Трудно быть духом

Глава 4

От медицинского пункта части до казармы второй роты шла дорожка. Вполне пригодная для ходьбы. Покрытая асфальтом. И даже чисто выметенная. Например, рядовому Медведеву требовалось двадцать секунд, чтобы по ней добраться туда. И столько же обратно. А вот некоторых «туда» тащили за руки за ноги, в бессознательном состоянии. Поэтому возвращаться обратно этим некоторым совершенно не хотелось. Но другого выхода, один чёрт, не было.

Кабанов тащился в расположение целую вечность. Он с удовольствием растянул бы её ещё на несколько секунд. Однако дорожка закончилась. На крыльце курили несколько солдат. При виде одиноко бредущего «духа» они быстро скрылись в казарме. Спустя пару секунд к крыльцу подошёл рядовой Кабанов. Он подозрительно осмотрелся по сторонам. Потом тяжело вздохнул и потянул на себя дверь…

В казарме царила обычная суета. Рядовые шастали туда-сюда по важным и на хрен никому не нужным делам. Внезапно в роте появился Кабанов. Он робко сделал пару шагов по коридору. Дневальный на входе отдал ему честь и громко скомандовал:

— Рота-а! Смирно-о!

Все застыли, вытянувшись по стойке смирно. Гул стих. Кабанов, оторопев от такого приёма, оглянулся. Но сзади никого не обнаружилось.

Команда явно прозвучала по поводу его прибытия. Он робко зашагал по коридору в полной тишине. Личный состав дружно козырял, стоило ему поравняться с кем-то. Даже сержанты отдали честь.

Прохоров улыбнулся. Фомин виновато потупился. Кабанов добрался до своей койки. Поблизости торчал Мишка Медведев. По случаю неожиданного прихода высокого гостя — в одном сапоге.

В казарме стояла мёртвая тишина. Никто не двигался…

И тут до рядового Кабанова дошло, что коллектив просит у него прощения за ошибку! По-военному, но искренне. Он отвернулся, пряча повлажневшие глаза. Медведев полушёпотом подсказал:

— Скажи «вольно»! Загнёмся торчать!.

Рядовой Соколов с другого конца коридора тоже шепнул:

— Кабанов… Вольно!.

Вернувшийся в коллектив «дух» немного порозовел от смущения и негромко буркнул, прощая всех:

— Вольно…

Майор Колобков любил поговорить по душам с личным составом. Личному составу эти разговоры были на фиг не нужны. Но возражать Колобку никто не отваживался. Старшина второй роты сидел в кабинете напротив майора и мучился, отвечая на дурацкие вопросы.

— Ну… как служба?

— Спасибо, помаленьку…

— Что новенького в роте?

— Спасибо, ничего…

— Молодых не обижают?.

— Фактов неуставных взаимоотношений не зафиксировано…

Колобков ехидно переспросил:

— Ага… Стало быть, они есть, но просто не зафиксированы?

— Обижаете, товарищ майор…

— Шучу…

Покончив с обязательной частью разговора, Колобок перешёл к произвольной:

— Я вот чего тебя вызвал… У тебя как с патриотическим воспитанием?

Старший прапорщик Шматко, не моргнув глазом, заверил:

— У меня всё в порядке, товарищ майор!. Воспитан!. В духе, так сказать!.

— В этом я не сомневаюсь… А вот бойцы твои как воспитаны? На «Терминаторе»? Или на «Офицерах»?

— Ну-у… Не знаю. Я-то сам телевизор редко смотрю, — ловко уклонился Шматко.

— И правильно делаешь! — неизвестно почему обрадовался майор. — Нашему телевидению давно пора яйца оторвать! Крутят порнуху американскую. Своими матрицами все мозги молодёжи запудрили! А исправлять приходится нам. Согласен?

— Товарищ майор, что-то я не пойму…

— Короче! — пояснил Колобков. — Я тут фильм заказал… Завтра привезут. Организуй своих бойцов. Надо чтобы все посмотрели!

Старшина вяло поинтересовался:

— А какой фильм?

— Хороший! «Два бойца»! Классика, можно сказать, мирового кинематографа! Собери по тридцать рублей…

— По тридцать?! — обалдел старший прапорщик.

Колобков с энтузиазмом потёр руки:

— Вот и я удивился, что дёшево! За такой фильм!

Шматко попытался соскочить с крючка:

— Товарищ майор, а если они не захотят? Кино — дело добровольное…

Но от Колобка ещё никто, кроме жены, не уходил.

— Вот мы и посмотрим, как ты своих бойцов в духе патриотизма воспитываешь! — сурово припечатал он, явно намекая на штрафные санкции…

Ссориться с заместителем командира было делом хлопотным.

Старшина второй роты против ветра… вообще ничего делать не любил.

Поэтому он построил бойцов и сказал речь:

— Товарищи солдаты, в предстоящие выходные в части будет демонстрироваться художественный фильм! Впервые на киноэкране нашего клуба! Классика мирового кино! Желающие посмотреть должны сегодня сдать по тридцать рублей! Кто желает, выйти из строя!

— Товарищ прапорщик, а какой фильм? — спросил кто-то. Видимо, сильно умный.

Шматко тоже идиотом не был.

— Я же сказал, классика мирового кинематографа! Ну?! Кто желает?

— Нет, ну товарищ старший прапорщик, скажите, как фильм называется? — подал голос младший сержант Фомин.

— Как называется, как называется… Какая разница! Ну, допустим, «Эммануэль» называется… — высказал старший прапорщик предположение.

— Что, правда «Эммануэль»? — поразился сержант Прохоров.

— Я же сказал, классика! — ускользнул от прямого ответа Шматко. — Ну, кто желает?

Вся рота сделала шаг вперёд. Старшина вспомнил про патриотическое воспитание и пробурчал:

— Кто бы сомневался!.

На вечерний просмотр классики народ прибыл организованно.

Солдаты второй роты под руководством старшины расселись по местам. Сам вдохновитель приобщения к искусству энергично покрикивал:

— В проходах не толпимся! Чего стали?! Садимся! Мест хватает!

Наконец все, кроме него и сержанта Прохорова, разместились.

Шматко, на всякий случай, пересчитал личный состав. Прохоров продолжал скромно стоять рядом, прислонившись к стене.

— Двадцать шесть, двадцать семь… — пробормотал старшина. — Прохоров, чего встал? Садись!

— Я постою, товарищ старший прапорщик, — негромко ответил сержант.

Шматко возмутился:

— Что значит «постою»?! Ты что, весь фильм стоять будешь?

— Товарищ старший прапорщик… На «Эммануэль» не только он стоять будет! — брякнул рядовой Евсеев.

Рота дружно захохотала. Старшина рыкнул:

— Отставить! Отставить смех, я сказал! — Он дождался, пока бойцы успокоятся, и добавил: — А ты, Евсеев, ещё что-нибудь вякнешь… Сам у меня вместо Эммануэли будешь!

В зале снова раздался громовой хохот. Перекрикивая смех, Шматко скомандовал в окошко киномеханика:

— Давай! Начинай!

Свет в зале погас. Старшина присел с краю, рядом с младшим сержантом Фоминым, и шепнул:

— Прохоров, ты долго там маячить будешь?! Давай, бросай куда- нибудь свою задницу!

Фомин негромко промычал, держась за щёку:

— Товарищ старший прапорщик, а у него сейчас задница — самое больное место…

— В смысле?

— Да чирей у него там!

— А-а! — сообразил Шматко. — А у тебя что?

Фома страдальчески простонал:

— Зу-уб!

— Так ты его что, за попу укусил? — простецки хохотнул старшина, доказывая, что и сам не чужд шутки-юмора…

На экране пошли титры фильма «Два бойца». Фома недоумённо наклонился к уху старшины:

— Товарищ старший прапорщик, это что? Журнал перед фильмом?

Тот невозмутимо отмахнулся:

— Альбом!. Не мешай смотреть!

Через некоторое время народу стало ясно, что вместо зарубежной «Эммануэли» им подсунули вполне отечественный продукт. Личный состав начал недовольно перешёптываться. В зале послышался гул.

Евсеев встал и направился к выходу. Старшина вскочил:

— Так! В чём дело?! Что за шум в зале?! Евсеев, а ты куда?

— Товарищ старший прапорщик, вы же обещали классику мирового кино! — обиженно сказал Евсеев.

— А это что, не классика?.

— Так вы говорили «Эммануэль»… Эротика…

— И здесь будет эротика… Знаешь, как наши немцев драть будут! — под смех в зале объяснил Шматко. — Иди на место! Никто никуда не уходит! Прохоров! И ты садись! Тоже небось на выход намылился?!

— Да не могу я сидеть, товарищ старший прапорщик! — пробурчал тот.

— А, да! — вспомнил Шматко. — Ты ж у нас в попу раненный!.

Тем временем на экране своим чередом шли «Два бойца». На них никто не обращал особого внимания. Потому как настрой на эротику предполагал совсем другое отношение. Рядовой Гунько шепнул соседу:

— Прикинь, Сокол, как старшина нас развёл… Блин! По тридцатнику за эту лабуду!

— Тихо, Гуня, не мешай! — шикнул Кузьма.

Но тот не унялся:

— Да что ты хрень эту древнюю смотришь!

— Заткнись, говорю! — отмахнулся Кузьма.

В зале зазвучала «Тёмная ночь» в исполнении Бернеса. Гул в зале сам собой поутих. «Древняя хрень» вдруг зацепила за живое… Всё же классика есть классика…

На рабочих совещаниях полковник Бородин обычно скучал. А на совещаниях с замом по воспитанию ему откровенно хотелось спать.

Тем более что, как правило, майор оживлённо порол чушь. — …Плюс к этому на казармах надо написать «Слава Российской армии». Можно и на штабе что-нибудь написать. В общем, Павел Терентьич, в этом году для усиления патриотического воспитания нам надо ещё кубометр пенопласта, краска… краски побольше… бумага…

Бородину надоело невнятное бормотание, и он перебил майора:

— Кстати, насчёт патриотического воспитания… Вы помните, что у нас традиционный смотр художественной самодеятельности в части хоть один раз в год, но бывает?

Колобков полез в блокнот:

— Секундочку… Конечно, конечно! Вот у меня записано.

— Не помните, значит. Всё у вас по бумажке…

Колобков суетливо перелистал несколько страниц:

— Помню, помню, Павел Терентьич! Ну вот, точно! На другой странице!

— Надо чтобы в голове было! — буркнул командир части. — Как проводить будем?

— Я сейчас планчик набросаю, потом вам на подпись! Разрешите?

— Вот не можете вы без писулек своих…

Колобков обиженно пискнул:

— Это для порядка… Потом отчёт оформлю!

— Ладно, оформляйте, — устало махнул рукой Бородин. — Так вот.

Дадим неделю, чтобы успели подготовиться. Пусть соревнуются! И бойцам интересно будет… И мы посмотрим…

Возле закрытой двери каптёрки с заговорщицким видом застыли Прохоров и Евсеев. Их одухотворённые лица светились трагизмом.

— Ну что, открывай! — печально произнёс сержант.

Рядовой Евсеев заколебался:

— Может, кого из «духов» припашем?

— «Духа» он потом уроет! Это должен быть ты или я! — обозначил суровую альтернативу Прохоров.

— Не знаю! Я вообще против такого метода!

— Предложи другой!

И тут, символизируя смену концепции, у каптёрки появился Вакутагин. Евсеев поймал его за ремень:

— Вакутагин, двери открывать умеешь?

— Зачем спрашиваешь? — немного обиделся тот.

— Ну, я не знаю, в чуме дверей-то нет!

— Я живу квартира, двухэтажный дом! — отрезал гордый сын чукотского народа.

Прохорову надоели этнические заморочки.

— Слушай, открой дверь в каптёрку! — приказал он.

Вакутагин послушно взялся за ручку. Сержант похлопал его по спине:

— Только ты со всей силы дёргай, понял?

Исполнительный солдат рванул дверь на себя. В каптёрке раздался приглушённый вопль. В коридор вынесло младшего сержанта Фомина с ниткой, торчащей изо рта. Он пробежал пару шагов и затормозил, невнятно выкрикивая:

— Твою мать! Это ж больно! Объяснял же, резко надо! — Его взгляд упал на Вакутагина. — Тундра, ты, что ли, дёргал?! Ну, вешайся!

Прохоров с глубоким сожалением пробормотал:

— Тихо, тихо… Это я приказал!

До Вакутагина, наконец, дошла суть происходящего.

— Товарища сержанта зуб оторвать хочет?! — вежливо спросил он.

— Товарища сержанта башку тебе оторвать хочет! — невежливо взвыл Фома, хватаясь за зуб.

— Покажите зуба! — попросил Вакутагин.

— А ещё что тебе показать?

— Больше ничего… только зуба. Моя знает, как лечить! Моя оленям зубы лечит!

Прохоров недовольно буркнул:

— То есть, по-твоему, товарищ сержант — олень?!

— Да хоть тюлень!. — заныл Фома. — Вакутагин, мать твою… родной… давай, делай что-нибудь!

Оленевода затащили в бытовку. Тот не сопротивлялся, спокойно неся шаманизм в массы: — …То что зубам больно, это всё Манту! — уверенно объяснил он.

— Какое Манту?! — недоверчиво прервал теоретические занятия Евсеев. — Нам его в пятом классе делали!

— Манту — это злой дух! Его надо задабривать! — не согласился Вакутагин.

Сержант Прохоров поправил:

— Злой «дух» — это Кабанов! И мы его уже задобрили!

Все невольно рассмеялись. Фома сразу осёкся, хватаясь за зуб.

— Этот дух прячется во всякой еде и нападает на зуб, когда что-то ешь… Твёрдый… Сладкий… Горячий… Манту забирается в зуб через дырку и ест зуб изнутри… — утешил его Вакутагин.

Сержанты переглянулись:

— И что теперь?!

— Надо выгонять Манту!

Евсеев с сомнением посмотрел в честные раскосые глаза «духа»:

— А ты умеешь?!

Вакутагин скромничать не стал:

— Да. Нужно трава одну найти! Бубен у меня есть! Я оленям каждый неделя…

Фома простонал:

— Хрен с ними, с оленями… На людей-то это как действует?

— Шаманы говорят, что люди — это тоже олени… Только в новой жизни! — успокаивающе произнёс Вакутагин.

— Ой, ё! — чуть не в голос завопил Фома. — Тащи свой бубен, давай!

— Нет! Днём нельзя! Вечер нада ждать! Днём Манту спит!

Младший сержант Вооружённых сил, держась за зуб, прошептал:

— Ни хрена себе спит!. Смотри, Вакутагин, если не поможет, сам в бубен получишь!.

Новое испытание тяготами военной службы во второй роте началось с выступления капитана Зубова. Ротный построил личный состав и оповестил о грядущем мероприятии. — …Сами понимаете, смотр художественной самодеятельности бывает раз в году… Поэтому попрошу отнестись к мероприятию с полной ответственностью. Хоть это и самодеятельность, но — художественная. Более того — конкурс! А вторая рота всегда была какой?.

Сержант Прохоров выкрикнул из строя:

— Лучшей!

— Так точно, лучшей… — согласился Зубов, обводя взглядом строй. — Ну что?. Алло, мы ищем таланты!.

Талантов в роте оказалось немерено. Комиссия в составе ротного, старшины и двух сержантов уселась за стол посреди коридора. В хорошем темпе она забраковала матросский танец «Яблочко», монолог Гамлета, сатирические куплеты и вой рядового Ходокова под гитару.

На втором этапе в бой пошли старики. Писарь Звягин пафосно продекламировал:

Старший прапорщик Шматко, твёрдо помня про патриотическое воспитание, стихи отмёл.

По идейным мотивам.

— Так, я не понял?! Если там «рай», то здесь получается «ад», что ли?! Ты думаешь, что ты читаешь?! Плохо! Следующий!

Звягин напрягся:

Шматко радостно зааплодировал. По идейным мотивам.

Зубов и сержанты вопросительно посмотрели на него.

Прапорщик осёкся:

— Да… «гнида» — как-то грубовато…

Следующие стихи в паре исполнили Кабанов с Евсеевым.

Первый начал:

Второй продолжил, отечески хлопая партнёра по плечу:

Капитан Зубов язвительно хмыкнул:

— Симпатично… Особенно рифма вот эта: духом — «духом»!.

Результаты сурового военного кастинга комиссия обсудила при закрытых дверях в канцелярии. — …Нет, весёлые чечёточники тоже не пойдут! — сказал Зубов. — Фомин, что там у нас осталось?

Младший сержант посмотрел в список:

— Ну, куплетисты… и стихи…

Шматко авторитетно заявил:

— Стихи будут у всех. Надо чем-то удивлять!

— Правильно мыслишь, старшина, — одобрил ротный. И тут его осенило: — Слушайте, вот у нас Соколов и Медведев играют на инструментах… Кто там на барабане сегодня стучал?.

Фомин буркнул:

— Ну, я…

— Вот и отлично! Ещё одного гитариста взять — и группа получится. Пусть исполнят что-нибудь… Что там сейчас гремит?.

Внезапно на столе зазвонил телефон. Зубов снял трубку:

— Да!. Да, котик… Опять?! — он посмотрел на часы. — Через семь минут буду!

Старшина спросил:

— Что-то случилось?

— Дочка болеет. Плачет всё время — не можем понять почему… — Капитан надел фуражку. — Короче! Фомин, назначаю тебя ответственным!

Рок-группу не кантовать! Пусть репетируют. С утра до ночи!

Изгнание злого духа Манту из зуба младшего сержанта Фомина началось ровно в полночь. Добрый «дух» Вакутагин поместил объект на середину учебного класса. Фома лёг на сдвинутые вместе столы и замер. Вакутагин запел горлом и ударил в бубен над головой. Евсеев с Прохоровым присели на корточки в углу, вытаращив изумлённые глаза.

— Ума-Чада! Ола-Хома!. Инна-Гилла!. — завыл Вакутагин.

— Во тундра даёт! — пугливо поёжился Евсеев.

Прохоров прошептал в ответ:

— Чё-то я за Фому волноваться начал!

Младший сержант тоже занервничал:

— Мужики… что-то, я как-то…

— Ты не вставай! — цыкнул Евсеев. — Доктор сказал лежать!

Вакутагин вошёл в транс. Заунывный шаманский вой заглушил даже звон бубна.

Евсеев начал подниматься:

— Во разошёлся! Может, тормознём?

— А меня цепануло… — остановил его Прохоров. — Даже интересно, чем эта лабуда кончится!

Внезапно Вакутагин остановился. Он взмахнул руками над пациентом. Потом тряхнул ими в направлении окна… — Ёперный театр! — пробормотал Прохоров.

Вакутагин обессиленно упал на стул. Евсеев встал и потрясённо произнёс:

— Ну, Вакутагин… блин!

И тут ожил Фома. Он спрыгнул на пол:

— Пацаны! Кажись, легче стало!.

Мишка добежал до медицинского пункта глубокой ночью. Ирина не спала, разбирая полученные медикаменты. Она открыла дверь на стук и удивилась неожиданному визиту:

— Ты почему не спишь?!

— А нам разрешили. Мы к смотру готовимся… а я свалил незаметно… — жарко шепнул он. — Ты что, не рада, что ли?

Ирина втянула его за руку внутрь, захлопнув дверь. Она прильнула к нему всем телом. Их поцелуй мог затянуться до рассвета. Но девушка вдруг оторвалась от Мишки, спохватившись:

— Ой, ты же голодный, наверное?.

После очень позднего ужина Мишка поставил на стол пустую чашку.

— Ир… я тут подумал…

— О чём?.

— Ну… о том… что ты говорила тогда…

— И?.

— В общем… я хотел сказать, что мне тоже никогда и ни с кем не было так хорошо… Я тоже клянусь… я буду любить тебя до конца жизни!.

Ирина улыбнулась, потрепав его по голове. Мишка вскинулся:

— Я что-то смешное сказал?

— Нет, нет… Просто мужчины очень часто говорят слова, о которых потом жалеют… А взять их обратно уже невозможно…

Мишенька, пойми, я просто не хочу, чтобы ты попадал в дурацкую ситуацию…

— Понятно… — протянул он, как бы невзначай взяв в руки скальпель. — Ир, слушай, а он очень острый?

— Конечно…

— Это хорошо… — Мишка медленно провёл лезвием себе по ладони.

Тонкий красный ручеёк побежал по запястью. На столе моментально появилась разрастающаяся лужица багрового цвета. Ирина вскочила, выхватывая у него скальпель:

— Господи, Миша!. Ты что, с ума сошёл?!

Он согнул пальцы. Между ними продолжала сочиться кровь.

— Ирка, я ещё раз повторяю… Клянусь, что буду всегда беречь тебя… и никогда… никому не отдам!.

— Тебе и не придётся… Дурачок! Горе ты моё! Давай пластырем заклею… — Она рванулась к аптечке, но Мишка обнял её за талию и они снова слились в поцелуе.

Влюблённые расстались под утро. Мишка сбежал с крыльца и обернулся. В окне показался силуэт провожающей его Ирины. Он помахал ей рукой и удалился, счастливо напевая себе под нос…

Майор Колобков вышел из укрытия с каменным выражением лица. Он дождался, пока рядовой Медведев исчезнет из его поля зрения. Потом посмотрел на окно медпункта. Силуэт медсестры пропал. Рука Колобкова судорожно сжалась в кулак…

Симпозиум, посвящённый проблемам шаманизма среди военнослужащих, протекал живенько. Сержант Прохоров плевался:

— Да ерунда это всё! Самовнушение!. Зуб на время утих, сегодня опять начнётся!.

— За завтраком реально кусал, жевал… Всё зашибись!. — утверждал его оппонент, младший сержант Фомин.

Хитрый Евсеев мутил, не принимая ничьей стороны:

— Ну, так… Манту прогнали!. Тундра уверен, что с концами…

Прикинь?!

— Короче, Фома… Если вся эта хрень на тебя реально подействовала… Значит, ты знатный олень!. — подвёл итог прениям Прохоров.

Евсеев засмеялся. Фома шутливо отвесил лёгкий пендель неверующему шутнику. Прохоров схватился за изнурённое фурункулом посадочное место и вскрикнул:

— Аккуратней ты… лось!

— Извини, забыл… Чё, не прошёл ещё? — посочувствовал Фома.

Евсеев авторитетно заявил:

— Чирьи обычно недели полторы не сходят!

— Всю ночь на животе спал! — пожаловался Прохоров.

— Фома пристально посмотрел на его больное место.

— Слушай! А может, это тоже… Манту?!

— Да ну на фиг!.

Евсеев приобнял сержанта за плечи:

— А чё? Давай, проверим?!

Рок-группа второй роты зациклилась на репертуаре. Талантам не хватало идей. Рядовой Соколов себя к эстетам не причислял. Он предпочитал проверенные варианты:

— А может, «У солдата выходной — пуговицы в ряд»?

— Зашибись, ты вспомнил! Может, ещё «Кузнечика» споём?. Его даже я на гитаре умею! — начисто отрезал лёгкие пути к успеху младший сержант Фомин.

Евсеев намекнул:

— Кстати, второй гитарист нам бы не помешал… Кто у нас ещё в роте лабает?

— Ходоков… — заикнулся Кузьма.

Но попытка реанимации политического трупа не прошла. Фома зарычал:

— Забудь! Я с этим стукачом даже гадить на одном гектаре не сяду!.

Мишка Медведев поспешно увёл разговор в сторону от больной темы:

— Ну, я видел, как Гунько струны щипал…

— Во! Сюда его, Сокол! — воодушевился младший сержант.

— А давайте что-нибудь из «Любэ»? У них классных тем до фига! — предложил Евсеев.

— Боюсь, «Любэ» каждый второй будет делать… — засомневался Фома. — Нужна фишка! Может, шлягер какой переделать?. Киркорова, например… «Я за тебя умру»?

— Умру — плохо…

— Ну так заменим! «Я за тебя…в бою!» А?

— А дальше?

Фома разозлился:

— А дальше — думать надо! Давайте, шевелите соображалками! Я что, один рожать должен?!

В результате длительных прений худсовет запал на Агутина.

Вместе с «Отпетыми мошенниками». Хит «Паровоз умчится…» был рассмотрен со всех сторон. И принят меньшинством голосов. То есть младший сержант Фомин, окончательно заколебавшись в творческом поиске, сам конкретно принял решение.

Рядовой Медведев, имевший право совещательного голоса, робко высказался:

— Только тут, сто пудов, вторая гитара нужна…

И в этот момент как раз вернулся Соколов с Гунько.

— Товарищ младший сержант, вызывали?

— Так, Гунько, с гитарой дружишь?

— Ну так… знаю три аккорда…

— Где три — там и десять! Давай, Гунько, садись… Будем из тебя Иглесиаса делать! — деловито распорядился Фома.

В полночь репетиция закончилась. Потому что настала пора подумать о здоровье. А именно — о здоровье сержанта Прохорова.

Пришла его очередь лечь под бубен шамана Вакутагина.

В принципе, обряд исцеления разнообразием не баловал. Сержант лёг на стол. Только на живот — больным местом кверху. Он приспустил штаны, честно готовясь выздороветь. Фома с Евсеевым присели в углу.

Вакутагин привычно вошёл в транс, потряхивая бубном, и двинулся вокруг стола…

— Со стороны это страшнее смотрится! — шепнул младший сержант.

Евсеев задумался:

— Слушай, если на Прохоре эта фигня тоже сработает… То я…

Внезапно сзади раздался голос Зубова:

— Это что здесь происходит?! — капитан приоткрыл дверь, с живым интересом поглядывая в щель на пассы «духа».

Фома приложил палец к губам:

— Мы это… альтернативный номер репетируем!. Самодеятельность…

— Самодеятельность?! — с каким-то недоверием, но негромко переспросил ротный.

— Ага! Танец… Роль народов Крайнего Севера в освободительном движении!

Вакутагин запрыгал, продолжая горланить.

Капитан поинтересовался:

— На каком это языке он поёт?!

— На ненецком! — с видом конченого полиглота изрёк рядовой Евсеев. — Он поёт про нашу многонациональную армию… В которой чукча и русский… плечом к плечу… разгромили всех врагов…

— А почему Прохоров на столе? — перебил его Зубов.

Фома даже не задумался:

— Он символизирует поверженного врага!

— Со спущенными штанами?! — возмутился ротный.

И в этот момент Вакутагин завопил в голос, пикируя на задницу сержанта, как полярная сова. Прохоров тоже завопил. Не то от боли, не то от страха… Зубов ворвался в учебный класс и рявкнул:

— Вы что, охренели?! Значит, так!. Фомин и Прохоров… Ко мне в канцелярию!. Быстро!!

Песня не шла… То есть Агутин — ещё туда-сюда. А вот «Отпетые…» — не пёрли, хоть ты тресни! После хорового исполнения припева Евсеев взвыл:

— Блин, Гунько!. Ты что, ритма не чувствуешь?!

— И потом, какого хрена у тебя рожа такая недовольная?! Песня весёлая!. — поддержал его Фома.

Гунько жалобно помахал в воздухе рукой:

— Товарищ младший сержант, у меня пальцы распухли с непривычки… Я же не робот!

— Нет, Гунько… ты — робот! Причём из жидкого металла! Тебя прислали из будущего спасти вторую роту! Всосал?! — внушал Фома слабовольному «духу».

— Так точно! — обречённо «всосал» тот.

— Молоток! Давай всё сначала! На счёт три, поехали! Раз, раз, раз-два-три!.

Песня, конечно, не шла… Но это были её проблемы.

Мотострелков второй роты они не касались…

К отбою рок-группу начало слегка подташнивать от избранного хита. От Агутина — ещё туда-сюда. А от «Отпетых…» — по полной программе. По окончании репетиции рядовой Гунько набрал в кружку воды. Он опустил туда пальцы левой руки, покряхтывая от боли.

Вакутагин, вошедший в роль штатного шамана роты, полюбопытствовал:

— Ну, как?

— Блин… пальцы как сосиски! — пожаловался ему Гунько.

Вакутагин потрогал кружку и выдал древний чукотский рецепт:

— Вода поменяй!. Должна быть холодный…

Мишка Медведев, даже укладываясь спать, продолжал мурлыкать:

— Забрали куда-то… из райвоенкомата… Тьфу ты, приклеилась!

Какая-то лажа у нас получается, тебе не кажется, Сокол?

Тот промолчал, раскладывая форму на табурете.

— Не цепляет композиция… Сокол, чего молчишь? — пристал к нему Мишка.

— Я думаю…

По коридору разнёсся крик дневального:

— Рядовой Вакутагин, к командиру роты!.

Капитан Зубов ёрзать не привык. Но дело было деликатное.

Поэтому ротный всё же начал с предисловия:

— Рассказывай, Вакутагин!.

— Что?.

— Про шаманство своё!. А то тут слухи ползут, что ты всех бубном лечишь!.

— Нет… Я просто… — нерешительно промямлил солдат.

— Да ты не бойся… Я тебя не наказывать позвал!. — успокоил его капитан.

— Я просто духов гоняю…

Ротный невольно усмехнулся:

— Молодой ты ещё «духов» гонять!.

Но Вакутагин совпадения чукотской терминологии с военным сленгом не уловил. Он горячо забубнил:

— Меня шаман научил… Я три недели тундра был… стадо гнал!.

Шаман сказал, у меня получаеца!. Отдал свой секрет!.

— А детей не лечил?

— Лечил… Оленьих детей!. Один раз женщина роды принимал!.

Тундра замело — доктор нет!.

— Да у тебя опыт! — уважительно констатировал Зубов. — Слушай!

Может, дочку мою посмотришь? А то она не спит по ночам…

Просыпается. Чего хочет?! Чего кричит?!

— А сколько она лет?

— Пять месяцев!.

— Слюна идёт?!

Капитан озадаченно почесал затылок:

— А я и не помню!. Да, вроде! Температура пару раз была, сопли…

А никто не знает что…

— Есть у меня одна трава! — уверенно произнёс Вакутагин. — Заварите, пусть попьёт! Я щас принесу!.

— А может, в бубен постучишь? — робко спросил ротный.

— Хватит и трава! — успокоил его шаман…

Над рядовым Медведевым нависла тень. Она материализовалась из ночной темноты, тихо толкая солдата в плечо. Тот проснулся, испуганно вскакивая:

— А! Что?!

— Тихо! — шепнула тень голосом Кузьмы Соколова.

Мишка облегчённо выдохнул:

— Фуф-ф, Сокол, ты?.

— Миха, есть идея… — шепнул друг детства. — Я тут подумал… В общем, есть другой вариант песни!

— Какой ещё другой?

— Только сразу не гнобите… — попросил Кузя, протягивая Мишке форму. — Одевайся, я Гунько разбужу!.

Мишка обречённо застонал:

— А утром никак?.

— Никак! — убедительно заверил его Кузьма…

Полковник Бородин принимал доклад заместителя. Тот привычно молол отсебятину:

— Всё, как мы и планировали. Праздничный обед. Смотр художественной самодеятельности… А днём можно кросс провести!

— После праздничного обеда? — командир части изумлённо уставился на майора.

Тот поспешно поправился:

— Прошу прощения!

— Мы же договорились, — устало объяснил Бородин, — пусть солдаты отдохнут… Так что давай без самодеятельности!

— Не понял, товарищ полковник… Что, смотр отменять?!

— Смотр оставлять… Без твоей самодеятельности! — рыкнул Бородин.

Внезапно он громко вскрикнул и двумя руками схватился за спину. Колобков испуганно подпрыгнул:

— Что случилось, Павел Терентьич?!

— Да поясница… Как стрельнула! Разогнуться не могу.

Майор бросился к согнувшемуся в три погибели командиру, помогая дойти до стула. Бородин со стоном сел.

— Давайте, может, «скорую» вызовем? — заботливо спросил Колобков.

— Из-за радикулита? Не смеши! Запомни, Виктор Романович, радикулит — болезнь настоящих генералов! — превозмогая боль, изрёк Бородин.

О таком принципе деления генералитета Колобков слышал впервые. Поэтому переспросил:

— А не настоящих?

— Геморрой! — припечатал полковник Бородин.

На решающее сражение за звание самой талантливой роты личный состав пришёл вовремя. Капитан Зубов в приподнятом настроении весело командовал:

— Быстрее, быстрее давайте! Опоздание приравнивается к поражению!

Заметив Вакутагина, он позвал:

— Вакутагин!

Тот подбежал к ротному:

— Я!

— Слушай, дочка сегодня только один раз за ночь проснулась!

Спасибо за травку!

— Служу России! — улыбнулся заслуженный шаман подразделения.

Зубов поинтересовался:

— Скажи, а что у неё было?

Вакутагин небрежно пояснил:

— Если трава помогла, значит, зубки у неё!.

— Зубки?.

— Да! Трава успокаивает зубки!.

Ротный понимающе кивнул:

— М-м-м… — и снова принялся командовать: — Быстрее, быстрее шагаем!.

Актовый зал клуба был переполнен. За столиком жюри сидели майор Колобков и командиры рот. Один стул пустовал. К Колобкову протиснулся рядовой Звягин. Он кивнул на пустое место, доложив шёпотом:

— Товарищ майор, командир звонил… У него что-то совсем с поясницей худо. Сказал, начинать без него.

Колобков оглядел зал, одновременно поправляя форму. Потом дал отмашку. Из-за кулис зазвучали фанфары. Майор выпятил грудь и поднялся на сцену.

— Уважаемые офицеры, прапорщики, сержантский состав и рядовые!

Разрешите ежегодный конкурс художественной самодеятельности считать открытым! — Он зааплодировал, зал подхватил.

Майор спустился, заняв своё место в жюри. Он взял со стола список и громко объявил:

— Начинает пятая рота! Авторота — приготовиться!.

Творческие коллективы волновались на крыльце. Постепенно толпа выступающих таяла. Рок-группа второй роты курила в стороне.

— Сейчас первая рота, потом третья… потом мы, — сказал Евсеев.

Фома усмехнулся:

— Ну чё, народ… Дрожат коленки?

— Есть маленько, — признался Кузьма Соколов.

— Выше бошки! Всё будет хип-хоп!. «Битлз» тоже первый раз дрейфили! — бодро гаркнул Евсеев.

Младший сержант буркнул:

— Может, зря мы песню поменяли?

— Поздно уже… Ты, главное, по барабану не промажь! — успокоил его Прохоров.

Из недр гудящего клуба донеслось объявление:

— Третья рота!. Леонид Агутин и «Отпетые мошенники»!

«Граница»!

— Опа, слышите?! Наша песня! — горестно присвистнул Гунько.

Фома удовлетворённо кивнул:

— Ну и правильно, что отказались! Это кто, третья рота дубасит?

Неплохо у них получается…

Из актового зала донеслись восторженные крики зрителей.

Самолёт умчится прямо на границу!.

Будут провожать папы, мамы, официальные лица… — под чёткий ритмичный стук выдал солист…

Аплодисменты выплеснулись на улицу, проникнув через приоткрытую дверь. Евсеев с завистью пробормотал:

— Слыхали, как рвёт? Нужно было её делать!.

— Да-а… такое нам точно не перебить… — вздохнул Гунько.

Фома разозлился:

— Хорош ныть! Наша очередь. Ну, мужики, с богом!.

Они вышли на сцену. Зал после выступления третьей роты продолжал гудеть. За столиком жюри перешёптывались офицеры.

Удовлетворённый Колобков мелко кивал:

— Могут же, когда захотят! Не хуже, чем оригинал! И потом, в ногу со временем!. Что скажешь, Зубов?

Зубов дипломатично кашлянул в кулак:

— Солдатам нравится…

Колобков без энтузиазма объявил:

— Вторая рота!

Зал немного притих. Рядовой Соколов подошёл к микрофону и негромко сказал:

— Песня… Пока без названия…

Мишка встал рядом с ним:

— Автор слов — Кузьма Соколов…

Евсеев от второго микрофона добавил:

— Авторы музыки — Михаил Медведев и Кузьма Соколов… Вторая рота.

— Ха, тоже мне Леннон и Маккартни! — хихикнул Колобок, интенсивно вращая головой в поисках поддержки.

Но никто не засмеялся. Майор осёкся и замер. Внезапно пронзительный звон гитары накрыл зал, заставив всех замолчать.

Звенящий чистый голос вдруг прорезал полумрак:

Аудитория разом вздохнула и колыхнулась, подчиняясь ритму.

Простые слова, словно сказанные соседом в строю, упали в зал:

Неожиданно гитара в руках рядового Евсеева будто ожила.

Ритмичный проигрыш рванул по замершему залу. И тут же Фома врезал в диком темпе по барабанам, сотрясая стены. Народ глухо взревел, начиная заводиться.

Непросто быть собой, когда шагает строй, Только сердце птицей бьётся, и ликует, и смеётся, И ему не удаётся под конвоем петь в груди, Знать бы, что там впереди?!

Музыка подхватила слушателей с мест. Они вскочили, восторженно взревев. Топот ног громыхнул в такт ударным. Фома добавил темпа. Даже Гунько завёлся, выдавая соло на бас-гитаре.

Мишка с Кузьмой сошлись у микрофона:

Прозвучали последние аккорды. Песня стихла. На несколько секунд установилась гробовая тишина. Потом зал взорвался! Вопили все, не желая расставаться с песней и выражая восторг. В рёве оваций вторая рота сошла со сцены. Колобков растерянно оглянулся по сторонам, вынужденно изображая аплодисменты.

— Вторая рота!! Орлы!! — заорал у него над ухом старший прапорщик Шматко.

Колобок дёрнулся, недовольно сморщившись. Он долго дожидался, пока стихнет шум. В конце концов майор призвал на совещание членов жюри.

Обсуждение результатов прошло в лучших традициях отечественного шоу-бизнеса. С отчётливым военным колоритом.

Заместитель командира, не вслушиваясь в аргументы коллег, однозначно подвёл итог конкурса:

— Ну, я думаю, бесспорно — третья рота, да?! Выдержано по теме… и исполнение…

Остальные члены жюри попытались что-то сумбурно возразить.

Капитан Зубов показал на беснующийся зал:

— Товарищ майор, но вы же видите…

— Ну, эмоции — это одно… Мы же не должны идти на поводу… — мутно высказался Колобок.

Он жестом оборвал дальнейшие возражения, собрал бумаги и поднялся на сцену. Подойдя к микрофону, Колобков провозгласил:

— Решением жюри… Гран-при нашего конкурса получает… Третья рота!

Из-за кулис под недовольный гул толпы вышел представитель третьей роты. Он взял кубок из рук майора. Потом смущённо покосился на свою группу, стоящую в сторонке.

Оттуда ему кивнули, явно что-то подсказывая. Солдат негромко откашлялся:

— Мы тут, в общем, это… подумали… Спасибо, конечно, всем… Но будет, наверное, справедливо, если этот приз получит вторая рота… — Он вдруг улыбнулся стоящим у края сцены Медведеву и Соколову. — Нам очень понравилось. Пацаны, это вам!.

Кубок перекочевал в руки младшего сержанта Фомина. Зал снова взорвался в едином порыве ликования.

Колобок незаметно слез со сцены, проталкиваясь к выходу…

Полковник Бородин сидел в своём кабинете, листая бумаги.

Сидеть было трудно, а стоять — так просто нестерпимо. Но Бородин был настоящим полковником.

Поэтому терпеливо перелистывал документацию, стараясь не обращать внимания на прострелы в пояснице. Раздался стук в дверь. В кабинет вошёл рядовой Вакутагин.

— Товарища полковник, разрешите зайти?!

Командир части узнал своего «брата по оружию». Он с трудом поднялся, облокотившись на стол.

— Вакутагин?

— Так точна, товарища полковник!

Бородин страдальчески поморщился.

— У меня к тебе один вопрос, Вакутагин! — он немного замялся, но потом всё-таки произнёс, хватаясь за спину: — Ты почему без бубна пришёл?.