Период Нара VIII в.
ЛЕТОПИСАНИЯ О БОГАХ И ПРАВИТЕЛЯХ
История древней японской литературы во всех исследованиях, учебниках и хрестоматиях обычно начинается с двух произведений — «Записей древних деяний» («Кодзики») и «Анналов Японии» («Нихон сёки»). Нередко японские авторы, говоря об этих двух произведениях, пользуются искусственно сконструированным общим названием «КиКи» — оно состоит из последних иероглифов этих двух слов.
Соблазн объединить эти два произведения действительно велик. Судя по датировкам, данным в самих памятниках, время их завершения чуть ли не одно и то же: «Кодзики» — 712 г., «Нихон сёки» — 720 г.
Содержание этих летописно-мифологических сводов, во всяком случае их тематика и общее назначение, тоже представляются весьма похожими. Это — характерное для всех времен и широт стремление находящихся у власти элитарных групп обосновать незыблемость и законность своего правления, а также нового государственного образования, установить для этих понятий центральное место в пространстве культуры, сформировать историческую ось, которая обеспечила бы стабильность и преемственность укоренившихся порядков.
Этого требовала эпоха — время грандиозного культурного проектирования и строительства, когда японская культура еще только начинала складываться и обретать индивидуальную конфигурацию. Введение и оправдание новаций сопровождалось и первой письменной фиксацией культурной памяти, то есть организацией прошлого. Разумеется, эта фиксация была целенаправленной и умышленной — другой она быть просто не могла, поскольку это была творческая деятельность по собиранию, осмыслению и переинтерпретации предшествующих культурных смыслов.
Итак, сходство целей этих двух памятников очевидно, но в таком случае почему же нельзя было обойтись одним? Эта проблема, а также множественные и существенные различия между двумя книгами по-прежнему остаются загадкой для историков и культурологов, порождая бесчисленные концепции и гипотезы.
Например, конечное «ки» в названиях сейчас звучат по-японски одинаково. Однако в Китае, откуда в начале японской истории была заимствована вся ученость — от иероглифики и магической практики Инь-Ян до буддизма, не говоря уже о костюмах, утвари и т. п., — эти два понятия принципиально различались, да и записываются они разными иероглифами, соответствующими разным жанрам словесности, которые условно переводятся как «записи» и «анналы».
«Кодзики», согласно традиции, опирающейся на Предисловие к тексту, были записаны придворным Оно-Ясумаро со слов «хранителя (хранительницы?) памяти» по имени Хиэда-но Арэ (мы не знаем, женщина это была или мужчина). Необходимость записать предания разных родов объяснялась в Предисловии Ясумаро тем, что в устной традиции накопилось много ошибок относительно прошлой истории.
«Нихон секи» никакого Предисловия не содержит, но из других источников мы знаем, что авторство этой книги приписывается принцу Тонэри. Современные исследования свидетельствуют, однако, что этот летописно-мифологический свод, вероятно, был составлен не одним человеком, а целым комитетом, за деятельность которого отвечал перед двором принц Тонэри. Очевидно, что разные свитки «Нихон сёки» написаны разными людьми — у них разная стилистика, излюбленные слова и иероглифы, разные темы, идеологические цели и т. п.
Еще отличия — «Кодзики» состоят из трех свитков, «Нихон сёки» — из тридцати, обе книги написаны по-китайски, но китайский язык «Нихон сёки» несравненно выше и сложнее, чем язык «Кодзики». Последний, кстати, хоть и несовершеннее, но легче конвертируется из китайского в японский — может быть, таково и было намерение составителей, думают некоторые историки. Весьма вероятно также, что к составлению памятника были привлечены и так называемые торайдзин — «люди, пришедшие из-за моря», то есть китайские и корейские ученые, знатоки основных книг китайского классического наследия, а также официальных летописей разных царств Китая и Кореи. Благодаря им «Нихон секи» оказались насыщены прямыми и скрытыми цитатами из этих китайских памятников.
«Кодзики», в противоположность этому, производят впечатление памятника более цельного и безыскусного. Цельность «Кодзики» оттеняется еще более тем обстоятельством, что в «Нихон сёки» содержится по нескольку вариантов одного и того же мифологического сюжета или предания, словно записи делал какой-нибудь современный этнограф, выехавший на полевые исследования. В «Кодзики» же мифические повествования выдержаны почти в едином «ладу».
Итак, обе книги содержат травильную», по замыслу их составителей, историю страны и ее правителей, ее культов и религиозно-культурных центров. Однако при всем внешнем и структурном сходстве этих двух памятников, задачи их все же были, видимо, различны, хотя, как уже говорилось, относительно характера этих задач существует несколько разных, никак не сводимых воедино точек зрения.
Одна из наиболее распространенных гласит, что «Кодзики» были созданы, так сказать, для внутреннего употребления, обращены к аудитории внутри страны и имели целью прежде всего составление генеалогии рода, пришедшего к власти, а также возведение этой генеалогии к «эпохе богов» и тем самым ратификацию сложившегося положения вещей.
«Нихон сёки», как предполагается, в свою очередь, были обращены к «зарубежным читателям», адресованы дворам Китая и Кореи, и имели целью удостоверить не только древность и могущество рода, объединившего (покорившего) другие племена на большой части японской территории, но и утвердить статус возникшего государства как сильного и авторитетного образования, имеющего божественное происхождение, мифологические корни и давнюю историю, — то есть главная цель «Нихон секи» — поднять историю от уровня отдельного рода до уровня всей страны. Кроме того, этим памятником составители, возможно, стремились засвидетельствовать высокий культурный уровень японского двора, владение летописно-исторической традицией в китайском ее понимании и языком классических памятников китайской древности.
Одну из любопытных гипотез, касающихся роли этих двух памятников, предложил японский исследователь Уэно Макото, суммировавший данные относительно так называемого могари (предварительного или временного захоронения), то есть совокупности обрядов, которые проводились в связи со смертью правителя и продолжались, бывало, по нескольку лет, вплоть до погребения тела в кургане. Как правило, среди исполнителей обрядов были ближайшие члены семьи скончавшегося правителя и претенденты на престол (часто читали эпитафию не они сами, а придворные от их имени). То есть в конечном счете выбор читающего эпитафию — состоящую, собственно, главным образом из преданий о предках и первопредках — был напрямую связан с вопросом о престолонаследнике. Создать раз и навсегда действующий текст такой эпитафии-предания о предках означало бы избавиться от ненадежного «личного фактора» в этой фундаментальной юридической процедуре и обеспечить одному роду преимущество над всеми остальными.
Некоторое время считалось, что «Кодзики» — это собрание мифов в чистом виде, а «Нихон сёки» — документ по преимуществу политический или идеологический. Так думал, в частности, Мотоори Норинага, ученый так называемой Школы Национальной Науки, враг «всего китайского», искавший национальной идентичности, который в XVIII в. провозгласил «Кодзики» истоком всей японской культуры, — правда, при этом ему пришлось пренебречь тем обстоятельством, что именно «Нихон сёки» на протяжении всей истории оказывали заметное влияние на культуру, в то время как «Кодзики», в сущности, почти нигде и не упоминались.
В отличие от «Кодзики», почти сразу после завершения «Нихон сёки» при дворе установился обычай обрядового чтения определенных фрагментов памятника в определенные дни года — наподобие чтения буддийских сутр.
Интересную мифологическую интерпретацию этих двух памятников предлагает японский ученый Кооноси Такамицу. С его точки зрения, общепринятое выражение «КиКи» («мифы „Кодзики"-„Нихон сёки"») — абсурд. Речь должна идти не об одной единой мифологии, а о двух разных мифологиях. По его мнению, для «Нихон секи» отправной точкой послужила космология Инь-Ян, для «Кодзики» — космология типа мусухи («жизненная сила», «энергия жизни»).
Упомянем также авторитетную теорию Окада Сэйси и Мацумаэ Такэси. В соответствии с этой теорией мифы «Кодзики» и «Нихон сёки» представляют собой символическое истолкование принятых при дворе обрядов, объяснение их религиозного смысла, а также запись исполняемых при этом песен, описание танцев и т.п. Примечательно, что в этой теории подыскивается объяснение и большому количеству приводимых в «Нихон секи» разноречивых версий — как раз тогда, в период создания «Нихон секи», в Японии под китайским влиянием внедрялся свод законов «Тайхо рицурё». Так вот, обряды разных родов, не вошедшие в новый кодекс, но исполнявшиеся при дворе до этого, то есть до установления новых порядков, и составили, по предположению исследователей, разные версии одних и тех же мифов, приводимых в «Нихон сёки».
К настоящему времени практически все основные памятники, связанные с японской мифологией, переведены на русский язык, так что читатели могут сами судить о справедливости изложенных выше теорий. В данной антологии японские мифы представлены фрагментами из «Нихон сёки». Выбор этот, пожалуй, оправдан, ведь эта книга на протяжении веков была в Японии наиболее авторитетной в круге древних письменных памятников. Кроме того, самая полная и разнообразная среди всех, она послужила, как нам кажется, чем-то вроде испытательного стенда, стала своего рода лабораторией японской культуры, где впервые были испробованы самые разные жанры — не только легенды, сказки, исторические хроники и предания, но — еще в свернутом виде — здесь нашлось место и лирической миниатюре, и повести-моногатари, и начаткам поэтики и лингвистики, и даже анекдотам с каламбурами и игрой слов. И прежде всего, разумеется, мифическим повествованиям об «эпохе богов» и первопредках Идзанаги и Идзанами, породивших «Восемь Великих островов» и населивших их людьми...
Л. М. Ермакова
ЗАПИСИ ДРЕВНИХ ДЕЯНИЙ[2]
Свиток I
Глава 1
Пять несравненных божеств являются в мир
Когда были положены начала Неба и Земли, явилось в мир на Такама-га-хара, Равнине Вышнего Неба, верховное божество по имени Амэ-но-ми-накануси, Верховный владыка середины Неба.
А за ним явилось в мир божество — родоначальник небесных богов по имени Таками-мусухи, глубокочтимый мировой дух творения на высоком Небе.
А за ним явилось в мир божество — родоначальник земных богов по имени Каму-мусухи, Божество — мировой дух творения. Вся эта троица божеств явила и сокрыла свои лики порознь.
А затем, когда Земля была еще совсем юной и плавала, словно масляное пятно, колыхаясь, как студенистая медуза, явился в мир, вырвавшись из ее недр, словно молодой побег бамбука, бог роста и проявления скрытых сил природы по имени Умаси-асикаби-хикодзи, Божество — священный сын, дух природы, явленный в могучем побеге бамбука.
А за ним явилось в мир божество — страж вечности и незыблемости Неба по имени Амэ-но-токотати, Вековечная опора Неба.
Эти два божества тоже явили и сокрыли свои лики порознь. Отмечены свыше пять поименованных божеств как несравненные божества неба.
А затем явилось в мир божество — страж вечности и незыблемости Земли по имени Куни-но-токотати, Вековечная опора Земли.
А за ним явилось в мир божество обильных нив по имени Тоёкумоно, Поле щедрых даров.
Эти два божества тоже явили и сокрыли свои лики порознь.
А за ними явился в мир бог зыбкой почвы по имени Ухидзини, Земная хлябь.
А за ним явилась в мир богиня твердой почвы по имени Сухидзини, Земная твердь, сестра его младшая.
А за ним явился в мир бог жизни по имени Цунокуи, Стремительно пробивающийся побег.
А за ним явилась в мир богиня жизни по имени Икукуи, Буйная поросль, сестра его младшая.
А за ним явился в мир бог пространства по имени Оото-но-дзи, Великое вместилище сущего.
А за ним явилась в мир богиня пространства по имени Оото-но-бэ, Великое вместилище, сестра его младшая.
А за ним явился в мир бог современного воплощения сущего, Омодару, Совершенство облика.
А за ним явилась в мир богиня разума, Аякасиконэ, Разумница, сестра его младшая.
А за ним — бог мужского начала, Идзанаки, Чарующий.
А за ним — богиня женского начала, Идзанами, Чарующая.
Все эти божества, начиная с Куни-но-токотати, Вековечной опоры Земли, и кончая богиней Идзанами, Чарующей, именуются семью поколениями века богов.
Идет молва, что первые два божества воплощают собой по одному поколению богов порознь, а следующие десять божеств — по одному поколению богов попарно.
Глава 2
Деяния Идзанаки, Чарующего, и Идзанами, Чарующей
[Боги неба повелевают об устроении Земли]
И обратился тогда сонм небесных божеств к чете Идзанаки и Идзанами с такими словами:
— Да будет устроенной и твердой эта зыбкая стихия Земли!
И с этим напутствием вручено было в дар чете богов небесное драгоценное копье.
Тотчас ступили два бога-устроителя на небесный плавучий мост и стали погружать свое драгоценное копье в хлябь под мостом и круговращать его, вызывая бурление.
И когда они после круговращения взметнули с плеском свое драгоценное копье, пала с его острия влага, сгустилась от изобилия соли, и крупицы ее преобразились в остров Оногоро, Самозарожденный в круговерти.
[Идзанаки, Чарующий, и Идзанами, Чарующая, соединяются узами брака и рождают первых детищ]
Сойдя с небесного моста, воздвигли два божества священный небесный столп, а на этом устое — величественный дворец. И стал тогда вопрошать бог Идзанаки, Чарующий, сестру свою возлюбленную Идзанами, Чарующую:
— Как устроено у тебя тело? И услышал он такой ответ:
— Тело у меня устроено так, что у него не хватает одной части.
Изрек тогда бог Идзанаки, Чарующий:
— Тело у меня устроено так, что у него одна часть является лишней. А посему думаю я лишнюю часть своего тела вложить туда, где у тебя не хватает одной части тела, и сотворить Землю. Что ты думаешь об этом?
И молвила в ответ богиня Идзанами, Чарующая:
— Это будет благое дело.
И возгласил тогда бог Идзанаки:
— Надо нам обойти вокруг священного небесного столпа навстречу друг другу и соединиться узами брака.
И божественная чета достигла в этом обоюдного согласия, и тогда бог Идзанаки, Чарующий, изрек такое слово:
— Ты, моя подруга, пойди навстречу мне, обойди священный небесный столп справа, а я пойду навстречу тебе и обойду его слева!
И когда они, порешив на этом, обошли небесный столп, богиня Идзанами, Чарующая, первой воскликнула:
— О, сколь прекрасен сей юноша!
И вслед за ней бог Идзанаки, Чарующий, тоже воскликнул:
— О, сколь прекрасна сия дева!
Обменялись боги этими восклицаниями, и изрек тогда бог Идзанаки:
— Если женщина первой нарушает молчание, то это не к добру.
Но не обратили они внимания на предзнаменование — возлегли на брачное ложе, и родилось у них детище без рук и без ног, Хируко, Красная пиявка. Положили они его в камышовый челн и пустили по волнам.
А за ним родилось у них неживое детище, недолговечный, словно морская пена, остров Ава, Пена. И это детище тоже не числят потомком творцов Поднебесной.
И тогда держали два божества друг с другом совет.
[Идзанаки, Чарующий, и Идзанами, Чарующая, обращаются к богам неба и по их воле совершают обряд бракосочетания заново]
<...> Вознеслись они на Такама-га-хара, Равнину Вышнего Неба, и стали испрашивать волю небесных богов. Совершен был небесными богами обряд гадания по трещинам на крутых каленых лопатках оленя, и изрекли они такое слово:
— Только что рожденные вами детища не подобают нам. Молвила женщина слово первой — вот и постигла вас неудача. Надо бы поведать об этом пред ликами небесных богов. Воротитесь в Поднебесную и обратитесь друг к другу в ином порядке.
И тогда тотчас спустилась чета богов с Неба. Вновь, как прежде, пошли они навстречу друг другу и обошли вокруг священного небесного столпа.
И тогда бог Идзанаки, Чарующий, первым воскликнул:
— О, сколь прекрасна сия дева!
И вслед за ним богиня Идзанами, Чарующая, тоже воскликнула:
— О, сколь прекрасен сей юноша!
[Бог огня при рождении опаляет лоно своей матери Идзанами, Чарующей, и она гибнет, уходя в Ёми, страну Мрака]
Опалил сей бог при рождении лоно своей матери — богини Идзанами — поразил ее страшный недуг и приковал к смертному одру.
И родился тогда из ее мокроты бог металлических рудников по имени Канаямабико, Священный сын Металл-гора.
А за ним — богиня металлических рудников по имени Канаямабимэ, Священная дочь Металл-гора.
А за ним из испражнений богини Идзанами явился в мир бог восстановления земли по имени Ханиясубико, Священный сын, Удобряющий почву, а за ним — богиня восстановления сил земли по имени Ханиясубимэ, Священная дочь, Удобряющая почву.
А за ним из мочи богини Идзанами явилась в мир богиня поливного земледелия по имени Мицуха-но-мэ, Струящаяся вода.
А за ним — божество плодородия по имени Вакумусухи, Мировой дух Юный творец.
Детище этого божества величают богиней Тоёукэбимэ, Священная дочь Обильная нива.
И тогда после долгого недуга богиня Идзанами отошла в мир иной.
И причиной тому были роды божества огня.
Всего, начиная с божества Амэ-но-торибунэ и кончая богиней Тоёукэ, восемь божеств.
Итого родилось у четы богов Идзанаки и Идзанами четырнадцать детищ-островов и пятнадцать божеств. Родились они до того, как отошла богиня Идзанами в мир иной. Но остров Оногоро не был рожден четой богов. Не идут в счет и мертворожденный Хируко с островом Ава.
[Идзанаки, Чарующий, скорбит о смерти Идзанами, Чарующей]
И тогда бог Идзанаки воскликнул: — О моя божественная возлюбленная сестра, лишь одно детище я хотел бы видеть другим!
И когда он, припадая к ее изголовью и к ее изножью, безутешно проливал слезы, явилась в мир из его слез богиня плача Наки-савамэ, Озеро слез, обитающая под сенью деревьев на гряде холмов, что вытянулась словно хвост у подножья горы Кагуяма, Благоуханной.
И похоронил тогда бог Идзанаки свою супругу Идзанами, отошедшую в мир иной, на горе Хиба, что высится на границе земель Идзумо и Хахаки.
Глава 3
Страна Ёми, Мрак
[Бог Идзанаки следует за богиней Идзанами в страну Ёми]
И тогда, воспылав желанием повидать сестру свою возлюбленную, богиню Идзанами, последовал за нею бог Идзанаки в подземную страну Ёми, Мрак.
И когда вышла она к нему, подняв кверху дверь-заставу своего подземного дворца, изрек-возгласил бог Идзанаки:
— О сестра моя возлюбленная, сотворение страны, что мы с тобой творили, не завершено, и посему повелеваю тебе воротиться обратно!
И ответила ему богиня Идзанами:
— Нет у меня, на беду, пути назад — отведала я яств, приготовленных на очаге преисподней. Но ты, брат мой возлюбленный, глубоко тронул меня, и, повинуясь тебе, готова я воротиться обратно. Дай только посоветоваться с богами. А ты тем временем не бросай на меня своих взоров.
С этими словами воротилась богиня в подземный дворец.
Долго-предолго ждал бог Идзанаки явления сестры своей возлюбленной, и сердце его не выдержало — выломал он крайний большой зубец из частого бамбукового гребня, что воткнут был у него за левым ухом в прическу Мидзура, Завиток у мочки, зажег его как светильник и вошел в подземный дворец. И тогда предстала перед взором бога Идзанаки такая картина — на теле его возлюбленной шипели-копошились гады ползучие, на голову взгромоздились божества — духи природы, Ооикадзути, Великий громовержец, на грудь — Хоикадзути, Огненный громовержец, на чрево — Куроикадзути, Черный громовержец, на лоно — Сакуикадзути, Рассекающий громовержец, на левой руке — Вакиикадзути, Юный громовержец, на правой руке — Цутиикадзути, Громовержец, поражающий землю, на левой ноге — Наруикадзути, Грохочущий громовержец, на правой ноге — Фусуикадзути, Непробужденный громовержец.
Всего явилось в мир восемь божеств грома.
Затрепетал бог Идзанаки от ужаса, повернул вспять и обратился в бегство.
[Бог Идзанаки нарушает завет, и богиня Идзанами посылает в погоню за ним ведьм преисподней]
— Ты покрыл меня позором! — воскликнула тогда сестра его возлюбленная, богиня Идзанами, и послала за ним в погоню ведьм преисподней.
Вырвал тут бог Идзанаки из своей прически черную виноградную лозу и метнул им под ноги.
Тотчас выросли на пути ведьм побеги дикого винограда.
И покуда ведьмы рвали-пожирали его плоды, бога и след простыл.
И опять пустились ведьмы в погоню.
И снова выломал он крайний большой зубец из частого бамбукового гребня, что воткнут был у него за правым ухом в прическу Мидзура, Завиток у мочки, и метнул им под ноги.
Тотчас выросли на пути их побеги молодого бамбука.
И покуда ведьмы выдирали-пожирали его, бога и след простыл.
Послала тогда богиня Идзанами вдогонку восемь богов-громовержцев, придав им неисчислимую рать преисподней.
Выхватил тогда бог Идзанаки висевший у него на боку священный меч длиной в десять пядей и, отмахиваясь от преследователей, ринулся прочь.
И когда у подъема к горному проходу из преисподней беглеца опять настигла погоня, сорвал он три персика с дерева, что росло на склоне этого холма, метнул в преследователей и прогнал их всех за холм восвояси.
И тогда, обратившись к плоду персикового дерева, держал бог Идзанаки такое слово:
— О персик, отвращай в трудный час беду, как отвратил ты ее от меня, ото всех страждущих и маящихся праведников нашей страны Асихара-но-накацу-куни, Срединной земли тростниковой равнины, беззащитных, словно клонящиеся травы.
Даровал он персиковому дереву имя Оокаму-цуми-но-микото, Глубокопочитаемый плод великих божеств.
Последней пустилась в погоню сама богиня Идзанами, сестра возлюбленная бога Идзанаки.
Приволок он тогда валун, что под силу волочить лишь тысяче мужей, и преградил путь через горный проход из преисподней.
И когда разделенные валуном боги стали лицом к лицу и поведали друг другу о расторжении брачных уз, богиня Идзанами молвила:
— О брат мой возлюбленный, коли ты так поступаешь, буду я предавать ежедневно казни через удушение по тысяче подданных твоей страны.
И ответствовал ей бог Идзанаки:
— О сестра моя возлюбленная, коли ты так поступаешь, буду я строить ежедневно по полторы тысячи хижин для рожениц.
Вот и стали с той поры непременно умирать в день тысяча душ и непременно рождаться в день полторы тысячи душ.
И нарек тогда бог Идзанаки богиню Идзанами за ее деяния другим именем — стал он именовать ее Ёмоцу-ооками, Великой богиней преисподней.
Идет молва, что, пустившись в погоню, настигла она беглеца — вот и наделили ее другим именем — Тисики-ооками, Великое божество Настигающий преследователь.
А валун, что преградил горный проход из преисподней, нарекли Тигаэси-ооками, Великим божеством Преследователем, обращающим вспять.
Было у него и другое имя — Саяримасу-ёмидо-но-ооками, Великое божество Преграда преисподней.
Горный проход же из преисподней именуют отныне проходом на землю Идзумо на крайнем западе страны с неведомым именем Ифуя.
Глава 5
Раздел мира между детищами бога Идзанаки
И тогда в великом ликовании бог Идзанаки возгласил:
— Много-много детищ произвел я на свет, и как венец в чреде рождений последняя троица удалась на славу.
С этими словами снял-встряхнул бог Идзанаки священное ожерелье так, что зазвучали-заиграли, побрякивая, драгоценные бусины, вручил его божеству Аматэрасу и, обращаясь к нему, возгласил:
— Да будешь ты отныне ведать Такама-га-хара, Равниной Вышнего Неба!
С этими словами пожаловал он ее божеству Аматэрасу.
И нарекли тогда это ожерелье божеством Микуратана, Хранителем даров на полках.
А потом, обращаясь к божеству Цукуёми, возгласил:
— Да будешь ты отныне ведать дарованным тебе Ёру-но-осу, Царством ночи.
С этими словами пожаловал он его божеству Цукуёми.
А потом, обращаясь к богу Такэхая-сусаноо, возгласил:
— Да будешь ты ведать Унабара, Равниной моря. С этими словами пожаловал он ее божеству Такэхая-сусаноо.
Глава 6
Нарушение богом Такэхая-сусаноо воли отца и изгнание его богом Идзанаки
И вот в то время, как божества Аматэрасу и Цукуёми послушно ведали пожалованными-вверенными им пределами, бог Такэхая-сусаноо не стал ведать порученным ему царством и принялся плакать-стенать безутешно, покуда не выросла у него ниспадающая на грудь борода длиной в восемь пядей.
Плачем своим исплакал-иссушил он зеленые горы, и стали они лысыми горами, исплакал-осушил все реки-моря.
А посему наполнилось все пространство гудением злых божеств, подобным жужжанию назойливых мух, и повсюду стали приключаться неисчислимые беды.
И изрек тогда великий бог Идзанаки, обращаясь к богу Хая-сусаноо:
— Почто не стал ты ведать порученным тебе царством, а принялся плакать-стенать безутешно?
И ответствовал великому богу бог Хая-сусаноо:
— Плачу-стенаю я безутешно оттого, что чаю удалиться в страну моей матери — Нэ-но-катасу, царство нерушимых недр.
И тогда в великом гневе великий бог Идзанаки воскликнул:
— Коли так, да будет заказана тебе жизнь в этом царстве.
С этими словами изгнал он его своим божественным изгнанием.
И обитает с тех пор великий бог Идзанаки в местечке Тага земли Авадзи.
Глава 7
Бог Такэхая-сусаноо и богиня Аматэрасу
[Бог Такэхая-сусаноо посещает богиню Аматэрасу]
И молвил тогда на это бог Хая-сусаноо:
— Коли так, удалюсь я прочь — вот только уведомлю об этом на прощание великую богиню Аматэрасу.
И когда возносился он на небеса, колебались горы и реки по роду их, сотрясались страны и земли по роду их.
И возгласила тогда, дивясь услышанному, великая богиня Аматэрасу:
— Видно, не с благими помыслами, брат мой, вознесся ты на небеса — не иначе как чаешь ты отторгнуть у меня мое царство!
Распустила богиня свои прекрасные волосы, сделала себе мужскую прическу Мидзура, Завиток у мочки, расчесав их на обе стороны и связав в пучки у мочек ушей, убрала дивные локоны слева и справа вплетенной в них священной виноградной лозой, а запястья божественных левой и правой дланей — длинными нитями с нечетными бусинами, яшмы-ясписа красоты неописуемой.
Водрузила на спину себе великая богиня колчан с тысячью стрел, возложила на грудь колчан с полутора тысячью стрел. Наложила-опоясала она левое предплечье грушевидным кожаным щитком, что издавал при отдаче тетивы грозные пронзительные звуки, воздела-натянула лук ровно посередине и, уйдя при этом обеими ногами по пах в твердь Такама-гахара, Равнины Вышнего Неба, испустила грозный воинственный клич, вырвав-разметав стопами комья попранной тверди, словно был это рыхлый снег.
Дождалась великая богиня Солнца Аматэрасу бога Хая-сусаноо и стала вопрошать:
— Почто вознесся ты ко мне на небеса? И ответствовал тогда бог Хая-сусаноо:
— Злых помыслов у меня нет. Просто вопросил меня великий бог Идзанаки, отчего плачу-стенаю я безутешно, и в ответ я промолвил: «Плачу я оттого, что чаю уйти в царство моей матери». И изрек тогда великий бог Идзанаки: «Коли так, да будет заказано тебе обитание в этом царстве». С этими словами изгнал он меня своим божественным изгнанием. Вот и вознесся я к тебе на небеса, дабы испросить соизволения откланяться прежде, чем уйти-удалиться прочь. Иных помыслов у меня нет.
И изрекла тогда богиня Солнца Аматэрасу:
— Если так, коим способом убедишь ты меня в том, что помыслы твои чисты и целомудренны?
И молвил в ответ бог Хая-сусаноо:
— Да осенит нас знамение в детищах, что произведем мы на свет!
<...> А потом бог Хая-сусаноо испросил-получил от богини Аматэрасу нить с бусинами яшмы-ясписа, что была вплетена в правый локон ее мужской прически Мидзура, Завиток у мочки, раздробил-растер их челюстями в порошок и, обратив в пар, выдохнул-исторг из своих уст.
И явилось в мир из пара его дыхания божество по имени Амэ-но-хо-хи, Мировой дух Небесный рисовый колос.
А потом бог Хая-сусаноо испросил-получил от богини Аматэрасу нить с бусинами яшмы-ясписа, что была вплетена в священную виноградную лозу в ее прическе, раздробил-растер бусины челюстями в порошок и, обратив в пар, выдохнул-исторг из своих уст.
И явилось в мир из пара его дыхания божество по имени Ама-цу-хиконэ, Милый сердцу Священный сын Неба.
А потом бог Хая-сусаноо испросил-получил от богини Аматэрасу нить с бусинами яшмы-ясписа, что украшала запястье ее правой руки, раздробил-растер их челюстями в порошок и, обратив в пар, выдохнул-исторг из своих уст.
И явилось в мир из пара его дыхания божество по имени Ику-цу-хиконэ, Милый сердцу животворный священный сын.
А потом — бог Сусаноо попросил-получил от богини Аматэрасу нить с бусинами яшмы-ясписа, что украшала запястье левой руки божества Аматэрасу, раздробил-растер их челюстями в порошок и, обратив в пар, выдохнул-исторг из своих уст.
И явилось в мир из пара его дыхания божество по имени Кумано-кусуби, Непостижимый дух Медвежья равнина. Всего пять божеств.
— Пятеро сыновей, что произведены были на свет после твоих детищ, явились в мир из моего достояния, и посему они по роду своему — плоть от плоти моей. Троица же дочерей, что произведены были на свет прежде, явились в мир из твоего достояния, и посему они по роду своему — плоть от твоей плоти!
Так изрекло-рассудило великое божество о каждом из божественных колен.
[Бог Сусаноо упивается своей победой и впадает в буйство]
Обратился тогда бог Сусаноо, Строптивый муж, к глубокочтимой богине Аматэрасу-ооми, Сияющей на Небе, и воскликнул:
— Помыслы мои чисты и незапятнанны. Вот и обрели мы в детях, что явились в мир из моего достояния, невинных дев. Это ли не свидетельство моей правоты?
С этими словами упоенный своею победою бог Сусаноо, Строптивый муж, порушил-разметал межевые насыпи, что ограждали заливные рисовые поля глубокочтимой богини Аматэрасу, Сияющей на Небе, и засыпал-заровнял на них водостоки.
А затем в сердцах осквернил бог своими извержениями святилище, где, преподнеся высшим богам первые колосья риса, вкушала его сестра плоды нового урожая.
Но не укорила богиня Солнца своего неукротимого брата за это бесчинство, а сказала ему такое слово:
— Захмелел брат мой меньший от рисовой водки сакэ, не смог справиться с подступившей к горлу тошнотой, вот и осквернено было святилище богов. Прогневался брат мой меньший, что плохо возделываю я эти поля, вот и порушил-разметал межевые насыпи и засыпал-заровнял на них водостоки.
Надеялась богиня Аматэрасу, что образумится после слов ее брат Сусаноо, но не тут-то было. Не уняла глубокочтимая богиня буйства брата своего меньшего, и не видно было его буйству ни конца ни края. Раскрыл бог Сусаноо кровлю священной ткацкой, где пребывала богиня вместе с небесными жрицами, что ткали одежды небесным богам, и метнул в отверстие тушу жертвенного пегого коня, освежеванного вопреки воле богов заживо, да еще от хвоста к морде.
Отпрянули в испуге в сторону небесные жрицы — накололись потаенным местом на ткацкие челны и скончались.
Глава 8
Богиня Солнца в небесной усыпальнице
[Богиня Аматэрасу покидает Равнину Вышнего Неба]
Приподняла-открыла тогда удрученная этим вконец богиня дверь-заставу небесной усыпальницы, выложенной камнем, и замкнулась-сокрылась за ее стенами. Тотчас погрузилась Такама-га-хара, Равнина Вышнего Неба, в кромешный мрак. Непроглядная мгла окутала землю предков Асихара-но-нака-цу-куни, Срединную страну тростниковой равнины, и воцарилась на ней беспросветная ночь.
А посему заполнилось все пространство гудением неисчислимых злых божеств, подобных жужжанию назойливых майских мух, и повсюду стали приключаться неисчислимые беды.
[Боги Неба карают бога Такэхая-сусаноо за обиду, нанесенную богине Аматэрасу]
Собрались тогда неисчислимые небесные божества на совет и стали судить-рядить, какою карою покарать бога Такэхая-сусаноо за обиду, нанесенную богине Аматэрасу. Положили боги Хая-сусаноо во искупление службу нелегкую — поручили они ему перенести-перетаскать на своей спине, дабы умилостивить вышних богов, тяжелую ношу — дары, что уместились бы на полках в тысяче священных амбаров-закромов, остригли-выщипали строптивому богу усы и бороду, вырвали ногти и изгнали его с Равнины Вышнего Неба божественным изгнанием.
Перевод К. Е. Черевко
Свиток I
Глава 1
Пять несравненных божеств являются в мир
Когда были положены начала Неба и Земли, явилось в мир на Такама-га-хара, Равнине Вышнего Неба, верховное божество по имени Амэ-но-ми-накануси, Верховный владыка середины Неба.
А за ним явилось в мир божество — родоначальник небесных богов по имени Таками-мусухи, глубокочтимый мировой дух творения на высоком Небе.
А за ним явилось в мир божество — родоначальник земных богов по имени Каму-мусухи, Божество — мировой дух творения. Вся эта троица божеств явила и сокрыла свои лики порознь.
А затем, когда Земля была еще совсем юной и плавала, словно масляное пятно, колыхаясь, как студенистая медуза, явился в мир, вырвавшись из ее недр, словно молодой побег бамбука, бог роста и проявления скрытых сил природы по имени Умаси-асикаби-хикодзи, Божество — священный сын, дух природы, явленный в могучем побеге бамбука.
А за ним явилось в мир божество — страж вечности и незыблемости Неба по имени Амэ-но-токотати, Вековечная опора Неба.
Эти два божества тоже явили и сокрыли свои лики порознь. Отмечены свыше пять поименованных божеств как несравненные божества неба.
А затем явилось в мир божество — страж вечности и незыблемости Земли по имени Куни-но-токотати, Вековечная опора Земли.
А за ним явилось в мир божество обильных нив по имени Тоёкумоно, Поле щедрых даров.
Эти два божества тоже явили и сокрыли свои лики порознь.
А за ними явился в мир бог зыбкой почвы по имени Ухидзини, Земная хлябь.
А за ним явилась в мир богиня твердой почвы по имени Сухидзини, Земная твердь, сестра его младшая.
А за ним явился в мир бог жизни по имени Цунокуи, Стремительно пробивающийся побег.
А за ним явилась в мир богиня жизни по имени Икукуи, Буйная поросль, сестра его младшая.
А за ним явился в мир бог пространства по имени Оото-но-дзи, Великое вместилище сущего.
А за ним явилась в мир богиня пространства по имени Оото-но-бэ, Великое вместилище, сестра его младшая.
А за ним явился в мир бог современного воплощения сущего, Омодару, Совершенство облика.
А за ним явилась в мир богиня разума, Аякасиконэ, Разумница, сестра его младшая.
А за ним — бог мужского начала, Идзанаки, Чарующий.
А за ним — богиня женского начала, Идзанами, Чарующая.
Все эти божества, начиная с Куни-но-токотати, Вековечной опоры Земли, и кончая богиней Идзанами, Чарующей, именуются семью поколениями века богов.
Идет молва, что первые два божества воплощают собой по одному поколению богов порознь, а следующие десять божеств — по одному поколению богов попарно.
Глава 2
Деяния Идзанаки, Чарующего, и Идзанами, Чарующей
[Боги неба повелевают об устроении Земли]
И обратился тогда сонм небесных божеств к чете Идзанаки и Идзанами с такими словами:
— Да будет устроенной и твердой эта зыбкая стихия Земли!
И с этим напутствием вручено было в дар чете богов небесное драгоценное копье.
Тотчас ступили два бога-устроителя на небесный плавучий мост и стали погружать свое драгоценное копье в хлябь под мостом и круговращать его, вызывая бурление.
И когда они после круговращения взметнули с плеском свое драгоценное копье, пала с его острия влага, сгустилась от изобилия соли, и крупицы ее преобразились в остров Оногоро, Самозарожденный в круговерти.
[Идзанаки, Чарующий, и Идзанами, Чарующая, соединяются узами брака и рождают первых детищ]
Сойдя с небесного моста, воздвигли два божества священный небесный столп, а на этом устое — величественный дворец. И стал тогда вопрошать бог Идзанаки, Чарующий, сестру свою возлюбленную Идзанами, Чарующую:
— Как устроено у тебя тело? И услышал он такой ответ:
— Тело у меня устроено так, что у него не хватает одной части.
Изрек тогда бог Идзанаки, Чарующий:
— Тело у меня устроено так, что у него одна часть является лишней. А посему думаю я лишнюю часть своего тела вложить туда, где у тебя не хватает одной части тела, и сотворить Землю. Что ты думаешь об этом?
И молвила в ответ богиня Идзанами, Чарующая:
— Это будет благое дело.
И возгласил тогда бог Идзанаки:
— Надо нам обойти вокруг священного небесного столпа навстречу друг другу и соединиться узами брака.
И божественная чета достигла в этом обоюдного согласия, и тогда бог Идзанаки, Чарующий, изрек такое слово:
— Ты, моя подруга, пойди навстречу мне, обойди священный небесный столп справа, а я пойду навстречу тебе и обойду его слева!
И когда они, порешив на этом, обошли небесный столп, богиня Идзанами, Чарующая, первой воскликнула:
— О, сколь прекрасен сей юноша!
И вслед за ней бог Идзанаки, Чарующий, тоже воскликнул:
— О, сколь прекрасна сия дева!
Обменялись боги этими восклицаниями, и изрек тогда бог Идзанаки:
— Если женщина первой нарушает молчание, то это не к добру.
Но не обратили они внимания на предзнаменование — возлегли на брачное ложе, и родилось у них детище без рук и без ног, Хируко, Красная пиявка. Положили они его в камышовый челн и пустили по волнам.
А за ним родилось у них неживое детище, недолговечный, словно морская пена, остров Ава, Пена. И это детище тоже не числят потомком творцов Поднебесной.
И тогда держали два божества друг с другом совет.
[Идзанаки, Чарующий, и Идзанами, Чарующая, обращаются к богам неба и по их воле совершают обряд бракосочетания заново]
<...> Вознеслись они на Такама-га-хара, Равнину Вышнего Неба, и стали испрашивать волю небесных богов. Совершен был небесными богами обряд гадания по трещинам на крутых каленых лопатках оленя, и изрекли они такое слово:
— Только что рожденные вами детища не подобают нам. Молвила женщина слово первой — вот и постигла вас неудача. Надо бы поведать об этом пред ликами небесных богов. Воротитесь в Поднебесную и обратитесь друг к другу в ином порядке.
И тогда тотчас спустилась чета богов с Неба. Вновь, как прежде, пошли они навстречу друг другу и обошли вокруг священного небесного столпа.
И тогда бог Идзанаки, Чарующий, первым воскликнул:
— О, сколь прекрасна сия дева!
И вслед за ним богиня Идзанами, Чарующая, тоже воскликнула:
— О, сколь прекрасен сей юноша!
[Бог огня при рождении опаляет лоно своей матери Идзанами, Чарующей, и она гибнет, уходя в Ёми, страну Мрака]
Опалил сей бог при рождении лоно своей матери — богини Идзанами — поразил ее страшный недуг и приковал к смертному одру.
И родился тогда из ее мокроты бог металлических рудников по имени Канаямабико, Священный сын Металл-гора.
А за ним — богиня металлических рудников по имени Канаямабимэ, Священная дочь Металл-гора.
А за ним из испражнений богини Идзанами явился в мир бог восстановления земли по имени Ханиясубико, Священный сын, Удобряющий почву, а за ним — богиня восстановления сил земли по имени Ханиясубимэ, Священная дочь, Удобряющая почву.
А за ним из мочи богини Идзанами явилась в мир богиня поливного земледелия по имени Мицуха-но-мэ, Струящаяся вода.
А за ним — божество плодородия по имени Вакумусухи, Мировой дух Юный творец.
Детище этого божества величают богиней Тоёукэбимэ, Священная дочь Обильная нива.
И тогда после долгого недуга богиня Идзанами отошла в мир иной.
И причиной тому были роды божества огня.
Всего, начиная с божества Амэ-но-торибунэ и кончая богиней Тоёукэ, восемь божеств.
Итого родилось у четы богов Идзанаки и Идзанами четырнадцать детищ-островов и пятнадцать божеств. Родились они до того, как отошла богиня Идзанами в мир иной. Но остров Оногоро не был рожден четой богов. Не идут в счет и мертворожденный Хируко с островом Ава.
[Идзанаки, Чарующий, скорбит о смерти Идзанами, Чарующей]
И тогда бог Идзанаки воскликнул: — О моя божественная возлюбленная сестра, лишь одно детище я хотел бы видеть другим!
И когда он, припадая к ее изголовью и к ее изножью, безутешно проливал слезы, явилась в мир из его слез богиня плача Наки-савамэ, Озеро слез, обитающая под сенью деревьев на гряде холмов, что вытянулась словно хвост у подножья горы Кагуяма, Благоуханной.
И похоронил тогда бог Идзанаки свою супругу Идзанами, отошедшую в мир иной, на горе Хиба, что высится на границе земель Идзумо и Хахаки.
Глава 3
Страна Ёми, Мрак
[Бог Идзанаки следует за богиней Идзанами в страну Ёми]
И тогда, воспылав желанием повидать сестру свою возлюбленную, богиню Идзанами, последовал за нею бог Идзанаки в подземную страну Ёми, Мрак.
И когда вышла она к нему, подняв кверху дверь-заставу своего подземного дворца, изрек-возгласил бог Идзанаки:
— О сестра моя возлюбленная, сотворение страны, что мы с тобой творили, не завершено, и посему повелеваю тебе воротиться обратно!
И ответила ему богиня Идзанами:
— Нет у меня, на беду, пути назад — отведала я яств, приготовленных на очаге преисподней. Но ты, брат мой возлюбленный, глубоко тронул меня, и, повинуясь тебе, готова я воротиться обратно. Дай только посоветоваться с богами. А ты тем временем не бросай на меня своих взоров.
С этими словами воротилась богиня в подземный дворец.
Долго-предолго ждал бог Идзанаки явления сестры своей возлюбленной, и сердце его не выдержало — выломал он крайний большой зубец из частого бамбукового гребня, что воткнут был у него за левым ухом в прическу Мидзура, Завиток у мочки, зажег его как светильник и вошел в подземный дворец. И тогда предстала перед взором бога Идзанаки такая картина — на теле его возлюбленной шипели-копошились гады ползучие, на голову взгромоздились божества — духи природы, Ооикадзути, Великий громовержец, на грудь — Хоикадзути, Огненный громовержец, на чрево — Куроикадзути, Черный громовержец, на лоно — Сакуикадзути, Рассекающий громовержец, на левой руке — Вакиикадзути, Юный громовержец, на правой руке — Цутиикадзути, Громовержец, поражающий землю, на левой ноге — Наруикадзути, Грохочущий громовержец, на правой ноге — Фусуикадзути, Непробужденный громовержец.
Всего явилось в мир восемь божеств грома.
Затрепетал бог Идзанаки от ужаса, повернул вспять и обратился в бегство.
[Бог Идзанаки нарушает завет, и богиня Идзанами посылает в погоню за ним ведьм преисподней]
— Ты покрыл меня позором! — воскликнула тогда сестра его возлюбленная, богиня Идзанами, и послала за ним в погоню ведьм преисподней.
Вырвал тут бог Идзанаки из своей прически черную виноградную лозу и метнул им под ноги.
Тотчас выросли на пути ведьм побеги дикого винограда.
И покуда ведьмы рвали-пожирали его плоды, бога и след простыл.
И опять пустились ведьмы в погоню.
И снова выломал он крайний большой зубец из частого бамбукового гребня, что воткнут был у него за правым ухом в прическу Мидзура, Завиток у мочки, и метнул им под ноги.
Тотчас выросли на пути их побеги молодого бамбука.
И покуда ведьмы выдирали-пожирали его, бога и след простыл.
Послала тогда богиня Идзанами вдогонку восемь богов-громовержцев, придав им неисчислимую рать преисподней.
Выхватил тогда бог Идзанаки висевший у него на боку священный меч длиной в десять пядей и, отмахиваясь от преследователей, ринулся прочь.
И когда у подъема к горному проходу из преисподней беглеца опять настигла погоня, сорвал он три персика с дерева, что росло на склоне этого холма, метнул в преследователей и прогнал их всех за холм восвояси.
И тогда, обратившись к плоду персикового дерева, держал бог Идзанаки такое слово:
— О персик, отвращай в трудный час беду, как отвратил ты ее от меня, ото всех страждущих и маящихся праведников нашей страны Асихара-но-накацу-куни, Срединной земли тростниковой равнины, беззащитных, словно клонящиеся травы.
Даровал он персиковому дереву имя Оокаму-цуми-но-микото, Глубокопочитаемый плод великих божеств.
Последней пустилась в погоню сама богиня Идзанами, сестра возлюбленная бога Идзанаки.
Приволок он тогда валун, что под силу волочить лишь тысяче мужей, и преградил путь через горный проход из преисподней.
И когда разделенные валуном боги стали лицом к лицу и поведали друг другу о расторжении брачных уз, богиня Идзанами молвила:
— О брат мой возлюбленный, коли ты так поступаешь, буду я предавать ежедневно казни через удушение по тысяче подданных твоей страны.
И ответствовал ей бог Идзанаки:
— О сестра моя возлюбленная, коли ты так поступаешь, буду я строить ежедневно по полторы тысячи хижин для рожениц.
Вот и стали с той поры непременно умирать в день тысяча душ и непременно рождаться в день полторы тысячи душ.
И нарек тогда бог Идзанаки богиню Идзанами за ее деяния другим именем — стал он именовать ее Ёмоцу-ооками, Великой богиней преисподней.
Идет молва, что, пустившись в погоню, настигла она беглеца — вот и наделили ее другим именем — Тисики-ооками, Великое божество Настигающий преследователь.
А валун, что преградил горный проход из преисподней, нарекли Тигаэси-ооками, Великим божеством Преследователем, обращающим вспять.
Было у него и другое имя — Саяримасу-ёмидо-но-ооками, Великое божество Преграда преисподней.
Горный проход же из преисподней именуют отныне проходом на землю Идзумо на крайнем западе страны с неведомым именем Ифуя.
Глава 5
Раздел мира между детищами бога Идзанаки
И тогда в великом ликовании бог Идзанаки возгласил:
— Много-много детищ произвел я на свет, и как венец в чреде рождений последняя троица удалась на славу.
С этими словами снял-встряхнул бог Идзанаки священное ожерелье так, что зазвучали-заиграли, побрякивая, драгоценные бусины, вручил его божеству Аматэрасу и, обращаясь к нему, возгласил:
— Да будешь ты отныне ведать Такама-га-хара, Равниной Вышнего Неба!
С этими словами пожаловал он ее божеству Аматэрасу.
И нарекли тогда это ожерелье божеством Микуратана, Хранителем даров на полках.
А потом, обращаясь к божеству Цукуёми, возгласил:
— Да будешь ты отныне ведать дарованным тебе Ёру-но-осу, Царством ночи.
С этими словами пожаловал он его божеству Цукуёми.
А потом, обращаясь к богу Такэхая-сусаноо, возгласил:
— Да будешь ты ведать Унабара, Равниной моря. С этими словами пожаловал он ее божеству Такэхая-сусаноо.
Глава 6
Нарушение богом Такэхая-сусаноо воли отца и изгнание его богом Идзанаки
И вот в то время, как божества Аматэрасу и Цукуёми послушно ведали пожалованными-вверенными им пределами, бог Такэхая-сусаноо не стал ведать порученным ему царством и принялся плакать-стенать безутешно, покуда не выросла у него ниспадающая на грудь борода длиной в восемь пядей.
Плачем своим исплакал-иссушил он зеленые горы, и стали они лысыми горами, исплакал-осушил все реки-моря.
А посему наполнилось все пространство гудением злых божеств, подобным жужжанию назойливых мух, и повсюду стали приключаться неисчислимые беды.
И изрек тогда великий бог Идзанаки, обращаясь к богу Хая-сусаноо:
— Почто не стал ты ведать порученным тебе царством, а принялся плакать-стенать безутешно?
И ответствовал великому богу бог Хая-сусаноо:
— Плачу-стенаю я безутешно оттого, что чаю удалиться в страну моей матери — Нэ-но-катасу, царство нерушимых недр.
И тогда в великом гневе великий бог Идзанаки воскликнул:
— Коли так, да будет заказана тебе жизнь в этом царстве.
С этими словами изгнал он его своим божественным изгнанием.
И обитает с тех пор великий бог Идзанаки в местечке Тага земли Авадзи.
Глава 7
Бог Такэхая-сусаноо и богиня Аматэрасу
[Бог Такэхая-сусаноо посещает богиню Аматэрасу]
И молвил тогда на это бог Хая-сусаноо:
— Коли так, удалюсь я прочь — вот только уведомлю об этом на прощание великую богиню Аматэрасу.
И когда возносился он на небеса, колебались горы и реки по роду их, сотрясались страны и земли по роду их.
И возгласила тогда, дивясь услышанному, великая богиня Аматэрасу:
— Видно, не с благими помыслами, брат мой, вознесся ты на небеса — не иначе как чаешь ты отторгнуть у меня мое царство!
Распустила богиня свои прекрасные волосы, сделала себе мужскую прическу Мидзура, Завиток у мочки, расчесав их на обе стороны и связав в пучки у мочек ушей, убрала дивные локоны слева и справа вплетенной в них священной виноградной лозой, а запястья божественных левой и правой дланей — длинными нитями с нечетными бусинами, яшмы-ясписа красоты неописуемой.
Водрузила на спину себе великая богиня колчан с тысячью стрел, возложила на грудь колчан с полутора тысячью стрел. Наложила-опоясала она левое предплечье грушевидным кожаным щитком, что издавал при отдаче тетивы грозные пронзительные звуки, воздела-натянула лук ровно посередине и, уйдя при этом обеими ногами по пах в твердь Такама-гахара, Равнины Вышнего Неба, испустила грозный воинственный клич, вырвав-разметав стопами комья попранной тверди, словно был это рыхлый снег.
Дождалась великая богиня Солнца Аматэрасу бога Хая-сусаноо и стала вопрошать:
— Почто вознесся ты ко мне на небеса? И ответствовал тогда бог Хая-сусаноо:
— Злых помыслов у меня нет. Просто вопросил меня великий бог Идзанаки, отчего плачу-стенаю я безутешно, и в ответ я промолвил: «Плачу я оттого, что чаю уйти в царство моей матери». И изрек тогда великий бог Идзанаки: «Коли так, да будет заказано тебе обитание в этом царстве». С этими словами изгнал он меня своим божественным изгнанием. Вот и вознесся я к тебе на небеса, дабы испросить соизволения откланяться прежде, чем уйти-удалиться прочь. Иных помыслов у меня нет.
И изрекла тогда богиня Солнца Аматэрасу:
— Если так, коим способом убедишь ты меня в том, что помыслы твои чисты и целомудренны?
И молвил в ответ бог Хая-сусаноо:
— Да осенит нас знамение в детищах, что произведем мы на свет!
<...> А потом бог Хая-сусаноо испросил-получил от богини Аматэрасу нить с бусинами яшмы-ясписа, что была вплетена в правый локон ее мужской прически Мидзура, Завиток у мочки, раздробил-растер их челюстями в порошок и, обратив в пар, выдохнул-исторг из своих уст.
И явилось в мир из пара его дыхания божество по имени Амэ-но-хо-хи, Мировой дух Небесный рисовый колос.
А потом бог Хая-сусаноо испросил-получил от богини Аматэрасу нить с бусинами яшмы-ясписа, что была вплетена в священную виноградную лозу в ее прическе, раздробил-растер бусины челюстями в порошок и, обратив в пар, выдохнул-исторг из своих уст.
И явилось в мир из пара его дыхания божество по имени Ама-цу-хиконэ, Милый сердцу Священный сын Неба.
А потом бог Хая-сусаноо испросил-получил от богини Аматэрасу нить с бусинами яшмы-ясписа, что украшала запястье ее правой руки, раздробил-растер их челюстями в порошок и, обратив в пар, выдохнул-исторг из своих уст.
И явилось в мир из пара его дыхания божество по имени Ику-цу-хиконэ, Милый сердцу животворный священный сын.
А потом — бог Сусаноо попросил-получил от богини Аматэрасу нить с бусинами яшмы-ясписа, что украшала запястье левой руки божества Аматэрасу, раздробил-растер их челюстями в порошок и, обратив в пар, выдохнул-исторг из своих уст.
И явилось в мир из пара его дыхания божество по имени Кумано-кусуби, Непостижимый дух Медвежья равнина. Всего пять божеств.
— Пятеро сыновей, что произведены были на свет после твоих детищ, явились в мир из моего достояния, и посему они по роду своему — плоть от плоти моей. Троица же дочерей, что произведены были на свет прежде, явились в мир из твоего достояния, и посему они по роду своему — плоть от твоей плоти!
Так изрекло-рассудило великое божество о каждом из божественных колен.
[Бог Сусаноо упивается своей победой и впадает в буйство]
Обратился тогда бог Сусаноо, Строптивый муж, к глубокочтимой богине Аматэрасу-ооми, Сияющей на Небе, и воскликнул:
— Помыслы мои чисты и незапятнанны. Вот и обрели мы в детях, что явились в мир из моего достояния, невинных дев. Это ли не свидетельство моей правоты?
С этими словами упоенный своею победою бог Сусаноо, Строптивый муж, порушил-разметал межевые насыпи, что ограждали заливные рисовые поля глубокочтимой богини Аматэрасу, Сияющей на Небе, и засыпал-заровнял на них водостоки.
А затем в сердцах осквернил бог своими извержениями святилище, где, преподнеся высшим богам первые колосья риса, вкушала его сестра плоды нового урожая.
Но не укорила богиня Солнца своего неукротимого брата за это бесчинство, а сказала ему такое слово:
— Захмелел брат мой меньший от рисовой водки сакэ, не смог справиться с подступившей к горлу тошнотой, вот и осквернено было святилище богов. Прогневался брат мой меньший, что плохо возделываю я эти поля, вот и порушил-разметал межевые насыпи и засыпал-заровнял на них водостоки.
Надеялась богиня Аматэрасу, что образумится после слов ее брат Сусаноо, но не тут-то было. Не уняла глубокочтимая богиня буйства брата своего меньшего, и не видно было его буйству ни конца ни края. Раскрыл бог Сусаноо кровлю священной ткацкой, где пребывала богиня вместе с небесными жрицами, что ткали одежды небесным богам, и метнул в отверстие тушу жертвенного пегого коня, освежеванного вопреки воле богов заживо, да еще от хвоста к морде.
Отпрянули в испуге в сторону небесные жрицы — накололись потаенным местом на ткацкие челны и скончались.
Глава 8
Богиня Солнца в небесной усыпальнице
[Богиня Аматэрасу покидает Равнину Вышнего Неба]
Приподняла-открыла тогда удрученная этим вконец богиня дверь-заставу небесной усыпальницы, выложенной камнем, и замкнулась-сокрылась за ее стенами. Тотчас погрузилась Такама-га-хара, Равнина Вышнего Неба, в кромешный мрак. Непроглядная мгла окутала землю предков Асихара-но-нака-цу-куни, Срединную страну тростниковой равнины, и воцарилась на ней беспросветная ночь.
А посему заполнилось все пространство гудением неисчислимых злых божеств, подобных жужжанию назойливых майских мух, и повсюду стали приключаться неисчислимые беды.
[Боги Неба карают бога Такэхая-сусаноо за обиду, нанесенную богине Аматэрасу]
Собрались тогда неисчислимые небесные божества на совет и стали судить-рядить, какою карою покарать бога Такэхая-сусаноо за обиду, нанесенную богине Аматэрасу. Положили боги Хая-сусаноо во искупление службу нелегкую — поручили они ему перенести-перетаскать на своей спине, дабы умилостивить вышних богов, тяжелую ношу — дары, что уместились бы на полках в тысяче священных амбаров-закромов, остригли-выщипали строптивому богу усы и бороду, вырвали ногти и изгнали его с Равнины Вышнего Неба божественным изгнанием.
Перевод К. Е. Черевко
Глава 1 Пять несравненных божеств являются в мир
Когда были положены начала Неба и Земли, явилось в мир на Такама-га-хара, Равнине Вышнего Неба, верховное божество по имени Амэ-но-ми-накануси, Верховный владыка середины Неба.
А за ним явилось в мир божество — родоначальник небесных богов по имени Таками-мусухи, глубокочтимый мировой дух творения на высоком Небе.
А за ним явилось в мир божество — родоначальник земных богов по имени Каму-мусухи, Божество — мировой дух творения. Вся эта троица божеств явила и сокрыла свои лики порознь.
А затем, когда Земля была еще совсем юной и плавала, словно масляное пятно, колыхаясь, как студенистая медуза, явился в мир, вырвавшись из ее недр, словно молодой побег бамбука, бог роста и проявления скрытых сил природы по имени Умаси-асикаби-хикодзи, Божество — священный сын, дух природы, явленный в могучем побеге бамбука.
А за ним явилось в мир божество — страж вечности и незыблемости Неба по имени Амэ-но-токотати, Вековечная опора Неба.
Эти два божества тоже явили и сокрыли свои лики порознь. Отмечены свыше пять поименованных божеств как несравненные божества неба.
А затем явилось в мир божество — страж вечности и незыблемости Земли по имени Куни-но-токотати, Вековечная опора Земли.
А за ним явилось в мир божество обильных нив по имени Тоёкумоно, Поле щедрых даров.
Эти два божества тоже явили и сокрыли свои лики порознь.
А за ними явился в мир бог зыбкой почвы по имени Ухидзини, Земная хлябь.
А за ним явилась в мир богиня твердой почвы по имени Сухидзини, Земная твердь, сестра его младшая.
А за ним явился в мир бог жизни по имени Цунокуи, Стремительно пробивающийся побег.
А за ним явилась в мир богиня жизни по имени Икукуи, Буйная поросль, сестра его младшая.
А за ним явился в мир бог пространства по имени Оото-но-дзи, Великое вместилище сущего.
А за ним явилась в мир богиня пространства по имени Оото-но-бэ, Великое вместилище, сестра его младшая.
А за ним явился в мир бог современного воплощения сущего, Омодару, Совершенство облика.
А за ним явилась в мир богиня разума, Аякасиконэ, Разумница, сестра его младшая.
А за ним — бог мужского начала, Идзанаки, Чарующий.
А за ним — богиня женского начала, Идзанами, Чарующая.
Все эти божества, начиная с Куни-но-токотати, Вековечной опоры Земли, и кончая богиней Идзанами, Чарующей, именуются семью поколениями века богов.
Идет молва, что первые два божества воплощают собой по одному поколению богов порознь, а следующие десять божеств — по одному поколению богов попарно.
Глава 2 Деяния Идзанаки, Чарующего, и Идзанами, Чарующей
[Боги неба повелевают об устроении Земли]
И обратился тогда сонм небесных божеств к чете Идзанаки и Идзанами с такими словами:
— Да будет устроенной и твердой эта зыбкая стихия Земли!
И с этим напутствием вручено было в дар чете богов небесное драгоценное копье.
Тотчас ступили два бога-устроителя на небесный плавучий мост и стали погружать свое драгоценное копье в хлябь под мостом и круговращать его, вызывая бурление.
И когда они после круговращения взметнули с плеском свое драгоценное копье, пала с его острия влага, сгустилась от изобилия соли, и крупицы ее преобразились в остров Оногоро, Самозарожденный в круговерти.
[Идзанаки, Чарующий, и Идзанами, Чарующая, соединяются узами брака и рождают первых детищ]
Сойдя с небесного моста, воздвигли два божества священный небесный столп, а на этом устое — величественный дворец. И стал тогда вопрошать бог Идзанаки, Чарующий, сестру свою возлюбленную Идзанами, Чарующую:
— Как устроено у тебя тело? И услышал он такой ответ:
— Тело у меня устроено так, что у него не хватает одной части.
Изрек тогда бог Идзанаки, Чарующий:
— Тело у меня устроено так, что у него одна часть является лишней. А посему думаю я лишнюю часть своего тела вложить туда, где у тебя не хватает одной части тела, и сотворить Землю. Что ты думаешь об этом?
И молвила в ответ богиня Идзанами, Чарующая:
— Это будет благое дело.
И возгласил тогда бог Идзанаки:
— Надо нам обойти вокруг священного небесного столпа навстречу друг другу и соединиться узами брака.
И божественная чета достигла в этом обоюдного согласия, и тогда бог Идзанаки, Чарующий, изрек такое слово:
— Ты, моя подруга, пойди навстречу мне, обойди священный небесный столп справа, а я пойду навстречу тебе и обойду его слева!
И когда они, порешив на этом, обошли небесный столп, богиня Идзанами, Чарующая, первой воскликнула:
— О, сколь прекрасен сей юноша!
И вслед за ней бог Идзанаки, Чарующий, тоже воскликнул:
— О, сколь прекрасна сия дева!
Обменялись боги этими восклицаниями, и изрек тогда бог Идзанаки:
— Если женщина первой нарушает молчание, то это не к добру.
Но не обратили они внимания на предзнаменование — возлегли на брачное ложе, и родилось у них детище без рук и без ног, Хируко, Красная пиявка. Положили они его в камышовый челн и пустили по волнам.
А за ним родилось у них неживое детище, недолговечный, словно морская пена, остров Ава, Пена. И это детище тоже не числят потомком творцов Поднебесной.
И тогда держали два божества друг с другом совет.
[Идзанаки, Чарующий, и Идзанами, Чарующая, обращаются к богам неба и по их воле совершают обряд бракосочетания заново]
<...> Вознеслись они на Такама-га-хара, Равнину Вышнего Неба, и стали испрашивать волю небесных богов. Совершен был небесными богами обряд гадания по трещинам на крутых каленых лопатках оленя, и изрекли они такое слово:
— Только что рожденные вами детища не подобают нам. Молвила женщина слово первой — вот и постигла вас неудача. Надо бы поведать об этом пред ликами небесных богов. Воротитесь в Поднебесную и обратитесь друг к другу в ином порядке.
И тогда тотчас спустилась чета богов с Неба. Вновь, как прежде, пошли они навстречу друг другу и обошли вокруг священного небесного столпа.
И тогда бог Идзанаки, Чарующий, первым воскликнул:
— О, сколь прекрасна сия дева!
И вслед за ним богиня Идзанами, Чарующая, тоже воскликнула:
— О, сколь прекрасен сей юноша!
[Бог огня при рождении опаляет лоно своей матери Идзанами, Чарующей, и она гибнет, уходя в Ёми, страну Мрака]
Опалил сей бог при рождении лоно своей матери — богини Идзанами — поразил ее страшный недуг и приковал к смертному одру.
И родился тогда из ее мокроты бог металлических рудников по имени Канаямабико, Священный сын Металл-гора.
А за ним — богиня металлических рудников по имени Канаямабимэ, Священная дочь Металл-гора.
А за ним из испражнений богини Идзанами явился в мир бог восстановления земли по имени Ханиясубико, Священный сын, Удобряющий почву, а за ним — богиня восстановления сил земли по имени Ханиясубимэ, Священная дочь, Удобряющая почву.
А за ним из мочи богини Идзанами явилась в мир богиня поливного земледелия по имени Мицуха-но-мэ, Струящаяся вода.
А за ним — божество плодородия по имени Вакумусухи, Мировой дух Юный творец.
Детище этого божества величают богиней Тоёукэбимэ, Священная дочь Обильная нива.
И тогда после долгого недуга богиня Идзанами отошла в мир иной.
И причиной тому были роды божества огня.
Всего, начиная с божества Амэ-но-торибунэ и кончая богиней Тоёукэ, восемь божеств.
Итого родилось у четы богов Идзанаки и Идзанами четырнадцать детищ-островов и пятнадцать божеств. Родились они до того, как отошла богиня Идзанами в мир иной. Но остров Оногоро не был рожден четой богов. Не идут в счет и мертворожденный Хируко с островом Ава.
[Идзанаки, Чарующий, скорбит о смерти Идзанами, Чарующей]
И тогда бог Идзанаки воскликнул: — О моя божественная возлюбленная сестра, лишь одно детище я хотел бы видеть другим!
И когда он, припадая к ее изголовью и к ее изножью, безутешно проливал слезы, явилась в мир из его слез богиня плача Наки-савамэ, Озеро слез, обитающая под сенью деревьев на гряде холмов, что вытянулась словно хвост у подножья горы Кагуяма, Благоуханной.
И похоронил тогда бог Идзанаки свою супругу Идзанами, отошедшую в мир иной, на горе Хиба, что высится на границе земель Идзумо и Хахаки.
Глава 3 Страна Ёми, Мрак
[Бог Идзанаки следует за богиней Идзанами в страну Ёми]
И тогда, воспылав желанием повидать сестру свою возлюбленную, богиню Идзанами, последовал за нею бог Идзанаки в подземную страну Ёми, Мрак.
И когда вышла она к нему, подняв кверху дверь-заставу своего подземного дворца, изрек-возгласил бог Идзанаки:
— О сестра моя возлюбленная, сотворение страны, что мы с тобой творили, не завершено, и посему повелеваю тебе воротиться обратно!
И ответила ему богиня Идзанами:
— Нет у меня, на беду, пути назад — отведала я яств, приготовленных на очаге преисподней. Но ты, брат мой возлюбленный, глубоко тронул меня, и, повинуясь тебе, готова я воротиться обратно. Дай только посоветоваться с богами. А ты тем временем не бросай на меня своих взоров.
С этими словами воротилась богиня в подземный дворец.
Долго-предолго ждал бог Идзанаки явления сестры своей возлюбленной, и сердце его не выдержало — выломал он крайний большой зубец из частого бамбукового гребня, что воткнут был у него за левым ухом в прическу Мидзура, Завиток у мочки, зажег его как светильник и вошел в подземный дворец. И тогда предстала перед взором бога Идзанаки такая картина — на теле его возлюбленной шипели-копошились гады ползучие, на голову взгромоздились божества — духи природы, Ооикадзути, Великий громовержец, на грудь — Хоикадзути, Огненный громовержец, на чрево — Куроикадзути, Черный громовержец, на лоно — Сакуикадзути, Рассекающий громовержец, на левой руке — Вакиикадзути, Юный громовержец, на правой руке — Цутиикадзути, Громовержец, поражающий землю, на левой ноге — Наруикадзути, Грохочущий громовержец, на правой ноге — Фусуикадзути, Непробужденный громовержец.
Всего явилось в мир восемь божеств грома.
Затрепетал бог Идзанаки от ужаса, повернул вспять и обратился в бегство.
[Бог Идзанаки нарушает завет, и богиня Идзанами посылает в погоню за ним ведьм преисподней]
— Ты покрыл меня позором! — воскликнула тогда сестра его возлюбленная, богиня Идзанами, и послала за ним в погоню ведьм преисподней.
Вырвал тут бог Идзанаки из своей прически черную виноградную лозу и метнул им под ноги.
Тотчас выросли на пути ведьм побеги дикого винограда.
И покуда ведьмы рвали-пожирали его плоды, бога и след простыл.
И опять пустились ведьмы в погоню.
И снова выломал он крайний большой зубец из частого бамбукового гребня, что воткнут был у него за правым ухом в прическу Мидзура, Завиток у мочки, и метнул им под ноги.
Тотчас выросли на пути их побеги молодого бамбука.
И покуда ведьмы выдирали-пожирали его, бога и след простыл.
Послала тогда богиня Идзанами вдогонку восемь богов-громовержцев, придав им неисчислимую рать преисподней.
Выхватил тогда бог Идзанаки висевший у него на боку священный меч длиной в десять пядей и, отмахиваясь от преследователей, ринулся прочь.
И когда у подъема к горному проходу из преисподней беглеца опять настигла погоня, сорвал он три персика с дерева, что росло на склоне этого холма, метнул в преследователей и прогнал их всех за холм восвояси.
И тогда, обратившись к плоду персикового дерева, держал бог Идзанаки такое слово:
— О персик, отвращай в трудный час беду, как отвратил ты ее от меня, ото всех страждущих и маящихся праведников нашей страны Асихара-но-накацу-куни, Срединной земли тростниковой равнины, беззащитных, словно клонящиеся травы.
Даровал он персиковому дереву имя Оокаму-цуми-но-микото, Глубокопочитаемый плод великих божеств.
Последней пустилась в погоню сама богиня Идзанами, сестра возлюбленная бога Идзанаки.
Приволок он тогда валун, что под силу волочить лишь тысяче мужей, и преградил путь через горный проход из преисподней.
И когда разделенные валуном боги стали лицом к лицу и поведали друг другу о расторжении брачных уз, богиня Идзанами молвила:
— О брат мой возлюбленный, коли ты так поступаешь, буду я предавать ежедневно казни через удушение по тысяче подданных твоей страны.
И ответствовал ей бог Идзанаки:
— О сестра моя возлюбленная, коли ты так поступаешь, буду я строить ежедневно по полторы тысячи хижин для рожениц.
Вот и стали с той поры непременно умирать в день тысяча душ и непременно рождаться в день полторы тысячи душ.
И нарек тогда бог Идзанаки богиню Идзанами за ее деяния другим именем — стал он именовать ее Ёмоцу-ооками, Великой богиней преисподней.
Идет молва, что, пустившись в погоню, настигла она беглеца — вот и наделили ее другим именем — Тисики-ооками, Великое божество Настигающий преследователь.
А валун, что преградил горный проход из преисподней, нарекли Тигаэси-ооками, Великим божеством Преследователем, обращающим вспять.
Было у него и другое имя — Саяримасу-ёмидо-но-ооками, Великое божество Преграда преисподней.
Горный проход же из преисподней именуют отныне проходом на землю Идзумо на крайнем западе страны с неведомым именем Ифуя.
Глава 5 Раздел мира между детищами бога Идзанаки
И тогда в великом ликовании бог Идзанаки возгласил:
— Много-много детищ произвел я на свет, и как венец в чреде рождений последняя троица удалась на славу.
С этими словами снял-встряхнул бог Идзанаки священное ожерелье так, что зазвучали-заиграли, побрякивая, драгоценные бусины, вручил его божеству Аматэрасу и, обращаясь к нему, возгласил:
— Да будешь ты отныне ведать Такама-га-хара, Равниной Вышнего Неба!
С этими словами пожаловал он ее божеству Аматэрасу.
И нарекли тогда это ожерелье божеством Микуратана, Хранителем даров на полках.
А потом, обращаясь к божеству Цукуёми, возгласил:
— Да будешь ты отныне ведать дарованным тебе Ёру-но-осу, Царством ночи.
С этими словами пожаловал он его божеству Цукуёми.
А потом, обращаясь к богу Такэхая-сусаноо, возгласил:
— Да будешь ты ведать Унабара, Равниной моря. С этими словами пожаловал он ее божеству Такэхая-сусаноо.
Глава 6 Нарушение богом Такэхая-сусаноо воли отца и изгнание его богом Идзанаки
И вот в то время, как божества Аматэрасу и Цукуёми послушно ведали пожалованными-вверенными им пределами, бог Такэхая-сусаноо не стал ведать порученным ему царством и принялся плакать-стенать безутешно, покуда не выросла у него ниспадающая на грудь борода длиной в восемь пядей.
Плачем своим исплакал-иссушил он зеленые горы, и стали они лысыми горами, исплакал-осушил все реки-моря.
А посему наполнилось все пространство гудением злых божеств, подобным жужжанию назойливых мух, и повсюду стали приключаться неисчислимые беды.
И изрек тогда великий бог Идзанаки, обращаясь к богу Хая-сусаноо:
— Почто не стал ты ведать порученным тебе царством, а принялся плакать-стенать безутешно?
И ответствовал великому богу бог Хая-сусаноо:
— Плачу-стенаю я безутешно оттого, что чаю удалиться в страну моей матери — Нэ-но-катасу, царство нерушимых недр.
И тогда в великом гневе великий бог Идзанаки воскликнул:
— Коли так, да будет заказана тебе жизнь в этом царстве.
С этими словами изгнал он его своим божественным изгнанием.
И обитает с тех пор великий бог Идзанаки в местечке Тага земли Авадзи.
Глава 7 Бог Такэхая-сусаноо и богиня Аматэрасу
[Бог Такэхая-сусаноо посещает богиню Аматэрасу]
И молвил тогда на это бог Хая-сусаноо:
— Коли так, удалюсь я прочь — вот только уведомлю об этом на прощание великую богиню Аматэрасу.
И когда возносился он на небеса, колебались горы и реки по роду их, сотрясались страны и земли по роду их.
И возгласила тогда, дивясь услышанному, великая богиня Аматэрасу:
— Видно, не с благими помыслами, брат мой, вознесся ты на небеса — не иначе как чаешь ты отторгнуть у меня мое царство!
Распустила богиня свои прекрасные волосы, сделала себе мужскую прическу Мидзура, Завиток у мочки, расчесав их на обе стороны и связав в пучки у мочек ушей, убрала дивные локоны слева и справа вплетенной в них священной виноградной лозой, а запястья божественных левой и правой дланей — длинными нитями с нечетными бусинами, яшмы-ясписа красоты неописуемой.
Водрузила на спину себе великая богиня колчан с тысячью стрел, возложила на грудь колчан с полутора тысячью стрел. Наложила-опоясала она левое предплечье грушевидным кожаным щитком, что издавал при отдаче тетивы грозные пронзительные звуки, воздела-натянула лук ровно посередине и, уйдя при этом обеими ногами по пах в твердь Такама-гахара, Равнины Вышнего Неба, испустила грозный воинственный клич, вырвав-разметав стопами комья попранной тверди, словно был это рыхлый снег.
Дождалась великая богиня Солнца Аматэрасу бога Хая-сусаноо и стала вопрошать:
— Почто вознесся ты ко мне на небеса? И ответствовал тогда бог Хая-сусаноо:
— Злых помыслов у меня нет. Просто вопросил меня великий бог Идзанаки, отчего плачу-стенаю я безутешно, и в ответ я промолвил: «Плачу я оттого, что чаю уйти в царство моей матери». И изрек тогда великий бог Идзанаки: «Коли так, да будет заказано тебе обитание в этом царстве». С этими словами изгнал он меня своим божественным изгнанием. Вот и вознесся я к тебе на небеса, дабы испросить соизволения откланяться прежде, чем уйти-удалиться прочь. Иных помыслов у меня нет.
И изрекла тогда богиня Солнца Аматэрасу:
— Если так, коим способом убедишь ты меня в том, что помыслы твои чисты и целомудренны?
И молвил в ответ бог Хая-сусаноо:
— Да осенит нас знамение в детищах, что произведем мы на свет!
<...> А потом бог Хая-сусаноо испросил-получил от богини Аматэрасу нить с бусинами яшмы-ясписа, что была вплетена в правый локон ее мужской прически Мидзура, Завиток у мочки, раздробил-растер их челюстями в порошок и, обратив в пар, выдохнул-исторг из своих уст.
И явилось в мир из пара его дыхания божество по имени Амэ-но-хо-хи, Мировой дух Небесный рисовый колос.
А потом бог Хая-сусаноо испросил-получил от богини Аматэрасу нить с бусинами яшмы-ясписа, что была вплетена в священную виноградную лозу в ее прическе, раздробил-растер бусины челюстями в порошок и, обратив в пар, выдохнул-исторг из своих уст.
И явилось в мир из пара его дыхания божество по имени Ама-цу-хиконэ, Милый сердцу Священный сын Неба.
А потом бог Хая-сусаноо испросил-получил от богини Аматэрасу нить с бусинами яшмы-ясписа, что украшала запястье ее правой руки, раздробил-растер их челюстями в порошок и, обратив в пар, выдохнул-исторг из своих уст.
И явилось в мир из пара его дыхания божество по имени Ику-цу-хиконэ, Милый сердцу животворный священный сын.
А потом — бог Сусаноо попросил-получил от богини Аматэрасу нить с бусинами яшмы-ясписа, что украшала запястье левой руки божества Аматэрасу, раздробил-растер их челюстями в порошок и, обратив в пар, выдохнул-исторг из своих уст.
И явилось в мир из пара его дыхания божество по имени Кумано-кусуби, Непостижимый дух Медвежья равнина. Всего пять божеств.
— Пятеро сыновей, что произведены были на свет после твоих детищ, явились в мир из моего достояния, и посему они по роду своему — плоть от плоти моей. Троица же дочерей, что произведены были на свет прежде, явились в мир из твоего достояния, и посему они по роду своему — плоть от твоей плоти!
Так изрекло-рассудило великое божество о каждом из божественных колен.
[Бог Сусаноо упивается своей победой и впадает в буйство]
Обратился тогда бог Сусаноо, Строптивый муж, к глубокочтимой богине Аматэрасу-ооми, Сияющей на Небе, и воскликнул:
— Помыслы мои чисты и незапятнанны. Вот и обрели мы в детях, что явились в мир из моего достояния, невинных дев. Это ли не свидетельство моей правоты?
С этими словами упоенный своею победою бог Сусаноо, Строптивый муж, порушил-разметал межевые насыпи, что ограждали заливные рисовые поля глубокочтимой богини Аматэрасу, Сияющей на Небе, и засыпал-заровнял на них водостоки.
А затем в сердцах осквернил бог своими извержениями святилище, где, преподнеся высшим богам первые колосья риса, вкушала его сестра плоды нового урожая.
Но не укорила богиня Солнца своего неукротимого брата за это бесчинство, а сказала ему такое слово:
— Захмелел брат мой меньший от рисовой водки сакэ, не смог справиться с подступившей к горлу тошнотой, вот и осквернено было святилище богов. Прогневался брат мой меньший, что плохо возделываю я эти поля, вот и порушил-разметал межевые насыпи и засыпал-заровнял на них водостоки.
Надеялась богиня Аматэрасу, что образумится после слов ее брат Сусаноо, но не тут-то было. Не уняла глубокочтимая богиня буйства брата своего меньшего, и не видно было его буйству ни конца ни края. Раскрыл бог Сусаноо кровлю священной ткацкой, где пребывала богиня вместе с небесными жрицами, что ткали одежды небесным богам, и метнул в отверстие тушу жертвенного пегого коня, освежеванного вопреки воле богов заживо, да еще от хвоста к морде.
Отпрянули в испуге в сторону небесные жрицы — накололись потаенным местом на ткацкие челны и скончались.
Глава 8 Богиня Солнца в небесной усыпальнице
[Богиня Аматэрасу покидает Равнину Вышнего Неба]
Приподняла-открыла тогда удрученная этим вконец богиня дверь-заставу небесной усыпальницы, выложенной камнем, и замкнулась-сокрылась за ее стенами. Тотчас погрузилась Такама-га-хара, Равнина Вышнего Неба, в кромешный мрак. Непроглядная мгла окутала землю предков Асихара-но-нака-цу-куни, Срединную страну тростниковой равнины, и воцарилась на ней беспросветная ночь.
А посему заполнилось все пространство гудением неисчислимых злых божеств, подобных жужжанию назойливых майских мух, и повсюду стали приключаться неисчислимые беды.
[Боги Неба карают бога Такэхая-сусаноо за обиду, нанесенную богине Аматэрасу]
Собрались тогда неисчислимые небесные божества на совет и стали судить-рядить, какою карою покарать бога Такэхая-сусаноо за обиду, нанесенную богине Аматэрасу. Положили боги Хая-сусаноо во искупление службу нелегкую — поручили они ему перенести-перетаскать на своей спине, дабы умилостивить вышних богов, тяжелую ношу — дары, что уместились бы на полках в тысяче священных амбаров-закромов, остригли-выщипали строптивому богу усы и бороду, вырвали ногти и изгнали его с Равнины Вышнего Неба божественным изгнанием.
Перевод К. Е. Черевко
АННАЛЫ ЯПОНИИ[3]
Свиток III
Государь Дзимму
[1. Восточные походы государя Дзимму]
<...> Мать его звалась Тамаёри-пимэ, была она дочь морского бога. От рождения небесный повелитель Дзимму был мудр и обладал сильной волей. Когда ему исполнилось пятнадцать лет, он был провозглашен наследным принцем.
Когда он вырос, то взял в жены Апирату-пимэ из селения Ата в стране Пимука, и у них родился Тагиси-мими-но микото.
Когда ему исполнилось сорок пять, он собрал всех своих старших братьев и детей и, говоря с ними, так изрек: «В древности мои великие боги, Така-мимусупи-но микото и Опо-пирумэ-но микото, сию Страну Богатых Тростниковых Равнин и Тучного Колоса препоручили моему небесному предку, Пико-по-но ниниги-но микото. И тот Небесную Дверь-преграду толкнул-распахнул, межоблачную дорогу проложил, вперед священных гонцов послал и на землю пришел и тут остановился. Тогда коловращение событий мира было еще в диком состоянии, было время первозданной дикости. И вот посреди этой тьмы он взрастил праведность и стал править границами до крайнего запада. И государь — мой предок, и государь — мой отец, и как боги, и как мудрецы, преумножали радость в мире, умножали свет, и так множество лет протекло: ведь с той поры, как небесный предок спустился с неба, и доныне прошло 1792470 лет. Однако разные земли в отдаленной глуши еще не пользуются милостями государя. В каждом селе есть свой правитель, в каждой деревне — свой глава, и каждый по-своему межи делит, отчего происходят стычки и скрещиваются лезвия.
И вот, держал я совет обо всем этом с Сипотути-но води. Тот так мне ответствовал: „В восточной стороне есть прекрасная земля. Со всех четырех сторон ее окружают зеленые горы. Там, среди гор, живет некто, спустившийся с неба на Небесном Каменном Корабле". Думается мне, что надобно распространить в той земле великие деяния государей, чтобы Поднебесная полнилась мудрой добродетелью. Может, это место — середина шести направлений страны? А тот, кто с неба спустился, может быть, бог Ниги-паяпи? Не отправиться ли туда и не основать ли там столицу?»
Государевы дети все вместе, отвечая, рекли: «Доводы твои веские. Мы тоже давно так думаем. Поскорее отправляйся». Это был год Киноэ-тора, Деревянного Тигра, Великого шестидесятилетнего цикла. <...>
[2. Сражения Дзимму. Ворон Ятагарасу]
Летом, в день Киноэ-но тацу 4-го месяца, когда новолуние приходилось на день Хиноэ-сару, государево войско построилось и пешим ходом направилось в Татута. Однако дорога была крутой и обрывистой, и строем идти было невозможно. Тогда они вернулись и стали совершать переход через гору Икома, желая попасть во внутреннюю часть страны.
Узнал об этом Нагасунэ-бико и говорит: «Ох, не иначе как сын небесных богов и его спутники намерены отнять у меня мои земли», — и кликнул всех своих воинов. Устроили они засаду на склоне Кусавэ-но сака и затеяли сражение. Стрела, Боль несущая, впилась в руку Итусэ-но микото, и воинство государя остановилось как вкопанное. Опечалился государь и стал думать — как бы найти какой-нибудь чудесный способ одолеть врага. И сказал он так: «Я — дитя небесных богов, а сражаюсь с врагом, обратившись к солнцу. Это противоречит Пути Неба. Лучше я повернусь и отступлю, покажу, что я слаб, и восславлю богов неба, богов земли,— тут сзади мне божество солнца силу придаст, буду нападать, на собственную тень ступая. Вот тогда, и не обагряя меч кровью, я непременно одержу победу над врагом».
«Истинно так», — отвечают ему все.
Отдал тогда государь приказ своему воинству: «Остановитесь. Не наступайте» — так сказал он, повел за собой войско, и стали они отступать. Противник же их преследовать не стал.
Отступили они до бухты Кусака-но ту, восставили щиты татэ и издали боевой клич. Поэтому переименовали эту бухту и назвали Татэту, Бухта Щитов. Сейчас, бывает, называют Тадэту, Бухта травы тадэ, но это неправильно. <...>
[5. Сражение с Нагасунэ-бико. Прилет бумажного змея в позолоте]
В день Хиноэ-но сару 12-го месяца, когда новолуние приходилось на день Мидзуното-но ми, государево воинство наконец сразилось с Нагасунэ-бико. Билось оно с врагом, билось, но никак одолеть его не могло.
Тут внезапно небо заволокло тучами, и посыпался град. И прилетел откуда ни возьмись удивительный бумажный змей в позолоте и опустился на верхний краешек государева лука. Змей этот светился и сверкал, был он подобен молнии. Увидели это воины Нагасунэ-бико и пришли в полное смятение, уж сил сражаться у них не стало.
Нагасунэ — прежнее название деревни. Поэтому и имя человека такое же. Но когда воинству государя было явлено такое чудо, люди того времени стали называть деревню Тоби-но мура, Деревня Бумажного Змея. Сейчас ее называют Томи, но это неправильно. <...>
[6. Овладение страной Ямато]
В день Каното-но и года Цутиното-но хицудзи, весной, во 2-м месяце, когда новолуние приходилось на день Мидзуноэ-тацу, государь приказал всем предводителям собрать войска.
В то время в Вокасаки, в Пата, в округе Сопо-но агата жил некто Нипикитобэ. А в Сакамото, в Вани, жил священник из Косэ. В Вокасаки, что в Нагара, в Посоми жил священник из Ви. Люди племени тутикумо, «земляных пауков», жившие в этих трех местах, полагались на свои бранные мечи и ко двору дерзали не являться. Тогда государь разделил свое войско на три отряда, послал туда, и все они были перебиты.
А еще «земляные пауки» жили в селе Такавопари. Видом они были странные — туловище короткое, а руки-ноги длинные, но не такие, как карлики. Воины государя сплели сеть из плюща кадзура, напали на них и всех перебили. Поэтому селу переменили имя и назвали Кадзураки. <...>
[7. Возведение дворца в Касипара]
В день Хиното-но у 3-го месяца, когда новолуние пришлось на день Каното-тори, государь огласил повеление, сказав: «Уже шесть лет живу я здесь с тех пор, как покорил восточные земли. За это время мощь Царственного Неба повергла врагов. Но окраинные земли еще не очищены, и враги еще во множестве упорствуют, при том что во внутренних землях ветер уже пыль не поднимает. Воистину, нам теперь надлежит возвести обширную столицу, чтобы она здесь процветала.
Нынешний удел этого места — мрак и дикость, сердца людей еще не умудрены. Они селятся в гнездах, в пещерах, и обычаи их длятся без перемен. Великие же люди устанавливают законы и порядки, и их правила непременно отвечают времени. И если народ увидит, что от этого будет польза, он ни в коей мере не станет противиться деяниям мудрецов. И надобно в самом деле расчистить леса в горах и возвести дворец, тогда я взойду на драгоценный престол и смогу успокоить Изначальных, то есть народ. Во всех делах, что на самом верху, я буду следовать добродетели небесных богов, страну поручивших небесному внуку; во всех делах, что на самом низу, я буду следовать правилам справедливости, установленным царственным внуком. И разве плохо будет, если затем я столицу разверну в шести направлениях, разверну в восьми великих направлениях и сделаю моей вселенской обителью? Думаю, местность Касипара, что на юго-востоке от горы Унэби, — самая укрытая и потаенная. Вот там и надо возвести дворец» — так сказал.
В том же месяце было отдано надлежащее распоряжение чиновникам, и началось возведение императорской обители.
[8. Восшествие Дзимму на престол и назначение государыни-супруги]
<...> Государь изволил совершить путешествие. Он взошел на холм Попома-но вока в Вакигами, окинул единым взором всю свою страну и рек: «Ах, какую прекрасную страну я получил! Хоть эта страна бумажной шелковицы узкая, но похожа она на выгнувшуюся стрекозу акидзу». Так он рек, и отсюда пошло название Акидзу-сима, Стрекозиные острова.
А в далекой древности бог-предок Изанаки-но микото, нарекая страну, сказал: «Ямато — это страна легких заливов, страна тысяч узких копий, воистину превосходная страна каменных колец».
А великий бог Опо-ана-мути-но опоками, нарекая страну, так сказал: «Это страна долин среди гор, обнесенная яшмовой изгородью».
А бог Ниги-паяпи-но микото, облетая глубины пустот на Каменном Корабле Неба, увидев эту страну, спустился вниз и поэтому нарек тогда ее «страной Ямато, которую видно с неба».
В 42-м году, весной, в день Киноэ-но тора 2-го месяца, когда новолуние пришлось на день Мидзуноэ-но нэ, государь назначил принца Каму-нунакапа-мими-но микото своим наследником.
В 76-м году, весной, в день Киноэ-но тацу 3-го месяца, когда новолуние пришлось на день Киноэ-но ума, государь скончался во дворце Касипара-но мия. Было ему тогда 127 лет.
На следующий год, осенью, в день Хиноэ-но тора 9-го месяца, когда новолуние пришлось на день Хиното-но у, государь был погребен в северо-восточной гробнице на горе Унэби-яма.
Свиток VI
Государь Суйнин
[4. Состязание Тагима-но Кувэбая и Номи-но Сукунэ. Новые супруги государя]
Осенью 7-го года, в день Киното-но и 7-го месяца, когда новолуние пришлось на день Цутиното-но ми, приближенные донесли государю: «В селении Тагима есть доблестный муж. Зовут его Тагима-но Кувэбая. Он очень силен и способен руками ломать рога зверей и выпрямлять крюки. И похваляется перед людьми так: „Во всех четырех сторонах света поищи — нет никого, кто мог бы со мной сравниться. Вот бы повстречать такого силача, чтобы померяться с ним силами — не на жизнь, а на смерть"».
Услышав это, государь объявил сановникам: «Узнал я, что Тагима-но Кувэбая — силач из силачей в Поднебесной. Нет ли все же кого-нибудь, чтобы с ним силами потягаться?»
Один придворный на это говорит: «Довелось мне слышать, что в стране Идзумо есть доблестный муж. Зовут его Номи-но сукунэ. Может, попробовать призвать его для встречи с Тагима-но Кувэбая?»
В тот же день послали Нагавоти, предка Ямато-но атапи, за Номи-но сукунэ. Вот, добрался Номи-но сукунэ из Идумо в Ямато, и стали Тагима-но Кувэбая и Номи-но сукунэ силой меряться. Встали они друг напротив друга, и каждый ногой противника пнул[4]. И Номи-но сукунэ сломал ребро Тагима-но Кувэбая, а потом ногой сломал [яп. вори] ему кости поясницы [яп. коси] и так убил его.
Тогда лишили Тагима-но Кувэбая его владений и отдали их Номи-но сукунэ. Поэтому в этом селе есть поле Коси-ворэ. А Номи-но сукунэ остался при государе и служил ему.
Весной 15-го года, в день Киноэ-но нэ 2-го месяца, когда новолуние пришлось на день Киното-но у, были вызваны и помещены во дворец пять девушек из Тани-па. Первую звали Пибасу-пимэ, вторую — Нубатани-ири-бимэ, третью — Матоно-бимэ, четвертую — Азамини-ири-бимэ, пятую — Такано-пимэ.
Осенью, в день новолуния Мидзуноэ-но ума 8-го месяца, Пибасу-пимэ-но микото провозгласили государыней, а трех ее младших сестер — супругами императора. И только уродливую Такано-пимэ государь распорядился отправить обратно. Устыдилась она, что ее отослали, и, добравшись до Кадуно, выпала [яп. оти] из паланкина и умерла. Потому это место называют Оти-куни. Сейчас называют Ото-куни, но это неправильно. <...>
[7. Отмена обычая «смерти вослед». Происхождение глиняных фигурок панива [совр. ханива]
Зимой 28-го года, в день Каноэ-но ума 10-го месяца, когда новолуние пришлось на день Хиноэ-но тора, скончался единоутробный младший брат государя Ямато-пико-но микото.
В день Хиното-но тори 11-го месяца, когда новолуние пришлось на день Хиноэ-но сару, Ямато-пико-но микото был похоронен на склоне Мусано-ту-кисака. Тогда же собрали его приближенных и похоронили их стоймя заживо, как ограду вокруг гробницы. В течение нескольких дней они еще были живы и днем и ночью стонали и рыдали. Потом к ним пришла смерть, и их тела начали гнить, и тогда за них принялись собаки и вороны.
Государь, слыша их стоны, изволил скорбеть в сердце своем. И повелел вельможам: «Очень тяжело это, когда живые следуют за мертвым из преданности ему. Хоть этот обычай идет из старины, но если он нехорош, зачем же его придерживаться? Отныне мы думаем его пресечь».
Весной 30-го года, в день Киноэ-но нэ 1-го месяца, когда новолуние пришлось на день Цутиното-но хицудзи, государь повелел своим сыновьям Инисики-но микото и Опо-тараси-пико-но микото: «Пусть каждый из вас скажет свое желание». Старший принц сказал: «Я хочу получить лук и стрелы». Принц-младший брат сказал: «Я хочу получить пост государя».
Тогда государь согласие изъявил: «Пусть будет по вашему желанию». И он пожаловал Инисики-но микото лук и стрелы, а Опо-тараси-пико-но микото повеление рек: «Ты унаследуешь мой пост».
Весной 32-го года, в день Цутиното-но у 7-го месяца, когда новолуние пришлось на день Киноэ-но ину, скончалась супруга государя, Пибасу-пимэ-но микото.
Пока собирались ее похоронить, прошло несколько дней. И государь рек вельможным сановникам: «Я уже и раньше понял, что путь следования живых за мертвыми нехорош. Как же, по-вашему, нам поступить теперь, чтобы отправить государыню в ее дальний путь?» Тогда Номи-но сукунэ выступил вперед и сказал: «И впрямь нехорошо хоронить живых стоймя вокруг государевых гробниц. Стоит ли передавать такой обычай последующим поколениям? Задумал я дать одно поручение своим слугам, позволь мне поступить по моему замыслу».
И вот, послал он гонцов, те скликали сотню людей из рода Пани-бэ, гончаров, из Идзумо, и сам он ими распоряжался. Взял глину и сделал множество фигурок в виде людей и лошадей и поднес их государю, говоря: «Отныне вместо живых людей этих глиняных можно ставить вокруг гробниц, и такой закон передать последующим поколениям». Государь был весьма обрадован и сказал Номи-но сукунэ: «Твой замысел и впрямь пришелся мне по сердцу».
Стало быть, впервые такие фигурки из глины [яп. пани] были поставлены [яп. татэ] вокруг гробницы Пибасу-пимэ-но микото. Поэтому эти вещи из глины называют панива, «глиняное кольцо». А еще называют татэмоно, «стоящие вещи».
И огласил тогда государь всеобщее повеление: «Отныне и впредь вокруг гробницы непременно ставить такие фигурки. Людей не губить».
Государь много хвалил радение Номи-но сукунэ и пожаловал ему земли, где формуют глину, и назначил его главой управы по гончарным делам. Поэтому прежнее имя его рода было изменено на Пази-но оми. Отсюда произошло это обыкновение — что люди Пази-но мурази ведают захоронениями государей. А поименованный Номи-но сукунэ — первоначальный предок Пази-но мурази.
Весной 34-го года, в день Хиноэ-но тора 3-го месяца, когда новолуние пришлось на день Киното-но уси, государь изволил отправиться в Ямасиро. И приближенные тогда сказали ему: «В этой стране живет девушка, прекрасная собой. Зовут ее Канипата-тобэ. И облик ее, и стать хороши. Это дочь Ямасиро-опо-куни-но пути».
Взял тогда государь копье и такую принес клятву-обет: «Если суждено мне встретиться с той девушкой, то пусть явится чудесный знак на дороге».
Вот, достиг он места, где был поставлен временный дворец на случай государева путешествия, и в это время в реке показалась большая черепаха. Поднял государь копье, чтобы пронзить черепаху, а она вдруг превратилась в белый камень.
Сказали тогда приближенные: «Думается, что это беспременно и есть чудесный знак».
Взял он Канипата-тобэ в жены и поселил ее в потаенных покоях дворца. <...>
[10. Тадима-мори и вечнозеленый плод]
Весной 90-го года, в день новолуния Каноэ-но нэ 2-го месяца, государь отдал повеление Тадима-мори отправиться в Вечную страну Токоё искать плоды вечнозеленого благоухающего дерева. Теперь это дерево зовется померанец Татибана.
Осенью 99-го года, в день новолуния Цутиноэ-но ума 2-го месяца, государь скончался во дворце Матимуку-но мия. Было ему тогда 140 лет.
Зимой, в день Мидзуноэ-но нэ 12-го месяца, когда новолуние пришлось на день Мидзуното-но у, он был похоронен в гробнице в Пусими, в Сугапара.
На следующий год, весной, в день Мидзуноэ-но ума 3-го месяца, когда новолуние пришлось на день Каното-но хицудзи, Тадима-мори прибыл из страны Токоё. Привез он плоды вечнозеленого благоухающего древа — восемь шестов, восемь связок вместе с листьями.
Вот, загоревал, заплакал Тадима-мори: «Получив от небесного двора повеление, отправился я в чужедальние края, тысячу ри по волнам ступая, через реку Слабые Воды переправился. Вечная страна Токоё есть сокровенная страна богов-бессмертных, не всякий может ее достигнуть. Пока я добирался туда и возвращался обратно, десять лет сами собой протекли. И не думалось, что сумею я преодолеть эти грозные волны и когда-нибудь смогу вернуться назад. Однако же благодаря священным душам императоров-мудрецов посчастливилось мне вернуться. Но государь уже скончался, и не могу я дать ему ответ за его поручение. Хоть я, слуга недостойный, остался жив, но на что мне ныне моя жизнь?» — так сказал. Отправился он к гробнице государя, рыдал и стонал, и сам по себе умер. Узнав об этом, все придворные проливали слезы. <...>
Свиток VII
Государь Кэйко
[6. Победа Ямато-такэру над Кумасо]
Зимой, в день Цутиното-но тори 10-го месяца, когда новолуние пришлось на день Хиното-но тори, Ямато-такэру-но микото, сын государя Кэйко, был послан в военный поход против Кумасо. Было ему тогда шестнадцать лет.
И вот, сказал Ямато-такэру-но микото: «Я хочу взять с собой искусного лучника. Где можно найти человека, хорошо стреляющего из лука?»
Один человек ему ответил: «В стране Мино есть человек, который искусно стреляет. Его зовут Ото-пико-но кими».
Повелел тогда Ямато-такэру-но микото человеку из Кадураки, Мито-пико, чтобы тот доставил к нему Ото-пико-но кими. Вот, явился Ото-пико-но кими, приведя еще с собой Исиура-ноёкотати, а также Таго-но инаки и Титика-но инаки из Вопари. Все они стали служить Ямато-такэру и выступили в поход вместе с ним.
В 12-м месяце они добрались до страны кумасо. Разузнали все подробности и особенности той земли.
А у кумасо был тогда великий предводитель. Звали его Тороси-кая. Еще звали Капаками-такэру. Он созвал всех своих многочисленных сородичей и собрался устроить пир. Тогда Ямато-такэру-но микото распустил свои волосы, принял облик юной девушки и разведал потихоньку, когда именно Капаками-такэру намеревается пир устроить. Привязал незаметно меч к поясу под одеждой, пробрался в пиршественную залу и сел посреди женщин. Капаками-такэру, восхищенный красотой «девушки», взял ее за руку, усадил с собой рядом, поднес чашечку сакэ, велел ей выпить и всячески с нею забавлялся.
Вот ночь спустилась, пирующих становилось все меньше. Капаками-такэру сильно захмелел. Тогда Ямато-такэру-но микото вынул из-под одежд меч и поразил Капаками-такэру в грудь. Тот, до того как погибнуть, стал биться головой об землю. И молвил: «Подожди немного. Я хочу тебе сказать кое-что». Тогда приостановил Ямато-такэру-но микото свой меч и стал ждать.
А Капаками-такэру сказал: «Ты, молодец [яп. такэру], из каких людей будешь?» Ямато-такэру-но микото в ответ: «Я — сын государя Опо-тараси-пико-но сумэра-микото. Зовусь Ямато-вогуна». Говорит на это Капаками-такэру: «Я — самый великий силач в этой стране. Никто из живущих не мог превзойти меня силой, и нет никого, кто мне бы не подчинился. Со многими я бился, но еще не встречал человека, подобного тебе, принцу. И вот я, недостойный, своими недостойными устами, благородным именем тебя нареку. Позволишь ли мне это?» — «Позволю»,— ответил принц. Тогда тот сказал: «Отныне и впредь принца надлежит величать Ямато-такэру-но микото».
Не успел он договорить, как в грудь ему вонзился меч. Отсюда и произошло это имя — Ямато-такэру-но микото — и дошло до нынешних дней. <...>
[7. Восточный поход Ямато-такэру-но микото. Ото-татибана-пимэ скрывается в морских волнах]
<...> Ямато-такэру-но микото, издав воинственный клич, сказал: «Еще не прошло и нескольких лет с тех пор, как были усмирены кумасо, а уже снова взбунтовались восточные дикие племена. Когда же, наконец, установим мы великий мир? Немало я, недостойный, приложил сил для усмирения западных земель и даже утомился, но немедленно готов отправиться на усмирение непокорных». Взял тогда государь секиру и вручил Ямато-такэру-но микото, сказав: «Насколько я слыхал, эти восточные дикари неистовы по характеру своему и нападают внезапно. В их деревнях нет старост, в больших селах нет глав. Все они живут замкнутым миром, и все промышляют разбоем. Кроме того, в горах есть дурные божества, а в полях вредоносные демоны. Они чинят помехи на перекрестьях дорог, преграждают пути, всячески издеваются над людьми. Среди восточных дикарей самые сильные — эмиси. Мужчины и женщины у них соединяются беспорядочно, кто отец, кто сын — не различают. Зимой они живут в пещерах, летом — в гнездах на деревьях. Носят звериные шкуры, пьют сырую кровь, старший и младший брат друг другу не доверяют. В горы они взбираются подобно птицам, по траве мчатся, как дикие звери. Добро забывают, но если им вред причинить — непременно отомстят. Еще — спрятав стрелы в волосах и клинок под одеждой, они, собравшись гурьбой соплеменников, нарушают границы других племен, или же, разведав, где поля и шелковица, грабят народ страны Ямато. Если на них нападают, они скрываются в траве, если преследуют — взбираются в горы. Издревле и поныне они не подчиняются владыкам Ямато. Вот, смотрю я на тебя, что ты за человек, и вижу — ростом и телом ты могуч, обликом прекрасен. Силой велик, трехногий чан поднимаешь, доблесть твоя разит врагов, как гром и молния. Там, куда ты лицом обращаешься, врагу места нет, если нападаешь, то непременно победишь. Поэтому понятно, что хотя внешне ты мой сын, но на самом деле ты и человек, и бог. Воистину, не означает ли это, что Небо сожалеет о том, что я не разумен, а страна не усмирена, и желает помочь, чтобы наследные деяния вершились и впредь, чтобы дом владык страны продолжал существовать в поколениях. И еще — эта Поднебесная — твоя. Мой государев пост — твой. Прошу тебя — вглубь планы строй, вдаль мыслью лети, разведай, где неспокойно, узнай, где супротивно; когда будешь непокорным острастку давать, примени угрозы, когда будешь миловать, примени добродетель, оружия не используя, заставь их самих подчиниться. И успокой буйных богов, искусную речь произнеся, изгони злобных демонов, оружием потрясая» — так рек.
Принял секиру Ямато-такэру-но микото, низко склонился в поклоне и сказал: «Когда я покорял запад, мощь государевой души была мне опорой, был при мне меч в три сака длиной, с которым я нападал на врагов в стране кумасо, и не обернулись еще двенадцать зодиакальных ней, как глава кумасо повинился передо мною. И вот я снова отправляюсь, заручившись душами богов Неба, богов Земли, мощь у государя заняв, — загляну в те пределы; когда буду им острастку давать, то учение о добродетели помнить буду, а если они не подчинятся, войско в нападение подыму». И он еще раз низко поклонился.
Государь отрядил вместе с Ямато-такэру-но микото еще Киби-но такэ-пико и Опо-томо-но такэпи-но мурази, а Нанату-капаги назначил в повара.
Зимой, в день Мидзуното-но уси 10-го месяца, когда новолуние пришлось на день Мидзуноэ-но нэ, Ямато-такэру-но микото выступил в поход.
В день Цутиноэ-но ума он свернул с пути и помолился в храме божества Исэ. Попросил тогда Ямато-такэру-но микото у своей тетки, жрицы храма Ямато-пимэ-но микото, разрешения отправиться в дорогу такими словами: «Сейчас, повинуясь повелению государя, я собираюсь идти на восток, чтобы наказать всех непокорствующих. Потому и обращаюсь за разрешением».
Достала тут Ямато-пимэ-но микото меч Кусанаги-но туруги и вручила[5] Ямато-такэру-но микото со словами: «Будь осмотрителен, и пусть тебя никогда не застанут врасплох».
В тот год Ямато-такэру-но микото сначала добрался до Суруга. Враги, жившие в этом месте, сделали вид, что подчиняются ему, и обманули его, сказав так: «На этом поле водится много крупных оленей. Так много, что дыхание их подобно утреннему туману, ноги их — как ветки деревьев в густой роще. Не хочешь ли поохотиться там?»
Поверив их словам, Ямато-такэру-но микото отправился на поле охотиться. Враги же, замыслив убить владыку, разожгли огонь и подожгли поле. Понял принц, что обманут, достал кресало, тоже высек огонь и с помощью встречного огня смог избежать опасности.
Сказал тогда владыка: «Меня чуть не обманули». И тогда он все вражеское племя выжег [яп. яки] и извел. Потому и назвали то место Якиту.
Затем он отправился в Сагано, решил добраться до Камитупуса, увидел море и заклятие вознес, сказав: «Это маленькое море. Через него можно перепрыгнуть [яп. пасири]».
Вот, вошел он в море, и тут же налетела буря, так что ладья владыки не смогла двигаться по волнам.
А была там среди сопровождавших принца одна девушка, его наложница. Звали ее Ото-татибана-пимэ. Вот, говорит она владыке: «Поднялся сильный ветер, катятся бурные волны, и ладье владыки угрожает гибель. Причиной этого наверняка сердце бога моря Вататуми. Прошу тебя, позволь мне, недостойной и низкорожденной, войти в море и заменить жизнь владыки на свою».
Только она договорила, как тут же, раздвигая волны, вошла в море. Сразу унялся свирепый ветер, и ладья смогла причалить к берегу. Потому люди того времени и нарекли то море Пасири-миду, Прыгучая Вода.
А Ямато-такэру-но микото от Камитубуса изменил направление и вошел в страну Митиноку-но куни. Для того на ладье владыки повесили большое зеркало, морским путем он добрался до гавани Аси-но ура, пересек поперек бухту Тама-но ура и подошел к границе эмиси.
Глава вражеского племени эмиси, а также боги острова и боги страны собрались в бухте Така-но минато, чтобы оказать сопротивление. Однако, завидев издалека ладью владыки, они немедленно устрашились его мощи, поняли в душе своей, что победить им не суждено, побросали свои луки и стрелы в воду, склонились молитвенно перед ним и сказали: «Взглянули мы ввысь, узрели твое лицо и поняли, что ты не просто человек. Верно, ты божество? Поведай нам имя твоего рода».
Владыка, ответствуя, сказал: «Я — сын явленного бога». Тут все эмиси преисполнились трепета, подобрали свои юбки и стали раздвигать волны и тащить ладью владыки к берегу. И сами повинились перед ним, сложив, как пленники, руки сзади за спиной.
Тогда Ямато-такэру-но микото простил их. Вождь их был взят в плен и стал слугой Ямато-такэру-но микото. <...>
Ямато-такэру-но микото все это время тосковал по Ото-татибана-пимэ. Поднялся он по склону горного пика Усупи-но минэ, устремил взгляд на юго-восток, трижды вздохнул и сказал: «О, жена моя [яп. адума]!» Поэтому все земли к востоку от горы назвали провинцией Адума.
В этом месте владыка разделил дороги и послал Такэ-пико из Киби в провинцию Коси-но куни, чтобы тот разведал, крута или проходима местность в тех землях и подчиняются ли двору тамошние жители, а сам Ямато-такэру-но микото соизволил отправиться по дороге в Синано.
В тех краях горы высоки, долины глубоки, зеленые пики один над другим громоздятся, и, даже опираясь на посох, подниматься туда тяжело. Скалы там обрывисты, подвесные мостики непрямы, вершин — многие тысячи, и лошадь не пройдет даже с ослабленными удилами. Но Ямато-такэру-но микото, пробираясь через дымы и преодолевая туманы, переходил через эти высокие горы.
Вот, добрался он до пика, почувствовал голод и там, в горах, сел за трапезу. Бог той горы вздумал помучить владыку, обернулся белым оленем и явился перед владыкой. Удивился тот и бросил в белого оленя стрелку чеснока. Попал чеснок прямо в глаз оленю и убил его наповал.
И сразу же владыка дорогу потерял, как из этого места выбраться — не знает. Тут, откуда ни возьмись, прибежала белая собака, стала всем своим видом показывать, что поведет владыку. Пошел он за собакой и с ее помощью вышел в Мино.
До этого случая многие из тех, кто одолевал высоты Синано, попадали под дыхание бога, заболевали и умирали. Однако с тех пор, как принц убил белого оленя, если, переходя через горы, жевать чеснок и натирать им людей, быков и лошадей, то опасного дыхания бога избежишь.
Свиток VIII
Государь Тюай
[2. Покорение Кумасо]
В день Хиното-но у 3-го месяца, когда новолуние пришлось на день Мидзуното-но уси, государь изволил отправиться в южные провинции для осмотра.
В это время люди племени кумасо подняли бунт и перестали доставлять дань ко двору. Намереваясь подавить бунт кумасо, государь вышел из Токороту и перебрался по морю до Анато. В тот же день он послал гонцов в Тунуга, чтобы те передали государыне: «Сейчас же выходи из этой бухты и встречай меня в Анато».
Летом, в день Каноэ-но тора 6-го месяца, когда новолуние пришлось на день Каното-но ми, государь остановился в бухте Тоюра-но ту.
Государыня же вышла из Тунуга, добралась до пролива Нута-но то и совершала на ладье трапезу. И у ладьи собралось множество рыб тапи. Государыня налила рыбам рисового вина. Те захмелели и всплыли на воду. Тогда рыбаки из племени ама наловили много рыбы и, радуясь, сказали: «Это рыба, которую нам пожаловала мудрая владычица».
Потому и стало в обычае — как наступит шестой месяц, рыба в этом месте, словно захмелев, всплывает на поверхность.
Осенью, в день Киното-но у 7-го месяца, когда новолуние пришлось на день Каното-но и, государыня остановилась в бухте Тоюра-но ту. В тот же день государыня нашла в море жемчужину, исполняющую желания.
В 9-м месяце государь воздвиг дворец в Анато и остановился там. Его именуют Тоюра-но мия в Анато.
Весной 8-го года, в день Мидзуноэ-но ума начального месяца года, когда новолуние пришлось на день Цутиното-но у, государь соизволил отправиться в Тукуси. И вот, Вани, предок управителей государевых полей в Вока, услышав о приезде государя, заранее вырыл дерево сакаки с пятью сотнями ветвей, восставил их на носу ладьи в девять пиро длиной, к верхним ветвям зеркало из белой меди привесил, к средним ветвям — меч в десять кулаков длиной, к нижним ветвям — ожерелье из яшмы в восемь мер длиной привесил и вышел государю навстречу в бухту Саба-но ура, в Супа, и отдал государю в дар те места, где добывают рыбу и соль.
И сказал он тогда такие слова: «Пусть от Анато до большого пролива Мукату-но будут восточные ворота, большой пролив Нагоя — западными воротами, два острова, а именно, Мотори-сима и Апэ-сима, пусть станут государевыми ящиками[6], остров Сиба-сима, разделив его, надо сделать государевым котлом, море Саками — местом добычи соли».
Повел он их по морским путям, от мыса Ямаки-но саки повернул и вошел в бухту Вока-но ура. Дошли они до гавани, но ладья дальше двинуться не могла.
Спрашивает он Вани: «Слыхал я, что ты, Вани, пришел сюда со светлым сердцем. Отчего же не движется ладья?» Говорит-отвечает Вани: «Не моя вина в том, что государева ладья не движется. В устье этой гавани есть два божества — мужчина и женщина. Уж не они ли гневаются?»
Сотворил тогда государь моления и назначил Ига-пико, человека родом из Уда страны Ямато, своего кормчего, служить обряды в честь этих богов. И ладья смогла двинуться вперед.
Государыня же на другом корабле добралась до этого места через море Куки, но начался отлив, и приблизиться она не могла.
А Вани в то время вернулся к морю Куки встречать государыню, увидел, что ее ладья не может стронуться с места, вострепетал от страха, поспешно сделал один небольшой пруд для рыбы, другой — для птиц и собрал туда множество рыб и птиц. Увидела государыня, как резвятся рыбы и птицы, и гнев ее сердца мало-помалу улегся.
Вот, наступило время прилива, и она остановилась в бухте Вока-но ту.
А еще Итотэ, предок управителей государевых полей Ито в Тукуси, услышав о приезде государя, вырвал дерево сакаки с пятью сотнями ветвей, восставил их на носу ладьи, к верхним ветвям ожерелье из яшмы в восемь мер длиной привесил, к средним ветвям — зеркало из белой меди, к нижним ветвям — меч в десять кулаков длиной, вышел встречать государя к острову Пикэ-сима и поднес эти вещи государю. И сказал-проговорил так: «Твой раб дерзко подносит тебе эти вещи, чтобы государь правил миром так же гибко, как изгибается эта яшма, чтобы он видел горы и реки, и равнину моря так же ясно, как ясно это зеркало из белой меди, чтобы он усмирял Поднебесную, сжимая в руке этот меч в десять кулаков длиной».
Государь, хваля Итотэ, рек: «Усерден [яп. исоси]». Потому люди того времени назвали родину Итотэ страной Исо-но куни. Сейчас ее называют Ито, но это неправильно.
[3. Государь не верит Небесным знамениям. Его кончина]
Осенью, в день Цутиното-но у 9-го месяца, когда новолуние пришлось на день Киното-но и, государь повелел придворным вельможам составить план, как поразить кумасо.
А было тогда одно божество, оно вселилось в государыню и такое наставление рекло: «Зачем, государь, ты печалишься о неповиновении кумасо? Земля их бесплодна. Стоит ли ради нее собирать войско и идти на них походом? По ту сторону моря есть страна, сокровища которой далеко превосходят страну кумасо, сравнить ее можно с бровями прекрасной девы. В той стране есть ослепительно блестящее золото, серебро, несметные многоцветные сокровища. Зовется она страна Силла, что как белоснежная ткань из бумажного дерева. Если ты прилежно исполнишь обряды в мою честь, то подчинишь себе эту страну, не обагряя меча кровью. И кумасо тебе подчинятся. Во время обрядов поднеси мне государеву ладью и возделанное залитое водой поле по имени Опо-та, Большое поле, которое поднес государю Пому-тати, атапи из Анато».
Выслушав слова божества, государь засомневался в сердце. Взобрался он на высокий холм, взглянул вдаль, — огромное море простиралось вширь и вдаль, земли же видно не было.
Тогда государь рек в ответ божеству: «Сколько я ни всматривался, видел, что есть только море, земли же нет. Откуда взяться стране в огромной пустоте? Какое это божество из шалости решило меня заманить туда? Ведь и все мои предки-государи служили обряды в честь богов Неба, богов Земли. Что же это за божество осталось без обрядов?»
Тогда божество, снова устами государыни, сказало: «Зачем ты бранишь меня и говоришь, что страны нет, когда я вижу эту страну, лежащую, опрокинувшись, как тень на воде под небом? Раз ты говоришь такие слова и не веришь мне, не достанется тебе эта страна. Сейчас государыня впервые в тяжести. Этому ребенку и достанется» — так рекло божество.
Однако государь так ему и не поверил, отправился воевать с кумасо и вернулся без победы.
Весной 9-го года, в день Хиното-но хицудзи 2-го месяца, когда новолуние пришлось на день Мидзуното-но у, государь внезапно занемог и на следующий день скончался.
Было ему пятьдесят два года. Тогда и поняли все — он так внезапно скончался оттого, что не принял слова божества.
Государыня и великий министр Такэути-но сукунэ решили тогда траурные церемонии провести тайно, и правили Поднебесной вместо него, как будто ничего не случилось.
Вот, рекла государыня повеление великому министру и главным вельможам: «Сейчас в Поднебесной еще не ведают о том, что государь скончался. Если узнают о том сто родов, они будут не столь прилежны в выполнении своих обязанностей».
И она повелела четверым великим мужам-министрам привести чиновников ста управ, чтобы они охраняли дворец. Тайно подготовили тело государя, и Такэути-но сукунэ перевез его из Апади в Анато, во дворце Тоюра-но мия провели ритуал временного захоронения могари, причем обряд был совершен в темноте, без огней.
В день Киноэ-но нэ великий министр Такэути-но сукунэ возвратился из Анато и доложил государыне об исполнении ее приказа.
В тот год из-за задуманного похода в Силла погребение государя было невозможно.
Свиток XI
Государь Нинтоку
[3. Дымки очагов]
Весной 4-го года, в день Киноэ-нэ месяца Кисараги, когда новолуние пришлось на день Цутиното-но хицудзи, государь отдал повеление министрам, сказав: «Я поднялся на высокую площадку и посмотрел вдаль, но над землей нигде не поднимаются дымки. И я подумал — видно, крестьяне совсем обеднели, никто даже не разводит огня в доме. Слышал я, что во времена мудрого правителя люди славили его добродетель и в каждом доме слышались спокойные песни. Я же смотрю на миллионы — десятки миллионов подданных вот уже три года. Дымки очага видны все реже. Из этого явствует, что пять злаков не вызревают и все сто родов живут в нужде. Даже в окрестностях столицы есть еще люди, не покорные властям. Что же, спрашивается, происходит за пределами столичного округа?»
В день Цутиното-но тори месяца Яёи, когда новолуние пришлось на день Цутиното-но уси, государь отдал повеление: «Отныне и до истечения трех лет все поборы прекратить и дать ста родам передышку в их тяжелом труде».
С того дня государю не шили нового платья и обуви, пока старые не износятся. Не подавалось новой еды и питья, пока прежние не скиснут. Сердце свое он унял, волю сжал и ничего не предпринимал ради себя самого.
Потому, хотя изгородь его обители сломалась — ее не восстанавливали, настланный на крыше тростник обветшал — его не перестилали. В щели врывался ветер с дождем, одежда на государе промокала. Сквозь проломы в настиле крыши государю с ложа было видно мерцание звезд.
Зато дождь и ветер стали соответствовать ходу времени, а пять злаков — давать богатые урожаи.
Через три года все сто крестьянских родов сделались зажиточными. Повсеместно уже воспевали в песнях государеву добродетель, повсюду вились дымки очагов.
Летом 7-го года, в день новолуния Каното-но хицудзи месяца Удуки, государь соизволил подняться на возвышение и оглядеться далеко кругом — везде во множестве виднелись дымки очагов.
В тот день он соизволил сказать государыне-супруге: «Вот я уже и богат. Теперь печалиться нет причины».
Государыня в ответ рекла: «Что ты называешь быть богатым?»
Государь ответил: «По всей стране от очагов поднимаются струйки дыма. А могут ли сто родов стать богатыми сами по себе?»
На это государыня возразила: «Изгородь дворца развалилась, и никак ее не починить. Крыша обветшала, и платье промокло от росы. Почему же ты говоришь о богатстве?»
Государь рек: «Небесного властителя ставят на его пост ради блага ста родов. И при этом сам властитель сто родов полагает за главное. Поэтому мудрые правители прошлого, даже если всего один подданный голодал и мерз, старались сократить свои потребности. Когда сто родов бедны — я тоже беден. Богатеют сто родов — богатею и я. Не было еще такого — чтобы сто родов были богаты, а правитель беден». <...>
В 9-м месяце от всех провинций поступили такие запросы: «С тех пор как были отменены все подати и повинности, прошло уже три года. За это время дворец обветшал и развалился, государевы амбары пусты. Теперь народ — «черные головы» богаты, упавшее с земли не подбирают. В деревнях нет вдовцов и вдов, в домах есть излишки. Если в такую пору не исполнять повинности, и не вносить налоги, и не поправить дворец, то уж, верно, не простит Небо такой вины». Однако государь решил еще какое-то время потерпеть и не согласился.
Весной 10-го года, в десятом месяце, наконец снова была собрана дань и перестроен дворец. Не приходилось подгонять людей ста родов — даже старики сами прибрели, и детей взрослые привели, все дружно перетаскивали бревна или корзины на спине носили. Дня и ночи не различая, сил не жалея, наперегонки работали. Так что и времени много не прошло, а уж дворец был готов.
Вот почему до сих пор этого государя именуют правителем-мудрецом.
[8. Водяной змей]
<...> У развилки реки Капа-сима-гапа в средней части провинции Киби появился большой водяной змей, которого все страшились. Если путник оказывался рядом с этим местом, то его настигала беда, и погибло много людей. И вот, нашелся некий Агата-мори, предок Каса-но оми, чрезвычайно отважный и сильный. Заглянул он в стремнину, бросил туда три кувшина из тыквы-горлянки и сказал: «Ты изрыгаешь яд и губишь проходящих. Я собираюсь тебя, змея, убить. Если эти тыквы потонут, я отступлю. Если же не потонут, тогда я сумею тебя поразить».
Змей тут превратился в оленя и потащил кувшины в глубь реки. Они же все равно не потонули. Тогда Агата-мори вынул меч, вошел в воду и зарубил змея. Стал он искать его сородичей, а все змеиное племя обитало в пещере на дне стремнины. Агата-мори всех их зарубил. И река превратилась в поток крови. Потому и назвали это место на реке Стремниной Агата-мори.
В то время приключилось много разных бедствий, несколько раз случалось сопротивление двору. И государь вставал спозаранок, а спать ложился поздно, он облегчил подати и повинности, как мог щадил народ страны, был добродетелен и милостив, желая помочь народу в его трудностях и горестях. Он соболезновал, когда люди умирали, справлялся о больных, поддерживал сирот и вдов. Благодаря этому государственные дела шли успешно и Поднебесная пребывала в великом спокойствии. Двадцать с лишним лет прошли благополучно.
Свиток XIII
Государь Инге
[3. Проверка подлинности родов и семей посредством испытания кипятком]
Осенью 4-го года, в день Цутиното-но уси 9-го месяца, когда новолуние пришлось на день Каното-но ми, государь отдал повеление: «Во времена правителей глубокой древности народ знал, где чье место, имена и ранги родов блюлись строго. С тех пор как я взял на себя наследные деяния, прошло уже четыре года. Верхи и низы в распре, сто родов неспокойны. Одни, совершив оплошность, теряют ранг своего рода. Другие же, напротив, вдруг ни с того ни с сего притязают на высокое звание. И все это оттого, что мы этим не занимались.
Хоть я и не особенно умудрен, но как же не выправить этот беспорядок? Вы, вельможи и министры, обдумайте все это, примите решение и доложите мне».
Все вельможи и министры дружно ответили: «Если высокий государь восполнит утраченное, выправит исказившееся и установит порядок родов и фамилий, то мы, недостойные, готовы за это жизнь свою положить».
В день Цутиноэ-сару было речено повелениие: «Приближенные вельможи, главы ста управ, управители всех провинций, — все твердят: „Мы — потомки владыки" или ссылаются на чудо, уверяя, что они „спустились с Неба". Однако, с тех пор как проявились-разделились три начала, миновали десятки тысяч лет. Отдельные роды разделились, и появилось множество семей. Узнать о них правду — затруднительно. Поэтому пусть люди всех родов и семей совершат омовение и очищение и пройдут испытание погружением руки в кипяток».
И вот, на склоне Кото-но магапэ-но саки, на холме Умакаси-но вока, был поставлен котел с кипящей водой, всех привели туда и велели пройти испытание, сказав при этом так: «Тот, кто говорит правду, останется невредим. Если солжешь, то непременно пострадаешь».
Это и именуется испытанием кукатати. А еще — кладут в котел грязь и варят. Туда суют руку и погружают глубоко в грязь. Или же раскаляют топор до цвета пламени и кладут на ладонь.
И вот, все опоясались шнурами из бумазеи и стали по очереди подходить к котлу и подвергаться испытанию. И все, за кем была правда, остались невредимы, а лгавшие ошпарились. И тогда, увидев это, те, кто лгал о своем происхождении, испугались и не посмели приблизиться к котлу. Вот так были проверены все роды и семьи, и с той поры лжи уже не случалось.
[6. Человек из племени ама]
Осенью 14-го года, в день Киноэ-нэ 9-го месяца, когда новолуние пришлось на день Мидзуното-но уси, государь изволил охотиться на острове Апади. В то время в горах и долинах было полным-полно больших оленей, обезьян и кабанов. Они вздымались внезапно, подобно пламени, шумели, как мухи. Однако вот уже и день кончился, а ни одного кабана поймать так и не удалось. И стали они тогда проводить гадание. Бог острова, наводя порчу, сказал: «Это из-за меня охота не удается.
Дело в том, что есть на дне моря Акаси белая жемчужина. Если мне добудут эту жемчужину, я не буду мешать вам поймать кабана».
Призвал тогда государь людей племени ныряльщиков ама из разных мест и повелел им обшарить морское дно у Акаси. Но море было глубоко, и достать до дна никто из них не мог.
И сыскался тогда один человек из племени ама. Звали его Восаси. Родом он был из селения Нага-но мура в провинции Апа. Превосходил он всех прочих ама. Вот, обвязал он поясницу веревкой и пошел по дну морскому. Через некоторое время выходит и докладывает: «Там, на морском дне, лежит огромная раковина апаби. От нее исходит сияние». Тут все говорят ему: «А жемчужина, которую просит бог острова, она-то есть в утробе апаби?»
Снова вошел Восаси в воду, чтобы проверить. И вскоре всплыл на поверхность, держа в руках огромную раковину апаби. И тут дыхание его пресеклось, и он умер на волнах. Тогда бросили веревку, чтобы измерить глубину моря, оказалось — шестьдесят пиро.
Открыли раковину — а там и в самом деле жемчужина. Размером с плод персика.
Поднес ее государь богу острова и стал охотиться. Убил много диких кабанов. Только горевал он, что Восаси, войдя в море, там и погиб. И государь приказал устроить ему пышные похороны. Могила его сохранилась до сих пор.
Свиток XIV
Государь Юряку
[6. Ошибка Сугару]
В день Хиното-но и 3-го месяца, когда новолуние пришлось на день Каното-но ми, государь решил предложить государыне и младшим супругам-наложницам собственноручно собрать тутовые листья на корм гусеницам шелкопряда. А человеку по имени Сугару приказал он собрать со всей страны гусениц шелкопряда [яп. ко]. Сугару же, не поняв его, по ошибке собрал со всей страны младенцев [яп. ко] и поднес государю. Государь очень смеялся, а человеку по имени Сугару приказал: «Вот и корми их сам!»
Сугару растил этих детей внутри дворцовой ограды. Государь пожаловал ему титул главы рода Типиса-ко-бэ-но мурази — рода Маленьких Детей.
Перевод и комментарии Л. М. Ермаковой
Свиток III Государь Дзимму
[1. Восточные походы государя Дзимму]
<...> Мать его звалась Тамаёри-пимэ, была она дочь морского бога. От рождения небесный повелитель Дзимму был мудр и обладал сильной волей. Когда ему исполнилось пятнадцать лет, он был провозглашен наследным принцем.
Когда он вырос, то взял в жены Апирату-пимэ из селения Ата в стране Пимука, и у них родился Тагиси-мими-но микото.
Когда ему исполнилось сорок пять, он собрал всех своих старших братьев и детей и, говоря с ними, так изрек: «В древности мои великие боги, Така-мимусупи-но микото и Опо-пирумэ-но микото, сию Страну Богатых Тростниковых Равнин и Тучного Колоса препоручили моему небесному предку, Пико-по-но ниниги-но микото. И тот Небесную Дверь-преграду толкнул-распахнул, межоблачную дорогу проложил, вперед священных гонцов послал и на землю пришел и тут остановился. Тогда коловращение событий мира было еще в диком состоянии, было время первозданной дикости. И вот посреди этой тьмы он взрастил праведность и стал править границами до крайнего запада. И государь — мой предок, и государь — мой отец, и как боги, и как мудрецы, преумножали радость в мире, умножали свет, и так множество лет протекло: ведь с той поры, как небесный предок спустился с неба, и доныне прошло 1792470 лет. Однако разные земли в отдаленной глуши еще не пользуются милостями государя. В каждом селе есть свой правитель, в каждой деревне — свой глава, и каждый по-своему межи делит, отчего происходят стычки и скрещиваются лезвия.
И вот, держал я совет обо всем этом с Сипотути-но води. Тот так мне ответствовал: „В восточной стороне есть прекрасная земля. Со всех четырех сторон ее окружают зеленые горы. Там, среди гор, живет некто, спустившийся с неба на Небесном Каменном Корабле". Думается мне, что надобно распространить в той земле великие деяния государей, чтобы Поднебесная полнилась мудрой добродетелью. Может, это место — середина шести направлений страны? А тот, кто с неба спустился, может быть, бог Ниги-паяпи? Не отправиться ли туда и не основать ли там столицу?»
Государевы дети все вместе, отвечая, рекли: «Доводы твои веские. Мы тоже давно так думаем. Поскорее отправляйся». Это был год Киноэ-тора, Деревянного Тигра, Великого шестидесятилетнего цикла. <...>
[2. Сражения Дзимму. Ворон Ятагарасу]
Летом, в день Киноэ-но тацу 4-го месяца, когда новолуние приходилось на день Хиноэ-сару, государево войско построилось и пешим ходом направилось в Татута. Однако дорога была крутой и обрывистой, и строем идти было невозможно. Тогда они вернулись и стали совершать переход через гору Икома, желая попасть во внутреннюю часть страны.
Узнал об этом Нагасунэ-бико и говорит: «Ох, не иначе как сын небесных богов и его спутники намерены отнять у меня мои земли», — и кликнул всех своих воинов. Устроили они засаду на склоне Кусавэ-но сака и затеяли сражение. Стрела, Боль несущая, впилась в руку Итусэ-но микото, и воинство государя остановилось как вкопанное. Опечалился государь и стал думать — как бы найти какой-нибудь чудесный способ одолеть врага. И сказал он так: «Я — дитя небесных богов, а сражаюсь с врагом, обратившись к солнцу. Это противоречит Пути Неба. Лучше я повернусь и отступлю, покажу, что я слаб, и восславлю богов неба, богов земли,— тут сзади мне божество солнца силу придаст, буду нападать, на собственную тень ступая. Вот тогда, и не обагряя меч кровью, я непременно одержу победу над врагом».
«Истинно так», — отвечают ему все.
Отдал тогда государь приказ своему воинству: «Остановитесь. Не наступайте» — так сказал он, повел за собой войско, и стали они отступать. Противник же их преследовать не стал.
Отступили они до бухты Кусака-но ту, восставили щиты татэ и издали боевой клич. Поэтому переименовали эту бухту и назвали Татэту, Бухта Щитов. Сейчас, бывает, называют Тадэту, Бухта травы тадэ, но это неправильно. <...>
[5. Сражение с Нагасунэ-бико. Прилет бумажного змея в позолоте]
В день Хиноэ-но сару 12-го месяца, когда новолуние приходилось на день Мидзуното-но ми, государево воинство наконец сразилось с Нагасунэ-бико. Билось оно с врагом, билось, но никак одолеть его не могло.
Тут внезапно небо заволокло тучами, и посыпался град. И прилетел откуда ни возьмись удивительный бумажный змей в позолоте и опустился на верхний краешек государева лука. Змей этот светился и сверкал, был он подобен молнии. Увидели это воины Нагасунэ-бико и пришли в полное смятение, уж сил сражаться у них не стало.
Нагасунэ — прежнее название деревни. Поэтому и имя человека такое же. Но когда воинству государя было явлено такое чудо, люди того времени стали называть деревню Тоби-но мура, Деревня Бумажного Змея. Сейчас ее называют Томи, но это неправильно. <...>
[6. Овладение страной Ямато]
В день Каното-но и года Цутиното-но хицудзи, весной, во 2-м месяце, когда новолуние приходилось на день Мидзуноэ-тацу, государь приказал всем предводителям собрать войска.
В то время в Вокасаки, в Пата, в округе Сопо-но агата жил некто Нипикитобэ. А в Сакамото, в Вани, жил священник из Косэ. В Вокасаки, что в Нагара, в Посоми жил священник из Ви. Люди племени тутикумо, «земляных пауков», жившие в этих трех местах, полагались на свои бранные мечи и ко двору дерзали не являться. Тогда государь разделил свое войско на три отряда, послал туда, и все они были перебиты.
А еще «земляные пауки» жили в селе Такавопари. Видом они были странные — туловище короткое, а руки-ноги длинные, но не такие, как карлики. Воины государя сплели сеть из плюща кадзура, напали на них и всех перебили. Поэтому селу переменили имя и назвали Кадзураки. <...>
[7. Возведение дворца в Касипара]
В день Хиното-но у 3-го месяца, когда новолуние пришлось на день Каното-тори, государь огласил повеление, сказав: «Уже шесть лет живу я здесь с тех пор, как покорил восточные земли. За это время мощь Царственного Неба повергла врагов. Но окраинные земли еще не очищены, и враги еще во множестве упорствуют, при том что во внутренних землях ветер уже пыль не поднимает. Воистину, нам теперь надлежит возвести обширную столицу, чтобы она здесь процветала.
Нынешний удел этого места — мрак и дикость, сердца людей еще не умудрены. Они селятся в гнездах, в пещерах, и обычаи их длятся без перемен. Великие же люди устанавливают законы и порядки, и их правила непременно отвечают времени. И если народ увидит, что от этого будет польза, он ни в коей мере не станет противиться деяниям мудрецов. И надобно в самом деле расчистить леса в горах и возвести дворец, тогда я взойду на драгоценный престол и смогу успокоить Изначальных, то есть народ. Во всех делах, что на самом верху, я буду следовать добродетели небесных богов, страну поручивших небесному внуку; во всех делах, что на самом низу, я буду следовать правилам справедливости, установленным царственным внуком. И разве плохо будет, если затем я столицу разверну в шести направлениях, разверну в восьми великих направлениях и сделаю моей вселенской обителью? Думаю, местность Касипара, что на юго-востоке от горы Унэби, — самая укрытая и потаенная. Вот там и надо возвести дворец» — так сказал.
В том же месяце было отдано надлежащее распоряжение чиновникам, и началось возведение императорской обители.
[8. Восшествие Дзимму на престол и назначение государыни-супруги]
<...> Государь изволил совершить путешествие. Он взошел на холм Попома-но вока в Вакигами, окинул единым взором всю свою страну и рек: «Ах, какую прекрасную страну я получил! Хоть эта страна бумажной шелковицы узкая, но похожа она на выгнувшуюся стрекозу акидзу». Так он рек, и отсюда пошло название Акидзу-сима, Стрекозиные острова.
А в далекой древности бог-предок Изанаки-но микото, нарекая страну, сказал: «Ямато — это страна легких заливов, страна тысяч узких копий, воистину превосходная страна каменных колец».
А великий бог Опо-ана-мути-но опоками, нарекая страну, так сказал: «Это страна долин среди гор, обнесенная яшмовой изгородью».
А бог Ниги-паяпи-но микото, облетая глубины пустот на Каменном Корабле Неба, увидев эту страну, спустился вниз и поэтому нарек тогда ее «страной Ямато, которую видно с неба».
В 42-м году, весной, в день Киноэ-но тора 2-го месяца, когда новолуние пришлось на день Мидзуноэ-но нэ, государь назначил принца Каму-нунакапа-мими-но микото своим наследником.
В 76-м году, весной, в день Киноэ-но тацу 3-го месяца, когда новолуние пришлось на день Киноэ-но ума, государь скончался во дворце Касипара-но мия. Было ему тогда 127 лет.
На следующий год, осенью, в день Хиноэ-но тора 9-го месяца, когда новолуние пришлось на день Хиното-но у, государь был погребен в северо-восточной гробнице на горе Унэби-яма.
Свиток VI Государь Суйнин
[4. Состязание Тагима-но Кувэбая и Номи-но Сукунэ. Новые супруги государя]
Осенью 7-го года, в день Киното-но и 7-го месяца, когда новолуние пришлось на день Цутиното-но ми, приближенные донесли государю: «В селении Тагима есть доблестный муж. Зовут его Тагима-но Кувэбая. Он очень силен и способен руками ломать рога зверей и выпрямлять крюки. И похваляется перед людьми так: „Во всех четырех сторонах света поищи — нет никого, кто мог бы со мной сравниться. Вот бы повстречать такого силача, чтобы померяться с ним силами — не на жизнь, а на смерть"».
Услышав это, государь объявил сановникам: «Узнал я, что Тагима-но Кувэбая — силач из силачей в Поднебесной. Нет ли все же кого-нибудь, чтобы с ним силами потягаться?»
Один придворный на это говорит: «Довелось мне слышать, что в стране Идзумо есть доблестный муж. Зовут его Номи-но сукунэ. Может, попробовать призвать его для встречи с Тагима-но Кувэбая?»
В тот же день послали Нагавоти, предка Ямато-но атапи, за Номи-но сукунэ. Вот, добрался Номи-но сукунэ из Идумо в Ямато, и стали Тагима-но Кувэбая и Номи-но сукунэ силой меряться. Встали они друг напротив друга, и каждый ногой противника пнул[4]. И Номи-но сукунэ сломал ребро Тагима-но Кувэбая, а потом ногой сломал [яп. вори] ему кости поясницы [яп. коси] и так убил его.
Тогда лишили Тагима-но Кувэбая его владений и отдали их Номи-но сукунэ. Поэтому в этом селе есть поле Коси-ворэ. А Номи-но сукунэ остался при государе и служил ему.
Весной 15-го года, в день Киноэ-но нэ 2-го месяца, когда новолуние пришлось на день Киното-но у, были вызваны и помещены во дворец пять девушек из Тани-па. Первую звали Пибасу-пимэ, вторую — Нубатани-ири-бимэ, третью — Матоно-бимэ, четвертую — Азамини-ири-бимэ, пятую — Такано-пимэ.
Осенью, в день новолуния Мидзуноэ-но ума 8-го месяца, Пибасу-пимэ-но микото провозгласили государыней, а трех ее младших сестер — супругами императора. И только уродливую Такано-пимэ государь распорядился отправить обратно. Устыдилась она, что ее отослали, и, добравшись до Кадуно, выпала [яп. оти] из паланкина и умерла. Потому это место называют Оти-куни. Сейчас называют Ото-куни, но это неправильно. <...>
[7. Отмена обычая «смерти вослед». Происхождение глиняных фигурок панива [совр. ханива]
Зимой 28-го года, в день Каноэ-но ума 10-го месяца, когда новолуние пришлось на день Хиноэ-но тора, скончался единоутробный младший брат государя Ямато-пико-но микото.
В день Хиното-но тори 11-го месяца, когда новолуние пришлось на день Хиноэ-но сару, Ямато-пико-но микото был похоронен на склоне Мусано-ту-кисака. Тогда же собрали его приближенных и похоронили их стоймя заживо, как ограду вокруг гробницы. В течение нескольких дней они еще были живы и днем и ночью стонали и рыдали. Потом к ним пришла смерть, и их тела начали гнить, и тогда за них принялись собаки и вороны.
Государь, слыша их стоны, изволил скорбеть в сердце своем. И повелел вельможам: «Очень тяжело это, когда живые следуют за мертвым из преданности ему. Хоть этот обычай идет из старины, но если он нехорош, зачем же его придерживаться? Отныне мы думаем его пресечь».
Весной 30-го года, в день Киноэ-но нэ 1-го месяца, когда новолуние пришлось на день Цутиното-но хицудзи, государь повелел своим сыновьям Инисики-но микото и Опо-тараси-пико-но микото: «Пусть каждый из вас скажет свое желание». Старший принц сказал: «Я хочу получить лук и стрелы». Принц-младший брат сказал: «Я хочу получить пост государя».
Тогда государь согласие изъявил: «Пусть будет по вашему желанию». И он пожаловал Инисики-но микото лук и стрелы, а Опо-тараси-пико-но микото повеление рек: «Ты унаследуешь мой пост».
Весной 32-го года, в день Цутиното-но у 7-го месяца, когда новолуние пришлось на день Киноэ-но ину, скончалась супруга государя, Пибасу-пимэ-но микото.
Пока собирались ее похоронить, прошло несколько дней. И государь рек вельможным сановникам: «Я уже и раньше понял, что путь следования живых за мертвыми нехорош. Как же, по-вашему, нам поступить теперь, чтобы отправить государыню в ее дальний путь?» Тогда Номи-но сукунэ выступил вперед и сказал: «И впрямь нехорошо хоронить живых стоймя вокруг государевых гробниц. Стоит ли передавать такой обычай последующим поколениям? Задумал я дать одно поручение своим слугам, позволь мне поступить по моему замыслу».
И вот, послал он гонцов, те скликали сотню людей из рода Пани-бэ, гончаров, из Идзумо, и сам он ими распоряжался. Взял глину и сделал множество фигурок в виде людей и лошадей и поднес их государю, говоря: «Отныне вместо живых людей этих глиняных можно ставить вокруг гробниц, и такой закон передать последующим поколениям». Государь был весьма обрадован и сказал Номи-но сукунэ: «Твой замысел и впрямь пришелся мне по сердцу».
Стало быть, впервые такие фигурки из глины [яп. пани] были поставлены [яп. татэ] вокруг гробницы Пибасу-пимэ-но микото. Поэтому эти вещи из глины называют панива, «глиняное кольцо». А еще называют татэмоно, «стоящие вещи».
И огласил тогда государь всеобщее повеление: «Отныне и впредь вокруг гробницы непременно ставить такие фигурки. Людей не губить».
Государь много хвалил радение Номи-но сукунэ и пожаловал ему земли, где формуют глину, и назначил его главой управы по гончарным делам. Поэтому прежнее имя его рода было изменено на Пази-но оми. Отсюда произошло это обыкновение — что люди Пази-но мурази ведают захоронениями государей. А поименованный Номи-но сукунэ — первоначальный предок Пази-но мурази.
Весной 34-го года, в день Хиноэ-но тора 3-го месяца, когда новолуние пришлось на день Киното-но уси, государь изволил отправиться в Ямасиро. И приближенные тогда сказали ему: «В этой стране живет девушка, прекрасная собой. Зовут ее Канипата-тобэ. И облик ее, и стать хороши. Это дочь Ямасиро-опо-куни-но пути».
Взял тогда государь копье и такую принес клятву-обет: «Если суждено мне встретиться с той девушкой, то пусть явится чудесный знак на дороге».
Вот, достиг он места, где был поставлен временный дворец на случай государева путешествия, и в это время в реке показалась большая черепаха. Поднял государь копье, чтобы пронзить черепаху, а она вдруг превратилась в белый камень.
Сказали тогда приближенные: «Думается, что это беспременно и есть чудесный знак».
Взял он Канипата-тобэ в жены и поселил ее в потаенных покоях дворца. <...>
[10. Тадима-мори и вечнозеленый плод]
Весной 90-го года, в день новолуния Каноэ-но нэ 2-го месяца, государь отдал повеление Тадима-мори отправиться в Вечную страну Токоё искать плоды вечнозеленого благоухающего дерева. Теперь это дерево зовется померанец Татибана.
Осенью 99-го года, в день новолуния Цутиноэ-но ума 2-го месяца, государь скончался во дворце Матимуку-но мия. Было ему тогда 140 лет.
Зимой, в день Мидзуноэ-но нэ 12-го месяца, когда новолуние пришлось на день Мидзуното-но у, он был похоронен в гробнице в Пусими, в Сугапара.
На следующий год, весной, в день Мидзуноэ-но ума 3-го месяца, когда новолуние пришлось на день Каното-но хицудзи, Тадима-мори прибыл из страны Токоё. Привез он плоды вечнозеленого благоухающего древа — восемь шестов, восемь связок вместе с листьями.
Вот, загоревал, заплакал Тадима-мори: «Получив от небесного двора повеление, отправился я в чужедальние края, тысячу ри по волнам ступая, через реку Слабые Воды переправился. Вечная страна Токоё есть сокровенная страна богов-бессмертных, не всякий может ее достигнуть. Пока я добирался туда и возвращался обратно, десять лет сами собой протекли. И не думалось, что сумею я преодолеть эти грозные волны и когда-нибудь смогу вернуться назад. Однако же благодаря священным душам императоров-мудрецов посчастливилось мне вернуться. Но государь уже скончался, и не могу я дать ему ответ за его поручение. Хоть я, слуга недостойный, остался жив, но на что мне ныне моя жизнь?» — так сказал. Отправился он к гробнице государя, рыдал и стонал, и сам по себе умер. Узнав об этом, все придворные проливали слезы. <...>
Свиток VII Государь Кэйко
[6. Победа Ямато-такэру над Кумасо]
Зимой, в день Цутиното-но тори 10-го месяца, когда новолуние пришлось на день Хиното-но тори, Ямато-такэру-но микото, сын государя Кэйко, был послан в военный поход против Кумасо. Было ему тогда шестнадцать лет.
И вот, сказал Ямато-такэру-но микото: «Я хочу взять с собой искусного лучника. Где можно найти человека, хорошо стреляющего из лука?»
Один человек ему ответил: «В стране Мино есть человек, который искусно стреляет. Его зовут Ото-пико-но кими».
Повелел тогда Ямато-такэру-но микото человеку из Кадураки, Мито-пико, чтобы тот доставил к нему Ото-пико-но кими. Вот, явился Ото-пико-но кими, приведя еще с собой Исиура-ноёкотати, а также Таго-но инаки и Титика-но инаки из Вопари. Все они стали служить Ямато-такэру и выступили в поход вместе с ним.
В 12-м месяце они добрались до страны кумасо. Разузнали все подробности и особенности той земли.
А у кумасо был тогда великий предводитель. Звали его Тороси-кая. Еще звали Капаками-такэру. Он созвал всех своих многочисленных сородичей и собрался устроить пир. Тогда Ямато-такэру-но микото распустил свои волосы, принял облик юной девушки и разведал потихоньку, когда именно Капаками-такэру намеревается пир устроить. Привязал незаметно меч к поясу под одеждой, пробрался в пиршественную залу и сел посреди женщин. Капаками-такэру, восхищенный красотой «девушки», взял ее за руку, усадил с собой рядом, поднес чашечку сакэ, велел ей выпить и всячески с нею забавлялся.
Вот ночь спустилась, пирующих становилось все меньше. Капаками-такэру сильно захмелел. Тогда Ямато-такэру-но микото вынул из-под одежд меч и поразил Капаками-такэру в грудь. Тот, до того как погибнуть, стал биться головой об землю. И молвил: «Подожди немного. Я хочу тебе сказать кое-что». Тогда приостановил Ямато-такэру-но микото свой меч и стал ждать.
А Капаками-такэру сказал: «Ты, молодец [яп. такэру], из каких людей будешь?» Ямато-такэру-но микото в ответ: «Я — сын государя Опо-тараси-пико-но сумэра-микото. Зовусь Ямато-вогуна». Говорит на это Капаками-такэру: «Я — самый великий силач в этой стране. Никто из живущих не мог превзойти меня силой, и нет никого, кто мне бы не подчинился. Со многими я бился, но еще не встречал человека, подобного тебе, принцу. И вот я, недостойный, своими недостойными устами, благородным именем тебя нареку. Позволишь ли мне это?» — «Позволю»,— ответил принц. Тогда тот сказал: «Отныне и впредь принца надлежит величать Ямато-такэру-но микото».
Не успел он договорить, как в грудь ему вонзился меч. Отсюда и произошло это имя — Ямато-такэру-но микото — и дошло до нынешних дней. <...>
[7. Восточный поход Ямато-такэру-но микото. Ото-татибана-пимэ скрывается в морских волнах]
<...> Ямато-такэру-но микото, издав воинственный клич, сказал: «Еще не прошло и нескольких лет с тех пор, как были усмирены кумасо, а уже снова взбунтовались восточные дикие племена. Когда же, наконец, установим мы великий мир? Немало я, недостойный, приложил сил для усмирения западных земель и даже утомился, но немедленно готов отправиться на усмирение непокорных». Взял тогда государь секиру и вручил Ямато-такэру-но микото, сказав: «Насколько я слыхал, эти восточные дикари неистовы по характеру своему и нападают внезапно. В их деревнях нет старост, в больших селах нет глав. Все они живут замкнутым миром, и все промышляют разбоем. Кроме того, в горах есть дурные божества, а в полях вредоносные демоны. Они чинят помехи на перекрестьях дорог, преграждают пути, всячески издеваются над людьми. Среди восточных дикарей самые сильные — эмиси. Мужчины и женщины у них соединяются беспорядочно, кто отец, кто сын — не различают. Зимой они живут в пещерах, летом — в гнездах на деревьях. Носят звериные шкуры, пьют сырую кровь, старший и младший брат друг другу не доверяют. В горы они взбираются подобно птицам, по траве мчатся, как дикие звери. Добро забывают, но если им вред причинить — непременно отомстят. Еще — спрятав стрелы в волосах и клинок под одеждой, они, собравшись гурьбой соплеменников, нарушают границы других племен, или же, разведав, где поля и шелковица, грабят народ страны Ямато. Если на них нападают, они скрываются в траве, если преследуют — взбираются в горы. Издревле и поныне они не подчиняются владыкам Ямато. Вот, смотрю я на тебя, что ты за человек, и вижу — ростом и телом ты могуч, обликом прекрасен. Силой велик, трехногий чан поднимаешь, доблесть твоя разит врагов, как гром и молния. Там, куда ты лицом обращаешься, врагу места нет, если нападаешь, то непременно победишь. Поэтому понятно, что хотя внешне ты мой сын, но на самом деле ты и человек, и бог. Воистину, не означает ли это, что Небо сожалеет о том, что я не разумен, а страна не усмирена, и желает помочь, чтобы наследные деяния вершились и впредь, чтобы дом владык страны продолжал существовать в поколениях. И еще — эта Поднебесная — твоя. Мой государев пост — твой. Прошу тебя — вглубь планы строй, вдаль мыслью лети, разведай, где неспокойно, узнай, где супротивно; когда будешь непокорным острастку давать, примени угрозы, когда будешь миловать, примени добродетель, оружия не используя, заставь их самих подчиниться. И успокой буйных богов, искусную речь произнеся, изгони злобных демонов, оружием потрясая» — так рек.
Принял секиру Ямато-такэру-но микото, низко склонился в поклоне и сказал: «Когда я покорял запад, мощь государевой души была мне опорой, был при мне меч в три сака длиной, с которым я нападал на врагов в стране кумасо, и не обернулись еще двенадцать зодиакальных ней, как глава кумасо повинился передо мною. И вот я снова отправляюсь, заручившись душами богов Неба, богов Земли, мощь у государя заняв, — загляну в те пределы; когда буду им острастку давать, то учение о добродетели помнить буду, а если они не подчинятся, войско в нападение подыму». И он еще раз низко поклонился.
Государь отрядил вместе с Ямато-такэру-но микото еще Киби-но такэ-пико и Опо-томо-но такэпи-но мурази, а Нанату-капаги назначил в повара.
Зимой, в день Мидзуното-но уси 10-го месяца, когда новолуние пришлось на день Мидзуноэ-но нэ, Ямато-такэру-но микото выступил в поход.
В день Цутиноэ-но ума он свернул с пути и помолился в храме божества Исэ. Попросил тогда Ямато-такэру-но микото у своей тетки, жрицы храма Ямато-пимэ-но микото, разрешения отправиться в дорогу такими словами: «Сейчас, повинуясь повелению государя, я собираюсь идти на восток, чтобы наказать всех непокорствующих. Потому и обращаюсь за разрешением».
Достала тут Ямато-пимэ-но микото меч Кусанаги-но туруги и вручила[5] Ямато-такэру-но микото со словами: «Будь осмотрителен, и пусть тебя никогда не застанут врасплох».
В тот год Ямато-такэру-но микото сначала добрался до Суруга. Враги, жившие в этом месте, сделали вид, что подчиняются ему, и обманули его, сказав так: «На этом поле водится много крупных оленей. Так много, что дыхание их подобно утреннему туману, ноги их — как ветки деревьев в густой роще. Не хочешь ли поохотиться там?»
Поверив их словам, Ямато-такэру-но микото отправился на поле охотиться. Враги же, замыслив убить владыку, разожгли огонь и подожгли поле. Понял принц, что обманут, достал кресало, тоже высек огонь и с помощью встречного огня смог избежать опасности.
Сказал тогда владыка: «Меня чуть не обманули». И тогда он все вражеское племя выжег [яп. яки] и извел. Потому и назвали то место Якиту.
Затем он отправился в Сагано, решил добраться до Камитупуса, увидел море и заклятие вознес, сказав: «Это маленькое море. Через него можно перепрыгнуть [яп. пасири]».
Вот, вошел он в море, и тут же налетела буря, так что ладья владыки не смогла двигаться по волнам.
А была там среди сопровождавших принца одна девушка, его наложница. Звали ее Ото-татибана-пимэ. Вот, говорит она владыке: «Поднялся сильный ветер, катятся бурные волны, и ладье владыки угрожает гибель. Причиной этого наверняка сердце бога моря Вататуми. Прошу тебя, позволь мне, недостойной и низкорожденной, войти в море и заменить жизнь владыки на свою».
Только она договорила, как тут же, раздвигая волны, вошла в море. Сразу унялся свирепый ветер, и ладья смогла причалить к берегу. Потому люди того времени и нарекли то море Пасири-миду, Прыгучая Вода.
А Ямато-такэру-но микото от Камитубуса изменил направление и вошел в страну Митиноку-но куни. Для того на ладье владыки повесили большое зеркало, морским путем он добрался до гавани Аси-но ура, пересек поперек бухту Тама-но ура и подошел к границе эмиси.
Глава вражеского племени эмиси, а также боги острова и боги страны собрались в бухте Така-но минато, чтобы оказать сопротивление. Однако, завидев издалека ладью владыки, они немедленно устрашились его мощи, поняли в душе своей, что победить им не суждено, побросали свои луки и стрелы в воду, склонились молитвенно перед ним и сказали: «Взглянули мы ввысь, узрели твое лицо и поняли, что ты не просто человек. Верно, ты божество? Поведай нам имя твоего рода».
Владыка, ответствуя, сказал: «Я — сын явленного бога». Тут все эмиси преисполнились трепета, подобрали свои юбки и стали раздвигать волны и тащить ладью владыки к берегу. И сами повинились перед ним, сложив, как пленники, руки сзади за спиной.
Тогда Ямато-такэру-но микото простил их. Вождь их был взят в плен и стал слугой Ямато-такэру-но микото. <...>
Ямато-такэру-но микото все это время тосковал по Ото-татибана-пимэ. Поднялся он по склону горного пика Усупи-но минэ, устремил взгляд на юго-восток, трижды вздохнул и сказал: «О, жена моя [яп. адума]!» Поэтому все земли к востоку от горы назвали провинцией Адума.
В этом месте владыка разделил дороги и послал Такэ-пико из Киби в провинцию Коси-но куни, чтобы тот разведал, крута или проходима местность в тех землях и подчиняются ли двору тамошние жители, а сам Ямато-такэру-но микото соизволил отправиться по дороге в Синано.
В тех краях горы высоки, долины глубоки, зеленые пики один над другим громоздятся, и, даже опираясь на посох, подниматься туда тяжело. Скалы там обрывисты, подвесные мостики непрямы, вершин — многие тысячи, и лошадь не пройдет даже с ослабленными удилами. Но Ямато-такэру-но микото, пробираясь через дымы и преодолевая туманы, переходил через эти высокие горы.
Вот, добрался он до пика, почувствовал голод и там, в горах, сел за трапезу. Бог той горы вздумал помучить владыку, обернулся белым оленем и явился перед владыкой. Удивился тот и бросил в белого оленя стрелку чеснока. Попал чеснок прямо в глаз оленю и убил его наповал.
И сразу же владыка дорогу потерял, как из этого места выбраться — не знает. Тут, откуда ни возьмись, прибежала белая собака, стала всем своим видом показывать, что поведет владыку. Пошел он за собакой и с ее помощью вышел в Мино.
До этого случая многие из тех, кто одолевал высоты Синано, попадали под дыхание бога, заболевали и умирали. Однако с тех пор, как принц убил белого оленя, если, переходя через горы, жевать чеснок и натирать им людей, быков и лошадей, то опасного дыхания бога избежишь.
Свиток VIII Государь Тюай
[2. Покорение Кумасо]
В день Хиното-но у 3-го месяца, когда новолуние пришлось на день Мидзуното-но уси, государь изволил отправиться в южные провинции для осмотра.
В это время люди племени кумасо подняли бунт и перестали доставлять дань ко двору. Намереваясь подавить бунт кумасо, государь вышел из Токороту и перебрался по морю до Анато. В тот же день он послал гонцов в Тунуга, чтобы те передали государыне: «Сейчас же выходи из этой бухты и встречай меня в Анато».
Летом, в день Каноэ-но тора 6-го месяца, когда новолуние пришлось на день Каното-но ми, государь остановился в бухте Тоюра-но ту.
Государыня же вышла из Тунуга, добралась до пролива Нута-но то и совершала на ладье трапезу. И у ладьи собралось множество рыб тапи. Государыня налила рыбам рисового вина. Те захмелели и всплыли на воду. Тогда рыбаки из племени ама наловили много рыбы и, радуясь, сказали: «Это рыба, которую нам пожаловала мудрая владычица».
Потому и стало в обычае — как наступит шестой месяц, рыба в этом месте, словно захмелев, всплывает на поверхность.
Осенью, в день Киното-но у 7-го месяца, когда новолуние пришлось на день Каното-но и, государыня остановилась в бухте Тоюра-но ту. В тот же день государыня нашла в море жемчужину, исполняющую желания.
В 9-м месяце государь воздвиг дворец в Анато и остановился там. Его именуют Тоюра-но мия в Анато.
Весной 8-го года, в день Мидзуноэ-но ума начального месяца года, когда новолуние пришлось на день Цутиното-но у, государь соизволил отправиться в Тукуси. И вот, Вани, предок управителей государевых полей в Вока, услышав о приезде государя, заранее вырыл дерево сакаки с пятью сотнями ветвей, восставил их на носу ладьи в девять пиро длиной, к верхним ветвям зеркало из белой меди привесил, к средним ветвям — меч в десять кулаков длиной, к нижним ветвям — ожерелье из яшмы в восемь мер длиной привесил и вышел государю навстречу в бухту Саба-но ура, в Супа, и отдал государю в дар те места, где добывают рыбу и соль.
И сказал он тогда такие слова: «Пусть от Анато до большого пролива Мукату-но будут восточные ворота, большой пролив Нагоя — западными воротами, два острова, а именно, Мотори-сима и Апэ-сима, пусть станут государевыми ящиками[6], остров Сиба-сима, разделив его, надо сделать государевым котлом, море Саками — местом добычи соли».
Повел он их по морским путям, от мыса Ямаки-но саки повернул и вошел в бухту Вока-но ура. Дошли они до гавани, но ладья дальше двинуться не могла.
Спрашивает он Вани: «Слыхал я, что ты, Вани, пришел сюда со светлым сердцем. Отчего же не движется ладья?» Говорит-отвечает Вани: «Не моя вина в том, что государева ладья не движется. В устье этой гавани есть два божества — мужчина и женщина. Уж не они ли гневаются?»
Сотворил тогда государь моления и назначил Ига-пико, человека родом из Уда страны Ямато, своего кормчего, служить обряды в честь этих богов. И ладья смогла двинуться вперед.
Государыня же на другом корабле добралась до этого места через море Куки, но начался отлив, и приблизиться она не могла.
А Вани в то время вернулся к морю Куки встречать государыню, увидел, что ее ладья не может стронуться с места, вострепетал от страха, поспешно сделал один небольшой пруд для рыбы, другой — для птиц и собрал туда множество рыб и птиц. Увидела государыня, как резвятся рыбы и птицы, и гнев ее сердца мало-помалу улегся.
Вот, наступило время прилива, и она остановилась в бухте Вока-но ту.
А еще Итотэ, предок управителей государевых полей Ито в Тукуси, услышав о приезде государя, вырвал дерево сакаки с пятью сотнями ветвей, восставил их на носу ладьи, к верхним ветвям ожерелье из яшмы в восемь мер длиной привесил, к средним ветвям — зеркало из белой меди, к нижним ветвям — меч в десять кулаков длиной, вышел встречать государя к острову Пикэ-сима и поднес эти вещи государю. И сказал-проговорил так: «Твой раб дерзко подносит тебе эти вещи, чтобы государь правил миром так же гибко, как изгибается эта яшма, чтобы он видел горы и реки, и равнину моря так же ясно, как ясно это зеркало из белой меди, чтобы он усмирял Поднебесную, сжимая в руке этот меч в десять кулаков длиной».
Государь, хваля Итотэ, рек: «Усерден [яп. исоси]». Потому люди того времени назвали родину Итотэ страной Исо-но куни. Сейчас ее называют Ито, но это неправильно.
[3. Государь не верит Небесным знамениям. Его кончина]
Осенью, в день Цутиното-но у 9-го месяца, когда новолуние пришлось на день Киното-но и, государь повелел придворным вельможам составить план, как поразить кумасо.
А было тогда одно божество, оно вселилось в государыню и такое наставление рекло: «Зачем, государь, ты печалишься о неповиновении кумасо? Земля их бесплодна. Стоит ли ради нее собирать войско и идти на них походом? По ту сторону моря есть страна, сокровища которой далеко превосходят страну кумасо, сравнить ее можно с бровями прекрасной девы. В той стране есть ослепительно блестящее золото, серебро, несметные многоцветные сокровища. Зовется она страна Силла, что как белоснежная ткань из бумажного дерева. Если ты прилежно исполнишь обряды в мою честь, то подчинишь себе эту страну, не обагряя меча кровью. И кумасо тебе подчинятся. Во время обрядов поднеси мне государеву ладью и возделанное залитое водой поле по имени Опо-та, Большое поле, которое поднес государю Пому-тати, атапи из Анато».
Выслушав слова божества, государь засомневался в сердце. Взобрался он на высокий холм, взглянул вдаль, — огромное море простиралось вширь и вдаль, земли же видно не было.
Тогда государь рек в ответ божеству: «Сколько я ни всматривался, видел, что есть только море, земли же нет. Откуда взяться стране в огромной пустоте? Какое это божество из шалости решило меня заманить туда? Ведь и все мои предки-государи служили обряды в честь богов Неба, богов Земли. Что же это за божество осталось без обрядов?»
Тогда божество, снова устами государыни, сказало: «Зачем ты бранишь меня и говоришь, что страны нет, когда я вижу эту страну, лежащую, опрокинувшись, как тень на воде под небом? Раз ты говоришь такие слова и не веришь мне, не достанется тебе эта страна. Сейчас государыня впервые в тяжести. Этому ребенку и достанется» — так рекло божество.
Однако государь так ему и не поверил, отправился воевать с кумасо и вернулся без победы.
Весной 9-го года, в день Хиното-но хицудзи 2-го месяца, когда новолуние пришлось на день Мидзуното-но у, государь внезапно занемог и на следующий день скончался.
Было ему пятьдесят два года. Тогда и поняли все — он так внезапно скончался оттого, что не принял слова божества.
Государыня и великий министр Такэути-но сукунэ решили тогда траурные церемонии провести тайно, и правили Поднебесной вместо него, как будто ничего не случилось.
Вот, рекла государыня повеление великому министру и главным вельможам: «Сейчас в Поднебесной еще не ведают о том, что государь скончался. Если узнают о том сто родов, они будут не столь прилежны в выполнении своих обязанностей».
И она повелела четверым великим мужам-министрам привести чиновников ста управ, чтобы они охраняли дворец. Тайно подготовили тело государя, и Такэути-но сукунэ перевез его из Апади в Анато, во дворце Тоюра-но мия провели ритуал временного захоронения могари, причем обряд был совершен в темноте, без огней.
В день Киноэ-но нэ великий министр Такэути-но сукунэ возвратился из Анато и доложил государыне об исполнении ее приказа.
В тот год из-за задуманного похода в Силла погребение государя было невозможно.
Свиток XI Государь Нинтоку
[3. Дымки очагов]
Весной 4-го года, в день Киноэ-нэ месяца Кисараги, когда новолуние пришлось на день Цутиното-но хицудзи, государь отдал повеление министрам, сказав: «Я поднялся на высокую площадку и посмотрел вдаль, но над землей нигде не поднимаются дымки. И я подумал — видно, крестьяне совсем обеднели, никто даже не разводит огня в доме. Слышал я, что во времена мудрого правителя люди славили его добродетель и в каждом доме слышались спокойные песни. Я же смотрю на миллионы — десятки миллионов подданных вот уже три года. Дымки очага видны все реже. Из этого явствует, что пять злаков не вызревают и все сто родов живут в нужде. Даже в окрестностях столицы есть еще люди, не покорные властям. Что же, спрашивается, происходит за пределами столичного округа?»
В день Цутиното-но тори месяца Яёи, когда новолуние пришлось на день Цутиното-но уси, государь отдал повеление: «Отныне и до истечения трех лет все поборы прекратить и дать ста родам передышку в их тяжелом труде».
С того дня государю не шили нового платья и обуви, пока старые не износятся. Не подавалось новой еды и питья, пока прежние не скиснут. Сердце свое он унял, волю сжал и ничего не предпринимал ради себя самого.
Потому, хотя изгородь его обители сломалась — ее не восстанавливали, настланный на крыше тростник обветшал — его не перестилали. В щели врывался ветер с дождем, одежда на государе промокала. Сквозь проломы в настиле крыши государю с ложа было видно мерцание звезд.
Зато дождь и ветер стали соответствовать ходу времени, а пять злаков — давать богатые урожаи.
Через три года все сто крестьянских родов сделались зажиточными. Повсеместно уже воспевали в песнях государеву добродетель, повсюду вились дымки очагов.
Летом 7-го года, в день новолуния Каното-но хицудзи месяца Удуки, государь соизволил подняться на возвышение и оглядеться далеко кругом — везде во множестве виднелись дымки очагов.
В тот день он соизволил сказать государыне-супруге: «Вот я уже и богат. Теперь печалиться нет причины».
Государыня в ответ рекла: «Что ты называешь быть богатым?»
Государь ответил: «По всей стране от очагов поднимаются струйки дыма. А могут ли сто родов стать богатыми сами по себе?»
На это государыня возразила: «Изгородь дворца развалилась, и никак ее не починить. Крыша обветшала, и платье промокло от росы. Почему же ты говоришь о богатстве?»
Государь рек: «Небесного властителя ставят на его пост ради блага ста родов. И при этом сам властитель сто родов полагает за главное. Поэтому мудрые правители прошлого, даже если всего один подданный голодал и мерз, старались сократить свои потребности. Когда сто родов бедны — я тоже беден. Богатеют сто родов — богатею и я. Не было еще такого — чтобы сто родов были богаты, а правитель беден». <...>
В 9-м месяце от всех провинций поступили такие запросы: «С тех пор как были отменены все подати и повинности, прошло уже три года. За это время дворец обветшал и развалился, государевы амбары пусты. Теперь народ — «черные головы» богаты, упавшее с земли не подбирают. В деревнях нет вдовцов и вдов, в домах есть излишки. Если в такую пору не исполнять повинности, и не вносить налоги, и не поправить дворец, то уж, верно, не простит Небо такой вины». Однако государь решил еще какое-то время потерпеть и не согласился.
Весной 10-го года, в десятом месяце, наконец снова была собрана дань и перестроен дворец. Не приходилось подгонять людей ста родов — даже старики сами прибрели, и детей взрослые привели, все дружно перетаскивали бревна или корзины на спине носили. Дня и ночи не различая, сил не жалея, наперегонки работали. Так что и времени много не прошло, а уж дворец был готов.
Вот почему до сих пор этого государя именуют правителем-мудрецом.
[8. Водяной змей]
<...> У развилки реки Капа-сима-гапа в средней части провинции Киби появился большой водяной змей, которого все страшились. Если путник оказывался рядом с этим местом, то его настигала беда, и погибло много людей. И вот, нашелся некий Агата-мори, предок Каса-но оми, чрезвычайно отважный и сильный. Заглянул он в стремнину, бросил туда три кувшина из тыквы-горлянки и сказал: «Ты изрыгаешь яд и губишь проходящих. Я собираюсь тебя, змея, убить. Если эти тыквы потонут, я отступлю. Если же не потонут, тогда я сумею тебя поразить».
Змей тут превратился в оленя и потащил кувшины в глубь реки. Они же все равно не потонули. Тогда Агата-мори вынул меч, вошел в воду и зарубил змея. Стал он искать его сородичей, а все змеиное племя обитало в пещере на дне стремнины. Агата-мори всех их зарубил. И река превратилась в поток крови. Потому и назвали это место на реке Стремниной Агата-мори.
В то время приключилось много разных бедствий, несколько раз случалось сопротивление двору. И государь вставал спозаранок, а спать ложился поздно, он облегчил подати и повинности, как мог щадил народ страны, был добродетелен и милостив, желая помочь народу в его трудностях и горестях. Он соболезновал, когда люди умирали, справлялся о больных, поддерживал сирот и вдов. Благодаря этому государственные дела шли успешно и Поднебесная пребывала в великом спокойствии. Двадцать с лишним лет прошли благополучно.
Свиток XIII Государь Инге
[3. Проверка подлинности родов и семей посредством испытания кипятком]
Осенью 4-го года, в день Цутиното-но уси 9-го месяца, когда новолуние пришлось на день Каното-но ми, государь отдал повеление: «Во времена правителей глубокой древности народ знал, где чье место, имена и ранги родов блюлись строго. С тех пор как я взял на себя наследные деяния, прошло уже четыре года. Верхи и низы в распре, сто родов неспокойны. Одни, совершив оплошность, теряют ранг своего рода. Другие же, напротив, вдруг ни с того ни с сего притязают на высокое звание. И все это оттого, что мы этим не занимались.
Хоть я и не особенно умудрен, но как же не выправить этот беспорядок? Вы, вельможи и министры, обдумайте все это, примите решение и доложите мне».
Все вельможи и министры дружно ответили: «Если высокий государь восполнит утраченное, выправит исказившееся и установит порядок родов и фамилий, то мы, недостойные, готовы за это жизнь свою положить».
В день Цутиноэ-сару было речено повелениие: «Приближенные вельможи, главы ста управ, управители всех провинций, — все твердят: „Мы — потомки владыки" или ссылаются на чудо, уверяя, что они „спустились с Неба". Однако, с тех пор как проявились-разделились три начала, миновали десятки тысяч лет. Отдельные роды разделились, и появилось множество семей. Узнать о них правду — затруднительно. Поэтому пусть люди всех родов и семей совершат омовение и очищение и пройдут испытание погружением руки в кипяток».
И вот, на склоне Кото-но магапэ-но саки, на холме Умакаси-но вока, был поставлен котел с кипящей водой, всех привели туда и велели пройти испытание, сказав при этом так: «Тот, кто говорит правду, останется невредим. Если солжешь, то непременно пострадаешь».
Это и именуется испытанием кукатати. А еще — кладут в котел грязь и варят. Туда суют руку и погружают глубоко в грязь. Или же раскаляют топор до цвета пламени и кладут на ладонь.
И вот, все опоясались шнурами из бумазеи и стали по очереди подходить к котлу и подвергаться испытанию. И все, за кем была правда, остались невредимы, а лгавшие ошпарились. И тогда, увидев это, те, кто лгал о своем происхождении, испугались и не посмели приблизиться к котлу. Вот так были проверены все роды и семьи, и с той поры лжи уже не случалось.
[6. Человек из племени ама]
Осенью 14-го года, в день Киноэ-нэ 9-го месяца, когда новолуние пришлось на день Мидзуното-но уси, государь изволил охотиться на острове Апади. В то время в горах и долинах было полным-полно больших оленей, обезьян и кабанов. Они вздымались внезапно, подобно пламени, шумели, как мухи. Однако вот уже и день кончился, а ни одного кабана поймать так и не удалось. И стали они тогда проводить гадание. Бог острова, наводя порчу, сказал: «Это из-за меня охота не удается.
Дело в том, что есть на дне моря Акаси белая жемчужина. Если мне добудут эту жемчужину, я не буду мешать вам поймать кабана».
Призвал тогда государь людей племени ныряльщиков ама из разных мест и повелел им обшарить морское дно у Акаси. Но море было глубоко, и достать до дна никто из них не мог.
И сыскался тогда один человек из племени ама. Звали его Восаси. Родом он был из селения Нага-но мура в провинции Апа. Превосходил он всех прочих ама. Вот, обвязал он поясницу веревкой и пошел по дну морскому. Через некоторое время выходит и докладывает: «Там, на морском дне, лежит огромная раковина апаби. От нее исходит сияние». Тут все говорят ему: «А жемчужина, которую просит бог острова, она-то есть в утробе апаби?»
Снова вошел Восаси в воду, чтобы проверить. И вскоре всплыл на поверхность, держа в руках огромную раковину апаби. И тут дыхание его пресеклось, и он умер на волнах. Тогда бросили веревку, чтобы измерить глубину моря, оказалось — шестьдесят пиро.
Открыли раковину — а там и в самом деле жемчужина. Размером с плод персика.
Поднес ее государь богу острова и стал охотиться. Убил много диких кабанов. Только горевал он, что Восаси, войдя в море, там и погиб. И государь приказал устроить ему пышные похороны. Могила его сохранилась до сих пор.
Свиток XIV Государь Юряку
[6. Ошибка Сугару]
В день Хиното-но и 3-го месяца, когда новолуние пришлось на день Каното-но ми, государь решил предложить государыне и младшим супругам-наложницам собственноручно собрать тутовые листья на корм гусеницам шелкопряда. А человеку по имени Сугару приказал он собрать со всей страны гусениц шелкопряда [яп. ко]. Сугару же, не поняв его, по ошибке собрал со всей страны младенцев [яп. ко] и поднес государю. Государь очень смеялся, а человеку по имени Сугару приказал: «Вот и корми их сам!»
Сугару растил этих детей внутри дворцовой ограды. Государь пожаловал ему титул главы рода Типиса-ко-бэ-но мурази — рода Маленьких Детей.
Перевод и комментарии Л. М. Ермаковой
«МАНЪЁСЮ»
Первая антология «японской песни» вака — «Манъёсю» («Собрание мириад листьев»), увидевшая свет в середине VIII в., представляет собой редчайшее явление в мировой литературе. Еще не имея разработанного письменного языка, пользуясь заимствованной из Китая иероглификой для фонетической записи слов, на заре развития национальной культурной традиции японцы сумели создать уникальный свод народной и профессиональной поэзии, объединивший все известные к тому времени жанры и формы стиха почти за четыре столетия.
Песни безвестных крестьян из отдаленных провинций, рыбаков и пограничных стражей, народные легенды и предания соседствуют в книге с утонченными любовными посланиями императоров и принцесс, с цветистыми одами придворных стихотворцев, с великолепными пейзажными зарисовками провинциальных поэтов. Более четырех с половиной тысяч произведений, вошедших в «Манъёсю», представляют поэзию древней Японии во всем ее богатстве и тематическом разнообразии, которое особенно заметно при сравнении с каноническими собраниями куртуазной лирики раннего Средневековья.
Хотя по количеству в антологии безусловно преобладает «короткая песня» танка с силлабическим рисунком 5-7-5-7-7 слогов, ее успешно дополняют сотни сочинений в жанре «длинной песни» тёка и десятки лирических «песен с повтором» сэдока, выдержанных в той же метрической системе. Особенности фонетического строя японского языка препятствовали использованию рифмы в стихе и вели к закреплению единого силлабического метра для всех древних поэтических жанров.
В основу национальной поэтики был положен принцип суггестивности — недосказанности и иносказательного намека, что предполагало скупость и отточенность изобразительных средств. Связь поэтического сознания народа с окружающим миром природы была закреплена в прозрачных лирических образах, которые и поныне не оставляют читателя равнодушным.
Поэзия фольклорного слоя при этом представлена в первозданной чистоте: большинство стихов авторов из народа относятся ко временам, когда буддизм и конфуцианство еще не успели пустить корни на японских островах, и потому отражают чисто японские островные верования. Мистическая синтоистская «душа слова» (котодама) наполняет эти бесхитростные сочинения живым чувством, сообщает им силу подкупающей искренности.
Творчество Какиномото Хитомаро, Ямабэ Акахито, Отомо Табито, Отомо Якамоти, Яманоэ Окура, Такэти Курохито и многих других профессиональных поэтов, представленных в «Маньёсю», настолько глубоко по содержанию и совершенно по форме, что позволяет судить о наличии мощной и прекрасно разработанной поэтической традиции задолго до составления антологии. В танка, тёка и сэдока уже присутствует почти вся палитра художественных приемов, составлявших фундамент поэтики вака па протяжении тринадцати столетий. Это в первую очередь «постоянные эпитеты» макуракотоба, употребляющиеся в сочетании с определенными знаковыми существительными — например, «ночь, черная, как ягоды тута» или «весна, похожая на лук из древа катальпы». Среди сотен подобных орнаментальных определений некоторые вообще лишены логической связи с предметом и выполняют лишь декоративную функцию.
Часто зачин стихотворения дзё играет роль смыслового параллелизма к основной теме, и в том же качестве используется ута-макура, введение-топоним, указывающее на место действия стихотворения. В полной мере задействованы в «Маньёсю» какэкотоба, слова-стержни с двойным значением, содержащие омонимическую метафору — например, мацу — «сосна» и «ждать», фуру — «махать» и «старый». Нередко варьирования смысла, каламбурного эффекта поэт добивается за счет удачного географического названия — например, Фуру-яма. Широко распространены ассоциативные метафоры энго, в которых образы уподобляются по неким общим родовым признакам. Однако технические приемы в антологии не носят самодовлеющего характера, как в некоторых сборниках более поздних эпох. Идея и тема стихотворения всегда определяют выбор тропов.
Все авторы антологии имеют ярко выраженную индивидуальность, которая прослеживается гораздо отчетливее, чем в сочинениях их преемников и последователей. Так, крупнейший поэт «Манъёсю» Какиномото Хитомаро (впоследствии обожествленный) прославился не только как непревзойденный мастер любовных танка и патетических «плачей» тёка, но и как виртуозный одописец. Ода фу, впоследствии выпавшая из арсенала японского стиха, являлась тем «недостающим звеном», которое связывало традицию чистой лирики с гражданской поэзией, с историческими реалиями своего времени.
Великолепные образцы пейзажной лирики как в жанре танка, так и в жанре тёка, оставил Яманобэ Акахито, чье имя в истории стоит в одном ряду с Хитомаро.
Знаток китайской классики Яманоэ Окура ввел в японскую поэзию принципы конфуцианской этики и буддийские мотивы непостоянства всего сущего. В его «Диалоге бедняков», навеянном знакомством с творчеством китайского поэта Дун Си, отчетливо прозвучала социальная тема, которая в дальнейшем никогда уже более не проникала в поэзию вака.
Отомо Табито создал замечательный цикл стихотворений, воспевающих винопитие. Эта эпикурейская лирика, столь органично вписавшаяся в корпус «Манъёсю», не знала повторений в традиции вака вплоть до эпохи позднего Средневековья.
Отомо Якамоти широко использовал образы китайской литературы, мифологии и фольклора, намечая тем самым магистральную линию развития японского стиха как переосмысленного отражения единого для всего дальневосточного ареала культурного наследия.
Известно, что еще до появления «Манъёсю», несмотря на трудности с системой письма, существовали изборники народных песен разных провинций, а также личные собрания стихотворений Хитомаро, Якамоти, Канамура и других известных авторов. Эти сборники и послужили основным материалом для колоссальной антологии. В нее было, в частности, включено восемь из двадцати книг личного собрания Отомо Якамоти, который считается главным составителем «Манъёсю».
Без преувеличения можно сказать, что именно «Манъёсю» стала незыблемым фундаментом японской поэтической традиции, которая самими японскими литераторами воспринималась как пирамида, прорастающая сквозь столетия. К изучению и комментированию «Манъёсю» обращались поэты и филологи в эпоху Хэйан и в эпоху Камакура. Множество шедевров из «Манъёсю» было включено в крупнейшие антологии Средневековья.
Новое прочтение текстов «Манъёсю» предложили уже в XVIII в. ученые и поэты «национальной школы», провозгласив древнюю антологию средоточием японского духа и противопоставив «мужественное» звучание ее стихов изысканному сладкозвучию средневековой куртуазной лирики. В конце XIX в. великий реформатор традиционных поэтических жанров Масаока Сики снова призвал современников «припасть к истокам», обратив взоры к наследию «Манъёсю». Многочисленные школы танка XX в. подхватили этот призыв, а накануне Второй мировой войны строфы «Манъёсю» вдохновляли поэтов на сложение патриотических гимнов.
Изучение «Манъёсю» также обрело второе дыхание в XX в., породив новые комментированные издания и серьезные исследования. Первой из зарубежных японистов к переводу «Манъёсю» обратилась А.Е. Глускина. Перевод с подробным академическим комментарием стал делом ее жизни, и только бюрократическая советская система книгоиздания, задержавшая публикацию памятника на долгие годы, лишила российскую науку пальмы первенства в освоении этого древнейшего пласта японской литературы. Сегодня антология «Манъёсю», переведенная на несколько языков, по праву занимает почетное место в ряду литературных монументов, определивших развитие мировой цивилизации.
А. А. Долин
МАНЪЁСЮ («СОБРАНИЕ МИРИАД ЛИСТЬЕВ»)[7]
ПЕСНИ ЛЮБВИ
2391
Вечернею порой лишь миг один,
Короткий, как жемчужин встречный звон,
Я видел здесь ее, —
И нынче утром вдруг
Мне показалось, будто я люблю...
2442
Пусть велика земля, но даже и она
Имеет свой предел,
Но в мире есть одно,
Чему конца не будет никогда,
И это бесконечное — любовь!
2765
Чем так жить,
Тоскуя о тебе,
Лучше было бы мне просто умереть,
Оттого что думы, полные тревог,
Словно скошенные травы на полях...
3044
Пока в саду своем ждала,
Что ты придешь ко мне, любимый,
На пряди черные
Распущенных волос
Упал холодный белый иней.
3375
Как в Мусаси-стороне
Из ущелья горного фазан
Улетает прочь —
Так и ты ушел, и с ночи той
Не встречаюсь больше я с тобой!
3379
О возлюбленном моем
Я не знаю, как сказать.
Ах, в стране Мусаси на лугах
Нежным цветом расцветает укэра.
Никогда не вянет тот цветок!
3449
Ах, одежды белотканой рукава
В изголовье положу-ка я себе,
Вижу, едут из Курага рыбаки,
Возвращаются к себе домой, —
Не вставайте, волны, на пути!
3459
Целый день толку я белый рис,
Грубы стали руки у меня,
Хорошо бы, если в эту ночь
Молодой хозяин мой пришел,
Тронул их и пожалел меня!
3561
О, как жду тебя, любимый мой!
Жду, как ждут желанного дождя
В засуху, когда, вся в трещинах, земля
Сохнет вспаханной
Пред домом у ворот!
3562
Как жемчужная трава,
Что растет на диком берегу,
Клонится к земле,
Так, склонясь, наверно, спишь одна,
Не дождавшись друга своего...
3569
Когда в стражи я из дома уходил,
Было рано, лишь забрезжила заря,
У ворот моя жена стояла,
Все не знала, как теперь ей быть,
Все боялась мои руки отпустить...
ПЕСНИ-ПЕРЕКЛИЧКИ
1934
Из-за девы дорогой,
Что любви не дарит мне в ответ,
Лишь напрасно я
Долгий, словно корень сугэ, день весны
Буду проводить в печали и тоске.
1935
Подобно соловью, что раньше всех поет
В тени ветвей,
Когда придет весна, —
Ты раньше всех мне о любви сказал,
И лишь тебя отныне буду ждать!
3389
Те ворота, где стоит жена,
У горы Цукуба
Скроют облака.
Но пока еще мне виден милый дом,
Буду я махать ей рукавом!..
3390
Где горы Цукуба виден пик,
Только ли орла там слышен крик?
Это плачу я!..
Так вечно мне рыдать,
Коли нам друг друга не видать!
3534
О любимая жена моя,
Что, горюя, провожала в путь меня
И смотрела, как я на гнедом коне
За ворота выезжал с трудом,
Оставляя милый дом с трудом.
3535
О любимый мой,
Ты не будь так холоден со мной,
Выйдя в сад сюда,
Улыбайся радостно ты мне,
Буду я встречать здесь твоего коня!
3286
Перевязь из жемчугов
Не снимаю ни на миг
Из-за милого,
О ком
Думы тяжкие мои.
Я держу в руках дары
Ткани расписной,
Словно яшму нанизав
Молодой бамбук,
Я несу мольбы богам
Неба и земли,
Оттого что на душе
Нестерпимо тяжело...
3287
Каэси-ута[8]
Я несу мольбу богам
Неба и земли,
Неужели никогда
Не увижусь я с тобой,
Что так сильно мной любим.
ПЕСНИ-ЛЕГЕНДЫ
1740
Песня, воспевающая Урасима из Мидзуноэ[9]
В час, когда туман затмит
Солнца лик весною,
Только выйду я на берег
В бухте Суминоэ,
Посмотрю, как челн рыбачий
По волнам плывет,
Древнее сказание
В памяти встает.
В старину в Мидзуноэ
Раз Урасима-рыбак,
Ловлей рыбы увлечен
Кацуо и тай[10],
Семь ночей не возвращался
На село домой,
Переплыв границу моря
На челне своем.
Дочь морского божества
Водяных долин
Неожиданно он вдруг
Встретил на пути.
Все поведали друг другу
И судьбу свою
Клятвой навсегда скрепили,
В вечную страну уйдя...
Во дворец владыки дна,
Водяных долин,
В ослепительный чертог,
В глубину глубин
Парой юною вошли,
За руки держась,
И остались жить, забыв
Горе, старость, смерть.
И могли бы вечно жить
В светлой стороне,
Но из мира суеты
Странен человек!
Раз, беседуя с любимой,
Так промолвил он:
«Ненадолго бы вернуться
Мне в мой дом родной!
Матери, отцу поведать
О своей судьбе,
А назавтра я пришел бы
Вновь к тебе сюда».
Слыша эту речь его,
Молвила в ответ она:
«Только в вечную страну
Ты вернись ко мне!
Если хочешь, как теперь,
Вечно жить со мной,
Этот ларчик мой возьми,
Но не открывай!»
Так внушала рыбаку,
Поглядела вслед...
И вот прибыл в край родной
Юноша-рыбак.
Он взглянул на дом, а дома —
Смотрит — нет как нет,
Поглядел он на селенье —
И селенья нет.
И так странно показалось
Все это ему, —
Ведь всего назад три года
Он покинул дом!
Нет ни кровли, ни ограды,
Нету ничего, —
Не открыть ли этот ларчик,
Может, в нем секрет?
Может, все еще вернется,
Дом увидит он?
И свой ларчик драгоценный
Приоткрыл слегка.
Струйкой облачко тотчас же
Вышло из него
И поплыло белой дымкой
В вечную страну.
Он бежал и звал обратно,
Рукавом махал...
Повалился, застонал он,
Корчась на земле!
И внезапно стала гаснуть
Юная душа,
И легли морщины вдруг
На его чело,
Черный волос вдруг покрыла
Сразу седина,
Все движенья постепенно
Стали замирать...
Наконец, и эту жизнь
Смерть взяла себе!
Так погиб Урасима
Из Мидзуноэ.
И лишь место,
Где родился,
Видно вдалеке...
1741
Каэси-ута
В бессмертном мире он
Мог жить за веком век,
Но вот по воле сердца своего
Он сам пошел на лезвие меча, —
Как безрассуден этот человек!
АВТОРСКАЯ ПОЭЗИЯ
КАКИНОМОТО ХИТОМАРО
135
Обвита плющом скала...
В море, в Ивами,
Там, где выступает мыс
Караносаки...
На камнях растут в воде
Фукамиру-водоросли,
На скалистом берегу —
Жемчуг-водоросли.
Как жемчужная трава
Гнется и к земле прильнет,
Так спала, прильнув ко мне,
Милая моя жена.
Глубоко растут в воде
Фукамиру-водоросли,
Глубоко любил ее,
Ненаглядную мою.
Но немного мне дано
Было радостных ночей,
Что в ее объятьях спал.
Листья алые плюща
Разошлись по сторонам —
Разлучились с нею мы.
И когда расстался я,
Словно печень у меня
Раскололась на куски,
Стало горестно болеть
Сердце бедное мое.
И в печали, уходя,
Все оглядывался я...
Но большой корабль
Плывет...
И на склонах Ватари
Клена алая листва,
Падая, затмила взор,
Я не смог из-за нее
Ясно видеть рукава
Дорогой моей жены...
Дом скрывает жен от глаз...
И хоть жалко нам луну,
Что плывет средь облаков,
Над горами Яками,
Но скрывается она —
Скрылась и моя жена...
Вскоре вечер наступил,
И, плывя по небесам,
Солнце на закате дня
Озарило все вокруг,
У меня же, что считал
Храбрым рыцарем себя,
Рукава, что я стелю
В изголовье,
Все насквозь
Вымокли от слез моих...
137
Каэси-ута
Ах, опадающие листья клена среди осенних гор,
Хотя б на миг единый
Не опадайте, заслоняя все от глаз,
Чтоб мог увидеть я
Еще раз дом любимой!
217
Плач Какиномото Хитомаро о гибели придворной красавицы
Словно средь осенних гор
Алый клен,
Сверкала так
Красотой она!
Как бамбуковый побег,
Так стройна она была.
Кто бы и подумать мог,
Что случится это с ней?
Долгой будет жизнь ее,
Прочной будет, что канат, —
Всем казалось нам.
Говорят,
Что лишь роса
Утром рано упадет,
А под вечер — нет ее.
Говорят,
Что лишь туман
Встанет вечером в полях,
А под утро — нет его...
И когда услышал я
Роковую весть,
Словно ясеневый лук,
Прогудев, спустил стрелу,
Даже я, что мало знал,
Я, что мельком лишь видал
Красоту ее, —
Как скорбеть я стал о ней!
Ну а как же он теперь —
Муж влюбленный,
Молодой,
Как весенняя трава,
Что в ее объятьях спал,
Что всегда был рядом с ней,
Как при воине всегда
Бранный меч?
Как печали полон он,
Как ночами он скорбит
Одиноко в тишине,
Думая о ней!
Неутешен, верно, он,
Вечно в думах об одной,
Что безвременно ушла,
Что растаяла росой
Поутру,
Что исчезла, как туман,
В сумеречный час...
223
Песня Какиномото Хитомаро, сложенная в провинции Ивами в печали о самом себе, когда приближался час его кончины
Возможно ль, что меня, кому средь гор Камо
Подножье скал заменит изголовье[11],
Все время ждет с надеждой и любовью,
Не зная ни о чем,
Любимая моя?..
303
В прославленной стране,
В Инами,
На взморье поднялась огромная волна,
И встала в тысячу рядов она,
От взора спрятав острова Ямато!
304
Когда взгляну я
На пролив меж островами,
Где плыли наши корабли не раз
К владеньям отдаленным государя,
Я вспоминаю век богов!
502
На миг один короткий, как рога
Оленей[12] молодых, что бродят в поле летом,
На самый краткий миг —
Могу ли позабыть
О чувствах нежных милой девы?
1068
Вздымается волна из белых облаков,
Как в дальнем море, средь небесной вышины,
И вижу я:
Скрывается, плывя,
В лесу полночных звезд ладья луны[13].
ЯМАБЭ АКАХИТО
317
Ода, воспевающая гору Фудзи
...Лишь только небо и земля
Разверзлись, — в тот же миг,
Как отраженье божества,
Величественна, велика,
В стране Суруга поднялась
Высокая вершина Фудзи!
И вот, когда я поднял взор
К далеким небесам,
Она, сверкая белизной,
Предстала в вышине.
И солнца полуденный луч
Вдруг потерял свой блеск,
И ночью яркий свет луны
Сиять нам перестал.
И только плыли облака
В великой тишине,
И, забывая счет времен,
Снег падал с вышины.
Из уст в уста пойдет рассказ
О красоте твоей,
Из уст в уста, из века в век,
Высокая вершина Фудзи!
318
Каэси-ута
Когда из бухты Таго на простор
Я выйду и взгляну перед собой, —
Сверкая белизной,
Предстанет в вышине
Вершина Фудзи в ослепительном снегу!
372
Песня, сложенная Ямабэ Акахито при посещении долины Касуга
О весенний яркий день!
В Касуга — долине гор,
Гор Микаса, что взнесли
Гордую корону ввысь,
Как над троном у царей!
По утрам среди вершин
Там клубятся облака,
Птицы каодори там
Распевают без конца.
И как эти облака,
Мечется моя душа,
И как птицы те, поет
Одинокая любовь.
В час дневной —
За днями дни,
В час ночной —
За ночью ночь,
Встану я или ложусь —
Все томит меня тоска
Из-за той, что никогда
Не встречается со мной!
373
Каэси-ута
Как корона над троном,
Эти горы Микаса,
И как птицы там плачут,
Смолкнут, вновь зарыдают, —
Так любовь моя ныне не знает покоя...
925
Когда ночь наступает,
Ночь, как черные ягоды тута,
Там на отмели чистой,
Где деревья хисаги[14],—
Часто плачут тидори...[15]
1424
Я в весеннее поле пошел за цветами,
Мне хотелось собрать там фиалок душистых,
И поля
Показались так дороги сердцу,
Что всю ночь там провел средь цветов до рассвета!
1425
Когда бы вишен дивные цветы
Средь распростертых гор всегда благоухали,
День из дня
Такой большой любви,
Такой тоски, наверно, мы не знали б!
1426
Я не могу найти цветов расцветшей сливы,
Что другу показать хотела я,
Здесь выпал снег, —
И я узнать не в силах,
Где сливы цвет, где снега белизна?
ЯМАНОУЭ ОКУРА
876
Когда бы в облаках я мог парить,
Как в небе этом реющие птицы,
О, если б крылья мне,
Чтоб друга проводить
К далеким берегам моей столицы!..
892
Диалог бедняков
Когда ночами
Льют дожди
И воет ветер,
Когда ночами
Дождь
И мокрый снег, —
Как беспросветно
Беднякам на свете,
Как зябну я
В лачуге у себя!
Чтобы согреться,
Мутное сакэ
Тяну в себя,
Жую
Комочки соли,
Посапываю,
Кашляю до боли,
Сморкаюсь и хриплю...
Как зябну я!
Но как я горд зато
В минуты эти,
Поглаживаю бороденку:
«Эх!
Нет, не найдется
Никого на свете
Мне равного —
Отличен я от всех!»
Я горд, но я озяб,
Холщовым одеялом
Стараюсь я
Укрыться с головой.
Все полотняные
Лохмотья надеваю,
Тряпье наваливаю
На себя горой, —
Но сколько
Я себя ни согреваю, —
Как этими ночами
Зябну я!
Но думаю: «А кто бедней меня,
Того отец и мать
Не спят в тоске голодной
И мерзнут в эту ночь
Еще сильней...
Сейчас он слышит плач
Жены, детей:
О пище молят, —
И в минуты эти
Ему, должно быть, тяжелей, чем мне.
Скажи, как ты живешь еще на свете?»
Ответ
Земли и неба
Широки просторы,
А для меня
Всегда они тесны,
Всем солнце и луна
Сияют без разбора,
И только мне
Их света не видать.
Скажи мне,
Все ли в мире так несчастны,
Иль я один
Страдаю понапрасну?
Сравню себя с людьми —
Таков же, как и все:
Люблю свой труд простой,
Копаюсь в поле,
Но платья теплого
Нет у меня к зиме,
Одежда рваная
Морской траве подобна,
Лохмотьями
Она свисает с плеч,
Лишь клочьями
Я тело прикрываю,
В кривой лачуге
Негде даже лечь,
На голый пол
Стелю одну солому.
У изголовья моего
Отец и мать,
Жена и дети
Возле ног ютятся,
И все в слезах
От горя и нужды.
Не видно больше
Дыма в очаге,
В котле давно
Повисла паутина,
Мы позабыли думать о еде,
И каждый день —
Один и тот же голод...
Нам тяжело,
И вечно стонем мы,
Как птицы нуэдори,
Громким стоном...
Недаром говорят
Где тонко — рвется,
Где коротко —
Еще надрежут край!
И вот я слышу
Голос за стеной, —
То староста
Явился за оброком...
Я слышу, он кричит,
Зовет меня...
Так мучимся,
Презренные людьми.
Не безнадежна ли,
Скажи ты сам,
Дорога жизни
В горьком мире этом?
893
Каэси-ута
Грустна моя дорога на земле,
В слезах и горе я бреду по свету,
Что делать?
Улететь я не могу,
Не птица я, увы, и крыльев нету.
898
Ныне сердцу моему
Не утешиться ничем!
Словно птица, что кричит,
Укрываясь в облаках,
Только в голос плачу я!
899
Без надежды день за днем
Только в муках я живу
И хочу покинуть мир.
Но напрасны думы те:
Дети преграждают путь.
900
Много платьев у ребенка богача,
Их вовек ему не износить,
У богатых в сундуках
Добро гниет,
Пропадает драгоценный шелк!
901
А у бедного — простого платья нет,
Даже нечего ему порой надеть.
Так живем,
И лишь горюешь ты,
Но не в силах это изменить!
902
Словно пена на воде,
Жизнь мгновенна и хрупка,
И живу я, лишь молясь:
О, когда б она была
Прочной, крепкой, что канат!
903
Жемчуг иль простая ткань —
Тело бренное мое
Ничего не стоит здесь...
А ведь как мечтаю я
Тысячу бы лет прожить!
ОТОМО ТАБИТО
339
В древние года,
Дав название вину
«Хидзири», или «Мудрец»[16],
Семь великих мудрецов
Понимали прелесть слов!
341
Чем пытаться рассуждать
С важным видом мудреца,
Лучше в много раз,
Отхлебнув глоток вина,
Уронить слезу спьяна!
344
До чего противны мне
Те, что корчат мудрецов
И вина совсем не пьют,
Хорошо на них взгляни —
Обезьянам, впрямь, сродни!
345
О, пускай мне говорят
О сокровищах святых, не имеющих цены,
С чаркою одной,
Где запенилось вино,
Не сравнится ни одно!
347
Если в мире суеты
На дороге всех утех
Ты веселья не найдешь,
Радость ждет тебя одна:
Уронить слезу спьяна!
348
Лишь бы на земле
Было счастье суждено,
А в иных мирах
Птицей или мошкой стать,
Право, все равно!
439
Вот и время пришло
Мне домой возвращаться,
Но в далекой столице
Чей мне будет рукав
Изголовьем душистым?
806
Эх, коня бы сейчас,
Что подобен дракону,
Чтоб умчаться
В столицу прекрасную Нара,
Среди зелени дивной!
807
Наяву нам, увы, не встречаться с тобою,
Но хотя бы во сне,
По ночам этим черным,
Что черны, словно ягоды черные тута,
Ты всегда бы являлся ко мне в сновиденьях.
1639
Песня генерал-губернатора Дадзайфу, царедворца Отомо Табито, в которой он, глядя на снег, в зимний день тоскует о столице
Когда снег, словно пена, покрывает всю землю
И так медленно кружит,
Тихо падая с неба,
О столице, о Нара,
Преисполнен я думой!
1640
Песня царедворца Отомо Табито — генерал-губернатора Дадзайфу, о цветах сливы
Не сливы ли белой цветы
У холма моего расцветали
И кругом все теперь в белоснежном цвету?
Или это оставшийся снег
Показался мне нынче цветами?
ОТОМО ЯКАМОТИ
470
О, только так на свете и бывает,
Такие уж обычаи земли!
А я и ты
Надеялись и ждали,
Как будто впереди у нас века!
700
Песня, сложенная Отомо Якамоти у ворот возлюбленной
Ужель, придя к любимому порогу,
Тебя не увидав,
Покинуть вновь твой дом,
Пройдя с мученьем и трудом
Такую дальнюю дорогу!
744
Как только наступает вечер,
Я открываю дверь в свой дом
И жду любимую,
Что в снах мне говорила:
«К тебе я на свидание приду!»
748
Пускай умру я от любви к тебе.
Живу или умру — одни и те же муки.
Так для чего же из-за глаз людских,
Из-за людской молвы
Я мучаю себя?
752
Когда я тоскую так сильно
И вижу твой облик
Лишь в думах, —
Как быть мне, что делать, не знаю, —
Здесь глаз осуждающих много!..
771
И даже в лжи
Всегда есть доля правды!
И, верно, ты, любимая моя,
На самом деле не любя меня,
Быть может, все-таки немного любишь?
1491
Песня, сложенная Отомо Якамото, когда в дождливый день он слушал пение кукушки
Не потому ли, что цвета унохана
Опасть должны, полна такой тоскою
Кукушка[17] здесь?
Ах, даже в дождь она
Все время плачет и летает надо мною!
1598
На лепестках осенних хаги в поле,
Куда выходит по утрам олень,
На лепестках
Сверкает яшмой дорогою
С небес упавшая прозрачная роса...
1599
Не оттого ль, что, проходя полями,
Олень кустарник грудью раздвигал,
Осыпались цветы осенних хаги,
А может, оттого,
Что срок их миновал?
3913
Кукушка,
Если средь ветвей цветущих оти
Ты поселишься, прилетев сюда,
Цветы их опадут[18], и всем казаться будет,
Что падают на землю жемчуга...
4082
Пусть жалок раб в селении глухом,
Далеком от тебя, как своды неба эти,
Но если женщина небес грустит о нем, —
Я вижу в этом знак,
Что стоит жить на свете.
4146
Когда средь ночи
Я очнулся вдруг от сна,
На отмели речной
Так плакали тидори,
Что сердце сжалось у меня.
4165
Пусть рыцари свои прославят имена,
Хочу, чтобы в грядущие столетья
Те люди, до кого дойдет о нас молва,
Ее передавали вечно —
Из века в век, из уст в уста!
4193
Ведь даже от легчайших взмахов крыльев
Кукушки, распевающей средь лета,
Цветы осыпались, —
Как видно, час расцвета уже прошел для вас,
Цветы лиловых фудзи!
НУКАДА
17
Песня, сложенная принцессой Нукада во время ее отъезда в провинцию Оми
Сладкое вино святое,
Что богам подносят люди...
Горы Мива!
Не сводя очей с вершины,
Буду я идти, любуясь,
До тех пор, пока дороги,
Громоздя извилин груды,
Видеть вас еще позволят,
До тех пор, пока не скроют
От очей вас горы Нара
В дивной зелени деревьев.
О, как часто,
О, как часто
Я оглядываться буду,
Чтобы вами любоваться!
И ужель в минуты эти,
Не имея вовсе сердца,
Облака вас прятать могут
От очей моих навеки?
18
Каэси-ута
Горы Мива,
Неужели скроетесь теперь навеки?
О, когда бы в небе этом
Облака имели сердце,
Разве скрыли б вас от взора?
20
Песня, сложенная принцессой Нукада, когда император [Тэндзи] охотился на полях Камо
Иду полями нежных мурасаки[19],
Скрывающих пурпурный цвет в корнях,
Иду запретными полями,
И, может, стражи замечали,
Как ты мне машешь рукавом?
151
Плач принцессы Нукада
Когда б могла заранее я знать,
Что ждет меня беда,
Страшнее всех печалей,
Я завязала бы святой запрета знак[20],
Чтоб удержать на месте твой корабль!
155
Плач принцессы Нукада, сложенный, когда все покидали усыпальницу в Ямасина
Мирно правящий страной
Наш великий государь!
В стороне Ямасина
Возле склонов Кагами
Возвели курган тебе,
Что внушает трепет нам.
Ночью темной —
Напролет,
Светлым днем —
Весь долгий день,
Громко в голос
Плачут там
Сто почтеннейших вельмож —
Слуги славные твои,
Покидая твой курган,
Расставаясь навсегда...
488
Песня принцессы Нукада, сложенная в тоске по императору Тэндзи
Когда я друга моего ждала,
Полна любви,
В минуты эти
У входа в дом мой дрогнула слегка бамбуковая штора,—
Дует ветер...
ОТОМО САКАНОЭ
527
Скажешь мне: «Приду», —
А, бывало, не придешь,
Скажешь: «Не приду», —
Что придешь, уже не жду,
Ведь сказал ты: «Не приду».
528
У переправы на реке Сахо,
Где слышен постоянно крик тидори,
Там, где речная отмель широка,
Дощатый мостик перекину для тебя, —
Все думаю, что ты придешь, любимый!
620
Когда б ты с самого начала
Не уверял,
Что это — навсегда,
То разве тосковала б я
Так безутешно, как тоскую ныне?!
687
О, любящее мое сердце,
Что думает: «Прекрасен ты!» —
Оно, как воды быстрые реки:
Пускай плотины не дают бежать потокам,
Те все равно сметут помехи на пути!
688
Заметно для других, подобно облакам,
Что горы голубые рассекают,
Прошу тебя:
Ты, улыбаясь мне,
Не делай так, чтоб люди догадались!
689
Ни горы, ни моря
Не разделяют нас,
Но почему мы редко стали
И видеться,
И говорить с тобой?..
760
Две песни Отомо Саканоэ, посланные старшей дочери из поместья Такэда
Как плачущий журавль
Среди равнин Такэда,
Раскинувшихся далеко вокруг,
И день и ночь тоскует о подруге, —
Так я тоскую о тебе!
761
Полна тоски,
Опоры не имея,
Как птица средь теченья
Быстрых рек[21],
О ты, дитя мое, как я тебя жалею!
995
Песня Отомо Саканоэ, сложенная на поэтическом турнире среди своих родственников
Беспечно веселясь,
Давайте пить вино!
Ведь даже травам и деревьям
Весною суждено цвести,
А осенью — опасть на землю!
1432
Любимый мой,
Наверно, будет любоваться
Зеленой ивой на пути в Сахо...
Хотя бы веточку он мне сорвал в дороге!
О, если б на нее могла и я взглянуть!
ТАКЭТИ КУРОХИТО
270
Из песен странствования Такэти Курохито
Когда тоскливо было мне в пути
Вблизи подножья гор,
Корабль красный показался, —
В открытом море
Плыл он вдалеке...
271
В Сакура на поля
Журавли надо мной пролетают, крича...
Верно, в бухте Аютигата
С берегов теперь схлынул прилив:
Журавли надо мной пролетают, крича...[22]
273
Когда я плыл по морю, огибая
Мыс каменистый, в эти дни
У множества причалов
В море, в Оми
Кричали часто журавли.
274
Мой челн! Пристанем
К гавани Хира!
Не удаляйся больше в море:
Уже спустилась ночь, и всюду темнота!
275
О, где же я
Найду себе приют,
Когда зайдет за горизонтом солнце
В долине Катину,
В стране Такасима?
279
Моей любимой
Я показывал Инану...
Когда же я ей показать смогу
И горы Насуги, и берега Цуну
С зеленою сосновой рощей?
280
Итак, друзья,
Скорей в страну Ямато!
Здесь, где растут сирасугэ,
В краях Ману — долина хаги,
Нарвем цветы и поскорее в путь![23]
Вечернею порой лишь миг один,
Короткий, как жемчужин встречный звон,
Я видел здесь ее, —
И нынче утром вдруг
Мне показалось, будто я люблю...
Пусть велика земля, но даже и она
Имеет свой предел,
Но в мире есть одно,
Чему конца не будет никогда,
И это бесконечное — любовь!
Чем так жить,
Тоскуя о тебе,
Лучше было бы мне просто умереть,
Оттого что думы, полные тревог,
Словно скошенные травы на полях...
Пока в саду своем ждала,
Что ты придешь ко мне, любимый,
На пряди черные
Распущенных волос
Упал холодный белый иней.
Как в Мусаси-стороне
Из ущелья горного фазан
Улетает прочь —
Так и ты ушел, и с ночи той
Не встречаюсь больше я с тобой!
О возлюбленном моем
Я не знаю, как сказать.
Ах, в стране Мусаси на лугах
Нежным цветом расцветает укэра.
Никогда не вянет тот цветок!
Ах, одежды белотканой рукава
В изголовье положу-ка я себе,
Вижу, едут из Курага рыбаки,
Возвращаются к себе домой, —
Не вставайте, волны, на пути!
Целый день толку я белый рис,
Грубы стали руки у меня,
Хорошо бы, если в эту ночь
Молодой хозяин мой пришел,
Тронул их и пожалел меня!
О, как жду тебя, любимый мой!
Жду, как ждут желанного дождя
В засуху, когда, вся в трещинах, земля
Сохнет вспаханной
Пред домом у ворот!
Как жемчужная трава,
Что растет на диком берегу,
Клонится к земле,
Так, склонясь, наверно, спишь одна,
Не дождавшись друга своего...
Когда в стражи я из дома уходил,
Было рано, лишь забрезжила заря,
У ворот моя жена стояла,
Все не знала, как теперь ей быть,
Все боялась мои руки отпустить...
ПЕСНИ-ПЕРЕКЛИЧКИ
1934
Из-за девы дорогой,
Что любви не дарит мне в ответ,
Лишь напрасно я
Долгий, словно корень сугэ, день весны
Буду проводить в печали и тоске.
1935
Подобно соловью, что раньше всех поет
В тени ветвей,
Когда придет весна, —
Ты раньше всех мне о любви сказал,
И лишь тебя отныне буду ждать!
3389
Те ворота, где стоит жена,
У горы Цукуба
Скроют облака.
Но пока еще мне виден милый дом,
Буду я махать ей рукавом!..
3390
Где горы Цукуба виден пик,
Только ли орла там слышен крик?
Это плачу я!..
Так вечно мне рыдать,
Коли нам друг друга не видать!
3534
О любимая жена моя,
Что, горюя, провожала в путь меня
И смотрела, как я на гнедом коне
За ворота выезжал с трудом,
Оставляя милый дом с трудом.
3535
О любимый мой,
Ты не будь так холоден со мной,
Выйдя в сад сюда,
Улыбайся радостно ты мне,
Буду я встречать здесь твоего коня!
3286
Перевязь из жемчугов
Не снимаю ни на миг
Из-за милого,
О ком
Думы тяжкие мои.
Я держу в руках дары
Ткани расписной,
Словно яшму нанизав
Молодой бамбук,
Я несу мольбы богам
Неба и земли,
Оттого что на душе
Нестерпимо тяжело...
3287
Каэси-ута[8]
Я несу мольбу богам
Неба и земли,
Неужели никогда
Не увижусь я с тобой,
Что так сильно мной любим.
Из-за девы дорогой,
Что любви не дарит мне в ответ,
Лишь напрасно я
Долгий, словно корень сугэ, день весны
Буду проводить в печали и тоске.
Подобно соловью, что раньше всех поет
В тени ветвей,
Когда придет весна, —
Ты раньше всех мне о любви сказал,
И лишь тебя отныне буду ждать!
Те ворота, где стоит жена,
У горы Цукуба
Скроют облака.
Но пока еще мне виден милый дом,
Буду я махать ей рукавом!..
Где горы Цукуба виден пик,
Только ли орла там слышен крик?
Это плачу я!..
Так вечно мне рыдать,
Коли нам друг друга не видать!
О любимая жена моя,
Что, горюя, провожала в путь меня
И смотрела, как я на гнедом коне
За ворота выезжал с трудом,
Оставляя милый дом с трудом.
О любимый мой,
Ты не будь так холоден со мной,
Выйдя в сад сюда,
Улыбайся радостно ты мне,
Буду я встречать здесь твоего коня!
Перевязь из жемчугов
Не снимаю ни на миг
Из-за милого,
О ком
Думы тяжкие мои.
Я держу в руках дары
Ткани расписной,
Словно яшму нанизав
Молодой бамбук,
Я несу мольбы богам
Неба и земли,
Оттого что на душе
Нестерпимо тяжело...
Я несу мольбу богам
Неба и земли,
Неужели никогда
Не увижусь я с тобой,
Что так сильно мной любим.
ПЕСНИ-ЛЕГЕНДЫ
1740
Песня, воспевающая Урасима из Мидзуноэ[9]
В час, когда туман затмит
Солнца лик весною,
Только выйду я на берег
В бухте Суминоэ,
Посмотрю, как челн рыбачий
По волнам плывет,
Древнее сказание
В памяти встает.
В старину в Мидзуноэ
Раз Урасима-рыбак,
Ловлей рыбы увлечен
Кацуо и тай[10],
Семь ночей не возвращался
На село домой,
Переплыв границу моря
На челне своем.
Дочь морского божества
Водяных долин
Неожиданно он вдруг
Встретил на пути.
Все поведали друг другу
И судьбу свою
Клятвой навсегда скрепили,
В вечную страну уйдя...
Во дворец владыки дна,
Водяных долин,
В ослепительный чертог,
В глубину глубин
Парой юною вошли,
За руки держась,
И остались жить, забыв
Горе, старость, смерть.
И могли бы вечно жить
В светлой стороне,
Но из мира суеты
Странен человек!
Раз, беседуя с любимой,
Так промолвил он:
«Ненадолго бы вернуться
Мне в мой дом родной!
Матери, отцу поведать
О своей судьбе,
А назавтра я пришел бы
Вновь к тебе сюда».
Слыша эту речь его,
Молвила в ответ она:
«Только в вечную страну
Ты вернись ко мне!
Если хочешь, как теперь,
Вечно жить со мной,
Этот ларчик мой возьми,
Но не открывай!»
Так внушала рыбаку,
Поглядела вслед...
И вот прибыл в край родной
Юноша-рыбак.
Он взглянул на дом, а дома —
Смотрит — нет как нет,
Поглядел он на селенье —
И селенья нет.
И так странно показалось
Все это ему, —
Ведь всего назад три года
Он покинул дом!
Нет ни кровли, ни ограды,
Нету ничего, —
Не открыть ли этот ларчик,
Может, в нем секрет?
Может, все еще вернется,
Дом увидит он?
И свой ларчик драгоценный
Приоткрыл слегка.
Струйкой облачко тотчас же
Вышло из него
И поплыло белой дымкой
В вечную страну.
Он бежал и звал обратно,
Рукавом махал...
Повалился, застонал он,
Корчась на земле!
И внезапно стала гаснуть
Юная душа,
И легли морщины вдруг
На его чело,
Черный волос вдруг покрыла
Сразу седина,
Все движенья постепенно
Стали замирать...
Наконец, и эту жизнь
Смерть взяла себе!
Так погиб Урасима
Из Мидзуноэ.
И лишь место,
Где родился,
Видно вдалеке...
1741
Каэси-ута
В бессмертном мире он
Мог жить за веком век,
Но вот по воле сердца своего
Он сам пошел на лезвие меча, —
Как безрассуден этот человек!
В час, когда туман затмит
Солнца лик весною,
Только выйду я на берег
В бухте Суминоэ,
Посмотрю, как челн рыбачий
По волнам плывет,
Древнее сказание
В памяти встает.
В старину в Мидзуноэ
Раз Урасима-рыбак,
Ловлей рыбы увлечен
Кацуо и тай[10],
Семь ночей не возвращался
На село домой,
Переплыв границу моря
На челне своем.
Дочь морского божества
Водяных долин
Неожиданно он вдруг
Встретил на пути.
Все поведали друг другу
И судьбу свою
Клятвой навсегда скрепили,
В вечную страну уйдя...
Во дворец владыки дна,
Водяных долин,
В ослепительный чертог,
В глубину глубин
Парой юною вошли,
За руки держась,
И остались жить, забыв
Горе, старость, смерть.
И могли бы вечно жить
В светлой стороне,
Но из мира суеты
Странен человек!
Раз, беседуя с любимой,
Так промолвил он:
«Ненадолго бы вернуться
Мне в мой дом родной!
Матери, отцу поведать
О своей судьбе,
А назавтра я пришел бы
Вновь к тебе сюда».
Слыша эту речь его,
Молвила в ответ она:
«Только в вечную страну
Ты вернись ко мне!
Если хочешь, как теперь,
Вечно жить со мной,
Этот ларчик мой возьми,
Но не открывай!»
Так внушала рыбаку,
Поглядела вслед...
И вот прибыл в край родной
Юноша-рыбак.
Он взглянул на дом, а дома —
Смотрит — нет как нет,
Поглядел он на селенье —
И селенья нет.
И так странно показалось
Все это ему, —
Ведь всего назад три года
Он покинул дом!
Нет ни кровли, ни ограды,
Нету ничего, —
Не открыть ли этот ларчик,
Может, в нем секрет?
Может, все еще вернется,
Дом увидит он?
И свой ларчик драгоценный
Приоткрыл слегка.
Струйкой облачко тотчас же
Вышло из него
И поплыло белой дымкой
В вечную страну.
Он бежал и звал обратно,
Рукавом махал...
Повалился, застонал он,
Корчась на земле!
И внезапно стала гаснуть
Юная душа,
И легли морщины вдруг
На его чело,
Черный волос вдруг покрыла
Сразу седина,
Все движенья постепенно
Стали замирать...
Наконец, и эту жизнь
Смерть взяла себе!
Так погиб Урасима
Из Мидзуноэ.
И лишь место,
Где родился,
Видно вдалеке...
В бессмертном мире он
Мог жить за веком век,
Но вот по воле сердца своего
Он сам пошел на лезвие меча, —
Как безрассуден этот человек!
АВТОРСКАЯ ПОЭЗИЯ
КАКИНОМОТО ХИТОМАРО
Обвита плющом скала...
В море, в Ивами,
Там, где выступает мыс
Караносаки...
На камнях растут в воде
Фукамиру-водоросли,
На скалистом берегу —
Жемчуг-водоросли.
Как жемчужная трава
Гнется и к земле прильнет,
Так спала, прильнув ко мне,
Милая моя жена.
Глубоко растут в воде
Фукамиру-водоросли,
Глубоко любил ее,
Ненаглядную мою.
Но немного мне дано
Было радостных ночей,
Что в ее объятьях спал.
Листья алые плюща
Разошлись по сторонам —
Разлучились с нею мы.
И когда расстался я,
Словно печень у меня
Раскололась на куски,
Стало горестно болеть
Сердце бедное мое.
И в печали, уходя,
Все оглядывался я...
Но большой корабль
Плывет...
И на склонах Ватари
Клена алая листва,
Падая, затмила взор,
Я не смог из-за нее
Ясно видеть рукава
Дорогой моей жены...
Дом скрывает жен от глаз...
И хоть жалко нам луну,
Что плывет средь облаков,
Над горами Яками,
Но скрывается она —
Скрылась и моя жена...
Вскоре вечер наступил,
И, плывя по небесам,
Солнце на закате дня
Озарило все вокруг,
У меня же, что считал
Храбрым рыцарем себя,
Рукава, что я стелю
В изголовье,
Все насквозь
Вымокли от слез моих...
Ах, опадающие листья клена среди осенних гор,
Хотя б на миг единый
Не опадайте, заслоняя все от глаз,
Чтоб мог увидеть я
Еще раз дом любимой!
Словно средь осенних гор
Алый клен,
Сверкала так
Красотой она!
Как бамбуковый побег,
Так стройна она была.
Кто бы и подумать мог,
Что случится это с ней?
Долгой будет жизнь ее,
Прочной будет, что канат, —
Всем казалось нам.
Говорят,
Что лишь роса
Утром рано упадет,
А под вечер — нет ее.
Говорят,
Что лишь туман
Встанет вечером в полях,
А под утро — нет его...
И когда услышал я
Роковую весть,
Словно ясеневый лук,
Прогудев, спустил стрелу,
Даже я, что мало знал,
Я, что мельком лишь видал
Красоту ее, —
Как скорбеть я стал о ней!
Ну а как же он теперь —
Муж влюбленный,
Молодой,
Как весенняя трава,
Что в ее объятьях спал,
Что всегда был рядом с ней,
Как при воине всегда
Бранный меч?
Как печали полон он,
Как ночами он скорбит
Одиноко в тишине,
Думая о ней!
Неутешен, верно, он,
Вечно в думах об одной,
Что безвременно ушла,
Что растаяла росой
Поутру,
Что исчезла, как туман,
В сумеречный час...
Возможно ль, что меня, кому средь гор Камо
Подножье скал заменит изголовье[11],
Все время ждет с надеждой и любовью,
Не зная ни о чем,
Любимая моя?..
В прославленной стране,
В Инами,
На взморье поднялась огромная волна,
И встала в тысячу рядов она,
От взора спрятав острова Ямато!
Когда взгляну я
На пролив меж островами,
Где плыли наши корабли не раз
К владеньям отдаленным государя,
Я вспоминаю век богов!
На миг один короткий, как рога
Оленей[12] молодых, что бродят в поле летом,
На самый краткий миг —
Могу ли позабыть
О чувствах нежных милой девы?
Вздымается волна из белых облаков,
Как в дальнем море, средь небесной вышины,
И вижу я:
Скрывается, плывя,
В лесу полночных звезд ладья луны[13].
ЯМАБЭ АКАХИТО
...Лишь только небо и земля
Разверзлись, — в тот же миг,
Как отраженье божества,
Величественна, велика,
В стране Суруга поднялась
Высокая вершина Фудзи!
И вот, когда я поднял взор
К далеким небесам,
Она, сверкая белизной,
Предстала в вышине.
И солнца полуденный луч
Вдруг потерял свой блеск,
И ночью яркий свет луны
Сиять нам перестал.
И только плыли облака
В великой тишине,
И, забывая счет времен,
Снег падал с вышины.
Из уст в уста пойдет рассказ
О красоте твоей,
Из уст в уста, из века в век,
Высокая вершина Фудзи!
Когда из бухты Таго на простор
Я выйду и взгляну перед собой, —
Сверкая белизной,
Предстанет в вышине
Вершина Фудзи в ослепительном снегу!
О весенний яркий день!
В Касуга — долине гор,
Гор Микаса, что взнесли
Гордую корону ввысь,
Как над троном у царей!
По утрам среди вершин
Там клубятся облака,
Птицы каодори там
Распевают без конца.
И как эти облака,
Мечется моя душа,
И как птицы те, поет
Одинокая любовь.
В час дневной —
За днями дни,
В час ночной —
За ночью ночь,
Встану я или ложусь —
Все томит меня тоска
Из-за той, что никогда
Не встречается со мной!
Как корона над троном,
Эти горы Микаса,
И как птицы там плачут,
Смолкнут, вновь зарыдают, —
Так любовь моя ныне не знает покоя...
Когда ночь наступает,
Ночь, как черные ягоды тута,
Там на отмели чистой,
Где деревья хисаги[14],—
Часто плачут тидори...[15]
Я в весеннее поле пошел за цветами,
Мне хотелось собрать там фиалок душистых,
И поля
Показались так дороги сердцу,
Что всю ночь там провел средь цветов до рассвета!
Когда бы вишен дивные цветы
Средь распростертых гор всегда благоухали,
День из дня
Такой большой любви,
Такой тоски, наверно, мы не знали б!
Я не могу найти цветов расцветшей сливы,
Что другу показать хотела я,
Здесь выпал снег, —
И я узнать не в силах,
Где сливы цвет, где снега белизна?
ЯМАНОУЭ ОКУРА
Когда бы в облаках я мог парить,
Как в небе этом реющие птицы,
О, если б крылья мне,
Чтоб друга проводить
К далеким берегам моей столицы!..
Когда ночами
Льют дожди
И воет ветер,
Когда ночами
Дождь
И мокрый снег, —
Как беспросветно
Беднякам на свете,
Как зябну я
В лачуге у себя!
Чтобы согреться,
Мутное сакэ
Тяну в себя,
Жую
Комочки соли,
Посапываю,
Кашляю до боли,
Сморкаюсь и хриплю...
Как зябну я!
Но как я горд зато
В минуты эти,
Поглаживаю бороденку:
«Эх!
Нет, не найдется
Никого на свете
Мне равного —
Отличен я от всех!»
Я горд, но я озяб,
Холщовым одеялом
Стараюсь я
Укрыться с головой.
Все полотняные
Лохмотья надеваю,
Тряпье наваливаю
На себя горой, —
Но сколько
Я себя ни согреваю, —
Как этими ночами
Зябну я!
Но думаю: «А кто бедней меня,
Того отец и мать
Не спят в тоске голодной
И мерзнут в эту ночь
Еще сильней...
Сейчас он слышит плач
Жены, детей:
О пище молят, —
И в минуты эти
Ему, должно быть, тяжелей, чем мне.
Скажи, как ты живешь еще на свете?»
Земли и неба
Широки просторы,
А для меня
Всегда они тесны,
Всем солнце и луна
Сияют без разбора,
И только мне
Их света не видать.
Скажи мне,
Все ли в мире так несчастны,
Иль я один
Страдаю понапрасну?
Сравню себя с людьми —
Таков же, как и все:
Люблю свой труд простой,
Копаюсь в поле,
Но платья теплого
Нет у меня к зиме,
Одежда рваная
Морской траве подобна,
Лохмотьями
Она свисает с плеч,
Лишь клочьями
Я тело прикрываю,
В кривой лачуге
Негде даже лечь,
На голый пол
Стелю одну солому.
У изголовья моего
Отец и мать,
Жена и дети
Возле ног ютятся,
И все в слезах
От горя и нужды.
Не видно больше
Дыма в очаге,
В котле давно
Повисла паутина,
Мы позабыли думать о еде,
И каждый день —
Один и тот же голод...
Нам тяжело,
И вечно стонем мы,
Как птицы нуэдори,
Громким стоном...
Недаром говорят
Где тонко — рвется,
Где коротко —
Еще надрежут край!
И вот я слышу
Голос за стеной, —
То староста
Явился за оброком...
Я слышу, он кричит,
Зовет меня...
Так мучимся,
Презренные людьми.
Не безнадежна ли,
Скажи ты сам,
Дорога жизни
В горьком мире этом?
Грустна моя дорога на земле,
В слезах и горе я бреду по свету,
Что делать?
Улететь я не могу,
Не птица я, увы, и крыльев нету.
Ныне сердцу моему
Не утешиться ничем!
Словно птица, что кричит,
Укрываясь в облаках,
Только в голос плачу я!
Без надежды день за днем
Только в муках я живу
И хочу покинуть мир.
Но напрасны думы те:
Дети преграждают путь.
Много платьев у ребенка богача,
Их вовек ему не износить,
У богатых в сундуках
Добро гниет,
Пропадает драгоценный шелк!
А у бедного — простого платья нет,
Даже нечего ему порой надеть.
Так живем,
И лишь горюешь ты,
Но не в силах это изменить!
Словно пена на воде,
Жизнь мгновенна и хрупка,
И живу я, лишь молясь:
О, когда б она была
Прочной, крепкой, что канат!
Жемчуг иль простая ткань —
Тело бренное мое
Ничего не стоит здесь...
А ведь как мечтаю я
Тысячу бы лет прожить!
ОТОМО ТАБИТО
В древние года,
Дав название вину
«Хидзири», или «Мудрец»[16],
Семь великих мудрецов
Понимали прелесть слов!
Чем пытаться рассуждать
С важным видом мудреца,
Лучше в много раз,
Отхлебнув глоток вина,
Уронить слезу спьяна!
До чего противны мне
Те, что корчат мудрецов
И вина совсем не пьют,
Хорошо на них взгляни —
Обезьянам, впрямь, сродни!
О, пускай мне говорят
О сокровищах святых, не имеющих цены,
С чаркою одной,
Где запенилось вино,
Не сравнится ни одно!
Если в мире суеты
На дороге всех утех
Ты веселья не найдешь,
Радость ждет тебя одна:
Уронить слезу спьяна!
Лишь бы на земле
Было счастье суждено,
А в иных мирах
Птицей или мошкой стать,
Право, все равно!
Вот и время пришло
Мне домой возвращаться,
Но в далекой столице
Чей мне будет рукав
Изголовьем душистым?
Эх, коня бы сейчас,
Что подобен дракону,
Чтоб умчаться
В столицу прекрасную Нара,
Среди зелени дивной!
Наяву нам, увы, не встречаться с тобою,
Но хотя бы во сне,
По ночам этим черным,
Что черны, словно ягоды черные тута,
Ты всегда бы являлся ко мне в сновиденьях.
Когда снег, словно пена, покрывает всю землю
И так медленно кружит,
Тихо падая с неба,
О столице, о Нара,
Преисполнен я думой!
Не сливы ли белой цветы
У холма моего расцветали
И кругом все теперь в белоснежном цвету?
Или это оставшийся снег
Показался мне нынче цветами?
ОТОМО ЯКАМОТИ
О, только так на свете и бывает,
Такие уж обычаи земли!
А я и ты
Надеялись и ждали,
Как будто впереди у нас века!
Ужель, придя к любимому порогу,
Тебя не увидав,
Покинуть вновь твой дом,
Пройдя с мученьем и трудом
Такую дальнюю дорогу!
Как только наступает вечер,
Я открываю дверь в свой дом
И жду любимую,
Что в снах мне говорила:
«К тебе я на свидание приду!»
Пускай умру я от любви к тебе.
Живу или умру — одни и те же муки.
Так для чего же из-за глаз людских,
Из-за людской молвы
Я мучаю себя?
Когда я тоскую так сильно
И вижу твой облик
Лишь в думах, —
Как быть мне, что делать, не знаю, —
Здесь глаз осуждающих много!..
И даже в лжи
Всегда есть доля правды!
И, верно, ты, любимая моя,
На самом деле не любя меня,
Быть может, все-таки немного любишь?
Не потому ли, что цвета унохана
Опасть должны, полна такой тоскою
Кукушка[17] здесь?
Ах, даже в дождь она
Все время плачет и летает надо мною!
На лепестках осенних хаги в поле,
Куда выходит по утрам олень,
На лепестках
Сверкает яшмой дорогою
С небес упавшая прозрачная роса...
Не оттого ль, что, проходя полями,
Олень кустарник грудью раздвигал,
Осыпались цветы осенних хаги,
А может, оттого,
Что срок их миновал?
Кукушка,
Если средь ветвей цветущих оти
Ты поселишься, прилетев сюда,
Цветы их опадут[18], и всем казаться будет,
Что падают на землю жемчуга...
Пусть жалок раб в селении глухом,
Далеком от тебя, как своды неба эти,
Но если женщина небес грустит о нем, —
Я вижу в этом знак,
Что стоит жить на свете.
Когда средь ночи
Я очнулся вдруг от сна,
На отмели речной
Так плакали тидори,
Что сердце сжалось у меня.
Пусть рыцари свои прославят имена,
Хочу, чтобы в грядущие столетья
Те люди, до кого дойдет о нас молва,
Ее передавали вечно —
Из века в век, из уст в уста!
Ведь даже от легчайших взмахов крыльев
Кукушки, распевающей средь лета,
Цветы осыпались, —
Как видно, час расцвета уже прошел для вас,
Цветы лиловых фудзи!
НУКАДА
Сладкое вино святое,
Что богам подносят люди...
Горы Мива!
Не сводя очей с вершины,
Буду я идти, любуясь,
До тех пор, пока дороги,
Громоздя извилин груды,
Видеть вас еще позволят,
До тех пор, пока не скроют
От очей вас горы Нара
В дивной зелени деревьев.
О, как часто,
О, как часто
Я оглядываться буду,
Чтобы вами любоваться!
И ужель в минуты эти,
Не имея вовсе сердца,
Облака вас прятать могут
От очей моих навеки?
Горы Мива,
Неужели скроетесь теперь навеки?
О, когда бы в небе этом
Облака имели сердце,
Разве скрыли б вас от взора?
Иду полями нежных мурасаки[19],
Скрывающих пурпурный цвет в корнях,
Иду запретными полями,
И, может, стражи замечали,
Как ты мне машешь рукавом?
Когда б могла заранее я знать,
Что ждет меня беда,
Страшнее всех печалей,
Я завязала бы святой запрета знак[20],
Чтоб удержать на месте твой корабль!
Мирно правящий страной
Наш великий государь!
В стороне Ямасина
Возле склонов Кагами
Возвели курган тебе,
Что внушает трепет нам.
Ночью темной —
Напролет,
Светлым днем —
Весь долгий день,
Громко в голос
Плачут там
Сто почтеннейших вельмож —
Слуги славные твои,
Покидая твой курган,
Расставаясь навсегда...
Когда я друга моего ждала,
Полна любви,
В минуты эти
У входа в дом мой дрогнула слегка бамбуковая штора,—
Дует ветер...
ОТОМО САКАНОЭ
Скажешь мне: «Приду», —
А, бывало, не придешь,
Скажешь: «Не приду», —
Что придешь, уже не жду,
Ведь сказал ты: «Не приду».
У переправы на реке Сахо,
Где слышен постоянно крик тидори,
Там, где речная отмель широка,
Дощатый мостик перекину для тебя, —
Все думаю, что ты придешь, любимый!
Когда б ты с самого начала
Не уверял,
Что это — навсегда,
То разве тосковала б я
Так безутешно, как тоскую ныне?!
О, любящее мое сердце,
Что думает: «Прекрасен ты!» —
Оно, как воды быстрые реки:
Пускай плотины не дают бежать потокам,
Те все равно сметут помехи на пути!
Заметно для других, подобно облакам,
Что горы голубые рассекают,
Прошу тебя:
Ты, улыбаясь мне,
Не делай так, чтоб люди догадались!
Ни горы, ни моря
Не разделяют нас,
Но почему мы редко стали
И видеться,
И говорить с тобой?..
Как плачущий журавль
Среди равнин Такэда,
Раскинувшихся далеко вокруг,
И день и ночь тоскует о подруге, —
Так я тоскую о тебе!
Полна тоски,
Опоры не имея,
Как птица средь теченья
Быстрых рек[21],
О ты, дитя мое, как я тебя жалею!
Беспечно веселясь,
Давайте пить вино!
Ведь даже травам и деревьям
Весною суждено цвести,
А осенью — опасть на землю!
Любимый мой,
Наверно, будет любоваться
Зеленой ивой на пути в Сахо...
Хотя бы веточку он мне сорвал в дороге!
О, если б на нее могла и я взглянуть!
ТАКЭТИ КУРОХИТО
Когда тоскливо было мне в пути
Вблизи подножья гор,
Корабль красный показался, —
В открытом море
Плыл он вдалеке...
В Сакура на поля
Журавли надо мной пролетают, крича...
Верно, в бухте Аютигата
С берегов теперь схлынул прилив:
Журавли надо мной пролетают, крича...[22]
Когда я плыл по морю, огибая
Мыс каменистый, в эти дни
У множества причалов
В море, в Оми
Кричали часто журавли.
Мой челн! Пристанем
К гавани Хира!
Не удаляйся больше в море:
Уже спустилась ночь, и всюду темнота!
О, где же я
Найду себе приют,
Когда зайдет за горизонтом солнце
В долине Катину,
В стране Такасима?
Моей любимой
Я показывал Инану...
Когда же я ей показать смогу
И горы Насуги, и берега Цуну
С зеленою сосновой рощей?
Итак, друзья,
Скорей в страну Ямато!
Здесь, где растут сирасугэ,
В краях Ману — долина хаги,
Нарвем цветы и поскорее в путь![23]
СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРАХ
Какиномото Хитомаро. Биографических сведений о нем не сохранилось. Известно лишь, что он занимал скромную должность при дворе и умер в 707 (709?) г. вдалеке от столицы в провинции Ивами, где провел последние годы жизни. Хитомаро прославлен как лучший мастер нагаута (тёка) — длинных песен (элегий, од и т. д.). Знамениты его плачи о возлюбленной (№ 217). Из коротких песен пользуется славой танка, опубликованная в «Манъёсю» под № 1068.
Хитомаро и Акахито являются основоположниками японской национальной поэзии.
Ямабэ Акахито (первая половина VIII в.) — народный поэт Японии; был придворным чиновником невысокого ранга. Много путешествовал по стране, и большинство песен его были сложены во время путешествий. Акахито является лучшим певцом родной природы и известен как непревзойденный мастер танка.
Ода Фудзи (№ 317) считается самым замечательным произведением. Особой славой пользуется каэси-ута (№318). Она вошла отдельно в сборник «Сто стихотворений ста поэтов», составленный в XIII в. (помещена полностью в нашей Антологии в разделе «Сто стихотворений ста поэтов»).
Яманоэ Окура (659—733) — выдающийся поэт, был придворным чиновником, жил некоторое время в Китае. Знал китайский язык, китайскую литературу и философию, писал стихи на китайском языке, в его творчестве заметны следы влияния китайской поэзии. Большинство произведений написано в пору пребывания его в Южной Японии, на острове Кюсю. Только под конец жизни Окура вернулся в столицу Нара, где и умер.
В песнях Окура впервые в японской поэзии нашли отражение социальные мотивы. Из его произведений наиболее знаменита поэма «Диалог бедняков».
Отомо Табито (665—731) — был придворным чиновником, занимал высокие посты при дворе, но подвергся опале и долгие годы прожил в ссылке на острове Кюсю. Только под конец жизни, в 730 г., ему было разрешено вернуться в столицу, где он и умер. Был другом Яманоэ Окура. Из его поэтических произведений наибольшей известностью пользуется цикл песен «Гимн вину» (№ 344, 345, 347), в них он высмеивает буддийских и конфуцианских книжников. Он был высокообразованным человеком, прекрасно знал китайскую литературу, писал стихи на китайском языке.
Отомо Якамоти (718—785) — сын поэта Отомо Табито, один из пяти лучших поэтов, сыгравший значительную роль в формировании ранней классической японской поэзии, составитель антологии «Манъёсю». Служил при дворе, занимал разные должности. Однако часто впадал в немилость, подолгу жил в провинции и лишь под конец жизни был возвращен в столицу. Род Отомо был заподозрен в измене императору и подвергся опале, что ускорило смерть поэта, который уже после смерти был лишен всех званий. Он был помилован посмертно лишь в 897 г.
Якамоти прославился как певец любви.
Принцесса Нукада (вторая половина VII в.) — одна из лучших поэтесс «Манъёсю». В своих песнях она выступает как предмет любви и раздора двух братьев — императоров Тэмму и Тэндзи. Вначале была возлюбленной младшего брата (будущего императора Тэмму), родила ему дочь. Впоследствии стала женой старшего брата — императора Тэндзи и уехала к нему во дворец Оцу, в провинции Оми. Последние годы жизни провела в Ямато.
Отомо Саканоэ (госпожа Отомо Саканоэ, VIII в.) — дочь Отомо Ясумадо и «придворной дамы высокого ранга из дома Исикава», сводная сестра поэта Отомо Табито, тетка составителя «Манъёсю» Отомо Якамоти, была замужем за принцем Ходзуми. После его смерти в 724 г. стала женой Фудзивара Маро, а впоследствии женой своего сводного брата Отомо Сукунамаро.
Отомо Саканоэ известна как одна из лучших поэтесс «Манъёсю», автор в основном любовной лирики.
Перевод, комментарии и сведения об авторах
А. Е. Глускиной
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги