Турецкие сказки

ТУРЕЦКИЕ СКАЗКИ XX в.

Предлагаемые вниманию читателей турецкие сказки издаются на русском языке впервые. Они собраны известным турецким фольклористом Пертевом Наили Боратавом и его многими помощниками на территории Турции, а также венгерским тюркологом Дьюлой Неметом среди турецкого населения г. Видин на северо-западе Болгарии. П. Н. Боратав составил огромную коллекцию — к 1968 г. у него было 3800 сказок (более поздними сведениями мы не располагаем). Из этого собрания опубликована только небольшая часть, причем изданиям на турецком языке [1] предшествовали издания на европейских языках — французском [2]и немецком [3].

Наш перевод осуществлен с турецких изданий, которые являются наиболее полными. П. Н. Боратав со своими помощниками записывал эти сказки с конца 20-х по 60-е годы нашего столетия. Д. Немет записал сказки на видинском диалекте турецкого языка в 30-е годы [4]. Поэтому хотя сюжеты ряда сказок из собрания П. Н. Боратава повторяют с некоторыми вариациями сюжеты сказок, собранных в конце XÏX в. И. Куношем [5], а в целом большинство сюжетов уходит в еще более отдаленные времена, вплоть до глубокой древности (о чем свидетельствует, например, упоминание в сказках ряда мифологических персонажей), тем не менее можно утверждать, что П. Н. Боратав собрал современные турецкие сказки, ибо тот факт, что их сюжеты бытуют в народе в новейшее время, говорит об их популярности и актуальности для определенных слоев населения Турции. Кроме того, как мы покажем далее, данные сказки несут на себе печать современности и в многочисленных деталях, и в манере изложения сюжета, и в выборе определенных мотивов, т. е. можно понять, что люди, рассказавшие эти сказки, являются в полном смысле слова людьми нашего времени с присущими им современными представлениями. То же самое можно сказать и о видинских турецких сказках, сюжеты которых в своей некоторой части совпадают с сюжетами сказок из собрания П. Н. Боратава, но вместе с тем и отличаются от них рядом деталей, связанных с другой географией бытования сказок, а также являющихся, по-видимому, результатом индивидуального творчества сказительницы, у которой Д. Немет записывал сказки. В связи с этим совпадением, а также потому, что видинских текстов в нашем сборнике меньше, чём текстов из публикаций П. Н. Боратава, мы подробно остановимся на этих последних, попутно отмечая все наиболее интересное, что имеется в сказках видинских турок.

Как в фольклоре любого народа, сказочный эпос турок включает три типа сказок: 1) сказки о животных, 2) волшебные и 3) бытовые или новеллистические сказки. К последнему типу относятся сказки о глупцах (дураках, простаках) и сказки о хитрецах (плутах или плутовках), образующие отдельные группы; этот тип сказок включает также анекдоты.

Некоторые сказки о животных данного сборника (их немного) имеют кумулятивный характер («Старушка и лиса», «Лиса с бубенчиком на хвосте»), но чаще представляют собой рассказы-назидания, где с помощью проделок лисы (наиболее популярный герой турецких животных сказок) изобличаются человеческие недостатки: глупость, чрезмерная доверчивость, жадность, неблагодарность («Лиса», «Медведь и лиса», «Лиса и змея»). Распространенные в мировом сказочном эпосе сюжеты о победе слабого над сильным во имя торжества справедливости присущи также и турецким сказкам о животных (например, сказка «Ярочки Айше и Фатьма», где овца мстит волку за то, что он съел ее ягнят). Иногда сказки о животных носят шутливый характер («Навозная жучиха», «Воробей с грудью, крашенной хной»).

Животные фигурируют также и в волшебных сказках, где функции у них очень разные. Это животные — помощники главных героев сказок, как, например, волк и лиса в сказке «Полупетух», лягушонок, черепаха, еж в сказке «О Кель-оглане, который отправился жениться на Великанше», змея, аист в сказке «Человек — существо неблагодарное», конь в сказках «Девушка-людоедка», «Самая-Прекрасная-в-Мире», «Дед-Садовник», орлица в сказке «Орлица подземной страны», орел в сказке «Дед-Садовник». Но животные могут выступать и в роли вредителей главных героев. Так, в сказке «Семеро братьев» отрицательную роль в приключениях героини — сестры семерых братьев сыграла кошка, умевшая понимать человеческую речь, приревновавшая братьев к девочке и задумавшая погубить ее. В другой волшебной сказке, «Бенли-Бахри», в виде черного кота появляется герой, который впоследствии становится возлюбленным девушки — главной героини этой сказки. Хотя здесь, как и в сказке «Дядька-арап», где воспитатель сына падишаха также превращается в черного кота, превращение служит добрым целям — помогает героям в конечном счете обрести свое счастье, однако первоначальное появление черных котов в обеих сказках связано с определенным неблагополучием в их судьбе. Иначе говоря, кошка и кот в турецких сказках играют, хотя и не всегда, отрицательную роль на каком-нибудь этапе поисков героями счастливой судьбы. В сказке «Бенли-Бахри» черный кот увлекает героиню в волшебный мир, то же делает дядька-арап в одноименной сказке, превратившийся в черного кота: он заставляет девушку — героиню сказки — побежать за собой следом и приводит ее к возлюбленному — юноше, находящемуся во власти пери (о пери см. ниже). Таким образом, в этих сказках черный кот функционирует в качестве мифологического персонажа, выполняющего роль посредника между двумя мирами — сакральным и профаническим.

Главными положительными героями турецкой волшебной сказки являются младший сын падишаха, шахзаде, или сын бея — крупного феодала, правителя, или сын бедных людей, часто — бедной матери, сирота. Вместе с тем, как уже было отмечено П. Н. Боратавом, турецкие сказки — и волшебные и новеллистические — отличаются тем, что значительное количество их посвящено приключениям женских персонажей — младшей дочери падишаха, дочери бедных людей — дровосека, вязальщика метел, садовника, дочери одинокой матери — или проделкам хитроумных женщин. П. Н. Боратав объясняет это тем, что рассказывание сказок как отдельной вид сказительского искусства сформировалось в Турции преимущественно в женской среде и особенное внимание слушательниц привлекали женские судьбы: именно обрисовке героинь сказительницы посвящали все свое мастерство, выписывая женские характеры со старательностью и украшениями [6].

Однако следует отметить, что в ряде сказок действуют девушки, переодетые мужчинами («Отец шести дочерей», «Прекрасный-Продавец-Халвы», «Хассес-паша» и др.). Мужское обличье дает девушкам возможность вести себя увереннее, а также помогает им уберечься от разнообразных опасностей. Переодевание, изменение внешнего облика, превращение в другие живые существа и даже предметы природы, рассчитанное на невозможность опознания не только обыкновенными людьми, но и персонажами, обладающими магической силой, занимает в турецких сказках чрезвычайно большое место, выполняя важную функцию в скитаниях героев в поисках счастья.

Сюжеты волшебных сказок развертываются по универсальной, установленной В. Я. Проппом модели — от недостачи к ее ликвидации через преодоление различных преград[7]; цепь событий обычно завершается свадьбой и исполнением желаний героя и героини. Особенно вознаграждены бывают героини, проявившие терпение и покорность судьбе, что является главной добродетелью мусульманской женщины («Ситти Нусрет», «Камень терпения». «Падишах-Молния»). Одновременно с этим в сказках изображаются весьма предприимчивые девушки, умеющие постоять за себя даже лучше мужчин («Отец шести дочерей», «Аху-Мелек», «Дочь садовника, который выращивал базилик», «Ленивый Хасан», «Илик-султан» и др.). Можно сказать, что героини, девушки и женщины, обладающие находчивостью, смелостью и даже хитроумием, которые позволяют им добиться своих целей, обрисованы в сказках, как волшебных, так и новеллистических, с большой симпатией («Хитрая женщина», «Рыбак и его сестра», «Милостью Аллаха я выйду замуж за сына падишаха»).

Кроме помощников-животных обрести свое счастье героям волшебных сказок иногда помогают и такие мифологические персонажи, как дэв — чудовище полуантропоморфного облика, огромного роста и пери, обычно предстающая в сказках в виде прекрасной девушки, которая может превращаться в голубку. Часто герой сказки вступает в супружескую связь с пери (мотив чудесной жены), и она становится его верной помощницей в борьбе со злым началом, олицетворенным в жестоком и завистливом падишахе, который посылает героя на неминуемую гибель («Сапожник и падишах», «Пастушок и голубка»). Падишах-отец часто бывает причиной злоключений своей младшей, а также единственной дочери, но в финале сказки она или одерживает над ним верх, или доказывает свою правоту («Мехмед-лежебока», «Утелек», «Аху-Мелек», «Попугай», «Батюшка-дэв», «Ленивый Хасан»).

Помимо падишаха отрицательными персонажами бывают старшие, завистливые сестры («Дядька-арап»), мачеха и ее мать («Нардание-ханым». «Нар-Танеси», «Эврем-бей»), старуха-повитуха («Чан-Кушу, Чор-Кушу», «Падишах и три девушки»), свекровь («Аху-Мелек»). дядька — воспитатель, шахзаде («Прекрасный-Продавец-Халвы»), муфтий («Хитрая женщина»). Иногда злое деяние совершает героиня сказки, за что ей приходится расплачиваться разными невзгодами, т. е. причиненное героиней зло порождает ту недостачу, которую ей же предстоит и ликвидировать («Эврем-бей»).

Девушка — героиня сказки тоже может стать возлюбленной сверхъестественного существа (мотив чудесного мужа), как, например, в сказке «Бенли-Бахри», где будущий муж появляется в виде черного кота. В другом сюжете девушка выходит замуж за коня, который в действительности оказывается прекрасным юношей, но не заколдованным, а носителем собственной магической силы, поскольку он является сыном женщины-дэва («Чембер-Тияр» и видинский вариант этой сказки «Дочь падишаха и Билеиз»). В двух последних сказках усиленно используется мотив превращения героини и ее чудесного супруга в разные предметы живой и неживой природы. При этом умеют превращаться сами и превращать других только «сверхъестественные герои, например, Чембер-Тияр превращает девушку сначала в яблоко, потом в сад, а себя — в садовника, девушку — в дерево, а себя — в змею, далее обоих — в букеты цветов, в просяные зерна. Все это делается, чтобы уйти от погони дэвов — родственников Чембер-Тияра. В сказке, записанной у видинских турок, Билеиз превращает свою невесту в мечеть, а себя в муэззина, затем ее — в арбуз, а себя в огородника, после этого ее — в розовый куст, а себя в змею. Характерно, что превращения, изменяющего облик героев, оказывается вполне достаточно, чтобы обмануть другие сверхъестественные существа: они не догадываются, что перед ними те, за кем они гонятся, и таким способом герои избегают опасности. Для того чтобы обмануть чудесного мужа, бывает довольно простого переодевания в необычное платье, как, например, в сказке «Дочь дровосека». Девушка, спасаясь от мужа-арапа (см. ниже), одевается в балахон, обмазанный смолой и облепленный хлопком. После этого ее не узнают не только люди, решив, что перед ними, очевидно, белая обезьяна или какое-то другое неведомое существо, но также дэв-супруг, который специально разыскивал сбежавшую от него девушку. Таким образом, оказывается, что магические силы сверхъестественных персонажей весьма ограниченны. Точно так же герою удается освободиться от власти чудесной жены — пери и жениться на обыкновенной девушке («Шахзаде Хюсню Юсуф», «Ослиная голова»). Сами герои тоже могут превращаться в другие существа, если их научат необходимым заклинаниям. Так, герой в сказке «Султанша с золотыми шариками» с помощью заклинаний превращается сначала в дэва, затем в муравья и соловья.

Пери, а также падишах пери, дэв, старуха-дэв и женщина-дэв — это основные мифологические персонажи турецкой сказки. Кроме них в сказках большую роль играет арап, фигурирующий как чернокожий джинн. Он является исполнителем желаний и часто бывает связан с какими-нибудь чудесными предметами. Интересно обратить внимание на то, что арап в турецких сказках — персонаж, в большей степени наделенный злой силой, чем дэв, которого легко обмануть, так как он глуповат и неповоротлив. Чтобы одолеть арапа, нужно иметь над ним волшебную власть, например обладать палкой, которая превращает любое существо во что захочешь («Дед-Садовник»), или особым жасминовым прутом («Чан-Кушу, Чор-Кушу»); чтобы вызвать арапа, нужно лизнуть чудесный перстень, ударить чудесной плеткой по шкуре («Падишах и три девушки») или позвать арапа, сказав «Ох!», ибо это его имя («Бей, моя дубинка!», «Ослиная голова», «Дочь дровосека»). По поводу имени арапа «Ох» П. Н. Боратав привел интересную турецкую пословицу: «Не говори „Ох!“, а скажи, Аллах!“», поясняя ее таким образом, что по некоторым народным представлениям «Ох» — это имя дьявола, которое не следует произносить [8].

Необходимо отметить, что в изданном русском переводе турецких сказок, собранных И. Куношем (см. выше, примеч. 5), название мифологического персонажа «арап» переводится как «араб», в немецком же переводе сказок из собрания П. Н. Боратава это слово переводится как «негр». Но слова «араб» и «негр», каждое со своим рядом значений и смысловых ассоциаций, не могут передать по-русски того понятия, которое стоит за словом «арап» в турецких сказках (хотя в современном турецком языке данное слово означает и «араб», и — в просторечии — «негр»). Сказочный арап (здесь мы используем старинное русское слово, которым называли темнокожих людей — будь то негр или эфиоп) — это персонаж, обладающий таинственными, волшебными силами, владеющий магией, колдовством и связанный со сверхъестественным миром; арап турецких сказок то же, что магрибинец (житель Магриба) для арабских сказок «1001 ночи» — чернокожий волшебник; функция арапа аналогична функции джинна, хотя иногда арапом называют просто черного раба («Два несчастливых падишаха» — сказка видинских турок).

Помимо указанных мифологических персонажей в турецких сказках встречаются и другие, вполне традиционные для фольклора мусульманских стран: шайтан (черт, бес), дракон, ведьма (джады), дервиш. Интересно обратить внимание на некоторую двойственность последнего персонажа. Дервиш (странствующий монах, давший обет бедности) в турецкой сказке является старцем, наделенным святостью, служителем Аллаха, спасающим от гибели падишахских детей («Чан-Кушу, Чор-Кушу», «Падишах и три девушки»). Вместе с тем он — обладатель волшебных предметов: колпака-невидимки, шкуры и плетки, с помощью которых можно передвигаться по воздуху, вызвав предварительно арапа, чудесного перстня, также вызывающего арапа («Падишах и три девушки»), кувшина, из которого появляется батальон солдат («Мехмед-Разбойник»). В сказке же «Дочь Короля-падишаха» герой — шахзаде, получив от падишаха пери чудесный орех, из которого появлялись всевозможные кушанья, выменивает его последовательно у нескольких дервишей на посох, приносящий разные предметы, тыкву, из которой появляется арап с войском, и коврик, летающий по воздуху. Дервиш может проходить сквозь стены, возникать чудесным образом из воздуха, с мгновенной быстротой перемещаться в пространстве («Попугай», «Ситти Нусрет»), он может предсказать рождение ребенка («Ситти Нусрет») или дать чудесное яблоко, от которого родится ребенок («Илик-султан»). В сказке «Ослиная голова» такое яблоко дает арап, которого потом сказительница называет дервишем, а в сказке «Беспутная дочь падишаха» появление дочери у падишаха было предсказано ему во сне также арапом. Следовательно, и святой дервиш, и злой волшебник-арап сближаются в сказках благодаря тому, что обладают чудесными предметами и функцией предсказания чудесного рождения героя или героини. Обладание волшебными предметами приближает к указанным персонажам и падишаха пери. В еще большей мере замещение святых сил демоническими обнаруживается в аналогичных по сюжету сказках «Попугай» и «Батюшка-дэв»: все то, что в сказке «Попугай» совершает по отношению к дочери падишаха старик-дервиш, помогающий девушке добиться счастья, в сказке «Батюшка-дэв» выполняет дэв. Итак, дэв, арап, дервиш иногда дублируют в турецкой сказке роли друг друга, иными словами, их смысл и функции нечетко разграничены в представлении народа.

Среди других волшебных предметов кроме перечисленных следует отметить корзину фруктов, которые не иссякают сколько бы их ни ели («Сапожник и падишах»), нескончаемую гроздь винограда («Пастушок и голубка») и чудесный горшочек, который сам катится по улице, доставляя девушке, купившей его на последние деньги, все, что ей нужно. В сказке же «Бей, моя дубинка!» арап дает герою ларец, из которого появляются яства, дубинку, избивающую всех по приказу ее хозяина, и осла, у которого из-под хвоста сыплются золотые монеты. Можно заметить, что все эти довольно разнообразные волшебные предметы связаны с самым необходимым в жизни человека: прежде всего обеспечивают ему пропитание (ларец и орех с яствами, корзина с фруктами, гроздь винограда) — это всегда насущная забота для бедных людей; затем — дают человеку возможность скрыться от преследования или достичь нужного места (колпак-невидимка, летающий коврик, чудодейственный перстень, кувшин и тыква, из которых появляются солдаты, освобождающие героев сказки, дубинка, наказывающая злого падишаха).

Мы видим, что в сказках нет волшебных предметов, употребление которых привело бы в финале ко злу. Все, что героям сказок нужно, — это обеспечить себе еду и безопасность на пути к достижению счастья.

Роль помощников героев сказки кроме животных, перечисленных выше мифологических персонажей и волшебных предметов выполняют и такие персонажи, как мусульманский святой Хизр, который появляется в сказке в виде ребенка, проникающего в суть вещей, и разгадывает подлинную сущность везиров падишаха («Хызыр»). Как известно, культ святого (по другой версии — пророка) Хизра имеет домусульманское происхождение; Хизр считается хранителем источника с живой водой. Согласно представлениям мусульманских народов, святой Хизр (иногда его смешивают с пророком Ильясом) всегда помогает людям, попавшим в беду.

Традиционным для ближневосточных сказок чудесным существом является птица Зумранка (аналогична птице Зумруд), переносящая героя на своей спине («Падишах и три девушки»). Наряду с этими широко распространенными в мусульманском фольклоре мифологическими персонажами в турецких сказках имеются и собственные, например Дели-Гюджюк (букв. «Удалой коротышка») — прекрасный юноша, супруг пери, который может превращаться в столь маленькое существо, что умещается между подковой и копытом коня. Он становится верным помощником героя сказки и, выручая его из всех бед, помогает жениться на красавице — дочери падишаха. Другой своеобразный турецкий персонаж, Дед-Садовник, относится к числу вредителей человека, приносящих ему зло. Дед-Садовник в одноименной сказке отнимает у юноши невесту и пытается его погубить. Для этого мифологического персонажа характерно то, что он обладает крылатым конем и связан с растительным миром. По-видимому, данный персонаж в турецком фольклоре является реликтом переосмысленных на почве Малой Азии представлений о переднеазиатских растительных и аграрных божествах [9].

Некоторые мифологические персонажи связаны с морем. Это Морской жеребец (сказка «Самая-Прекрасная-в-Мире») и Морская дева, которая похищает юношу. Его спасает невеста, ловко обманув Морскую деву с помощью золотых шариков («Султанша с золотыми шариками»).

Вообще в турецких сказках часто не шахзаде или юноша разыскивает и добывает себе невесту, а, наоборот, девушка ищет и избавляет от магических сил своего жениха. При этом она проявляет хитроумие, терпение, мужество, и не только чтобы отыскать жениха, но и чтобы обрести своих братьев, как в сказке «Семеро братьев». Здесь появляется еще один необычный персонаж — осел, сделанный матерью девушки из золы. За ним нужно было идти, не останавливаясь и не отдыхая, иначе осел, который вел девушку к братьям, мог рассыпаться.

По-видимому, чисто турецким персонажем является и «серая змея» — исполнительница желаний героя, которая помогает простому парню разбогатеть и жениться на дочери падишаха («Лентяй»).

В ряде турецких волшебных сказок участвует герой по имени Кельоглан, что означает «Плешивый парень». Это всегда сын бедных родителей или даже просто бедной женщины, над которым все насмехаются, не принимая его всерьез, и поэтому Кельоглану приходится в жизни особенно трудно. Между тем в характере Кель-оглана сочетаются и простодушие, внешняя глуповатость, и предприимчивость, смекалка, находчивость. Он и сам ловко выходит из трудных положений («О Кельоглане, который отправился жениться на Великанше», «Бей, моя дубинка!») и помогает главным героям сказки найти свое счастье («Ослиная голова», «Шахзаде Хюсню Юсуф»). Кельоглан, таким образом, существует как персонаж изначально двойственного характера, объединяющий в себе черты и простака и хитреца, хотя и те и другие наличествуют в нем в смягченной форме. Двойственность характера Кельоглана, который сначала ведет себя и воспринимается окружающими как простак, но затем оказывается смелым и ловким человеком, обеспечивает ему достижение своих целей точно так же, как переодевание героини в мужскую одежду, принятие ею необычного вида, например вида пушистого зверька с помощью мехового платья («Утелек»), или волшебные превращения. Он побеждает не с помощью внешних приемов, таких, как переодевание, принятие неузнаваемого облика, и не посредством магической силы, а в значительной степени благодаря своим личным качествам. Кельоглан — это человек из простого народа, и его участие в волшебной сказке всегда вызывает появление в ней реалий простого быта.

Кельоглан как бы занимает промежуточную позицию между полярно противоположными героями-простаками (глупцами, дураками) и героями-плутами (хитрецами), рассказы о которых образуют особые группы бытовых или новеллистических сказок. По общему содержанию и финалу сказки о дурне («Умные братья и Дурак») можно понять, что глупость в народе не почитается: брат-дурак, несмотря на то что судьба несколько раз сулила ему богатство, не только не сумел этим воспользоваться, но в конце сказки умер по собственной глупости — редкий пример неблагополучного сказочного финала. Иногда в сказках изображаются глупые, простоватые женщины («Ткачихи»). Эта сказка имеет благополучный конец, поскольку в дело вмешивается хитрый человек — муж глупой женщины.

Особое место среди сказок, опубликованных П. Н. Боратавом, занимает история Пахаря Мехмеда-аги. В ней показан простодушный крестьянин, который ничего не хочет в жизни иметь, кроме своего поля и своих быка и осла, с помощью которых он его обрабатывает. Хотя Пахарь Мехмед-ага в нужный момент проявляет и сообразительность и ловкость, эти качества направлены не на то, чтобы добиться лучшего удела, а на то, чтобы, наоборот, сохранить привычный порядок бытия. Сказка заканчивается выводом: «Так все и пашет Пахарь Мехмед-ага свое поле. Не достиг он цели своих желаний», хотя из самого содержания ее не следует, что герой стремился к каким-нибудь переменам в жизни. В образе Пахаря Мехмеда-аги безусловно нашел отражение персонаж простака (глупца). Однако сказительское мастерство рассказчика столь высоко, что эту сказку можно рассматривать как индивидуальное произведение автора, поставившего своей целью изобразить трудолюбивого, честного и непритязательного турецкого крестьянина, нарисовав его с теплым юмором.

Еще с большим юмором обрисованы в сказках хитрецы и плуты. Часто такие сказки приобретают отчетливо выраженный сатирический характер. Главным персонажем сказок о хитрецах является Безбородый (Кёсе). С ним происходят разные приключения, и он сам активно устраивает всяческие проделки, добиваясь для себя благополучия, лучшей жизни и при этом наказывая других героев сказки за жадность, глупость и прочие человеческие недостатки («Заяц Безбородого»). Иногда в сказке выражено отрицательное отношение к Безбородому из-за его упрямства и строптивости, из-за неумеренности его проделок (сказка «Безбородый, сколько ножек?»). Еще один плут в сказках, опубликованных П. Н. Боратавом, это Уселек — герой одноименной сказки. В ней все симпатии рассказчика находятся на стороне Уселека, который сначала устраивает разные проказы с жадным ходжой — учителем в школе, потом, воспользовавшись ситуацией с неверной женой некоего человека, ловко добывает себе и своим спутникам еду, а затем спасает от голода детей-сирот, просивших милостыню.

Как уже было сказано выше, популярными персонажами бытовых или новеллистических сказок являются предприимчивые девушки и женщины. В таких сказках героини стремятся к лучшей доле, благополучию, полагаясь исключительно на собственную смекалку и везение. Например, в сказке «Баня по-богатому» изображается бедная девушка, которая сумела выйти замуж за состоятельного человека, потому что не растерялась в щекотливых обстоятельствах и выдала себя тоже за богатую женщину, а потом призналась будущему мужу в своем обмане и попросила у него помощи. Опять мы видим уже знакомый нам прием: показаться сначала не тем, чем героиня сказки в действительности является. Фактически в этой сказке она выступает обманщицей, но делает это не с дурными целями, а только в силу обстоятельств и никому не причиняет вреда. В сказке же «Хассес-паша» героиня обманывает окружающих людей сначала от скуки и одиночества, а потом — чтобы проучить зазнавшегося гордеца — высокопоставленного чиновника Хассес-пашу. В финале сказки она доказывает свою правоту, возвращает похищенные обманом у людей вещи и все рассказывает падишаху, который выдает ее замуж за любимого. Успех проделок героини этой сказки объясняется тем, что она была умна, хорошо понимала нравы мужчин, встречавшихся ей, ловко играла свои роли, прекрасно чувствовала себя в мужской одежде. Эта сказка содержит обаятельный образ городской девушки жительницы Стамбула, смелой, бескорыстной, имеющей собственное мнение о том, каким должен быть «государственный человек», вельможа.

Иногда же проделки плутовки носят злокозненный характер, как в сказке «Плутовка Салиха», где хитрая женщина пользуется простодушием окружающих людей, не останавливаясь и перед недобрыми поступками. В указанных выше сказках в центральной роли плутовок выступают простые, небогатые девушки и женщины, однако плутнями может заниматься и дочь падишаха, как, например, в сказке видинских турок «Беспутная дочь падишаха».

Другой тип героинь новеллистических сказок — это девушки и женщины, которые терпят разные жизненные невзгоды и вынуждены защищать свою честь («Прекрасный-Продавец-Халвы», «Хитрая женщина»). Но одновременно с этим мы встречаем в сказках и ситуации, когда девушка, влюбившись в красивого юношу, сама стремится вступить с ним в связь и в конце концов добивается своего счастья («Рыбак и его сестра», «Красавец рыбак»).

Некоторые бытовые сказки носят морализаторский характер («Богач и бедная девушка», «Три мясника»), имеются также в сборнике сказки типа анекдота («Крестьянин и Султан Махмуд»).

Таким образом, мы видим, что мир реальных людей в турецких сказках столь же богат, как и волшебный мир, полный магических персонажей и чудесных предметов. В бытовых сказках перед нами проходят падишахи, злые и добрые, везиры, векили, беи, ходжи, судьи, воры, купцы, ремесленники, разбойники, демонстрируя разнообразие человеческих характеров и чувств.

В турецких сказках наблюдается прихотливое переплетение фантастических и реальных элементов. Например, наряду с упоминанием вымышленных или неопределенных сказочных стран, где живут или куда направляются путешествовать герои, — «одна страна», «одно государство» или «страна Лебби» («Дочь садовника, который выращивал базилик») — мы находим и названия вполне реальных стран: Чини (Китай), Индия (в той же сказке), Египет («Хассес-паша») — или городов: Халеб (г. Алеппо в Сирии), Антеп (город на юге Анатолии, нынешнее название — Газиантеп — в сказке «Пахарь Мехмед-ага»), Фес (город в Марокко) в сказке «Ленивый Хасан», Йемен, который изображается то как страна, то как один большой город («Дели-Гюджюк»). Стамбул («Попугай», «Хассес-паша»). Для большей достоверности в сказке могут приводиться и названия реальных деревень, например Гаргара, Билеги («Старик-дервиш»).

При этом следует обратить внимание на то, что даже в сказках, посвященных жизни города («Хассес-паша», «Беспутная дочь падишаха»), наличествует почти деревенская простота нравов. Падишах изображается как обыкновенный богатый человек, к которому можно прийти и легко вступить в разговоры. Еще более это характерно для сказок, связанных с жизнью в сельской местности или в маленьком городке: падишах сам приходит к герою — сыну пастуха («Пастушок и голубка»), жена падишаха выполняет домашнюю работу, как сельская жительница («Дочь дровосека»).

Сказки полны реалий быта и примет определенной географической среды. В сказках, изображающих сельскую местность, мы находим упоминание разной домашней утвари, окружающей жизнь простого человека (мангал, миндер, корзина, сундук, одеяло, ковер, таган, решето, котел, гребень, таз, зурна, тамбур, скрипка, дудка, амулет, талисман, оберег), блюд и напитков (пача, баклава, халва, зерде, йогурт, пилав, яхни, ракы, шербет, кофе), одежды (чаршаф ферадже, феска, сандалии, башмачки, чарыки, сапожки, купальный передник, тюбетейка и т. д.). Особенно интересно вкрапление в этот обычный набор упоминаемых предметов обихода вещественных реалий, привнесенных из европейской жизни: карета («Дочь плотника»), ландо («Дядька-арап»), фаэтон («Черная курица»), револьвер («Обедневший сын бея», «Дели-Гюджюк»), адъютант («Хызыр»), пальто («Нар-Танеси»), статуя («Аху-Мелек»).

Если сравнить сказки собственно турецкие со сказками видинских турок из Болгарии с точки зрения пространства, в котором развиваются события, то можно заметить в них общие черты и в то же время черты, их различающие. Общим для тех и других сказок является то, что все обычные и как бы благополучные события происходят на равнинах или в долинах, в городах или каких-нибудь других населенных местностях, а все плохое, что случается с героем или героиней, совершается в горах и даже на вершинах гор: там палачи по приказу падишаха готовятся казнить его дочь, там старших сестер, старуху-повитуху, девку-арапку, причинивших зло девушке, героине сказки, ждет возмездие. Именно в горах героев ожидают опасные, неприятные приключения, подстерегают не только дикие звери и хищные птицы, но и дэвы. Появление гор как места, где героям угрожает опасность, подчас бывает столь необоснованно и не связано с ходом повествования, что Д. Немет в своем переводе видинских сказок на немецкий язык передавал слово «горы» как «дикое, пустынное место». Мы же считали необходимым передать и слово «гора», и часто встречающееся обозначение предела горного пространства — «вершина горы», например: «Девку-арапку привязали к хвостам сорока мулов, и от нее только и осталось, что по кусочку на вершине каждой горы» («Сестрица, сестрица, милая сестрица…»). Гора как обозначение пространства неблагоприятного, дикого, враждебного человеку, противопоставляется в сказках культурной, населенной местности — селению, городу, создавая не только оппозицию «гора — дол», «верх — низ» (вертикальная ориентация универсальной модели мифологического пространства), но и оппозиции «далекий — близкий», «чужой — свой», «природа — культура».

Вместе с тем и собственно турецкие сказки, и сказки из Видина свидетельствуют о вполне реалистическом восприятии водного пространства. Если турки из Турции пользуются понятием «море» (в море попадает сундук с падишахскими детьми — «Чан-Кушу, Чор-Кушу»), то в аналогичном сюжете сказки турок из Болгарии появляется «Дунай» (то же самое находим в сходных сюжетах сказок «Заяц Безбородого» и «Три мясника», где «морю» первой сказки соответствует «Дунай» во второй).

Весьма реалистичны сказки также в отношении денежных единиц, ни в одной из них не встречаются условные или вымышленные, какие-нибудь сказочные деньги, всегда точно указывается достоинство монет: пара, куруш, лира, только в одной из сказок видинских турок упоминается франк («Три мясника»). Растительный мир сказки тоже соответствует настоящей, а не вымышленной природе: распространено упоминание садов, больших деревьев, цветов, особенно роз.

В начале этого предисловия мы уже говорили, что считаем сказки из собрания П. Н. Боратава современными, поскольку они дошли до нашего времени с некоторыми элементами модернизации, отражающей современную жизнь, а главное — образ мыслей, культуру и психологию современного человека. В сказках вкраплены многочисленные реалии современности: фабрика («Дели-Гюджюк»), батальон солдат («Мехмед-Разбойник»), телеграмма («О сапожнике, который стал шахзаде»), дивизия, полковник, казарма («Дочь Короля-падишаха»), фабрикант, джип, такси, музей, фетровая шляпа, галстук, штиблеты, нейлоновые носки, механическая бритва, часы с цепочкой, трость, сигарета («Пахарь Мехмед-ага»); чтобы вызвать слугу, падишах звонит в колокольчик («Аху-Мелек»), нажимает на кнопку звонка («Дочь Короля-падишаха»); в сказках употребляются сравнения такого типа: «быстрее одной сигаретной затяжки…» («Дочь Короля-падишаха»).

Однако не только эти реалии являются показателями современности представленных здесь турецких сказок. Чрезвычайно важное значение в этом отношении имеет стилистика сказок. И в ней прежде всего нужно отметить появление авторского лица рассказчика или рассказчицы, т. е. можно с полной очевидностью кон-стажировать присутствие личностного начала в изложении сказок. Конечно, волшебная турецкая сказка, как говорилось выше, строится на основании общих и одинаковых для сказочного эпоса законов композиции, и только вкрапление современных деталей приближает ее к нашему времени; но и в ней появляются оценочные категории, выражающие отношение рассказчика к событиям: «бедная девушка, что ей было делать?», «девушка-бедняжка пошла куда глаза глядят» и т. п. Особенно ярко проявляют себя рассказчики в бытовых (новеллистических) сказках, в которых, излагая события, рассказчик вносит свой комментарий, тем самым создавая собственный «портрет» — авторское «я». Преодоление пассивного сказочного стереотипа в отношении к герою, попытка прокомментировать действия героев сказки являются отражением психологии современного человека, воспитанного на литературе или хотя бы знакомого с ней. В каком бы отдаленном месте ни была записана та или иная сказка, средства массовой информации в наше время настолько сильны, что они не могут не оказать влияние на мышление и общую культуру современных рассказчиков сказок. Так, в сказке «Была я зеленым листочком» имеется ремарка рассказчицы (после того как дочь падишаха, влюбившись в неизвестного юношу, решила покинуть отцовский дом): «…И подумать только, как это девушка не побоялась! Пошла замуж за человека, даже не зная, кто он такой, и ушла, покинув родные края…»

Далее, сообщив, что юноша подговорил свою жену украсть немного материи на тюбетейку их будущему ребенку, рассказчица так аттестует свою героиню: «Вообще она была немного глуповата… Да ведь если бы она была умная, разве распорядилась бы она всыпать сорок ударов палкой человеку, за которого собиралась замуж?..»

Эту сказку П. Н. Боратав записал со слов своей матери, и приведенные выше ремарки являются безусловно отражением ее авторского лица. Но вот в другой сказке, записанной в деревне Гаргара (Эрменак, Конья) от рассказчика Али Айдынлы, 33-х лет, окончившего начальную школу, после эпизода, когда герой сказки Пахарь Мехмед-ага нашел случайно на своем поле кувшин, зарытый в землю, и решил отдать его в музей, имеется следующий интересный комментарий: «Раз ты так беден, лучше бы разбил кувшин да посмотрел, что в нем! Ведь Пахарь Мехмед-ага беден, у него же несколько детей и даже лишней сигареты нет!»

Или, когда озабоченный судьбой своих быка и осла, оставленных без присмотра на поле, Пахарь Мехмед-ага решает убежать из брачных покоев, где его оставили наедине с дочерью падишаха, рассказчик искренне восклицает: «Вот — извините за грубость — подлец! Да ты оглянись, посмотри на новобрачную! Она ведь ждет тебя, улыбается, в глазах так и сияет любовь, надеется: дескать, может, он вернется. Но Пахарь Мехмед-ага ни о молодой, ни о чем таком не думает».

Точно так же печатью авторской индивидуальности отмечены сказки, рассказанные Д. Немету сказительницей из Видина Хаджер-аблой. Шедевром сказительского искусства можно считать сказку «Три мясника», в ней особенно великолепны диалоги.

Определенное олитературивание турецкой сказки заметно также, если сравнить некоторые сюжеты сказок, записанных в конце XIX в. И. Куношем, с тем, что собрал П. Н. Боратав в наше время. Необыкновенно изящная, шутливая, добрая сказка из собрания Боратава «Дочка моя, чью руку даже лепесток фиалки поранит…» известна также по собранию Куноша, где она называется «Две старухи» [10]. Хотя вариант сюжета, записанный И. Куношем, изобилует традиционными описаниями красавицы, оснащен разными деталями, которых нет в варианте из собрания IL Н. Боратава, одновременно с этим герои в нем разговаривают очень грубо, их желания выражены более примитивно и кончается сказка тем, что дочь посылает свою мать на верную гибель. В том варианте, который опубликован П. Н. Боратавом, всего этого нет, изменения, которые в нем имеются по сравнению с вариантом Куноша, безусловно связаны со стремлением придать сказке более литературный вид и гуманную концовку.

То же самое можно сказать, если сравнить две другие сказки — «Дочь садовника, который выращивал базилик» из собрания П. Н. Боратава и «Дочь торговца базиликом», записанную И. Куношем. Вариант Боратава лишен натуралистических деталей и выглядит более литературным (или, точнее, записан от человека более культурного и с явно художественной жилкой).

Читатель, знакомый со сказочным эпосом других народов, сможет и сам, прочтя этот сборник, почувствовать его современность, мы же приглашаем читателя войти в мир, полный доброты, обаяния, юмора и грациозного лукавства — мир турецкой народной сказки.

И. В. Стеблева