Тринадцатый апостол. Том I

Глава 13

Из Иерусалима мы вышли ранним утром. Едва встало солнце, громко загудели трубы, распахнулись городские ворота и римские легионеры организованно покинули древнюю столицу, оставив в ней лишь небольшой постоянный гарнизон для охраны дворца. За городскими стенами когорты перестроились в маршевые колонны, и без промедления выступили в поход, держа путь на Кесарию.

Впереди, блестя на солнце чешуей доспехов и шлемов, шла первая центурия первой когорты во главе с примпилом Лонгином. Штандарт легиона — золотого орла на длинном шесте — нес рослый аквилифер. Этот воин, чей шлем выглядывал из разинутой пасти львиной шкуры, спускавшейся ему на плечи подобно плащу, возвышался над общим строем, поскольку он отличался высоченным ростом и крепким телосложением. В одной шеренге рядом с ним шли и другие «знаменосцы», несшие сигнум — эмблему когорты, и штандарт с изображениями императора — «Imago». Выглядел римский легион на марше эффектно и устрашающе, прямо как в известной песне — неофициальном гимне советских археологов:

…Следом за первой когортой на лошадях ехали Аппий Марон с Понтием Пилатом, в сопровождении конных и пеших телохранителей. Всадники служили им не только для защиты, но и для связи с другими когортами. В затылок начальству выстроилась и вся остальная конница легиона, не считая отряда эксплораторов — эти конные разведчики постоянно были в авангарде, осматривая местность и выискивая вражеские засады.

Далее громыхали тяжело груженные повозки с реквизированным золотом и серебром, которые Понтий не выпускал из поля зрения. Лошадей в этих повозках не использовали, в четырехколесные карры были запряжены более спокойные и выносливые животные — мулы. Они-то и были основной тягловой силой в походе. Даже немудреное имущество каждого из контубериев — палатку, еду, воду и некоторые из инструментов — везли такие же навьюченные мулы.

Замыкали вереницу этих повозок мы с апостолами. Я хоть и был в полном походном облачении легионера, но шел не в общем строю со своим контубернием, поскольку нес и охранял главное сокровище — ковчег с восстановленной скрижалью. Помогал мне Гней, а компанию нам составляли Матфей и Иаков, которые подменяли нас, когда мы уставали. Скрижаль я забрал из Храма в последний вечер, и она идеально уместилась в новый ковчег. Туда же я поместил чашу из гробницы Христа и свитки, заверенные Синедрионом — все, которые успели написать за прошедшие дни. Одна копия едет со мной в Рим, другая будет передана в Александрийскую библиотеку. А вот расписки торговых домов и сверток с драгоценными камнями я просто бросил на дно своего походного вещевого мешка — вряд ли он кого заинтересует.

Почему Матфей и Иаков идут с нами? Петр отправил их, чтобы они познакомили меня с учениками Христа в Кесарии. А еще рассказали кесарийским братьям о воскресении Мессии и его вознесении. Петр и сам хотел посетить город, но накануне в Иерусалим вернулись остальные апостолы, а с ними и еще несколько учеников Христа. Мария же приболела немного и поэтому осталась в Галилее — жаль, что мне так и не удалось с ней познакомиться. После совместной трапезы, Петр предложил ученикам пойти в Храм и в присутствии ковчега бросить жребий, чтобы узнать, кто из них достоин стать двенадцатым апостолом, заняв место Иуды. Жребий, как и в моей истории, пал на Матфия — одного из тех, кто всё время находился с Иисусом, начиная с крещения Иоанном Предтечей. Святой Дух сошел в Храме и на всех остальных апостолов — все повторилось…

…Вообще, последний день перед отбытием легиона в Кесарию, выдался очень суетным, мне нужно было закончить еще кучу дел. И для начала побеседовать с наси Гамлиэлем перед тем, как покинуть Иерусалим. Левиты к тому моменту собрали по городу сотни свидетельств об исцелениях и прочих чудесах, произошедших в день вознесения Христа. И все они были подробно записаны, после того, как подтверждены в присутствии ковчега. Нашлись, конечно, и фантазеры, но это понятно — каждому хотелось быть сопричастным к чуду, явленому Мессией.

О разговоре наедине меня попросил сам наси, передав свою просьбу через Иосифа Аримафейского. И я не удивился, когда речь зашла о моем даре видеть будущее. Иосиф узнав от меня о горькой судьбе Иерусалимского Храма, сообщил об этом своему наси — наверное, я бы на его месте тоже так сделал. Разговор вышел долгим и непростым. Гамлиэлю было трудно смириться с таким будущим для своего народа.

— Неужели никак нельзя предотвратить это?!

— Можно. Я отвечу словами твоего мудрого деда Гиллеля, которые стоило бы выбить в камне над входом в Храм: «То, что ненавистно тебе, не делай другому — в этом вся Тора. Остальное — комментарии». А ваши первосвященники проповедуют презрение к обычаям и религиям других народов, граничащее с отсутствием какой либо морали. Так почему же тебя удивляет, что иудеев гнали, гонят и будут изгонять отовсюду? Кто потерпит в своем доме лукавого гостя, творящего за его спиной беззаконие?

— Ты говоришь про еврейских ростовщиков в Риме?

— И про них тоже. Хотя более поразительно для меня то, что вы так ничего и не сделали с этим золотом — ни для своего народа, ни для своего города. Просто копили его и копили. Зачем, скажи? Чтобы передать его Сеяну на заговор? Чтобы потом пришли римляне и вернули свое римское золото, заодно прихватив из сокровищницы Храма и все остальные ваши богатства?

Наси сокрушенно молчит, а я продолжаю:

— Ты ведь слышал о притче про зарытый в землю талант, которую рассказывал Мессия своим ученикам? Эта притча о вас — о храмовниках. Я делаю все, чтобы изменить злую судьбу Иерусалима и его Храма, но и вы не должны сидеть, сложа руки. Вы тоже должны внести свою посильную лепту. Пришло время вашему народу поменять свое отношение к окружающему миру и измениться самому.

Не знаю, сможет ли новый наси переломить ситуацию. Иногда мне кажется, что иудейские первосвященники глухи к любым доводам рассудка. Но я хотя бы попытался убедить его…

После разговора с наси я отправился забрать в мастерской готовые крестики, чтобы раздать их легионерам, прошедшим обряд крещения. Удивительно, но наши солдаты восприняли эти крестики как награду. Нужно было видеть, с каким благоговением они принимали их от меня и потом долго рассматривали, держа в в своих мозолистых руках, привыкших к оружию. Правда, и я постарался обставить их вручение торжественно, толкнув перед этим небольшую прочувствованную речь.

— Сейчас я каждому из вас выдам серебряный нательный крестик, как напоминание о принятии крещения и земном подвиге Спасителя. Отныне вы все будете носить его, не снимая, а он защитит вас от сглаза, проклятий и прочих бед, особенно связанных с колдунами и старыми богами. На его оборотной стороне написаны слова самой простой молитвы, обращенной к Христу: «Спаси и сохрани». Повторяйте ее в трудную минуту, и Бог не оставит вас.

Легионеры внимали мне, затаив дыхание.

— Вы спросите, почему эти крестики теперь серебряные? Конечно, их можно было сделать и из дерева, как у Лонгина Сотника и Фламия, но солдатская доля тяжела, и обидно будет, если крестик сломается от удара в самый неподходящий момент. А скромно выглядит он потому, что это не украшение, и его не нужно носить напоказ. Теперь вы все знаете, каким человеком был Христос, и нам нужно брать пример с него, проявляя такую же скромность. И когда мы предстанем перед ним там — я указал рукой в небеса — он будет судить о нас не по цене крестика на нас, а по делам нашим. Помните об этом…

Моя речь имела и еще одно неожиданное последствие — вечером меня в казарме нашла служанка Корнелии — дочки Пилата — и попросила прийти во дворец. Ее молодая хозяйка хотела поговорить со мной о чем-то важном.

— …Марк, я тоже хочу креститься! — заявила она мне без обиняков, стоило нам встретиться в атриуме дворца. Девушка одела розовую столу, накинула платок на голову.

— Корнелия… — вздохнул я — Крещение — не шутки. Вера должна быть искренней, глубокой и осознанной, а выбранный Бог — одним на всю оставшуюся жизнь. Нельзя, как римляне и греки поклоняться куче богов, перебегая из одного храма в другой и принося жертвы каждому новому в пантеоне. Это уже не вера, а какой-то хитрый торг: я тебе подношение, а ты мне свою защиту.

— Но как же по-другому? — удивилась девушка.

— Вот про это я и говорю — покачал я головой — ты пока даже не понимаешь смысла веры в Христа, и его отличия от прежних богов.

Упрямица нахмурила свои красивые бровки и даже сердито притопнула ногой.

— Понимаю! Я слышала все, что рассказывали вам ученики Мессии. Мы со служанками тоже прятались там и не пропустили ни одного слова. А потом видели, как Петр крестил легионеров здесь, в имплювии атриума. Ты же Примас, а значит тоже можешь крестить людей, как и главные ученики Христа!

— Может и могу. Но не стану делать этого, пока не пойму, что ты по-настоящему уверовала в Христа. И не нужно надувать губы, Корнелия! — я сделал шаг вперед, успокаивающе взял девушку за руку. Отчего она мигом покраснела — Ты же видела, как серьезно отнеслись к крещению солдаты и офицеры? И далеко не все из них решились креститься, многие пока еще думают, и это правильно.

— А мне не нужно думать! Я уже все для себя решила.

— И твои родители об этом знают? — зашел я с другой стороны — Что будет, когда твой отец узнает, что ты самовольно крестилась, сменив веру предков? Пока ты не вышла замуж, все решения за тебя принимает он.

Дочь Понтия Пилата опустила голову и расстроенно закусила губу. Да… женщины в Риме полностью бесправны, а незамужние дочери вдвойне. Жена хотя бы может развестись с опостылевшим мужем, вернувшись под власть отца или брата, а дочь — это практически вещь, находящаяся в полной власти домуса — главы семейства. Он для нее и царь и бог, а она — всего лишь разменная монета — способ породниться с нужным человеком или выгодно решить финансовые проблемы. Идти против воли отца для любой дочери чревато большими неприятностями. Тем более, против воли такого сурового отца, как Пилат. Жалко ее, конечно, но все последствия своего своевольного поступка девушка должна понимать.

Был и еще один тонкий момент, о котором я пока промолчал, поскольку не готов был его озвучить. Крестить римскую женщину — это ведь практически признать ее равноправие с мужчиной. Она же в этом мире автоматически принадлежит к религии своего отца или мужа. Так что в какой-то мере, крещение женщины будет иметь эффект декларации прав человека. Простят ли мне такое?

— Корнелия… — вздыхаю я — давай договоримся так. Отложим твое крещение до Кесарии. А ты пока подумай, как тебе поговорить об этом с отцом и получить его согласие.

Вчера вечером она нехотя согласилась со мной. Но за ночь, видимо, придумала новый план, подключив к нему свою мать Клавдию. И теперь обе дамочки постоянно звали меня к себе в повозку, чтобы поговорить о Мессии, пожаловаться на жару и еще под разными надуманными предлогами.

Их каррука, запряженная парой мулов, ехала позади нас и представляла собой большую квадратную «кабинку» с окнами, водруженную на четыре крупных колеса. Конечно, повозку нещадно трясло и раскачивало, но это не повод постоянно дергать меня и ныть, жалуясь на все подряд. Сварливой жене Понтия то было жарко, то пыльно, то скучно… Христом она интересовалась, но все больше в практическом ключе. Могу ли я вылечить божественной силой ее желудочные боли? А как узнать будущее семьи Пилатов?

Лечения я ей благоразумно не обещал, хотя верное лекарство от ее недуга знал — жрать надо меньше на ночь и быть разборчивее в еде, не тащить в рот всякую дрянь. А вот предсказания я сразу отверг — никаких гаданий. Будущее неопределенно и создается нашим выбором и нашими усилиями. Бог наделил нас свободой воли и никакие потроха черного барана не скажут нам ничего. А кто утверждает обратное — мошенник и обманщик.

— Авгуры не могут лгать! — Клавдия попыталась вступить со мной в теологический спор.

— Как скажешь, достопочтенная… — уклонился я от дебатов и поспешно сбежал из повозки.

Не то, чтобы я был против поглазеть на аппетитные коленки Корнелии, выглядывающие из-под ее подобранной столы, или заглянуть в вырез ее туники, где очень уместно бы смотрелся серебряный крестик. Но терпеть ее мамашу не было никаких сил. К тому же Корнелия, в отличие от бодрой Клавдии, казалась действительно измучена жарой. Она вяло обмахивалась ручным веером из павлиньих перьев на длинной ручке, то и дело промокала влажный от пота лоб, и устало прикрывала глаза, словно ее клонило в сон.

Ну, и наконец, кучер — он сидел прямо на крыше этого римского тарантаса и разумеется, с интересом слушал все разговоры. А потом, наверняка, докладывался Тиллиусу. А тот уже решал, что стоит узнать Пилату из женской болтовни. Я сначала подумал, что влиять на префекта через его жену — неплохая идея. А потом вдруг вспомнил Нерона. Тот ведь тоже достаточно терпимо относился к христианам. Но взбесился, когда в обход «хозяина дома» те обратили его жену в свою веру.

— …Примас, а долго нам идти? — вырвал меня из раздумий Иаков. Солнце было в зените, парило нещадно, и хитоны апостолов покрывали пятна пота.

— Три дня — пожал плечами я — Давайте меняться.

С самого начала нашего знакомства я старался не зазнаваться и вести себя дружелюбно. Становиться высокомерным Петром мне не хотелось, поэтому я честно делил все тяготы пути с учениками Христа, в том числе, и переноску ковчега. Сколько я не «прислушивался» к святыне, увы, мне удалось обнаружить лишь остаточные эманации Света.

Взвалив на плечи шесты для переноски Ковчега, я подстроился под шаг Гнея и начал рассказывать апостолам о нашем пути. К концу третьего дня мы должны были вернуться в Кесарию, где сейчас находится административный центр Римской Иудеи, официальная резиденция префекта и «база торпедных катеров» — место постоянной дислокации 6-го легиона. Там у «железных» хорошо укрепленный, зимний лагерь с крепкими каменными казармами. В отличие от тех убогих временных строений на территории дворца Ирода, где я очнулся в теле Марка. Расстояние от Иерусалима до Кесарии — три дневных перехода с двумя ночевками во временных лагерях. Их места давно обустроены и используются для ночевок легионеров уже много лет. Все это я ненавязчиво узнал из разговора с Тиллиусом, пока мы вечером пересчитывали и опечатывали теперь уже римские ящики с золотом.

— А зачем Пилат, забрав золото Храма, везет его в Кесарию? — поинтересовался Иаков, вытирая пот со лба и сплевывая на землю пыль, набившуюся в рот — Почему не сразу Антиохию?

Мы топали по широкой, мощенной дороге, но от пыли это спасало мало. Сначала вокруг было много зелени, словно где-нибудь в Испании или Южной Италии. Но чем дальше мы уходили от Иерусалима, тем чаще зелень фруктовых садов и виноградников сменялась полупустынным ландшафтом с редкими островками кустарников, а потом вдруг снова садами.

— Думаю, он сам хочет его преподнести Тиберию, в обход наместника Сирии…

Первый день нашего пути пролетел быстро. Легионеры сразу взяли солидный темп, и маршировали как роботы, да и дорога была довольно пустынной. Паломники после Песаха уже давно разошлись, а все, кто нам встречались, были крестьянами из ближних селений. Они шли пешком или ехали на самых обычных осликах, кто побогаче — на муле. Лошадей почти ни у кого не было — их цена и содержание слишком дороги для обычных людей. Один раз мы пересеклись с большим торговым караваном. Десятки верблюдов в окружении охраны, в том числе и конной, везли судя по запахам, мешки с благовониями и специями. А еще многочисленные тюки с тканями и коврами.

И крестьяне, и купцы, едва завидя вдалеке римские когорты, тут же поспешно освобождали дорогу и боязливо кланялись начальству с обочины. Все они с большим любопытством разглядывали, и легионеров, и груженые повозки, и нас с апостолами, несущих на своих плечах ковчег.

Встречали мы и императорских всадников-курьеров, которые перевозят между городами корреспонденцию. Один из них отсалютовал Марону с Понтием и передал префекту тубус с запечатанным свитком.

Пилат погрузился в чтение, потом обернулся и нашел взглядом меня. Махнул рукой, подзывая.

— Примас… хм… Марк — префект до сих пор так и не решил, как ко мне лучше обращаться — Наше путешествие затянется. Я думал, направиться на корабле в Рим прямо из Кесарии, но мне сообщают, что у Родоса снова хозяйничают пираты. Ради безопасности груза нам придется плыть с зерновым караваном из Александрии.

Сообщение Пилата меня ни капли не расстроило — я бы с удовольствием побывал в этой культурной столице древнего мира. Заодно и знаменитую библиотеку будет возможность посетить, Александрийский маяк опять-таки увижу — это же мечта любого историка!

— Это было в свитке? — я кивнул на папирус в руках Понтия — И какой давности эти сведения? — полюбопытствовал я.

Префект посмотрел на печать с другой стороны свитка.

— Отправлено неделю назад.

Да уж… Долго идет информация в античном мире. Но надеюсь, Пилат не передумает.

И вот, когда солнце начало скатываться к горизонту, и повеяло прохладой, мы, наконец, достигли путевого лагеря легионеров. Местность к тому моменту стала уже более пересеченной, вдалеке показались холмы и даже невысокие скалы. Пару раз миновали вброд небольшие ручьи, а однажды пересекли небольшую речку, перейдя ее по крепкому деревянному мосту. Там же был устроен небольшой привал, чтобы пополнить запасы свежей воды и напоить мулов и лошадей.

— А вон и наш лагерь показался — махнул рукой Гней на невысокий холм, макушка которого была абсолютно ровной, словно срезанной ножом. Подойдя ближе, стало понятно, что перед холмом еще и ров вырыт. Значит, вот это и есть та самая «fossa, agger, vallum» — ров, насыпь, вал — основа любого римского военного укрепления. А этот временный лагерь был еще и ровным частоколом обнесен — видимо им пользовались достаточно часто. Судя по всему, он охранялся, и внутри нас ждало подкрепление.

Марон хлестнул коня и поскакал в начало колонны, за ним последовал и Пилат. Загудели трубы, призывая охрану лагеря распахнуть ворота. Легионеры сразу оживились, на их запыленных лицах появились скупые улыбки — еще немного, и можно будет скинуть свои тяжелые доспехи и поклажу. Солдаты уже устали перекладывать с плеча на плечо фурки — эти Т- образные палки, на которых несли снаряжение. Лошади и мулы тоже пошли живее, словно почуяв близость воды — а судя по зелени у подножья холма, там еще и небольшая речушка есть.

Перед самыми воротами легионеры начал притормаживать, перестраиваясь, и тут… заглядевшись на лагерь, я даже не понял, как все началось. Голова колонны, практически вся первая когорта, уже втянулась в ворота лагеря, когда с соседних холмов и из двух балок — сразу справа и слева — повалила с дикими воплями какая-то огромная толпа оборванцев. Их были сотни, а может быть и тысячи, но поскольку строя они не держали, казалось, что все покрыто ими, как саранчой. Хотя приглядевшись я понял, что не такие уж они и оборванцы — многие были одеты в доспехи, а передние ряды держали в руках щиты и копья, вскоре полетели и первые стрелы.

— Зилоты! — заорал Марон, поднимая на дыбы Зверя — Стройся в черепаху! Опционы держать строй…

Снова загудели трубы, но какой там…! Воспользовавшись неразберихой, передние ряды зилотов смяли колонну с двух сторон, отсекая от ворот тех, кто еще не успел в них войти, и там началась резня. Апостолы сгрудились вокруг меня, а я как идиот стоял, сжимая в руке гладиус. Да, мы с Гнеем были в доспехах и вооружены, но что нам сейчас делать? Присоединиться к своему контубернию или спасать скрижаль и апостолов? И где его теперь искать — этот свой контуберний — в такой неразберихе? Прямо перед нами повозки с золотом, а за спиной каррука с беззащитными женщинами. И в этой суматохе повозки никак не развернуть, чтобы увести их в сторону. А зилоты явно нацелились отбить золото Храма. Или своих пленных единомышленников, закованных в цепи и шедших за обозом в арьергарде колонны.

Легионеры медленно отступали, пытаясь упорядочить и сохранить строй, зилоты яростно давили. С фанатичными криками они бросались на римлян, некоторые сразу погибали, но и в рядах легионеров пробивали бреши. Так долго продолжаться не могло. На стороне иудеев была огромная численность и их безрассудный фанатизм. Легионеры брали выучкой и дисциплиной.

Я зло сплюнул на землю. Если бы была настоящая выучка — разведка не прозевала бы такую засаду. Нет, ну каковы наглецы! Устроили нападение прямо перед римским лагерем. Но в принципе, момент был выбран правильно — на марше с легионерами не справиться, а сейчас солдаты устали, и вообще никто здесь не ожидал нападения.

— Это Элеазар! — Иаков толкнул меня в плечо, указывая куда-то влево. Там на вороном коне красовался здоровый бородатый мужик в позолоченном шлеме и доспехах. Он размахивал мечом, раздавая приказы и направляя в бой новые отряды. Зилоты были все ближе, то и дело рядом начали падать их стрелы и камни из пращи.

— Тот самый? — спросил я, разглядывая издалека главаря — Царь разбойников?

— Они считают себя освободителями — дипломатично ответил Иаков.

— Бандиты это и убийцы! Посмотрю я, что они с тобой сделают, когда узнают, что ты мытарь.

Иаков вздрогнул и потупил взгляд.

— Нет, так это оставлять нельзя! — я на автомате ударил гладиусом прорвавшегося через ряды легионеров бунтовщика, распоров ему незащищенную руку. Он отпрянул в сторону, но тут же получил от Гнея пилумом в бок.

Я отступил назад, за повозки, увлекая за собой апостолов. По дороге вытащил из карруки бледную Корнелию. За спиной девушки от страха закричала ее мать — шальная стрела пробила обшивку повозки прямо над ее головой и застряла в плотной ткани. Нет, так нам не прорваться в лагерь — женщин и апостолов по дороге подстрелят как кроликов. Да и скрижаль я бросить никак не могу — это даже не обсуждается.

Я быстро оглянулся по сторонам, оценивая обстановку — увидел, что на соседней повозке легионеры установили гастрафет и уже натянули тетиву огромного арбалета, но в кого им стрелять, кажется не представляли. Главный предводитель зилотов был слишком далеко, а понять, кто у этого сброда еще в командирах, было совершенно невозможно. Решение пришло само.

— Гней, хватай Клавдию и спрячь всех за повозками! — крикнул я другу, устремляясь к гастрафету.

— Прочь! — оттолкнул я опешившего от моей наглости опциона, и вскочил на повозку. Разумеется, никаких устройств для прицеливания у этого древнего орудия не было — ни мушки, ни целика. Пришлось наводить по стволу. Я уперся в приклад, и взмолился Богу. «Не за себя прошу — за беззащитных друзей и женщин: дай силы покарать убийц!»

Несколько секунд ничего не происходило, а потом кольцо на руке вспыхнуло и привычный Свет заструился по рукам, напитывая тело Силой. Наступила вязкая тишина, все звуки разом пропали. Я слышал только мерное биение своего сердца и собственное дыхание. Все вокруг замедлилось, превратилось в застывший кисель. Нашел взглядом Элеазара, замершего с высоко поднятым над головой мечом — бешеный взгляд, перекошенный в крике рот… Казалось, в этом свирепом лице уже не осталось ничего человеческого, одна сплошная ненависть. Я прицелился и мягко нажал на рычаг. Стрела медленно вылетела из гастрафета, и я услышал тихий свист, с которым она рассекала воздух, устремляясь к цели. А потом время снова пустилось вскачь, и стрела вонзилась прямо в раскрытый рот предводителя зилотов. От сильнейшего удара его развернуло в седле, и все увидели, как из позолоченного шлема, на затылке вышел острый наконечник стрелы, превратив голову Элеазара в кровавое месиво. Он замертво рухнул с коня.

— Вот это выстрел…! — выдохнул за моей спиной незнакомый опцион. Корнелия и Клавдия неумело перекрестились.

Глаза у подчиненных опциона полезли на лоб, они неверяще переводили взгляд со своего гастрафета на тело поверженного главаря зилотов, расстояние до которого было никак не меньше трехсот метров. Казалось, они все хотят протереть глаза, чтобы удостовериться, что зрение их не подводит. Апостолы тоже были в шоке.

— Примас… — Иаков дернул меня за рукав хитона и взволнованно зашептал — Я почувствовал что-то странное, когда ты стрелял, это благодать Мессии…?

И что мне ответить парню? Что высшие силы благословили меня на убийство Элеазара? Это ведь была настоящая казнь. И я знал, что попаду. Только открыл рот, чтобы ответить Иакову, как над полем боя раздались отчаянные крики и вой — это зилоты увидели гибель своего главаря и сбились в кучу, не понимая чьих приказов им теперь ждать. Легионеры, почувствовав коренной перелом в битве, усилили свой натиск. И иудеи, дрогнув, побежали, бросая на поле раненых и свои немудреные доспехи. Конница бросилась вдогонку…

Только один из отрядов зилотов, проявляя редкое хладнокровие, продолжал драться не на жизнь, а на смерть, и явно пробиваясь к тому месту, где среди легионеров мелькали шлемы Марона и Пилата. Эта была когорта, наиболее пострадавшая от нападения зилотов, поскольку она приняла этот бой первой. И сейчас на подмогу ей из лагеря уже спешило подкрепление — когорта Лонгина, которая перестроившись, тут же вступила в бой в полном составе.

Но вдруг среди легионеров раздались крики:

— Префект убит!

— Проклятые сикарии убили Пилата…!

Что за…?! Как убили…?!!! За спиной раздались испуганные крики женщин, а я до боли в глазах, всматривался туда, где еще недавно префект яростно раздавал удары мечом, направляя своего коня в самую гущу сражающихся. Уж в чем в чем, а в отсутствии отваги обвинить Понтия Пилата было невозможно. Но сейчас там царила полная неразбериха, и увидеть что-либо даже с высоты повозки с гастрафетом было невозможно.

— Мессия покарал его за неправедный суд… — тихо проговорил на арамейском Матфей и перекрестился.

— Заткнись! — прорычал я, спрыгивая с повозки.

Апостол пошел красными пятнами. Открыл рот, чтобы возразить мне, но я не дал:

— Что ты несешь, Матфей?!! Кого покарал Учитель? — я подошел и зло встряхнул его за плечи — Бедный Иерусалим, который теперь по вине зилотов сотрут с лица земли?!! Неужели ты не понимаешь, что гибель префекта — это смертельный приговор для Иудеи и ее жителей? Тиберий прикажет наказать евреев в назидание другим! Или забыл уже, что я вам рассказывал?! Ты сейчас истово молиться Иешуа должен, чтобы Пилат оказался жив!

Матфей испуганно отшатнулся и действительно начал молиться. Дошло, наконец…! Мы разговаривали на арамейском, и в принципе, нас понимал только Иаков. Но легионеры с подозрением прислушивались к нам — что это Примас кричит на ученика Иешуа?

— Но что же теперь делать, Марк?

— Спасать его, если это еще возможно. Использовав силу, которой наделил вас Мессия.

Я бросился к ковчегу и достал из него скрижаль.

— Гней, ты отвечаешь за женщин и ковчег! Мы на поиски префекта.

— Примас, ты сейчас не пробьешься туда!

Не пробьюсь, это точно… Обернулся к заму центуриона:

— Выдели нам двух провожатых, опцион. Нужно как можно быстрее добраться до префекта и попытаться спасти его. Пусть твои люди громко кричат, чтобы дали дорогу лекарям.

Опцион даже не стал пререкаться со мной, просто махнул рукой солдатам, стоящим рядом с ним.

— Выполнять приказ!

А дальше мы с огромным трудом начали пробиваться к воротам лагеря. Солдаты каждые несколько шагов выкрикивали: «Дорогу! Лекари для префекта!». Люди расступались, заслышав их призыв, но пробраться сквозь толпу разгоряченных солдат все равно было делом нелегким. А мне еще и приходилось крепко прижимать к себе скрижаль, чтобы не выронить ее, а также следить, чтобы апостолы не отстали вдруг в толпе и не потерялись. Теперь бы еще понять, где сейчас Пилат — может, его уже в лагерь успели занести, пока мы пробираемся к воротам?

На наше счастье на полпути нас встретил Квинт Гораций, отправленный Фламием на мои поиски. И это было настоящим чудом, что мы с ним не разминулись в такой неразберихе.

— Примас, быстрее! Префект умирает.

— Так он жив?!

— Жив, но тяжело ранен, и без сознания.

Парни Горация действовали не в пример жестче наших провожатых, прокладывая дорогу, и вскоре наш небольшой отряд уже входил в ворота лагеря. В центре, где располагалась претория, уже стояли несколько шатров, отличающихся от солдатских гораздо большим размером и красивыми узорами. Трофейные? Вокруг шатров суетились люди. Мы вслед за Горацием быстрым шагом направились туда.

Там нас встретил взволнованный Тиллиус. Толстяк весь вспотел, покраснел. Поди его тоже не погладят по головке, если Понтий кончится.

— Примас, я уже не надеялся, что они тебя найдут!

Не вступая в пустые разговоры, я сходу начал отдавать распоряжения.

— Гоните отсюда всех посторонних, пусть останутся только люди Фламия. Нужна будет чистая вода, уксус и ткань для перевязки. Быстрее, дорога каждая минута!

Мы с апостолами зашли в командирскую палатку, полог которой был откинут, и увидели, наконец Пилата, лежащего в одной тунике на низкой лежанке. Его уже успели освободить от доспехов и протереть бледное лицо от пыли, сейчас молодой лекарь пытался обработать страшную рану на бедре. Ногу перетянули, но кровь продолжала сочится.

— Остановись! Не трогай рану. Дальше мы сами.

— Но…

— Делай, как тебе говорят!

Лекарь не стал спорить с Тиллиусом и, молча, отошел в сторону. Вот и молодец, нечего тут грязь развозить.

— Внятно объясните мне, что случилось? Почему он без сознания?

— Получив ранение, префект не удержался в седле и упал с коня, ударился затылком, потерял сознание.

А шлем он надеть позабыл?

— Ты сам это видел?

Тиллиус уверенно кивает в ответ на мой вопрос. Понятно… Еще и сильное сотрясение мозга. Значит нужно одновременно заниматься и раной на бедре, и головой. Иначе здравствуй отек мозга или внутреннее кровоизлияние. Прикрываю глаза, пытаясь восстановить в памяти все, что я читал про оказание первой помощи при сотрясении мозга. Ага… понятно.

— Какие травы у тебя есть? — обращаюсь я к лекарю — Нужны: пустырник, валериана, мята и хмель.

— Найду.

— Тогда кипяти воду и готовь отвар — все в равных пропорциях.

— Тиллиус, найди Фламия или Лонгина, пусть приведут своих солдат, из тех, кто крестился. Пусть они молятся Христу за спасение префекта, сила общей молитвы нам сейчас тоже не помешает.

— Парни не очень помнят слова — на ухо прошептал мне Квинт.

— Значит, пусть молятся как могут! Главное, чтобы слова от сердца шли, искренне. Понимаешь?

Сам я в это время осторожно переворачиваю Пилата на бок и приподнимаю ему голову, подкладывая под нее руку и свернутый плащ. На лоб и огромную шишку на затылке кладу смоченную в холодной воде ткань. Сгибаю в колене его неповрежденную ногу. Вот. Теперь можно и раной на бедре заняться. Для начала протираю свои руки разбавленным водой уксусом, потом аккуратно убираю всю грязь и кровавые разводы вокруг раны. Сама рана очень нехорошая — глубокая, рваная, кровоточащая — наверняка уже и инфекция занесена по полной программе. Пилату точно не выжить, если мы сейчас не справимся. Но сил у меня одного на все не хватит — я слишком потратился на выстрел, так что помощь двух апостолов будет решающей.

Подробно объясняю им, что нужно будет делать. Они нерешительно переглядываются.

— Вспомните, как вы впервые ощутили Силу. Сотворите молитву Иешуа, чтобы снова призвать Свет. Учитель услышит вас, поверьте, и не оставит без помощи! Появится свет — и вы сразу увидите черноту в этой страшной ране, которую нам нужно будет изгнать. Иначе исцеление не начнется, и рана не закроется. Руками самой раны не касаемся, только направляем на нее Силу. Я уже делал такое в Храме, и даже не с одним раненым. Но у вас сейчас сил больше, чем у меня, так что вы будете лечить, а я прослежу, чтобы все было в порядке. Ну, с богом, братья…

Я осеняю себя крестным знамением и подношу к губам крестик. Апостолы повторяют за мной и погружаются в молитву. Через какое-то время я вижу, как и скрижаль, и их руки начинают светиться знакомым светом…

Не знаю, как у хирургов хватает терпения и сил работать в операционной целой бригадой. Я весь издергался, наблюдая, как Иаков с Матфеем неумело «гоняют черноту». Понятно, что опыта у них вообще никого, и представлений о человеческой анатомии тоже ноль. Но сегодня их однозначно вела рука Бога. И когда рана все же перестала кровить и начала затворяться, я не смог сдержать вздоха облегчения. Стыдно признаться, но я сам не был до конца уверен в нашем успехе, хоть и демонстрировал апостолам обратное. Сапожник — без сапог.

Внутреннего кровоизлияния я не увидел, только начинающийся отек мозга, но с ним мы справились достаточно легко. Он просто незаметно рассосался, стоило апостолам направить на него поток силы.

— Как же это…? — лекарь уставился на затянувшуюся рану, отказываясь верить своим глазам.

— Сила молитвы — устало улыбнулся Иаков, подначивая пожилого мужчину.

— И вера в Бога — добавляю я — Скажи, лекарь, а много ли тяжелых раненых сегодня?

— Слава богам, таких тяжелых ранений больше нет! И убитыми мы потеряли немного — всего человек пятнадцать. Но вы ведь не…?

— Нет, воскрешать убитых мы не умеем. Это только Иешуа было под силу.