Тысяча и одна ночь. В 12 томах

ИСТОРИЯ О ГУСЫНЕ, ПАВЛИНЕ И ПАВЕ

А когда наступила

Шахерезада сказала:

Рассказывали мне, о благословенный царь, что в древние, давнопрошедшие времена жил-был павлин, который любил ходить в обществе своей супруги на берег моря и прогуливаться по лесу, простиравшемуся до самого берега, и изобиловавшему текучими водами, и оживленному пением птиц. В течение дня чета эта спокойно отыскивала себе пищу, а с наступлением ночи скрывалась в ветвях густолиственного дерева, чтобы не подвергаться покушению со стороны какого-нибудь завистливого и беззастенчивого соседа, прельщенного красотою молодой павы. И таким образом, в мире и в неге, продолжали они жить, благословляя Создателя.

Но вот однажды павлин склонил свою супругу отправиться для перемены воздуха и местности на остров, который виден был с берега.

И так как пава ответила ему согласием и послушанием, то они вспорхнули и прилетели на остров.

А остров этот был покрыт прекрасными плодовыми деревьями и орошен множеством источников. И павлин и супруга его были в совершенном восторге от этой прогулки среди свежей растительности и, остановившись на время, отведали всех плодов и напились сладкой и чистой воды.

Но вот когда они уже собирались вернуться домой, они увидели гусыню, которая бежала к ним, трепеща крыльями и охваченная ужасом. И она подбежала, вздрагивая всеми своими перьями и прося у них убежища и защиты; и павлин с супругой не преминули встретить ее с величайшей сердечностью, а пава обратилась к ней самым приветливым образом и сказала ей:

— Добро пожаловать! Ты найдешь здесь привет и ласку!

Тогда гусыня стала успокаиваться; а павлин, ни на минуту не сомневаясь, что с ней случилась какая-нибудь удивительная история, ласково спросил ее:

— Что же с тобой случилось и почему ты в таком ужасе?

А гусыня ответила:

— Я еще не могу прийти в себя от того, что случилось со мною, и от ужасного страха, который внушает мне Ибн-Адам[1]. О, да сохранит нас Аллах! Да спасет нас Аллах от Ибн-Адама!

А павлин, сильно расстроившись, сказал ей:

— Успокойся, моя добрая гусыня, успокойся!

А пава сказала ей:

^{Но вот однажды павлин склонил свою супругу отправиться для перемены воздуха и местности на остров, который виден был с берега.}

— Неужели ты думаешь, что Ибн-Адам доберется до этого острова, находящегося в открытом море? Ведь с берега ему не допрыгнуть, а по морю подойти — слишком далеко и слишком много воды.

Тогда гусыня сказала:

— Благословен Тот, Который поставил вас на моем пути, чтобы разогнать страх мой и вернуть мир моему сердцу!

А пава сказала ей:

— О сестра моя, расскажи же нам причину того страха, который внушает тебе Ибн-Адам, и всю историю, которая, без сомнения, случилась с тобою.

И гусыня рассказала:

— Знай, о славный павлин, и ты, кроткая, гостеприимная пава, что я живу на этом острое с самого детства и никогда я не знала здесь неприятностей, или забот, или чего бы то ни было, что могло бы смутить мою душу или оскорбить мой взор. Но в позапрошлую ночь, когда я заснула, спрятав голову под свое крыло, мне явился во сне Ибн-Адам, который захотел вступить в разговор со мной; и я уже собиралась ответить на его любезности, как вдруг услышала голос, который кричал мне: «Берегись, гусыня, берегись! Не доверяй Ибн-Адаму, и сладким речам его, и его коварным манерам. Не забывай того, что сказал о нем поэт:

ибо знай, бедная гусыня, что Ибн-Адам достиг такой хитрости, что сумеет, когда захочет, изловить обитателей лона вод и самых страшных чудовищ моря; он может низвергнуть на землю спокойно парящих в небе орлов, запустив в них пулей, сделанной из засохшей грязи; наконец, он настолько коварен, что при всей своей слабости может победить слона и пользоваться им как слугой или вырвать ему клыки, чтобы сделать себе из них орудие. О гусыня, беги! Беги!»

Тогда я встрепенулась ото сна и, не оборачиваясь, страшно испуганная, пустилась бежать, вытянув шею и развернув крылья. И так скиталась я то там, то здесь до тех пор, пока не почувствовала, что силы покинули меня, и тогда, находясь у подошвы горы, я на минуту скрылась за утесом, и сердце мое колотилось от страха и усталости, и грудь моя сжималась от всех тех опасений, которые внушал мне Ибн-Адам.

И в довершение всего я ничего не ела и не пила, голод и теперь терзает меня, и жажда также. И я не знала более, что мне делать, и не смела пошевельнуться, когда увидела перед собой у входа в пещеру молодого рыжего льва с кротким и добрым взглядом, который сразу внушил мне доверие и симпатию. И молодой лев, со своей стороны, тоже заметил меня; и он выказывал все признаки живейшего удовольствия, так сильно пленила его моя наружность и так много было во мне робости и застенчивости. И потому он позвал меня, говоря:

— О милая малютка, приблизься, поболтаем немножко!

И я была чувствительно тронута его приглашением и весьма скромно подошла к нему; и он сказал мне:

— Как тебя зовут и какой ты породы?

Я ответила ему:

— Меня зовут гусыней. И я принадлежу к породе птиц!

Он сказал мне:

— Я вижу тебя трепещущей и пораженной ужасом, но не знаю, отчего это!

Тогда я рассказала ему все, что я видела и слышала во сне. И каково же было мое удивление, когда он ответил мне:

— Но ведь и мне приснился такой же сон, и я рассказал его моему отцу-льву, который тотчас же предостерег меня от Ибн-Адама и посоветовал мне быть настороже против его хитростей и коварства! Но до сих пор я еще ни разу не имел случая встретить этого Ибн-Адама!

При этих словах молодого льва ужас мой еще увеличился, и я воскликнула:

— Нет более сомнений в том, как должно поступать! Настал момент освободиться от этого ужасного врага, и тебе одному, о сын царя зверей, должна принадлежать слава убить Ибн-Адама! И, сделав это, ты возвеличишь имя свое в глазах всех тварей неба, воды и земли!

И я продолжала подзадоривать молодого льва и льстить ему, пока не убедила его пуститься на поиски нашего общего врага.

Тогда молодой лев вышел из пещеры и сказал мне, чтобы я следовала за ним; и я шла позади него, тогда как он гордо продвигался вперед, громко хлопая себя хвостом по спине. И мы шли так вместе, я — по-прежнему сзади и едва поспевая за ним; наконец мы увидели облачко пыли, а когда пыль эта рассеялась, перед нами появился совершенно голый, без седла и без недоуздка, бегущий осел, который то скакал и брыкался, то бросался на землю и катался в пыли, болтая в воздухе всеми четырьмя ногами.

При виде этого друг мой, молодой лев, был порядочно удивлен, так как до тех пор родители никогда не позволяли ему выходить из пещеры; и он окликнул упомянутого осла:

— Эй ты! Иди сюда!

И тот поспешил повиноваться; и друг мой сказал ему:

— Неразумное животное, почему поступаешь ты таким образом? И прежде всего к какой породе животных принадлежишь ты?

Он ответил:

— О господин мой, я раб твой, осел из породы ослов.

Он спросил его:

— А для чего забрел ты сюда?

Он ответил:

— О сын царя, для того чтобы спастись от Ибн-Адама!

Тогда молодой лев засмеялся и сказал ему:

— Как можешь ты при твоем росте и сложении бояться Ибн-Адама?

Осел сказал, качая головой, с проникновенным видом:

— О сын царя, я вижу, ты совсем не знаешь этого зловредного существа! Если я боюсь его, то вовсе не потому, что он хочет моей смерти, — он хочет гораздо худшего, и страх мой происходит от той ужасной жизни, на которую он обрекает меня! Так знай же, что, пока я молод и силен, я служу ему для верховой езды, и для этого он кладет мне на спину вещь, которую называет седлом; потом стягивает мне живот чем-то, что он называет подпругой; и под хвост надевает мне кольцо, название которого я позабыл, но которое жестоко ранит самые чувствительные части моего тела; наконец, он всовывает мне в рот кусок железа, который до крови дерет мне язык и нёбо и который он называет удилами. И вот тогда он садится на меня, и, для того чтобы заставить меня идти скорее, чем я могу, он колет мне шею и зад остроконечной палкой. И если только, чувствуя себя разбитым, я замедляю шаг, то он разражается страшнейшими проклятиями и ругательствами, которые заставляют меня вздрагивать, — даром что я осел, — ибо он всенародно называет меня: «Сводник! Сын блудницы! Гуляка! Шлюха! Бабская задница!» И мало ли как еще! И если, на беду, я вздумаю облегчить грудь, выпустив воздух через зад, то бешенство его не знает более границ; а лучше уж чтобы я из уважения к тебе, о сын царя, не повторял всего, что он мне говорит, и всего, что делает со мной в таких случаях. И уж, конечно, я позволяю себе облегчаться таким образом, только когда знаю, что он остался далеко позади, или когда уверен, что я совершенно один. Но это еще далеко не все! Когда я состарюсь, он продаст меня какому-нибудь водовозу, который, положив мне на спину деревянное седло, с обеих сторон навьючит на меня тяжелые мехи[2] и громадные кувшины с водой, и так до тех пор, пока наконец, изнемогая от дурного обращения и лишений, я не околею самым жалким образом. И тогда мой труп бросят на съедение собакам, бродящим среди куч мусора. И такова, о сын царя, злосчастная судьба, которую готовит мне Ибн-Адам. О, есть ли среди тварей другие, такие же несчастные, как я? Скажи, о добрая и нежная гусыня!

Тогда я, о господа мои, содрогнулась от ужаса и жалости и воскликнула, дрожа от волнения:

— О господин мой лев, осел поистине заслуживает извинения! Ибо, только слушая его рассказ, я умираю от страха!

И молодой лев, видя, что осел пустился удирать, крикнул ему:

— Но почему же ты так торопишься, приятель? Подожди немного, ты, право, заинтересовал меня! И мне бы хотелось, чтобы ты служил мне проводником в моих поисках Ибн-Адама.

Но осел ответил:

— Мне очень жаль, господин мой! Но я предпочитаю, чтобы между мной и им лежало расстояние в целый день пути, ибо, когда я вчера оставил его, он направлялся в эту сторону. И я ищу теперь какое-нибудь надежное убежище, чтобы скрыться от его хитростей и коварства. Притом мне хотелось бы, если ты позволишь, теперь, когда я уверен, что он не услышит меня, облегчиться, не стесняясь, и порезвиться ввиду хорошей погоды.

И, сказав это, осел принялся громко и продолжительно кричать, а затем, брыкаясь, громко выпустил из своего зада воздух триста раз подряд. Потом он довольно долго катался по траве и наконец поднялся, но, увидев облачко пыли, двигающееся по направлению ко льву, насторожил сначала одно ухо, потом другое, пристально вгляделся и, быстро повернувшись к нам спиной, пустился бежать и исчез.

Между тем пыль рассеялась — и перед нами предстал вороной конь, красивый, стройный, горделивый, с лоснящейся шерстью, с обычными белыми отметинами на ногах и белой, как серебряная драхма, звездой на лбу; и он приближался к нам с трепетным ржанием. Но когда он увидел друга моего, молодого льва, то приостановился из почтения к нему, а потом хотел из скромности удалиться. Но лев, совершенно очарованный его изяществом и прельщенный его наружностью, сказал ему:

— Кто ты, о прекрасное животное? Почему так мчишься ты среди этой пустыни и имеешь такой встревоженный вид?

Конь ответил:

— О царь зверей, я конь из породы коней! И я спасаюсь бегством от погони Ибн-Адама!

При этих словах изумление льва достигло крайних пределов, и он сказал коню:

— Не говори же так, о конь, ведь, право, стыдно тебе бояться Ибн-Адама при твоей силе, и росте, и ширине в плечах, ибо ты можешь одним ударом ноги отправить его на тот свет. Посмотри на меня! Я меньше тебя, а между тем я обещал этой маленькой трепещущей гусыне навсегда избавить ее от всех ее страхов тем, что нападу на Ибн-Адама, растерзаю его и съем всего целиком. И, сделав это, я доставлю себе удовольствие отвести эту бедную гусыню в ее дом, в круг ее семьи.

Но конь, выслушав речь льва, посмотрел на него с грустной улыбкой и сказал:

— Отбрось далеко от себя эти мысли, о сын царя, и не обольщайся так относительно моей силы, и роста, и быстроты моих ног, ибо все — ничто перед хитростью Ибн-Адама. И знай, что, когда я попадаю ему в руки, он находит средство управлять мной, как ему вздумается. Для этого он надевает мне на ноги путы из пеньки и конского волоса и привязывает меня за голову к шесту, вбитому в стену над моею головой, и, таким образом, я не могу ни двигаться, ни сесть, ни лечь. Но это не все! Когда он хочет ехать на мне верхом, то кладет мне на спину вещь, которую называет седлом, и подтягивает мне живот двумя жесткими подпругами, от которых мне очень больно; в рот он кладет мне кусок стали, который дергает посредством ремней, чтобы направлять меня, куда ему захочется; и, раз взобравшись мне на спину, он колет и сверлит мне бока острием так называемых стремян, и все тело мое покрывается кровью. Но это еще не конец. Когда становлюсь старым, и спина моя уже недостаточно гибка и упруга, и мускулы не могут двигаться достаточно быстро для него, он продает меня какому-нибудь мельнику, который заставляет меня день и ночь вертеть жернов мельницы до тех пор, пока я не одряхлею. Тогда он продает меня живодеру, и тот режет меня и обдирает и продает мою шкуру дубильщику, а волос — изготовителям решёт, сит и цедил. Такой удел мой у Ибн-Адама.

Молодой лев был чрезвычайно взволновал тем, что услышал, и спросил коня:

— Я вижу, что мне необходимо избавить мир от этого зловредного существа, которого вы все называете Ибн-Адамом. Скажи же мне, о конь, где и когда видел ты Ибн-Адама?

Конь сказал:

— Я оставил его около полудня. И теперь в погоне за мной он, вероятно, направляется сюда!

Но только конь успел произнести эти слова, как опять показалось облако пыли и повергло его в такой ужас, что он покинул нас, забыв даже извиниться, и помчался с места в карьер[3]. И мы увидели, что в облаке пыли большими шагами приближается к нам, вытянув шею и ревя благим матом, испуганный верблюд.

При виде этого большого зверя, несоразмерно огромного, лев вообразил, что это и есть Ибн-Адам, и, не посоветовавшись со мной, бросился к нему и собирался уже одним прыжком задушить его, когда я закричала что было силы:

— О сын царя, остановись! Это совсем не Ибн-Адам, а честный верблюд, самое безобидное из животных. И он, наверное, сам спасается от Ибн-Адама!

И молодой лев успел вовремя остановиться и, сильно смутившись, спросил у верблюда:

— Так это правда, и ты тоже, странное животное, боишься этого существа? На что же годятся твои огромные ноги, если ты не можешь раздавить ими его рожу?!

И верблюд медленно поднял голову и бессмысленно, словно в тяжелом кошмаре, устремив в пространство тусклый взгляд, грустно ответил:

— О сын царя, взгляни на мои ноздри! Они еще носят следы проколов и изорваны кольцом из конского волоса, которое Ибн-Адам продевал, чтобы укрощать меня и управлять мной; и к этому кольцу была прикреплена веревка, которую Ибн-Адам вручал самому маленькому ребенку, и тот мог таким образом, сидя на маленьком ослике, вести меня, куда захочет, и не только меня, но и целую вереницу других верблюдов одного за другим. Взгляни на спину мою! Она изогнулась под тяжестью ноши, которую уже целые века навьючивают на меня! Взгляни на мои ноги! Они покрыты мозолями и разбиты долгими переходами и вынужденными путешествиями по пескам и камням. Но и это еще не все! Знай, что, когда я становлюсь старым после стольких бессонных ночей и стольких дней, проведенных без отдыха, он, вместо того чтобы выказывать почтение к моей старости и к моему терпению, умудряется еще извлечь пользу из моей старой шкуры и старых костей, продав мяснику, который, в свою очередь, продает мясо мое беднякам, шкуру — кожевенникам, а шерсть — прядильщикам и ткачам. Вот как обыкновенно обходится со мною Ибн-Адам.

При этих словах верблюда молодого льва охватило безграничное негодование; и он зарычал, и защелкал зубами, и ударил лапой о землю; потом он сказал верблюду:

— Скажи же мне скорей, где оставил ты Ибн-Адама?

И верблюд сказал:

— Он, конечно, теперь ищет меня и потому не замедлит появиться. Ты же будь милостив, о сын царя, позволь мне покинуть родную страну и удалиться в иные края. Ибо ни безлюдные пустыни, ни самые отдаленные земли не могут служить мне верным убежищем от его преследований.

Тогда лев сказал:

— О верблюд, поверь мне! Подожди немного, и ты увидишь, как я наброшусь на Ибн-Адама, и свалю его на землю, и раздроблю его кости, и выпью его кровь, и насыщусь его мясом!

Но верблюд ответил, тогда как дрожь волной пробегала по его телу:

— Дозволь мне удалиться, о сын царя! Я все-таки предпочитаю уйти, ибо поэт сказал:

И, продекламировав эти мудрые строки, добрый верблюд пал ниц перед львом, затем поднялся на ноги — и скоро мы увидели его ковыляющим где-то вдали.

Но только что успел он исчезнуть, как вдруг бог весть откуда появился маленький старикашка, тщедушный по виду, с хитрым, покрытым морщинками лицом, неся на плечах корзину со столярными инструментами, а на голове — восемь больших деревянных досок.

При виде его, о господа мои, у меня не хватило сил даже крикнуть и предупредить молодого друга моего, и я упала на землю в полном оцепенении. Что же касается молодого льва, то, весьма заинтересованный этим смешным маленьким существом, он направился к нему, чтобы лучше рассмотреть его; и столяр распростерся перед ним на земле и, улыбаясь, сказал ему самым смиренным голосом:

— О царь, могучий и прославленный, о ты, занимающий самое высшее место в ряду творений, я желаю тебе доброго вечера и молю Аллаха возвысить тебя перед глазами всего мира и увеличить твои силы и твои достоинства! Я же, притесняемый своим врагом, пришел к тебе просить помощи и защиты от преследующих меня несчастий.

И он принялся плакать, стенать и вздыхать.

Тогда молодой лев, сильно тронутый его слезами и жалким видом, смягчил свой голос и спросил его:

— Кто же притесняет тебя? И кто сам ты, о самый красноречивый и самый вежливый из всех известных мне животных, несмотря на то что ты, несомненно, самый уродливый из всех?

Тот ответил:

— О господин зверей, что касается моей породы, то я принадлежу к породе столяров; что же касается моего притеснителя, то это Ибн-Адам. О господин лев, да сохранит тебя Аллах от козней Ибн-Адама! Каждый день с самой зари заставляет он меня работать для своего удобства; и никогда он не платит мне, и потому, издыхая от голода, я бросил работать на него и обратился в бегство, чтобы уйти от городов, в которых он живет.

При этих словах молодой лев пришел в сильную ярость; он зарычал, крикнул, запыхтел и покрылся пеною; глаза его метнули искры, и он воскликнул:

— Да где же он, наконец, этот злосчастный Ибн-Адам?! Когда же попадет он в мои зубы, чтобы я мог растерзать его и отомстить ему за всех его жертв?!

Человек ответил:

— Он скоро покажется, ибо он пустился в погоню за мною, взбешенный тем, что у него нет более никого, кто бы строил ему дома.

Лев спросил его:

— Но ты-то сам, зверь-столяр, двигающийся таким мелким шагом и так нетвердо держащийся на своих двух лапах, в какую сторону направляешься ты теперь?

Человек ответил:

— Я иду сейчас прямо к визирю твоего отца-царя, к господину леопарду, который послал за мной одного из своих зверей-разведчиков, чтобы я пришел построить ему прочную хижину, где бы можно было укрыться и защититься от нападений Ибн-Адама, ибо распространился слух о скором прибытии Ибн-Адама в эти края. И для того-то я и несу, как видишь, эти доски и эти инструменты.

Когда молодой лев услышал это, то позавидовал леопарду и сказал столяру:

— Клянусь жизнью! Было бы необыкновенным нахальством со стороны визиря моего отца, если бы он претендовал, чтобы его заказы исполнялись раньше наших. Ты немедленно остановишься здесь и начнешь с того, что построишь мне такую хижину, — мне первому! Что же до господина визиря, то он может и подождать.

Но столяр сделал вид, что хочет уйти, и сказал молодому льву:

— О сын царя, я обещаю тебе вернуться, как только закончу работу, заказанную леопардом, ибо я очень страшусь его гнева. И тогда я построю тебе уже не хижину, а дворец.

Но лев не захотел ничего слушать и даже разгневался, и бросился на столяра, чтобы попугать его, и ударил в шутку лапой в грудь. Но от одной этой ласки маленький человечек потерял равновесие и покатился на землю вместе со своими досками и инструментами. И лев рассмеялся, увидав ужас и озадаченное выражение лица несчастного старикашки. А тот, все еще глубоко потрясенный, не показал, однако, и виду, и даже стал улыбаться ласковой улыбкой, и с предательской покорностью принялся за дело.

В сущности же это и было целью, к которой он стремился и ради которой он пришел.

И вот он аккуратно снял мерку со льва во всех направлениях и в несколько минут сколотил крепкий ящик, оставив в нем лишь узенькое отверстие; и он набил с внутренней стороны больших гвоздей, острия которых были обращены внутрь, и кое-где оставил небольшие щели; и, сделав все это, он почтительно пригласил льва принять во владение свое имущество. Но лев сначала поколебался и сказал человеку:

— Правду сказать, мне кажется, что это очень узко, и я не вижу даже, как могу я туда проникнуть.

Человек сказал:

— Наклонись и войди ползком, ибо, раз очутившись внутри, ты почувствуешь себя там превосходно.

Тогда лев изогнулся, и его гибкое тело проскользнуло внутрь, и только хвост остался снаружи. Но столяр поспешил свернуть этот хвост и засунуть его туда же, и в мгновение ока закрыл отверстие и накрепко забил его. Тогда лев попытался сначала пошевелиться и попятиться, но заостренные концы гвоздей впились ему в кожу и пронзили его со всех сторон; и он стал рычать от боли и закричал:

— О столяр, что же это за тесную хижину ты выстроил и что это за острия, которые так жестоко вонзаются в меня?

При этих словах человек издал радостный крик и принялся прыгать и, издеваясь, сказал льву:

— Это и есть острие Ибн-Адама! О собака пустыни, ты на себе самом узнаешь, что я, Ибн-Адам, несмотря на свое безобразие, трусость и слабость, могу восторжествовать над храбростью, силой и красотой!

И, произнеся эти ужасные слова, злодей зажег факел, обложил ящик хворостом и предал все огню. И я, более, чем когда-либо, оцепенев от ужаса и страха, видела, как мой бедный друг горел заживо и умирал самой ужасной смертью. А Ибн-Адам, не заметив меня, благодаря тому что я лежала, распростершись на земле, с торжеством удалился.

Тогда только я поднялась и удалилась с душою, полною ужаса, в противоположном направлении. И так добрела я сюда, и судьба столкнула меня с вами, о господа мои, чьи души полны сострадания!

Когда павлин и его супруга выслушали этот рассказ гусыни…

На этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

Когда павлин и его супруга выслушали этот рассказ гусыни, то волнение их достигло крайних пределов, и пава сказала гусыне:

— Сестра моя, здесь мы в безопасности; оставайся же с нами, сколько захочешь, до тех пор, пока Аллах не возвратит тебе сердечного мира, единственно ценного блага после здоровья! Оставайся и раздели с нами нашу судьбу, какова бы она ни была!

Но гусыня сказала:

— О господа мои, мне страшно, очень страшно!

А пава возразила:

— Не надо страшиться. Желая во что бы то ни стало избежать жребия, который тебе был предначертан, ты искушаешь судьбу. Но она ведь сильнее тебя. И то, что начертано на нашем челе, должно совершиться. И всякое обязательство должно быть уплачено в срок. Если же срок нашей жизни назначен, то никакая сила не может его отменить. Но что должно особенно успокоить и утешить тебя, так это убеждение, что ни одна душа не может умереть раньше, чем истощив все блага, которые назначены ей Всеправедным Судьей!

Между тем, пока они беседовали таким образом, сучья вокруг них затрещали и послышался шум шагов, настолько встревоживший дрожавшую от страха гусыню, что она растерянно развернула крылья и устремилась к морю, крича:

— Берегитесь! Хотя судьба каждого и должна свершиться, берегитесь!

Но это была напрасная тревога, ибо между раздвинувшимися ветвями показалась голова хорошенькой косули с влажными глазами.

И пава крикнула гусыне:

— Сестра моя, не пугайся так! Вернись скорее! У нас новый гость! Это миленькая косуля из породы животных, как ты сама — из породы птиц; и она вовсе не ест кровавого мяса, а только траву и растения, которые производит земля. Иди же! И постарайся впредь не впадать более в такое состояние, ибо ничто так не истощает тело и не изнуряет душу, как опасение и заботы.

Тогда гусыня вернулась, переваливаясь на ходу; и косуля после обычных приветствий сказала им:

— Я в первый раз в этой стороне, и я никогда не видела земли более плодородной и травы более свежей и соблазнительной.

Позвольте же мне присоединиться к вашему обществу и пользоваться вместе с вами благодеяниями Творца!

И все трое ответили ей:

— Клянемся головами и очами нашими, о косуля, полная учтивости, что ты найдешь здесь довольство, привет и ласку.

И все они принялись есть, пить и вместе наслаждались чудным воздухом в течение многих дней. Но они никогда не забывали прочитать молитву утром и вечером, за исключением гусыни, которая, уверовав в полную свою безопасность, пренебрегала своими обязанностями по отношению к Подателю всякого благополучия.

Но вскоре она своей жизнью заплатила за эту неблагодарность по отношению к Аллаху.

Ибо однажды утром на берег был выброшен разбитый корабль; и люди высадились на остров и, заметив группу, состоящую из павлина, его супруги, гусыни и косули, быстро направились к ней. Тогда павлины улетели далеко на вершины деревьев, косуля сразу сорвалась с места и в несколько прыжков скрылась от преследования, и только гусыня осталась в полном замешательстве и тщетно пыталась бежать то в ту, то в другую сторону; и ее скоро окружили и поймали, чтобы съесть в первой же своей трапезе на острове.

Что же касается павлина и его супруги, то, прежде чем покинуть остров, чтобы возвратиться в родной лес, они крадучись вернулись узнать о судьбе гусыни и увидели ее в ту минуту, когда ее резали. Тогда они осторожно отыскали свою подругу-косулю и после взаимных приветствий и поздравлений с избежанием опасности сообщили косуле о злосчастной кончине бедной гусыни. И все трое много плакали, вспоминая о ней, и пава сказала:

— Она была кроткая, и скромная, и такая хорошенькая!

А косуля сказала:

— Это правда! Но последнее время она пренебрегала своими обязанностями по отношению к Аллаху, забывая благодарить Его за Его благодеяния!

Тогда павлин сказал:

— О дочь моего дяди[4], и ты, косуля, помолимся!

И все трое пали ниц пред Аллахом и, облобызав землю, воскликнули:

Рассказав эту историю, Шахерезада на минуту остановилась. И царь Шахрияр воскликнул:

— Как восхитительна эта молитва и как даровиты эти животные! Но, о Шахерезада, неужели это все, что ты знаешь о животных?

И Шахерезада сказала:

— Это ничто, о царь, в сравнении с тем, что я могла бы тебе рассказать о них.

И Шахрияр сказал:

— Но чего же ждешь ты, чтобы продолжить рассказ? Шахерезада сказала:

— Раньше чем продолжить историю о животных, я хочу рассказать тебе, о царь, другую историю, которая подтвердит заключение предшествующей о том, насколько молитва угодна Господу!

И царь Шахрияр сказал:

— Ну разумеется!

Тогда Шахерезада сказала:

ПАСТУХ И ДЕВУШКА

Рассказывают, что в одной из горных пещер, находящихся в мусульманских странах, жил пастух, отличавшийся великою мудростью и пламенной верой; и пастух этот вел жизнь тихую и уединенную, довольствуясь своею судьбою, питаясь молоком и одеваясь шерстью стада своего. И столько кротости было в этом пастухе, и столько благословений почило на нем, что дикие звери никогда не нападали на его стадо и так почитали его самого, что, увидев его издали, приветствовали его своим криком и рычанием. И так жил этот пастух долгое время, нимало не заботясь, к своему великому счастью, о том, что творилось в городах вселенной.

Но вот однажды Аллах Всевышний захотел испытать степень его мудрости и истинную цену его добродетелей и не нашел другого, более сильного искушения для него, как красота женщин. А потому он повелел одному из своих ангелов переодеться женщиной и прибегнуть ко всем уловкам этого создания, чтобы ввести в соблазн святого пастуха.

И вот в один прекрасный день, когда пастух, хворавший с некоторых пор, лежал в своей пещере и прославлял в душе своей Создателя, пред ним внезапно предстала с лукавою улыбкой на устах, черноокая молодая девушка, которую можно было также принять и за юношу. И вся пещера мгновенно наполнилась благоуханием ее, и пастух почувствовал в своем старом теле содрогание. Но он сдвинул брови, забился в свой угол и сказал пришедшей:

— Зачем ты пришла сюда, о неведомая мне женщина? Я вовсе не звал тебя и не нуждаюсь в тебе!

Тогда девушка приблизилась и села подле старика и сказала ему:

— Человек, посмотри на меня! Ведь я еще не женщина, а все еще девственница, и я пришла, чтобы отдать тело свое твоим ласкам ради собственного наслаждения и ради того, что я слышала о твоей испытанной добродетели.

Но старик воскликнул:

— О искусительница ада, удались и дай мне забыться в созерцании Бессмертного!

Но девушка стала медлительно изгибать свой стройный стан и, взглянув на старика, который попытался отодвинуться, вздохнула:

— Скажи, почему ты отказываешься от меня? Я пришла к тебе с душою, полной покорности, и с телом, млеющим от желания! Взгляни: разве грудь моя не белее, чем молоко твоих овец? Разве нагота моя не свежее, чем вода горного источника? Потрогай волосы мои, о пастух! Они шелковистее, чем пушок ягненка в утробе матери. Бедра мои теплы и гладки и едва обрисовываются в первом расцвете юности моей. А мои маленькие, уже налившиеся груди содрогнулись бы, если бы ты только коснулся их пальцем. Подойди ко мне! Трепещущие губы мои хотят прильнут к твоему рту. Подойди! Подойди ко мне! Укусы зубов моих вливают жизнь в тело умирающих старцев, и мед капля за каплей сочится из всех пор моего тела. Подойди!

Но старик закричал, хотя борода его содрогалась каждым волоском своим:

— Уйди, о шайтан! Или я прогоню тебя этой суковатой палкой!

Тогда небесная девушка страстно обхватила руками его шею и прошептала ему на ухо:

— Я плод кисло-сладкий; съешь его — и ты излечишься! Знаешь ли ты запах жасмина?.. Он показался бы тебе грубым, если бы ты вдохнул в себя аромат моей девственности!

Но старик воскликнул:

— Один только аромат молитвы не улетучивается! Вон отсюда, о искусительница! — И он оттолкнул ее обеими руками.

^{Зачем ты пришла сюда, о неведомая мне женщина? Я вовсе не звал тебя и не нуждаюсь в тебе!}

Тогда молодая девушка поднялась, легким движением сбросила одежды свои и предстала перед ним стройная и обнаженная, белая и окутанная волнами своих волос. И призыв-молчание ее в этой уединенной пещере был ужаснее, чем все крики исступленной страсти.

И старик не мог сдержать стона и, чтобы не видеть этой живой лилии, закутал голову плащом своим и закричал:

— Уходи отсюда! Уходи отсюда! О женщина с предательскими глазами! От самого сотворения мира ты являешься причиной наших бедствий! Ты губила мужчину испокон веков, и ты сеешь раздор между сынами земли! Человек, услаждающийся тобою, навеки отказывается от бесконечных радостей, которые открываются только людям, изгоняющим тебя из своей жизни!

И старик еще плотнее окутал голову складками своего плаща.

Но девушка продолжала:

— Что говоришь ты о древних? Самые мудрые из них обожали меня, и самые суровые меня воспевали! И красота моя не совращала их с истинного пути, а лишь освещала им дорогу и превращала жизнь их в блаженство! Истинная мудрость состоит в том, о пастух, чтобы обо всем позабыть на моей груди. Будь же мудр. Ведь я готова открыться пред тобою и напоить тебя истинной мудростью.

Тогда старик повернулся к стене и закричал:

— Прочь, о лукавая! Ты внушаешь мне ужас и отвращение. Сколько высоких людей ты предала и сколько злых поддерживала! Красота твоя лжива. И к тому, кто умеет молиться, является иная красота, невидимая для людей, созерцающих тебя. Прочь!

При этих словах девушка воскликнула:

— О святой пастух! Пей молоко овец твоих, и одевайся шерстью их, и молись Господу своему в уединении и в мире своего сердца!

И видение исчезло. Тогда со всех сторон горы к пастуху сбежались дикие животные и склонились перед ним до земли, прося его благословения.

На этом месте своего повествования Шахерезада остановилась, а царь Шахрияр, внезапно опечалившись, сказал ей:

— О Шахерезада! Поистине, пример пастуха заставляет меня задуматься. И я не знаю, не будет ли лучше для меня удалиться в пещеру и уйти навсегда от забот царской власти и вместо всякого другого занятия пасти овец. Но сначала я хочу выслушать продолжение рассказов о зверях и птицах.

И когда наступила

Шахерезада сказала:

РАССКАЗ О ЧЕРЕПАХЕ И ПТИЦЕ-РЫБОЛОВЕ

В одной из моих старинных книг повествуется, о царь благословенный, что самец птицы-рыболова находился однажды на берегу реки и, вытянув шею, внимательно следил за течением воды. Ибо таково было ремесло, которое позволяло ему снискивать себе пропитание и кормить своих детей, и он занимался им, не ленясь и весьма добросовестно исполняя обязанности, связанные с занимаемым им положением.

Между тем, в то время как он следил таким образом за малейшим движением и волнением воды, перед ним проплыло и остановилось под утесом, с которого он наблюдал, большое тело человеческой породы. Тогда он осмотрел его и заметил значительные раны на всех частях его и следы сабельных ударов и ударов копьем; и он подумал в душе своей: «Это, должно быть, какой-нибудь разбойник, которому пришлось искупить свои злодеяния».

Затем он взмахнул крыльями и благословил Промыслителя, говоря:

— Благословен будь Тот, Кто заставляет злых служить после смерти благосостоянию своих верных служителей!

И он намеревался наброситься на тело и оторвать от него несколько кусков, чтобы отнести их своим птенцам и съесть вместе с ними. Но он скоро увидел, как небо над ним потемнело от целой тучи больших хищных птиц — ястребов и коршунов, — которые принялись описывать широкие круги, все больше и больше приближаясь к телу.

При виде этого самца птицы-рыболова объял страх быть и самому растерзанному этими воздушными волками, и он поспешил улететь. И спустя несколько часов он опустился на верхушку дерева, находившегося посреди реки, у самого устья, и решил ждать здесь, пока течение не принесет к этому месту плывущий труп. И, глубоко опечаленный, он стал размышлять о превратностях судьбы и непостоянстве ее, и он говорил себе: «Вот я принужден был удалиться из моей страны, с того берега, где я родился и где находятся мои дети и моя супруга. Ах, как суетен этот мир! И насколько суетен тот, кто доверчивый, в счастье живет изо дня в день, не заботясь о завтрашнем дне. Если бы я был предусмотрительнее, я сделал бы запасы на случай такой голодовки, как сегодня, и воздушные волки могли бы оспаривать мою добычу, не повергая меня в особенное беспокойство. Но мудрец советует нам терпение в испытаниях. Будем же терпеливо ждать».

Между тем, в то время как он размышлял таким образом, он увидел, что к дереву, на котором он сидел, медленно подплывала, слегка высовываясь из воды, черепаха. Черепаха подняла голову и, заметив его на дереве, тотчас пожелала ему мира и сказала:

— Как могло случиться, о рыболов, что ты покинул тот береговой откос, где я обыкновенно встречала тебя?

И он ответил:

И я, о добрая черепаха, видя, что воздушные волки готовы завладеть моим откосом, предпочел, чтобы не видеть их неприятных лиц, покинуть всё и удалиться до той поры, пока Аллаху не будет угодно сжалиться над моей бедственной судьбой.

Когда черепаха выслушала эти слова, она сказала самцу птицы-рыболова:

— Если так, то я в твоем распоряжении и готова служить тебе со всей преданностью и быть тебе товарищем в твоем одиночестве и среди лишений, ибо я знаю, как несчастен иностранец вдали от своего отечества и от своих соотечественников и как сладко ему найти среди незнакомцев теплоту привязанности и участие. И вот я, зная тебя лишь по виду, буду тебе внимательной и преданной подругой.

Тогда рыболов воскликнул:

— О черепаха, полная сердечности, о ты, жесткая снаружи, но мягкая в душе! Я чувствую, что сейчас заплачу от умиления перед великодушием твоего предложения! Как я благодарен тебе! И как ты глубоко права в том, что ты говоришь о гостеприимстве, которое нужно оказывать иностранцам, и о дружбе, которую нужно предлагать людям в несчастье, если только они не лишены занимательности! Ибо что такое была бы, в самом деле, наша жизнь, если бы не было друзей, и дружеских бесед, и песен, и смеха с друзьями?! Мудр тот, кто умеет находить друзей, подходящих ему по натуре, ибо нельзя считать друзьями существ, которых бываешь вынужден посещать вследствие занятий, как я посещал птиц-рыболовов одинаковой со мной породы, которые соперничали со мной и завидовали моим уловам и моим находкам. Как должны они теперь радоваться моему удалению, эти мелочные и тупые товарищи, которые умеют говорить лишь о своих уловах и беседуют только о своих мелких делишках, но никогда не думают о том, чтобы вознестись мыслью к Подателю всех благ! И клювы их всегда наклонены к земле. И если у них есть крылья, то не для того, чтобы пользоваться ими, ведь большинство из них не могли бы летать, если б даже захотели, — они могут только нырять и долго остаются на дне.

При этих словах черепаха, которая слушала его в молчании, воскликнула:

— О рыболов, спустись сюда, чтобы я могла поцеловать тебя!

И рыболов спустился с дерева, и черепаха поцеловала его между глаз и сказала ему:

— Действительно, о брат мой, ты не создан, чтобы жить в обществе птиц твоей породы, которые совершенно лишены утонченности и не проявляют никакого изящества в манерах. Останься же со мной, и жизнь будет для нас легка на этом клочке земли, затерянном среди течений, под сенью этого дерева, при плеске волн!

Но рыболов сказал ей:

— Ах, благодарю тебя, о черепаха, сестра моя! Ну а мои дети? А супруга моя?

Она ответила:

— Аллах велик и милосерден. Он поможет нам перенести их сюда. И мы, свободные от забот, проведем здесь еще много спокойных дней.

При этих словах рыболов сказал:

— О черепаха, возблагодарим вместе Всеблагого, Который дозволил наше соединение!

И оба воскликнули:

На этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что наступает утро, и с обычною скромностью умолкла.

Тогда царь Шахрияр сказал ей:

— О Шахерезада, твои слова только утверждают меня в возвращении к менее мрачным мыслям. И потому мне хотелось бы спросить тебя: не знаешь ли ты каких-нибудь историй о волках, например, или других столь же диких животных?

И Шахерезада сказала:

— Эти-то истории я и знаю лучше всего!

Тогда царь Шахрияр сказал:

— Так поспеши же рассказать их мне!

И Шахерезада обещала ему рассказать эти истории в следующую ночь.

И когда наступила

она сказала:

РАССКАЗ О ВОЛКЕ И ЛИСЕ

Знай, о царь благословенный, что лиса, вконец измученная от вечной злобы господина своего волка, постоянной его жестокостью и его поползновениями на последние права, остававшиеся ей, лисе, села однажды на ствол дерева и принялась раздумывать. Потом она вдруг спрыгнула, обрадованная одной мыслью, которая блеснула в ее голове и показалась ей разрешением вопроса. Она сейчас же пустилась разыскивать волка, которого она и встретила наконец в сквернейшем настроении духа, с ощетинившейся шерстью и исковерканным от злобы лицом. Тогда, едва увидев его еще издали, она облобызала землю перед ним и смиренно приблизилась к нему, опустив глаза и ожидая, чтобы он сам обратился к ней с вопросом. И волк закричал ей:

— Что тебе нужно, собачья дочь?

Лиса сказала:

— Извини мою дерзость, господин, но я хочу высказать тебе одну мысль и обратиться к тебе с одной просьбой, если только ты уделишь мне минуту внимания.

А волк закричал:

— Пожалуйста, только не болтай слишком много и убирайся прочь поскорее, не то я переломаю тебе кости!

Тогда лиса сказала:

— Я заметила, господин, что с некоторых пор Ибн-Адам ведет непрерывную войну против нас; по всему лесу только и видим, что капканы, западни и всевозможные ловушки. Еще немного, и мы совсем не сможем больше жить в лесу. А потому, что ты сказал бы о союзе всех волков и всех лисиц для общего сопротивления Ибн-А-даму и для защиты от него нашей страны?

При этих словах волк закричал лисе:

— Я скажу, что это настоящая наглость с твоей стороны — рассчитывать на союз со мною и на мою дружбу, жалкая, плутоватая, хилая лисица! Вот тебе за твою дерзость! — И волк так хватил ее по спине своей лапой, что она полумертвая свалилась на землю.

Потом лиса поднялась, прихрамывая, но и не подумала, конечно, выказать свое раздражение, напротив, она приняла самый умильный и сокрушенный вид и сказала волку:

— Господин, прости рабе своей ее невоспитанность и бестолковость! Она сознает свои великие проступки. А если б даже она и не сознавала их, то ужасный и вполне заслуженный удар, который ты соизволил нанести ей и который мог бы насмерть свалить слона, наверное, вразумил бы ее.

Тогда волк, успокоенный немного смиренным поведением лисы, сказал:

— Ну ладно, это научит тебя не соваться другой раз в дела, которые тебя не касаются.

Лиса сказала:

— Как это верно! Недаром ведь мудрец сказал: «Не заговаривай никогда и не рассказывай ничего, прежде чем тебя не попросят об этом. И не забывай, что нужно обращать все свое внимание только на то, что тебя касается. Но более всего остерегайся расточать свои советы тем, которые могут не понять их, а также и злым, которые только рассердятся на тебя за предлагаемое им благо».

Вот какие слова говорила лиса волку; но про себя она думала: «Придет и мое время, и этот волк расплатится со мной до последнего обола[5]; ибо спесь, нахальство, дерзость и глупое чванство навлекут на себя рано или поздно достойное наказание. Итак, будем же смиренны до тех пор, пока мы не достигнем могущества».

Потом лиса сказала волку:

— О господин мой, ведь ты знаешь, что справедливость есть добродетель могущественных, а доброта и кротость обхождения — дары сильных и их украшение. Ведь и сам Аллах прощает виновного, если он раскаивается. Что касается меня, то преступление мое огромно, я знаю это, но и раскаяние мое не менее велико; ибо этот тяжкий удар, который ты в благости своей соизволил нанести мне, хотя и повредил мое тело, но был целительным средством для души моей и источником ликования для нее; ибо так наставляет нас мудрец: «Первоначальный вкус наказания, которое налагает на тебя рука воспитателя, отдает горечью, но позднейший вкус его восхитительнее прозрачного меда со всею сладостью его».

Тогда волк сказал лисе:

— Я принимаю твои извинение и прощаю твои ошибки и то беспокойство, которое ты причинила мне, заставив ударить тебя. Но ты должна стать на колени и склонить голову в прах.

И лиса, нимало не задумавшись, стала на колени и смиренно преклонилась пред ним, говоря:

— Да ниспошлет тебе Аллах торжество во всех делах твоих и да укрепит владычество твое!

Тогда волк сказал:

— Ну хорошо, теперь ступай вперед и будь мне разведчиком. А если завидишь какую-нибудь дичь, беги скорее и скажи мне.

И лиса ответила повиновением и поспешила на разведку.

И вот она прибежала в виноградник, где нетрудно было заметить какое-то подозрительное место, похожее на западню; и она сделала большой обход, чтобы избежать его, сказав себе: «Тот, кто идет, не глядя на ямы, зияющие под ногами, должен попасть туда. К тому же я достаточно насмотрелась на разные ловушки, которые испокон веков строит мне Ибн-Адам, чтобы поучиться осторожности. Так, например, если бы я увидела в винограднике что-то вроде изображения лисицы, я не подошла бы, а бросилась бы бежать со всех ног, потому что это наверное была бы приманка, устроенная коварным Ибн-Адамом. А теперь я вижу посреди виноградника это местечко, которое кажется мне довольно-таки подозрительным. Надо держать ухо востро! Посмотрим-ка, что это такое, но будем осторожны, ибо осторожность стоит доброй половины храбрости».

Рассудив таким образом, лиса стала подходить понемножку, от времени до времени возвращалась назад и при этом каждый раз потягивала носом воздух; и она ползла и прислушивалась, потом шла дальше, чтобы опять вернуться; и наконец она достигла таким образом без всякой помехи границы этого столь подозрительного места. И оказалось, что она была совершенно права, ибо это была большая яма, прикрытая легкими ветвями и засыпанная поверх их землею. Увидев это, лиса воскликнула:

— Хвала Аллаху, Который одарил меня таким прекрасным качеством, как осторожность, и такими зоркими глазами!

Затем при мысли, что скоро туда попадется волк, она принялась плясать от радости, как если бы упилась вином, выжатым со всего этого виноградника, и пропела следующую песню:

А вслед за тем она вернулась и пошла искать волка, которому она сказала:

— Я принесла тебе добрую весть. Счастье твое велико, и удачи непрерывно сыплются на тебя. Да пребудут вечно благоденствие и всякая радость в доме твоем!

Волк сказал ей:

— Какую же весть ты принесла? Говори скорее и не болтай лишнего!

Лиса сказала:

— Виноградник так хорош сегодня, и все в нем полно ликования, ибо хозяин его умер и лежит там, посреди поля, прикрытый ветвями.

А волк закричал:

— Что же ты медлишь, гнусная сводница! Веди меня туда! Живее!

И лиса поспешно повела его на середину виноградника и, указывая ему на описанное место, сказала:

— Вот здесь.

Тогда волк радостно завыл и одним прыжком вскочил на ветви, которые сейчас же подались под его тяжестью. И он провалился в глубину ямы.

Видя падение врага своего, лисица пришла в такой восторг, что, прежде чем подбежать к нему и насладиться своим торжеством, принялась скакать и от избытка радости проговорила следующие стихи:

А затем с бьющимся сердцем несколькими прыжками подскочила к краю ямы. И с таким удовольствием смотрела она теперь на волка, который выл, и оплакивал свое падение, и предавался отчаянию, сокрушаясь при мысли о своей неизбежной погибели! Тогда лиса тоже принялась притворно плакать и стенать, а волк поднял голову и, увидев, что она плачет, сказал ей:

— О подруга моя лиса, какая ты добрая, что плачешь обо мне! Теперь я вижу, что я бывал иногда чересчур суров с тобой. Но сдержи, пожалуйста, свои слезы, сбегай к супруге моей и детям моим и скажи им, в какой я нахожусь опасности и какая жестокая смерть мне угрожает!

Тогда лиса сказала:

— Негодяй! Так ты до того глуп, что воображаешь, будто я по тебе проливаю эти слезы! Вот выдумал, проклятый! Если я плачу, так это о том, что ты до сих пор жил в таком благополучии, и я горько жалею, что это несчастье не случилось с тобой раньше! Издыхай же, злосчастный волк! А я помочусь на твою могилу и буду плясать со всеми другими лисицами на поглотившей тебя земле.

При этих словах волк подумал: «Теперь не приходится грозить ей, она одна может вызволить меня отсюда», и тогда он сказал ей:

— О подруга моя! Какую-нибудь минуту тому назад ты клялась мне в верности и на тысячу ладов выражала мне полную покорность! Откуда же такая перемена? Правда, что я был грубоват с тобою, но не гневайся на меня за это, вспомни, что сказал поэт:

Но лиса сказала ему, насмешливо оскалив зубы:

— О ты, глупейший из всех волков и из всех диких зверей! Вероятно, ты позабыл все свои безобразные поступки? И почему ты не знаешь этого мудрого наставления поэта:

А ведь ты так долго угнетал меня, что теперь я имею полное право радоваться твоим несчастьям и услаждаться зрелищем твоего унижения.

Тогда волк сказал:

— О мудрая лиса, блистающая плодотворными мыслям и изобретательным умом! Душа твоя выше, чем слова твои, и ты, наверное, не думаешь того, что говоришь; ты просто вздумала пошутить. А ведь, правду сказать, теперь не время для этого. Возьми же, пожалуйста, какую-нибудь веревку и постарайся привязать ее одним концом к дереву, а другой конец брось мне; я вскарабкаюсь по ней и выйду из этой ямы.

Но лиса расхохоталась и сказала ему:

— Погоди, о волк, погоди! Раньше твоя душа выйдет, а потом уж тело. И камни, которыми забросают тебя, живо помогут душе твоей выйти. О грубое животное с неповоротливыми мыслями и недальновидным умом! Я могу сравнить твою участь только с участью сокола и куропатки.

При этих словах волк воскликнул:

— Я не понимаю, что ты хочешь этим сказать?

Тогда лиса сказала волку:

— Знай, о волк, что однажды я пошла в виноградник, чтобы съесть несколько ягод винограда. В то время как я стояла там под тенистою листвою, с высоты неба вдруг низринулся большой сокол и опустился прямо на маленькую куропатку. Но куропатке удалось вырваться из когтей сокола, и она побежала, чтобы укрыться в свое убежище. Тогда сокол, который погнался за нею, но не успел вновь схватить ее, сел у небольшого отверстия, служившего входом в убежище куропатки, и сказал ей:

— Зачем ты прячешься от меня, дурочка? Разве ты не знаешь, как я забочусь о тебе и как я желаю тебе добра? Ведь если я поймал тебя, то потому только, что знал, как долго ты голодала, и хотел дать тебе зерен, которые я собрал для тебя. Выйди же, куропаточка, моя миленькая, хорошенькая куропаточка! Выйди без страха из своей норки и поешь зерен! И да будут они тебе приятны на вкус и сладостно легки твоему желудку, о куропатка, око мое, душа моя!

Услышав эти слова, куропаточка доверчиво вышла из своего убежища, но сокол сейчас же набросился на нее, и запустил ей в тело свои ужасные когти, и ударом своего клюва распорол ей живот. Тогда куропатка, испуская последний вздох, сказала ему:

— О проклятый предатель! Да превратит Аллах в яд мясо мое в желудке твоем!

И она умерла. Что же касается сокола, то он мгновенно сожрал ее, но в ту же минуту его постигло волею Аллаха заслуженное наказание; ибо едва куропатка оказалось в желудке предателя, как с него опали все его перья, как если бы их опалил изнутри какой-то огонь, и сам он, бездыханный, покатился на землю.

— А ты, о волк, — продолжала лиса, — ты попал в яму за то, что сделал мою жизнь столь тяжкою и унизил душу мою до последних пределов унижения.

Тогда волк сказал лисе:

— О подруга моя! Ради Аллаха, оставь все эти примеры, которые ты приводишь мне, и забудем прошлое. Я уже достаточно наказан за него, раз я сижу в этой яме, куда я упал с опасностью сломать себе ногу и выколоть глаз или даже оба глаза. Подумаем о том, как бы мне выбраться из этого скверного положения, ибо ведь ты знаешь, что самая надежная дружба родится там, где один помог другому в несчастье, и что истинный друг ближе нашему сердцу, чем родной брат. Помоги же мне выбраться отсюда, и я буду тебе лучшим другом и мудрейшим советником.

Но лиса только расхохоталась и сказала волку:

— Я вижу, что ты незнаком с наставлением мудрецов.

А волк с удивлением спросил ее:

— С каким наставлением и каких мудрецов?

И лиса сказала:

— Мудрец учит нас, о волк, гнусный и зловонный, что такие люди, как ты, люди с безобразным лицом, с грубым видом и уродливыми телом и душой, так же грубы и неспособны к благородным чувствам. И до какой степени это справедливо в применении к тебе! То, что ты сказал мне о дружбе, совершенно верно и неопровержимо, но как ты самообольщаешься, если думаешь, что эти столь прекрасные слова применимы к твоей низкой душе! Ибо если ты и в самом деле так изобретателен на мудрые советы, то почему бы тебе самому не найти средства выбраться из этой ямы? И если ты вправду так могуществен, как говоришь, то попробуй спасти свою душу от верной смерти! О, как ты напоминаешь мне историю с врачом!

— Какой там еще врач? — воскликнул волк.

А лиса сказала:

— Жил на свете один крестьянин, у которого приключилась большая опухоль на правой руке, и это мешало ему работать. И вот, выбившись из сил, он позвал врача, который слыл большим знатоком врачебной науки. И этот ученый пришел к больному с повязкою на глазу. И больной спросил его:

— Что это у тебя с глазом, о врач?

Он ответил:

— Опухоль, которая мешает мне видеть.

Тогда больной закричал ему:

— У тебя самого опухоль, и ты не можешь излечить ее! И после этого ты пришел лечить мою опухоль?! Поворачивай себе назад подобру-поздорову!

А ты, о волк проклятый, прежде чем мне давать совет и меня обучать мудрости, будь сам настолько мудр, чтоб спастись из этой ямы и оберечься от того, что сейчас польется на твою голову! А не то и сиди там, где сидишь!

Тогда волк заплакал, но, еще не совсем отчаявшись, сказал лисе:

— О подруга моя, прошу тебя, вытащи меня отсюда, ну хоть таким образом: подойди к краю ямы и протяни мне кончик своего хвоста, а я уцеплюсь за него и вылезу отсюда! И тогда обещаю тебе перед лицом Аллаха раскаяться во всех моих прежних жестокостях. И я спилю свои когти и обломаю свои большие зубы, чтоб не иметь даже искушения нападать на ближних моих. А потом я облекусь власяницею и удалюсь в уединенное место, чтоб предаться покаянию, и не буду есть ничего, кроме трав, и не буду пить ничего, кроме воды.

Но лиса, нимало не смягчившись, сказала волку:

— С каких же это пор стало так легко менять свою натуру? Ты волк, волком и останешься, и тебе не уверить меня в своем раскаянии! Да и очень уж это было бы наивно с моей стороны доверить тебе хвост свой. Нет, умирай себе там, ибо мудрец сказал: «Смерть злого есть благо для человечества, ибо она очищает землю».

На этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что занимается утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

Смерть злого есть благо для человечества, ибо она очищает землю.

При этих словах волк укусил себе лапу от отчаяния и от сдержанной ярости, но он еще более смягчил голос и сказал лисе:

— О лиса, порода, к которой ты принадлежишь, славится между всеми зверями всей земли утонченностью манер, благородством души, красноречием и кротостью характера! Прекрати же эту игру, ибо ты не можешь говорить такие вещи всерьез, и вспомни обычаи своего рода.

Но лиса начала так хохотать при этих словах, что лишилась чувств. Но она не замедлила прийти в себя и сказала волку:

— Я вижу, о грубиян неслыханный, что никто не подумал заняться твоим воспитанием. Но мне теперь не приходится заниматься этим, и я хочу только, пока ты еще не издох, всадить тебе в уши несколько изречений мудрых людей. Итак, знай, что все можно излечить, кроме смерти; все можно испортить, кроме алмаза; и наконец, что от всего можно уйти, кроме своей судьбы. Что касается тебя, то, кажется, ты обещал сейчас наградить меня, в случае если выйдешь из ямы, и предлагал свою дружбу. Но мне думается, что ты сильно смахиваешь на змею, историю которой ты, конечно, не знаешь по своему невежеству.

И так как волк признался в своем невежестве на этот счет, лиса сказала:

— Так-то, о волк, была одна змея, которой удалось спастись из рук факира. Но, пробыв долгое время в мешке фокусника, змея эта так отвыкла от движения, что едва-едва ползла по земле и была бы непременно вновь поймана фокусником или раздавлена, если бы ее не заметил один сострадательный прохожий. Он подумал, что она больна, и из жалости поднял и отогрел ее. Но как только она ожила, первым ее делом было отыскать наиболее чувствительное место на теле своего избавителя и запустить в него свое ядовитое жало. И человек сейчас же упал мертвым.

Кроме того, ведь и поэт сказал:

А затем, о волк, есть еще следующие замечательные стихи, как нельзя более приложимые к данному случаю:

Итак, проклятый, чтобы приступить к твоему наказанию и дать тебе отведать тех сладостей, которые ожидают тебя, когда гладкие прекрасные камни будут ласкать твою голову в глубине этой ямы, вот что я предложу тебе в ожидании той поливки, которой я не пожалею для твоей могилы. Подними-ка голову, посмотри!

И, сказав это, лиса повернула спину, уперлась задними ногами в край ямы и так знатно обдала нечистотами волка в самую морду, что до конца жизни не отмыться ему от этой грязи и этой вони.

Сделав это, лиса взобралась на пригорок и принялась яростно выть, сзывая хозяев и сторожей, которые не замедлили сбежаться; при их приближении лиса поспешила удрать и спрятаться, но неподалеку от ямы, так что она могла видеть те огромные камни, которыми забрасывали яму обрадованные хозяева, и слышать предсмертный вой врага своего, волка.

Тут Шахерезада смолкла на минуту, чтобы выпить стакан шербета, который подала ей маленькая Доньязада, а царь Шахрияр воскликнул:

— Я сгорал от нетерпения, ожидая смерти волка! Теперь, когда он умер, я желал бы выслушать от тебя что-нибудь о простодушных и о неосмотрительной доверчивости и последствиях ее.

И Шахерезада сказала:

— Слушаю и повинуюсь!

РАССКАЗ О ЛАСКЕ И МЫШИ

Жила-была одна женщина, занимавшаяся лущением кунжута.

Вот однажды ей принесли меру кунжута наилучшего качества и сказали ей:

— Врач предписал одному больному питаться некоторое время одним только кунжутом. И мы принесли его тебе, чтобы ты как можно тщательнее обчистила и вылущила его.

И женщина взяла его и сейчас же принялась за работу и к вечеру успела уже обчистить и вылущить его. И любо было смотреть на этот белый, начисто вылущенный, аппетитный кунжут. И действительно, бродившая неподалеку ласка сейчас же соблазнилась им и, дождавшись ночи, принялась перетаскивать его с подноса, на котором он был рассыпан, в свою нору. И так ловко взялась она за это дело, что к утру на подносе осталась только самая малость кунжута.

Можно себе представить, каково было удивление и досада лущильщицы при виде этого подноса, почти опустошенного ласкою, которая наблюдала за ней, притаившись в своей норе! Потом лущильщица воскликнула:

— О, если бы я только могла выследить вора! Это наверно не кто другой, как проклятые мыши, которые развелись в доме с тех пор, как подохла кошка. Попадись мне одна из них, досталось бы ей от меня за то, что они все тут поделали!

Услышав эти слова, ласка сказала:

— Чтобы укрыться вернее от злобы этой женщины, я непременно должна подкрепить все ее подозрения насчет мышей. Не то она легко может догадаться, что это я сделала, и перешибет мне спину!

И она немедленно направилась к мыши и сказала ей:

— О сестра моя, всякий сосед должен быть другом соседу. Может ли быть что-нибудь противнее самолюбивого соседа, который не обращает ни малейшего внимания на тех, кто живет рядом с ним и в дни радости не пошлет им ничего из тех вкусных блюд, которые наготовила для него хозяйки дома, или из тех сладостей и пирожных, которые подаются в большие праздники?!

А мышь ответила:

— Как это справедливо, моя добрая ласка! Но я просто не нахвалюсь твоим соседством и тем доброжелательством, которое ты мне выказываешь, хотя живем здесь каких-нибудь несколько дней! Да будет угодно Аллаху, чтобы все соседки были так честны и так услужливы, как ты! Однако что ты хотела сказать мне?

Ласка сказала:

— Добрая женщина, которая живет в этом доме, получила меру свежего и чрезвычайно аппетитного кунжута. Она и дети ее уже досыта наелись им, так что осталась какая-нибудь горсточка или две. Так вот я прибежала предупредить тебя об этом, потому что мне в тысячу раз приятнее, чтоб этим остатком воспользовалась ты, а не ее прожорливые дети.

При этих словах мышь пришла в такой восторг, что принялась кружиться и вертеть хвостом. Нимало не задумываясь, не обращая внимания на лицемерный вид ласки, не замечая женщины, молчаливо подстерегавшей вора, и даже не задавшись вопросом, что могло принудить ласку к такому великодушию, она побежала во весь дух и, вскочив на самую середину подноса, на котором белел и сверкал вылущенный кунжут, жадно набросившись на него, набила им полный рот. Но в ту же минуту из-за двери выскочила женщина и одним ударом палки разбила мыши голову.

Таким образом бедная мышь, поддавшись неосмотрительной доверчивости, заплатила за чужой проступок своею жизнью.

При этих словах царь Шахрияр сказал:

— О Шахерезада! Какой урок осторожности преподает эта сказка! Если бы я знал ее раньше, я не был бы так безгранично доверчив относительно жены моей, этой развратницы, которую я убил собственной рукой, и этих предателей, черных евнухов, которые помогали ей в измене. Но не можешь ли ты рассказать мне какую-нибудь историю о верной дружбе?

И Шахерезада сказала:

РАССКАЗ О ВОРОНЕ И ЦИВЕТТЕ

До меня дошло, о царь благословенный, что однажды ворон и самец циветты[6] почувствовали крепкую дружбу один к другому и проводили свободные часы в прогулках и различных играх.

Но вот однажды, когда они беседовали о чем-то, без сомнения очень интересном, так как они не обращали ни малейшего внимания на то, что происходило вокруг, их внезапно вернул к действительности ужасающий рев тигра, огласивший лес.

И тотчас же ворон, сидевший внизу на стволе дерева, рядом со своим другом, поспешил подняться на верхние ветви. Что же касается самца циветты, то он, растерявшись, тем более затруднялся найти убежище, что не знал наверное, откуда раздался рев хищника. И в замешательстве он сказал ворону:

— Друг мой, что делать? Скажи мне, не можешь ли ты указать мне какое-нибудь средство спасения или оказать какую-нибудь существенную помощь?

Ворон ответил:

— Чего не сделал бы я для тебя, мой милый друг?! Я готов на все, чтобы только выручить тебя; но прежде чем я полечу за помощью, позволь мне напомнить тебе, что по этому поводу сказал поэт:

Продекламировав эти стихи, ворон понесся во весь дух к стаду, которое проходило недалеко под охраной нескольких больших собак, более внушительных на вид, чем львы. И он направился прямо к одной из собак и, вцепившись ей в голову, нанес ей сильный удар клювом. Затем он бросился на другую собаку и сделал то же самое; и, раздразнив таким образом всех собак, он принялся перелетать с места на место как раз на таком расстоянии, чтобы завлечь их и заставить гнаться за собой, но не попасться им в зубы. И он каркал во все горло, как будто поддразнивая их. И собаки, все более и более разъяряясь, пустились ловить его, пока не достигли середины леса. Тогда ворон рассудил: так как лай их наполнил шумом весь лес, то тигр с перепугу должен был скрыться; и он полетел, широко расправив крылья, оставляя далеко позади собак, которые и вернулись с носом к своему стаду. Затем он вернулся к своему другу самцу циветты, которого он избавил таким образом от близкой опасности, и зажил с ним в полном мире и благополучии.

— Но я спешу, о царь благословенный, — продолжала Шахерезада, — рассказать тебе историю о вороне и лисе.

РАССКАЗ О ВОРОНЕ И ЛИСЕ

Рассказывают, что одна старая лиса, совесть которой была отягощена многими проступками и многими грабежами, удалилась в глубину ущелья, изобиловавшего дичью, уведя с собой свою семью. И там она начала делать такие истребления среди мелкой дичи, что совершенно опустошила гору и кончила тем, что во избежание голодной смерти съела сначала собственных детей, которые были в самом соку, а затем однажды ночью предательски задушила свою подругу, которую сожрала в один момент. После этого ей уже нечем было поживиться.

Между тем она стала уже слишком стара, чтобы еще раз переселяться, и была недостаточно ловка, чтобы охотиться на зайцев и на лету ловить куропаток. В то время как она была занята этими мыслями, которые омрачали в ее глазах весь мир, она увидела, что на вершину одного дерева опустился утомленный ворон, она тотчас подумала в душе своей: «Если бы я могла убедить этого ворона вступить в дружбу со мною, какая бы это была удачная находка! У него отменные крылья, благодаря которым он может исполнять работу, уже навсегда непосильную для моих старых, больных ног. Таким образом он доставлял бы мне пищу и, сверх того, избавил бы меня от одиночества, которое уже начинает меня тяготить».

Задумано — сделано. Она приблизилась к дереву, на котором сидел ворон, чтобы тот лучше слышал ее, и после самых прочувствованных приветствий сказала ему:

— О сосед мой, ты, конечно, знаешь, что всякий мусульманин имеет два достоинства в глазах своего соседа-мусульманина: то, что он мусульманин, и то, что он сосед. Я же без колебаний признаю в тебе оба эти достоинства, и, сверх того, я чувствую себя сразу пораженной прямо в сердце твоей неотразимой привлекательностью и миловидностью и ощущаю внезапную склонность к братской дружбе с тобою. А ты, о ворон, что чувствуешь ты ко мне?

При этих словах ворон разразился таким хохотом, что чуть не скатился с дерева. Затем он сказал лисе:

— Ну уж, признаться, изумление мое не имеет пределов! И с каких же это пор, о лиса, такая необыкновенная дружба?! И с каких это пор искренность проникла в сердце твое, тогда как она всегда была у тебя лишь на кончике языка?! И с каких же пор породы, столь различные, как наши, стали способны к такому совершенному соединению?! Ведь ты принадлежишь к породе зверей, я — к породе птиц, и, самое главное, о лиса, не можешь ли ты сказать мне, раз ты уже так красноречива, с каких пор ваша порода перестала быть истребителями, а наша — истребляемыми?! Это удивляет тебя? Право, нечего удивляться! Ну полно, лиса, хитрая старуха, спрячь в карман все свои прекрасные изречения и избавь меня от этой дружбы, которая ничем себя не доказала!

Тогда лиса сказала:

— О рассудительный ворон, ты рассуждаешь идеально! Но знай, что нет ничего невозможного для Того, Кто сотворил сердца Своих созданий и Кто внезапно вложил в мое сердце это чувство к тебе. Но для того чтобы показать тебе, что существа различных пород прекрасно могут дружить, и привести тебе доказательства, которых ты совершенно вправе требовать от меня, я считаю самым лучшим рассказать тебе дошедшую до меня историю о блохе и мыши, если только ты расположен выслушать ее.

И ворон сказал:

— Раз ты говоришь о доказательствах, я вполне готов выслушать эту историю о блохе и мыши, которую никогда не слышал.

И лиса сказала:

— О милый друг, мудрецы, сведущие и в древних и в современных книгах, рассказывают, что блоха и мышь избрали место жительства в доме одного богатого купца, каждая в наиболее подходящем для нее месте.

Но вот однажды ночью блоха, которой надоело постоянно сосать лишь терпкую кровь домашней кошки, прыгнула на постель, где спала супруга купца, и проскользнула между ее одеждами, а оттуда забралась под рубашку, чтобы, двигаясь по ляжке, достигнуть самого нежного места в паху. И в самом деле, она нашла, что это место весьма нежно и мягко и кожа там белая и гладкая, как только можно пожелать; ни малейшей морщинки, ни грубого волоска, напротив того, о ворон, совершенно напротив. Одним словом, блоха засела на этом месте и принялась сосать сладкую кровь молодой женщины. Но она так нескромно принялась за дело, что молодая женщина проснулась, ощутив жгучую боль от укуса, и так быстро поднесла руку к укушенному месту, что неизбежно бы раздавила блоху, если бы та не успела ловко улизнуть в шальвары и скрыться в бесчисленных складках этой специальной женской одежды, а оттуда не выпрыгнула бы на пол и не поспешила бы скрыться в первой попавшейся щели.

Что касается молодой женщины, то она испустила болезненный стон, на который сбежались все рабыни и, поняв причину боли своей госпожи, поспешили засучить рукава и тотчас же принялись за дело, чтобы отыскать блоху в платье: две из них взялись обыскать верхнее платье, третья — рубашку, а две остальные занялись просторными шальварами, осторожно перебирая одну за другой все их складки, в то время как молодая женщина, совершенно обнаженная, при свете светильников исследовала свое тело спереди, а любимая рабыня ее старательно осматривала ее спину. Но ты, конечно, понимаешь, о ворон, что они решительно ничего не нашли. Ну, это о женщине.

Но ворон воскликнул:

— Но где во всем этом те доказательства, о которых ты говорила?

И лиса сказала:

— Мы как раз дошли до них! — И она продолжала: — Итак, щель, в которую укрылась блоха, была именно убежищем мыши…

На этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

Естественно, щель, в которой укрылась блоха, была как раз убежищем мыши.

И потому, когда мышь увидела, что блоха бесцеремонно ворвалась к ней, то была чрезвычайно оскорблена и крикнула ей:

— С какой стати явилась ты ко мне, о блоха, ты, существо другой породы и иного вида, от которого нельзя ожидать ничего, кроме неприятностей, вечная ты приживальщица!

Но блоха ответила:

— О мышь гостеприимная, знай, что если я так нахально ворвалась в твое жилище, то неумышленно, а лишь для того, чтобы спастись от смерти, которая угрожала мне от руки хозяйки дома. И все из-за нескольких капель крови, которые я у нее высосала. Правда, эта кровь была самого высшего качества, такая приятная, теплая — чудо! — и удивительно легкая для желудка. И я прибегаю к тебе за помощью, веря в доброту твою, и прошу тебя приютить меня, пока не минует опасность. И я не только не буду мучить тебя и не заставлю тебя покидать свое жилище, но выкажу такую отменную благодарность, что ты сама возблагодаришь Аллаха, дозволившего наше соединение.

Тогда мышь, убежденная искренним тоном блохи, сказала ей:

— Если это действительно так, о блоха, то ты можешь без страха разделить со мной мое убежище и жить здесь в спокойствии; и ты будешь моей подругой как в счастье, так и в горе. Что же касается крови, выпитой из ляжки супруги купца, то об этом тебе нечего и беспокоиться. И да будет она легка и приятна твоему желудку! Ибо каждый находит пропитание, где может, и в этом нет ничего предосудительного, так как Аллах дал нам жизнь не для того, чтобы мы допускали до себя возможность умереть от голода или жажды. Да вот, кстати, относящиеся к этому стихи, которые мне однажды пришлось слышать на улице из уст странствующего монаха:

Когда блоха выслушала речь мыши, то она была чрезвычайно тронута и сказала ей:

— О мышь, сестра моя, что за чудная жизнь потечет для нас с этих пор! Да приблизит Аллах ту минуту, когда я смогу отплатить тебе за твою доброту!

И минута эта не замедлила наступить. В самом деле, в тот же вечер мышь, бродя по комнате купца, услышала металлический звон и скоро разглядела, что купец пересчитывает по одному многочисленные динарии, которые вынимает из маленького мешочка; затем, пересчитав и проверив их все до одного, он спрятал их к себе под подушку и, растянувшись на постели, заснул.

Тогда мышь поспешила к блохе и рассказала ей все, что видела, и сказала:

— Вот наконец прекрасный случай для тебя прийти мне на помощь, перенеся вместе со мною эти золотые динарии с постели купца в мое убежище.

При этих словах блоха чуть не лишилась чувств от волнения, настолько чудовищным показалось ей это предложение, и грустно сказала мыши:

— Но подумай, что ты говоришь, о мышь! Разве ты не видишь, какого я роста? Как могла бы я перетащить на спине целый динарий, когда тысяча блох вместе не смогли бы даже сдвинуть его с места? Впрочем, я могу оказаться весьма полезной тебе в этом деле, ибо я беру на себя, я, блоха, такая, как я есть, тащить самого купца из его комнаты и даже из его дома; и тогда ты окажешься госпожой положения и сможешь на свободе не спеша перенести динарии в свое убежище.

Тогда мышь воскликнула:

— Это верно, добрая блоха, и я действительно не подумала об этом. Что же касается моего убежища, то оно достаточно просторно, чтобы вместить все это золото; а к тому же я позаботилась сделать семьдесят выходов из него на случай, если бы меня захотели запереть и замуровать в нем. Поспеши же устроить то, что ты мне обещала!

Тогда блоха в несколько прыжков очутилась на постели, где спал купец, и направилась прямо к нему пониже спины и там укусила его так, как никогда еще блоха не кусала человеческий зад. При этом укусе и той острой боли, которую он произвел, купец проснулся и, быстро протянув руку к этой существенной части тела, с которой блоха поспешила удалиться, послал ей тысячу проклятий, глухо прозвучавших среди царившего в доме молчания. Затем, перевернувшись несколько раз с боку на бок, он попытался уснуть вновь. Но плохо он рассчитал, ибо блоха, видя, что купец упорно нежится в постели, крайне взбешенная, вновь принялась за дело, и на этот раз укусила его в то столь чувствительное место, которое называется промежностью.

Тогда купец со стоном вскочил с кровати и, далеко отбросив одеяла и одежды, сбежал вниз к колодцу, где и стал смачивать укушенное место холодною водой; и уже не захотел вернуться к себе в комнату, а растянулся на скамейке во дворе, чтобы здесь провести остаток ночи.

А мышь могла совершенно свободно перенести в свою нору все золото купца; и когда наступило утро, в мешочке не оставалось более ни одного динария.

Таким образом блоха сумела отблагодарить мышь за ее гостеприимство и вознаградить ее сторицей.

— И ты, о ворон, — продолжала лиса, — надеюсь, скоро увидишь степень моей преданности тебе в отплату за тот дружеский договор, который я предлагаю заключить между нами.

Но ворон сказал ей:

— Правду сказать, сударыня лиса, твоя история далеко не убеждает меня. К тому же, в конце концов, каждый волен делать или не делать добро, особенно если это добро должно превратиться для него в источник бедствий. А в данном случае это именно так. Ведь в самом деле, ты уже давно славишься своими хитростями и изменами данному тобою слову, — как же могу я доверять тому, кто прославился своим коварством и еще так недавно умудрился предать и погубить своего двоюродного брата волка?! Ибо мне известно, о предательница, об этом преступлении, слух о котором облетел весь мир животных.

Если ты не задумалась погубить того, кто если не одной, то, во всяком случае, близкой тебе породы, после того как ты так долго бывала у него и пыталась всячески к нему подольститься, то весьма вероятно, что для тебя будет лишь простой забавой гибель того, кто тебе чужд и так разнится с тобою по породе. Кстати, это весьма напоминает мне одну историю, которая, видишь ли, на диво подходит к нашему с тобою случаю.

Лиса воскликнула:

— Какую историю?

Ворон сказал:

— Да историю о ястребе.

Но лиса сказала:

— Я не знаю этой истории о ястребе. Ну-ка, посмотрим, что это за штука!

И ворон сказал:

— Жил-был ястреб, тиранства которого переходили все возможные границы; ни одна птица, будь она большая или маленькая, не была застрахована от его притеснений; и он поселил ужас среди всех волков воздуха и волков земли, так что при одном приближении его дикие хищные звери бросали свою добычу и обращались в бегство, напуганные его страшным клювом и взъерошенными перьями. Но скоро настало время, когда под бременем лет опали его перья и притупились когти. И когда-то грозные челюсти ослабели, и крылья его утратили силу, и все тело одряхлело. До того жалок стал он в своем бессилии, что даже прежние враги его погнушались отплатить ему за его притеснение и наказали его лишь презрением. И он был вынужден, чтобы как-то питаться, довольствоваться объедками, которые оставляют птицы и животные.

И ты, лиса, если и утратила силу, то не утратила, как я замечаю, своего коварства. Ибо ты хочешь при твоей беспомощности сблизиться со мной, вполне сохранившим еще благодаря милости Творца силу крыльев, зоркость глаза и твердость клюва. Поверь мне, не пробуй поступать со мной как воробей!

И лиса в полном изумлении спросила его:

— О каком воробье ты говоришь?

Ворон сказал:

— Слушай. До меня дошло, что один воробей находился на лугу, по которому проходило стадо баранов, а он спокойно рылся клювом в земле, следя за баранами, как вдруг увидел, что огромный орел низринулся на маленького ягненка и, схватив его в когти, унесся с ним куда-то вдаль. При виде этого воробей оглянулся на себя с необычайной гордостью, распростер насколько мог свои крылья и сказал себе: «Но ведь и я умею летать и могу даже унести большого барана».

И он тотчас выбрал самого большого барана, у которого была такая густая и старая шерсть, что на животе, где она была пропитана навозной жижей, сбилась в клейкую и уже гниющую массу. И воробей ринулся на этого барана и хотел поднять его, только и всего. Но при первом же его движении лапки его запутались в клочьях шерсти, и сам он оказался пленником барана. Тогда прибежал пастух и схватил его, вырвал перья из его крыльев и, привязав его за ногу на веревку, отдал его как игрушку своим ребятам и сказал им:

— Посмотрите хорошенько на эту птицу! Это один из тех, кто захотел, на беду себе, сравняться с сильнейшим. За это он и наказан рабством.

И ты, о дряхлая лиса, ты хочешь теперь сравняться со мною, раз ты имеешь дерзость предлагать мне свой союз. Полно, хитрая старуха, поверь мне, убирайся-ка поскорей!

Тогда лиса поняла, что отныне бесполезно пытаться надуть столь бывалого парня, как ворон. И в бешенстве она стала так сильно скрежетать зубами, что сломала себе большой зуб. А ворон насмешливо сказал ей:

— Мне, право, очень жаль, что ты сломала себе зуб из-за моего отказа.

Но лиса посмотрела на него с безграничным почтением и сказала:

— Вовсе не из-за отказа твоего сломала я этот зуб, но из-за глубокого стыда, что нашла птицу, которая меня перехитрила.

И, сказав это, лиса поспешила удалиться и спрятаться.

— И такова, о благословенный царь, — продолжала Шахерезада, — история о вороне и лисе. Может быть, она показалась тебе слишком длинной, но зато завтра, если только Господь продлит жизнь мою и если ты благоволишь дать мне разрешение, я расскажу историю прекрасной Шамс ан-Нахар и князя Али бен-Бекара.

И царь Шахрияр воскликнул:

— О Шахерезада, не думай, что эти рассказы о зверях и птицах не привели меня в восхищение или показались мне слишком длинными, напротив. И я не прочь послушать и другие в таком же роде, хотя бы для того только, чтобы извлечь из них полезное наставление. Но так как ты обещаешь рассказать мне историю, одно название которой кажется мне очаровательным, то я готов слушать тебя!

Но в эту минуту Шахерезада увидела, что занимается заря, и попросила царя подождать до следующей ночи.

А когда наступила

она сказала: