Троил и Крессида

У вы, не вечно длиться их отрадам,

Хоть мнилось, что не будет им конца.

Изменница-Фортуна кротким взглядом

И сладким пеньем усыпит глупца —

И тут-то, как бескрылого птенца,

С вершины колеса во прах низринет

Да вслед и поглумиться не преминет.

Так и от принца отвратив свой лик,

Судьба другого отличила следом,

И милостей Крессидиных достиг

Счастливец тот (он звался Диомедом).

Увы! к великим горестям и бедам

Подходит мой рассказ; перо дрожит

В руке моей. Несчастный Приамид!

Мне предстоит поведать, как вдовица

Троилу оказалась неверна:

Так в хронике старинной говорится;

Я ж предпочел бы верить, что она

Ошибочно была осуждена

Людской молвой иль вражеским наветом, —

Да устыдится, кто повинен в этом.

Теперь зову трех фурий, трех сестер:

Алекто, Тисифону и Мегеру,

И да поможет их печальный хор

Мне соблюсти в рассказе смысл и меру.

И ты, свирепый Марс, по их примеру,

Дай сил поведать мне, сдержавши стон,

Как принц любви и жизни был лишен.

В те времена, как сказано в начале,

Был осажден ахейцами Пергам:

Те лагерем у стен его стояли;

Троянцы же, и Гектор с ними сам,

Урон желая причинить врагам,

Напасть на них решили как-то летом

(Лучистый Феб у Льва гостил при этом).

И вот, едва лишь проблески зари

Ахейские шатры позолотили,

Уж Гектор и его богатыри

Пред войском греков стали в полной силе:

Мечи и копья их не тяготили

И не терпелось каждому бойцу

С противником сойтись лицом к лицу.

В тот раз до ночи не стихала сеча:

Мелькали стрелы, палицы, щиты,

Вонзались копья, всадников калеча,

Трещали перебитые хребты...

Пред самым наступленьем темноты

Троянцы промах допустили в схватке —

И в город отступили в беспорядке.

Однако греки в плен успели взять

Полита, Сарпедона, Антенора,

Ксантиппа, да и прочих, им под стать,

Рифея также, знатного сеньора,

И горожан попроще, без разбора.

В Пергаме приуныли: как теперь

Оправиться им от таких потерь?

Приам же царь надумал той порою

С врагами замиренье произвесть,

Плененных воротив обратно в Трою:

Тех обменять, за прочих выкуп внесть.

В обоих станах мигом эта весть

Распространилась; не прошло и часа,

Как слух о том достиг ушей Калхаса.

10 Уверившись, что здесь обмана нет

И речь идет о верном договоре,

Отправился он тотчас на совет,

Где все вожди ахейцев были в сборе,

И в круг старейшин протолкался вскоре.

Тут, время выждав и набравшись сил,

Поднялся он и слова попросил.

11 "Достойные мужи! Скажу вам прямо

(Так начал он, дождавшись тишины) —

Я жрец Калхас, тот самый, из Пергама,

Что первый вам предрек исход войны.

Сомненья нет: враги обречены,

По воле Неба предстоит вам Трою

Предать пожару и сровнять с землею.

Притом я разъяснял вам, и не раз,

Какие для того потребны средства:

Об этом также (продолжал Калхас)

Вы сведали через мое посредство.

К ахейским воинам питал я с детства

Приязнь и к вам явился потому

Сам, не доверив дела никому.

Я дом свой и доходы, все именье

Утратил в одночасье, к вам пришед;

Но я сказал себе: "Долой сомненья!

Друзей желая остеречь от бед,

О пустяках печалиться не след".

И всем пожертвовав для этой цели,

Лишь об одном тревожусь я доселе.

Там, дома, у меня осталась дочь.

С ней дурно обошелся я, не скрою:

Она спала в ту роковую ночь,

Когда поспешно я покинул Трою.

О, как я мог не взять ее с собою,

Хоть нагишом! безжалостный отец!

От сих терзаний скоро мне конец.

15 Сперва молчал я, способа не видя

Из города забрать ее сюда,

Но снизошла Судьба к моей обиде

И случай шлет: сейчас иль никогда!

Над старым дурнем сжальтесь, господа,

Молю вас, порадейте бедолаге,

Что пострадал, радев о вашем благе!

16 Троянцев многих в битве захватя,

Вы можете отдать мне для обмена

Любого, и тогда свое дитя

Я выручить сумею несомненно.

Из многих — одного, молю смиренно,

Мне дайте! Все равно Пергам падет:

Тогда от вас никто уж не уйдет!

Сам Аполлон поведал мне об этом;

К авгуриям я также прибегал,

Гадал по звездам и иным приметам,

Подбрасывал священный астрагал, —

И будь я проклят, ежели солгал!

Уж близок день, когда огонь и пламя

Пожрут и выжгут все, что есть в Пергаме.

Отмщенья жаждут Феб и Посейдон,

Что стены возвели священной Трои,

Еще с тех пор, как царь Лаомедон

За труд не заплатил им. Эти двое

Уж не оставят жителей в покое,

Ответного не причинив им зла:

Они-то город и сожгут дотла!"

Так говорил Калхас, мольбами силясь

Их тронуть; и при этом без конца

Потоки горьких слез из глаз катились

На бороду почтенного жреца.

И вид его разжалобил сердца

Усталых воинов, и те без спора

Отдать ему решили Антенора.

Калхас, что прежде горем был убит,

Возликовал — и, празднуя удачу,

За Антенора требовать велит,

Посланцам разъясняя их задачу,

Царя Фоанта и к нему в придачу —

Крессиду. Вот уже и царь Приам

Шлет грамоты охранные послам.

Когда же в Трою прибыли посланцы,

Приам парламент повелел созвать,

И многие сошлись туда троянцы:

И воины, и городская знать.

Сперва (коль вы о том спешите знать)

Все дружно порешили: быть обмену!

Осталось пленникам назначить цену.

Едва услышал бывший там Троил,

Что просят греки выдать им Крессиду

В обмен на Антенора — свет не мил

Младому показался Приамиду!

Но, стиснув зубы, принц не подал виду,

Чтоб на нее позора не навлечь,

И молча он посланца слушал речь.

Сраженный горем, скрыть не в силах дрожи,

В уме гадал он: что решит совет?

Ужель согласье даст? Великий Боже!

Как быть тогда? Нарушить ли запрет

И в разговор вмешаться — или нет?

Как воспротивиться такой замене,

На госпожу свою не бросив тени?

Любовь ему твердила: "Хоть умри,

Но злу не дай свершиться! Действуй смело!"

Рассудок же остерегал: "Смотри,

У милой не спросясь, болтать не дело!

Любовь свою скрывали вы умело,

Зачем же выставлять ее на вид?

Она тебе такого не простит!"

В конце концов подумал он, измучась:

Что б ни решили тут, он будет нем,

Когда ж ясна Крессиды станет участь,

К ней поспешит с известьем, а затем —

Уж он не посчитается ни с кем

И сам костьми, как говорится, ляжет,

Но все исполнит, что она прикажет!

Меж тем поднялся Гектор и как раз

Послу ответил, сдержан и покоен:

"Не знаю, сэр, кто надоумил вас,

Но сей урок да будет им усвоен:

Не пленница Крессида и не воин;

Троянских жен мы здесь не продаем.

Так и скажите в лагере своем".

Но негодующими голосами

Тут весь парламент, как пчелиный рой,

Вмиг загудел (вот так, не зная сами,

Конец свой приближаем мы порой!):

"Эй, Гектор! Что за дух вселился злой

В тебя? Решенье принял ты дурное!

Что проку в этой женщине для Трои?

Тогда как Антенор, защитник наш, —

Лихой боец и знатный горожанин.

Опомнись, Гектор! брось ты эту блажь!

Нас мало: кто в плену, а кто изранен,

И выбор твой по меньшей мере странен.

Вот наше слово — слушай нас, Приам:

Крессиду — грекам, Антенора — нам!"

О Ювенал премудрый! Сколько бедствий

Еще навлечь нам доведется впредь

Хотеньями своими, чьих последствий

В тумане заблужденья не узреть!

Себе мы сами расставляем сеть,

Как те глупцы: подай им Антенора,

Хоть он причиной станет их позора.

Так будет в город возвращен, увы,

Тот, кто предать его решится вскоре.

А что за вред от юной был вдовы,

Которая жила, ни с кем не вздоря?

И все ж она должна, себе на горе,

Уйти к врагам, родной покинуть кров, —

Столь приговор всеобщий был суров.

И вот, как предлагает неприятель

И требует в совете большинство,

Решенье подтверждает председатель;

Ни Гектор, ни сторонники его

Поделать уж не могут ничего:

Взамен захваченного полководца

Крессида недругам передается.

Здесь заседанью наступил конец.

Царевич поспешил в свои покои.

Едва он воротился во дворец,

Как слугам (было двое с ним иль трое)

Оставить приказал себя в покое:

Он, дескать, утомлен и хочет спать.

И тотчас повалился на кровать.

Сперва лежал он молча на постели,

И как листва с деревьев на ветру,

Так все его надежды отлетели,

Оставив горя черную кору.

Затем, подобно жаркому костру,

Безумья сокрушительная сила

Его несчастный разум охватила.

Он встал, прошелся из конца в конец

По комнате, все двери запирая

И ставни в окнах; бледный как мертвец,

Уселся вновь, с тоской вокруг взирая,

И боль, наполнив душу в нем до края,

Вдруг излилась... О, бедный мой Троил!

Себя не помня, вот что он творил.

Как недобитый бык с предсмертным ревом,

Так он метался в бешенстве своем:

Рыча, катался по цветным покровам,

То в грудь себя дубасил кулаком,

То на пол вдруг бросался он ничком,

С размаху в стены бился головою,

Чиня расправу над самим собою.

Глаза его двойной струили ток,

О бедном сердце горько сожалея,

Язык ни слова вымолвить не мог,

И от рыданий содрогалась шея.

Одно лишь он шептал: "Приди скорее,

О смерть! Я жду, тот день и час кляня,

Когда Природа создала меня!"

Когда ж он ярость утолил отчасти

И гнев его немного поостыл,

Припомнив заново свои напасти,

Опять на ложе рухнул он без сил

И пуще зарыдал. Как он сносил

Такие муки — не могу сказать я:

Сие превыше моего понятья.

Здесь он вскричал: "О, госпожа Судьба!

Зачем, скажи, ко мне ты столь жестока?

За что караешь своего раба?

Ужель я сгинуть обречен до срока,

Утратив все в одно мгновенье ока?

Коль впрямь ты милосердья лишена,

Ответь хотя бы, в чем моя вина!

Уж я ль тебя не почитал, богиня,

Иных богов превыше во сто крат?

О, горе мне! Ужель меня отныне

"Злосчастным принцем" всюду окрестят?

С вершин блаженства угодил я в ад,

Где только и осталось Приамиду,

Что век свою оплакивать Крессиду!

Когда ж от зависти чинишь ты вред,

Ревнуя к счастью бедного Троила, —

Зачем иных мне не послала бед?

Зачем отца иль братьев не лишила

Иль самого меня не умертвила,

Но обрекла ни жить, ни умирать,

А лишь бесславно землю попирать?

О, я бы мог любую снесть обиду,

Когда бы, все на свете отобрав,

Ты мне оставила одну Крессиду, —

Но нет! Таков обычай твой и нрав:

Отнять у нас, для собственных забав,

Того, кто всех дороже; так Судьбою

Обезоружен я и взят без бою.

О, бог Любви, владыка из владык!

Тебе лишь ведомо, какой ценою

Крессидиных я милостей достиг

И что без милой станется со мною.

Не я ль усердным был тебе слугою?

Не сам ли ты союз устроил наш:

Ужель теперь ему распасться дашь?

Отныне всякий день, что мною прожит,

Сколь ни отмерил жизни мне Творец,

Мою лишь скорбь и муку приумножит,

И торопить я стану свой конец,

Как царь Эдип, истерзанный слепец,

Не видя света, отдыха не зная,

Жестокий рок немолчно проклиная!

О мой печальный, изнуренный дух,

В измученной груди устав томиться,

Что медлишь ты, к моим стенаньям глух?

Прочь из гнезда, подстреленная птица!

Пусть рушится злосчастная темница.

За госпожой своей лети вослед,

А здесь тебе приюта больше нет.

О два моих осиротевших ока,

Что взоры уловляли милых глаз!

Нет вам отрады: милая далёко,

А без нее какой мне прок от вас?

На что мне зренье, коли свет погас!

Вам лишь от слез ослепнуть остается

И пересохнуть, точно два колодца.

О жизнь моя! О госпожа благая!

Лишь о тебе скорблю, едва дыша,

Одну тебя зову, изнемогая;

Когда ж умру и верная душа

К тебе на службу полетит, спеша, —

Прими ее и не грусти над телом:

Что проку в сем сосуде опустелом?

О вы, кому неведома печаль,

Влюбленные, чья радость вечно длится!

Дай Бог любви вам прочной, словно сталь,

И пусть Судьба над вами не глумится.

Когда ж моя вам встретится гробница,

То знайте, что и я любил, как вы,

Хоть и недолго счастлив был, увы!

О злобный старец, лживый прорицатель,

Рожденный на погибель мне Калхас!

И что за бес подбил тебя, предатель,

На гнусный этот шаг? В недобрый час

К врагам переметнулся ты от нас!

Верни Зевес тебя обратно в Трою —

Уж то-то б я разделался с тобою!"

И вздох за вздохом, угля горячей,

Из уст его наружу торопились,

Ручьем бежали слезы из очей

И стоны по покоям разносились,

Покуда чувства в нем не притупились

И в забытье не впал он наконец —

И так лежал, недвижный как мертвец.

Меж тем Пандар, на том совете сидя,

Все слышал, и едва не спятил он,

Когда его племяннице Крессиде

Был Антенор плененный предпочтен.

Как только принц ушел, ему вдогон

Тот поспешил, опомнившись насилу;

И вот в покои входит он к Троилу.

Оруженосец, охранявший вход,

Его впустил и двери запер снова,

И ощупью он двинулся вперед,

Приблизясь к ложу принца молодого,

И замер там, не говоря ни слова:

Сквозь слезы вглядывался он во тьму,

Не ведая, что предпринять ему.

В одежде сбившейся, с убитым видом,

Печально руки на груди скрестя,

Стоял он над простертым Приамидом,

Рыдая точно малое дитя.

И впрямь бедняга чуял не шутя,

Что грудь его клинком пронзает жалость

И словно в смертной муке сердце сжалось.

Царевич, ощутив Пандара взгляд,

Размяк, что снег на солнечном припеке;

Тот новым состраданьем был объят

И слез ответных заструил потоки;

И оба тут, не отирая щеки,

В молчанье плакали, пока уста

Им горькая мертвила немота.

Вот наконец Троил привстал на ложе,

Горящим взором поглядел вокруг,

И содрогаясь в непрестанной дрожи,

Сперва издав какой-то хриплый звук,

Он прорыдал: "Все кончено, мой друг!

Крессиду у меня отнимут скоро:

Совет ее сменял на Антенора!"

И побледнев как смерть, в ответ Пандар

Промолвил: "Да, я только что с совета

И слышал все! увы, какой удар!

Я сам бы предпочел не верить в это —

Но нет! похоже, наша песня спета.

Кто мог предвидеть этакий подвох?

И впрямь, Судьба застигла нас врасплох.

Вот, право же, необычайный случай:

Такого не знавал я отродясь!

Но как с судьбой поспоришь неминучей?

Как предусмотришь всякую напасть?

Ведь не Судьба дается нам во власть,

А мы Судьбе! Одно могу сказать я:

Пред ней равны все люди без изъятья.

Но для чего безумствовать, скажи?

Тебе ли убиваться о потере?

Ведь у своей любезной госпожи

Всего успел достичь ты в полной мере.

Вот кабы я в подобной же манере

Сходил с ума — оно б немудрено:

Ведь мне в любви награды не дано!

К тому же, не повывелись на свете

Красавицы: довольно их кругом!

Есть у меня с десяток на примете

Таких, что не уступят ей ни в чем;

Одну иль двух уж точно мы найдем!

Утешься, милый брат: всенепременно

Твоей Крессиде сыщется замена.

Не странно ли источник всех щедрот

Искать в одной особе? Всякой даме

Присущ свой дар: та пляшет, та поет,

Та славится разумными речами,

Та — резвостью, та — добрыми делами,

А эта — миловидностью лица...

Свой прок от всякой дичи для ловца!

Любовные любовью лечат раны —

О том писал, мне помнится, Зевксид.

Действительность меняет наши планы;

Подумай о себе! Иль ты не сыт

Мученьями? Ведь пламя догорит:

Таков закон природы; жар остынет,

И страсть твоя, как все на свете, минет.

Как неизбежно день сменяет ночь,

Так радости, труды или напасти

Любовь помалу вытесняют прочь;

Разлука же с предметом прежней страсти

Сему способствует, и в этой части

Судьбою ты не вовсе обойден:

Известно, с глаз долой — из сердца вон!"

Так рассуждал Пандар. Сказать вернее,

Так языком молол он наобум,

Одно желанье страстное имея:

Отвлечь царевича от мрачных дум.

Однако тот, рассеян и угрюм,

Внимал, что называется, вполуха:

Слух был открыт речам, но сердце глухо.

Все ж наконец он молвил: "Не по мне,

Любезный мой Пандар, твое лекарство.

Забыть Крессиду? Разве Сатане

Пристало лишь подобное коварство!

Коль хочешь облегчить мои мытарства —

Своей рукою жизнь во мне прерви,

Я ж не предам вовек своей любви!

Что б ни случилось, я останусь верен

Моей Крессиде; честью дорожа,

Я преступить обета не намерен.

Душой моей владеет госпожа

По праву! Ей одной принадлежа,

Я был и буду вечным ей слугою:

Покуда жив, я не прельщусь другою.

Ты говоришь, немало есть иных,

Ей равных красотою? Что ж, согласен, —

Но не ищи их среди жен земных!

Меня не убедишь; довольно басен,

Ты видишь, мой Пандар, что труд напрасен.

Твои мне речи — будто острый нож,

Не трать же слов и мук моих не множь!

Как! с легким сердцем отослав Крессиду,

Утешиться с другою в краткий срок?

Себе и ей подобную обиду

Я не нанес бы, даже если б мог.

Столь беззаботно разве лишь игрок

Отбрасывает мяч своей ракеткой!

Ты говоришь со мной, как с малолеткой.

Нет, хуже! Ты как некий доброхот,

Склонясь, толкуешь над чужою раной:

Забудь о боли, мол, — и все пройдет.

Сперва тебе, мой лекарь самозваный,

Меня пришлось бы в камень бездыханный

Оборотить, в холодный и немой,

Чтоб хворь моя прошла сама собой!

О нет! стрела, которою Крессида

Мне грудь пронзила, — век пребудет в ней.

Со мной она сойдет в чертог Аида,

Затем что вырвать прочь ее трудней,

Чем жизнь из тела! Там, в краю теней,

Век буду клясть я горькую разлуку

И Прозерпине сетовать на муку!

Ты говоришь, что легче оттого

С Крессидою расстаться нам, к тому же,

Что душ и тел познали мы сродство,

Всех радостей вкусив... Болтун досужий!

Не ты ль меня учил, что нет, мол, хуже,

Чем вдруг утратить все, чего достиг?

Уж лучше б ты попридержал язык!

Когда же ты со мною не лукавишь,

Склоняя к переменам, то скажи:

Зачем же сам никак ты не оставишь

Своей жестокосердной госпожи?

Из сердца прочь гони ее! Служи

Не ей — другой! столкуйся с новой дамой,

И миловидной, и не столь упрямой!

Уж если ты, в любви не знав отрад,

Все ж от нее не можешь отступиться, —

То я, блаженней быв тебя стократ,

Могу ли все забыть? порхнуть как птица

К другой кормушке? Что с тобой творится,

Пандар? Ты прежде в спорах был хорош,

Не с долгой ли отвычки мимо бьешь?

Нет, все твои резоны тут излишни!

Я умереть намерен и готов.

Прощай, мой друг, храни тебя Всевышний.

О Смерть, поторопись, услышь мой зов!

Желанной гостьей ты под этот кров

Взойдешь и мне доставишь облегченье:

Приди же! Пресеки мои мученья.

Пока в довольстве жил я не скорбя,

То ничего не пожалел бы смлада,

Чтоб только откупиться от тебя!

Теперь — в тебе одной моя отрада.

Приди и потуши сей пламень ада:

Дай в собственных слезах мне утонуть

Иль смертным холодом наполни грудь!

Ты стольких умертвляешь против воли —

Ужель откажешь в просьбе одному

Несчастному, что жить не в силах доле?

Приди! Тебя я с радостью приму.

Давно уж мне пора сойти во тьму:

Мне свет не мил, и сам не мил я свету.

О сжалься! ждать уж больше мочи нету!"

Тут из очей у принца капли слез,

Как из реторты эликсир готовый,

Закапали... Пандар, повесив нос,

Не возражал и вид хранил суровый, —

Изобретая, впрочем, довод новый.

"Ну нет! — он думал, — друг мой не умрет!

Иной придам я делу оборот.

Что ж, — молвил он, — когда твоя кручина

Столь велика и способ мой негож, —

Так действуй! Докажи, что ты мужчина

И все преграды силой уничтожь:

Ступай, похить ее! Чего ты ждешь?

Из города беги вдвоем с Крессидой

Иль с ней останься — но врагам не выдай!

Иль не троянец ты? Иль не храбрец?

Возьми ж ее! Она твоя по праву.

Притом сие решенье, наконец,

Уверен я, пришлось бы ей по нраву.

Вставай же! Мы на них найдем управу!

Коль не сробеешь ты — уж через час

Она в руках окажется у нас!".

На это принц ему в большой печали

Промолвил: «Ах, поверь, любезный брат,

Об этом средстве думал я вначале

И сам к нему прибегнуть был бы рад,

Но есть к тому препятствий целый ряд.

Я назову их; помолчи немного:

Поняв, меня судить не станешь строго.

Хищенье дамы привело к войне:

Ты помнишь ведь недавние событья?

Мне не простят, коль по моей вине

Начнется новое кровопролитье.

А во-вторых, могу ли преступить я

Приказ отца, который нынче дан

Для блага и по просьбе горожан?

Я мог бы, испросив ее согласья,

Пойти молить о милости царя

И этим ей нанес бы в одночасье

Немалый вред — и почитай что зря:

Не станет, между нами говоря,

Он отменять, что решено советом,

Хотя бы сын родной просил об этом!

А между тем молва пойдет о ней

И милую мою начнут бесславить:

Вот это мне, Пандар, всего страшней!

Гнев горожан я снес бы, но она ведь

Робка, стыдлива — как ее избавить

От их проклятий? Сраму ей не снесть!

Я б отдал жизнь, чтоб сохранить ей честь.

Как быть мне, друг? Хоть милой добродетель,

Клянусь, мне больше жизни дорога

И за нее, Господь тому свидетель,

Я смерть приму как преданный слуга, —

Но долг и страсть во мне — как два врага:

"Похить ее!" — внушает голос страсти,

А долг: "Не смей!" — и рвусь я на две части!»

И слезы проливал он вновь и вновь,

Тем удручая верного Пандара:

"Увы мне! все сильней моя любовь

И все слабей надежда! Что за кара

Меня постигла? Худшего удара

Нельзя нанесть! О, если б только мог

Я умереть, не ведав сих тревог!"

— "Тебе видней, — сказал Пандар на это, —

Но будь я царский сын, я б сей же час

Увез ее к себе иль на край света

Бежал бы с ней, и пусть весь город враз

Подымет крик — никто мне не указ!

Да и шуметь-то долго ведь не станут:

С неделю подивятся — и отстанут.

Вставай! Теперь не время рассуждать

О соблюденье долга и приличий:

Себе помочь бы, да и ей не дать

Коварных греков сделаться добычей!

Притом, уж лучше преступить обычай

И вызвать сплетни или чей-то гнев —

Чем смерти ждать, как муха замерев.

Да разве стыдно не отдать злодеям

Своей возлюбленной? Иль это грех?

Напротив, злое дело мы содеем,

Коль ей уйти позволим без помех!

К тому ж, сама Фортуна прежде всех

Мирволит смелым! Как же и Крессиде

За трусость на тебя не быть в обиде?

Когда ж сама она сробеет вдруг

Иль поначалу выкажет досаду —

Что за беда? Пройдет ее испуг,

И вскоре снова быть меж вами ладу.

Ведь вот Парис желанную награду

Сумел и получить, и удержать!

Ты смело можешь брату подражать.

Нет! Коли вправду ты Крессиде дорог,

Она принять должна уж наперед

Любой поступок твой, без оговорок,

Что от разлуки вас убережет.

Когда ж тебя покинуть предпочтет

Скорее, чем стыдом себя покроет, —

То знай: она любви твоей не стоит!

Ты воин, так не трусь же! Не впервой

Для страсти попираются законы.

Не позволяй печали над собой

Верх одержать! Оставь мольбы и стоны,

Но разом, как игрок разгоряченный,

Что нажил — выставь на кон и сыграй!

И коли сгинешь, попадешь ты в рай.

Твоим пособником и верным стражем

Готов я стать, и вся моя родня —

Со мной: мы за тебя, как псы, поляжем,

Когда начнется драка иль резня!

Но коль намерен ты, судьбу кляня,

От горя умереть в своей постели —

То черт тебе помощник в этом деле!"

Тут, встрепенувшись, молвил принц в ответ:

"Спасибо, друг, за преданность; но будет!

В попреках и насмешках проку нет:

От них моей печали не убудет.

И знай, меня сам дьявол не принудит

Украсть Крессиду не спросясь у ней —

Хотя бы речь о жизни шла моей!"

"А я, — вскричал Пандар, — о чем толкую?

Ты был у ней?" — "Нет, не был". — "Вот те на!

Так кто же весть принес тебе такую,

Что похищеньем будет, мол, она

Испугана, не то удручена?

Не сам ли уж Юпитер, наш владыка,

Про это нашептал тебе, скажи-ка?

Ну, полно! Встань, умойся и ступай

К Приаму, своему отцу, покуда

Тебя он не хватился невзначай

И не послал узнать, что за причуда

Нас держит взаперти. Тебе б не худо

Родню беспечным видом обмануть,

А с делом я уж справлюсь как-нибудь.

Я все устрою так, чтобы нынче ночью

Сойтись и побеседовать бы вам.

Свою Крессиду ты узришь воочью

И по ее поступкам и речам,

А также и по виду — сможешь сам

Дознаться, каковы ее желанья.

Я тотчас к ней отправлюсь. До свиданья!"

Меж тем уже крылатая молва,

Что сплетни переносит без разбора,

Слух разнесла: Крессида, мол, вдова,

Врагам пойдет в обмен на Антенора.

И город весь о том судачил скоро:

Парламент, мол, решил — Калхаса дочь,

Красавицу, из Трои гонят прочь.

Едва к Крессиде новость долетела

(А надо вам сказать, что до отца

Давным-давно уж не было ей дела), —

Как стала клясть бедняжка без конца

И договор, и греков, и жреца,

Боялась верить и не верить слухам

И, сидя дома, вовсе пала духом.

И в мыслях был у ней один Троил,

И сердце было занято Троилом,

И только он в душе ее царил,

Все без него казалось ей постылым.

Ужели должно ей расстаться с милым?

Куда бежать? Кого спросить о нем?

Любовь и страх Крессиду жгли огнем.

Тут жены городские, что приятство

Находят в посещении подруг,

Сочувствие свое или злорадство

Ей выказать пришли и, севши в круг,

Заговорили разом все и вдруг.

Вот разговор их, сколько мне он ведом

(Хоть, правда, грош цена таким беседам).

Одна сказала: "С батюшкой своим

Вы свидитесь; как этому я рада!"

Другая: "Скучно будет нам одним

Без вас! какая, право же, досада!"

А третья: "Вы уж там добейтесь лада

Меж нами и врагами; в добрый час!

Мы все молиться примемся за вас".

Весь этот вздор — так чудилось Крессиде —

К ней словно долетал издалека:

Хоть слушала она прилежно, сидя

Посередине женского кружка,

Все, что у них слетало с языка,

Но в помыслах влеклась она к Троилу:

Разлука с ним была ей не под силу!

Но женщины, решив ее развлечь,

Наперебой трещали без умолку,

Шутили с нею, заводили речь

О разных разностях — и все без толку:

В ином огне сгорая втихомолку,

Томилась бедная Калхаса дочь,

Пока терпеть уж стало ей невмочь.

И слезы пролилися поневоле

У ней: неужто прежних ей отрад

Вовек с Троилом не изведать боле?

И дух ее, с небес низвергнут в ад,

Такой жестокой мукой был объят,

Что слов ничьих уж больше не слыхала

Бедняжка и лишь горько воздыхала.

Но дамы, увидав ее печаль,

По дурости решили, что Крессиде

Расстаться с ними страх как будет жаль

И что растрогалась она при виде

Их доброты, иль дело тут в обиде,

Что причинил ей городской совет, —

И дружно все расплакались в ответ.

И чтоб скорей утешилась вдовица,

Ей втолковать пытались кто как мог,

Что горевать и плакать не годится.

От их стараний был такой же прок,

Как разве лишь от растиранья ног

При боли головной: ведь сей кручины

Никто не ведал истинной причины.

Вот гостьи по домам ушли, сперва

С три короба нагородивши вздора;

Крессида, ни жива и ни мертва,

Чужого не страшась уж больше взора,

Взошла к себе, и там, не сняв убора,

Со стоном до постели добралась

И без помехи горю предалась.

Волос волнистых золотые пряди

Она рвала, и пальцы тонких рук

Ломала, и, взывая о пощаде,

Молила, чтобы смерть ее от мук

Избавила; страданье, как недуг,

Ей побелило розовые щеки,

И горьких слез по ним текли потоки.

"О, горе мне! Ужели рождена

Я под дурным созвездьем? Неужели

С любимым разлучиться я должна,

Покинув город, где жила доселе?

В недобрый час глаза мои узрели

Того, кто столько мук доставил мне

И сам страдает по моей вине!"

Так бедная стенала, изливая,

Как дождь апрельский, слезы из очей

И в грудь руками била, призывая

Смерть милосердную прийти за ней:

На что ей жизнь? Ведь тот, кто всех милей,

Ее теперь не исцелит от муки,

Навеки предстоит им быть в разлуке!

"Любовь моя! Как жить с тобой мне врозь?

Кто без меня твой будет утешитель?

Откуда только это зло взялось,

Разрушив наших радостей обитель?

Будь проклят, о презренный мой родитель!

Зачем, Аргива, ты произвела

Меня на свет, коль жизнь мне не мила?

Как рыбе вне ее родной стихии,

Мне без тебя, Троил мой, жизни нет!

Как твари все нуждаются земные

В природной пище, как тепло и свет

Потребны деревам, как свежий цвет,

Отторгнутый от корня, скоро вянет, —

Крессида жить без милого не станет!

Пусть не дозволит слабость и боязнь

Мне совладать с клинком из острой стали —

Иную для себя измыслю казнь:

Коль не зачахну прежде от печали,

Клянусь, со дня разлуки я и дале

В рот не возьму ни яства, ни питья,

Пока не пресечется жизнь моя.

И в знак печали облачусь отныне

Я в черное и так пребуду впредь.

Подобно нищей схимнице в пустыне,

Все буду я молиться и скорбеть,

Пока наступит время умереть

И станет плоть моя добычей тлена,

А дух на волю вырвется из плена.

Любимый! Душу скорбную мою

Ты допусти к своей: пусть на земле им

Отрады нет — зато в ином краю

Не разлучить нас никаким злодеям.

Как Эвридика со своим Орфеем,

В Элизиуме буду я с тобой:

Не так ли нам назначено Судьбой?

Итак, любимый мой, теперь уж скоро

Тебя навек покинуть я должна:

Взамен вернут вам греки Антенора.

Но что с тобою станет? Столь нежна

Душа твоя! Как выдержит она

Разлуку? О, забудь меня скорее!

Утешься, обо мне не сожалея!"

Однако же, язык мой слаб и скуп,

И не берусь в рассказе передать я

Все вздохи, что у ней слетали с губ,

Все жалобы, и стоны, и проклятья:

Боюсь, что стих мой полного понятья

О скорби вам Крессидиной не даст,

А попусту болтать я не горазд.

Итак, продолжим дальше нашу повесть.

Пандар, от принца выйдя, прямиком

Отправился к Крессиде, чтоб на совесть

Исполнить порученье, о каком

Я прежде вам поведал; и тайком

В опочивальню к ней пробрался вскоре,

Где и застал бедняжку в страшном горе.

Из глаз ее лились потоки слез

На грудь, что полотна была белее,

Густые пряди золотых волос

Свисали, расплетясь, вдоль нежной шеи,

Все эти знаки толковать умея,

Пандар смекнул, что впрямь подобный вид

О подлинном страданье говорит.

Едва Крессида дядю увидала,

Как жалостней и горше во сто крат,

Лицо в ладони спрятав, зарыдала.

Пандар же, состраданьем к ней объят,

Уж был готов поворотить назад

И прочь бежать не говоря ни слова,

Снести не в силах зрелища такого.

"Ах, дядюшка! Настал мой смертный час!

Уж я сама не ведаю, должна ли

Приветом иль проклятьем встретить вас:

Все радости мои и все печали

От вас пошли! Не вы ль меня склоняли

Познать любовь, усладу всех сердец?

Могла ль предвидеть я такой конец?

О, вижу я, — продолжила вдовица, —

К беде ведет любовь: таков итог!

Так суждено блаженству завершиться

Страданьем; сколь же горек сей урок!

Глупцы, которым это невдомек,

Взгляните, как терплю я муки ада,

Сама себя я умертвить бы рада!

Кто зрит меня, всех горестей и мук

Перед собою видит средоточье:

Обида, боль, унынье, гнев, испуг

Владеют мной и сердце рвут мне в клочья,

Отчаянья не в силах превозмочь я!

Столь жалок мой удел, клянусь душой,

Что даже небо плачет надо мной".

"Дитя! Твою печаль и страх утраты

Я разделяю, — молвил тот в ответ, —

Но ради Бога, пожалей себя ты!

Так убиваться, право же, не след.

Себе чинишь ты этим только вред.

Ну полно! Дядя твой не без гостинца

К тебе пришел: есть весточка от принца".

Но пуще лишь расплакалась вдова:

"Ах, дядюшка! Что может он, бедняжка,

Мне передать? Прощальные слова?

Надежду ли, что выйдет нам поблажка?

О, смилуйтесь! И без того мне тяжко.

Своих ли слез ему недостает,

Что за слезами вас ко мне он шлет?"

Увы! Прекрасная, как ангел Божий,

Крессида в эти несколько минут

На бледный призрак сделалась похожей,

И всякий, кто ее узрел бы тут,

Подумал бы, что краше в гроб кладут:

Где резвость прежняя? где нрав горячий?

Бедняжку подменили, не иначе!

Глаза ее, от непрестанных слез

Окаймлены багряными кругами,

Глядели так, что муки сей не снес

Пандар и залился в ответ слезами,

При этом непослушными устами

О принце попытался речь завесть,

От коего сюда принес он весть.

"Дитя! — он молвил, — царь и горожане

С посланцами скрепили договор:

Сим пребывающий во вражьем стане

Нам выдан будет воин Антенор,

А им — Калхаса дочь. С тех самых пор

Избранник твой от мук не видит света:

Так обезумел он, узнав про это!

С ним горевал я, сострадал ему

И сам едва от этакой напасти

Не помер! Но совету моему

Он внял и успокоился отчасти,

Решив, покуда это в нашей власти,

С тобой вдвоем провесть сегодня ночь

В раздумьях, как беду вам превозмочь.

Вот весь тебе мой сказ; я нынче краток,

Затем что в поясненьях нужды нет.

К тому ж, тебе б не худо сил отстаток

И приберечь: теперь не до бесед!

Царевичу снесу я твой ответ,

Тебя же об одном хочу просить я:

Утри хоть слезы до его прибытья!"

— "Увы мне! велика моя печаль, —

Вздохнула, приподнявшись на постели,

Вдова, — но больше милого мне жаль,

Чем самое себя! И в самом деле,

Коль тяжко мне — ему еще тяжеле.

И оттого терзаюсь я вдвойне,

Что он страдает по моей вине.

Сколь ни ужасно с милым быть в разлуке,

Все ж, дядюшка, скажу вам не тая:

Узреть его теперь в такой же муке,

Как я сама терплю, — вот смерть моя!

Но пусть придет! С ним напоследок я

Хотя бы повидаюсь и, быть может,

Он отлететь душе моей поможет".

И с этими словами на постель

Упав ничком, Крессида разрыдалась.

"Племянница, да ты в своем уме ль? —

Вскричал Пандар, превозмогая жалость, —

Ведь до его прихода уж осталось

Всего-то ничего! Вставай скорей!

Заплаканной встречать его не смей.

Ну, подымись, дитя, не будь упряма,

Глаза утри-ка: что за жалкий вид!

Он сам себя, клянусь казной Приама,

Убьет, когда лицо твое узрит!

Ведь он о смерти лишь и говорит.

Когда б я знал, к какому все итогу

Придет — сюда б не звал его, ей-богу!

Чем попусту на раны сыпать соль,

Подумай о целительном бальзаме:

Унять попробуй в нем тоску и боль,

Не растравляй души ему слезами;

Да ими хоть все улицы в Пергаме

Залей — что проку? Нет, теперь для слез

Не время! Что вам делать — вот вопрос.

Я приведу его, и вы решите:

Нельзя ль тебе остаться как-нибудь?

В таких делах у женщин больше прыти;

Быть может, и от греков ускользнуть

Найдешь ты средство. Также не забудь,

Что ум-то хорошо, а два умнее;

И сам я вашей помогу затее".

— "Ступайте же! Я слезы осушу, —

Промолвила вдова, — и как бы туго

Мне ни пришлось, поверьте, все свершу,

Чтоб только облегчить страданья друга.

Коль средство есть от этого недуга —

Его добуду я любой ценой,

Когда же нет — не я тому виной!"

За принцем поспешил Пандар, и в храме

Нашел его пустынном, где Троил,

Уединясь, беседовал с богами —

Иль, скажем проще, из последних сил

Кончину ниспослать ему просил,

Терзаньям об утраченной Крессиде

Иного облегченья не предвидя.

Весь этот долгий день, сдается мне,

Он с мыслью был о смерти неразлучен

И умереть решился уж вполне.

Он сам себе твердил, тоской измучен,

И повторял, отчаяньем научен,

Что он погиб: так, дескать, суждено —

Судьбой заране все предрешено.

"О, вижу я, — он восклицал при этом, —

Крессиду я утратил неспроста,

Но Тот, кто людям, тварям и предметам

Определяет судьбы и места,

Кому видна всех замыслов тщета, —

Так рассудил; и значит, в этот день я

Всего лишился волей Провиденья.

Но как мне быть? Иные мудрецы

Доказывают, и весьма умело,

Что всех вещей начала и концы

Судьбою предначертаны всецело;

Меж тем другие говорят, что дело

Иначе обстоит, что выбор нам

Свободный дан! Как верить мудрецам?

Ведь если Бог всеведущ и заране

Предвидит все, и если от Него

Не может утаить своих деяний

Вовеки никакое существо, —

То всякий наш поступок оттого

Свершается, что Богу он угоден!

И в выборе, коль так, я не свободен.

И ни один поступок, ни одно

Деянье или даже побужденье

Не может в мире быть совершено

Иначе как по воле Провиденья:

Будь нами хоть однажды в заблужденье

Всевидящее око введено —

Всевидящим уж не было б оно!

Тогда Господь уж не был бы способен

Все ведать наперед и обо всех,

И тем он стал бы смертному подобен,

Что может лишь, надеясь на успех,

Гадать да полагать... Но в тяжкий грех

Я впал, однако: думать так о Боге —

Неверно и кощунственно в итоге!

Иные же философы меж тем

(Чьи маковки сверкают бритой кожей)

Нам говорят: мол, вещи не затем

Случаются, что промысел-де Божий

Предвидит их; но сами: оттого же,

Что нечто некогда произойдет —

Господь о том и знает наперед.

И здесь уже, когда могу судить я,

Судьбу с иной мы видим стороны:

Не оттого свершаются событья,

Что наперед они предречены;

Напротив, потому-то, что должны

Они случиться — их и Провиденье

Предвидит: таково сие сужденье.

Но кто же прав? Вот дела существо:

Что – следствие из двух и что — причина?

То ль беды неизбежны оттого,

Что их предвидит око Властелина,

То ль неизбежность наших бед повинна

Сама в Его всеведенье? Бог весть!

Уж я не знаю, что и предпочесть.

Нет! Разбирать не стану я пытаться

Причин и следствий; ясно мне одно:

Уж коли суждено чему-то статься,

То неизбежно так и быть должно,

По воле Неба, нет ли — все равно,

На радость иль на горе — кто рассудит?

Чего не миновать нам, то и будет!

Вот некто на скамье; он виден вам,

Отсюда следует необходимо,

Что ваше утвержденье, что вон там

Есть некто на скамье, — неоспоримо.

Но столь же верно здесь и применимо

Иное мненье, с первым наравне

(Вот только с мысли бы не сбиться мне!) —

Ведь можно так сказать: "Коль утвержденье,

Что на скамье сидящий виден вам,

Правдиво, — то отсюда без сомненья

Проистекает, что сидит он там".

Так, сяк ли — по обеим сторонам

Судьба: он должен был неотвратимо

Там сесть, а вы — идти при этом мимо.

Вы можете ответить, в свой черед,

Что не затем сидит он в этом месте,

Чтоб вам его узреть; наоборот,

Затем, что там сидел он, честь по чести,

Его и углядели вы... Но взвесьте

Все доводы, и что ж? Везде одна

Все та же неизбежность, все она!

Я точно так же мог бы разрешить я

Наш давешний вопрос и дать ответ:

Зависят ли грядущие событья

От воли Провиденья или нет?

Вот главное: всех радостей и бед

Первопричина — их неотвратимость,

Иначе говоря, необходимость.

Пусть вещи происходят не затем,

Что их предскажут; так или иначе,

Они случаются (как ясно всем),

А стало быть, предскажут их тем паче;

Когда же радости иль неудачи

Предречены — то их не миновать:

Здесь неизбежность видим мы опять.

Итак, не правда ль, этого довольно,

Чтоб вовсе отказаться от речей

О выборе свободном? Иль невольно

Мы в святотатство впали бы, ей-ей,

Сочтя, что может вечность от вещей

Зависеть преходящих, а свершенья

Людские — повлиять на Провиденье!

По мне, так бредни эти не резон

И слушать: как бы нам ни толковали,

Что промысел Господний порожден

Тем, что должно свершиться, — но едва ли

Событья, что давно уж миновали,

Когда-то побудить могли Творца

Предвидеть всё, с начала до конца.

А всё ж, коль вижу я, хоть поневоле,

Что нечто существует, — то оно

И вправду существует; и тем боле,

Коль наперед я знаю, что должно

Случиться нечто, — значит, суждено

Сему и быть; и в этом неминучесть

Судьбы, что нашу предрешает участь!"

Так рассудив, злосчастный царский сын

К Юпитеру воззвал и о пощаде

Взмолился вновь: "Оставь, о властелин,

Крессиду мне — иль, состраданья ради,

Троила умертви!" Однако сзади

Пандар, к нему тихонько подошед,

Промолвил неожиданно в ответ:

"Да ты, я вижу, спятил, не иначе!

Ну мыслимо ли убиваться так

И помирать при всякой неудаче?

Ты сам себе, ей-богу, худший враг!

Еще твоя Крессида как-никак

С тобой — а у тебя уж, в самом деле,

Глаза и те как будто помертвели!

Иль без нее не жил ты столько лет

В довольстве? Иль другая не излечит

Тебя и для Крессиды лишь на свет

Ты был рожден? Тому, кто в чет и нечет

Играть садится или кости мечет,

Дано ль предугадать исход игры?

Так и в любви: везет лишь до поры!

Но, друг мой, что б там ни было, нельзя ведь

Заране плакать! Коль на то пошло,

Крессида может дело и поправить,

Сметливостью преодолевши зло.

До худшего покамест не дошло,

А ты уж голову кладешь на плаху.

Куда спешить? Смотри, не дать бы маху!

Я с нею говорил наедине

(Как, помнишь, мы о том с тобой вначале

Условились); и вот, сдается мне,

Покуда мы с Крессидой толковали,

У ней, хоть и была она в печали,

Уж созревал в уме какой-то план:

Не там ли снадобье для ваших ран?

Утешься же! спеши к своей Крессиде

И с нею думай, как беде помочь.

Ступай! Да не покинет вас в обиде

Юнона; все решится в эту ночь.

Глядишь, и не ушлют Крессиду прочь:

Мне сердце говорит, что так и будет.

Стой на своем, а там — как Бог рассудит!"

"Ты прав, мой друг", — промолвил царский сын,

При этом испустивши вздох унылый;

Затем дождался ночи и один,

Простившись с другом и собравшись с силой,

Украдкой в дом к своей пробрался милой.

О встрече их — печальнейшей из встреч —

Как раз теперь и поведу я речь.

Едва взошел царевич к ней в покои,

К нему Крессида кинулась стремглав,

И тут, обнявшись тесно, эти двое,

Ни слова в знак привета не сказав,

Лишь без конца друг дружку лобызав,

Застыли, от тоски и слез немея...

Бог знает, кто из них страдал сильнее!

Их слезы горше были во сто крат

Обычных слез, как желчь, иль сок алоэ,

Иль та смола, что сквозь кору струят

Глаза несчастной Мирры; никакое

На свете сердце хладное и злое

От жалости б не удержалось тут!

Как высказать всю горечь сих минут?

Когда же души их в свои жилища

Вернулись, обессилевши от мук,

И слезы, страждущих питье и пища,

Пришли к концу, томительный недуг

На время облегчив, — Крессида вдруг,

Охрипшая от стонов и рыданий,

Промолвила, не вытерпев страданий:

"Я умираю; сжалься, о Творец!

Троил, спаси..." — на грудь его склонилась

И замерла, как будто наконец

Душа навеки с телом распростилась.

И синеватой бледностью покрылось

Цветущее лицо младой вдовы,

Когда-то столь прекрасное, увы!

Напрасно принц взывал к своей Крессиде,

Сжимал ей пальцы, хладные как лед, —

Она застыла, ничего не видя

И очи закатив. Недвижный рот

Он целовал.... О горестный исход!

И вот ее он на руки подъемлет –

Она ж, как прежде, ничему не внемлет.

На ложе осторожно уложил

Он госпожи бесчувственное тело.

Склонясь, пытался отыскать Троил

В ней жизни признаки; но худо дело!

Душа ее, как видно, отлетела.

И, перестав противиться судьбе,

"Все кончено", — сказал он сам себе.

И долго принц над ней, ломая руки,

Рыдал, сраженный горем наповал,

О ней молился, чуть живой от муки,

И грудь ее слезами обливал.

Когда же поутих он, то воззвал

К Создателю: "Всемилостивый Боже!

Вослед за ней спешу к Тебе я тоже".

Все так же хладен был и недвижим

Крессиды лик, а тело — бездыханней,

Чем прежде; и уверясь, что пред ним

Покойница, Троил без колебаний

Поверх груди перекрестил ей длани,

Как поступают с теми, кто усоп

И будет вскорости положен в гроб.

Затем свой меч он выхватил из ножен,

Не сомневаясь более ничуть,

Что лишь один теперь исход возможен:

Пронзив немедля собственную грудь,

За милой тенью отправляться в путь,

Куда суровый Минос им укажет...

Удар — и рядом с ней он мертвый ляжет!

И напоследок он воскликнул так:

"О Зевс, безжалостный в своем величье!

Она мертва! О мой заклятый враг,

Чьего коварства не могу постичь я, —

Судьба, будь проклята! Твое двуличье

Не причинит уж больше нам вреда:

Тебе не разлучить нас никогда!

Прощай, Фортуна, что свела в могилу

Мою Крессиду: я иду за ней!

И пусть никто не скажет, что Троилу

Страх помешал за госпожой своей,

Принявши смерть, сойти в страну теней.

Земной любви с ней мало мы вкусили —

Но душам ты препятствовать не в силе!

Прощай, злосчастный город мой Пергам!

Навек прощайте, мать моя и братья,

И ты, отец мой, царственный Приам.

Готовьте, Парки, смертное мне платье!

Любовь моя! Прими скорей в объятья

Мой скорбный дух!" На том окончив речь,

Он в сердце острием нацелил меч.

Но в этот миг (на все Господня воля!)

Пришла в сознанье юная вдова,

Вздохнула и, безмолвная дотоле,

Царевича окликнула, сперва

Издавши тихий стон. "Как! ты жива,

Любовь моя?" — "О да, хвала Киприде!"

И, бросив меч, он кинулся к Крессиде.

В объятья заключив ее, Троил

На ласки не скупился и лобзанья,

И утешал, и в чувство приводил,

Немало приложив к тому старанья;

Однако тут привлек ее вниманье

Близ ложа острый меч — и госпожа

Заплакала, от ужаса дрожа.

К царевичу прильнув, она спросила,

Зачем свой меч из ножен он извлек.

И был ответом ей рассказ Троила,

Как сам себя на гибель он обрек.

"Так значит, оба мы на волосок

От лютой смерти были? О мой милый!" —

И обняла его со всею силой.

"Ужели впрямь, очнись на миг поздней —

И я в живых тебя уж не застала б?"

— "Да, это так", — Троил ответил ей.

"Что ж! Я бы за тобой, без слез и жалоб,

Отправилась: поверь, я жить не стала б.

О нет! хотя бы даже нарекли

Меня взамен царицей всей земли!

От острого меча (пусть это больно!)

Я смерть бы приняла, тебе под стать...

Но будет, милый! страхов с нас довольно.

Не лучше ли теперь нам лечь в кровать

И о беде своей потолковать?

Светильник догорает: вот примета,

Что времени уж мало до рассвета".

И тотчас улеглись они в постель.

Увы! сколь эта ночь была несхожа

С блаженными ночами, что досель

Им выпадали... Так, в обнимку лежа

И мглу ночную вздохами тревожа,

Они скорбели; наконец, вдова

Произнесла разумные слова:

« Душа моя! послушай: мук и бедствий

Одними пенями не превозмочь.

Пора нам об ином подумать средстве:

И впрямь, слезами горю не помочь.

Не для того сошлись мы в эту ночь,

Чтоб дружно сетовать на злые вести, —

Но чтоб о деле поразмыслить вместе.

Недаром ведь я женщина: у нас

Внезапные случаются наитья.

Послушай, вот что в голову сейчас

Пришло мне: все недавние событья

Не стоят, сколь могу о том судить я,

Таких тревог; увидишь, мы всегда

Поправить дело сможем без труда.

Не правда ль, наши горести и муки

Проистекают из того, мой свет,

Что понуждают люди нас к разлуке, —

И только-то: другой причины нет!

Но ежели разлука нам во вред,

То способа не вижу я иного,

Как поскорей соединиться снова.

Итак, задача в том, чтоб побыстрей

Вернуться мне назад; подобной цели

Достичь не мудрено: к тому путей

Немало вижу я, и в самом деле,

Уж не поздней, чем через две недели,

Вновь буду здесь! Но выслушай сперва —

И сам увидишь ты, что я права.

Чтоб время не терять, сколь можно кратко

Свои соображенья сей же час

Я изложу, не изменив порядка,

Без лишних пояснений и прикрас.

Когда же исцеленья мой рассказ

Твоим не принесет сердечным ранам —

Не обессудь! Ведь я хочу добра нам.

Прошу тебя, к моим речам не будь

Чрезмерно строг: все эти рассужденья —

Не боле, чем попытка верный путь

Из трудного сыскать нам положенья.

Когда ж мои придутся предложенья

Тебе не по душе — то без обид

Я поступлю, как милый мой велит.

Начнем с обмена. Большинство в совете

Так порешило; все о том твердят,

И никакого средства нет на свете

Заставить их решенье взять назад.

Подобных нам не одолеть преград,

Как мы с тобой о том бы ни мечтали!

Итак, оставим это. Что же дале?

Придется разлучиться нам, увы!

Но сотням любящих такие речи

Случается вести; уж таковы

Любви законы, милый мой: где встречи —

Там расставанья! Да и недалече

Я уезжаю, что ни говори:

Верхом всего-то два часа иль три.

А это значит, коль на новом месте

Держать меня не будут под замком,

Тебе я посылать сумею вести;

Ты получать их станешь день за днем:

Теперь ведь перемирье! А потом,

Когда вернут вам греки Антенора,

Глядишь, и я домой прибуду скоро.

Скажи себе: "Невелика беда,

Крессиды нет со мною — ну так что же!

Она вернется вскоре, и тогда

Друг дружке станем мы еще дороже.

И как мы будем счастливы, о Боже,

Через какой-нибудь десяток дней!"

Да, точно так, мой милый, не поздней.

Припомни сам: случалось и доселе,

Ненужных сплетен дабы не навлечь,

С тобой нам избегать по две недели

Не только разговоров, даже встреч!

А ныне, чтобы честь мою сберечь,

Всего терпеньем запастись и надо

На десять дней — и будет нам награда!

Здесь, в городе, к тому ж — моя родня

(Коль не считать отца) и все именье,

Включая дом; и тот, кто для меня

На свете всех дороже без сомненья,

Кого желаю видеть всякий день я, —

Ты, мой Троил! Юпитером клянусь:

Что б ни было, я к милому вернусь!

Отцу же моему, как видно, мнится,

Что за его провинность надо мной

Чинят расправу: то-то и стремится

Он вызволить меня любой ценой.

Когда бы ведать мог родитель мой,

Что я живу в довольстве и покое, —

Мне уходить бы не пришлось из Трои.

К тому же, мы теперь (так говорят)

Мир заключить с врагами были б рады:

Похоже, грекам отдадут назад

Елену, в ком причина их досады,

А те — ущерб от длительной осады

Нам возместят. Одна уж эта весть

Должна бы облегченье нам принесть!

Что здесь начнется — предсказать нетрудно:

От стана к стану полетят гонцы,

Как пчелы к ульям; всюду станет людно,

Домой придут усталые бойцы,

И смогут граждане во все концы

Без позволенья разъезжать свободно

И поселяться там, где им угодно.

Но если даже мир не заключат

(Как было бы всего для нас желанней) —

Что ж, тем скорей я ворочусь назад:

Не оставаться ж мне на поле брани,

Одной среди мужей, в походном стане!

Так или этак — выйдет все, поверь,

По-нашему! Утешься же теперь.

196 Есть у меня еще в запасе средство:

Уж от него наверно будет прок.

Отец мой стар; я знаю с малолетства,

Что есть у стариков один порок —

Корыстолюбье! и на сей крючок

Я без труда поймать его сумею,

Лишь ты одобрил бы мою затею.

Известно, сделать так, чтоб волк был сыт

И агнец невредим — не в нашей власти:

Чтоб одного достичь, нам надлежит

Другим пожертвовать, хотя б отчасти.

Коль злато для иных — предмет их страсти,

Чрез то и можно тронуть их сердца:

Послушай, как я проведу отца.

Все ценности свои, все украшенья

Отдав ему, скажу при этом я,

Что передали их на сохраненье

Оставшиеся в городе друзья

И, рассудив, что своего жилья

Не уберечь им будет от разбоя —

Просили, чтобы взял он остальное.

У тех друзей сокровищ, мол, не счесть,

Но чтобы дело не предать огласке,

Должна я самолично их принесть:

Лишь мне их можно вверить без опаски.

Скажу еще, что расточает ласки

Мне двор, что у Приама самого

Прощенья испрошу я для него.

Здесь, всеконечно, на седьмое небо

От сладких вознесется он речей!

Притом, жрецы сиятельного Феба

Не столь уж прозорливы, ей-же-ей

(Когда, к тому же, алчность в них сильней

Всех прочих чувств!), — и так свою задачу

Исполню и отца я одурачу.

А если, убедиться пожелав,

Что я не лгу, затеет он гаданье, —

В разгар авгурий стану за рукав

Его тянуть я, чтоб отвлечь вниманье,

И уверять, что понял прорицанье

Превратно он: ведь боги говорят

Загадками и часто невпопад.

А создали богов не мы ли сами

Своими страхами? Вот и отец

С испугу Феба глас в Дельфийском храме

Истолковал неверно, бедный жрец,

Помнив, что Трое настает конец, —

Так я ему внушу; на то с лихвою

Достало б дня, ручаюсь головою!"

И прочие утешные слова

Царевичу, отнюдь не лицемеря,

В ту ночь твердила добрая вдова,

Хоть предстоящая была потеря

Ей хуже смерти! Так, по крайней мере,

Те летописцы говорят о ней,

Чьи хроники прочел я; им видней.

Троил, речам ее внимая жадно

И находя их здравыми, во всем

Уж был готов ей верить безоглядно,

И только сердце возмущалось в нем

При мысли, что Крессиду он добром

Отдаст врагам, — но ради пользы дела

Решил он покориться ей всецело.

Тут, наконец, немного отлегло

От сердца у него, и лежа рядом,

Они, пока совсем не рассвело,

Беседам предавались и усладам.

И словно птах, что, солнышко над садом

Завидев, начинают распевать, —

Надежда оживила их опять.

Однако же, о завтрашнем прощанье

Никак царевич позабыть не мог.

"Любовь моя! — молил он, — обещанье

Свое сдержи: вернись обратно в срок,

Не доставляй напрасных мне тревог!

Запомни: коль обманешь ты Троила,

То станет жизнь ему навек постыла!

Когда промедлишь — собственной рукой,

Клянусь лучами Феба, в тот же день я

Себя прикончу, потеряв покой:

Да не продлит Господь мои мученья!

Коль жизнь моя хоть малое значенье

Имеет — задержать себя не дай

Иль вовсе ты меня не покидай.

А ну как все старанья и уловки

К желанному не приведут концу?

Иль не достанет у тебя сноровки?

Зверь хочет одного, да вот ловцу

Подай другое! Твоему отцу

Ума не занимать: когда захочет —

Он сам, поверь, любого обморочит.

Хромого ты притворной хромотой

Не проведешь: не так ли говорится?

Пусть даже стар и нищ родитель твой —

Он зорче Аргуса и как лисица

Хитер и ловок! Ты ж не мастерица

На плутни; нам его не обхитрить,

И женская тут не поможет прыть.

Хоть я о мире, скором иль нескором,

И не слыхал — в одном сомненья нет:

Калхас навек покрыл себя позором,

На сторону ахейцев перешед,

И как бы ни сулила ты, мой свет,

Ему почет и царское прощенье —

Он не отважится на возвращенье.

Страшусь я также, что тебе отец

Из греков знатных мужа раздобудет,

Начнет просить, грозить, и наконец

Тебя он улестит или принудит

Согласье дать! И милого забудет

Крессида; я же, верность ей храня,

Узнав про то, не проживу и дня.

И сверх того, тебе твердить он станет,

Что все равно, мол, город обречен:

Ведь греки поклялись, что будет занят

Их войском неприступный Илион,

И окружили нас со всех сторон.

Его речей, быть может, устрашишься —

И в город ты вернуться не решишься.

Всего же горше мне, что в стане том

Немало ты найдешь знакомцев новых,

Отвагой наделенных, и умом,

И обхожденьем, и на все готовых

Для дамы! Нас же, воинов суровых,

Ты поневоле презирать начнешь

И свой обет поспешный проклянешь.

О, эта мысль невыносимой мукой

Пронзает сердце мне: в очах темно!

И не могу смириться я с разлукой,

Пускай хоть трижды это решено.

Другой тебя прельстит — не все ль равно —

Иль твой отец нас кознями погубит,

Уходом ты убьешь того, кто любит!

И потому всем сердцем я к тебе

Взываю, всей истерзанной душою:

О, сжалься! Снизойди к моей мольбе!

Дозволь не расставаться мне с тобою,

И вместе мы тайком покинем Трою.

Что за нужда, покуда выбор есть,

Самим, по доброй воле, в петлю лезть?

Чего мы ждем? Поверь, надежды мало,

Расставшись, нам соединиться вновь.

Бежим, пока не поздно! не пристало

Судьбу нам искушать, моя любовь:

Теперь иль никогда! Не прекословь,

Стократ молю, скажи, что ты согласна!

Уж скоро день, и медлить нам опасно.

И коль на то пошло, когда вдвоем

Из города поскачем без оглядки,

Довольно злата мы с собой возьмем,

Чтоб нам прожить в почете и в достатке

До смерти и ни в чем не знать нехватки.

Как ни крути, надежней средства нет,

Чем скрыться нам, избегнув худших бед.

Когда же не дает тебе покоя

Боязнь, что недостанет нам казны, —

То знай: есть у меня вдали от Трои

Друзья и родичи, что мне верны;

Там роскошью с тобой окружены

Мы будем, хоть бы я в одной рубахе

Явился к ним. Итак, оставь же страхи!"

Вздохнув, Крессида молвила: "Как знать?

С тобою мы могли бы в самом деле

Бежать и скрыться или же сыскать

Иной безумный путь к желанной цели, —

О чем бы позже горько сожалели, —

Но для чего? И так ведь нет причин

Тревожиться тебе, мой господин!

Уж если я, поддавшись понужденьям

Отцовским иль сама прельстившись вдруг

Замужеством, богатством, наслажденьем

Иль чем иным, — предам тебя, мой друг,

Тогда, безумья гибельный недуг

Наслав, меня низринет пусть Юнона,

Как Афаманта, в волны Ахерона!

Мне в том порукой боги в небесах

И боги преисподней, и богини,

Сатиры с нимфами в густых лесах,

Все божества, что воды и пустыни

От века населяют и доныне.

Пусть, коли лгу я, нить судьбы моей

Атропос перережет поскорей!

О Симоэнт-река, что через Трою

Прямая как стрела стремит свой путь

И с влагою сливается морскою,

Обету моему свидетель будь!

И если милому когда-нибудь

Я изменю — теки назад, к истокам.

Да окажусь я в Тартаре глубоком!

О мой Троил! К лицу ль тебе, скажи,

Соратников покинуть, даже ради

Возлюбленной своей и госпожи,

Чтоб мирной предаваться с ней отраде,

Покуда город, страждущий в осаде,

Нуждается в бойцах? Ведь наш побег

Бесчестьем бы покрыл тебя навек!

А если миром завершатся вскоре

Все распри? Ведь бывает иногда,

Что добрый лад идет на смену ссоре

И радостью сменяется беда.

Увы! Явиться в город от стыда

Не смея, сколь же станешь неутешно

Ты сожалеть, что действовал поспешно!

Коль мы бежать решимся сгоряча,

Тотчас и знати, и простому люду

Взойдет на ум, что дал ты стрекача

Из трусости, что предаешься блуду

Со мной: так станут говорить повсюду!

Муж достославный, храбрый Приамид,

Навек позором будешь ты покрыт.

И на меня тут сыщется управа:

Ах, милый мой! бесчестья отродясь

Не знала я! подумай, что за слава

Вмиг обо мне пошла бы, что за грязь

На бедную Крессиду полилась!

Хоть доживи я до скончанья света,

Вовек мне дерзость не простится эта.

Любовь моя! Рассудком охлади

Горячку нетерпенья, ради Бога:

Ведь у кого блаженство впереди,

Тому не грех и подождать немного.

Терпенье — в деле лучшая подмога:

Кто устоять сумеет пред Судьбой,

Тому она становится рабой.

Знай: не поспеет и сестрица Феба

Добраться от Овна к созвездью Льва,

Свой путь свершая вкруг ночного неба,

Как я вернусь! Услышь мои слова,

Юнона: коли буду я жива,

То, на десятый день прибывши в Трою,

Я моего Троила успокою".

— "Ну что ж! — вздохнул царевич, — десять дней

Мне вытерпеть еще, пожалуй, можно.

А все же было бы куда верней

Из города бежать нам безотложно:

Поверь, на сердце у меня тревожно

От злых предчувствий. Скроемся, мой свет,

И заживем с тобой не зная бед!"

"О, горе мне! — воскликнула вдовица, —

Ты недоверьем в гроб меня сведешь.

Уж я вполне успела убедиться,

Что клятв моих не ставишь ты ни в грош!

Клянусь безгрешной Цинтией, не ложь —

Слова мои! Увы, зачем заране

Меня подозреваешь ты в обмане!

Труда не положивши на посев,

Не насладишься после урожаем;

Лишь день-другой в разлуке потерпев,

Отраду мы надолго обретаем.

Что ж загодя тоскою ты терзаем?

Ведь я с тобой! утешься, иль к утру

Я, видит Бог, от жалости умру.

Сколь нестерпимы мне твои мученья

И самый помысел, что должно нам

Расстаться! Коли хочешь облегченье

Доставить мне — утешься! Видишь сам:

Душа Крессиды рвется пополам,

И не надейся я вернуться вскоре —

Сию минуту умерла б от горя.

Но я не столь глупа, хвала Творцу,

Чтоб как-нибудь не уловчиться, милый,

И цели не достигнуть: ни отцу

С его умом и хитростью постылой,

И ни врагам с их воинскою силой

Меня не удержать, уж ты поверь!

И станем мы счастливей, чем теперь.

Когда меня ты любишь хоть немного —

В одной лишь просьбе мне не откажи,

Любовь моя: утешься, ради Бога,

Будь весел и напрасно не тужи.

Коль ты послушен воле госпожи,

То дай узреть мне прежнего Троила,

Чтоб меньше пред разлукой сердце ныло!

Еще к последней снизойди мольбе:

Будь верен мне! Как я (клянусь богами)

Принадлежу лишь одному тебе —

Ты так же никакой пригожей даме

Не дозволяй, мой милый, встать меж нами!

Увы! как видно, ревность или страх

Таятся вечно в любящих сердцах.

Уж если ты, кому я верю свято,

Кому без страха предалась вполне,

Изменишь — о, надежд моих утрата!

Коль так случится — знай, тогда и мне,

На свете несчастливейшей жене,

Останется лишь умереть до срока:

Поступишь ли со мною столь жестоко?"

"Господь, чей всюду проникает взор,

Солгать не даст, — царевич ей ответил, —

Ни об одной из жен с тех самых пор

Не помышлял я, как впервые встретил

Меж ними ту, чей лик как солнце светел.

Я твой навек и преданность готов

На деле доказать, без лишних слов".

"Благодарю, — воскликнула Крессида, —

Друг несравненный, за твои слова!

Да ниспошлет мне разума Киприда,

Чтоб милому, покуда я жива,

Воздать за верность! О поверь, едва

Соединимся снова мы друг с другом —

Тебя вознагражу я по заслугам!

Знай: не богатство, не краса и стать,

Не слава ратная — Господь свидетель —

Не то, что на турнирах ты блистать

Умел и первый был о них радетель,

Не род высокий твой, — но добродетель

И чистота души, бегущей зла,

К тебе меня впервые привлекла.

Затем, что мужества и благородства

В достатке уделил тебе Творец,

Что низких душ тебе претят уродства:

Их жадность или грубость; наконец,

Что страсти ты смиряешь как мудрец

Уздой рассудка, — знай: по сим причинам

И стал навек моим ты господином.

Ни годы, ни изменница-судьба

Не разлучат нас: в том обет мы дали!

Теперь к Зевесу лишь моя мольба:

Да исцелит от горькой нас печали

И чтобы в ночь десятую, не дале,

От нынешней — мы вместе были вновь.

Простимся ж до поры, моя любовь!"

Здесь принялись они друг дружку снова

Кропить слезами и лобзать стократ.

Затем Троил, не говоря ни слова,

Оделся, напоследок бросил взгляд

На госпожу и, холодом объят

Смертельным, света белого не видя,

Поклон прощальный отдал он Крессиде.

Но что за муки адские в тот миг

Терпел он — передать мне не под силу:

Тут не годится скудный мой язык.

Одно я знаю: бедному Троилу

Чем с ней проститься, легче бы в могилу!

Но видел он, что горю не помочь, —

И, поклонившись, удалился прочь.