Ты против меня (You Against Me)

Двадцать шесть

– Я не смогу. – Голос у Тома охрип и раздавался как будто издалека, хоть он и сидел рядом с Элли на заднем сиденье машины.

Отец, сидевший на месте водителя, обернулся.

– Сможешь, – сказал он, – и должен.

– Где же адвокат?

– Сейчас будет.

– А советник? Обещал же, что встретимся на парковке.

– Сейчас его наберу.

Элли закрыла глаза, пытаясь думать о чем-нибудь обычном, например о шоколадном печенье и о том, как здорово просто сидеть на диване. Но ей было трудно сосредоточиться, одних мыслей о шоколадном печенье было явно маловато. Она вспомнила торговый центр, что они проезжали по дороге. Напротив парковки, позади здания суда; скоро он откроется, и люди будут заходить и покупать продукты, газеты и прочие вещи. Будут тащить за собой детей и пакеты и жаловаться на высокие цены. Как приятно осознавать, что в реальном мире все останется по-прежнему, что бы ни случилось сегодня с ее семьей.

Она открыла глаза и улыбнулась Тому, вложив в эту улыбку как можно больше оптимизма.

– Что? – спросил он.

– Что «что»?

– Ты что смотришь?

– Не знаю.

– Ну так не смотри.

– Да не заводись ты!

– Элли! – Мать резко развернулась на сиденье.

– Я просто улыбнулась!

– Ну так не улыбайся.

Элли ссутулилась на сиденье. Ей вдруг захотелось стать древней старушкой. С радостью бы променяла свою жизнь на ту, что почти подошла к концу, лишь бы не быть сейчас здесь. Ты – основной свидетель, повторял отец. Должна оказать поддержку.

Они заставили ее надеть юбку и блузку, которые она надевала на похороны деда. Юбка была из черного нейлона и липла к бедрам. Блузка была темно-серая. Перед выходом она изучила себя в зеркале в коридоре.

– Да я на монашку похожа.

– Ты прекрасно выглядишь, – уверила ее мать.

Им и нужна была монашка. Никакого красного лака на ногтях, фиолетовой помады и ярко-оранжевых обтягивающих мини-юбок. Хорошие девочки в таких нарядах не разгуливают.

Том вдруг выпрямился:

– Кто все эти люди?

У ворот собралась небольшая толпа. Группа из девяти-десяти подростков шла ко входу в здание суда.

– Они на мое дело пришли? – В его голосе слышалась паника.

Элли прижала нос к окну. У подножия лестницы ребята остановились. Одна из девочек проверила мобильник. Двое парней сели на ступеньки.

– Двери еще закрыты, – проговорила Элли. – Они войти не могут.

Том огляделся.

– Девчонка в голубой куртке, – сказал он, – она из колледжа. И та, что рядом!

Он всполошился не на шутку. В глазах было отчаяние, он вспотел, и ему, кажется, было все равно, что все увидят его таким. Элли попыталась придумать какие-то слова, которые помогли бы, но ничего не лезло в голову, кроме жестоких, озлобленных: ты сам виноват и… но разве можно говорить такое вслух? Однако как он не понимает, что это и есть он. Его настоящее, до смерти испуганное «я». Интересно, знал ли он себя таким до того, как все началось?

– Не позволяй им себя запугать, – процедил отец. – Давай, Том, соберись.

Элли вдруг окутал странный покой. Если Том не в силах с собой совладать, может, они все просто поедут домой? Или он сойдет сума, они вызовут «скорую» из психушки, и его увезут, а они с мамой и папой тем временем пойдут пить кофе с тортом и позабудут о нем вообще.

Том несколько раз глубоко вздохнул, выдыхая через рот, как будто выдувал колечки дыма. Может, у него возникнет гипервентиляция? От этого умирают?

– Зачем они вообще пришли? – не унимался он. – Какое им дело?

– Не знаю, – сказал отец. – Безумие какое-то. На открытое слушание может прийти кто угодно, но какой в этом толк – не пойму.

Кто угодно? Почему он раньше-то не сказал? Сказал, что будет скучно, сплошной официоз, адвокаты, листающие документы, и так около часа. Даже говорить не придется, пообещал он. Просто покажем присяжным, какая дружная у нас семья.

– Почему я сейчас впервые об этом слышу? – выпалила она. – Почему не предупредил, что слушание открытое?

Отец обернулся:

– Решил, что это не так уж важно, Элинор, и хватит истерить. Шанс, что кто-нибудь явится, почти равен нулю.

– Смотри, – прошипел Том, – вот эту я тоже знаю. – К воротам подошла еще одна группа ребят, и он показал пальцем в окно. – Она в ту ночь была у нас дома. Подружка Карин. Неужели ей разрешено здесь находиться?

Стейси Кларк. Она прошла совсем рядом с машиной, так близко, что вытерла бампер своим пальто. С ней были подруга – та же, что в день драки, – и пара девчонок из школы. Они подсели к ребятам на ступеньках и стали ждать вместе. Под кожей у Элли словно забил барабан.

Она вцепилась в спинку маминого сиденья:

– Я не пойду. Не могу.

Но не успела мать ответить, как кто-то постучал в окно.

– Барри, – воскликнул отец. – Что так долго?

До этого Элли виделась с адвокатом всего однажды. Он был невысоким, светловолосым, моложе отца. Этим утром его волосы были покрыты гелем, как у примерного студента, и на нем был костюм с галстуком. Он совсем не был похож на человека, способного их спасти.

– Я сяду?

Он сел на заднее сиденье, прижав Элли к Тому. В машине, наверное, жарко, подумала она. И пахнет потом и страхом. Даже окна запотели. Ей стало душно и стыдно.

– Ну, как дела? – спросил Барри.

– Приступ паники, – ответил отец. – Мы просто хотим, чтобы все поскорее кончилось.

– Тут много людей, которых Том знает, – добавила мать. – Почему? – хотелось бы знать.

Барри махнул рукой в сторону собравшихся на ступеньках людей:

– Я бы не придавал этому особого значения. Люди часто думают, что открытое слушание – это что-то сверхинтересное. Они там умрут со скуки через пять минут.

Отец обернулся и улыбнулся Тому:

– Слышал? Люди знающие все совсем иначе воспринимают. Лучше смотреть на все глазами юриста.

Том кивнул, но лицо его было бледным, он дрожал и не сводил глаз с толпы на ступенях здания суда.

– Это даже в твою пользу сработает, – заметил Барри. – Скучная процедура отобьет у них охоту приходить сюда, и на главное слушание они и не подумают явиться.

Он произнес небольшую речь. Оптимистично и уверенно рассказал о заявлении обвинения, списках улик, о том, что процесс состоится примерно через три месяца. Второй защитник уже в здании и в данный момент разговаривает с судьей в его кабинете. Элли почему-то представила их в халатах, тапочках и с сигарами. Рядом – парики на подставках и сонная собака на ковре.

– Ладно, – проговорил Барри, – кажется, все. Ну что, готовы?

Видимо, им все-таки придется выйти из машины на яркое солнце, залившее стоянку, и пройти мимо толпы на ступенях.

Том нервно причесывал волосы рукой.

– Ну все, – сказал он, – назад дороги нет.

– М-да… – кивнул отец. Барри тоже кивнул. Мать обернулась:

– Скоро все кончится, дорогой.

Но ее ярко-голубые глаза потускнели от усталости, и говорила она не очень уверенно.

Выходя из машины, Элли молилась, чтобы пошел дождь. Чтобы небо стало низким, угольно – свинцовым с громадными темными тучами, затянувшими солнце; чтобы над зданием суда раздались громовые раскаты. Но нет, над головой была синева с медленно плывущими облачками цвета клавиш на старом фортепиано. На ее плечи и шею словно опустился тяжелый груз. Через двадцать пять лет это точно кончится, подумала она. Я буду далеко, и никто и не вспомнит.

Барри шел впереди, за ним Том и отец – можно подумать, если шагать быстро, это что-нибудь изменит. Элли с матерью ступали чуть позади. Элли схватилась за ее рукав, чтобы та шла чуть помедленнее:

– Мне страшно.

Мать обняла ее и притянула к себе. И Элли вдруг захотелось, чтобы она сказала: «Знаешь что, дочь? Мы не можем заставлять тебя делать такое. Это несправедливо, ты всего лишь маленький ребенок. Давай поедем домой».

Но вместо этого она произнесла:

– Ни на кого не обращай внимания. Пойдем, милая, мы нужны Тому.

А потом вырвала руку, вздернула подбородок и зашагала уверенно по прямой.

И в тот момент Элли поняла, что ей никто не поможет, потому что каждого сейчас заботит только одно: как бы самому не струхнуть, не потерять уверенность в себе. Все они в этом деле были поодиночке, как четыре острова, плывущих за Барри по стоянке.

Она чувствовала себя очень неуверенно, ноги стали как веретена, ей казалось, что все смотрят и оценивают, как она одета, а сама она двигается неуклюже, как буратино. Она замедлила шаг, замечая каждый жест, каждый взгляд, каждое слово, брошенное группой ребят на ступеньках. От них веяло настороженностью, точно они готовы были наброситься на нее в любой мо -мент. Они шептались, прикрывая рты руками, смотрели на них, не мигая, подталкивали друг друга локтем. Элли догадывалась, о чем они говорят. Это он, ага. И его папаша с мамашей, а вот и сестра – ага, та самая.

Когда Том был на середине лестницы, Стейси показала на него пальцем. Прямо вот так взяла и ткнула, как будто он был в телевизоре и не мог ее видеть.

– Узнаешь? – сказала она подруге. – Теперь поняла, кто это?

Элли замерла как вкопанная, оглядела парковку, надеясь увидеть вооруженное подкрепление, что ли, – танки, что было бы неплохо, а еще батальоны солдат, стирающих любопытство с лиц автоматными очередями. Но ее желаниям не суждено было сбыться. Никто не явился на помощь.

Значит, придется притвориться, что речь не о ее семье. Большинство ребят были из колледжа Тома – она их вообще не знала, они не знали ее, и никогда больше не увидят после сегодняшнего дня, а если она не станет реагировать, им просто станет скучно. Надо просто пройти мимо, не так уж это и страшно. Том уже вошел в здание, Барри с отцом тоже – никто по дороге их не линчевал. Теперь вот и мама заходит, и вот она уже внутри – за исключением пары ухмылок, ничего не случилось.

Но Элли казалось, что она вот-вот споткнется и упадет, как будто ей туфли вдруг стали малы. Щеки от стыда пошли красными пятнами – как она это ненавидела. Ей хотелось укрыться одеялом, как в кино. И вот стоило ей ступить на лестницу, как Стейси выставила ногу – не чтобы поставить ей подножку, а чтобы остановить ее.

– Привет, сучка, – процедила она.

– Оставь меня в покое.

– Что, сегодня уже не хочешь спросить, как Карин себя чувствует?

– Дай пройти.

– И как тебе жаль, тоже не хочешь сказать?

Элли отступила в сторону, но Стейси перегородила ей дорогу:

– Она до сих пор не хочет видеться с друзьями. И все еще напутана до смерти.

– Пожалуйста, дай мне пройти. Стейси покачала головой:

– Если твой братец-педофил не признает себя виновным, ей придется высидеть суд. Каково, думаешь, ей будет тогда?

– Не знаю.

– А ты пораскинь мозгами.

Кто-то в толпе усмехнулся. Почему рядом нет взрослых? Почему здесь только они? Стейси злобно смотрела на нее.

– Еще раз тебя спрашиваю – ты почему сказала копам, что ничего не видела?

Элли взглянула ей в глаза. Ей показалось, что здание суда за спиной Стейси зашаталось, но взгляд ее она все равно выдержала.

– Оставь ее, – сказала подруга Стейси. – Она того не стоит.

Стейси оглядела ее с ног до головы, точно убеждаясь, что это действительно так, затем презрительным взглядом дала понять, что разговор окончен. Толпа подростков загоготала – громкий, отвратительный хохот, – а Элли тем временем взбежала по ступенькам и исчезла в дверях.

Барри, кажется, говорил, что заседание будет в зале номер два. Она увидела вывеску, пробежала мимо регистратуры вверх по лестнице. За ее спиной раздались шепотки – вслед за ней в здание суда вошли ребята из колледжа. Но ее это уже не волновало – наверху, на лестничной площадке, она увидела мать. Подбежала к ней, схватила за рукав и прижалась поближе.

– Мам!

– Элли, не дергай меня, что, не видишь, я разговариваю? Это мистер Григсон, адвокат Тома.

Ее голос был проникнут почтением, она словно хотела сказать: ну не удивительно ли, такой из себя важный, в черной мантии, белом парике и с ворохом нужных бумаг.

Мистер Григсон взглянул на Элли и кивнул, словно таких девочек, как она, за это утро перевидал уже сотню. Он с ней даже не поздоровался.

– Мам!

– Элли, я разговариваю.

– Но мам, мне нужно…

– Если тебе нужно в туалет, он там, смотри. Только побыстрее, нам скоро уже заходить.

Как же ей объяснить, как сказать: «Мам, я просто хочу, чтобы ты меня защитила» ?

Толпа на лестнице подступала. Элли представить не могла, что столкнется со Стейси снова.

– Я быстро. Мать кивнула:

– Я тебе место займу.

Как будто они в театр пришли и неплохо бы занять местечко поближе к сцене.

В туалете Элли нырнула в кабинку и закрыла ее за собой, прислонилась к двери и схватилась за живот, пытаясь унять резкую боль. Попыталась думать о прекрасном – птичках колибри, пьющих нектар из крошечных цветочков в экзотических странах, заснеженных горных вершинах…

Но ничего не вышло. Потому что через несколько недель, на заседании суда присяжных, будет намного хуже, она знала: тогда ее вызовут как свидетеля, и ей придется стоять там перед всеми, клясться на Библии говорить правду, и ничего, кроме правды, да поможет ей Бог.

Она все выблевала в унитаз – и тосты, и кофе, и вчерашние спагетти. Почувствовала себя крошечной и прозрачной. Вытерла рот, сплюнула и села на унитаз. Ее трясло. Когда ее рвало, она всегда плакала, поэтому знала, что теперь у нее размазалась тушь и, вместо того чтобы выглядеть непорочным и убедительным свидетелем, она похожа на размазню, и родители наверняка будут ею еще больше недовольны.

Оторвав кусок туалетной бумаги, она вытерла глаза. Высоко за ее спиной в окошко бил тонкий лучик солнца. Она отклонилась назад, закрыла глаза и подставила ему лицо.

«Элли Паркер, – сказала она самой себе, – ты сможешь это сделать. Ради Тома. Ради семьи. Том – твой брат. Он никогда не сделает тебе ничего плохого» .

Она вымыла руки и лицо в раковине, прополоскала рот и пригладила волосы перед зеркалом. Приоткрыла дверь на щелочку и осмотрела коридор сначала слева, потом справа. Там никого не было, как и на лестнице и на площадке. Дверь в зал суда закрыта. Значит ли это, что ее уже не пустят? Нет, только не это… еще одна катастрофа? Она постояла у двери, не зная, что делать, потом решила спуститься и спросить у служащего внизу. Но на верхней ступеньке замерла – услышала голоса и шаги, и адреналин вдруг ударил в голову и в грудь, потому что один из голосов был ей знаком.

Майки Маккензи встретился с ней взглядом, завернув на верхний лестничный пролет. Его глаза удивленно расширились, но он сказал лишь «привет».

Элли кивнула в ответ, не в силах выдавить ни слова.

Он был с женщиной, на вид моложе ее матери, но в том, что это его мать, сомнений быть не могло. У них у всех были одинаковые темные волосы. Она явно не наряжалась для такого случая, на ней не было косметички – потертая джинсовая куртка поверх спортивного костюма. Наверху лестницы они остановились.

– Собираешься заходить или как? – спросил Майки.

– Не знаю. Дверь была открыта, а теперь вот нет. Он безразлично пожал плечами:

– Внизу нам сказали заходить.

Его мать потрогала его за рукав и сказала:

– Это туалет? Я бы сначала зашла.

– Конечно, мам. Я подожду.

Они проводили ее взглядами; дверь закрылась, и они остались вдвоем.

– Она знает, кто я такая? – спросила Элли.

– Нет.

– Скажешь ей?

– Зачем?

– А Карин? Она придет?

Он покачал головой. Глупый вопрос. Конечно, не придет! Карин боится даже из квартиры выйти, ей об этом все которую неделю твердят.

– Зато Джеко здесь, паркует машину.

Она кивнула и почувствовала, что краснеет. За закрытой дверью слышались голоса, они становились то громче, то тише.

Она знала, что он во всем винит ее и думает, что она его подставила. Они неуклюже стояли рядом, и ей ничего в голову не лезло, кроме какой-то бредятины – прекрасная сегодня погода, не правда ли, как дела на работе?

– Синяк твой выглядит не очень, – наконец проговорила она. – Болит?

– Не особо.

– Все равно.

Он пристально взглянул на нее:

– Ты бы видела того, другого парня.

Видимо, это подразумевалось как шутка, но ни он, ни она даже не улыбнулись.

– Я тебе сообщение послала.

– Угу.

– Почему не ответил?

Он пожал плечами, глядя мимо нее, на дверь зала суда:

– Решил, что незачем.

– Я не знала, что Том домой вернется. Это все было не нарочно.

– Да, я читал твое сообщение.

– Но не веришь?

Он махнул рукой на закрытую дверь:

– Все это дело… от него одни неприятности. То, как я с тобой поступил, было неправильно, то, что сделала ты… ну, наверное, я это заслужил. Так что считай, что мы в расчете, ладно? Никаких больше сообщений. Ничего. Давай просто забудем обо всем.

Он взглянул ей прямо в глаза. Она первой не выдержала и отвела взгляд.

– Я пойду, наверное, – пролепетала она. Он кивнул:

– Давай. Может, еще увидимся.