Троил и Крессида

О горестях царевича Троила,

Наследника Приамова венца,

Кого любовь от муки исцелила,

Чтоб вновь обречь на муки без конца,

Речь поведу я. Не оставь певца,

О Тисифона, но придай мне силы

В печальный стих облечь мой сказ унылый.

Тебя, о Фурия, возмездья дочь,

Тебя зову, свирепая богиня:

Дай словесами скорбными помочь

Влюбленным в бессловесной их кручине,

Стань верною мне спутницей отныне!

Твой искаженный лик и мрачный вид

Мое повествованье подтвердит.

Хоть и служу я тем, кто служит богу

Любви, — но не пристало мне к нему

С мольбою и надеждой на подмогу

Взывать, по безобразью моему;

Когда хотя б страдальцу одному

Я утешенье дам — тогда по праву

Сей труд пребудет божеству во славу.

А вы, счастливцы, баловни Любви,

Припомните минувшие напасти

И все мытарства прежние свои,

Дабы не истощилось в вас участье

К тому, кого терзают муки страсти;

Когда ж моим не внемлете словам —

Недорого любовь досталась вам!

Молитесь же со мной, чтоб тем безвестным,

Кто испытал Троила злой удел,

Обресть отраду в Царствии небесном;

Молитесь за меня, чтоб не скудел

Источник сил и пыл мой не хладел,

Покуда юношеству в поученье

Троила повествую злоключенья.

Еще за тех прошу вознесть молитвы,

Кому Любовью причинен урон

Смертельный, кто не встанет с поля битвы;

За тех еще, кто ложно осужден

Молвой злоустой: кто бы ни был он

Или она — Господь им будь опора —

Юдоль земную да покинут скоро!

А также помолитесь и за тех,

Кто одарен взаимною любовью:

Даруй им, Боже, силы для утех

На радость дамам, не во вред здоровью;

А сам я буду, чуждый суесловью,

Влюбленных страсти и напасти петь,

Пуститься их стезей не смея впредь,

Но сострадая сердцем и душою,

Деля по-братски бремя их невзгод.

Внемлите же и следуйте за мною:

О доблестном Троиле речь пойдет,

Я опишу судьбы круговорот,

Что претерпел он, полюбив Крессиду:

Любовь, и скорбь, и смертную обиду.

И известно, что ахейские герои

На тысяче могучих кораблей

Приплыли с войском к стенам древней Трои

И десять лет, не в силах сладить с ней,

Не уводили армии своей,

Поклявшись не оставить без отмщенья

Елены дерзостное похищенье.

Как раз в то время некий знатный муж,

Почтенный житель Трои осажденной,

Мудрец и прорицатель (и к тому ж

Верховный жрец при храме Аполлона),

Узнал, к своей науке потаенной

Прибегнув или к Фебу обратясь,

Что город неизбежно должен пасть.

По звездам сведал, высчитал заране

Сей астролог, по имени Калхас,

Что есть воители во вражьем стане,

Которым предстоит на этот раз

Троянцев одолеть; и в тот же час

Покинуть город принял он решенье,

Что обречен судьбой на разрушенье.

И вот, благоприятный выбрав миг

(Поскольку был искусным звездочетом),

За стену городскую он проник —

И у ахейцев принят был с почетом:

Те думали, что Феба привлечет он,

Что сможет им предречь сражений ход

И от опасностей остережет.

Не в шутку разъярились горожане

В тот день, когда хватились беглеца.

Ужасных требовали наказаний

Они для вероломного жреца:

Иные предлагали подлеца,

В суровый час оставившего Трою,

Сжечь заживо со всей его роднёю!

А в городе меж тем из всей родни

Одну лишь дочь имел Калхас лукавый;

Ей, к бегству непричастной, в эти дни

Разгневанных троянцев суд неправый

Грозил скоропалительной расправой;

Притом, вдовея смолоду, она

Была и впрямь защиты лишена.

Сия вдова, по имени Крессида, —

В том не колеблясь я поруку дам —

Красой лица и благородством вида

Превосходила всех троянских дам:

Должно быть, лишь бессмертным существам,

Что населяют ангельские кущи,

Черты столь совершенные присущи.

И вот, не в силах страха превозмочь

Под градом злых угроз и нареканий,

Изменника измученная дочь

В наряде вдовьем, но из лучших тканей,

Пред Гектором простерлась, и рыданий

Не пряча, в невиновности своей

Клянясь, молила сжалиться над ней.

Быв Гектор добронравен от рожденья

И видя, как собой она мила,

Он тотчас со словами снисхожденья

К ней обратился: "Скверные дела

Отца — да не коснутся той, что зла

Сама нам не чинила. В славной Трое

Отныне жить вы будете в покое.

Да окружат почетом вас опять

Все в городе, как при отце когда-то;

И дом ваш от врагов оборонять

Мы будем до последнего солдата".

Крессида, робкой радостью объята,

Благодарит, как принято у дам,

Спешит домой — и притаилась там.

Смирением не тяготясь нимало,

Она жила затворницею впредь

Среди домашних слуг, каких пристало

По чину и достатку ей иметь;

Ни стар ни млад не смел ее задеть.

Но были ль дети у вдовы прелестной,

Я не скажу: про то мне неизвестно.

Меж тем война тянулась день за днем,

Сновали с донесеньями посланцы;

То греки вдруг бросались напролом,

То брали верх упорные троянцы,

И снова их теснили чужестранцы...

Фортуна беспощадна: как ни рвись —

Низвергнут будет вознесенный ввысь.

А впрочем, описанья всех событий,

Которым Трою суждено привесть

К погибели, вы от меня не ждите:

Предмет иной нас занимает здесь.

К тому же всякий волен перечесть

Гомера, Диктиса или Дарета,

Когда терпенья станет вам на это.

Хоть был врагами окружен Пергам,

Обычаи там свято соблюдали

И воздавали почести богам

Меж поединков, стычек и баталий,

А всех святынь превыше почитали

Палладий деревянный, ибо он

Хранил от разрушенья Илион.

И вот в урочный день, как раз в апреле,

Когда деревья нежною листвой

Покрылись и цветы в лугах пестрели

Душистые над юной муравой, —

Троянцы, чтя обычай вековой,

Сошлись у храма, где хранилась ныне

Фигура благодетельной богини.

Немало собралось народу там:

Пришли, лучами вешними согреты,

Сухие старцы, сотни пышных дам

И девушки свежей, чем первоцветы;

По-праздничному были все одеты,

И рыцарь, и бедняк, и стар и млад —

Всяк облачился в лучший свой наряд.

Крессида же во вдовьем черном платье

На торжество явилась без прикрас;

Но так же верно, как могу сказать я,

Что "А" — из литер первая у нас,

Так всех она затмила в этот раз:

И темень траурного покрывала

Ее красы лучистой не скрывала.

С другими не вступая в разговор,

Она вошла в святилище Афины

Стопой бесшумною, потупив взор, —

Прекрасней в мире не было картины! —

Смиренно встала за чужие спины

И так стояла в стороне одна,

Спокойного достоинства полна.

В тот день Троил со свитою младою

С утра просторный обходили храм

И, шутки отпуская меж собою,

Разглядывали девушек и дам,

Из коих принц, беспечный по годам,

Одних превозносил, других порочил

И ни одну не предпочел всем прочим.

Порою кто-то из его вельмож

Вздыхал, на даму взглядывая жадно;

Но вздохов сих не ставил он ни в грош

И забавлялся ими беспощадно:

"Бедняга, — восклицал он, — как досадно!

Утратил ты и сон, и аппетит —

Она же, я смотрю, спокойно спит".

"Да, видывал влюбленных я, ей-Богу!

И что у них за глупое житье:

Терпеть, корпеть, добиться понемногу

Любви — чтоб тут же потерять ее

И плакать... О, слепое дурачье!

И хоть бы раз кому-то ненароком

Чужой несчастный опыт стал уроком!"

И гордо вскинул голову Троил:

Мол, я ли не философ? И не диво,

Что сына он Киприды прогневил

В тот миг своею речью нечестивой

И сам для стрел разящих стал поживой:

Павлинов не таких еще Амур

Ощипывал, как неразумных кур!

О люди с их гордынею слепою!

Как часто их пустая похвальба

Внезапной обернется западнею

И властелина превратит в раба.

Троил, чья занимает нас судьба,

На лестницу взойдя, не ждал паденья;

Но искушать опасно Провиденье.

Как резвый конь с дороги норовит

Свернуть — но чуть хлестнет его возница,

Смиренный тотчас принимает вид:

"Я, дескать, хоть и сыт, и шерсть лоснится,

И первым запряжен, и скор, как птица, —

Но я всего лишь конь и обречен

Влачить с другими воз: таков закон", —

Так наш Троил: хоть был он царским сыном

И рыцарем достойным, хоть во всем

Был сам себе доселе господином, —

Хватило взгляда, чтобы сердце в нем

Неукротимым занялось огнем

И, одержимый прежде лишь гордыней,

Любви он преисполнился отныне.

Вам, внемлющим рассказу моему,

Я говорю: не будьте гордецами!

Пренебрегать Любовью никому

Не должно — в том вы убедитесь сами:

Любовь над всеми властвует сердцами,

Все существа связует меж собой —

Таков закон Природы вековой.

Тому примеров названо немало:

Известно, как Любовь в единый миг

Могучих воинов превозмогала,

В полон брала надменнейших владык;

И мудрецы, чей разум был велик,

Не избежали маеты сердечной:

Так было встарь, и есть, и будет вечно.

И в том довольно вижу я добра:

Не раз Любви целительная сила

Недужным помогала встать с одра,

Страдающим отраду приносила,

Смиряла злобу и вражду гасила,

Достойнейших на подвиги звала

И отвращала грешников от зла.

Итак, хотя Любовь необорима,

Во благо нам ее любезный гнет:

Так не противьтесь мощи сей незримой,

Вотще не рвитесь из тугих тенет!

Тот сук прочней, что гнется, а не тот,

Что ломится; ступайте ж за Любовью

Смиренно: здесь не место прекословью.

Но полно! в рассуждениях я увяз

И должен, дабы вы не заскучали,

О сыне царском продолжать рассказ:

Живописать восторги и печали,

И прочее, что обещал в начале...

Пора к Троилу возвратиться мне —

Иных пока оставим в стороне.

Давно прохаживался он по храму,

С усмешкою бросая праздный взгляд

То на одну, то на другую даму:

На городских и пришлых — всех подряд;

И вдруг, скользя по лицам наугад,

Случайный взор он обратил к Крессиде —

И замер, ничего вокруг не видя.

Что с ним содеялось? В ее черты

Вгляделся и подумал он: "Откуда

Взялась и где досель скрывалась ты,

Чтоб взору моему предстать как чудо?"

И сердце в нем все ширилось, покуда

Он не вздохнул, но потихоньку — так,

Чтоб перед свитой не попасть впросак.

Она была немаленького роста,

Но столь округло, гибко сложена,

Столь безупречно — что, казалось, просто

Вся женская в ней суть воплощена;

Вдобавок отличалася она

Повадкою степенной и достойной,

И скромностью, и строгостью спокойной.

Лишь раз, головку наклонив к плечу,

Надменный взор назад она скосила,

Как бы сказав: "Что смотришь? где хочу,

Там и стою". И вновь отворотила

Лицо, и так все это вышло мило —

Ничто не восхищало до сих пор

Троила, как минутный этот взор.

И под ее животворящим светом

В нем страсть такая разгорелась вмиг,

Что в сердце, точно в воске разогретом,

Оттиснулся навеки милый лик.

И принц, дотоле бойкий на язык,

В сужденьях не боявшийся оплошки,

Притих: как говорится, спрятал рожки.

Подумать только! Любящим сердцам

Дивился он, смеялся их мученьям,

Не ведав, что погибнуть может сам,

Подставив грудь могучим излученьям

Очей любимых: ярким их свеченьем

Был страж его сердечный ослеплен!

Воистину жесток Любви закон.

Итак, одетой в черное Крессидой

Любуясь издали, стоял Троил:

Терзаясь, но не подавая вида,

Ни слова он ни с кем не проронил,

Порою взгляд с усильем отводил —

И возвращал все в то же положенье...

Так было до конца богослуженья.

С другими вместе он покинул храм

И по дороге размышлял с досадой,

Что кару на себя накликал сам

Своею неразумною бравадой.

Решил он притвориться, коли надо,

И впредь себя ничем не выдавать

И страсть от всех нежданную скрывать.

Исполненный веселья напускного,

С друзьями воротившись во дворец,

Он их дурачить начинает снова —

Столь мастерски, что ни один хитрец

Обмана не прознал. И наконец,

Дабы ввести полнее в заблужденье,

Рисует им влюбленных поведенье.

"Вот вам удел завидный! — молвит он. —

Обычаи у них блюдутся свято:

Кто служит всех усердней — выгнан вон,

Зато другой вознагражден богато;

По прихоти там раздается плата,

Иным за их самозабвенный труд

Холодным небреженьем воздают.

Да, славно этой братии живется!

Обеты их невелики числом,

Но тяжко послушанье им дается:

Вы, впрочем, сами знаете о том;

И все ж досада главная — в другом...

Но говорить я опасаюсь дале:

За правду как бы вы не осерчали!

Вот штука в чем: сколь ни трудись бедняк

Влюбленный, потакая всякой блажи, —

На дам не угодишь! Им все не так:

Придешь с дарами — заподозрят в краже,

С добром — поймут превратно... Если даже

Она не в духе — виноват все он;

Воистину счастливец, кто влюблен!"

От сих речей ничуть не полегчало

Царевичу: едва договорил,

Он новых мук почувствовал начало.

В силках Амура из последних сил

Барахтаясь, он свиту удалил,

Сославшись на дела иль на усталость,

И ни души в покоях не осталось.

Тогда он опустился на кровать

И, обхвативши голову руками,

Сначала стал вздыхать, затем стонать,

Переживая снова встречу в храме,

Пока не встала пред его очами

Сама Крессида в комнате пустой —

Правдивый образ, вызванный мечтой.

Так разум свой он обратил в зерцало,

Где отражалась полностью она

И вся, как наяву, красой сияла:

Добро тому, чья страсть порождена

Сим совершенством! Может, суждена

Ему за службу верную награда?

А нет, так и служить ей — все отрада.

Труды и муки — всё готов он снесть

Во имя госпожи, и будь что будет!

Искать ее любви — такая честь,

Что если и прознают — кто осудит?

Ему чрез то почета лишь прибудет.

Так сам себя он утешал как мог

И худших не предчувствовал тревог.

Решивши так и боле не спесивясь,

На поприще Любви вступает он,

Однако страсть свою берет на привязь

И до поры таиться принужден,

Ведь если сад любви не огражден

От ветреной молвы — приходит время,

И плод горчит, хоть сладким было семя.

Теперь пора бы к делу перейти:

Признаньями стяжать Крессиды милость.

Но как начать? И как себя вести,

Чтоб на мольбы скорей она склонилась?

Не худо было б — так ему помнилось —

Все это в песне изъяснить сперва;

И стал он тотчас подбирать слова.

Вот эта песнь. Притом, своею волей

На здешнем я наречье привожу

Не смысл ее, как летописец Лоллий,

Чьи хроники прилежно я слежу,

Но все до слова — все, что госпожу

Воспоминая, пел Троил влюбленный;

Да внемлет, кто желает, песне оной.

Песня Троила.

"Коль нет любви — то что со мной такое?

Коль есть любовь — то друг она иль враг?

И если друг, зачем она покоя

Мне не дает и мучит так и сяк?

А если враг — я не пойму никак,

Зачем так сладко длить мне эту жажду?

Ведь чем я больше пью, тем больше стражду!

Но коль усладу нахожу в огне —

То я горю не по своей ли воле?

Коль так, пристало ль жаловаться мне?

А если против воли — то доколе

Спасенья мне искать от жгучей боли?

О смерть при жизни! О благой недуг!

Нигде не скрыться от желанных мук.

К кому взываю, сам с собой в раздоре?

Из полымя в огонь бросаюсь я.

Как меж двумя ветрами в бурном море

Без кормчего разбитая ладья,

Увы, душа беспомощна моя!

И хворью я неслыханной хвораю:

Дрожу в огне и в холоде сгораю".

Пропев сие, он на колени пал

И так воззвал к Амуру: "Господине!

Тебя я ныне славлю, слаб и мал,

Тебе свой скорбный дух вручаю ныне!

Дочь смертного она или богиня —

Пошли своею волею благой

Мне жить и умереть ее слугой.

Всесильный боже! Коль твое сиянье

Достигнуть может до ее очей

И коль мои обеты и деянья

Тебе по нраву будут, — стань пред ней

Защитой мне! Взгляни: удел царей

Я отвергаю ради скромной части

Всецело пребывать у ней во власти".

И впрямь, огонь любви, горевший в нем,

Отнюдь не посчитался с царской кровью;

Ни доблесть воина пред сим огнем

Не устояла; оной же любовью

Немалый вред чинился и здоровью:

Царевич раз на дню по шестьдесят

Краснел, бледнел и жизни был не рад.

Одна лишь дума прочно им владела,

Усиливаясь так с теченьем дней,

Что более уж никакое дело

Его не занимало: только с ней

Увидеться он жаждал все сильней,

Как будто мог лишь вид ее отрадный

В его груди умерить жар нещадный.

Да где там! Ведь недаром говорят:

"Чем ближе стать к огню, тем жарче будет";

Но близок иль далек Крессиды взгляд —

Все мысль о ней его ночами будит,

Огнем палит и к безрассудству нудит,

И лик ее, прекрасней всех Елен,

В его душе навек запечатлен.

Бывало, каждый час, а то и чаще,

По сотне раз твердил он про себя:

"О, бог Любви, Амур, добро творящий!

Тебе служу я, мучась и скорбя.

О жизнь моя, Крессида! без тебя

Ослабну и погибну я до срока,

Помилуй же! Не будь со мной жестока!"

Все прочие тревоги он забыл:

Войну, осаду, греков нападенья —

Всё пустяки! Пропал и юный пыл,

И прежние померкли наслажденья;

Теперь во всем искал он подтвержденья,

Что сжалится она когда-нибудь,

И только в том к спасенью видел путь.

Ни Гектора-героя славой ранней,

Ни подвигами братьев остальных

Не льстился он. И все ж на поле брани

Он доблестью превосходил иных

И возле стен порою крепостных

Верхом иль пеший бился столь ретиво,

Что все на то глядели как на диво.

Но не из ненависти он к врагам

Крушил их и чинил такое зло им,

И не затем, чтоб отстоять Пергам:

В глазах любимой выглядеть героем

Стремился он и с каждым новым боем

Чужою кровью обагрял холмы;

Его боялись греки как чумы.

Хотя Любовь на битвы подымала

Царевича, хотя лишала сна,

Студила, жгла, — ей все казалось мало,

И так беднягу допекла она,

Что перемена стала в нем видна

И дать могла бы повод к разговорам.

Тогда пришлось ему сказаться хворым:

Мол, привязалась головная боль,

Вдобавок лихорадка одолела...

А что Крессида? То ль не знала, то ль

Впрямь никакого не было ей дела

До немощей души его и тела, —

Скажу одно вам: и на этот шаг

Она не отозвалася никак.

Тому виной, быть может, лихорадка,

Бессонница или потеря сил, —

Но принца вдруг ужасная догадка

Пронзила: ей другой, должно быть, мил!

Несчастный чуть с ума не своротил:

Он для нее — ничто! Открыться? Где там!

Теперь и думать нечего об этом.

И так себя бранил он день за днем:

«О шут проклятый! Дурень бестолковый!

Что, угодил в ловушку? Поделом!

Любовны муки, мнил ты, не суровы?

Рычи теперь, грызи свои оковы!

Все то, что вздором ты именовал,

Вдруг самого сразило наповал.

Не худо же потешатся, наверно,

Влюбленные, секрет твой разузнав:

"Вот — скажут, — тот, кто столь высокомерно

Нас поучал и полагал, что прав.

Да где ж теперь его надменный нрав?

Как жалок он! И смотрит как уныло!

Любовь его изрядно проучила".

А то вдруг скажут: "Бедный наш Троил!

Уж коли суждено сгорать от страсти,

Зачем ты без ответа полюбил?

За что тебе столь тяжкие напасти?

Красавица, у коей ты во власти,

К тебе январской ночи холодней!

А ты, как иней, таешь перед ней".

О Господи! Не отлагай же казни!

К последней гавани спеши, ладья!

Смерть лучше сей томительной боязни,

Что тайна вдруг откроется моя —

И жертвою насмешек стану я,

Подобно олуху и простофиле,

Каких не раз в куплетах выводили.

Но ты, — он продолжал, — ты, что меня

В свои невольно уловила сети,

Ты, без кого не проживу и дня,

Кто мне навек дороже всех на свете, —

Откажешь ли в прощальном мне привете?

Одна твоя улыбка или взгляд

Еще, быть может, жизнь мою продлят!»

И многие печали и обиды

Он исчислял в безумии своем,

И громко имя выкликал Крессиды,

И слезы щедрым изливал ручьем;

Но не имев понятья ни о чем,

Она никак на то не отвечала

И тем его лишь пуще удручала.

Вот как-то раз Троила верный друг,

По имени Пандар, вошел в покои,

Когда не видя ничего вокруг

Тот вопиял и слезы лил рекою.

"Ого! — вскричал Пандар, — что тут такое?

Мы стонем? Мы рыдаем? Вот те раз!

Неужто греки обижают нас?

А может, принца донимает совесть?

Чужой он кровью замарал доспех —

И к послушанью долгому готовясь,

Столь ревностно свой искупает грех?

Так слава грекам, кои от утех

Младое наше племя отвращают

И к благочестью этак обращают!"

Пандар затем лишь вел такую речь,

Чтоб друга разозлить и этим снова

В нем мужество потухшее разжечь

И скорбь рассеять. Ничего иного

Он не имел в виду, даю вам слово:

Всем ведомо, как был царевич смел,

И кто бы усомниться в том посмел?

"Какой, — спросил Троил, — нелепый случай

Тебя направил к моему одру?

Я обессилен лихорадкой жгучей,

И шутки мне твои не по нутру.

Оставь меня! Я вскорости умру.

Неисцелимым болен я недугом,

И не о чем нам толковать друг с другом!

А ежели не в шутку вздумал ты,

Что, дескать, страх — моей причина хвори,

То измышленья, знай, твои пусты!

Что греки мне? Не об таком я вздоре

Скорблю: есть у меня погорше горе.

Быть может, ты о нем когда-нибудь

Узнаешь, а пока — не обессудь!"

На то Пандар, участьем свыше меры

Исполнясь тотчас, отвечал ему:

"Во имя прежней между нами веры

Прошу я, растолкуй мне, что к чему!

Ты друга отлучаешь почему?

О, не таись от своего Пандара!

Не наноси такого мне удара!

Пусть боли я не утолю твоей —

Но разделить ее дано мне право,

Таков обычай истинных друзей —

Все пополам: и дело и забава,

И радость и беда, и срам и слава.

Бог видит, я любил тебя всегда,

Откройся ж мне без страха и стыда!"

Тогда, вдохнув поглубже для начала,

Сказал Троил: "Так, видно, суждено.

И хоть бы мне чрез то не полегчало —

Тебе раскрою сердце: ведь оно

Готово разорваться уж давно.

Нет у меня, я знаю, друга ближе,

Так вот история моя — внемли же!

Любви кто супротивиться дерзнет,

Тому больней достанется за это;

Вот, видишь ты, пришел и мой черед:

Стрелой смертельной — страстью без ответа —

Я ранен и от мук не вижу света.

Я отдал бы богатства всех царей

За то, чтоб только умереть скорей!

Теперь ты знаешь бед моих причину

(Что до подробностей — в них нужды нет);

Но, друг мой, разделив со мной кручину,

В груди сокрой надежно мой секрет,

Не то великий приключится вред!

Меня же вспоминай без сожаленья:

Я близкой смерти жду как избавленья".

— "Влюблен, — вскричал Пандар, — и ни гу-гу!

Зачем же, дурень, от меня-то было

Таиться? Вдруг да я тебе смогу

Помочь! Но кто же та, что нас пленила?"

— "Помочь? Едва ли, — молвил принц уныло, —

Ты сам по этой части не мастак:

В любви ты вечно попадал впросак".

"Тогда, — изрек Пандар, — тебе тем паче

К словам не грех прислушаться моим:

Ведь могут и чужие неудачи

Ума прибавить нам, когда хотим!

Порой слепец проходит невредим,

Где даже зрячий оступиться может;

Подчас и дурень умнику поможет.

Точильный камень уж куда как туп,

Зато клинки он делает острее;

И там, где я споткнулся об уступ,

Ты сможешь остеречься — и ровнее

Дорогу выбрать: так от дуралея

Немалый мудрецу выходит прок.

Сравненье — вот познания залог!

Кто горького на вкус не знает зелья —

Поймет едва ли, что такое сласть;

И полной мерой не вкусит веселья,

Кто горя не изведал отродясь.

Почет с бесчестьем, с чистотою грязь

Мы рядом поминаем не напрасно:

В сравненье сущность их видна нам ясно.

Суди же сам: коль так близки подчас

Такие отдаленные понятья,

То быв любовью бит, притом не раз,

Понятно, что могу совет подать я

Неискушенному в таком занятье.

Тебя от бед хочу я упасти —

Иль вместе их с тобой перенести!

И здесь пример уместен, приведенный

В посланье, что не так давно тому

От нимфы разобиженной Эноны

Пришло к Парису, брату твоему;

Его читал ты, судя по всему".

— "Нет", — отвечал Троил, — "Тогда сначала

Послушай, что она ему писала:

"Премудрый Феб, лечебных трав знаток,

Науки медицинской прародитель,

Уврачевать любую рану мог

И всех на свете хворей был целитель.

Любви ж не уберегся небожитель —

И дочь Адмета страстно полюбя,

Не спас от ран сердечных сам себя".

Признаюсь, я и сам в таком же горе:

Давно и без ответа я люблю

И хоть не чаю исцелиться вскоре —

Зато тебя, быть может, исцелю.

Прости, коль много я себя хвалю

(Так ястреб хохлится перед охотой) —

А все ж тебе добуду я хоть что-то!

Притом клянусь, что б ни случилось вдруг,

Наперекор всем бедам и обидам,

Тебя не отговаривать, мой друг,

От этой страсти. Тайну я не выдам

Ни под каким, как говорится, видом:

Хотя б ты даже вздумал полюбить

Саму Елену — так тому и быть!

Так положись же на меня всецело

И все подробно расскажи теперь:

И кто, и с кем, и как там было дело, —

Все с самого начала, без потерь.

Тебя бранить не стану я, поверь!

Известно, коли кто любовью болен —

В поступках он своих уже не волен.

От скрытности чрезмерной толку чуть,

И также в легковерье нет расчета;

Не лучше ль выбрать посередке путы

Облечь доверьем одного кого-то

И дружбу тем поверить? Я ж с охотой

На то иду, и преданность мою

Тебе на испытанье предаю.

Без человека человек не может

(Вот верное сужденье мудрецов):

Он упадет — кто встать ему поможет?

Но у тебя есть друг, в конце концов!

Зачем же молодец из молодцов

Без всякой пользы, с каждым днем слабея,

Скорбит, как мраморная Ниобея?

Что в этом проку? Слезы осуши

И все печали мне теперь поведай:

Быть может, боль тоскующей души

Уменьшится за дружеской беседой.

Услады в горе не ищи: не следуй

Примеру тех, кто холит свой недуг,

Пренебрегая снадобьем от мук.

Притом, всегда отрадно по несчастью

Товарища иметь, и мудрено ль?

Я так же, как и ты, терзаем страстью,

Одну и ту ж мы оба терпим боль.

Любовной скорби я исполнен столь,

Что худших мук уж незачем страшиться:

Во мне им все равно не уместиться!

Иль, может быть, меня причислил ты

К соперникам? Возможно ли такое?

Ты знаешь ведь, о ком мои мечты,

Чей взор меня навек лишил покоя:

Тебе во всем доверился давно я

И ни словца не утаил, поверь!

Вот так и ты доверься мне теперь".

Троил ему не отвечал. На ложе,

Едва живой, простерся он без сил...

Но вот вздохнул, пошевелился все же

И праздный слух к Пандару обратил,

Глаза же так при этом закатил,

Что друг, перепугавшись не на шутку,

Попробовал воззвать к его рассудку.

"Очнись! — воскликнул он. — Вот так дела!

Ты что же, в спячку впал? Ужасный случай!

Твой вид напоминает мне осла,

Внимающего арфе: лад певучий

Он слышит, только в сладости созвучий

Отрады не находит ни на грош,

Да ведь с тупой скотины что возьмешь?"

Троил в ответ лишь поглядел устало:

Решился он не размыкать уста

И ту, что мук его причиной стала,

Не называть. Благая немота!

Ведь говорят же люди неспроста,

Что языком болтун плетет невольно

Кнут, коим сам же бит он будет больно.

В любви подавно сдержанность важна:

От глаз чужих укрыть ее легко ли?

Будь за семью печатями она —

И то наружу выйдет! Поневоле

Начнешь хитрить; не так ли ловчий в поле

От зверя прочь бежит? Младой Троил

Все это про себя сейчас твердил.

Но все ж в ответ на громкий крик Панд ара

Издал он, повторяю, горький вздох

И молвил: "Что за шум? Зачем так яро

Ораторствуешь ты? Я не оглох!

Я слышу все; но, друг, я слишком плох,

И все твои побаски и присловья

Не возвратят мне радость и здоровье.

Уймись же наконец и зря не трать

Примеров древних: что мне Ниобея?

Коль жизни нет, так нужно умирать.

Слова бессильны, говорю тебе я!

— "Вот-вот! — вскричал Пандар, — для дуралея

Куда милей на хворь свою пенять,

Чем снадобье целебное принять!

110 Да, разумом ослаб, ты, это верно...

Послушай! средство есть, лишь назови

Виновницу сей страсти беспримерной:

Я на ушкб ей о твоей любви

Поведаю, страданья все твои

Изображу с покорнейшей мольбою, —

Ну? хочешь ли?" — "О нет! Господь с тобою!"

"Зачем же нет? Я все исполню так,

Как будто головой за то в ответе.

Позволь же мне..." — "Нет, брат, нельзя никак!"

— "Но все-таки..." — "Оставь попытки эти".

— "Ужель не выйдет?" — "Ни за что на свете".

— "Ты так уверен?" — "То-то и беда.

Она моей не будет никогда!"

«Помилуй Бог! — вскричал Пандар, — откуда

Ты взял, что нет надежды на успех?

Иль милой нет в живых? Коль так, то худо!

А коль жива — отчаиваться грех.

Судьба ведь переменчива, и всех

Причуд ее предугадать нельзя нам:

Глядишь, еще бальзам приложит к ранам!

Я верю, друг мой, что тебе невмочь,

Что беспощадна страсть, тебя снедая:

Так Тития мытарят день и ночь

Два коршуна, живьем его терзая

В аду. . Но не поверю никогда я

Твоим словам, что, мол, спасенья нет

И должен сгинуть ты во цвете лет.

Увы! Из трусости, из одного лишь

Дурацкого упрямства — ничего

Не хочешь сам и другу не позволишь

Ты предпринять для блага своего,

Лежишь и хнычешь — только и всего.

Да никакая дама иль девица

На увальня такого не польстится!

А ну как смерть и вправду суждена,

И ты зачахнешь, не открывшись милой?

"Скончался принц, — подумает она, —

От страха перед вражескою силой".

И скажут люди над твоей могилой:

"Черт взял того, кто трусом был рожден!

Так будешь ты за муки награжден.

Зачем таить и пестовать желанья,

Когда о том не знает их предмет?

Ты в никуда исправно шлешь посланья —

Так мудрено ли, что ответа нет?

Иной поклонник вот уж двадцать лет,

Как даме о своей поведал страсти,

А уст ее все не изведал сласти!

Ну, что же он? Вонзит ли с горя в грудь

Себе клинок, или с судьбой смирится?

Пойдет ли на попятный? Нет, ничуть!

Он бодр и свеж, готов платить сторицей

За право услужать своей царице

И службу эту ценит во сто крат

Дороже всяких мыслимых наград!»

Речь эта, очевидно, вразумила

Царевича: "И впрямь, — подумал он, —

Лишиться жизни? Значит, я и милой

Навек лишусь: какой же в том резон?

Еще и трусом буду я сочтен,

И перед Небом согрешу; она же,

Увы, всей правды не узнает даже!"

Подумав так, издал он тяжкий вздох

И друга вопросил с мольбой во взоре:

"Что ж делать мне?" — "Что делать? Видит бог,

Немедля мне свое поведать горе!

И если средства не сыщу я вскоре

Тебе помочь, то можешь приказать

Меня повесить, сжечь и растерзать!"

Троил в ответ: "Зачем, скажи на милость,

Ввязаться хочешь ты в неравный бой?

Ведь на меня, уж верно, ополчилась

Сама Судьба. Увы! Не нам с тобой

Тягаться с беспощадною Судьбой:

Ни царь, ни раб, ни дряхлый и ни юный —

Никто не сладит с колесом Фортуны!"

Но тот: "Ай-яй! Мой бедный господин!

Судьба — вот кто ему чинит напасти!

Да разве у Фортуны ты один?

Не всяк ли смертный у нее во власти?

Утешься ж тем, что нет у ней пристрастий,

Лишь перемен извечных череда:

Минует радость — минет и беда.

Встань колесо для чьих-то просьб иль жалоб,

Замри хоть на мгновение одно –

Фортуна быть Фортуной перестала б!

А коль ему вращаться суждено, –

Как знать, не обернется ли оно

К Троилу долгожданною наградой?

Так на Судьбу напрасно не досадуй!

Прошу тебя, забудь свою печаль

И все как есть открой мне без обману.

Ты просишь помощи? Так не пора ль

Позволить лекарю взглянуть на рану?

Бальзам же я целительный достану,

Хоть Цербер мне грози! Хотя бы я

Отец ей был иль брат — она твоя!

Но кто она такая? Говори же!

Готов я хоть за тридевять земель,

Но чем скорей, тем исцеленье ближе.

Да не встречал ли я ее досель?"

Принц покраснел: стрела попала в цель

И выступила кровь из-под доспеха.

"Ага! — вскричал Пандар, — пошла потеха!"

За плечи друга взял он и давай

Вовсю трясти несчастного Троила:

"Ну, кто она? Мошенник, отвечай!"

Царевич, словно в ад влекомый силой,

"Увы, — промолвил, — мой мучитель милый —

Крессида..." И сказавши это вслух,

От страха чуть не испустил он дух.

Пандар же, услыхав Крессиды имя,

Вскричал: «Клянусь Зевесом, как я рад!

Ты выбрал, друг мой, лучшую меж ними,

Сама Любовь твой направляла взгляд.

Она умна, учтива — просто клад,

Притом весьма высокого рожденья,

Да и собой, не правда ль, загляденье!

Немногие из жен сравнятся с ней

Повадкой кроткой и веселым нравом,

Сердечною любезностью речей,

Нарядом и простым и величавым,

И щедростью, и рассужденьем здравым;

А благородством — верно говорю —

Она не уступает и царю.

Не должен достославный муж и воин

В раздоре пребывать с собой самим;

Но ты отныне можешь быть покоен:

Предмет любви твоей — непогрешим,

А стало быть, и пыл, внушенный им,

Благ и дарован свыше, не иначе.

И в том провижу я залог удачи.

Еще одно прошу тебя учесть:

Где стольких добродетелей в избытке —

Там милосердью также место есть,

Но только не для тех, что слишком прытки.

Оставь до срока всякие попытки,

Что могут на нее навлечь хулу

К великому для вас обоих злу!

И что за редкий случай! Просто диво!

Клянусь, я б не поверил никогда,

Что обойдется так с тобой учтиво

Любовь жестокосердная. Да-да!

Не ты ли над влюбленными всегда

Глумился, да и над самим Эротом,

Кого святым прозвал ты идиотом?

Припомни, как над ним смеялся ты,

Как говорил его несчастным слугам:

Вы, дескать, олухи, вы все — шуты

И дуростью кичитесь друг пред другом:

Кто хнычет взаперти, кто злым недугом —

Горячкой белой изнурен вконец,

Да сам тому и рад еще, глупец!

Кто в зной дрожит, кто проглотить не может

На дружеской пирушке ни куска,

Кто стонет, что его, бедняжку, гложет

Ночь напролет бессонная тоска, —

Всех ты дразнил! Для злого языка

Находкой были жалобы влюбленных

И сотни их дурачеств исступленных.

133 У них, ты говорил, заведено

С любовной подступаться болтовнёю

Ко всем подряд; им, дескать, все равно:

Не выйдет с той — утешатся с другою...

Я б мог теперь смеяться над тобою,

Но не смеюсь и — чтоб мне помереть! —

Не стану делать этого и впредь.

Однако пред Амуром должен все же

Ты повиниться, в грудь себя бия.

Ну, повторяй: "Прости, великий боже,

Что я влюбленным не давал житья..."»

— "О да! — вскричал Троил, — вина моя

Впрямь велика, злословил я без меры,

Молю, прости меня, о сын Венеры!"

— "Ну вот, — сказал Пандар, — кажись, теперь

Амур бы гневаться не должен боле:

Он слез твоих свидетель, уж поверь,

Пред ним ты каялся по доброй воле, —

Бог снизойдет к твоей несчастной доле!

Та, от кого ты столько принял мук,

Сама все раны уврачует вдруг.

Одна и та ж земля питает зерна

И ядовитых, и целебных трав;

Порою роза средь крапивы сорной

Цветет, соседство странное избрав;

За пыльною равниной — сень дубрав

Ждет путника, рассвет — за мглою следом:

Так радости спешат на смену бедам.

Лишь наберись терпенья — вот в чем суть,

Горячность лишняя преграды множит.

Узду подкороти, пускаясь в путь:

Тот всех опередит, кто выждать сможет.

Терпи, будь весел, даже если гложет

Тебя тоска; избраннице служи,

О прочем же покуда не тужи.

Будь легкомыслен, хоть не свыше меры.

Себя не разбазаривай и впредь;

Подчас не разумеют кавалеры:

Везде поспеть – нигде не преуспеть!

Кто сад сажает, тот умей терпеть,

А раскопав посеянное семя,

Пожнет он лишь потерянное время.

Уж ежели в такой достойный порт

Сам бог любви твое направил судно —

Стой на своем, надежду взяв на борт!

Не унывай, как ни пришлось бы трудно.

Когда ты только спешкой безрассудной

Все дело не испортишь невзначай —

Мы своего добьемся, так и знай.

Скажу, не предаваясь празднословью:

От мудрецов слыхал я стороной,

Что всякий смертный воспылать любовью

Способен — иль небесной, иль земной;

Крессида же (я дядька ей родной)

Из правила сего не исключенье,

И это в нашем деле облегченье.

Притом собой она так хороша

И молода летами, как известно, —

Что сколь ни высока ее душа,

Ей думать рано о любви небесной;

Ей больше бы пристала, скажем честно,

Любовь к такому рыцарю, как ты,

В расцвете мужества и красоты.

А я, клянусь, труда не пожалею

И силы все на то употреблю,

Чтоб ты достиг соединенья с нею:

Не зря ведь я обоих вас люблю.

Лишь будьте осторожны и, молю,

Как велено, держите все в секрете,

Чтоб кроме нас не знал никто на свете.

Что до тебя — хоть прежде нос и драл,

Любовник будешь ты весьма примерный:

Недаром же Амур тебя избрал,

Чтоб обратить из ереси и скверны

В свою святую веру. Самый верный

Отныне будешь ты его слуга,

Столп веры, устрашенье для врага!

Ведь всем известно, как в мужах ученых,

Погрязших прежде в мерзостных грехах,

Но милостью Господней обращенных, —

Известно ведь, как в сих еретиках

Недавних — воскресает Божий страх,

Благое отвращенье к мыслям праздным

И противостояние соблазнам"!

При этой речи, надо вам сказать,

Царевичу изрядно полегчало:

Надежда пробудилась в нем опять

И сердце радостнее застучало.

"Клянусь Венерой"! — молвил он сначала,

Затем добавил, дрожь уняв слегка:

"Во мне навек обрел ты должника.

Но, добрый друг, ответь мне Бога ради,

Как полагаешь ты открыться ей?

Пристало ли племяннице от дяди

Все это сведать? От твоих вестей

Она разгневается, а верней —

И слушать не захочет про такое!

Мне мысли эти не дают покоя".

— "Ох, — простонал Пандар, — твой скверный нрав

Мне надоел! Вишь, убоялось чадо,

Чтоб лунный человек, с луны упав,

Нас не зашиб... Ведь экая досада!

Кто, что да как — тебе и знать не надо,

Лишь не мешай! не трать напрасно сил!"

— "Что ж, будь по-твоему, — вздохнул Троил. —

Но выслушай меня! Еще два слова!

Ты должен затвердить, коль мы друзья,

Что никогда и ничего дурного

Ей причинить не собираюсь я:

Мне лучше стать добычей воронья,

Чем даже в мыслях оскорбить Крессиду,

Ей нанеся малейшую обиду!"

Смеясь, Пандар спросил: "И в том сполна

Я перед нею должен поручиться?

Жаль, не слыхала этого она!

Ну что ж, прощай. Я полечу как птица

И в деле постараюсь отличиться.

Бог да поможет нам! Не унывай!

Я потружусь — ты снимешь урожай".

Тут на колени пал перед Пандаром

Принц и, в объятья друга заключив,

Воскликнул: "С нами бог!" – и с новым жаром:

"Держитесь, греки! Коли буду жив,

Узнает враг, сколь в битве я ретив,

И с жизнью не один тогда простится!

(Пускай мне похвальба сия простится).

О друг мой! о мудрейший из друзей!

Ты всемогущ! В твоей отныне власти

И жизнь и смерть моя. Ступай же к ней

И передай, что гибну я от страсти.

Храни тебя Господь от всех напастей!

Ускорь же бег свой, верный мой гонец,

К той, что ускорить может мой конец".

Пандар в ответ промолвил: "Будь покоен.

Коль я твоим доверьем облечен,

То докажу, что я его достоин.

Жди новостей!" — И с тем, отдав поклон,

Пустился прочь, заботой отягчен:

Когда и как речь завести о деле

С Крессидой, чтоб верней достигнуть цели.

Коли задумал кто построить дом,

Он камни класть не станет как попало,

Но мыслью осмотрительной ведом,

Все здание вообразит сначала.

Так и Пандар: не торопясь нимало,

До мелочей представил он сперва

Свой замысел. На то и голова!

Троил меж тем свое покинул ложе,

Гнедого оседлал — и, словно лев,

На войско греков ринулся без дрожи,

Героев многих в битве одолев.

Когда же этим утолил свой гнев,

Вернулся в город он и всем на диво

Держал себя любезно и учтиво.

Переменился с той поры Троил:

Куда исчезли дерзкие манеры,

Насмешки, спесь? Со всеми стал он мил,

Пред ним иные меркнут кавалеры,

Он щедр, он благороден свыше меры, —

И люд простой, и городская знать

Сошлись на том, что принца не узнать.

... Оставить сына царского пора нам.

Немало он изведал тяжких мук,

И много дней его сердечным ранам

Еще болеть — да нам уж недосуг.

К тому же, сам покуда свой недуг

Врачует он усердно и послушно,

Судьбе своей доверясь простодушно.