Туннель

XXIV

Станция Альенде была одним из обычных деревенских вокзальчиков, по которому расхаживали несколько крестьян, начальник в одной рубашке и молочница с кувшинами.

Меня разозлили два обстоятельства: отсутствие Марии и присутствие шофера.

Едва я спустился из вагона, он подошел ко мне и спросил:

— Вы сеньор Кастель?

— Нет, — ответил я безмятежно. — Я не сеньор Кастель. — И тут же подумал, что могу проторчать здесь полдня, дожидаясь обратного поезда. Придется все же назвать себя. — Да, — почти сразу же добавил я. — Я Кастель.

Шофер удивленно посмотрел на меня.

— Возьмите, — буркнул я, протянув ему чемодан и мольберт.

Мы пошли к машине.

— Сеньора Мария нездорова, — объяснил он.

— Нездорова! — ехидно прошептал я.

Как хорошо мне были известны эти уловки! Опять захотелось вернуться в Буэнос-Айрес, но теперь к ожиданию поезда прибавлялась еще и необходимость вновь доказывать шоферу, что я не Кастель или если я — Кастель, то вполне нормальный человек. Я быстро взвесил все и решил: и в том и в другом убедить шофера будет непросто. Пришлось сдаться и позволить везти себя в имение. Да и что бы произошло по возвращении? Повторится обычная история — оставшись наедине со своей яростью, возросшей от того, что ее нельзя выплеснуть на Марию, я буду невыносимо страдать без нее, не смогу работать, и все это из-за выдуманной болезни Марии. Я говорю «выдуманная», потому что так и не смог проверить, правда ли это или нет.

Хантер чем-то напоминал Альенде (по-моему, я сказал, что они — двоюродные братья); он был таким же высоким, смуглым, худым, но глазки у него бегали. «Этот человек — безвольный лицемер», — подумал я. Такое заключение было утешительным, по крайней мере в тот момент.

Он встретил меня с ироничной вежливостью и представил худой большеротой женщине, курившей сигарету. У нее был парижский акцент, она называла себя Мими Альенде, была злобной и близорукой.

Господи, что за люди окружают Марию? Может, ей и вправду нехорошо? Мне было так тоскливо, что я почти не замечал присутствия этих двоих. Но, вспомнив вдруг о своем положении, я резко повернулся к Хантеру, чтобы проследить за ним. Когда имеешь дело с подобными субъектами, такой способ дает превосходные результаты.

Хантер внимательно рассматривал меня своими насмешливыми глазами, но мгновенно постарался изменить выражение лица.

— Мария неважно себя почувствовала и прилегла, — сказал он. — Думаю, она скоро спустится.

Я выругался про себя. С этими людьми нужно все время быть настороже; кроме того, я собирался всерьез изучить их образ мыслей, шутки, реакции, чувства, — все это мне понадобится, чтобы получше разобраться в Марии. Итак, я приготовился смотреть и слушать и постарался прийти в хорошее расположение духа. Я уговаривал себя, что лицемерное поведение Хантера и этой палки нравятся мне. Тем не менее я был мрачен.

— Так, значит, вы художник, — сказала близорукая женщина, прищурившись, словно защищалась от ветра в пустыне. Эта гримаса, вызванная желанием лучше видеть (как будто в очках она была бы уродливее), придавала ей еще более наглый и фальшивый вид.

— Да, сеньора, — ответил я в ярости. Я был уверен, что она — сеньорита.

— Кастель — великолепный художник, — пояснил Хантер.

Затем последовал целый ряд идиотских замечаний по поводу моих работ: он хвалил их, используя все формулы, которые употребляли критики после каждой моей выставки — «основательно» и прочее. Не скрою, повторяя эти общие места, он обнаруживал некоторое чувство юмора. Я заметил, что Мими вновь впилась в меня прищуренными глазками, и поежился, вообразив, как она будет говорить обо мне. Все-таки я ее совсем не знал.

— Какие художники вам нравятся? — спросила Мими, точно экзаменатор.

Нет, теперь я припоминаю, она задала этот вопрос уже после того, как мы спустились вниз. Сначала, представив меня этой женщине, сидящей в саду у накрытого к чаю стола, Хантер повел меня в комнату, которая предназначалась мне. Пока мы поднимались (дом был двухэтажным), он объяснял, что здание, с небольшими переделками, сохранило свой прежний вид и осталось таким, каким спланировал его дед, перестроив остов старого дома прадеда. «А мне-то какое дело?» — думал я. Этот парень явно хотел казаться простым и откровенным, хотя непонятно зачем. В то время, как он рассказывал о солнечных часах или о каком-то солнечном устройстве, я размышлял, что Мария, должно быть, в одной из комнат наверху. Заметив мой пристальный взгляд, Хантер сказал:

— Здесь несколько спален. Вообще-то дом достаточно удобен, хотя сделан довольно смешно.

Я вспомнил, что Хантер — архитектор. Интересно, какие строения он называл не смешными?

— Это — бывшая комната деда, а сейчас в ней живу я, — объяснил он, показывая на среднюю дверь напротив лестницы.

Потом Хантер открыл другую дверь.

— А вот ваша, — сказал он.

Он предупредил, что внизу меня будут ждать к чаю, и вышел. Когда Хантер удалился, сердце мое забилось: Мария может находиться в любой из комнат, совсем рядом. Я нерешительно стоял посреди спальни. Вдруг меня осенило — я подошел к стене, отделявшей мою комнату от соседней (не комнаты Хантера), и тихо постучал. Никакого ответа. Выйдя в коридор и убедившись, что вокруг никого нет, я подкрался к двери той комнаты и возбужденно занес руку, чтобы постучать. Однако не осмелился и бегом вернулся к себе. Потом решил спуститься в сад. Я был в полной растерянности.