Трудный день

МОСТ

В темноте слышно было, как трещал лед, как с шумом сталкивались льдины и журчала вода. Шла весна. Пахло прелыми листьями и теплой, нагретой землей. Мы ехали в районный центр.

— Мост не снесло? — спросил я, вслушиваясь в тяжелую работу воды и льдин, со скрежетом наезжавших друг на друга, с треском ломавшихся в куски. — Сколько мостов сносит в такую пору…

— Этот не снесет, — ответил шофер. — Это советский мост.

— Какой?

— Советский. Вы не бывали в наших местах?

— Нет, — ответил я.

И тогда старый шофер поведал мне историю, которая изложена в этом рассказе.

Никита Попов сидел на телеге на заплатанных мешках с рожью. Ехал на мельницу. Рыжая бежала спокойно и плавно, не убыстряя шага при спуске с горы, не натуживаясь при подъеме. Никита привязал вожжи к передку и, вполне положившись на лошадь, курил самокрутку, изредка сплевывая то вправо, то влево.

На много верст вокруг золотилось под солнцем сухое жесткое жнивье. Желтое пространство по обе стороны от Никиты пересекалось зелеными — с кустами и пышными деревцами — оврагами, спускавшимися к речке.

Две самокрутки выкурил Никита, догорала уже третья, остаток ее висел, приклеившись к нижней губе, а Никита все ехал и ехал, и вокруг было все жнивье да жнивье, овраги да кусты.

Никита был не в духе и нехотя думал о своих делах. «Полушубок с овчин справить, валенки тож к зиме подшить… Макаровым вожжей больше не давать: брали, в дегте вымазали да так и отдали — все руки замарал».

Никита выдрал из-под мешков пук соломы и, сплюнув окурок, принялся вытирать руки.

Дорога шла круто под горку, к узенькой, едва поблескивавшей из-за кустов речке. Рыжая зафыркала, но продолжала бежать все так же спокойно.

Вскоре показался и мостик, еще новенький, белевший перилами на фоне зелени и голубой воды. Был этот мостик настолько шаток, что дрожал, прогибался даже тогда, когда по нему проезжала не очень тяжело груженная телега. Уж что-что, а это Никита знал: не раз ездил по мостику. Строили его две волости, границей которых служила речка, каждая сторона считала мост не своим делом, и, наверное, поэтому получился он таким хлипким.

Никиту снова потянуло закурить, но солнце так разморило его, что не хотелось двигаться и лезть в карман за кисетом.

И пока в его голове решалось: курить и, значит, подниматься с мешков, чтобы достать кисет, или не курить до мельницы и продолжать сидеть, — он потрогал свою бородку, жесткую, как щетка для чистки лошади. «Закурю», — решил он и уже привстал и наклонился, чтобы удобнее было достать кисет, но услышал позади себя шум мотора и повернул голову.

В облаке легкой пыли далеко от Никиты показался автомобиль.

«Разъездились!» — недовольно подумал Никита и, дернув левую вожжу, свернул на жнивье. Очень ему хотелось посмотреть, как автомобиль будет проезжать по этому мостику. И Никита остановил лошадь. Он поднялся, сел лицом к автомобилю, катившему по дороге, и, не отрывая от него взора, стал медленно сворачивать самокрутку.

Автомобиль приближался, и теперь можно было рассмотреть, что мучнистая пыль была не впереди, а сзади него, она выбивалась из-под колес и тянулась за машиной. Вскоре Никита рассмотрел и пассажиров. За рулем сидел молодой шофер с простым, открытым лицом, в военном костюме из грубой шерстяной материи. Сзади него кто-то в штатском, рыжеватый, видно, не очень высокого роста. Его лицо показалось Никите знакомым.

«В волость начальство, — решил Никита. — А я тут еще остановился, незнамо зачем… Может, того, проехать?»

Но было уже поздно: замедлив ход, автомобиль приближался к Никите.

Шофер привстал, чтобы рассмотреть мост. Посмотрел-посмотрел и остановил машину возле телеги. Человек в штатском, сощурившись, тоже смотрел на мост.

— Что? — спросил он. — Не проедем?

Шофер пожал плечами и вышел из автомобиля.

Видно, ездоки были издалека. Шофер потоптался на месте, разминая ноги, а затем направился к мосту.

— Посмотрю, — сказал он штатскому.

Тот кивнул головой и тоже поднялся. Вышел из машины.

— Товарищ, — обратился он к Никите, — а как, по-вашему, проедем или не проедем?

Никита не спеша вынул самокрутку изо рта, сбил с нее ногтем пепел и не сразу ответил:

— А черт ее знает… Проедем-не проедем: мост-то, извиняюсь за выражение, советский!

Считая разговор оконченным, он опять сунул самокрутку в рот и задымил, стараясь всем своим видом показать, что все это не очень интересует его. Но ответ Никиты неожиданно рассмешил человека в штатском, и он заразительно рассмеялся, повторяя:

— «А черт ее знает. Мост-то, извиняюсь за выражение, советский!» Слышите, товарищ Егоров, — обратился он к шоферу. — «Мост-то советский!..»

— Слышал, — озабоченно ответил тот, подходя к штатскому. — Машина проехать может, но настил-то мы им наверняка разворошим, Владимир Ильич.

Владимир Ильич!

Никита медленно, чтобы не заметили, поднял глаза и, стараясь увидеть что-то новое, всмотрелся в лицо штатского.

«Рыжеватый, глаза щурит… Ульянов-Ленин! — догадался Никита, вспомнив овальный портрет, где была именно такая подпись: «Ульянов-Ленин». — Батюшки! Ленин! — И сейчас же от испуга слово за словом стал проверять себя: — Ну да, советский… Советская власть строила… Правильно. А вот что в стороне стою и вроде как надсмехаюсь — нехорошо!»

Никите казалось, что Ленин, который, прищурясь, смотрел на него, разбирает его по косточкам. Вот сейчас доберется до того, почему он здесь стоит, — и пропал!

Но Владимир Ильич все еще улыбался.

— Интересно, интересно, — проговорил он. — Что же это за власть такая? Как это она осмелилась так плохо строить?

Вопрос был обращен к Никите, и он хотел уже пожать плечами в ответ, но Ленин повернулся и неизвестно кому сказал:

— Что за власть? Уж не мы ли с вами?

Шофер, все еще приглядывавшийся к мосту, взглянул на Ленина и, точно слова не касались его, стал смотреть на мост, что-то соображая.

«Значит, ко мне», — подумал Никита и хотел сделать вид, что к нему это и подавно не относится, но что-то помешало ему, и он сказал:

— Да уж не знаю. Только мост, как холодец, трясется.

— Ну да, советский, — подсказал Ленин и, опять рассмеявшись, подсел на телегу к Никите. — Значит, говорите, в советское еще не все верят?

Никита кашлянул и в замешательстве проговорил:

— То есть… как сказать… сомневаются, конечно…

— Сомневаются? — переспросил Ленин.

— Сомневаются, — подтвердил Никита.

— Ну, в первый год советской власти сомневаться еще можно. А вот пройдет лет этак пять, десять… «Это советский», — с гордостью будут говорить, то есть лучший, отличный. Да, да. Вы не согласны?

— Я-то? Нет, почему? — ответил Никита, думая: «Поедет или не поедет?»

— Так как, Владимир Ильич? — спросил шофер. — Машину разворачивать?

Никита ждал.

— Придется, товарищ Егоров, объезжать, — сказал Ленин после паузы. — Да, да, объезжать… Настил портить никому не позволено. Ни-ко-му!

— А брод-то далеко? — спросил шофер Никиту.

— Далеко, — ответил Никита.

— Все равно объезжать, — повторил Ленин.

Ленин и шофер сели в автомобиль, поблагодарили Никиту и уехали. Никита Попов долго смотрел вслед удалявшемуся автомобилю.

«Да-а, — думал он. — «Настил портить никому не позволено. Ни-ко-му!» Так не каждый может…»

И теперь уже с восхищением проводил взглядом скрывшийся за пыльной завесой автомобиль.

— Вот какую историю рассказывают в здешних местах, — заключил старый шофер. — Давно уже нет прежнего моста, построен новый. И с тех пор мост на этой реке зовут Советским.

Мы проехали по мосту, он не вздрогнул, не шелохнулся, твердо, незыблемо стоя под напором тяжелых льдин и шумной, бурливой весенней воды.