Туннель

XIX

Раз уж Мария стала женой Альенде, наверное, было время, когда она испытывала чувства к этому человеку. Признаюсь, «проблема Альенде», как я называл ее, больше всего не давала мне покоя. Загадок здесь было много, но особенно мне хотелось разрешить две: любила ли она его когда-нибудь? И любит ли до сих пор? На эти вопросы нельзя было ответить по отдельности, и они влекли за собой другие: если она не любит Альенде, то кто ее избранник? Я? Хантер? Или один из таинственных собеседников? А может, у нее одновременно несколько любовников, как иногда бывает у мужчин? Или она не любит никого, с успехом внушая каждому из нас, неопытным и наивным простакам, что именно он — единственный, а все остальные — всего-навсего тени и отношения с ними несерьезные и поверхностные?

Однажды я решил прояснить для себя «проблему Альенде». Я начал с того, что спросил Марию, почему она вышла за него замуж.

— Я любила его, — ответила она.

— Значит, сейчас ты его не любишь?

— Я не сказала, что разлюбила, — возразила она.

— Ты сказала: «Я любила его», а не «люблю».

— Ты вечно цепляешься к словам и страшно все передергиваешь, — рассердилась Мария. — Когда я сказала, что вышла замуж, потому что любила, это не значило, что я его больше не люблю.

— То есть ты любишь Альенде, — быстро сказал я, словно желая уличить ее в ложных показаниях, данных на предыдущих допросах.

Она умолкла и помрачнела.

— Почему ты не отвечаешь? — спросил я.

— Я считаю, что отвечать бессмысленно, ведь подобные разговоры происходили уже много раз.

— Но сегодняшний разговор совсем особый. Я спросил тебя, продолжаешь ли ты любить Альенде, и ты сказала «да». Между прочим, припоминаю, что как-то в порту ты утверждала, будто я — первый человек, которого ты любишь.

Мария опять замолчала. Меня всегда раздражала в ней эта непоследовательность и то, что стоило огромных трудов добиться от нее хоть одного конкретного слова.

— Так что ты на это скажешь? — настаивал я.

— Любить можно по-разному, — устало ответила она. — Ты ведь понимаешь, что сейчас я не могу любить Альенде той же любовью, как вначале, когда мы поженились.

— Какой любовью?

— Какой? Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду.

— Понятия не имею.

— Я тебе не раз об этом говорила.

— Говорила, но никогда не объясняла.

— «Объясняла»! — горько воскликнула она. — Ты сам без конца твердишь, что есть вещи, которые не нужно объяснять, а теперь хочешь, чтобы я разобралась в столь запутанном явлении. Я тысячу раз говорила, мы с Альенде очень дружны, я люблю его, как брата, забочусь о нем, питаю к нему большую нежность, восхищаюсь ясностью его ума, уверена — он гораздо выше меня во всех отношениях. Рядом с ним я чувствую себя ничтожной и виноватой. Как же ты можешь думать, будто я не люблю его?

— Не я сказал, что ты его не любишь. Это ты заявила, что любишь его уже не так, как прежде. Значит, раньше ты любила его так, как сейчас, по твоим словам, любишь меня. А между тем несколько дней назад, в порту, ты утверждала: я — первый человек, которого ты любишь по-настоящему.

Мария затравленно взглянула на меня.

— Ладно, оставим это противоречие, — продолжал я. — Вернемся к Альенде. Ты говоришь, что любишь его, как брата. В таком случае, мне нужно, чтобы ты ответила на один-единственный вопрос: ты спишь с ним?

Мария посмотрела на меня с еще большей грустью. Она помолчала и потом спросила поникшим голосом:

— Необходимо ответить и на этот вопрос?

— Совершенно необходимо, — твердо сказал я.

— Ужасно, что ты позволяешь себе так меня допрашивать!

— Но ведь это совсем просто: скажи только да или нет.

— Не столь просто, как тебе кажется. Можно совершать что-то, не предаваясь этому.

— Прекрасно, — холодно заключил я. — Значит, да.

— Хорошо: да.

— Значит, ты его хочешь.

Я сказал это, нарочно не спуская с нее глаз, потому что так было легче сделать кое-какие выводы. Конечно, я не верил в ее искреннюю страсть к Альенде (хотя при темпераменте Марии можно было ожидать чего угодно), но мне хотелось заставить ее разъяснить, что она подразумевает под «братской любовью». Мария, как я и ожидал, медлила с ответом. Разумеется, она подыскивала слова. И наконец проговорила:

— Я сказала, что сплю с ним, но не сказала, что хочу его.

— Ага! — торжествующе воскликнул я. — Значит, ты спишь с ним, хоть он тебе безразличен, но при этом стремишься уверить его в обратном!

Мария застыла. По ее лицу потекли слезы. Глаза словно покрылись сеточкой, как треснутое стекло.

— Я этого не говорила, — медленно прошептала она.

— Ясно одно, — безжалостно продолжал я, — если ты покажешь, что ничего не чувствуешь, что тебе это в тягость, что близость с ним — жертва, которую ты приносишь из уважения к его нежности, из восхищения его умом и прочее, Альенде никогда больше не ляжет с тобой в постель. Иначе говоря, раз он ведет себя по-прежнему, значит, ты способна имитировать не только чувства, но и ощущения. А также замечательно разыгрываешь наслаждение.

Мария молча плакала, глядя в пол.

— Ты чудовищно жесток, — наконец выговорила она.

— Сейчас не до любезностей, меня интересует суть. А суть в том, что ты способна дурачить мужа в течение многих лет, симулируя не только чувства, но даже и ощущения. Вывод под силу любому школьнику: отчего бы тебе не дурачить и меня? Теперь ты понимаешь, почему я так часто сомневался в искренности твоих реакций. Я всегда вспоминаю отца Дездемоны, который предупреждал Отелло: женщина, обманувшая отца, способна обмануть и другого мужчину. И у меня никак не идет из головы, что ты постоянно, долгие годы, обманываешь Альенде.

Мне вдруг захотелось дойти до предела жестокости, и, сознавая всю пошлость и грубость своих слов, я все-таки добавил:

— Обманываешь слепого.