Твоя случайная измена (СИ)

Глава 16

Понедельник — день тяжёлый. Но для меня он ещё и судьбоносный. Пока Самойлов ведёт свои «заседания» в офисе, я уже побыла в кулуарах контор.

Адвокат оказался, и правда, толковым. Мигом мне всё разъяснил! Мол, причины для паники нет. Мне даже в суд идти не придётся. Все вопросы решим в атмосфере уютного офиса, подпишем бумаги и… В путь, к новой жизни!

— Что ж, Анастасия Витальевна, дело за малым, — сказал он, поправив очки, — Пускай муж подпишет бумаги, и вас разведут.

Он вручил мне заветную стопку. Подумать! Всего одна подпись решает судьбу. Мы уже обсудили условия сделки. Поделили имущество, пока только лишь на бумаге. Детей… По умолчанию отдали мне.

Надеюсь, Самойлов не станет оспаривать факт моего материнства? Он и сам скоро станет отцом. Зачем ему «старые дети»?

— А..эм — я замешкалась, трогая скрепочку, — Если он не подпишет.

Пал Аркадич вздохнул, будто сам столько раз проходил через это.

— В таком случае будем судиться, — сказал, изменившись в лице. Словно уже предвкушал этот спор.

Он заверил меня, что, уж коли дойдёт до суда и претензий, то муж не сумеет забрать у нас дом. А я… и представить себе не могла, что Самойлов захочет прогнать нас оттуда. От одной только мысли, что там, в этих милых, уютных стенах, будет жить его дрянь, его отпрыск. Мне хочется выть!

Я думаю только над тем, что же скажет Самойлов. Как он себя поведёт? Вероятно он думал, что всё это время я просто пугала его? Не всерьёз! Что за мелочь, и правда! Измена? То ли дело — есть муж, и семья. Какая жена добровольно прогонит любимого мужа к другой?

«В таком случае будем судиться», — вспоминаю слова адвоката. Неужели Самойлов заставит меня это сделать? Как в той передаче, где истцы и ответчики сидят в большом зале суда. И по команде изливают накопленный яд друг на друга.

В исковом заявлении мне пришлось указать несколько важных причин, по которым наш брак должен быть непременно расторгнут. Когда адвокат уточнил, то я, скрепя сердце, сказала: «Измена».

— И всё? — удивился он так, будто измена — обычно дело в нормальной семье.

И тут из меня «полилось»! Я рассказала ему о скандалах. О рукоприкладстве, и вспомнила то, что он мне говорил, как смотрел, каким стал… В общем, была убедительна.

— Отлично, — сказал адвокат и подсунул коробку с платочками.

Я, шмыгая носом, взяла. Представить себе не могу, сколько обманутых женщин рыдало за этим столом.

В заявлении он написал, что совместная жизнь не сложилась по причине различия взглядов и ценностей. Эту фразу я тут же хотела оспорить. Мол, жили мы долго и счастливо! И взгляды у нас совпадали, до недавних времён.

— Так лучше, поверьте, — сказала Пал Аркадич.

Про неверность любимого тоже пришлось написать. «Мой супруг, Самойлов Илья Давидович, предположительно с марта такого-то года имеет вторую семью. И не отрицает данного факта».

— Это… — пытаюсь я защитить свою честь, — Не семья, а измена.

«Случайная», — крутится в голове. Но подобный вариант для суда не сойдёт! По словам адвоката, мы должны убедить судей в том, что семью сохранить невозможно.

«Невозможно», — рассеянно думаю я. Будто этот визит к адвокату довёл до меня этот факт. И тут же хочу разорвать заявление! Точно не он, своим жалким предательством, а я, этой маленькой белой бумажкой, разрушаю наш брак.

«Примирение между мной и ответчиком исключено. В связи с чем предоставление судом срока для примирения нецелесообразно», — написано дальше. От меня нужно только подставить «автограф». А после… трава не расти!

Пал Аркадич, видя моё замешательство, снимает очки. Он уже пожилой, но серьёзный и очень приятный на вид. Адвокат — это в чём-то психолог, он чувствует горе людей, но не принимает его близко к сердцу.

Однако же в этот момент он кладёт свою руку поверх заявления.

— Анастасия Витальевна, возможно, вам стоит подумать? Не принимайте поспешных решений, — говорит он таким мягким тоном.

Я вспоминаю Илью, его взгляд, когда он уходил. Он ведь решил уже всё, для себя! Почему не уходит? Сердцем он с нею, а телом — со мной. Правда, от тела уже одни хлопоты. Живёт по инерции рядом, спит, ест, переводит пельмени в г*вно.

Что останется после? Домашние тапки, что я подарила ему. И которые он не носил! Бутылочка рома, что я откупорила, празднуя скорый развод. Остаточный запах пельменей, которые я никогда не смогу больше есть.

— Нет, всё решено, — я киваю, — Так надо.

— Что ж, — Пал Аркадич меня одобряет, надевает очки, и следит, чтобы я подписала.

Чиркаю ручкой, а руки дрожат. Вспоминаю, как нас расписали под возгласы: «Горько!». Свадьба была не особенно пышной. Тогда ещё не было денег устраивать пир на весь мир. Мама Илью не любила, и даже на свадьбе вела себя сдержанно.

Его же отец не приехал… Илья разобиделся! Даже сказал, что отца у него больше нет. Подумаешь, глупость — фамилия! Но Давид Гурамович был уязвлён. Мало того, что его младший сын пренебрёг его именем, так он ещё дал своё русское имя другой.

Я тогда долго смеялась, примеряя «грузинский вариант». Анастасия Витальевна Гелашвили — забавно звучит. Мне Самойлова нравится больше.

«Нравилось», — поправляю себя. Теперь же я снова Кучинская. Папино имя, с которым я появилась на свет. И с которым, возможно, уйду в мир иной! Ибо теперь затащить меня в ЗАГС не сумеет никто, даже самый красивый на свете мужчина…

Сегодняшний день оказался настолько тяжёлым, что разговор с мужем я решила отложить на потом. Боюсь, что расплачусь! Не выдержу. Если он станет меня упрекать, или вовсе откажется.

Потому иду к Машке. Подруга, узнав, что я с новостью, накрывает на стол.

— Рано праздновать, — сетую я.

Разуваюсь, вхожу в её модную «хижину» в стиле хайтек. Пол выложен плиткой, ковров нигде нет. Так что Машка вручает мне тапки.

У них две собаки, смешные курчавые шпицы. Они выбегают навстречу, скользя коготками по полу. И начинают усердно обнюхивать, лаять, лизать мои руки…

Вспоминаю, что так не спросила, какая порода собаки у той, у его… Наверно, болонка? А, может, безродная сука! «Так будет логичнее думать», — решаю, держа на руках ярко-рыжий комок. Он вертится, крутится, и ускользает.

Помимо спортивного клуба и фитнеса, Машка разводит собак. К слову, это — семейная пара, детей у которых не счесть. Стоят они на секундочку 35 тысяч! А всё потому, что у них родословная, паспорт, награды и звание самых красивых собак.

По утверждению Машки, они даже лают иначе, не так как другие, «обычные» псы.

Я прислушиваюсь к их лаю, пытаюсь поймать в этом писке певучие нотки. Пока Машка готовит на стол. Тут и фрукты, и сыр, и колбаска. Она вынимает шампанское.

— Рано, — бросаю со вздохом.

Но Машка намерена вскрыть. Пробка долго упрямится. И хлопает ровно в момент, когда в кухню спускается Сонечка, младшая дочь.

— Ой, здрасте, тёть Насть, — говорит она мне и берёт из тарелки нарезку.

— Не трожь, это нам! Возьми в холодильнике, — хмурится мать.

Соне семь лет, и она так похожа на Машку. Та же манера смотреть свысока, хмурить лоб и грызть ногти.

— Не грызи! — возмущается Машка, когда Соня суёт ноготок к себе в рот.

— А чё за праздник? — интересуется дочка.

Мы переглядываемся, и Машка бросает:

— Так… день медработника!

Соня хмурит красивое личико:

— Ты ж не медработник, ма?

— А кто ж я, по-твоему? — фыркает Машка, разливая шампусик в бокалы, — Лечу людей от ожирения! Вон, скольких уже излечила.

Я тихо смеюсь. Вспоминаю, что, кроме «лиц в белых халатах» сегодня ещё отмечают свой день и отцы. Мой умер давно, и покоится с миром. А кто-то уже станет трижды отцом. Вот кого нужно поздравить!

Я порываюсь набрать его номер. Но, передумав, цежу из бокала шипучий напиток.

Усмехаюсь, представив Илью с малышом на руках. Тут же на ум лезут разные образы. То, как он в первый раз взял на руки Давида. В роддоме. И взгляд его, мутный от слёз…

Я сама чуть не плачу. Сморгнув, заставляю себя «промотать» эту плёнку вперёд, до момента, когда я узнала его с совершенно другой стороны.

— За свободу! За новую жизнь, — произносит Манюня.

Люблю её, очень. Она утешала меня много раз. И в те времена, когда мама гнала Илью из дому. И когда я пыталась расстаться с ним, следуя логике «стерпится слюбится» с лучшим, с надёжным. С другим!

— Пусть у него негритёнок родится, — хмыкает Машка.

Я, покачав головой, говорю:

— Что по-твоему негры забыли в Торжке?

Машка кладёт на язык сырный ломтик:

— А что твой Самойлов забыл?

— Он там собаку спасал, — говорю я задумчиво.

— Ты ж говорила, он сбил её? — хмурится Машка.

— Ну да! Чтобы после спасти, — заключаю я, глядя, как поднимаются вверх пузырьки от шампанского.

Машка охает от внезапно нахлынувшей мысли:

— То есть, ты думаешь, что Самойлов специально стерёг её псину, чтоб сбить, чтобы после спасти, и тем самым завоевать себе звание супермена?

Теперь хмурюсь я, и пью свой игривый напиток.

— Ты его переоцениваешь! — смеюсь, лишь представив себе, как Самойлов дежурит в кустах. Вот так образ, героя-любовника! Просто сюжет для канала «Домашний».

— А прикинь, — продолжает фантазировать Машка, — Если б он сбил её насмерть?

Я, быстро прикинув, качаю в ответ головой:

— Тогда бы любви не вышло.

Перед мысленным взором встаёт убитая горем Снежана. Хоть я её и не видела! Но представляю, как девушка плачет, склонившись над телом. Как носит цветы на могилку любимой собаки. И проклинает «того толстосума на джипе», который убил её пса…

Бутылка пустеет, а мы, прислонившись друг к другу, сидим. Вспоминаем былое.

— Вот честно! Любовь — это зло. Вот толку, что я Серёгу любила? Он так и остался придурком, и я не смогла сделать из него человека.

— Любовь зла, — говорю, подцепив виноградинку.

— Рубенчик зовёт меня съездить в Армению, — делится Машка.

Я одобряю:

— Ну, съезди! Расскажешь потом.

Машка не разделяет мой оптимизм:

— Так он меня хочет с роднёй познакомить!

— Ну, и что? — восклицаю, припомнив знакомство с роднёй своего почти бывшего мужа.

Узнав о рождении первенца, они пригласили нас в Грузию. И мы провели две чудесных недели в Тбилиси. Гуляя по старому городу. Любуясь закатом с вершины горы. Я, впервые позволив себя усадить на канатку, боялась до одури! А Илья обнимал, призывая меня посмотреть, как красиво вокруг.

Он ревновал меня к каждому встречному. Запрещал улыбаться, постоянно держал меня за руку. Думал, что уведут? А я улыбалась специально! Например, продавцу за прилавком. И льнула к Илье, когда он уводил меня прочь…

— Нет, Насть! — противится Машка, — С роднёй познакомлюсь. Потом же не только ему отворот-поворот дать придётся, но и родне.

Я выдыхаю. Мне даже думать не хочется, как объясняться с родными. Как рассказать своей маме о том, что Илья изменил? Как выслушивать после её: «А я же тебе говорила!».

Учуяв моё настроение, Машка, уже пребывая в подпитии, вдруг принимается… петь:

— Огнеееей так мноооого золотыыыыыых,

На улицах Сараааатоваааааа,

Парней так мноооого холостыыыыыых,

А я люблюююю жееееенатогоооооо!

Я пихаю подругу, смеюсь. Вот же сучка! Нашла, о чём спеть. Пытаюсь «примерить» в тест песни — Торжок. Но он не рифмуется! На ум приходят другие рифмы, куда более примитивные: горшок, пирожок, женишок, малышок…

В кухне с видом усталым, как будто жизнь ей наскучила, появляется Соня.

— Это вы тут поёте? — морщит она свой веснушчатый носик.

Серёга был рыжим, так что Соня в отца.

— Ага! — прерывается Машка.

Сонька вздыхает, вздёрнув глаза к потолку:

— Жесть!

Отчитав нас, сказав, что снимает видосик, и наш «музыкальный состав» портит ей всю малину, Соня уходит. С достоинством фыркнув и покачав головой.

Мы смеёмся ей вслед. И Машка, не слушая дочь, продолжает тянуть свою песню. А я вынимаю смартфон. Там всего лишь одно сообщение.

«Надеюсь, что розы завяли? Позволь подарить тебе новый букет», — намекает Эльдар. И я с упоением думаю, что, может быть, в этот раз позволю ему даже больше…