Творение. История искусства с самого начала

Глава 4. Нефрит и бронза

Первые цивилизации возникли вдоль великих рек. На берегах Тигра и Евфрата в Междуречье, на берегах Нила в Египте, на реках Хуанхэ и Янцзы в Китае, на реке Нигер в Западной Африке. Самой крупной из этих поселений была цивилизация, возникшая на реке Инд и ее притоках на территории современного Пакистана.

Оттиск печати с однорогим быком и ритуальными подношениями. Долина Инда. Около 2500–1500 до н. э. Глина

Люди, жившие в городах долины Инда, — одни из самых загадочных обитателей ранних цивилизаций. Они почти не оставили после себя следов. Мы знаем, что у них была письменность, но смысл написанного до сих пор не расшифрован. От их больших городов не сохранилось ни одного храма или крупного здания, по которому можно было бы судить об их верованиях, чаяниях, страхах и пристрастиях.

Большинство дошедших до нас изображений — это миниатюрная резьба на торговых печатях. В отличие от цилиндрических «валиков» Междуречья и Персии, это плоские, квадратные штампы. На многих из них изображено животное, похожее на быка, с единственным рогом, напоминающим рог антилопы. Однорогий бык стоит перед столбом, к которому привязан сосуд — возможно, предназначенный для ритуальных благовоний или жертвенной крови. Загадочный образ сопровождается набором символов, вероятно, отображающим имя бога[47].

Этот бык — одна из тех химер, которых люди выдумывали тысячелетиями. Это был способ создать связь и одновременно возвыситься над животными, превосходящими человека в скорости и силе или обладающими способностью летать. Подобно серпопарду, который, по-видимому, проник в культуру Египта из Месопотамии, однорогий бык также проделал путь на запад через Персию, где его изобразили на стенах Персеполиса в виде однорогого быка, убиваемого львом. К тому моменту, когда этот бык добрался до Европы, он испытал новую трансформацию, став единорогом.

На индских печатях также встречался мотив «повелителя зверей»: человек, держащий двух укрощенных животных. Однако, судя по незначительности следов, оставленных обитателями Инда, они не очень-то стремились к господству. В отличие от городов у Нила и Евфрата, в индских поселениях дома были построены из обожженного кирпича. Причем крупнейшие здания, вероятно, служили для хранения продуктов земледелия: на Инде не возводилось ни храмов, ни дворцов, и уж конечно, никаких пирамид и зиккуратов. Бронзовая фигурка стоящей женщины, найденная в городе Мохенджо-Даро, — удивительный предмет, дошедший до нас со времен раннего периода. Может быть, это отдыхающая танцовщица, а может, она просто наслаждается свободой и уверенностью в себе, что едва ли было характерно для других древних цивилизаций. Возможно, обитатели Инда ощущали, что боги уже находятся среди них, сопровождают их в путешествиях по рекам и открытым пространствам, населенным священными деревьями, у которых они собирались.

Статуэтка из Мохенджо-Даро. Около 2600–1900 до н. э. Медный сплав. Высота 10,5 см

Сидящая женщина из царского некрополя в Гонур-Депе. Около 1700–1400 до н. э. Стеатит, кальцит. Высота 9 см

К северу от Инда, на землях Центральной Азии между Каспийским морем и горами Тянь-Шаня, во II тысячелетии до нашей эры стали возникать города поменьше: они напоминали города Междуречья, в них имелись дворцы и неприступные укрепления. Государство Маргиана было частью большой области, так называемой Бактрийско-Маргианской или Оксианской цивилизации (от древнего наименования реки Амударья — Окс). В окруженном стенами городе Гонур-Депе, столице Маргианы (сегодня это территория Туркменистана), идее власти уделялось больше внимания, чем в культуре долины Инда, — об этом свидетельствуют оригинальные скульптуры, найденные в погребениях. Они изображают сидящую женщину в объемном наряде, сплетенном из прядей овечьей шерсти и напоминающем накидки-каунакесы, которые носили в Персии и Месопотамии. Каунакес безусловно являлся признаком высокого статуса, так же как маленькие руки и голова, выглядывающие из массива одежды. Возможно, это изображения маргианских цариц, которые дают аудиенцию, хорошенько укутав свое царское величество.

Жизнь развивающихся торговых пути, соединяющих Египет на западе и Китай на востоке, начала проникать и в поселения на реках и вокруг оазисов Центральной Азии, окруженных горами и плоскогорьями. По дороге, которая впоследствии стала известна как Великий шелковый путь, из Китая на запад везли шелк, а в противоположном направлении шли караваны с твердым зеленым камнем нефритом.

Диск би. Культура Лянчжу. Около 3000–2000 до н. э. Нефрит. Диаметр 18,9 см

Для жителей Гонур-Депе, так же как и для бесхрамовых городов долины Инда, эти товары были первыми вестниками мощной цивилизации, возникающей на востоке. На реке Янцзы, неподалеку от озера Тайху, в древнем городе Лянчжу, окруженном рвами и гигантскими крепостными стенами, мастера изготавливали невероятные — технически и эстетически — предметы начиная с середины IV тысячелетия до нашей эры, то есть еще до появления в западном мире первых городов[48]. С помощью сверления и шлифовки (нефрит слишком тверд для иной обработки) зеленому камню придавались формы животных — например, оленей, драконов, птиц и лягушек, — а также ритуальных предметов: топоров и ножей, на удивление гладких и ровных. Кажется, будто их изготовили в каком-то другом мире, а не том, где с незапамятных времен руки человека держали лишь грубые каменные орудия. Прохладная и гладкая твердь нефрита воспринималась совершенно иначе, чем прочие скульптурные материалы.

Самыми загадочными остаются для нас нефритовые диски с искусно выверенным и вырезанным точно посередине отверстием. Это так называемые би — артефакты, символизирующие совершенство мироздания, как круги на воде от брошенного камня или диск полной луны. Би представляли собой недремлющие обереги, их клали в могилы, чтобы охранять покойного, вместе с похожими на сосуды предметами: прямоугольниками с полой цилиндрической сердцевиной из нефрита, украшенными тонкими узорами — так называемыми цун.

Столь сложные и совершенные артефакты говорят о том, что в Древнем Китае владели продвинутыми технологиями. К северу от Лянчжу, в прибрежном районе, нынче называемом Шаньдун, вдоль реки Хуанхэ мастера керамики изготавливали из мягкой черной глины тонкостенные, идеально отполированные сосуды, невесомые и хрупкие, как скорлупа птичьего яйца. Так же как би и цун, эти сосуды сделаны с поразительной точностью, что было бы невозможно без изобретения быстро вращающегося гончарного круга. Однако, как и многие полезные открытия, эта технология возникла в IV тысячелетии до нашей эры одновременно в нескольких местах: в городах Азии, а также в Египте. Совсем другое дело — шелк. Древние обитатели Китая ревностно охраняли секрет разведения шелкопрядов и изготовления тканей, придававших жизни новое ощущение роскоши: они были намного более гладкими и легкими, нежели клочковатые шерстяные одежды маргианских цариц.

Все эти новшества стали результатом появления не только новых эффективных методов производства, но и развития дальнего торгового обмена, стимулировавшего их.

Бронза впервые была открыта в Западной Азии примерно в конце IV тысячелетия до нашей эры. Постепенно ремесленники поняли, как выкованные из меди предметы можно сделать прочнее, добавив немного мышьяка или олова, чтобы образовался сплав, или смесь, позднее названная бронзой[49].

В то время как в западном мире из бронзы в первую очередь изготавливали оружие и инструменты, а также нательные украшения, древнекитайские мастера создавали из нового сплава еще и искусные ритуальные сосуды. Их поразительные формы помогают судить об их предназначении: приземистые котелки на трех расходящихся ножках, называвшиеся дин, были крепкими и непритязательными — как раз подходящими для приготовления пищи. Вытянутая форма цзюэ, винных графинов-треножников, украшенных рельефными узорами, кажется воплощением самого действия разливания. Их формы напоминали прежние виды керамических сосудов, которые возникали на протяжении многих веков для различных нужд[50]. В окруженном стенами городе Эрлитоу, в центральной части Китая, одном из первых мест, где появились литейные мастерские, мастера изготавливали бронзовые сосуды такой же формы, как и керамические горшки, созданные более тысячи лет назад[51]. Это были ритуальные сосуды, их ставили в могилу для почитания покойного. Те, кто занимался их изготовлением, обладали высоким социальным статусом — литейщики бронзы относились к благородному сословию[52]. В городе Аньян, столице династии Шан, ознаменовавшей первую великую эпоху Древнего Китая, мастера отливали цзунь — похожий на кувшин сосуд для вина с двумя ручками по бокам: его полные бока указывали на полноту содержимого, а веселые изображения вдыхали жизнь в безмолвный и тяжелый горшок.

Литые скульптурные элементы придавали особый шарм бронзовым изделиям династии Шан. Чаще всего сосуд украшало некое фантастическое существо, покрытое орнаментом из завитков и линий. Когти, клыки, морды, рога и хвосты облепляли стенки сосудов настолько, что зачастую непросто было разглядеть за ними саму форму сосуда. Фигуры располагались симметрично — но невозможно сказать, то ли это два дракона, глядящих друг на друга, то ли два профиля одного и того же чудовища. Изначально они отражали некий принцип, который копировался снова и снова, пока не стал почти нераспознаваемым: двойной дракон появляется даже на древнейших нефритовых ритуальных предметах. Впоследствии таких драконов прозвали таоте, по имени мифического чудовища. Что эти существа означали, не совсем ясно. Похоже, они служили неким предостережением: жители Центральной равнины, где таоте изображались чаще всего, подвергались множеству смертельных опасностей[53]. Эти фантастические твари принадлежат к анималистической художественной традиции, свойственной народам, жившим на территории северных степей, простирающихся через всю Среднюю Азию от современной Монголии и Сибири, то есть монголам, киммерийцам и сарматам, до народов, живших к северу от Черного моря, впоследствии названных скифами[54].

Цзунь с двумя баранами. Династия Шан. Около 1200–1050 до н. э. Бронза. Высота 45,1 см

Город Лянчжу на берегу реки Янцзы был, вероятно, самым крупным из ранних поселений Древнего Китая. Он возник примерно в то же время, что и Урук в Месопотамии, около 3500 года до нашей эры, хотя, по дошедшим до нас свидетельствам, сильно превосходил его своими размерами. Это был первый великий город цивилизации, объединенной общими технологиями производства и строительства, обработки нефрита и шелководства, а позднее — бронзового литья. Его во многом можно сравнить с Аньяном, столицей династии Шан, возникшей тысячу лет спустя. Эти древнекитайские города были схожи по своему мироощущению, как были схожи города долины Инда или города долины Тигра и Евфрата.

А в горах, более чем в трех тысячах километров к западу от Аньяна, в обнесенном стенами городе на территории нынешней провинции Сычуань, расцвела еще одна цивилизация. Однако, в отличие от жителей столицы династии Шан, жители Саньсиндуя, по-видимому, не имели письменности: всё, что осталось от их культурного очага, это великолепные бронзовые скульптуры, которые они закапывали в больших жертвенных ямах. Это были фигуры, маски и головы с резко обозначенными чертами: большими угловатыми глазами и неестественно широкими ртами. Страшнее всего выглядят толстые, выпирающие глаза — словно окаменевшие взгляды. Возможно, они воплощают какое-то особое представление о власти взгляда, о глазах, излучающих свет, который освещает мир, — о взгляде как инструменте повелевания. В жертвенных ямах также было найдено множество бронзовых глаз, зрачков и глазных яблок, словно для того, чтобы вмонтировать их в глазные впадины. Интересно, что они скорее напоминают стилизованные черты западноафриканской скульптуры нок, о которой уже шла речь выше, чем те изображения, которые создавались на территории Древнего Китая или Юго-Восточной Азии.

Маска с вытаращенными глазами. Культура Саньсидуй. Около 1100 до н. э. Бронза. Высота 66 см

Культура Саньсиндуй исчезает примерно в 800 году до нашей эры. Вероятно, именно отсутствие письменности определило то, что она не оставила ни традиции, ни живой памяти о себе: кажется, будто этот мир просто угас. То же самое можно сказать и о великом городе Лянчжу, где способ общения с помощью символов так и не перерос в письменный язык. И только династия Шан осталась в истории благодаря своему великому достижению — письменной форме коммуникации, которая, в отличие от клинописи Междуречья и египетских иероглифов, так и не вышла из живого употребления. Эта письменность началась с небольших символов, вырезаемых на костях животных и панцирях черепах как способ обожествления, — то есть ее истоки сильно отличаются от истоков клинописи и иероглифов, возникших из бухгалтерских отчетов. В отличие от графических систем Египта и Месопотамии, формы письменности Древнего Китая развились в систему, которая за последующие тысячелетия распространилась по всей Восточной Азии, — такое долголетие вполне можно приписать тому, что ее язык восходит к поэзии и магии.

На древнекитайском языке написана одна из самых ранних летописей Китая «Ши Цзи», или «Исторические записки», созданная придворным историографом Сыма Цянем около 94 года до нашей эры. Это первая официальная история Китая, охватывающая более двух тысячелетий. Сыма составил ее после того, как его лишили официальной должности, кастрировали и заключили в тюрьму.

Сыма писал в период империи Хань, которая за сто лет до этого свергла первого императора Китая Шихуанди из династии Цинь. С точки зрения Сыма, император Цинь был жестоким тираном, но, к счастью, власть государства Цинь продолжалась недолго. Тем не менее в 221 году до нашей эры он добился политического объединения Китая — по большей части военными методами: «Настало время власти циньского вана. Он [Император Цинь] <…> размахивая длинной плетью, принялся править миром», — написал Цзя И, поэт времен империи Хань[55].

Император Цинь ввел повсюду одинаковые законы и установил стандарты мер и весов, а также общую валюту, отметив всё это на стеле, установленной на склоне горы. Тем самым он не только заложил основы империи, но и создал одно из первых бюрократических государств. Как и подобает столь великому правителю, его империя была отражена в величественных изображениях. Для его дворца в Сяньяне (недалеко от современного Сианя), столице империи Цинь в Центральном Китае, из переплавленного оружия были отлиты двенадцать исполинских бронзовых статуй великанов и в придачу бронзовые колокола, возвестившие великую победу Цинь. (Впоследствии все они были снова переплавлены в оружие.)

Эти бронзовые статуи были лишь первой ласточкой. С момента своего восшествия на трон император приступил к строительству погребального комплекса, который должен был затмить все предшествующие устремления в вечность: с ним могли сравниться разве что пирамиды египетских фараонов. Сыма описывает законченную гробницу в виде детальной реконструкции «вселенной», которой император будет править после своей смерти. Более семисот тысяч заключенных было отправлено на строительство гробницы, наполненной «…[копиями] дворцов, [фигурами] чиновников всех рангов, редкими вещами и необыкновенными драгоценностями. <…> Из ртути сделали большие и малые реки и моря, причем ртуть самопроизвольно переливалась в них. На своде изобразили картину неба, на полу — очертания земли. Светильники наполнили жиром жэнь-юе в расчете, что огонь долго не потухнет», так что получился настоящий подземный город. Создавшие это великолепие мастера были заперты в могиле вместе со всеми императорскими наложницами. Никто из них больше не увидел дневного света. Вся усыпальница была укрыта земляной насыпью, засаженной травой и деревьями, чтобы она походила на холм и ничем не выдавала свои тайны[56].

Могилу императора охраняли семь тысяч терракотовых воинов с бронзовым оружием в руках и более ста деревянных боевых колесниц — целая армия, стоявшая в подземных покоях неподалеку от могильного холма. В своей работе мастера, их создавшие, применяли накопленные веками знания о керамике, но ни во времена династии Шан, ни в эпоху Чжоу и ни в одной другой из предшествующих культур не изготавливались человеческие фигуры такого размера и такой степени реалистичности. Каждый воин отличается от других: мастер придавал стандартному слепку индивидуальные черты, чтобы воины казались живыми. Это была достойная замена человеческим жертвам, которым пришлось бы сопровождать императора в могилу, лишив страну регулярной армии[57].

Коленопреклоненный лучник. Династия Цинь. Около 221–206 до н. э. Окрашенная терракота. Высота 125 см

Поражает то, что результат этих великих творческих усилий, труда десятков тысяч человек, был обречен на захоронение вскоре после своего завершения, особенно это касается искусно сделанных человеческих фигур, никогда не создававшихся ранее в Китае. Лишь далеко на западе, в Греции, люди умели и желали создавать такие реалистичные скульптуры. Но как могли их знания попасть в Китай? Может, какие-то мастера из греческого поселения в Бактрии проделали долгий путь в Центральную Азию и привезли эти секреты с собой? Или какой-нибудь наблюдательный китайский торговец привез их по дороге, названной впоследствии Великим шелковым путем? Для любого путешественника, совершившего поездку в страны Западной и Центральной Азии по следам завоеваний Александра Македонского, самым удивительным стало бы воспоминание о «живых» каменных людях, схожих с греческими скульптурами. Среди фигур терракотовой армии много разминающихся и растягивающихся «акробатов»: судя по их оголенным торсам, скульпторы обладали хорошим знанием мускулатуры и навыками, соответствующими скульптуре Греции двухвековой давности[58].

Если Цинь Шихуанди хотел, чтобы армия сохранила его империю и после его смерти, то он потерпел сокрушительное поражение: династия продержалась после него всего четыре года. Вместе с ним погибло и искусство создания реалистичной скульптуры в натуральную величину. Пройдет не меньше пятисот лет, прежде чем китайские мастера станут вновь создавать столь реалистичные и детализированные скульптуры.

Когда Сыма Цянь писал свою великую историю, Китай был под властью династии Хань. Столица находилась в Сиане, неподалеку от Сяньяна, бывшей столицы династии Цинь, в глубине страны (современная провинция Шэньси). Сиань был одним из крупнейших городов мира, сравниться с ним мог только поднимавшийся на западе Рим. В эпоху Хань продолжали развиваться морские торговые пути: они проходили через Персидский залив и Индийский океан, а далее золото и шелк, давший название этому пути, везли в дальние страны на запад по суше через пустыню Такла-Макан. По сравнению с тяжеловесными бронзовыми скульптурами эпохи Шан или грандиозными проектами Цинь Шихуанди произведения эпохи Хань были гораздо более легкими физически и эмоционально — в них чувствовалась открытость миру природы. На прессованном терракотовом кирпиче изображались сцены охоты и сбора урожая, а глиняные фигуры изящных танцовщиц со струящимися рукавами стали своеобразной визитной карточкой скульпторов эпохи Хань. Одним из величайших изобретений времен династии Хань, датируемым примерно 100 годом нашей эры, стала очень простая вещь: новый вид материала для письма и рисования — тот самый, что сохранился до наших дней, — бумага.

Сцена охоты и сбора урожая. Династия Хань. Около 25–220 н. э. Терракота. 39,5 × 45,6 см

В то время, когда династия Шан отстраивала свою столицу Аньян, далеко на востоке, в тысячах километров оттуда, по другую сторону Тихого океана зарождались первые признаки еще одной цивилизации. На побережье Мексиканского залива и на тропических низменностях Мексики и Центральной Америки, там где сейчас находятся Веракрус и штат Табаско, из базальтовых вулканических глыб, специально добытых в горах Сьерра-де-лос-Тукстлас, были вырезаны гигантские каменные головы. С помощью каменных инструментов резчики создали головы в плотно прилегающих уборах, похожих на шлемы, с уплощенными, властными лицами и суровыми глазами. Внушительные каменные скульптуры обладали большой силой: у детей они возбуждали страх и любопытство, а для взрослых служили границей территории, символами памяти и власти — опорой в этом мире[59].

Они были созданы самой ранней из известных нам цивилизаций американского континента. Позднее их назовут ольмеками за то, что они умели собирать с деревьев каучук («ольмек» по-ацтекски) и продавали его по всему региону. Защитные шлемы, возможно, говорят о том, что головы изображают игроков в мяч: в этой игре на огороженной площадке с высокими покатыми стенами игроки подкидывали тяжелый каучуковый мяч с помощью ног и верхней части туловища. Цель игры — не дать мячу упасть, а в некоторых вариантах — попасть мячом в невероятно маленькое каменное кольцо, вмонтированное в стену на конце площадки. Суровое выражение каменных голов показывает, что это было не просто развлечение, а важная часть существования ольмеков — игра, где на кону были вопросы социального престижа и власти, а возможно, даже жизни и смерти. Как и в случае с вырубленными из скал глыбами Стоунхенджа, перевозка базальтовых валунов с гор представляла собой титанический труд, что только усиливало впечатление от этих голов посреди низинных джунглей. Головы стояли в ритуальных центрах: два самых крупных из них — Сан-Лоренсо и Ла-Вента. Здесь ольмеки возвели несколько усеченных каменных пирамид и другие ритуальные постройки, включая площадки для игры в мяч. Эти ритуальные города не предназначались для жизни: большинство людей жили в окрестных деревнях, занимались земледелием и поиском пропитания.

Ольмекская каменная голова. Около 900–400 до н. э. Высота 2,41 м

Ольмекские каменные головы — одни из древнейших монументальных изображений человеческих голов. Их предшественниками можно считать лишь гигантские головы Аменхотепа в Египте времен XVIII династии. Каменная архитектура ольмеков также напоминает древнеегипетские постройки: погребальные комплексы, состоящие из храмов и пирамид. Однако в Гизе не сохранилось свидетельств того, что древние египтяне интересовались спортивными соревнованиями… помимо самого строительства пирамид.

Ольмеков вдохновляла окружавшая их природа, густые тропические леса у побережья Мексиканского залива и суровые высокогорья внутри страны, горы и реки, которые они почитали священными. Из обсидиана, нефрита и других камней они создавали замечательные стилизованные изображения животных: ягуаров, броненосцев, змей, обезьян, кроликов, рыб и жаб, ориентируясь на свои непосредственные наблюдения, а не подчинение сложившейся местной или иной традиции. Эти скульптуры весьма оригинальны.

Ольмекская маска. Около 900–400 до н. э. Жадеит. Высота 14,6 см

И всё же ольмекская резьба по нефриту невероятно схожа с древнекитайской. Массивная форма одной из ольмекских жадеитовых масок, изображающей сердитое лицо получеловека-полуягуара или человека в образе ягуара, сильно напоминает изображения таоте времен династии Шан — стилизованных драконов с их устрашающими мордами. Сходство настолько разительно, что по неведению можно принять маску «полуягуара» за изделие какого-нибудь китайского резчика по нефриту из северных провинций, а орнамент таоте, вырезанный на нефритовой пластине, — за работу ольмекского мастера из Ла-Венты.

Причем сближаются они не только по стилю, но и по своему символическому значению. Древние китайцы, как и ольмеки, считали, что нефрит обладает сверхъестественной энергией, способной сохранять душу после смерти. В Ла-Венте — главном ритуальном центре ольмеков — в могилу клали сотни отшлифованных кусочков зеленого камня без надписей, которые аккуратно засыпали в яму. В Китае времен династии Хань подобного эффекта ожидали от погребального облачения, сделанного из нефритовых пластин, тщательно скрепленных золотыми нитями и покрывавших полностью усопшего. Все телесные отверстия запечатывались нефритовыми накладками, а поверх часто клали нефритовый диск би[60].

Откуда же такое сходство? Неужели между этими двумя культурами, разделенными океаном на тысячи километров, была какая-то связь?

Со времен исчезновения за десять тысяч лет до нашей эры Берингийского сухопутного моста — северной перемычки, по которой люди переходили из Сибири на Аляску, единственным путем передачи знания об этих изображениях был путь по морю, через огромные пространства Тихого океана. Однако нет никаких доказательств, что такое путешествие когда-либо было осуществлено — ни в ту ни в другую сторону.

Сходство между художественными образами династии Шан и ольмеков скорее указывает на параллельное развитие. То же самое произошло, когда на разных концах планеты появились древнейшие изображения животных. Инстинктивно созданные изображения связаны с тем, что человек приспосабливался к окружающему миру и узнавал, как можно обрабатывать материалы, найденные в природе, и передавать запечатленный в образах опыт будущим поколениям.

В отделке камня ольмекам не удалось достичь геометрической точности династии Шан и пришедшей за ней династии Чжоу. Зато в изображениях людей они лучше передавали человеческую теплоту. Одна из примечательных каменных скульптур, созданная, как полагают, ольмекским мастером, изображает сидящего человека в набедренной повязке, который совершает скручивающее движение, словно потягивается или занимается физкультурой. С точки зрения анатомии конечности изображены нереалистично (слишком короткая плечевая кость) — и всё же в них чувствуется жизнь! Борода, усы и проколотые уши мужчины могут указывать на его принадлежность к культу, быть может, даже культу, связанному с игрой в каучуковый мяч[61].

Создавая этот образ скручивающегося человека, резчик полагался на какие-то иные знания, нежели создатель «акробатов» при дворе императора Цинь, к тому же других хоть сколько-нибудь похожих фигур, созданных во времена ольмеков, мы не знаем, так что он является удивительной аномалией. Однако «аномалии» вообще свойственны художественному мышлению ольмеков: они создали ряд скульптур с невероятно изогнутыми телами и потрясающие образы стариков, в которых реалистично передано влияние времени на человеческое тело, чего не встречается нигде в Древнем мире.

К наиболее странным изображениям этой культуры относятся скульптуры сидящих детей и младенцев с бесстрастными взглядами. Возможно, они демонстрировали какие-то особые психические и физические состояния, характерные для ольмекского народа. Эти скульптуры вырезаны с большой теплотой и вниманием к внешним проявлениям жизни: они принадлежат не к области идеализированных богов и правителей или сильных игроков в мяч — их можно соотнести с жизнью любого человека.

Тысячелетиями люди создавали подобные себе формы из земли и огня. Каждая фигура выражала какое-либо чувство — страх, желание или просто любопытство. Начиная с самых ранних творений из обожженной глины Дольни-Вестонице, эти образы возникали по всему обжитому миру: от неолитической культуры синлунва на северо-востоке Китая до бадарийских пастухов на равнинах Сахары в додинастическом Египте и культуры Хаманджия (территория нынешней Румынии), где были созданы самые наглядные из древних человеческих изображений.

Древнейший из известных своей керамикой народов Южной Америки происходит с побережья нынешнего Эквадора: созданные им крохотные фигурки в основном изображают женщин. Культура получила название Вальдивия — по местности, где были обнаружены скульптуры со схематически изображенными лицами в обрамлении тщательно прорисованной шапки волос. Присущие им индивидуальность и очарование, вероятно, были частью их изначальной функции — возможно, женского амулета или утешителя и защитника в суровом, зачастую жестоком мире[62].

Этот мир глиняных людей, эволюционировавший на протяжении тысячелетий, наглядно свидетельствует об инстинкте создания образов — потребности создавать своими руками из куска глины нечто живое. И разнообразие интерпретаций человекоподобной формы поражает воображение!

Одна из старейших и долгоживущих традиций создания фигур из глины, уходящая корнями на глубину 14 000 лет, поддерживалась древними обитателями островов современной Японии[63]. Их керамические горшки и фигурки, называемые догу, обожженные в открытых ямах (печи тогда еще не были заведены в Японии), бесконечно причудливы по своим формам и очертаниям. Голова могла представлять собой треугольник, сплющенный овал или вовсе похожую на маску абстрактную форму, не имеющую ничего общего с реальностью — и всё же узнаваемо человеческую. Знаки, нацарапанные на теле скульптуры — возможно, татуировки, — словно являются проявлением жизнеутверждающей творческой силы, идущей изнутри. Одна из самых замечательных фигур была изготовлена на закате культуры, названной позднее дзёмон, примерно в то же время, когда ольмеки за океаном вырезали гигантские головы из камня и фигурки животных из нефрита. Это пустотелая глиняная фигурка с объемными, словно выпученными глазами, одетая как будто в костюм, декорированный кистями и пунктирным узором, а ее голову венчает головной убор из перьев. Человек ли это? Может, это был амулет удачи или некий утешитель, подобно фигуркам Вальдивии, а может — выражение радости жизни, подобно изображению дерзкой молодой женщины из Мохенджо-Даро. Вне зависимости от их назначения, эти глиняные фигурки сообщают нам о том, что древние люди, начав вести оседлую жизнь, научились ценить и восхищаться своим телом, выражать свои страхи, совершать открытия и приобретать знания о жизни, а также осознавать уникальность человека, даже такой составляющей его жизни, как одиночество, ведь человек — единственное животное, способное создавать образы.