал за пьяными плясками Гая.

— Ну…гордая Агриппина тоже порадовалась бы за своего младшего сына! — со смешком добавил толстый патриций с лоснящимся от жира лицом. Каллигула узнал старшего Юния — прославленного в прошлом военачальника — Может, стоит позвать Антонию, чтобы и она полюбовалась на внука?

Имя бабки, издевательски прозвучавшее из уст этого жирного борова, мигом заставило Гая протрезветь. Он вскочил, сжав кулаки, и обвел разъяренным взглядом ухмыляющиеся лица, пытаясь запомнить каждого в этом зале. Потом развернулся и выбежал прочь из дворца Сеяна…

Домой идти не было никакого желания: Гай знал, что Антония поджидает его и задаст ему хорошую трепку. Каким-то образом она еще до возвращения внука домой всегда узнавала о его выходках. Поэтому отправился сейчас Калигула совсем в другую сторону, и вскоре уже пьянствовал со своими беспутными друзьями в одном из ночных притонов, где они были завсегдатаями. Опрокидывая в себя очередную кружку вина, Гай грязно ругался и клялся друзьям именем божественного Августа, что вскоре придет время, когда каждый, кто посмел сегодня смеяться над ним у Сеяна, умоется кровавыми слезами.

— Я всех вас запомнил! — пьяно грозил он кулаком в сторону Палатина — Всех до одного! И месть моя не заставит себя долго ждать.

…А потом были снова пьяные пляски. Теперь уже в кругу своих друзей и веселых шлюх, у которых в отличии от гостей подлого претора, пляски Гая вызывали самый искренний восторг. И безумные пляски эти, перемежающиеся еще более безумными оргиями, длились до рассвета, когда обессиленного Калигулу загрузили в носилки и отправили домой.

В притоне наступила утренняя тишина, рабы принялись за уборку, собирая со столов объедки и черепки разбитой посуды. Двое вышибал тем временем деловито поволокли за порог тело избитого и задушенного мальчишки — раба, прислуживавшего сегодняшней ночью. Бедняга имел несчастье громко засмеяться, глядя на безумные пьяные пляски одного из постоянных посетителей их притона. И кто же знал, что тот так рассвирепеет и нападет на раба с кулаками? Жаль. Хороший был мальчик, послушный. Теперь вот придется хозяину другого раба покупать…