Твоя случайная измена (СИ)

Глава 18

Следующим утром, пока наш «директор» ещё крепко спит, я, по привычке, встаю очень рано. Умываюсь, готовлю (себе исключительно) завтрак. Яичницу, свежий салат. Варю кофе. Опять же, себе!

Он шелестит наверху и спускается свежим, побритым, одетым сегодня, как взрослый мужик. На работе его не поймут, если явится в кедах и джинсах с огромными дырками.

Ем и смотрю в телефон. Читаю последние новости. Я совсем оторвалась от них, со всем этим бедламом! Самойлов садится, сперва не заметив красивую папочку. В которую я так заботливо спрятала наш договор.

Наблюдаю за ним краем глаза. Вижу, как хмурится. Как берёт, открывает. Глаза пробегают по строчкам. Губы кривятся, он проводит по ним языком…

— Ты серьёзно? — кидает бумаги на стол, не изъявляя желания читать дальше.

Кладу в рот кусочек яичницы:

— Более чем.

Подпирает рукой подбородок, скрывает в ладони усмешку:

— Зачем тебе это, Насть? Хочешь меня проучить? Ну, ударь! Наори! Не знаю… тарелку разбей. Кстати, — хмурится он, — А где моя тарелка?

Вспоминаю осколки, которые после моих «откровений» пришлось собирать по всей кухне.

— Самойлов, ты сам себя проучил, — отвечаю спокойно, — Я дарую тебе свободу! И себе заодно.

Илья громко хмыкает. Отвернувшись, кивает. Мол, понял он всё…

— Ах, вот оно что? — говорит тихим голосом, — И себе? С этого стоило начинать.

Я свирепею. Обычное дело! Излюбленный ход муженька. Он всегда «переводит стрелки» с себя на других. Он не любит, когда на него нападают. Даже зная, насколько неправ.

— Не придирайся к словам, — цежу я сквозь зубы.

Однако, Самойлов уже подхватил эту «нить», и теперь не намерен её выпускать:

— Я полагаю, что ты даже рада спровадить меня? Кот из дома, мыши в пляс!

— Что…, - я просто теряю дар речи, — Да ты… Ты вообще уже ополоумел?!

Голос взлетает, и я не могу успокоить себя. Он меня обвиняет! Меня! Просто наглость, за гранью возможного.

Он победно глядит. Будто нашёл во мне слабое место.

— Я в отличие от тебя развод не прошу! И вообще, — он разводит руками, давая понять, что растерян, — Что изменилось, Насть? Как жили, так и будем жить. Я люблю детей, и тебя… люблю.

Эта пауза между «тебя» и «люблю» не так уж длинна, но вполне ощутима.

— Какая любовь? О чём ты, Илюша? — с лаской ему отвечаю. Стараясь держать свои чувства в узде.

Самойлов «ведётся» и злость искажает черты. Он хватает искомую папку, терзает листки…

— Я о семье! Которую ты разрушаешь! Вот этим! — и, швырнув её в сторону, смотрит убийственным взглядом.

От обвинений его цепенею:

— Это я? Это я разрушаю семью? — шепчу, не желая поверить. Ах, вот, как он всё обернул?

— Да, ты! — вскочив, заявляет Самойлов.

И, подойдя, наклоняется ближе ко мне. Шелестит своим хриплым от ярости голосом:

— Где ты шляешься по ночам?

Я дрожу, но скрываю испуг. Беру себя в руки! Выпрямляюсь под жёстким, невидящим взглядом:

— Где хочу, там и шляюсь, — говорю ему прямо в лицо, — Я — свободная женщина.

Вдруг Самойлов хватает меня за рукав. Запястье сжимают в тиски его грубые пальцы.

— Ты — замужняя женщина! — он трясёт у меня перед носом рукой, — Где кольцо?

Сжимаюсь в комок. Не могу отыскать в этом взгляде того человека, которому я обещала любить до конца своих дней.

— Я сняла его, — отвечаю, пытаясь отнять свою руку. Так больно! Останутся синяки…

— И давно? — он рычит на меня словно зверь. И я снова боюсь, что… ударит.

— Отпусти! — я кричу, ожидая, что он нападёт. Но Самойлов так резко меня отпускает. С презрением смотрит, как будто я — падшая женщина, шлюха…

— Ещё неизвестно, чем ты тут занималась, пока я уезжал, — бросает, как будто плевок, мне в лицо, обвинения.

— Да… как ты смеешь? — шепчу, потирая запястье.

Вспоминаю свои вечера в ожидании мужа. Заботы о детях, о доме. Мысли о том, что приготовить такого, когда он вернётся домой…

Мне больно до слёз! Но я, стиснув челюсти, жду, что ещё прозвучит из его ненавидящих уст.

— А что? Я не прав? — заявляет Самойлов.

Он стоит, руки в боки, скалой.

— Кто этот хмырь, что тебя привозил? И откуда цветы? — его голос становится едким.

— Тебя это уже не должно волновать, — отвечаю, с не меньшей «любовью», — У тебя своя жизнь! Ты скоро станешь отцом.

Он, покачав головой, говорит:

— Этот факт ничего не меняет.

Я округляю глаза. Ничего себе, «факт»!

— Ей ты тоже так говоришь? — уточняю, на всякий пожарный. И добавляю, подумав, — Постой! Она вообще в курсе, что ты женат и у тебя есть дети?

Илья, совершенно не чувствуя собственной роли в этой затеянной им мелодрама, отвечает спокойно и взвешено:

— Да, она в курсе.

Я поражённо молчу. Было бы проще, скажи он иное? Ведь тогда бы его малолетняя шлюха могла стать невинной овцой.

— И всё равно продолжает с тобой отношения? — говорю, ощущая какую-то мерзость внутри.

Мне противно себе представлять, как они обсуждали меня. Вместе мечтали, как он разведётся однажды. Как отправит супругу в утиль…

«Так в чём же проблема, Илюша? Лети!», — хочется мне прокричать. Но Илья отвечает:

— Она не знала, что я женат. Сначала не знала.

Я улыбаюсь. Подумаешь, новость!

— А узнала, не сильно расстроилась, — говорю ему с едкой ухмылкой.

Он подходит к окну. Долго смотрит в него.

— Всё бы закончилось, если бы не ребёнок, — слышу уже не впервые.

Молчу. И вдруг мне на ум приходит нежданная мысль.

— А ты уверен, что он от тебя? — озвучив её, понимаю, что сам он не раз задавался подобным вопросом. Но, ни за что не признает! Тем более передо мной.

— Уверен, — цедит Илья, демонстрируя спину.

Я вздыхаю, скрестив на груди руки. Ощущаю своё превосходство. Хотя бы на этот короткий момент.

— Какая самоуверенность, Самойлов! Неужели в Торжке нет других претендентов?

Он удивлён. Я слышу по вздоху. И чувствую, как дребезжат его нервы в нависшей густой тишине. Илья не спешит обернуться. Чтоб не выдать себя! И я продолжаю кидать ему в спину издёвки:

— Ой! Только не говори мне, что ты у неё первый?

Его передёрнуло даже. Ну, точно! Ещё одна цель обнаружена.

— Да? — вопрошаю, — Серьёзно? Да у тебя просто пунктик на девственниц!

Самойлов рычит и бросает обычное:

— Насть, не дури!

Но я не дурю. Я всего лишь пытаюсь понять, что он хочет от жизни.

— Только первый, не значит, единственный, — говорю я, имея ввиду, что в Торжке у его малолетки есть и другие «забавы».

А, может быть, даже не только в Торжке? Скорее всего, не один он такой «озабоченный папик». Вдруг у неё их с десяток, на выбор? Из разных концов необъятной страны…

Илья, наконец, обернувшись, глядит на меня с высоты.

— Это ты о себе? — бросает, скользя жгучим взглядом.

Я, отодвинув тарелку, встаю. Ноги дрожат. А к глазам подступают противные слёзы. Но я не хочу, чтобы он меня видел такой! Уязвлённой. Раздавленной этим презрением.

— Ну, и сволочь же ты, — говорю равнодушно.

Собираюсь уйти. Но Самойлов опять успевает схватить меня за руку.

— Насть, Насть, ну прости, — слышу фразу, в которой ни капли раскаяния.

— Знаешь что? Уходи! — бросаю в лицо, — Я не могу больше так! Это не жизнь, а мучение!

Он разжимает тиски, и я прячу в ладонях лицо. Не могу удержаться и плачу! Дрожание плеч выдаёт, хоть я и пытаюсь унять свою дрожь.

Стоит. Не уходит. Но и коснуться не хочет. Не хочет обнять. Успокоить! Заверить, что всё хорошо.

— Насть, ну ведь всё ж нормально было? — он как будто не может понять, — Ведь жили по-человечески, что изменилось?

— Всё! — кричу я сквозь слёзы, — Илья, всё изменилось! Просто в одночасье!

Его мир не разрушился, лишь надломился с одной стороны. А мой оказался фальшивкой!

— Нам просто нужно время, — звучит его сдержанный тон, — Это кризис, у всех пар случается. Хочешь, к психологу сходим?

Я хочу, чтобы это закончилось. Хочу повернуть время вспять. Понять, когда всё сломалось, пошло кувырком…

— Втроём? — говорю, успокоившись.

Подойдя, включив кран, умываюсь. Сморкаюсь, совсем не стыдясь. Прижимаю к лицу полотенце.

Самойлов молчит. Соображает.

— Ну, со Снежаной, — спешу подсказать, — Без неё картина будет неполной.

Вздыхает, глядит в потолок. Рубашка трещит на груди.

— Тогда нужно идти вчетвером, — выдаёт он идею.

Я выражаю непонимание, приподняв одну бровь.

— Прихватим с собой твоего ухажёра, — бросает Самойлов, — Кто он такой? Как зовут?

«И снова-здорово», — в отчаянии думаю я. Разговор закруглился. Как шахматный раунд, когда ни одна из сторон не имеет ходов.

— Не твоего ума дело, — роняю, пытаясь пройти.

Но Самойлов хватает за волосы. Рывком опрокинув назад, наклоняется, сверлит глазами…

— Моего, — его тон, металлический, колкий, пробирает до самых костей, — Ты — моя жена! — говорит он так, словно клеймо оставляет на теле, — И этот факт останется неизменным!

Он отпускает меня и уходит. А я опускаюсь на стул и сижу. До сих пор ощущая болезненный привкус отчаяния. Это был не Илья! А чужой человек. Совсем незнакомый и страшный.