Тропик Динозавра

ЛАГЕРЬ В ТУГРИКЕ И ВОЗВРАЩЕНИЕ

Дорога в Тугрик заняла весь день. Ехали степью в северо-западном направлении, хорошо наезженным шляхом, вдоль гор Гурван-Сайхан, мимо Баин-Дзака, до самого сомона Булган. Там я спросил дорогу и свернул на север по колее в песке, поросшей редкой травой. Местность была покрыта холмами, похожими на длинные валы морских волн. Через час показались округлые шлемы невысоких гор. Между ними я увидел следы «стара», вдали виднелись палатки.

Тугрик представлял собой обширную возвышенность. Ее как бы сдавленная с двух сторон куполообразная вершина у основания расширялась и превращалась в длинные крылья, которые своими концами упирались в мочажины, разлитые в углублениях почвы, подобно заградительным рвам. На болотной грязи белым налетом проступала соль. Поверхность была истоптана лошадьми и верблюдами, приходившими сюда на водопой. Между небольшими зарослями тростника блестели маленькие озерца, время от времени появлялись утки и какие-то аистообразные птицы. До ужина мы отправились на склон возвышенности, чтобы осмотреть найденного Тересой протоцератопса и находку Анджея — небольшого хищного динозавра. Он лежал в очень светлом мелко зернистом песчанике, таком мягком, что нож брал его без труда, а те места, которые успели подсохнуть на солнце, поддавались легкому прикосновению кисточки. Из камня постепенно выступал хорошо сохранившийся, не поврежденный скелет. Сначала появился череп и окружавший его веерообразный воротник. Казалось, что животное подняло голову и смотрит на небо. Однако при дальнейшем обнажении скелета стало ясно, что он находился в вертикальном положении. Его череп покоился в обычном положении по отношению к туловищу. Поскольку слои песчаника в этом месте не были нарушены и располагались горизонтально, можно полагать, что животное погибло, увязнув в насыщенном водой песке, пытаясь до последней минуты удержать голову на поверхности.

Другой скелет — хищника — лежал у самой вершины на пологом склоне. Ничто еще не говорило о сенсации, которая последует за этим открытием. В тот вечер был обнажен только кусочек хвоста и фрагмент стопы с пальцами, вооруженными когтями. Животное будто покоилось на правом боку. Его длина по линии хребта могла достигать двух метров.

Следующие два дня снова были знойными, температура доходила до тридцати четырех градусов. За это время под палящим солнцем Анджей сумел откопать почти весь костяк. Скелет был полный, с хорошо сохранившейся головой. Выгнутую и отброшенную к спине шею увенчивал небольшой череп с удлиненными челюстями, в которых острыми наконечниками стрел торчали зубы. Длинные задние ноги были хорошо приспособлены для быстрого бега и свидетельствовали о том, что динозавр передвигался немного согнувшись, передние же конечности придерживали добычу или служили в качестве опоры туловища в минуты покоя. Их как раз предстояло освободить от более твердого камня. К тому же в камне находилось множество каких-то непонятных фрагментов костей.

В ночь на десятое августа почти не спали, спасая палатки от ураганного ветра, и поэтому утром двигались, словно одурманенные. Ветер не утихал, хотя с самого утра было тепло, даже душно. Низко висели пепельно-серые тучи. Несколько часов спустя, к обеду, в лагерь спустился Анджей и сообщил о своем открытии.

— Послушайте! — провозгласил он. — Там два скелета!

Мы не сразу поняли, в чем дело.

— Хищник держит в передних лапах голову протоцератопса!

Одним духом взлетели мы на гору. Протоцератопс, крупная взрослая особь, стоял на четырех лапах, увязших в песке. Его спина и хвост дугой выгибались вправо. Голова низко опущена, как будто жертва пыталась прижать противника к земле. Тот лежал на боку; обе передние конечности, снабженные подвижными пальцами с острыми когтями, вцепились в череп жертвы. Задние ноги подведены под травоядное животное, как бы в попытке разорвать его брюхо.

Мы строили догадки, каким образом оба скелета сохранились в осадке в таких динамичных позах. Предположения сыпались одно за другим:

— Наверное, они наткнулись друг на друга на воде…

— Откуда — они же оба сухопутные.

— Протоцератопс мог переходить реку вброд, ходил по мелководью или скрывался от опасности, тут-то его и схватил хищник.

— Думаешь, небольшой хищник рискнул бы напасть на такого крупного зверя? Да вдобавок такого проворного и с таким острым клювом!

— Ты же видишь — рискнул. Завязалась борьба, протоцератопс был сильно искусан, но все же сумел повалить врага, может быть, благодаря тому, что ноги обоих тонули в вязком дне.

— Судя по положению скелетов, он прижимал его головой ко дну…

— Хищник стал тонуть. Подняться он уже был не в состоянии, но голову из последних сил старался удержать над водой. Это тоже ему не удалось: он совсем ослаб и мог лишь судорожно стискивать в когтях голову своей жертвы. Протоцератопс почти одолел его, но из когтей вырваться не сумел, потеряв слишком много крови. Некоторое время он возвышался над поверженным противником, потом вязкое дно засосало обоих…

Такая уникальная, исключительная в истории палеонтологии находка требовала обстоятельной документации, которую надо было собрать, прежде чем заключать скелеты в гипсовый монолит. Я занялся киносъемкой. Пошли в ход все фотоаппараты. Анджей произвел обмер и принялся делать рисунки. Я сбежал вниз, в лагерь, и сел писать корреспонденцию. Вместе составили текст сообщения для информационных агентств. Информация была передана через Булган в Далан-Дзадгад и Улан-Батор, и сообщение об открытии опубликовали во многих странах мира.

Эта сцена из прошлого не только поразила наше воображение но и заставила нас подробнее остановиться на проблеме повседневной жизни динозавров, рассмотреть механизмы жизнедеятельности этих животных.

Жизнедеятельность позвоночных в большей мере обеспечивается работой мозга и нервной системы, функционирующих в результате возбуждений, получаемых из внешней среды.

О мозге динозавров нам известно крайне мало, хотя скелеты с сохранившимися черепными коробками — нередкая находка. После извлечения камня делается слепок полости, что несколько облегчает исследование. Однако такие слепки не могут служить моделью самого мозга, поскольку последний при жизни животного не заполнял полость черепа целиком, а был покрыт оболочкой и погружен в околочерепную жидкость. Мы можем догадываться о его приблизительной форме и размерах, сравнивая его, к примеру, с мозгом современных рептилий, у которых он меньше черепной коробки приблизительно вдвое.

Самый крупный мозг среди динозавров имели двуногие хищники, такие, как тарбозавры. Их черепа достигали двадцати сантиметров в длину и имели пять сантиметров в диаметре; размер мозга двадцатиметровых зауроподов, весивших до десяти тонн, не превышал размеров мозга современной кошки.

От исследователей-палеонтологов трудно требовать детального описания мозга этих вымерших животных. Ведь даже мозг человека, который в течение многих лет подвергается всесторонним исследованиям, еще недостаточно полно описан. Что касается динозавров, то к ним можно применить лишь общеизвестные зависимости: чем крупнее мозг, тем выше уровень развития разума, а так же чем крупнее животное, тем больше объем мозга в абсолютных цифрах и тем меньше — в относительных.

Мозг динозавра намного примитивнее мозга млекопитающего. Вес мозга утконосого динозавра составляет одну двадцатитысячную веса его тела, в то время как у слона — одну тысячную, у человека — одну шестидесятую. Из этого со всею очевидностью следует, что мозг динозавра был органом, который служил прежде всего приемником ощущений — сигналов из внешней среды, и его рефлекторным центром. Однако, несмотря на своп малые размеры, он неплохо служил этой группе животных, успешно развивавшихся во всех средах тогдашнего мира.

Долгое время считалось, что мозг крупных динозавров имел подспорье в виде спинномозгового столба, значительно утолщенного в его крестцовой части, так как диаметры каналов для нервных волокон были сильно увеличены на этом участке позвоночника, где он вдвое превышал диаметр самой черепной коробки, а в некоторых случаях — в двадцать раз! Предполагалось, что чрезмерное развитие конечностей и хвоста, сильно уда ленных от мозга, требовало дополнительного центра координации, который располагался бы поблизости. В этой связи необходимо упомянуть, что скорость передачи сиг налов по нервным волокнам сравнительно невелика Сигнал боли, идущий от кончика хвоста зауропода к мозгу, и ответный сигнал о необходимом действии должны преодолеть расстояние в шестьдесят метров. Если прибавить время на определение сигнала и принятие решения, то, вероятно, реакция была бы сильно замедленна.

Однако последние исследования пошатнули эту гипотезу и заставили палеонтологов отбросить ее. В настоящее время считают, что в этом дополнительном пространстве размещались железы, которые выделяли гормоны пока еще неизвестного назначения. Таким образом, гиганты все-таки могли рассчитывать только на свой крошечный мозг.

Очевидно, динозавры, хотя и способны были двигаться достаточно быстро, все же были малоподвижными существами, жили как бы на замедленных оборотах, так же как современные рептилии — по сравнению с млекопитающими. Их можно представить себе проводящими значительное время в покое, в лежачем или сидячем положении.

Мы начали работы по свертыванию нашего последнего лагеря в Тугрике. Упаковывая снаряжение и коллекции, делились своими сомнениями относительно нашего последнего открытия — борющихся динозавров. Сомнения возникли, когда мы детально осмотрели скелет протоцератопса. Незначительное смещение позвонков и тазовой кости могло означать, что уже мертвого динозавра тащило какое-то время потоком, и лишь труп был занесен песком. Допустив это, надо было отказаться от мысли, что обе рептилии боролись. Если стычка и состоялась, то сильное течение, способное нести двух животных и повредить скелет протоцератопса, еще скрепленный сухожилиями, должно было вырвать жертву из лап хищника. В таком случае динозавров соединила не схватка, а скорее всего половодье.

Утонувший протоцератопс, а возможно, его высохший скелет, был подхвачен и принесен издалека полыми водами. Потом его выбросило на отмель, к которой прибило смытого половодьем хищного динозавра. Делая отчаянные попытки спастись и стараясь удержаться на поверхности, он наткнулся на лежащее в воде мертвое тело, глыбу, за которую наконец-то можно было ухватиться когтями. Он судорожно вцепился в нее и погиб, не дав потоку воды унести себя дальше.

Времени на обдумывание этого варианта, так же как и многих других, было у нас достаточно. Перед нами лежал путь до самого Улан-Батора.

Мы покинули лагерь на двух машинах, держа путь на Ховд. Пэрлэ и Сайнбилиг отправились в Булган и договорились соединиться с нами где-то в пути или в самом Улан-Баторе. До самых отрогов Арц-Богдула (Святых гор арца) мы катили напрямик по бездорожью. Там, у их подножий, рассчитывали отыскать колею, ведущую в Ховд и Богд.

Поверхность постепенно повышалась. На волнистых, покрытых гравием склонах мы нашли целые поля халцедонов и агатов. До гор Арца было рукой подать. На фоне закатного неба они казались огромными. Голубые пирамиды и острые пики наливались красками и росли на глазах. Часов в пять вечера, еще не доехав до колеи, я пересек неглубокий сайр, выстланный гравием. По его дну бежала струя, исчезая под лоскутом желтой травы. «Мусцель» оставил едва заметный след на твердой поверхности. «Стар» шел позади нас. Внезапно его передние колеса провалились по самые оси. Машина резко остановилась, швырнув пассажиров вперед. Немедленно был дан задний ход, но это не помогло. Машина увязла. Жидкая желтая грязь сочилась из-под твердой кромки на поверхности, собираясь у затонувших колес. Кто-то топнул ногой — и почва под ногами заходила ходуном. Мы сообразили, что под нами находится бочаг полужидкой грязи, и если машина нарушит верхний покров, ее можно считать погибшей. В несколько минут «стар» был разгружен, и мы принялись собирать камни. Под перед ним бампером уложили доски, на них уместили домкраты, с помощью которых стали потихоньку поднимать кабину по два-три сантиметра. В то же время горкой накладывали под нее камни, а когда колеса начали вылезать из грязи, то бросали под них плоские скальные обломки.

Тем временем темнота сгустилась, собрались тучи, и наши женщины разбили палатки. Через несколько часов, когда подкладка из камней под колесами была достаточно надежна, мы попытались вытащить машину. Съехав с опоры, она опять провалилась так же глубоко, как прежде, касаясь передним мостом твердой поверхности. От удара почва заходила ходуном, а из пробитых впадин фонтанами брызнула желтая жижа. Камни погрузились в грязь. Стальным прутом мы пробили твердый слой, чтобы нащупать дно. Прут ушел на полтора метра вглубь. Дна не было. Пришлось все начинать сначала. Пошел дождь. Промокшие, забрызганные грязью, в кромешной тьме, освещаемой лишь ручными фонариками, мы все-таки сумели поднять машину. Она стояла на бампере, подпертом горкой камней, сложенных на досках, что распределило тяжесть на большую поверхность. Колеса повисли в воздухе. Новую попытку выехать на твердую почву пришлось отложить до утра.

Я улегся в «мусцеле», едва обтерев грязь, и, казалось, всю ночь не сомкнул глаз. Слушал, как не переставая стучит по крыше кабины дождь и шумит вода, стекающая по склонам сайра. Дважды я вставал, светил фарами, проверял, не засосало ли «стар». Но он удержался и простоял до утра, хотя земля размокла от дождя. В полусне я все думал, как его сдвинуть с места, и мне пришло в голову, что под колеса поперек выбитых нами впадин надо подложить запасные рессоры, которые были довольно прочными, чтобы выдержать тяжесть машины. Я почувствовал, что моя щека влажная. На спальный мешок капало так, что он наполовину промок. Сквозь стекло виднелось серое ночное небо, рваные клочья туч.

Еще до завтрака мы начали стаскивать к машине камни. Дождь превратился в изморозь. Мы подняли бампер еще выше. Грунт под ногами прогибался, но не проваливался. Мы набросились на завтрак, быстро проглотили жареную грудинку, запили горячим кофе. Сверху вновь полило. Решили резко рвануть машину назад с таким расчетом, чтобы передние, висящие в воздухе колеса проскочили над впадинами и оказались на твердой почве. Эдек разогрел мотор, включил задние обороты и резко отпустил педаль сцепления, ухнули шестеренки. В это мгновение все мужчины разом толкнули бампер. Рухнула каменная горка, колеса с грохотом ударились о землю. Застонали рессоры. Пятясь задом, «стар» выполз из сайра.

В десять дождь прекратился. Мы двинулись в путь по мокрой раскисшей земле. Колеса оставляли на темных камнях светло-желтые полосы. Гравий погружался в вязкую почву. В пятнадцать часов миновали Ховд. Дорога повернула на север. До вечера ехали по низким мокрым горам среди зелени, которая по мере нашего приближения становилась все более сочной. По далеким гребням плыл туман.

Незадолго до наступления темноты увидели зеркало воды, долго спускались к нему по склону, пока не оказались у разлившейся реки. Проезда не было. Мутная бурая вода стометровым потоком срывалась с массива Бага-Богдула (Малой святой горы). Войтек вошел в воду. Река была выше колен, дно вязкое. Пришлось отвести машины на ближайший холм и разбить палатки. С холма виднелись юрты, разбросанные по всей окрестности.

На холме мы простояли весь следующий день. Время от времени я спускался к реке укрепить колышки, показывающие уровень воды. Он медленно понижался. Вовсю светило солнце, легкие облачка плыли по небу, отбрасывая тени. Перед нами открылись неизмеримые просторы неба и земли. Казалось, линии горизонта не существует.

Километрах в десяти от нас, на равнине, я заметил несколько темных — пятен и сел с биноклем, чтобы рассмотреть их как следует, и потом долго не мог оторвать глаз. На размытой расстоянием светло-зеленой равнине я увидел стада верблюдов. Они сбились в одну плотную массу, казавшуюся неподвижной. Лишь напрягая зрение, можно было уловить волнообразные движения ног, как бы несущих это огромное тело. Впереди стада высоко на изогнутых шеях поднимались головы вожаков, как скульптуры на носах галеонов.

На следующий день роса покрыла траву, было всего тринадцать градусов. Русло стало уже, и вдоль обоих берегов образовались полосы бархатистой грязи. Помня неприятности со «старом», мы еще вчера вечером клялись, что лучше ждать неделю на берегу, чем рискован, и увязнуть в реке. Но сегодня никто уже не думал об этом. Почти никаких перемен не произошло. Правда, во да спала, но дно было таким же вязким, как и вчера И все-таки безветренное ясное утро и хороший завтрак придали мам легкомыслия. Мы собрали палатки и спустились на машинах к воде. Здесь, при виде грязи, ожили недавние воспоминания. Однако и это не смогло удержать нас от переправы. Все были полны готовности предусмотреть малейшую опасность, снимали ботинки, закатывали выше колен брюки и шли в реку искать брод. Спокойные и полные надежды, мы плескались в сверкающей, хотя и мутной, пенящейся воде. А потом случилось непредвиденное.

Дно, обследованное босыми ногами, казалось довольно твердым, хотя под тяжестью шагов глина, смешанная с мелким гравием и наносами ила, несколько проминалась. Тем не менее мы сочли, что машина, идущая с достаточной скоростью, не успеет увязнуть. Вода не поднимется выше оси, так что за мотор можно не опасаться. Правда, на дне мы обнаружили глубокие ямы, образованные сильным течением. К счастью, они были небольшими и преодолеть их не составляло труда. Мы долго топтались в реке и кричали: «Здесь хорошо! Здесь неплохо! Здесь пройдет!» В результате все страхи покинули нас, уступив место убеждению, что переправа вполне возможна. Чувство ответственности растаяло, мы представили себе «стар» уже стоящим на другом берегу и приступили к действию. Чтобы миновать промоины в дне, наметили трассу наискось по течению. Машина сдвинулась с места. Перескочила прибрежную скользкую грязь, взбурлила носом воду, затем вынырнула выше бампера и помчалась дальше, подминая под себя клочья пены. Застрял он как раз посередине. Мотор взревел раз, другой, закашлял, колеса взметнули черную жижу и на глазах превратились в огромные комья грязи. Машина замерла. У каждого, кто стоял на берегу, наблюдая за переправой, появилось одно и то же выражение лица: «Так я и знал!»

Груз мы переносили на плечах на другую сторону, а под колеса попытались подложить доски и лист фанеры, погружая в воду руки по самые плечи. Все это не помогало. Руки не доставали до дна, и подкладки ложились кое-как. Пришлось тащить лебедкой. Па берегу вбили два стальных лома, за них зацепили трос. Лебедку укрепили спереди на «стар» и, включив мотор на полные обороты, попытались выскочить из западни. Машина переползла через русло, и вот уже кабина достигла покатой полосы гравия на том берегу, но задние колеса глубоко западали в вязкую почву. Мы перенесли ломы на сухую горку, и на тросе «стар» закончил переправу.

Чтобы не испортить всем радужного настроения, я решил пересечь реку на своем «мусцеле» немедля. Еще раз вернулся в воду и заставил себя несколько раз пройти всю трассу. Не желая попадать в ямы, я попросил нескольких человек встать около них. Оказалось, что придется проехать несколько десятков метров по середине реки вниз по течению. Все засомневались, однако никто не решался давать советы, и мы доверились результатам промеров реки, а не рассудку, который почему-то требовал переправляться кратчайшим путем. Я съехал на «мусцеле» в реку слаломом между коллегами, потом не торопясь, чтобы не залить мотора, пошел далеко вниз по реке, словно корабль. Там, возле Томека, повернул против течения и наискось пересек реку. Две минуты спустя «мусцель» стоял на холме рядом со «старом».

Во второй половине дня, взяв направление на аймак Арвайхэр, мы двигались по мягкому ярко-зеленому ковру, вздыбившемуся островерхими холмами. На их склонах в траве лежали огромные яйцеобразные и шарообразные гранитные глыбы, похожие на дремлющих носорогов. Они были серые и покрыты желтыми лоскутами лишайников. Состояли из грубозернистого материала, что придавало им удивительную, совсем не каменную теплоту. Местами поблескивали небольшие озерца. Давно не было видно ни юрт, ни каких-либо следов пребывания человека. И вдруг из-за холма появились два всадника. Лошади промелькнули по склону, и вот они уже стелются по земле, мчатся среди камней и пропадают из виду. Вновь появляются, но уже без всадников. А те стоят рядом, один держит лошадей, второй выходит на дорогу и подает знаки. Я остановился.

Это был молодой мужчина, одетый в национальную одежду. Он попросил подвезти его в город. Вещи остались в юрте, и за ними надо было заехать. Мы с Тересой согласились. Мужчины вскочили на лошадей и галопом поскакали вперед, вверх по склону, Я поехал следом. лавируя между камнями. Угнаться за лошадьми было трудно: они легко преодолевали каменные гряды, которые машине приходилось объезжать. В конце концов всадники пропали из виду за гребнем. Когда мы добрались до юрты, лошадей уже стреножили. Сели на траву. Нас охватила тишина. Мягкий золотистый вечерний свет наполнял небо и землю. Просторная юрта внутри обита войлоком и светлой тканью, дверь покрыта искусной резьбой. Стояла она на зеленой поляне, со всех сторон окруженная горами, естественно вписываясь в их мягкие контуры. Оторванная от суетного мира, она была воплощением одиночества и покоя.

Нас пригласили в юрту, мы вошли через низкие двери. С приветствиями навстречу поднялось четверо стариков. Их отполированные ветрами коричневые лица были словно выточены из темного дерева. Пока они занимались нами, сын собирал узелок и паковал чемодан. Мы рассматривали старинные сундуки, расписанные маслом. Краска потрескалась, как на картинах старых мастеров. Кумыс подали в мисочках китайского фаянса две старые седые женщины коротко, почти наголо, остриженные. На руках у них мерцали тяжелые серебряные браслеты с розовыми кораллами. Дэли под горлом были скреплены такими же брошами. Нас угощали сыром, нарезанным ломтиками, конфетами в деревянной миске. Кумыс был свежий, холодный, казалось, пенился во рту. Женщины то и дело подливали его ковшом.

Молодой мужчина работал учителем в Улан-Баторе. К своей кочующей семье он приехал в отпуск, вместе с. восьмилетним сынишкой. Он снял с себя дэли, надел рубашку с галстуком, пиджак. Мальчика тоже одели по-городскому. Началось прощание. Сын поцеловал руки старикам, те положили ладони на его голову. Исполненные внутреннего покоя, они говорили мало. Как далеки были эти люди здесь, в пустынном месте, от суеты, свойственной человеку, живущему в многочисленном обществе, как свободны от образцов, которым надо следовать, от бесконечных сравнений себя с окружающими. Их не посещали мысли о том, что есть более счастливые и богатые семьи, более перспективные мужчины и более красивые женщины. Они были довольны своей судьбой, не знали чувства вины за то, что не сумели достичь чего-то (большего. Их жизнь определялась до сих pop такими простыми категориями, как холод, голод, любовь и забота о детях.

Как ни изменился облик всей страны, в монгольской юрте все еще царил дух двенадцатого столетия. Если бы молодому Чингисхану случилось просить здесь убежища от врагов его рода, по каким признакам смог бы он догадаться, что перешагнул через восемь столетий? По несколько иной форме железной печурки, которая топится тем же аргалом? По фотографиям, которые можно принять за рисунки тушью руки китайского мастера?

С вещами в руках мы вышли из юрты.

— Хорошо там? — спросил у меня отец учителя, пожимая мою руку своими обеими руками и указывая головой на далекие края за горизонтом.

— Хорошо! — заверил я.

А что еще можно было сказать? Он просто не смог бы понять, что там надо заслужить пищу, быть достойным хорошей одежды, доказать свою значимость, чтобы иметь крышу над головой.

Мы въехали на дорогу и понеслись по гравию вдогонку за «старом». Был ранний вечер — лучшее время перед закатом, когда солнце уже не греет, и весь мир соткан из нежных радужных лучей. Наша езда вызвала в памяти катание на «американских горках» в луна-парках, где по воздушным рельсам мчатся маленькие вагончики. «Мусцель» то падал вниз капотом, то вставал на «дыбы», взлетая на гребень очередной «волны», рисовал колесами зигзаги, а при объезде гранитных глыб и круги. Войдя в ритм езды, я держал машину на большой скорости. Колеса грохотали на подъемах. Местами колея, вырытая тяжелыми грузовиками, была так глубока, что «мусцель» царапал днищем землю. Тогда я выводил его на центральный гребень и сотни метров ехал как бы по монорельсу, правда, довольно извилистому и ухабистому.

Уже в сумерках мы катили по улицам Арвайхэра. Городок неузнаваемо изменился с тех пор, как я был здесь в последний раз несколько лет назад. Вдоль немощеных улиц выстроились длинные двух- и трехэтажные дома, столбы, увешанные указателями, тянулись стоки для дождевой воды. Теперь лишь немногие улицы выходили в открытую степь. Везде, особенно в центре города, возвышались дома, заслоняя даже монгольское небо.

Мы поставили машину на площади перед гостиницей. Наступила полная темнота, а я все еще возился с брезентом на «мусцеле» и вдруг почувствовал, что с другой стороны машины мне кто-то помогает. Минутой позже неожиданный помощник представился мне. Он оказался директором театра из Ховда, города в западной части Монголии, и тоже поселился в гостинице. Труппа совершала гастрольную поездку по стране. Директор пригласил всех на концерт, пообещав билеты. Последнее имело весьма существенное значение, ибо, когда мы явились в вестибюль дома культуры, перед наглухо закрытой кассой стояла густая толпа. Новый знакомый все-таки выудил нас из массы обездоленных и провел в зал, где первые ряды предназначались для властей аймака и приглашенных. Зал был огромным, однако сцена не снабжена усилительной аппаратурой. Интересно, как будут звучать голоса и инструменты? Но после первых песен, исполненных без помощи микрофона, мы поняли, что в наше время редко услышишь такое чистое и звучное пение, может быть несовершенное по технике исполнения, но обаятельное по своей простоте и свободе, с которой передавались мелодии степей.

Вероятно, принцип гармонии, основанный на пятитоновой октаве, не может помешать европейцу понять монгольскую музыку. Приезжающим в эту страну жителям Запада полезно знакомиться с местными мелодиями хотя бы в таком исполнении. Однако чаще всего они обречены слушать их в гостиницах из хрипящих репродукторов, из трещащих громкоговорителей на улицах аймачных центров.

Показали несколько танцев разных регионов страны; солисты играли на народных инструментах, многие из которых мне приходилось видеть в юртах. Играли на дудочках, цимбалах, на какой-то доске двухметровой длины с натянутыми на ней струнами, по которым солистка ударяла пальцами. Наконец, мы услышали игру на морин хуур — разновидности струнной кобзы с деревянным резонатором в форме трапеции и с очень длинным грифом, на конце которого выточена конская голова. Смычок представлял собой согнутую дугой палочку с натянутым на ней конским волосом.

Но самое большое впечатление произвело выступление монгола могучего телосложения с приколотой к дэли медалью — высшим государственным знаком за достижения в области искусств. То, что он исполнял, трудно было назвать пением. Скорее это была игра на голосовых связках. Из его горла то лились мелодичные звуки горна, то раздавался голос медной трубы. Он легко переходил от бархатных басовых тонов к высоким серебристым. Все эти сравнения приходили в голову сами собой, но далеко не полностью передавали услышанное. Звуки нельзя описать словами без помощи сравнений, но и сравнить их было не с чем: ничего подобного никогда не существовало. Мы присутствовали при сотворении звуков. Они были детищем исполнителя, его творением, и ни один из перечисленных мною инструментов не мог бы воспроизвести их.

Зал замер, шелест утих, ни один стул не скрипнул. В этот момент мне казалось, что искусство — отнюдь не средство отображения действительности, а способ придания ей иных форм, создания отдельных фрагментов мира усилием человеческой воли. Мы высокомерно называем «муками творчества» эти усилия, пытаясь исключить из нашего творения все случайное, заимствованное. Творец охвачен жаждой власти над словом, звуком, формой, цветом, а заодно и над теми, для кого предназначено его детище. Следовательно, творчество есть безудержное стремление к полной власти над творческим материалом.

Бензин кончился, и мы попытались купить новый запас. До этого у нас был свой, привезенный в бочках из Польши, с более высоким содержанием октана, чем тот, что употреблялся в Монголии. Для покупки бензина здесь надо иметь талоны. Топливо в Монголии из-за недостатка железных дорог ценится на вес золота. Его развозят по аймакам в небольших автоцистернах.

Солнечным утром шестнадцатого сентября я вышел из гостиницы в надежде уладить это дело. На улице увидел человека в берете, сидящего на корточках. Он обнимал обеими руками дырявую камеру и, судя по выражению лица, был чем-то сильно расстроен. Номер машины свидетельствовал о том, что человек был местным жителем.

— Как бы раздобыть талоны? — обратился я к нему, после того как мы обменялись приветствиями и я удовлетворил его любознательность, сказав, кто я и откуда.

— Ах, это пустячное дело! — произнес он. — Я охотно объясню тебе, если ты мне поможешь.

— Хорошо! — согласился я.

Он указал на предметы, разложенные на земле.

— Здесь есть все, что нужно, чтобы залатать дырку в камере. Но резина у меня старая, лежалая…

— Можешь не продолжать! — прервал я и минутой позже вручил ему пачку новеньких латок.

— Ты вернул мне здоровье! Я мучаюсь уже полночи. Еще утром я должен был везти в аймак людей на осмотр овец. Они ждут в ресторане, когда я починю колесо, и каждую минуту кто-нибудь из них выходит и ругает меня. А теперь слушай: езжай до конца улицы, там на площади увидишь голубой дом. Войди через главную дверь, поднимись на второй этаж. Увидишь три двери, средняя обита кожей. Войди в нее без стука. А там посмотришь…

Так я и сделал. В просторном пустом помещении за большим столом, покрытым плюшем, сидел мужчина в очках и, нахмурив лоб, что-то писал на листе бумаги. На вешалке висел берет и плащ. Я рассказал ему все о себе, об экспедиции и о деле, на что дарга ответил:

— Ты все хорошо рассказал, и я вижу, что вам надо помочь, но сначала ты должен ответить мне на один вопрос, — говоря это, он взялся двумя пальцами за узел галстука и оттянул слишком тугую резинку под воротником.

У стула, на котором я сидел, одна ножка была сломана, и, чтобы не упасть на ковер, я заменил ее своей собственной ногой.

— Надо тебе сказать, — продолжал дарга, — что несколько лет назад я учился в Московском университете. Там у меня был друг, поляк, тоже студент, очень хороший, веселый, любил петь. Мы пообещали друг другу, что будем переписываться всю жизнь. До окончания оставался год, он уехал на каникулы и не вернулся, и я не знаю, что с ним. У меня нет его адреса, а у него — моего. Одним словом, ты не мог бы разыскать его в своей стране? Его звали Юрек, а жил он в Кракове.

— Это будет очень трудно, — заколебался я.

— Да, — вздохнул драга, — Так я и думал.

Он открыл ящик, вынул бланк, наискось написал на нем что-то, подписал и скрепил печатью.

— Это разрешение. Столько-то бензина, цена такая-то. Возьми этот бланк и сойди вниз по лестнице, перейди на ту сторону площади, увидишь там здание банка. Сначала внеси сколько надо на счет автобазы, потом получишь талоны.

Я остановился перед дверью банка. Она была запер та, хотя изнутри доносились голоса. Я дернул раз, другой, навалился плечом. Дверь немного подалась.

— Ты что, не видишь, что вход с другой стороны? — с упреком произнес какой-то прохожий в войлочной шляпе и вишневом, до самой земли дэли. Он кисло посмотрел мне вслед и даже выглянул из-за угла узнать, что я буду делать дальше.

В узком коридоре толпился народ. Дэли и у мужчин и у женщин одинаково топорщились на груди, поскольку и те и другие держали документы и деньги за пазухой. Они вытаскивали оттуда толстые квитанционные книжки и что-то писали в них, слюня пальцы. Все проталкивались локтями, поэтому я сделал то же самое и наконец добрался до окошка, находившегося на уровне живота. Присев, я увидел по другую сторону перегородки голову молодой женщины в тюрбане из тюля. Она пробежала глазами мое разрешение и без слова вернула его мне вместе с чистым бланком.

— Добрый человек, ты не можешь мне помочь? — обратился я к человеку в кожаной куртке, вероятно шоферу, заполнявшему бланк на подоконнике — Здесь все по-монгольски, я ничего не понимаю. Я тут проездом в Арвайхэр…

— А! — прервал он. — Это интересно, но ты можешь ничего не говорить, я и так тебе помогу. Она дала тебе копирку? — показал он на окошко глазами.

— Нет, — огорчился я.

— Ничего, — успокоил он.

Не кончив заполнять свои документы, он вытащил копирку, вложил ее в мои бумаги и принялся писать химическим карандашом, а когда все было готово, крикнул:

— Касс! — и не успел я глазом моргнуть, как он кулаками растолкал толпу и пробрался к кассе.

— Деньги! — крикнул он мне.

Я подал ему через головы деньги. Он мгновенно вернулся с квитанцией и, ткнув пальцем в окно, заклеенное для тепла полосками газеты, сказал:

— Поедешь по этой улице, повернешь направо, там автобаза, дашь им квитанцию, а они тебе талоны. — Подтолкнул меня к выходу. — Можешь не благодарить, — добавил он и вернулся к своим делам.

Я ехал на «мусцеле», потом сзади появился «стар» с членами экспедиции, сидящими на вещах. В конторе базы я застал трех женщин, занятых разговорами. Увидев меня, они почему-то принялись смеяться. Я изложил им свое дело, обращаясь к той, у которой к воротнику дэли было прикреплено много авторучек. Затем подал квитанцию из банка и разрешение дарги. Она бросила на стол оба документа и приблизилась ко мне. Положила мне на грудь руку с перстнями на пальцах, испачканных чернилами, и сказала:

— Я исполню твое желание, приезжий, но сначала хочу задать тебе вопрос…

Обе подруги затаили дыхание.

— Тебе нравятся монгольские женщины?

— Очень! — ответил я не колеблясь, тем более что эта была очень хорошенькой, с ямочками на щеках и белоснежными зубами.

— В таком случае, — заключила она, — подари мне что-нибудь. Я собираю значки из разных стран. Но талоны я и без подарка дам.

Значка у меня не было и я помчался на улицу, где у ворот дожидался «стар». Раздались крики:

— Ты достал наконец талоны?

— Где там! — махнул я рукой. — Мне нужен значок.

Эдек дал рекламный значок автозавода.

— Вот это другое дело! — сказала женщина, принимая сувенир. — Теперь садись и пиши заявление.

Заявление на что?

— На талоны, улыбнулась она. — Без заявления ничего не выйдет.

Снова я отправился к «стару», и на листке, вырванном из тетради, мы сообща написали прошение и вскоре с талонами в кармане мчались во весь дух за город, на заправочную станцию, а позади колыхался но ухабам «стар», поднимая тучи пыли. У колонки стояла молодая женщина. Издалека бросила взгляд на талоны, но не подумала взять их. Полагая, что она не понимает, я пробовал знаками объяснить ей, что ей надо взять талоны и налить нам бензину. В ответ женщина как бы в обиде надула губы, послюнила палец и приставила его ко лбу, из чего я понял, что вынуждаю ее на безумный поступок. Она повернулась ко мне боком и загляделась на степь. Я не уступал, со «стара» раздавались раздраженные выкрики. Тогда она презрительно изрекла:

— Разрешение, — и показала пальцем на сарай вдали.

Я направился туда. Со «стара» послышались стоны и вздохи.

В крошечном помещении с железной печкой сидели на корточках шоферы, а на стуле, за столом, монголка-распорядитель. Я показал ей талоны, она взяла их аккуратно, не прерывая оживленного разговора. Один из сидевших на полу держал женщину за опущенную руку, из чего можно было заключить, что этот человек ее муж.

При моем появлении шоферы чуть-чуть привстали, ровно настолько, чтобы увидеть в окно, на какой машине я приехал, и опять сели. Один из них перевел слова женщины, обратившись ко мне со словами:

— Она говорит тебе, мужчина, что твои талоны настоящие и действительны до конца месяца. В сентябре талоны будут другого цвета.

Я кивнул в знак того, что понял, тем временем женщина вернула мне талоны.

— Если это так, как ты говоришь, — ответил я, — то почему она не хочет налить бензина и требует еще разрешения?

— А, это совсем другое дело! — воскликнул он. — Без разрешения нельзя. Она хорошо работает. Покажи-ка нам служебное удостоверение.

— У меня нет, — в душе я дал себе слово без бензина отсюда не выйти. — Может быть, паспорт, — пришло мне в голову. Я подал его женщине, и она начала рассматривать его, перелистывая одной рукой, поскольку другая все еще покоилась в руке мужа. Удовлетворив свое любопытство, она пустила книжечку по кругу, и шоферы по очереди читали вслух дату моего рождения, единственное, что они могли прочесть.

— Мне столько же лет, — заявил один из водителей. Это вызвало всеобщий интерес, и началась беседа, в ходе которой было принято решение:

— Она даст тебе разрешение, — объяснил переводчик.

Без промедлений женщина взялась за дело: пошарила на столе, под старым картоном, и вытянула из-под него газету. Прижимая ее локтем, попыталась той же рукой оторвать уголок, но не сумела и была вынуждена освободить другую руку. На оторванном уголке поставила печать, вынув ее из ящика, и подпись. Протянула документ, но, как только я хотел взять его, отдернула назад.

— Не тебе!

— Дарга должен подписать, — объяснил переводчик. Заведующим конторой оказался мужчина, сидевший на корточках у стены и почти не принимавший участия в общей беседе. Положив записку на колено, дарга подписал ее и подал соседу вместе с вечным пером. Тот не нашел свободного места и поставил свою закорючку на обратной стороне обрывка газеты.

Держа в руках разрешение и талоны, я все еще медлил уходить, не веря, что все нужное уже сделано. Со всех сторон раздались добродушные голоса:

— Иди туда, иди, она тебе нальет.

Я сделал так, и все было так, как они сказали. Женщина подключила шланг и залила мне в бак… воду.

Это выяснилось полчаса спустя, уже далеко в степи. Мотор зачихал, затарахтел и замолк. Полагая, что прекратилась подача горючего, я заглянул в насос. В стеклянном отстойнике вместо желто-зеленой жидкости виднелась белая. Я вывернул стакан — полилась вода. Со «стара» мне подали таз и ведра. Лежа под машиной, я отвернул болт в нижней части бака и слил его содержимое в посуду. В тазу под тонким слоем зеленоватого бензина была пода, тяжелая, с ртутным блеском. Эдек объяснил, что на дне цистерны всегда собирается какое-то количество воды. Обслуживающий персонал должен знать об этом и вовремя убирать ее. Пять литров не такая уж большая утрата! Прочистив подводные трубки, мы покатили дальше,

Переехав через Онгийю-Гол по мосту, мы свернули на север по грунтовой дороге, ведущей через Худжирт и Шанх в Каракорум, древнюю столицу монголов. Небо затянулось муслиновой пеленой и мерцало мягким опаловым светом, как в царстве снов. Холмы утратили очертания, преобразившись в колышущуюся под дыханием ветра светлую вуаль, в молочно-зеленую легкую мглу. Удивительно, как на ней удерживались тяжелые машины. Впрочем, это были уже не машины, а гондолы, и они несли нас плавно и так долго, что мы в конце концов поняли, что околдованы и того гляди попадем в западню. Я выскочил из «мусцеля» и не увидел дороги. Крутой изгиб вершины превращался в почти отвесный склон и вел в пропасть.

Пришлось возвращаться и по лесистым холмам огибать волшебное место. Обедали на седловине перевала. Когда моторы умолкли, мы услышали громкое пение птиц. Они пролетали над лужайкой с одной стороны опушки смешанного леса на другую. Горный луг порос густыми травами, среди которых цвели эдельвейсы.

Мы миновали Худжирт, что значит «соленый» — санаторий в степи, состоящий из группы белых зданий. В окнах виднелись цветы в горшках. Вокруг бассейна, построенного у источников, прогуливались отдыхающие. Между Худжиртом и Шанхом над речной долиной носились большие стаи черных птиц с красными клювами. Показался поселок из деревянных домов. В нем не было ни одной юрты. Частокол из кольев окружал дома, тесно лепившиеся друг к другу, как в городской застройке. Крыши ступенями поднимались вверх по склону. Притолоки и наличники покрывала резьба. Улицы безлюдны, ни дымка. Поселок, прижавшийся к склону горы, издали походил на давно покинутое гнездо насекомых.

Уже стемнело, когда с вершины перед нами открылся вид на долину Орхона. Черные вспаханные поля, полоса зарослей вдоль берега реки. По меже ползет трактор. Просторные луга, на них светлый прямоугольник ограды монастыря Эрдэнэ-Дзу, постройки сомона неподалеку.

Мы переночевали в гостйнице, а утром посетили монастырь или, вернее, то, что от него осталось. Ограда была подобна нитке бус, брошенной в траву: на темные каменные стены часто нанизаны субурганы — небольшие башенки, которые в буддийской религии играют ту же роль, что кресты в христианской. Квадратная основа башенки символизирует землю, ее покрывает купол — символ воды, на котором воздвигнута башенка из тринадцати колец, уменьшающихся в диаметре, — знак огня и в то же время — тринадцати степеней посвящения. Над башенкой раскинулся зонт — символ воздуха, — увенчанный знаком слитых воедино солнца и луны. За оградой — несколько гектаров земли, поросшей сорняками. Среди них три недавно отреставрированных храма, уцелевшие остатки одного из самых великолепных монастырей Монголии. Первые строения его были возведены здесь в 1586 году в царствование Абтай-Хана и по его приказу. В 1760 и в 1796 годах деревянный храм перестроили, дерево заменили камнем и цветной расписной керамикой. Постройка была закончена в начале XIX века.

Вход в средний из трех храмов охраняют две скульптуры. Одна из них изображает Гомбогурема, которого называют также Стражником юрты. Он преграждает путь злым, враждебным духам. Вторая фигура — Лхамо, богиня, сидящая на муле, на спине которого вместо седла положена кожа сына богини. Она содрала ее с живого юноши за то, что тот отступился от веры. В одной руке чаша, наполненная кровью сына, а в другой — змея вместо узды. У мула три глаза, один из них — на заду: супруг богини, узнав, что она сотворила с сыном, послал ей вслед стрелу, пронзившую мула; чуткая, видимо, к страданиям животных богиня превратила рану в глаз.

На стенах внутри храма, на полотнищах и досках — множество картин: развешанная на веревках человеческая кожа, рядом скальпы; связки глаз, нанизанные на проволоку языки, отрубленные ноги, руки; быки, растаптывающие людей, люди, раздавленные досками, посаженные на кол, подвешенные за ноги.

При осмотре изображений я всячески старался успокоить себя: ведь в ламаистском толковании все это — символы мучений злых духов, к верующим это не относится. В густеющем мраке со степ, из ниш и часовен обращены на посетителей искаженные злобой и жестокостью окровавленные, в языках пламени лица. Головы увенчаны коронами из черепов, зубы оскалены в злобной улыбке. Но создано это не для того, чтобы угрожать людям, а лишь выразить неприязнь злых духов к материальному миру, страстное желание порвать последние узы, связывающие их с юдолью печали, их отвращение и презрение к злу, царящему на земле.

Тут же возвышаются скульптуры бесстрастного Будды в его разнообразных воплощениях. С тихой улыбкой, свободный от внутренних волнений, углубленный в себя, упитанный в отличие от своих худых последователей, населяющих обширные азиатские страны, сидит здесь Будда, Возрожденный в Полноте, и еще один — Уходящий Победителем.

Мы вышли из ворот монастыря. С ближнего холма открывался вид на то место в степи, где некогда находился Каракорум, описанный Марко Поло. Этот город был основан сыном Чингисхана Угедеем на месте древнего центра кочевников. В траве просматривались контуры улиц, были видны курганы, как еще не тронутые археологами, так и прошедшие через их руки. Единственный, сохранившийся с древних времен житель этого города — каменная черепаха, которой почти не коснулось время, покоилась на земле, придавленная тяжестью высокого обо из обломков скалы, сложенного пастухами на ее панцире.

До самых сумерек мы ехали вдоль Орхона. По одну сторону дороги блестела река, по другую — поросшие тростником голубые озера. С наступлением темноты мы стали высматривать место для ночлега. Я хотел было уже остановиться где-нибудь среди холмов, когда на берегу озера Огий показался заезжий двор: несколько изгородей из толстых досок, а между ними приземистая деревянная постройка, покосившаяся и потемневшая от времени, с крошечными окошками и деревянными ступенями, с навесом над открытой верандой на сваях. Под окнами дремали машины, осевшие под грузом, покрытым брезентом в густых сплетениях веревок. Возле них бродили собаки, валил из трубы дым, на заборе орал петух. Прежде чем подоспел «стар», я нашел «хозяйку гостиницы». Две комнаты были свободны.

Тем временем стало совсем темно, и мы ужинали при свечах в уютном помещении со стенами, обшитыми досками. Кипяток принесли в огромном медном чайнике, сиявшем, как полная луна. Мы разложили спальные мешки на грубошерстных китайских одеялах, которыми были застланы железные кровати.

Последний отрезок пути вел на восток, солнце Светило прямо в лицо. До Улан-Батора оставалось полтора дневных переезда. Нам хотелось оттянуть возвращение. Боковая дорога привела нас на берег озера. Сушились сети, на песке стояла лодка. Табличка на небольшом домике сообщала, что здесь находится управление рыбного хозяйства. Мы позавтракали совсем недавно, но уже проголодались. Поблизости, около кирпичной стены, суетилось несколько мужчин и женщин. Я спросил насчет рыбы.

— Мы не ловим сейчас, — ответил старик.

Оказывается, они остались без мотора. Единственный свой мотор отправили на ремонт в Улан-Батор. А пока рыбаки занялись постройкой дома.

И опять мчались мы целый день сквозь бездну степи и неба. Вечером достигли зеленой возвышенности, согласно карте, вблизи сомона Лун. Съехали с дороги прямо в буйные травы. Вечер был холодным. Налетели комары. Мы лежали возле костра, а вокруг коптили кучки аргала, окутывая нас дымом. Балик играл на гитаре, пел любимые романсы, потом лежали в полусне, глядя в ночное небо, на мерцающие холодные звезды, касающиеся Земли ледяными пальцами лучей.

«Гигантская желтая звезда, затмившая другие звезды, появилась на небе и стояла больше пятидесяти дней» — год 396.

«Звезда, видная днем, была желто-красная, размером с апельсин» — год 437.

Семь подобных явлений отмечено в хрониках двух последних тысячелетни. Взрыв сверхновой звезды в нашей Галактике, в ее частях, значительно удаленных от Земли, случается примерно раз в сто лет. Поблизости от Земли вероятность такого события — раз в пятьдесят миллионов лет. Гелл допустить, что взрыв произошел в эпоху динозавров, а расстояние до звезды равнялось ста световым годам, го он должен был оказать мощное воздействие на все живое на Земле. Канадский палеонтолог Рассел считает, что такое объяснение может стать ключом к пониманию причин гибели динозавров.

В течение нескольких дней яркость сверхновой звезды в миллиард раз превосходит яркость солнца. В отрезке времени, равном двум неделям, сила ее света равна силе света всех звезд Галактики. Вскоре звезда гаснет, но сквозь пространство несется выброшенная взрывом волна излучений: X- и гамма-лучей, космических лучей и лучей видимого спектра. Расходясь во всех направлениях от центра, они достигают солнечной системы через сто-двести и более лет после взрыва. На поверхность Земли проливается поток излучения.

Существуют свидетельства того, что подобные события происходили по крайней мере дважды в истории Земли. Шестьдесят две тысячи лет назад мощное космическое излучение образовало большое количество радиоактивного углерода-14, который залегает в осадках данного времени. Четыреста сорок тысяч лет назад по той же причине удвоилось против обычного число бериллия-10 и алюминия-26, обнаруженного в морских осадках. В результате поисков, подтверждающих эти взрывы, были найдены их следы в виде двух облаков разбегающейся материи, находящихся от Земли на расстоянии в 456 и 196 световых лет.

Какие последствия может вызвать близкий взрыв на Земле? Сопротивляемость организма излучениям в значительной мере связана с количеством хромосом — носителей генов, этих единиц наследственности, ответственных за процессы жизнедеятельности. Чем крупнее растения, тем их хромосомы больше и тем они уязвимее. Сопротивляемость облучению у животных определяется абсолютными размерами их тела. Рептилии и птицы способны перенести большие дозы облучения, чем млекопитающие тех же размеров. Высшие животные не могут перенести дозы, которую переносит большинство растений. Ливень из гамма-лучей может уничтожить самых крупных животных и растения. Менее грозным такое излучение окажется для организмов более примитивных, а также живущих в океане или другой защищенной среде.

Иной вид опасности несут с собой Х-лучи. От их столкновения с верхними слоями атмосферы на высоте 200–900 километров возникает тепловая волна. Она вызывает нарушения в атмосфере — грозы, ураганы, которые перемешивают воздушные массы. Их нижние слои, богатые влагой, поднимаются на большую высоту. Здесь влага замерзает, образуя слой ледяных облаков, отражающий в космическое пространство солнечный свет. Следствие этого — понижение температуры на Земле и гибель организмов, приспособленных к жизни в теплом климате. Эти два фактора — излучение и холод — могли бы послужить причиной гибели динозавров, многочисленных цветковых растений и части морских организмов. Планета подверглась бы длительному охлаждению, так как воды морей и океанов стали бы более холодными.

Палеонтология располагает рядом свидетельств того, что около шестидесяти трех миллионов лет назад связь жизненных процессов на Земле была серьезно нарушена. Исчезли многие виды и роды животных, обитавшие с давних времен в различных морских и сухопутных средах. Исследование цветочной пыльцы, сохранившейся в материковых осадках ила, показало, что в это время погибла почти половина цветковых растений, а также беннетиты, класс растений с толстыми бугристыми стволами или стройных, высоких, с неразвитой кроной, напоминающих современные пальмы. Вымерли все роды динозавров, крупные пресмыкающиеся и многие мелкие млекопитающие, сумчатые и яйцекладущие.

На основании находок, показавших, что в осадках уменьшается количество скелетов динозавров, выдвигалось предположение, что они вымирали постепенно, в течение многих миллионов лет. Однако такое уменьшение может иметь и другую причину. Могли ухудшаться условия, необходимые для сохранения скелетов, а возможно, сделаны еще не все открытия. В конечном счете палеонтологи находят только то, что обнажено эрозией. Кроме того, Земля пережила продолжительный период охлаждения, когда количество динозавров могло сильно уменьшиться. Однако трудно согласиться с гем, что только это было причиной их гибели Во первых, за всю историю своего существования (сто пятьдесят пять миллионов лет, прошедших от триаса до мела) динозавры не раз переживали подобные колебания. Во-вторых, по новейшим данным, динозавры могли быть теплокровными животными, а это делало их в еще меньшей степени зависимыми от колебаний температуры. Обитая на всех континентах, они наверняка сумели бы пережить не слишком значительные отклонения, по крайней мере в части зон их распространения.

В Северной Америке над последними слоями, содержащими скелеты динозавров, были найдены осадки лишь с костями карликовых крокодилов, черепах и мелких млекопитающих, похожих на землероек. В морях погибли длинношеие пресмыкающиеся, многие виды морских черепах, немало одноклеточных растений, а также аммониты и белемниты. Сравнивая содержание осадков в различных частях планеты, ученые пришли к выводу, что гибель животных происходила во многих зонах обитания, одновременно на континентах и в океанах. Отсюда можно сделать вывод, что она была вызвана не биологическим фактором. Тем более что за ней не последовало быстрой и постепенной замены погибших форм новыми, экологически подобными им. Число видов животных и растений значительно уменьшилось. Их объединяла одна общая черта — способность жить в теплом климате.

Устоит ли разработанная Расселом гипотеза перед результатами последующих детальных исследований; можно только гадать. Необходимы дополнительные данные как астрономии, так и других наук о Земле. Тогда, может быть, эту гипотезу предпочтут другим, не менее правдоподобным. Однако, если она когда-нибудь подтвердится, это значит, что изучение жизни древнейших животных теснейшим образом должно быть связано с изучением истории и путей дальнейшего развития современных видов. Она может послужить серьезным предостережением нам, людям. Ведь мы с трудом можем поверить в возможность космической угрозы. Не потому ли, что никогда не могли противостоять ей!

Я проснулся на рассвете девятнадцатого августа. Спальный мешок блестел от росы. Приподняв голову, я смотрел, как позади полос из облаков поднимается в небо болезненно набрякший желтый, с красными натеками по краям шар. Можно было вообразить, что появилась новая звезда, а ее лучи, посланные многие годы назад, только что достигли Земли. Если это так, то через несколько минут на горизонте должно появиться солнце. Я ждал первой полоски светила. Но ничего не было.

Мы мчались по дороге» через Лун и Баян-цогт по вспаханным долинам мимо зеленых холмов и в полдень по мосту через Толу въехали в Улан-Батор.