Тысяча и одна ночь. В 12 томах

ИСТОРИЯ АЛИ БЕН-БЕКАРА И ПРЕКРАСНОЙ ШАМС АН-НАХАР

До меня дошло, о благословенный царь, что в Багдаде в царствование халифа Гаруна аль-Рашида жил молодой купец, чрезвычайно красивый собой и очень богатый, по имени Абальгассан бен-Тагер. И он, без сомнения, был самый красивый, и самый любезный, и самый нарядный из всех торговцев Большого базара. И главный евнух дворца избрал его, чтобы он поставлял для фавориток султана всевозможные ткани и драгоценности, в каких только могли они нуждаться; и особы эти вполне полагались на его вкус, и в особенности на его много раз испытанную скромность, которую он проявил неоднократно, исполняя их поручения. И он никогда не забывал предложить всевозможные угощения евнухам, приходившим к нему с заказами, и каждый раз одарял их сообразно положению, которое занимали они при своих госпожах. И вот почему молодой Абальгассан был обожаем всеми женщинами и всеми невольниками дворца, и даже настолько, что сам халиф наконец обратил на него свое внимание; и, увидав его, он полюбил его за его прекрасные манеры и за его красивое лицо, такое приветливое и такого ровного цвета; и он даровал ему свободный доступ во дворец во всякое время дня и ночи; и так как молодой Абальгассан кроме всех этих достоинств обладал еще даром пения и стихосложения, то халиф, для которого не было ничего выше красивого голоса и хорошей дикции, нередко приглашал его к своему столу для собеседования и чтобы послушать, как Абальгассан импровизирует стихи безукоризненного ритма.

И лавка Абальгассана была хорошо известна всем, кто причислял себя к избранной молодежи Багдада — сыновьям эмиров и знати, — женам именитых сановников и придворным.

И вот одним из наиболее частых посетителей лавки Абальгассана был юный князь Али бен-Бекар, потомок древней персидской династии. У него был прекрасный стан, свежее лицо с нежным румянцем на щеках, несравненно очерченные брови, смеющийся рот с белоснежными зубами и приятная речь.

Однажды, когда молодой князь Али бен-Бекар сидел в лавке рядом со своим другом Абальгассаном бен-Тагером и когда оба они беседовали так и смеялись, они увидели, что к ним приближается десять молодых девушек, прекрасных, точно луны, и они окружали одиннадцатую, сидевшую на муле, на котором был парчовый убор с золотыми стременами. И эта одиннадцатая молодая девушка была закутана в изар[7] из розового шелка, стянутый на талии поясом шириною в пять пальцев, вытканным из золота и украшенным крупными жемчужинами и драгоценными камнями. Ее лицо было прикрыто прозрачной вуалью, и сквозь нее светились прелестные глаза. И кожа ее рук была так же нежна, как шелковая ткань ее покрывала, и сияла белизной, и ее пальцы, украшенные бриллиантами, были точно выточенные. Что же касается до ее талии и ее форм, то о совершенстве их можно было судить по тому немногому, что было открыто взорам.

^{И так как она не стеснялась, находясь в лавке Абальгассана, то она откинула на минутку вуаль от своего лица.}

Когда шествие приблизилось к лавке, молодая девушка, опираясь на плечи своих невольниц, спустилась на землю и вошла в лавку с пожеланием мира Абальгассану, который ответил на ее приветствие со всеми знаками глубочайшего почтения, и поспешил поправить подушки и диван, и пригласил ее усесться, и отошел сам в сторону, выжидая ее приказаний. И молодая девушка начала небрежно перебирать золототканые материи, и разные драгоценности, и флаконы с розовым маслом; и так как она не стеснялась, находясь в лавке Абальгассана, то она откинула на минутку вуаль от своего лица — и красота ее засияла во всем блеске.

И лишь только юный князь Али бен-Бекар увидел это прелестное лицо, его охватил восторг, и страсть запылала в глубине его печени; и потом, когда из скромности он сделал вид, что собирается удалиться, прекрасная молодая девушка обратила на него свое внимание и тоже была глубоко потрясена и сказала Абальгассану своим дивным голосом:

— Я не хочу, чтобы из-за меня уходили твои клиенты, о Абаль-гассан! Пригласи же этого юношу остаться здесь! — И лицо ее озарилось восхитительной улыбкой.

При этих словах князь Али бен-Бекар почувствовал себя на вершине блаженства и, не желая уступить в любезности, сказал молодой девушке:

— Клянусь Аллахом! О госпожа моя, если я и хотел уйти, то только из боязни быть в тягость тебе, потому что, когда я увидел тебя, я вспомнил стихи поэта:

Когда молодая девушка услышала эти стихи, произнесенные голосом, полным отчаяния, она была прельщена утонченным чувством говорившего их и совершенно поддалась очарованию прекрасного юноши. И она окинула юношу долгим радостным взглядом и подозвала к себе жестом Абальгассана и вполголоса спросила его:

— Кто этот молодой человек и откуда он?

Он же отвечал:

— Это князь Али бен-Бекар, потомок персидских царей. Он столь же благороден, сколь и прекрасен, и он лучший мой друг.

— Он прелестен! — продолжала молодаядевушка. — Не удивляйся же, о Абальгассан, если вскоре после моего ухода отсюда к тебе придет одна из моих невольниц, чтобы пригласить вас, тебя и его, ко мне. Потому что я желала бы показать ему, что в Багдаде дворцы более красивы, женщины более прекрасны, альмеи[8] более искусны, чем при дворе царей персидских!

И Абальгассан, которому было достаточно этих немногих слов, чтобы понять ее желание, почтительно поклонился молодой девушке и сказал:

— Клянусь моей головой моей и глазами моими!

Тогда молодая девушка опустила вуаль на лицо и вышла, оставив за собой тонкий аромат сантала и жасмина, сохраняемый ее платьями.

Что же касается Али бен-Бекара, то по удалении молодой девушки он оставался долгое время неподвижным, не зная, что сказать, так что Абальгассан вынужден был указать ему, что прочие клиенты замечают его волнение и начинают даже выказывать свое удивление. И Али бен-Бекар отвечал ему:

— О Бен-Тагер, как мне не волноваться и в то же время не удивляться, видя, что душа моя готова расстаться с телом и стремится к этой луне, побуждающей меня отдать мое сердце без совещания с моим разумом? — Потом он прибавил: — О Бен-Тагер, ради Аллаха, скажи мне, кто эта молодая девушка, с которой ты, по-видимому, знаком? Говори же немедля!

И Абальгассан отвечал:

— Это любимая фаворитка эмира правоверных. Имя ей Шамс ан-Нахар[9], и халиф воздает ей такие почести, которыми едва ли пользуется сама Сетт Зобейда, законная его супруга. У нее есть дворец, в котором она распоряжается евнухами как полновластная госпожа, не зная никакого надзора; ибо халиф доверяет ей беспредельно, и это вполне справедливо, так как она наиболее прекрасная из всех женщин дворца и принадлежит к числу тех, о которых невольники и евнухи предпочитают не говорить, а лишь подмигивают глазами.

И вот едва только Абальгассан успел сообщить своему другу Али бен-Бекару все эти сведения, как в лавку вошла маленькая рабыня и, подойдя очень близко к Абальгассану, сказала ему на ухо:

— Моя госпожа Шамс ан-Нахар приглашает вас, тебя и твоего друга!

Тотчас же Абальгассан поднялся и сделал знак Али бен-Бекару и, заперев за собою лавку, последовал в сопровождении Али за маленькой невольницей, которая шла впереди них и таким образом довела их к дворцу самого Гаруна аль-Рашида.

И тут князь Али почувствовал себя как будто перенесенным неожиданно в обитель джиннов, где все было столь прекрасно, что язык человека скорее способен обрасти волосами, чем выразить все эти чудеса.

Но маленькая рабыня, не дав им времени выразить свой восторг, захлопала в ладоши — и тотчас же появилась негритянка с большим подносом, на котором было множество всевозможной снеди и фруктов, и поставила этот поднос на табурет; и уже один запах, распространявшийся от всего этого, был дивным бальзамом для ноздрей и сердца.

И сама маленькая невольница принялась прислуживать им с чрезвычайным вниманием и, когда они вполне насытились, подала им чашу и золотой кувшин с благовонной водой для омовения рук, потом подала им дивную кружку, богато украшенную рубинами и алмазами, наполненную розовой водой, и полила им сначала на одну, потом на другую руку для омовения их бороды и лица; потом она принесла им духов алоэ в маленькой золотой коробочке и согласно обычаю надушила их платья. Совершив все это, она раскрыла двери залы, в которой они находились, и пригласила их следовать за ней. И она ввела их в большую залу восхитительной архитектуры.

И действительно, над этой залой высился купол, поддерживаемый восьмьюдесятью прозрачными колоннами из чистейшего алебастра, и их основание и капители тончайшей скульптурной работы были украшены золотыми изображениями зверей и птиц. И этот купол был весь расписан по золотому фону разноцветными яркими линиями, повторявшими тот же рисунок, который был представлен на большом ковре, устилавшем пол залы.

И в свободных пространствах между колоннами стояли большие вазы с дивными цветами или просто большие пустые сосуды, прекрасные красотой линий и материалами, из которых были сделаны, — яшмой, агатами и хрусталем. И эта зала сообщалась прямо с садом, выход в который представлял тот же рисунок, что и ковер, только был выложен из маленьких разноцветных камешков; таким образом, купол залы и сад сливались в одно целое под открытым, спокойным голубым небом.

И вот в то время как князь Али бен-Бекар и Абальгассан восхищались этим изысканным сочетанием, они увидели сидящими вкруг десять молодых девушек с черными глазами, с розовыми щеками и пышными грудями, и каждая из них держала в руках какой-нибудь струнный инструмент.

Дойдя до этого места своего повествования, Шахерезада заметила наступление утра и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

Когда князь Али бен-Бекар и Абальгассан восхищались этим изысканным сочетанием, они увидели сидящими вкруг десять молодых девушек с черными глазами, с розовыми щеками и пышными грудями, и каждая из них держала в руках какой-нибудь струнный инструмент. И вот по знаку любимой маленькой невольницы все они заиграли сладостную прелюдию, так что князь Али, сердце которого было полно воспоминанием о прекрасной Шамс ан-Нахар, почувствовал, что веки глаз его наполняются слезами. И он сказал другу своему Абальгассану:

— Ах, брат мой, я чувствую, что душа моя в смятении! И эти аккорды говорят со мною языком, который заставляет рыдать душу мою, и я не знаю сам почему!

Абальгассан же сказал ему:

— Молодой господин мой, пусть душа твоя успокоится, и пусть все внимание ее будет отдано этому концерту, который обещает быть бесподобным благодаря прекрасной Шамс ан-Нахар, так как она, по всей вероятности, сейчас же явится сюда сама.

И действительно, не успел еще Абальгассан произнести эти слова, как десять молодых девушек поднялись все сразу, и одни, пощипывая струны, а другие, потряхивая в ритм маленькими тамбуринами с бубенчиками, запели:

И тут хор умолк, ожидая ответа, который пропела одна из молодых девушек:

Тогда князь, которого в песне сравнивали с солнцем, оглянулся и действительно увидел двенадцать негритянок, которые несли на своих плечах трон из серебра под бархатным балдахином, и на этом троне сидела молодая девушка, которой не было еще видно, так как вся она была окутана большим покрывалом из тончайшего шелка, развевавшимся вокруг трона. И у этих негритянок были обнажены груди и ноги; и шелковый с золотом платок, повязанный вокруг талии, обрисовывал всю роскошь ягодиц каждой из носильщиц. И когда они подошли и остановились среди певиц, они осторожно опустили серебряный трон, а сами отошли к деревьям.

Тогда ее рука отбросила ткань — и на лице, подобном луне, засияли глаза; это была Шамс ан-Нахар. На ней была широкая мантия из легкой ткани, голубой по золоту, усаженной жемчугами, алмазами и рубинами; и все они были отборные и необычайной ценности. И вот, отбросив драпировки, Шамс ан-Нахар подняла со своего лица маленькую вуаль и, улыбаясь, взглянула на князя Али и слегка наклонила голову. И князь Али со вздохом взглянул на нее, и они всё высказали безмолвно друг другу, и в несколько мгновений высказали гораздо больше, чем могли бы это сделать, разговаривая долгое время.

Но Шамс ан-Нахар отвела наконец свой взор от глаз Али бен-Бекара и приказала своим женщинам петь. Тогда одна из них извлекла аккорд из своей лютни и запела:

И тут Шамс ан-Нахар и Али бен-Бекар испустили глубокий вздох; и вот вторая певица, переменив ритм по знаку прекрасной фаворитки, запела:

При этих стихах князь Али бен-Бекар и прекрасная Шамс ан-Нахар обменялись долгим взглядом; но в это время третья певица запела:

Когда певица закончила эту песню, князь Али испустил глубокий вздох и, будучи не в силах сдерживать свое волнение, залился слезами. При виде этого Шамс ан-Нахар, которая была растрогана не менее его, заплакала тоже, и, так как она не могла более противиться своей страсти, она поднялась с трона и бросилась к дверям залы. И тотчас же Али бен-Бекар побежал в том же направлении и, приблизившись к большой занавеси дверей, встретился со своей возлюбленной, и, когда они обнялись, волнение их было так глубоко и желание так сильно, что оба они лишились чувств, один на руках другого, и они, конечно, упали бы тут же, если бы не были подхвачены девушками, которые следовали в некотором отдалении за своей госпожой, и они поспешили перенести их на диван и начали приводить в чувство, брызгая на них померанцевой водой и давая им нюхать оживляющие эссенции.

И вот первая очнулась Шамс ан-Нахар и посмотрела вокруг себя, она радостно улыбнулась, увидав своего друга Али бен-Бекара; но когда она заметила, что здесь нет Абальгассана бен-Тагера, она с тревогой осведомилась о нем. Он же, Абальгассан, из скромности отошел подальше, обдумывая не без страха последствие, которое могло иметь это приключение, если бы оно стало известно во дворце. Но когда он заметил, что фаворитка справляется о нем, он почтительно приблизился к ней и склонился перед ней. И она сказала ему:

— О Абальгассан, сумею ли я оценить когда-нибудь по достоинству добрые твои услуги! Только благодаря тебе познакомилась я с созданием, равного которому нет в мире, и узнала те несравненные минуты, когда душа замирает от полноты счастья! Будь же уверен, о Бен-Тагер, что Шамс ан-Нахар не будет неблагодарной!

И Абальгассан сделал глубокий поклон, испрашивая для нее у Аллаха исполнения всех желаний ее души.

Тогда Шамс ан-Нахар повернулась к своему другу Али бен-Бекару и сказала ему:

— О господин мой, я не сомневаюсь более в твоей любви, хотя моя любовь превосходит по своей силе все чувства, которые ты можешь питать ко мне. Но — увы! — мой рок пригвоздил меня к этому дворцу и не дозволяет мне свободно отдаться моим чувствам!

И Али бен-Бекар отвечал ей:

— О госпожа моя! Поистине, твоя любовь настолько проникла в меня, что срослась с моей душой и составляет ее часть, и после моей смерти моя душа будет одно целое с нею! Ах, какое несчастье для нас, что мы не можем свободно любить друг друга!

И после этих слов слезы дождем залили щеки князя Али, и Шамс ан-Нахар из сочувствия к нему тоже заплакала.

Но Абальгассан скромно приблизился и сказал им:

— Клянусь Аллахом, мне непонятны ваши слезы в то время, когда вы вместе. Что же было бы, если бы вы были разлучены? Поистине, теперь не время для печали; наоборот, лица ваши должны проясниться, и вы должны провести это время в радости и веселье!

При этих словах Абальгассана, советы которого ценились всегда высоко, прекрасная Шамс ан-Нахар осушила свои слезы и сделала знак одной из своих невольниц, и та тотчас же вышла и через минуту возвратилась в сопровождении многих прислужниц, которые несли на своих головах большие серебряные подносы, уставленные всевозможными блюдами, один вид которых радовал глаз.

И когда все эти подносы были поставлены на ковры между Али бен-Бекаром и Шамс ан-Нахар, все прислужницы отступили к стене и остались здесь в полной неподвижности.

И Шамс ан-Нахар пригласила Абальгассана сесть против них перед чеканными золотыми блюдами, на которых круглились фрукты и красовались пирожные. И тогда фаворитка начала брать собственными пальцами по кусочку из каждого блюда и класть их между губ своего друга Али бен-Бекара. Она не забывала тоже и Абальгассана бен-Тагера. И когда они поели, золотые блюда были убраны, и был принесен прекрасный золотой кувшин в чаше чеканного серебра, и они умылись благовонной водой, которую лили им на руки. После этого они сели опять, и молодые негритянки подали им кубки из разноцветного агата на блюдцах из серебра с позолотой, наполненные прекрасным вином, один вид которого радовал глаз и облегчал душу. И они медленно пили его, глядя друг на друга долгим взглядом; и когда кубки опустели, Шамс ан-Нахар отослала всех рабынь, оставив возле себя только певиц и играющих на разных музыкальных инструментах.

Тогда, не чувствуя себя расположенной петь, Шамс ан-Нахар приказала одной из певиц начать прелюдию, чтобы задать тон; и певица тотчас же настроила свою лютню и приятно запела:

Тогда Шамс ан-Нахар протянула руки и наполнила свой кубок вином, наполовину отпила из него и подала его князю Али, который пил из него, приложив свои губы к тому самому месту, которого касались губы его возлюбленной…

На этом месте своего рассказа Шахерезада увидела, что приближается утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

И подала свой кубок князю Али, который пил из него, приложив свои губы к тому самому месту, которого касались губы его возлюбленной, в то время как струны любовно дрожали под пальцами исполнительниц. И Шамс ан-Нахар сделала знак одной из них и приказала ей спеть что-нибудь более мягким тоном. И юная невольница, понизив голос, пропела чуть слышно:

В этот миг Шамс ан-Нахар почувствовала, что она совершенно опьянена от трогательных нот этой песни, и, взяв лютню из рук невольницы, сидевшей позади нее, она полузакрыла глаза и от всей души запела следующие дивные стихи:

Когда Али бен-Бекар и Абальгассан бен-Тагер услышали эту песню Шамс ан-Нахар, они от восторга почувствовали, будто они куда-то уносятся; потом от удовольствия они затопали ногами и воскликнули:

— Аллах! Аллах!

Потом они заплакали и засмеялись; и князь Али, вне себя от волнения, схватил лютню и передал ее Абальгассану с просьбой аккомпанировать его пению. И потом он закрыл глаза и, склонив голову и подперев ее рукою, запел вполголоса такую песню своей родины:

И эти слова князь Али бен-Бекар произнес удивительным голосом. Но в тот самый момент, когда замирала эта песня, юная невольница, любимица Шамс ан-Нахар, вбежала, дрожащая и испуганная, и сказала Шамс ан-Нахар:

— О госпожа моя, Масрур и Афиф и прочие евнухи дворца у дверей и хотят говорить с тобою!

При этих словах князь Али и Абальгассан и все рабыни были крайне испуганы и уже трепетали за свою жизнь. Но Шамс ан-Нахар, которая одна только сохранила присутствие духа, спокойно улыбнулась и сказала всем им:

— Успокойтесь! Предоставьте действовать мне!

Потом она сказала своей наперснице[10]:

— Ступай задержи Масрура и Афифа и всех других, попросив у них, чтобы они дали нам время приготовиться к приему, какой подобает их положению!

Потом она приказала своим рабыням запереть все двери залы и старательно задернуть все большие занавеси. Когда это было исполнено, она пригласила князя Али и Абальгассана остаться в зале и не бояться ничего; потом в сопровождении всех певиц она вышла из залы через дверь, ведущую в сад, и велела запереть ее за собою; и она прошла под деревья и села на трон, который она распорядилась принести сюда. Здесь она приняла томную позу, приказала одной из юных девушек растирать ей ноги, а всем остальным — отступить подальше и послала одну из негритянок отпереть двери Масруру и всем прочим.

Тогда Масрур и Афиф и двадцать евнухов с обнаженными мечами в руках и опоясанные длинными поясами, вошли и насколько возможно издалека склонились до земли и приветствовали фаворитку со всеми знаками величайшего почтения.

Шамс ан-Нахар сказала:

— О Масрур, да будет угодно Аллаху, чтобы ты принес мне добрые вести!

Масрур отвечал:

— Иншаллах![11] О госпожа моя!

Потом он приблизился к трону фаворитки и сказал ей:

— Эмир правоверных шлет тебе свои пожелания мира и просит сказать тебе, что он пламенно желает видеть тебя. И он извещает тебя, что этот день исполнен радости для него и благословен среди других дней; и он желает завершить его возле тебя, чтобы этот день был дивным днем до самого конца. Но он желает узнать, как ты расположена к этому и желаешь ли ты сама прийти к нему во дворец или, может быть, предпочтешь принять его здесь сама.

При этих словах прекрасная Шамс ан-Нахар встала, потом пала ниц и поцеловала землю, выражая этим, что желание халифа для нее равносильно приказанию, и сказала:

— Я, преданная и счастливая раба эмира правоверных, прошу тебя, о Масрур передать нашему господину, что я счастлива принять его у себя и что приход его озарит этот дворец.

Тогда глава евнухов и сопровождавшие его поспешно удалились, и Шамс ан-Нахар тотчас же побежала в залу, где находился ее возлюбленный, и со слезами на глазах прижала его к своей груди и нежно поцеловала, и он ее тоже; потом она высказала ему, какое для нее горе расставаться с ним раньше, чем она этого ожидала. И оба они заплакали на руках один у другого. И наконец князь Али сказал своей возлюбленной:

— О госпожа моя, умоляю тебя! Позволь мне, ах, позволь мне обнять тебя, дай мне насладиться сладостным твоим прикосновением, так как пришел роковой час разлуки! Я сохраню на своем теле любовное прикосновение твое и унесу в своей душе память о нем! Это будет мне утешением в нашей разлуке и усладой в моей скорби!

Она отвечала:

— О Али, клянусь Аллахом, только я одна обречена скорби, одна я, которая остается в этом дворце с воспоминанием о тебе! Ты же, о Али, пойдешь развеяться на базар и можешь смотреть на молоденьких девочек на улицах; и их юные прелести, и их продолговатые глаза заставят тебя забыть скорбь Шамс ан-Нахар, твоей возлюбленной; и звон хрустальных подвесок на их браслетах изгонит из твоих глаз последние следы моего образа! О Али! Как могу я отныне противиться своей скорби или подавить крик в своем горле и заменить его пением, которого потребует от меня повелитель правоверных?! Как может двигаться мой язык для нот гармонии, и с какой улыбкой могу принять я его самого, когда только ты один можешь развеселить мою душу?! Ах, могу ли я отвести свои взоры от того места, которое ты занимал передо мною, о Али! И могу ли я не умереть, когда поднесу к своим губам кубок, который мне предложит эмир правоверных? Поистине, если я отопью из него, яд без жалости потечет по моим жилам. И как же мне тогда будет легка смерть, о Али!

И в тот момент, когда Абальгассан бен-Тагер собирался утешить их, приглашая к терпению, доверенная невольница прибежала предупредить свою госпожу о приближении халифа. Тогда Шамс ан-Нахар с глазами, полными слез, могла только в последний раз обнять своего возлюбленного и сказала невольнице:

— Проводи их как можно скорее в ту галерею, которая обращена одной стороной к Тигру, а другой — к саду; когда же ночью достаточно стемнеет, ты выпустишь их как можно осторожнее на берег реки.

И, сказав эти слова, Шамс ан-Нахар подавила душившие ее рыдания и побежала навстречу халифу, который приближался с противоположной стороны.

В то же время юная невольница провела князя Али и Абальгассана в указанную галерею и ушла обратно, успокоив их и старательно заперев за собою двери. И тогда они очутились в совершенной темноте, но вот по истечении некоторого времени через ажурные окна они увидели яркий свет, который, приближаясь, дал им возможность рассмотреть целое шествие, состоявшее из ста юных черных евнухов с пылающими факелами в руках; и за этими ста юными евнухами шли сто старых евнухов из обычной стражи женщин дворца, и каждый из них держал в руке обнаженный меч, и, наконец, позади них в двадцати шагах во всем великолепии, предшествуемый начальником евнухов и окруженный двадцатью юными невольницами, белыми, точно луны, шествовал халиф Гарун аль-Рашид.

И вот халиф продвигался вперед, предшествуемый Масруром; и по правую руку его был помощник начальника евнухов Афиф, и по левую руку его — помощник начальника евнухов Вассиф. И поистине, он был необычайно величествен, прекрасный и сам по себе, и вследствие того сияния, которое отбрасывали на него факелы рабов и драгоценные камни женщин. И он продвигался таким образом вперед под звуки музыкальных инструментов, на которых сразу заиграли невольницы, и так до Шамс ан-Нахар, которая распростерлась у ног его. И он поспешил помочь ей подняться и протянул ей руку, которую она поднесла к своим губам; потом, счастливый тем, что видит ее, он сказал ей:

— О Шамс ан-Нахар, заботы о моем царстве долгое время не дозволяли моим глазам успокоиться на твоем лице. Но Аллах даровал мне этот благословенный вечер, чтобы я мог вдосталь потешить мои глаза твоими прелестями.

Потом он сел на серебряный трон, и фаворитка села перед ним, а остальные двадцать женщин образовали около них двоих круг, разместившись на стульях, поставленных на разных расстояниях один от другого. Что же касается играющих на музыкальных инструментах и певиц, то они составили отдельную группу неподалеку от фаворитки, в то время как евнухи, молодые и старые, удалились согласно обычаю под деревья по-прежнему с горящими факелами в руках и на такое расстояние, чтобы дать возможность халифу вполне насладиться прохладой вечера.

Когда халиф уселся и все заняли свои места, он дал знак певицам, и тотчас же одна из них под аккомпанемент всех других пропела ту знаменитую оду, которую халиф предпочитал всем остальным, которые только ему пели, за красоту ее рифм и за богатую мелодию ее финала:

И, пропев эти дивные стихи страстным голосом, певица умолкла.

Тогда Шамс ан-Нахар сделала знак своей любимице, которая знала о ее любви к князю Али; и она запела совершенно на другой лад стихи, которые так прекрасно соответствовали тайному чувству фаворитки к Али бен-Бекару:

Когда прекрасная Шамс ан-Нахар услышала эти стихи, ею овладело столь глубокое волнение, что она свалилась со своего сиденья и упала без чувств на руки своих женщин, которые сбежались к ней.

При этом князь Али, который, притаившись у окна, видел все происшедшее с его возлюбленной, был так потрясен от сочувственной скорби…

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила приближение утра и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

Он был так потрясен от сочувственной скорби, что упал без чувств на руки своего друга Абальгассана бен-Тагера. Абальгассан пришел в крайнее смущение, приняв во внимание место, в котором они находились. И в то время как он тщетно искал в этой темноте воды, чтобы брызнуть ею в лицо своего друга, он увидел вдруг, что одна из дверей галереи открылась и в нее вошла, едва переводя дух, молодая невольница — доверенная Шамс ан-Нахар, — которая сказала ему испуганным голосом:

— О Абальгассан, подымайся скорее, ты и твой товарищ; я тотчас же выведу вас обоих отсюда, потому что здесь такая суматоха, которая не обещает нам ничего хорошего и, я думаю, будет для нас роковой. Следуйте же оба за мною, иначе все мы погибли!

Но Абальгассан сказал:

— О услужливая молодая девушка, разве не видишь ты, в каком состоянии мой друг? Подойди же и посмотри на него.

Когда невольница увидала князя Али без чувств на ковре, она побежала к столу, на котором, как она знала, находились различные флаконы, и нашла цветочную воду и освежила ею лицо молодого человека, который вскоре пришел в чувство. Тогда Абальгассан взял его за плечи, а молодая девушка за ноги, и так вдвоем они вынесли его из галереи, вышли из дворца и спустились до самого берега Тигра. И они осторожно положили его на одну из скамеек, которые здесь стояли, и молодая девушка захлопала в ладоши — и тотчас же по реке подплыла лодка с одним только гребцом, который поднялся, причалил к берегу и подошел к ним. Потом, не говоря ни слова, по одному знаку наперсницы он взял князя Али на руки и положил его в лодку, куда не замедлил войти также и Абальгассан. Что же касается юной невольницы, то она извинилась, что не может сопровождать их дальше, пожелала им мира крайне печальным голосом и поспешно поднялась во дворец.

Когда лодка подошла к противоположному берегу, Али бен-Бекар, который совершенно пришел в себя благодаря свежести ночного ветра и воды, был уже в состоянии, поддерживаемый своим другом, выйти на берег. Но вскоре он вынужден был присесть на камень, так как почувствовал, что душа его удаляется. И Абальгассан, не зная, как ему выйти из такого затруднения, сказал ему:

— О друг мой, мужайся и укрепи свой дух, потому что поистине эта местность далеко не безопасна и эти берега наводнены разбойниками и злодеями. Только немного бодрости — и мы будем в безопасности, невдалеке отсюда, в доме одного из моих друзей, проживающего у того самого огонька, который ты видишь, — потом добавил: — Во имя Аллаха!

И он помог своему другу подняться и медленно двинулся с ним к указанному им дому, и они приблизились к дверям его. Тогда он постучался в двери, и, несмотря поздний час, кто-то вышел отпереть их; и Абальгассан, назвавший себя, был тотчас же с большою сердечностью введен в дом, и его друг тоже. И он не замедлил найти причину, которая могла объяснить их присутствие в этом месте и их прибытие в таком состоянии в столь необычный час. И в этом доме, где по отношению к ним были соблюдены все правила самого широкого гостеприимства, они оба провели остаток ночи, и никто не беспокоил их неуместными вопросами. Но оба они мало спали в эту ночь: Абальгассан не привык спать вне своего дома, и, кроме того, он был озабочен мыслями о своих домашних, а князь Али не мог отогнать от себя образа Шамс ан-Нахар, бледной, без чувств, на руках женщин, у ног халифа…

И вот лишь только наступило утро, они простились со своим хозяином и направились к городу, и не медлили, как ни было трудно идти Али бен-Бекару, и пришли на ту улицу, на которой стоял их дом. Но так как они раньше подошли к двери дома Абальгассана, то он начал настойчиво приглашать своего друга зайти отдохнуть у него, так как не желал оставлять его в таком плачевном состоянии. И он приказал своим слугам приготовить для него лучшую комнату в доме и разостлать на полу новые тюфяки, которые хранились свернутыми в стенных шкафах для случаев, подобных этому. И князь Али, утомленный так, как если бы он шел много дней, не мог удержаться, чтобы не опуститься на тюфяк, и закрыл глаза и на несколько часов погрузился в сон. Проснувшись, он совершил омовение и исполнил свой молитвенный долг и оделся, чтобы уходить, но Абальгассан удержал его, говоря:

— О господин мой, не лучше ли тебе провести еще один день и одну ночь в моем доме, для того чтобы я мог побыть с тобою и рассеять твою тоску?!

^{Когда лодка подошла к противоположному берегу, Али бен-Бекар пришел в себя благодаря свежести ночного ветра и воды.}

И он убедил его остаться. И действительно, когда пришел вечер, Абальгассан, который провел весь день в беседе со своим другом, позвал наиболее известных в Багдаде певиц; но ничто не могло отвлечь Али бен-Бекара от его печальных мыслей, напротив, певицы только еще более усилили его отчаяние и его скорбь, и он провел ночь еще более беспокойную, чем предшествовавшая; и к утру состояние его ухудшилось настолько, что друг его Абальгассан не захотел более удерживать его у себя. И вот он решил проводить его до его дома, после того как усадил на мула, которого привели из его конюшен рабы князя. И когда он передал князя его слугам и убедился, что он пока не нуждается в его присутствии, он распростился с ним, и старался ободрить его словами, и обещал ему вернуться к нему вновь, лишь только это окажется возможным. Потом он вышел из дома и отправился прямо на базар и открыл свою лавку, которая была заперта все это время.

И вот лишь только он привел в порядок свою лавку и уселся в ожидании клиентов, как увидел…

Но на этом месте своего рассказа Шахерезада заметила приближение утра и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

Абальгассан уселся в ожидании клиентов и увидел, что к нему приближается молодая невольница, поверенная Шамс ан-Нахар. Она пожелала ему мира, и Абальгассан ответил на ее приветствие и при этом заметил, что она чем-то опечалена и расстроена, и увидел, что сердце ее бьется сильнее, чем обыкновенно. И он сказал ей:

— Как радостен для меня твой приход, о услужливая молодая девушка! Ах, пожалуйста, скажи мне, и поскорее, что сталось с твоей госпожой?

Она отвечала ему:

— Но, умоляю тебя, прежде передай мне все новости относительно князя Али, которого я оставила в таком печальном положении!

И Абальгассан рассказал ей все, что знал о горе и неисцелимом отчаянии своего друга. И когда он закончил, поверенная опечалилась еще больше и много вздыхала и взволнованным голосом сказала Абальгассану:

— О, как велико наше несчастье! Знай, о Бен-Тагер, что моя госпожа находится в еще более плачевном состоянии! Но я расскажу тебе подробно обо всем, что случилось после твоего ухода из залы вместе с твоим другом, после того как госпожа моя, лишившись чувств, упала к ногам халифа, который был сильно опечален и не знал, чему приписать эту внезапную болезнь. Вот когда я оставила вас обоих под охраной лодочника, я в большом беспокойстве поспешила к Шамс ан-Нахар, которая была по-прежнему без чувств и по-прежнему вся бледная, и слезы струились капля за каплей по ее распущенным волосам. И эмир правоверных, крайне опечаленный, сидел возле нее и, несмотря на все свои попытки, не мог достичь того, чтобы она очнулась и пришла в себя. И мы все были в таком отчаянии, какого ты даже не можешь себе представить; и на все вопросы, которые делал нам в тоске халиф, желая знать причину этой внезапной болезни, мы не ответили ни слова и только заплакали и бросились ниц между рук его, так как мы оберегали в глубине души тайну, которая не была ему известна. И это состояние невыразимой скорби длилось до полуночи. И вот мы освежали ей виски розовой водой и водой померанцевой, и обмахивали ее нашими опахалами, и наконец, к нашей радости, мы увидели, что она мало-помалу приходит в себя. Но лишь только она очнулась, слезы градом полились из глаз ее, к величайшему изумлению халифа, и он наконец заплакал и сам, и все это было так печально и необыкновенно!

Когда халиф увидел, что он наконец может заговорить со своей фавориткой, он сказал ей:

— Шамс ан-Нахар, свет очей моих, поговори со мною, скажи мне причину твоей болезни, чтобы я мог хоть немного помочь тебе! Смотри! Я сам страдаю от своего бездействия!

Тогда Шамс ан-Нахар хотела обнять и поцеловать ноги халифа, но он не допустил ее до этого; взял за руки и с нежностью продолжал расспрашивать ее.

Тогда она сказала разбитым голосом:

— О эмир правоверных, болезнь, которой я страдаю, мимолетна. И причина ее, вероятно, в том, что я сегодня ела очень много разных вещей, и они отравили, должно быть, мои внутренности.

И халиф спросил ее:

— Что же ты ела, о Шамс ан-Нахар?

Она отвечала:

— Два лимона, шесть кислых яблок, чашку простокваши, большой кусок кенафы и сверх того — меня так сильно мучил голод — много соленых фисташек и семечек арбуза и много обсахаренного гороху, только что вынутого из печи.

Тогда халиф воскликнул:

— О неосторожная маленькая возлюбленная моя, поистине, ты удивляешь меня! Не сомневаюсь, что все это очень вкусно и аппетитно, но ты должна беречь себя и не позволять своей душе набрасываться так безрассудно на все, чего ей хочется! Ради Аллаха! Не делай больше этого!

И халиф, который был обыкновенно очень сдержан в словах и ласках со своими женщинами, продолжал осторожно разговаривать со своей фавориткой, и это продолжалось до самого утра. Но когда он увидел, что ее состояние нисколько не улучшается, он приказал позвать всех врачей дворца и города, но они, конечно, побереглись разгадать настоящую причину болезни моей госпожи, состояние которой ухудшалось еще больше от присутствия халифа. И все эти ученые прописали ей такой сложный рецепт, что, несмотря на все мое желание, о Бен-Тагер, я ни слова не могу припомнить из него.

Наконец халиф в сопровождении врачей и всех других удалился, и тогда я смогла свободно приблизиться к своей госпоже; и я покрывала ее руки поцелуями, и говорила ей слова ободрения, и уверила ее, что я устрою ей новое свидание с князем Али бен-Бекаром, и она в конце концов разрешила мне ходить за ней. И я тотчас же подала ей стакан холодной воды, смешанной с померанцевой водой, и это очень помогло ей. И тогда, отбросив всякую осторожность, она приказала мне на некоторое время оставить ее и сбегать к тебе и узнать все новости о ее возлюбленном, чтобы я могла ей потом передать все подробно о его беспредельной скорби.

При этих словах наперсницы Абальгассан сказал ей:

— О молодая девушка, теперь, когда ты услышала все, относящееся к состоянию нашего друга, спеши возвратиться к своей госпоже и передай ей мое пожелание мира; и скажи ей, что, узнав обо всем происшедшем с нею, я был очень опечален; и непременно скажи ей, что я нахожу крайне тяжелым ниспосланное ей испытание, но усиленно призываю ее к терпению и особенно советую ей быть как можно осторожнее со словами, чтобы это дело не дошло до ушей халифа. И завтра же ты вернешься опять в мою лавку, и, если только это будет угодно Аллаху, новости, которые мы передадим друг другу, будут более утешительны.

И молодая девушка долго благодарила его за его слова и за все добрые услуги его и потом простилась с ним. И Абальгассан провел остаток дня в своей лавке, которую он запер раньше обыкновенного, чтобы бежать к дому своего друга Бен-Бекара. И он постучался в двери, которые открыл ему…

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила приближение утра и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

И он постучался в двери, которые открыл ему привратник, и он вошел в дом и нашел своего друга окруженным многими врачами всех специальностей, и родственниками, и друзьями; и одни щупали у него пульс, и другие прописывали ему лекарства, каждый иное и совершенно противоположное другому; и старухи усердствовали здесь еще более и бросали на врачей косые взгляды; и юноша чувствовал, что душа его сильно сжалась от нетерпения и уже сделалась совершенно маленькой, и наконец, выбившись из сил и чтобы ничего более не слышать и не видеть, он уткнулся головою в подушки и закрыл уши обеими руками.

Но в этот момент Абальгассан приблизился к его изголовью, мягко коснулся его, и назвал по имени и сказал ему с многозначительной улыбкой человека, которому что-то известно:

— Мир над тобой, о Али!

И он отвечал:

— И над тобою мир и благодеяния Аллаха и Его благословение, йа Абальгассан! Да будет угодно Аллаху, чтобы ты был носителем добрых вестей, таких же ясных, как твое лицо, о друг мой!

Тогда Абальгассан, не желая более говорить в присутствии всех этих посетителей, ограничился только тем, что подмигнул Бен-Бекару; и когда все удалились, он обнял его и рассказал ему все, что передала ему наперсница, и прибавил:

— Ты вполне можешь быть уверен, о брат мой, что я весь к твоим услугам и что душа моя совершенно принадлежит тебе. И я не буду знать отдыха до тех пор, пока не возвращу тебе покой сердца твоего!

И Бен-Бекар был так тронут добрыми намерениями своего друга, что заплакал от всего сердца и сказал:

— Прошу тебя, доверши твои благодеяния, проведи эту ночь со мною, чтобы я мог побеседовать с тобой и рассеять свои мучительные мысли!

И Бен-Тагер не преминул исполнить его желание и остался у него, и читал ему поэмы, и пел ему тихим голосом любовные стихи, наклонившись к самому его уху. И одни из этих стихотворений были такие, в которых поэт обращается к другу, и другие — в которых поэт обращается к возлюбленной. И вот одно стихотворение из тысячи в честь возлюбленной:

И еще:

И тогда Абальгассан, увидав, что его друг чрезвычайно взволновался этим стихотворением сказал:

— О Али, теперь я хочу тебе спеть как раз ту самую оду, которую ты так любил напевать про себя, сидя рядом со мною на базаре, в моей лавке. Да будет она бальзамом для твоей больной души, йа Али! Слушай же, мой друг, эти дивные слова поэта:

При пении этой песни князь Али, слабый и без того, настолько упал духом вследствие ярких воспоминаний, которые возникли в его памяти, что опять принялся плакать; и Абальгассан не знал, что сказать ему, чтобы его успокоить, и провел всю эту ночь у его изголовья без сна, ни на минуту не сомкнув глаз. Потом с наступлением утра он отправился открыть свою лавку, о которой он совершенно не заботился. И он оставался в ней до самого вечера. Но в тот час когда по окончании купли и продажи он собирался удалиться, он увидел, что к его лавке идет, вся закутанная вуалью, юная наперсница Шамс ан-Нахар. И после обычных приветствий она сказала ему:

— Моя госпожа шлет Али бен-Бекару свои пожелания мира и поручила мне узнать о его здоровье. Что с ним? Скажи мне!

И он ответил:

— Не спрашивай меня, потому что поистине ответ мой будет печален. Потому что состояние моего друга далеко не лучше: он не спит больше, он не ест больше, он не пьет больше. И никакие средства не могут хоть немного вывести его из этого томительного состояния. О, если бы ты могла видеть желтизну его лица!

Она же сказала:

— Это большое горе для нас. Но вот что: моя госпожа, которой ничуть не лучше, а наоборот, поручила мне передать ее возлюбленному это послание, которое у меня в моих волосах. И она приказала мне не возвращаться без ответа. Можешь ли ты проводить меня к нашему другу, так как мне совершенно не известен дом его?

Абальгассан сказал:

— Слушаю и повинуюсь!

И он поспешил запереть лавку и пошел в десяти шагах впереди наперсницы, которая следовала за ним…

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила приближение утра и, по обыкновению, скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

Он пошел в десяти шагах впереди наперсницы, которая следовала за ним. И когда он приблизился к дому Бен-Бекара, он сказал этой девушке, пригласив ее присесть на ковер у входа:

— Подожди меня здесь некоторое время. Я хочу прежде убедиться, нет ли там чужих.

И он вошел к Бен-Бекару и подмигнул ему, и Бен-Бекар понял этот знак и сказал всем окружающим:

— Простите меня! У меня болит живот!

Тогда все поняли его и, простившись с ним, удалились и оставили его наедине с Абальгассаном. И вот лишь только они ушли, Абальгассан побежал и разыскал наперсницу, которую и привел с собой. И при одном виде ее, который напомнил ему Шамс ан-Нахар, Бен-Бекар почувствовал себя гораздо бодрее и сказал ей:

— О, усладительный приход! Ох! Будь благословенна!

И молодая девушка наклонилась, благодаря его, и тотчас же передала ему письмо Шамс ан-Нахар. И Бен-Бекар взял письмо и поднес его к своим губам, потом к своему лбу и, так как он был еще настолько слаб, что не мог читать его, протянул его Абальгассану, который нашел в нем написанные рукою фаворитки стихи, описывавшие в самых трогательных выражениях все страдания любви. И так как Абальгассан полагал, что это чтение повергнет его друга в еще худшее состояние, то он ограничился только тем, что передал ему содержание письма в немногих словах, наиболее изысканных, и сказал ему:

— Я желаю тотчас же, о Али, заняться ответом, и ты подпишешь его!

И он исполнил это с большим искусством, и Бен-Бекар пожелал, чтобы общий смысл этого письма был такой: если бы печаль отсутствовала в любви, влюбленные не находили бы наслаждения в переписке друг с другом.

И он потребовал от наперсницы, которая перед этим долго отнекивалась, рассказать ее госпоже о том состоянии печали, в котором она его видела. После этого он передал ей свой ответ, обливая его слезами; и наперсница была так растрогана, что не могла скрыть этого и расплакалась тоже, и наконец она удалилась, пожелав мира его сердцу. И Абальгассан вышел тоже, чтобы проводить наперсницу на улицу; и он покинул ее только у своей лавки, где простился с нею, и затем он возвратился в свой дом.

И вот Абальгассан, придя домой, в первый раз начал обдумывать свое положение и так говорил себе, усевшись на диван: «О Абальгассан, ты видишь хорошо, что дело принимает очень плохой оборот. Что будет, если оно сделается известным халифу? Йа Аллах!

Что будет? Конечно, я так люблю Бен-Бекара, что готов вынуть и отдать ему один из своих глаз. Но Абальгассан! У тебя есть семья: мать, сестры и маленькие братья! Какой несчастной участи подвергнутся они вследствие твоего неблагоразумия! Поистине, это не может долго продолжаться! Завтра же я пойду к Бен-Бекару и постараюсь оторвать его от этой любви, которая может иметь столь плачевные последствия! Если же он не послушается меня, Аллах укажет мне, как держать себя далее!»

И Абальгассан, грудь которого сжималась от всех этих мыслей, не преминул на другое же утро отправиться к своему другу Бен-Бекару.

И он пожелал ему мира и спросил у него:

— Йа Али! Ну, как ты?

Он отвечал:

— Хуже, чем когда-либо!

И Абальгассан сказал ему:

— Поистине, во всей моей жизни я еще не видел приключение, равное твоему, и даже не слышал, чтобы говорили о чем-нибудь подобном. И никогда еще не знал я такого странного влюбленного, как ты. Ты знаешь, что Шамс ан-Нахар любит тебя так же, как ты любишь ее, и, несмотря на эту уверенность, ты страдаешь, и твое состояние ухудшается изо дня в день. Что же было бы, если бы та, которую ты так любишь, не разделяла твоей страсти или, вместо того чтобы быть верной в своей любви, она была бы как большая часть влюбленных женщин, которым милее всего ложь, коварство и интриги? Но в особенности, о Али, подумай о бедствиях, которые свалились бы на наши головы, если бы эта интрига стала известна халифу? И вот поистине, нет ничего невероятного в том, что это может случиться, потому что эти приходы и уходы наперсницы могут пробудить внимание евнухов и любопытство рабов, и тогда один Аллах ведает, какие бедствие ожидают нас. Поверь мне, о Али, упорствуя в этой безвыходной любви, ты обрекаешь себя гибели, и прежде всего себя, и Шамс ан-Нахар вместе с собою. Я уже не говорю о себе, потому что я буду в один миг вычеркнут из числа живущих, и вся моя семья тоже.

Но Бен-Бекар, поблагодарив своего друга за его совет, объявил ему, что его воля не подвластна более ему и что, впрочем, несмотря на все бедствия, которые могли бы постичь его, он никогда не согласится беречь себя, в то время как Шамс ан-Нахар не боится рисковать своей жизнью из любви к нему.

Тогда Абальгассан, видя, что теперь всякие слова бесполезны, распростился со своим другом и направил свой путь к своему дому, совершенно отдавшись тревожным мыслям о будущем.

И вот у Абальгассана среди друзей, которые чаще других приходили повидаться с ним, был молодой ювелир, очень любезный, по имени Амин, скромность которого он не однажды имел случай оценить. И этот самый молодой ювелир пришел навестить Абальгассана в тот момент, когда он, облокотившись на подушки, погрузился в тяжелые раздумья.

И после взаимных приветствий он сел рядом с ним и, так как он был немного осведомлен об этой любовной интриге, спросил у него:

— О Абальгассан, в каком положении любовные дела Али бен-Бекара и Шамс ан-Нахар?

Абальгассан же отвечал:

— О Амин, да будет к нам милосерден Аллах! Я предчувствую, что мне не предстоит ничего хорошего!

На этом месте своего повествования Шахерезада заметила приближение утра и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

И вот так как ты человек надежный и верный друг, я хочу открыть тебе замысел, который я предполагаю привести в исполнение, чтобы вывести себя и свою семью из этого опасного положения.

И молодой ювелир сказал ему:

— Ты можешь говорить с полным доверием, о Абальгассан. Ты найдешь во мне брата, который готов пожертвовать собою, чтобы оказать тебе услугу.

Абальгассан сказал ему:

— Есть у меня мысль, о Амин, развязаться со всем, что удерживает меня в Багдаде, получить по обязательствам, уплатить мои долги, распродать с уступкой мои товары, перевести в деньги все, что только может быть переведено, и уехать отсюда подальше, в Басру, например, и спокойно выжидать там развязки. Потому что, о Амин, это положение становится далее невыносимо, и жизнь здесь для меня более невозможна, после того как меня начал преследовать страх, что я буду указан халифу как человек, который был замешан в этой любовной интриге. Ибо весьма вероятно, что эта интрига в конце концов сделается известной халифу.

При этих словах молодой ювелир сказал ему:

— Поистине, о Абальгассан, твое намерение есть намерение очень разумное, и план твой — единственный, который мог бы быть принят по здравом размышлении человеком дальновидным. Да просветит тебя Аллах и да укажет Он тебе наилучшие пути, для того чтобы ты мог выйти из этого опасного положение! И если моя помощь может способствовать тому, чтобы ты уехал без угрызений совести, то я готов действовать за тебя, как действовал бы ты, и служить твоему другу Бен-Бекару моими глазами.

И Абальгассан сказал ему:

— Но как же ты сделаешь это, если ты совершенно не знаешь Али бен-Бекара и не имеешь никаких сношений с дворцом и с Шамс ан-Нахар?

Амин отвечал:

— Что касается дворца, то я уже имел случай продавать туда камни при посредничестве юной наперсницы Шамс ан-Нахар; что же касается Бен-Бекара, то не может быть ничего легче, как познакомиться с ним и внушить ему доверие к себе. Да успокоится твоя душа, и, если ты желаешь уехать, не заботься об остальном, ибо Аллах есть Привратник, Который открывает, когда это нужно, все двери!

И, сказав это, ювелир Амин простился с Абальгассаном и ушел от него.

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила приближение утра и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

Амин простился с Абальгассаном и ушел от него. Однако по истечении трех дней, когда он пришел к нему, он нашел дом совершенно пустым.

Тогда он начал расспрашивать соседей, которые сказали ему, что Абальгассан уехал по делам в Басру, и что он сказал им, что поездка его не будет продолжительна, и что, лишь только он получит следуемые ему от дальних клиентов деньги, он не преминет вернуться в Багдад.

Тогда Амин понял, что Абальгассан в конце концов поддался страху и что он нашел более благоразумным скрыться раньше, чем известие об этом любовном приключении дойдет до ушей халифа.

Но сам он в первую минуту не знал, на что решиться; наконец он направил свой путь в сторону жилища Бен-Бекара. Здесь он попросил одного из рабов проводить его к его господину, и раб впустил его в залу собраний, где молодой ювелир нашел Бен-Бекара лежащим на подушках и совершенно бледного. Он пожелал ему мира, и Бен-Бекар ответил на его приветствие.

Тогда Амин сказал ему:

— О господин мой, хотя мои глаза еще не имели радости знать тебя до сегодняшнего дня, я пришел попросить у тебя извинения за то, что я так долго медлил справиться о твоем здоровье. Кроме того, я пришел сообщить тебе нечто, что, по всей вероятности, будет для тебя неприятно, но равным образом я приношу с собой и лекарство, которое поможет тебе при этом!

И Бен-Бекар, дрожа от волнения, спросил у него:

— Ради Аллаха! Какая могла еще случиться неприятность?

И молодой ювелир сказал ему:

— Знай, о господин мой, что я всегда пользовался доверием твоего друга Абальгассана и что он ничего не скрывал от меня. И вот уже три дня, как Абальгассан, который навещал меня каждый вечер, исчез; и так как мне известно, по его признанию, что ты тоже его друг, я пришел спросить у тебя, не знаешь ли ты, где он и почему он исчез, не сказав ни слова своим друзьям.

При этих словах бедный Бен-Бекар чрезвычайно побледнел, и ему сделалось так худо, что он едва не лишился чувств. Наконец он нашел силы произнести:

— Для меня это тоже совершенная новость. И я действительно не знал, чему приписать отсутствие Бен-Тагера в течение этих трех дней. Но если я пошлю одного из моих рабов спросить об этом, то, быть может, мы узнаем, в чем дело.

И он сказал одному из рабов:

— Ступай скорее в дом Абальгассана бен-Тагера и спроси, тут ли он или уехал. Если тебе ответят, что он уехал, не позабудь спросить, в какую сторону он направился.

И тотчас же раб вышел, чтобы пойти узнать новости, и через некоторое время вернулся и сказал своему господину:

— Соседи Абальгассана сказали мне, что Абальгассан уехал в Басру. Но вместе с тем я нашел молодую девушку, которая тоже справлялась об Абальгассане и которая спросила меня: «Ты, без сомнения, из числа людей князя Бен-Бекара?» Когда же я ответил утвердительно, она прибавила, что должна кое-что сообщить тебе, и сопровождала меня до самого дома.

И Бен-Бекар ответил:

— Введи ее сейчас же сюда!

И вот через некоторое время молодая девушка вошла, и Бен-Бекар узнал наперсницу Шамс ан-Нахар. Она приблизилась и после обычных приветствий сказала ему на ухо несколько слов, которые то озаряли, то омрачали его лицо.

Тогда молодой ювелир нашел уместным вставить свое слово и сказал:

— О господин мой, и ты, о юная девушка, знайте, что Абальгассан перед отъездом открыл мне все, что он знал сам, и выразил мне весь свой ужас, который он испытывал при мысли, что ваши отношения могут дойти до сведения халифа. Но я, у которого нет ни жены, ни детей, ни семьи, я от всей души готов заменить его перед вами, потому что я глубоко тронут всеми подробностями, которые передавал мне Бен-Тагер относительно вашей несчастной любви. Если вы только не желаете отказаться от моих услуг, клянусь вам именем нашего святого пророка (молитва и мир над ним!), я буду так же верен, как мой друг Бен-Тагер, но только более тверд и постоянен.

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила приближение утра и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

И даже в случае если мое предложение не нравится вам, не подумайте, что у меня не будет достаточно благородства сохранить тайну, которая вверена мне. В противном же случае, если слова мои могли убедить вас двоих, нет жертвы, которой я не принес бы, только чтобы угодить вам; потому что я готов воспользоваться всеми средствами, которые находятся в моем распоряжении, чтобы удовлетворить все ваши желания, и даже готов сделать свой дом местом твоих свиданий с прекрасной Шамс ан-Нахар, о господин мой.

Когда молодой ювелир сказал это, князь Али почувствовал в себе такой прилив радости, что у него явились силы, и душа его оживилась, и он приподнялся на своем сиденье и обнял ювелира Амина и сказал ему:

— Сам Аллах послал тебя, о Амин! И я вполне доверяю тебе и жду своего спасения только из рук твоих!

И после этого он еще долго благодарил его и простился с ним, плача от радости.

Тогда ювелир удалился, уведя с собою молодую девушку; и он довел ее до своего дома и сообщил ей, что с этого времени здесь будет место свиданий его с нею, точно так же как и предполагаемых им свиданий князя Али с Шамс ан-Нахар. И молодая девушка, узнав таким образом дорогу к этому дому, не пожелала более медлить и поспешила уведомить свою госпожу о положении дел. И она пообещала ювелиру возвратиться на другой же день с ответом Шамс ан-Нахар.

И действительно, на другой же день она пришла в дом Амина, и сказала ему:

— О Амин, моя госпожа Шамс ан-Нахар была чрезвычайно обрадована, когда узнала о твоих хороших намерениях относительно нас. И она поручила мне пойти и взять тебя и привести тебя к ней во дворец, где она сама желает поблагодарить тебя собственными устами за твое добровольное великодушие и участие, с которым ты отнесся к людям, целям которых ты вовсе не обязан служить.

При этих словах молодой ювелир, вместо того чтобы выказать всевозможную готовность исполнить желание фаворитки, наоборот, задрожал всем телом и чрезвычайно побледнел и наконец сказал молодой девушке:

— О сестра моя, я прекрасно вижу, что Шамс ан-Нахар и ты тоже не обсудили того шага, который вы мне предлагаете сделать. Вы забыли, что я человек простой и что у меня нет ни известности Абальгассана, ни его отношений, которые он успел завязать среди евнухов дворца, куда он мог входить во всякое время, исполняя всевозможные поручение; и у меня нет ни его уверенности, ни его удивительного опыта в сношениях с людьми, которых ему приходилось видеть. Как осмелюсь я войти во дворец, я, который уже трепетал, только слушая рассказ Абальгассана о его посещениях фаворитки?! Поистине, у меня нет мужества подвергнуть себя такой опасности! Но ты можешь сказать твоей госпоже, что мой дом действительно наиболее подходящее место для свиданий; и если она согласится прийти сюда, мы можем здесь беседовать, сколько нам угодно, не подвергаясь никакой опасности.

Но молодая девушка, несмотря на это, все-таки пыталась побудить его следовать за нею и наконец даже принудила его подняться, но при этом им сразу овладела такая дрожь, что он едва не свалился с ног, и молодая девушка должна была поддержать его и помогла ему сесть и поднесла ему стакан холодной воды, чтобы он напился для успокоения чувств.

Тогда молодая девушка, увидав, что настаивать долее неблагоразумно, сказала Амину:

— Ты прав. Гораздо лучше и в наших общих интересах убедить Шамс ан-Нахар, чтобы она пришла сюда сама. И я хочу попытаться и наверно приведу ее сюда. Подожди же нас здесь, не отлучаясь ни на минутку.

И действительно, совершенно так, как предвидела наперсница, лишь только она уведомила свою госпожу о невозможности для ювелира явиться во дворец Шамс ан-Нахар, нисколько не колеблясь, она поднялась и, закутавшись в большое шелковое покрывало, последовала за наперсницей, забыв свою слабость, которая была так сильна, что вынуждала ее лежать неподвижно на подушках. Наперсница вошла первая в дом, чтобы посмотреть, не подвергается ли ее госпожа опасности попасться на глаза какому-нибудь рабу или постороннему, и спросила Амина:

— Отослал ли ты, по крайней мере, людей из дома?

Он отвечал:

— Я живу здесь один со старухой-негритянкой, которая ведет мое хозяйство.

Она сказала:

— Все-таки надо позаботиться, чтобы она не вошла сюда, — и пошла и сама заперла кругом все двери и побежала за своей госпожой.

Шамс ан-Нахар вошла, с ее появлением все залы и все коридоры наполнились дивным благоуханием ее одежд. И, не говоря ни слова и не оглядываясь, она пошла и села на диван и оперлась на подушки, которые молодой ювелир поспешил положить за ее спиной.

И она оставалась в неподвижности довольно долго, подавленная слабостью и едва дыша. Наконец она, несколько отдохнув от этой непривычной ходьбы, подняла вуаль и сняла с себя большое покрывало. И молодой ювелир, ослепленный, подумал, что он видит в своем жилище само солнце. И Шамс ан-Нахар некоторое время всматривалась в него, в то время как он почтительно держался в нескольких шагах от нее, и сказала на ухо своей наперснице:

— Это и есть тот самый, о котором ты мне говорила?

И когда молодая девушка ответила: «Да, госпожа!» — она сказала молодому человеку:

— Как ты поживаешь, йа Амин?

Он отвечал:

— Хвала Аллаху! В добром здравии! Да обережет тебя Аллах и да сохранит тебя, как благоухание в золотом сосуде!

Она сказала ему:

— Ты женат или холост?

Он отвечал:

— Клянусь Аллахом, холост, о госпожа моя! И у меня нет ни отца, ни матери и никого из родных. И вот для всякого дела я готов предоставить себя в твое распоряжение; и все малейшие твои желания будут над моей головой и перед моими глазами.

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила приближение утра и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

И все малейшие твои желание будут над моей головой и перед моими глазами. Кроме того, знай, что я вполне отдаю в твое распоряжение для твоих свиданий с Бен-Бекаром дом, принадлежащий мне, в котором не живет никто и который расположен прямо напротив того дома, в котором живу я сам. И я хочу тотчас же обставить его для того, чтобы достойно принять вас и чтобы у вас не было ни в чем недостатка!

И Шамс ан-Нахар очень благодарила его и сказала ему:

— Йа Амин, какое для меня счастье встретить друга, такого преданного, как ты! Ах! Я чувствую теперь, как необходима помощь бескорыстного друга, и в особенности как отрадно найти оазис покоя после пустыни волнений и страданий! Верь мне, Шамс ан-Нахар когда-нибудь докажет тебе, насколько она умеет ценить дружбу! Посмотри на мою наперсницу, о Амин! Она молода, мила и изящна; ты можешь быть вполне уверен, что, несмотря на всю тяжесть разлуки с ней, я подарю ее тебе, и она осветит твои ночи и освежит твои дни!

И Амин посмотрел на молодую девушку и нашел, что она действительно очень привлекательна и что у нее великолепные глаза и удивительные бедра.

Но Шамс ан-Нахар продолжала:

— Она пользуется моим безграничным доверием, поэтому не бойся поверять ей все, что только будет тебе говорить князь Али. И люби ее, потому что в ней много хороших качеств, которые освежают сердце.

И Шамс ан-Нахар наговорила ювелиру еще много приятного и ушла в сопровождении своей наперсницы, которая своими улыбающимися глазами сказала «прости» своему новому другу.

Когда они ушли, ювелир Амин побежал в свою лавку, вынул оттуда все драгоценные вазы и все чеканные кубки и серебряные чашки и перенес их в дом, в котором он предполагал принять влюбленных. Потом он пошел ко всем своим знакомым и занял у одних ковры, у других шелковые подушки и у третьих фарфор, подносы и кувшины. И таким образом в конце концов он великолепно обставил дом.

И вот когда он привел все в порядок и на минутку присел, чтобы бросить на все общий взгляд, он увидел, что к нему тихо входит его подруга, юная наперсница Шамс ан-Нахар. Она приблизилась к нему, грациозно покачивая бедрами, и сказала ему после приветствий:

— О Амин, госпожа моя шлет тебе пожелание мира и свою благодарность и говорит, что теперь благодаря тебе она вполне утешилась в отъезде Абальгассана. Кроме того, она поручает мне сказать тебе, чтобы ты передал ее возлюбленному, что халиф уехал из дворца и что сегодня вечером она может прийти сюда. И вот необходимо тотчас же предупредить об этом князя Али; и эта новость, без всякого сомнения, окончательно вылечит его и вернет ему силы и здоровье.

И молодая девушка вынула из-за пазухи кошелек, наполненный динариями, протянула его Амину и сказала ему:

— Госпожа моя просит тебя производить все расходы без всякого отчета!

Но Амин оттолкнул кошелек и вскричал:

— Неужели мое достоинство так ничтожно в ее глазах, что твоя госпожа, о молодая девушка, дает мне в вознаграждение это золото?! Скажи ей, что Амин получил уже свое вознаграждение, и свыше меры, золотом ее слов и взглядов!

Тогда молодая девушка взяла обратно кошелек и, крайне обрадованная бескорыстием Амина, побежала рассказать обо всем Шамс ан-Нахар и предупредить ее, что уже все приготовлено в доме. Потом она помогла ей принять ванну, причесаться, надушиться и нарядиться в самые красивые одежды.

Ювелир Амин, со своей стороны, поспешил передать обо всем этом князю Али бен-Бекару, однако не раньше, как поставил в вазы свежие цветы, расположил в порядке подносы, полные всякого рода снеди, пирожных, варений и напитков, и расставил у стены в наилучшем порядке лютни, гитары и другие музыкальные инструменты.

И он вошел к князю Али, которого нашел уже немного повеселевшим от надежды, которую он вложил накануне в его сердце. И ликование молодого человека было безмерно, когда он узнал, что через несколько минут он наконец увидит свою возлюбленную, причину его слез и радости. И вдруг он забыл всю свою печаль и все свои страдания, и цвет лица его изменился, и он весь просиял, и лицо его стало еще прекраснее, чем раньше, и, кроме того, приобрело самое приятное выражение.

Тогда при помощи своего друга Амина он надел самые роскошные из своих одежд и, совершенно бодрый, как будто он не был еще недавно у преддверия могилы, направился, вместе с ювелиром к его дому. И когда они пришли, Амин настойчиво пригласил князя сесть, и разложил за его спиной мягкие подушки, и поставил рядом с ним, справа и слева, две прекрасные хрустальные вазы с цветами, а ему самому вложил меж пальцев розу. И оба они, тихо беседуя, ожидали прихода фаворитки.

И вот не прошло и нескольких минут…

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила приближение утра и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

И вот не прошло и нескольких минут, как кто-то постучал в двери, и Амин побежал отпереть их и тотчас же возвратился в сопровождении двух женщин, одна из которых была вся закутана в густой изар из черного шелка. И это было в самый час призыва к молитве с минаретов на закате солнца. И в то время, как на дворе, при ясном небе, восторженный голос муэдзина призывал благословение Аллаха на землю, Шамс ан-Нахар откинула свою вуаль, представ перед глазами Бен-Бекара.

И влюбленные, увидав друг друга, упали в обморок, и прошло не менее часа, прежде чем они могли прийти в чувство. Когда же наконец они открыли свои глаза, они молча посмотрели друг на друга долгим взглядом, будучи не в состоянии выразить иным способом свою страсть. И когда они настолько овладели собой, что могли заговорить, они обменялись такими нежными словами, что наперсница и молодой Амин не могли в своем углу удержаться от слез.

Но вскоре Амин подумал, что пора предложить угощение, и он позаботился с помощью молодой девушки принести прежде всего приятные благовония, которые расположили бы их отведать яств, фруктов и напитков, бывших здесь в изобилии и наилучшего качества. После этого Амин полил им на руки воды из кувшина и подал им салфетки с шелковой бахромой. И тогда, придя в себя и оправившись от волнения, они могли наконец действительно насладиться всей прелестью свидания.

И Шамс ан-Нахар, не медля более, сказала молодой девушке:

— Подай мне эту лютню, я попробую выразить ту неизмеримую страсть, голос которой так силен в душе моей!

И наперсница подала ей лютню, которую она взяла и положила к себе на колени, и, быстро настроив ее струны, она сначала сыграла мелодию без слов. И инструмент под ее пальцами то рыдал, то смеялся, и душа ее изливалась в гармоничных ходах, которые задерживали у всех дыхание. И все начали приходить в экстаз. И тогда только, устремив свои глаза в глаза друга, она запела:

Прослушав эту песню, все трое пришли в такой восторг, что восклицали из глубины души:

— Йа аль-ляйль! Йа салам![12] Вот! Ах! Какие восхитительные слова!

После этого ювелир Амин, полагая, что в его присутствии нет более никакой необходимости, и чрезвычайно довольный, видя влюбленных в объятиях друг у друга, скромно удалился и, чтобы нисколько не смущать их, решил оставить их одних в этом доме. И он направился к своему дому, в котором он жил обыкновенно, и, совершенно успокоенный, не замедлил прилечь на своем ложе, размышляя о счастье своих друзей. И он уснул до самого утра.

И вот, проснувшись, он увидел перед собою перекосившееся от ужаса лицо старой своей негритянки, которая, плача, била себя руками по щекам. И когда он открыл рот, собираясь спросить ее, что случилось с нею, растерявшаяся негритянка безмолвным жестом указала ему на соседа, который стоял у дверей, ожидая его пробуждения.

По просьбе Амина сосед его приблизился и после приветствий сказал ему:

— О сосед мой, я пришел утешить тебя в ужасном несчастье, постигшем этой ночью твой дом!

И ювелир вскричал:

— О каком несчастье говоришь ты, скажи же, ради Аллаха!

Человек ответил:

— Если ты еще не знаешь, то знай, что этой ночью, лишь только ты возвратился к себе, воры, которых это не первый подвиг и которые, вероятно, видели тебя накануне, как ты переносил в свой второй дом разные драгоценные вещи, дождались твоего ухода и поспешили внутрь этого дома, где они не рассчитывали кого-нибудь застать. Но они увидели гостей, которых ты поместил там на эту ночь, и они, вероятно, убили их или скрыли куда-нибудь, потому что теперь никто не может найти даже следов их. Что же касается твоего дома, то воры окончательно разорили его, не оставив в нем ни одной циновки или подушки. И он очищен совершенно и пуст — как никогда и не было!

При этой новости молодой ювелир вскричал, поднимая в отчаянии кверху руки:

— Йа Аллах! Какое горе! Мое имущество и вещи, данные мне на время друзьями, погибли безвозвратно, но это ничто в сравнении с гибелью моих гостей!

И, совершенно обезумев, он побежал босиком и в одной рубашке к своему второму дому, сопровождаемый соседом, который сочувствовал его горю. И он действительно убедился, что в залах лишь звенящая пустота. Тогда он, плача и вздыхая, упал на пол и вскричал:

— Ах! Что делать мне, о сосед мой?

И сосед отвечал…

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила приближение утра и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

И сосед отвечал:

— Я думаю, о Амин, что самое лучшее для тебя — терпеливо перенести свое несчастье и подождать, пока не схватят воров, которые рано или поздно будут взяты; потому что стражи правителя уже разыскивают их и не только за это воровство, но и за многие другие злодейства, совершенные ими в последнее время.

И бедный ювелир вскричал:

— О Абальгассан бен-Тагер, мудрый человек! Как благоразумно поступил ты, спокойно удалившись в Басру! Но что предначертано, должно свершиться!

И Амин печально пошел к своему жилищу среди толпы людей, которые уже узнали об этой истории и сожалели о нем, увидав его.

И вот, приблизившись к дверям своего дома, ювелир Амин заметил в прихожей человека, которого он не знал и который дожидался его. И человек, увидав его, встал и пожелал ему мира, и Амин ответил ему тем же. Тогда человек сказал ему:

— Я хочу сказать тебе по секрету два слова, но только с глазу на глаз.

И Амин хотел ввести его в дом, но человек сказал ему:

— Лучше будет, если мы останемся с тобой наедине; не лучше ли нам пойти в другой твой дом?

И Амин, удивленный, спросил его:

— Но я не знаю тебя; как же ты знаешь меня и все мои дома?

Незнакомец улыбнулся и сказал:

— Я объясню тебе все это. И если Аллаху угодно, я кое-что сделаю для твоего облегчения.

Тогда Амин вышел с незнакомцем и приблизился с ним ко второму своему дому; но тут незнакомец заметил Амину, что двери этого дома выломаны ворами и что поэтому здесь они ничем не ограждены от нескромного любопытства. Потом он сказал ему:

— Следуй за мной! Я проведу тебя в одно место, хорошо мне известное.

Тогда этот человек пошел вперед, и Амин последовал за ним, и они шли из одной улицы в другую, с одного базара на другой, из одних ворот в другие, и так до наступления ночи. И вот когда они таким образом достигли берега Тигра, человек сказал Амину:

— Мы, конечно, будем в большей безопасности на том берегу.

И тотчас же неизвестно откуда к ним приблизился по воде лодочник, и, прежде чем Амин мог подумать или отказаться, он уже был вместе с незнакомцем в лодке, и несколькими сильными ударами весел они были перевезены на противоположный берег реки. Тогда человек помог Амину сойти на землю и, взяв его за руку, повел его по узким кривым улицам. И Амин, который был наконец обеспокоен всем этим, подумал про себя: «В жизни моей ноги не было здесь! Что это за странное приключение?»

А человек подошел наконец к низкой двери из цельного железа и, вытащив из-за пояса огромный заржавленный ключ, вложил его в замок, который страшно заскрипел, и отпер дверь. И человек вошел в нее и ввел Амина. После этого он запер дверь. И вот перед ними протянулся коридор, по которому надо было ползти на четвереньках. И, пройдя этот коридор, они очутились сразу в зале, освещенной одним лишь факелом, находившимся посередине ее. И вокруг того факела Амин увидел сидящими неподвижно десять человек, совершенно одинаково одетых, и до такой степени похожих лицами друг на друга, и настолько одинаковых во всем, что ему показалось, будто он видит одно лицо, повторенное десять раз зеркалами.

При виде этого Амин, уже и без того истомленный ходьбой в течение целого дня, почувствовал общую слабость и упал на землю. Тогда человек, который его привел сюда, слегка брызнул ему водой в лицо и таким образом привел его в чувство. Потом, когда был накрыт стол, десять двойников расположились есть, но не раньше как одним и тем же голосом пригласив Амина разделить их трапезу. И Амин, видя, как эти десять едят из всех блюд, сказал себе: «Если бы тут был яд, они бы не стали есть!»

И, несмотря на свой страх, он приблизился к ним и наелся досыта, так как с самого утра его томил голод.

Когда все поели, один и тот же десять раз повторенный голос спросил:

— Знаешь ли ты нас?

Он отвечал:

— Нет, клянусь Аллахом!

А те десять сказали ему:

— Мы воры, которые последней ночью ограбили твой дом и похитили твоих гостей, молодого человека и молодую девушку, которая пела. Но к несчастью, бывшая там еще прислужница их успела бежать через террасу.

Тогда Амин вскричал:

— Заклинаю Аллахом всех вас, господа мои! Пожалуйста! Укажите мне, где находятся двое моих гостей! И успокойте мою истерзанную душу, о великодушные люди, утолившие мой голод! И да соизволит Аллах, чтобы вы в мире наслаждались всем взятым у меня! Покажите мне только моих друзей!

Тогда воры простерли руки свои, все в одно и то же время, по направлению к запертой двери и сказали ему:

— Не опасайся нисколько за их участь; у нас они в большей безопасности, чем в доме правителя, а впрочем, и ты тоже. И действительно, знай, что мы привели тебя сюда, чтобы узнать от тебя всю правду относительно этих двух молодых людей, прекрасная наружность которых и благородство манер так поразили нас, что мы не осмелились даже допрашивать их, сразу увидав, с кем мы имеем дело.

Тогда ювелир Амин почувствовал значительное облегчение и думал теперь только о том, как бы окончательно расположить воров в свою пользу; и он сказал им:

— О господа мои, теперь я вижу с полной ясностью, что, если человеколюбие и учтивость исчезнут с лица земли, их найдут неприкосновенными в вашем доме. И я вижу с не меньшей ясностью, что, если приходится иметь дело с лицами, столь великодушными и столь благородными, как вы, самый лучший способ заслужить их доверие — не скрывать от них истины. Выслушайте же мою историю и их тоже, потому что она удивительна до крайней степени!

И ювелир рассказал ворам всю историю Шамс ан-Нахар и Али бен-Бекара и о своих отношениях с ними, не упуская ни одной подробности, от начала и до конца. Но поистине, я считаю бесполезным повторять ее.

Когда воры выслушали эту странную историю, они действительно были изумлены и воскликнули:

— Поистине, какая честь для нашего дома служить в настоящую минуту убежищем для прекрасной Шамс ан-Нахар и князя Али бен-Бекара! Но, о ювелир, верно ли, что ты не издеваешься над нами? Они ли это в действительности?

И Амин вскричал:

— Клянусь Аллахом! О господа мои, это именно они самые, собственными персонами!

Тогда воры все как один человек встали и открыли дверь, на которую они указывали, и выпустили князя Али и Шамс ан-Нахар, и подносили им тысячи извинений и говорили им:

— Умоляем вас простить неприличие нашего поведения, ибо поистине мы никак не могли подозревать, что можем захватить лиц вашего положения в доме ювелира! — Потом они повернулись к Амину и сказали ему: — Что же касается тебя, то мы сейчас же возвратим тебе драгоценные вещи, которые мы похитили у тебя, и мы очень сожалеем, что мы не можем равным образом возвратить тебе и мебель, так как мы разделили ее, чтобы распродать по частям на базарах.

И действительно, они поспешили возвратить мне драгоценности, сложенные в один большой сверток; и я, забыв обо всем остальном, не преминул горячо поблагодарить их за этот великодушный поступок[13].

Тогда они сказали всем нам троим:

— Теперь мы не будем более задерживать вас здесь, если только сами вы не пожелаете оказать нам высокую честь остаться среди нас.

И они тотчас же предоставили себя в наше распоряжение, взяв только с нас обещание не выдавать их и забыть миновавшие уже неприятные минуты. И они повели нас на берег реки, и еще мы даже не подумали поделиться друг с другом своей тревогой, настолько наши опасения стесняли наше дыхание и настолько еще мы склонны были верить, что все эти события происходят с нами во сне. Потом с величайшими знаками почтения эти десять человек помогли нам войти в их лодку и сами принялись грести с такой силой, что в мгновение ока мы очутились на противоположном берегу. Но лишь только успели мы высадиться, — каков был наш ужас! — мы увидели себя окруженными со всех сторон стражами правителя и немедленно же были схвачены. Что же касается воров, то, едва только они остались одни в лодке, они несколькими ударами весел успели скрыться из виду.

Тогда начальник стражи приблизился к нам и угрожающим голосом спросил:

— Кто вы и откуда?

И мы, охваченные страхом, остановились в замешательстве, и это еще более усилило недоверие начальника стражи, который сказал нам:

— Отвечайте немедленно, или я тотчас же прикажу своим людям связать у вас ноги и руки и увести вас! Говорите мне, где живете, на какой улице и в каком квартале!

Тогда, желая во что бы то ни стало спасти положение, я заключил, что необходимо говорить, и отвечал:

— О господин, мы музыканты, и эта женщина — профессиональная певица. Мы были этим вечером на празднике, который происходил в нашем присутствии в доме этих особ, проводивших нас до этого места. Что же касается того, чтобы сказать вам имена этих особ, то мы не можем этого сделать, потому что не в обычае у людей нашей профессии справляться о таких мелочах, так как мы ищем только хорошего вознаграждения!

Но начальник стражи сурово посмотрел на меня и сказал:

— Вы нимало не походите на певцов; вы мне кажетесь слишком испуганными и слишком неспокойными для людей, которые только что ушли с праздника. И ваша спутница, на которой такие прекрасные камни, не походит на альмею. Эй, стражи, берите этих людей и ведите их тотчас же в тюрьму!

При этих словах Шамс ан-Нахар решилась вмешаться сама и, приблизившись к начальнику стражи, отвела его в сторону и сказала ему на ухо несколько слов, которые оказали на него такое действие, что он отступил на несколько шагов и поклонился до земли, бормоча формулы величайшего почтения. Тотчас же он отдал приказ своим людям привести две лодки, и в одну из них он помог войти Шамс ан-Нахар, в то время как я садился в другую вместе с князем Бен-Бекаром. После этого он приказал лодочникам везти нас туда, куда только мы укажем, тотчас же лодки поехали по разным направлениям: Шамс ан-Нахар — к своему дворцу, а мы двое — к своему месту жительства.

Что касается нас обоих, то, едва только мы прибыли к дому князя, я увидел, что он, обессиленный и изнуренный этими непрерывными волнениями, упал без чувств на руки служителей и женщин его дома…

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила приближение утра и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

И упал без чувств на руки служителей и женщин его дома, ибо, судя по тому, что он успел передать мне дорогою, после всего случившегося он потерял всякую надежду увидеться еще раз со своей возлюбленной Шамс ан-Нахар.

И вот в то время как женщины и служители были заняты тем, что приводили князя в чувство, родные его вообразили, что я причиной всем этим несчастьям, которых они не понимали, и они захотели, чтобы я им передал все подробности случившегося. Но я поостерегся раскрывать им что бы то ни было, и я сказал им:

— Добрые люди, случившееся с князем так необыкновенно, что он один только может сказать вам об этом!

И к счастью для меня, в этот момент князь пришел в себя, и его родные не осмелились более перед ним продолжать свой допрос. И я, опасаясь новых расспросов и немного успокоившись относительно состояния Бен-Бекара, взял свой сверток и направился со всевозможной поспешностью к своему дому.

Прибыв домой, я нашел там свою негритянку, которая издавала самые пронзительные и самые отчаянные вопли и била себя по лицу руками, и все соседи собрались вокруг нее, утешая ее в моей гибели, которую считали несомненной. И вот, увидев меня, негритянка подбежала ко мне и бросилась к моим ногам и тоже хотела подвергнуть меня новым расспросам. Но я сразу же пресек ее попытку, сказав ей, что в настоящую минуту я хочу только уснуть; и я бросился, истомленный, на тюфяки и, уткнувшись лицом в подушку, заснул тяжелым сном до самого утра.

И утром моя негритянка пришла ко мне и начала расспрашивать меня; и я сказал ей:

— Подай мне поскорее полную кружку!

И она мне подала ее, и я сразу осушил ее; и, так как моя негритянка продолжала настаивать, я сказал ей:

— Случилось то, что случилось.

Тогда она ушла. И я опять погрузился в сон и не просыпался на этот раз два дня и две ночи.

Когда я окреп настолько, что мог присесть, я сказал себе: «Теперь непременно надо пойти принять ванну в хаммаме!»

И я тотчас же отправился туда, хотя был очень озабочен состоянием Бен-Бекара и Шамс ан-Нахар, о которых ничего не слышал. И я пошел в хаммам, где принял ванну, и тотчас же направился оттуда к своей лавке; но лишь только я вынул ключ из кармана, чтобы отпереть дверь, как маленькая рука коснулась сзади моего плеча и чей-то голос сказал мне:

— Йа Амин!

Тогда я обернулся и узнал свою молодую приятельницу, наперсницу Шамс ан-Нахар. Но вместо того чтобы обрадоваться при виде ее, я внезапно был охвачен жестоким страхом, опасаясь, чтобы мои соседи не увидели меня в разговоре с ней, ибо все знали, что это наперсница фаворитки халифа. Тогда я поспешил поскорее сунуть ключ в карман и, не оборачиваясь, побежал вперед, совершенно обезумев; и, несмотря на многократный зов молодой девушки, которая бежала за мною, упрашивая меня остановиться, я все время продолжал бежать впереди наперсницы, пока не достиг дверей одной малопосещаемой мечети. И я вскочил внутрь ее, быстро сбросив у дверей ее свои бабуши[14], и я направился в самый темный угол, где тотчас же принял положение молящегося. И тогда более, чем когда-нибудь, я думал о том, сколь велико было благоразумие давнишнего моего друга Абальгассана бен-Тагера, который избежал всех этих печальных осложнений, спокойно удалившись в Басру. И я подумал в душе своей: «Ну конечно! Если только Аллаху будет угодно, чтобы я выпутался беспрепятственно из этого приключения, я даю клятву, что я никогда не пущусь в подобные приключения и никогда не возьму на себя подобной роли!»

И лишь только я очутился в этом темном углу, как ко мне подошла…

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила приближение утра и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

И лишь только очутился я в этом темном углу, как ко мне подошла наперсница, с которой на этот раз я мог решиться поговорить свободно, так как здесь не было ни одного свидетеля. Она начала с того, что спросила у меня:

— Как твое здоровье?

И я отвечал ей:

— Как нельзя лучше! Но я предпочел бы даже смерть этим беспрестанным волнениям, среди которых мы живем!

Она отвечала мне:

— Увы! Что сказал бы ты, если бы ты знал состояние моей бедной госпожи?! Йа Рабби![15] Я чувствую, что слабею при одном воспоминании о том моменте, когда она вернулась во дворец, куда я успела возвратиться первая, бежав из твоего дома с террасы на террасу и бросившись наконец на землю с высоты последнего дома.

Йа Амин! Если бы ты видел ее! Кто мог бы узнать в этом бледном лице, которое может быть только у выходца из могилы, лицо лучезарной Шамс ан-Нахар?! И вот, увидев ее, я не могла не разрыдаться, и я бросилась к ее ногам и обняла их. Но она забыла о себе и думала только о лодочнике, для которого она дала мне, чтобы тотчас же передать ему, тысячу золотых динариев в качестве награды за его труд. После этого силы изменили ей, и она упала без чувств на мои руки; тогда мы поспешно перенесли ее на ее постель; и я брызгала ей в лицо цветочной водой, и протирала ей глаза, и обмывала ноги и руки, и переменила ей все одежды, верхние и нижние. И тогда только я с радостью увидела, что она приходит в себя и слегка дышит; и тотчас же я дала ей испить розового шербета и понюхать жасмина и сказала ей:

— О госпожа, Аллах да будет над тобою! Береги себя, береги себя! Что будет с нами, если это продолжится?

Но она ответила мне:

— О верная моя наперсница, у меня нет более ничего на земле, что привязывало бы меня к ней! Но прежде чем умереть, я хочу узнать, что с моим возлюбленным. Ступай же разыщи ювелира Амина и отнеси ему эти кошельки, полные золота, и попроси его принять их в возмещение убытков, причиной которых было наше присутствие в его доме.

И наперсница протянула мне сверток, очень тяжелый, который она держала в руках и который, должно быть, содержал не менее пяти тысяч золотых динариев (в этом я действительно имел случай убедиться впоследствии). Потом она продолжала:

— Шамс ан-Нахар поручила мне, кроме того, передать тебе последнюю ее просьбу — сообщить нам все новости, все равно, хорошие или печальные, о князе Али бен-Бекаре!

Тогда я действительно не мог отказать ей в том, чего она просила у меня как милости, и, несмотря на мое решение не вмешиваться более в эту опасную историю, я велел ей прийти вечером в мой дом, куда я не замедлю явиться со всеми необходимыми для нее сведениями. И я вышел из мечети, попросив прежде молодую девушку пройти раньше ко мне и оставить там сверток, который она держала в руках; и я направился к Бен-Бекару.

И тут я увидел, что все, женщины и слуги, в течение трех дней ожидали меня и не знали, что делать, чтобы успокоить князя Али, который беспрестанно требовал меня среди глубоких вздохов. И я нашел его с потухшими глазами, и он походил более на мертвеца, чем на живого человека. Тогда я приблизился к нему со слезами на глазах и прижал его к моей груди…

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила приближение утра и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

И прижал его к моей груди, и говорил ему много приятных вещей, чтобы немного утешить его, но на этот раз я не достиг этого, потому что он сказал мне:

— О Амин, так как я чувствую, что душа моя собирается улететь, я хочу, по крайней мере, оставить тебе перед смертью знак моей благодарности за твою дружбу. — И он сказал своим рабам: — Принесите сюда то-то и то-то!

И тотчас же рабы озаботились принести и разложить передо мною в корзинах всевозможные ценные вещи, вазы из золота и серебра и драгоценности высокой стоимости.

И он сказал мне:

— Я прошу тебя принять это взамен вещей, которые были украдены из твоего дома! — Потом он приказал служителям перенести все это ко мне. И в заключение он сказал мне: — О Амин, знай, что все в этом мире имеет свою цель! Горе тому, кто не достиг своей цели в любви: ему не остается ничего, кроме смерти. И вот если бы не уважение к закону нашего пророка (да будет мир над ним!), я бы ускорил момент своей смерти, приближение которой я уже чувствую! Ах, если бы ты знал, Амин, сколько мои ребра скрывают под собою страданий! Я не верю, чтобы какой-нибудь человек мог испытывать когда-нибудь такие муки, которыми переполнено мое сердце!

Тогда я сказал ему, чтобы немного отвлечь его, что я прежде всего должен передать все новости о нем наперснице, которая ждет их от меня и которую Шамс ан-Нахар послала ко мне с этой целью. И я расстался с ним, чтобы отправиться к молодой девушке и рассказать ей об отчаянии князя, который предчувствовал свой конец и который покидал землю с единственным сожалением, что он разлучен со своей возлюбленной.

И действительно, через некоторое время после моего прихода я увидел, что ко мне входит молодая девушка, но в состоянии невообразимого волнения и смятения; и из глаз ее неудержимо лились слезы. И я, все в большей и в большей тревоге, спросил у нее:

— Ради Аллаха! Что могло быть еще хуже того, что случилось?

Она с дрожью в голосе отвечала мне:

— То, чего мы так опасались, постигло нас. Мы наверно погибли все до последнего! Халиф узнал все! Слушай: по нескромности одной из наших невольниц у начальника евнухов появились подозрение, и он начал допрашивать всех женщин Шамс ан-Нахар, каждую отдельно. И, несмотря на их отрицание, он напал на истинный путь вследствие противоречий в полученных им сведениях. И он довел все это дело до сведения халифа, который тотчас же распорядился привести к себе Шамс ан-Нахар в сопровождении, против обыкновения, двадцати евнухов дворца. И вот все мы в тоске и в величайшем страхе. И я едва могла улучить минутку, чтобы прибежать к тебе и предупредить тебя о последнем несчастье, которое угрожает нам. Ступай предупреди скорее князя Али, чтобы он принял все необходимые в подобном случае предосторожности.

И, проговорив эти слова, молодая девушка отправилась со всевозможной поспешностью во дворец.

Тогда свет померк пред глазами моими, и я вскричал:

— Нет прибежища и силы вне Аллаха Всевышнего и Всемогущего!

Но что я мог сказать перед лицом судьбы?! И вот я решил вернуться к Али бен-Бекару, несмотря на то что расстался с ним всего лишь несколько минут назад, и, не дав ему даже времени потребовать у меня объяснений, я вскричал:

— О Али, ты непременно должен тотчас же следовать за мною, или тебя ждет самая позорная смерть! Халиф, который узнал все, должен сию минуту прислать сюда своих людей, чтобы схватить тебя! Уедем же, не теряя ни минуты, и отправимся за рубеж нашей страны, за пределы власти тех, которые ищут нас!

И тотчас же именем князя я приказал рабам нагрузить трех верблюдов наиболее ценными вещами и съестными припасами для дороги, и я помог князю подняться на того верблюда, на которого я вскарабкался и сам, и сел позади него. И, не теряя больше времени, как только князь простился с матерью, мы тронулись с места и направили свой путь к пустыне.

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила приближение утра и прервала повествование.

А когда наступила

она сказала:

Мы тронулись с места и направили свой путь к пустыне.

Но все предначертанное приходит, и судьба под всяким небом должна свершиться. И действительно, наши бедствия еще должны были продолжаться, и мы бежали от одной опасности, чтобы быть ввергнутыми в другую, еще более ужасную.

И действительно, под вечер, в то время как мы шли по пустыне и перед нашими взорами открылся оазис и в нем среди пальм — минарет, мы вдруг увидели, что слева от нас показалась толпа разбойников, которые вскоре и окружили нас. И так как мы знали, что единственное средство спасти жизнь — это не делать никаких попыток к сопротивлению, мы позволили обезоружить и обобрать себя. И разбойники взяли у нас верблюдов со всей их ношей и даже сняли с нас одежды, оставив на наших телах одни только рубахи. И после этого они удалились, не беспокоясь более о нашей участи.

Что же касается моего бедного друга, то он был не более как вещь в моих руках, до того он был изнурен беспрерывными волнениями. Я только мог помочь ему дотащиться шаг за шагом до мечети, которую мы видели в оазисе; и мы вошли в нее, чтобы провести там ночь. И князь Али упал на землю и сказал мне:

— Здесь наконец суждено мне умереть, ибо Шамс ан-Нахар в этот час уже нет более в живых!

И вот в мечети в этот момент какой-то человек совершал моление. Когда он закончил, он повернулся к нам и некоторое время смотрел на нас, потом приблизился к нам и любезно сказал:

— О молодые люди, вы, без сомнения, иноземцы, и вы пришли сюда, чтобы провести здесь ночь?

И я ответил ему:

— О шейх, мы действительно иноземцы, на которых напали в пустыне разбойники; и они совершенно ограбили нас и оставили только рубахи, которые теперь на нас.

При этих словах старик исполнился жалости к нам и сказал:

— О бедные молодые люди, подождите здесь меня некоторое время, я вернусь еще к вам.

И он покинул нас и вскоре вернулся обратно в сопровождении мальчика, который нес сверток, и старик вынул из этого свертка одежды и попросил нас облачиться в них; потом он сказал нам:

— Идите со мной в мой дом, где вам будет лучше, чем в этой мечети, потому что вы, должно быть, чувствуете голод и жажду.

И он принудил нас следовать за ним до его дома, куда князь Али пришел только для того, чтобы упасть бездыханным на ковер. И тогда издалека вместе с ветерком, который проносился через оазис сквозь его пальмы, донесся голос какой-то несчастной, которая жалобно пела такие стихи:

И вот лишь только Али бен-Бекар услышал это пение, он, совершенно вне себя, поднял голову и начал прислушиваться. И когда голос умолк, мы увидели, что он с глубоким вздохом упал опять; и он испустил дух.

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила приближение утра и скромно умолкла.

А когда наступила

она сказала:

Он с глубоким вздохом упал опять и испустил дух.

При виде этого мы оба, старик и я, разразились рыданиями и находились в таком состоянии всю ночь; и я рассказал старику сквозь слезы эту печальную историю. Потом с наступлением утра я попросил его оставить у себя тело, пока родные, предупрежденные мною, не придут за ним. И я простился с этим добрым человеком и отправился с величайшей поспешностью в Багдад, воспользовавшись отбытием каравана, который направлялся туда. И я пошел прямо, не теряя времени на перемену одежды, в дом Бен-Бекара, где я предстал перед его матерью, которой я пожелал печально мира.

Когда мать Бен-Бекара увидела, что я пришел один, без ее сына, и заметила мой печальный вид, она задрожала, предчувствуя беду.

И я сказал ей:

— Аллах, о почтенная мать Али, повелевает, и творения Его не могут не повиноваться Ему! И когда письмо призыва написано душе, душа эта должна немедля предстать пред лицо Господа своего!

При этих словах мать Али испустила крик раздирающей сердце скорби и сказала мне, упав ниц:

— О, горе! Значит, сын мой умер?

Тогда я опустил глаза и не мог произнести ни слова. И я увидел, что бедная мать, задыхаясь от рыданий, совершенно лишилась чувств. И я заплакал тоже, проливая все слезы сердца моего, в то время как женщины наполнили дом ужасными воплями.

Когда мать Али могла наконец выслушать меня, я рассказал ей со всеми подробностями о его смерти и сказал ей:

— Да познает Аллах всю глубину твоих заслуг, о мать Али, и да укрепит тебя Своими благодеяниями и Своим милосердием!

Тогда она спросила у меня:

— Но не сделал ли он каких-нибудь распоряжений, чтобы ты передал их его матери?

Я отвечал:

— Конечно! Он поручил мне сказать тебе, что его единственное желание заключается в том, чтобы ты перенесла его тело в Багдад!

Тогда она опять залилась слезами, разорвав на себе одежды, и ответила мне, что она тотчас же отправляется в оазис с караваном, чтобы перевезти тело своего сына.

И действительно, через некоторое время я оставил их всех занятыми приготовлениями к путешествию и отправился к своему жилищу, сказав в душе своей: «О Али бен-Бекар, несчастный влюбленный, какая жалость, что твоя молодость была подрезана в полном своем расцвете!»

И таким образом я пришел к себе и только опустил руку в карман, чтобы вынуть ключ от дверей, как почувствовал, что кто-то слегка коснулся моей руки, и я обернулся и увидел одетую в траур и с очень печальным лицом юную наперсницу Шамс ан-Нахар.

И я хотел уже было бежать, но она остановила меня и заставила войти вместе с нею в мой дом. Тогда я, еще ничего не зная, заплакал вместе с нею.

Потом я сказал ей:

— И ты уже узнала эту печальную новость?

Она спросила меня:

— Какую, йа Амин?

Я сказал ей:

— Смерть Али бен-Бекара.

И когда я увидел, что она заплакала еще сильнее, я понял, что она не знала еще ничего, и я рассказал ей обо всем случившемся, испуская вместе с нею глубокие вздохи.

Когда я закончил, она сказала мне, в свою очередь:

— И ты, йа Амин, я вижу, ничего еще не знаешь о моем горе.

И я вскричал:

— Шамс ан-Нахар предана смерти по повелению халифа?

Она же отвечала:

— Шамс ан-Нахар умерла, но не так, как ты предполагаешь. О моя госпожа!

Потом речь ее прервалась, и она опять плакала некоторое время и наконец сказала мне:

— Слушай же, Амин! Когда Шамс ан-Нахар, сопровождаемая двадцатью евнухами, предстала пред халифом, халиф одним знаком отослал всех их, потом он приблизился сам к Шамс ан-Нахар и посадил ее рядом с собою и голосом, звучавшим необыкновенной добротой, сказал ей: «О Шамс ан-Нахар, я знаю, что у тебя много врагов в моем дворце, и эти враги пытались повредить тебе в моем мнении, искажая твои поступки и представляя их мне в свете, не достойном ни меня, ни тебя. Запомни же хорошенько: я люблю тебя больше, чем когда-либо, и, чтобы доказать это всему дворцу, я отдаю приказание расширить обиход твоего дома, и умножить число твоих рабов, и увеличить твои расходы. И я прошу тебя, сбрось с себя этот печальный вид, который печалит и меня.

И чтобы помочь тебе развеяться, я тотчас же прикажу прийти сюда певицам моего дворца и принести подносы с фруктами и напитками.

И тотчас же вошли танцовщицы и певицы, и явились рабы, обремененные большими подносами, гнувшимися под тяжестью всего того, что на них было. И когда все было приготовлено, халиф, сидя рядом с Шамс ан-Нахар, которая чувствовала себя все более и более слабой, несмотря на всю его доброту, приказал певицам начать прелюдию. Тогда одна из них под аккомпанемент лютен, звучавших под пальцами остальных, начала такую песню:

Но вдруг, раньше чем были допеты до конца эти строки, Шамс ан-Нахар слабо вздохнула и упала навзничь. И халиф, крайне взволнованный, быстро наклонился к ней, полагая, что она только лишилась чувств; но он поднял ее уже мертвой.

Тогда он далеко отбросил от себя кубок, который держал в руке, и опрокинул подносы и, так как мы испускали ужасные крики, отослал всех нас, приказав нам разбить лютни и гитары празднества; и он не оставил в зале никого, кроме одной меня. И он взял тогда Шамс ан-Нахар на свои колени и плакал над нею всю ночь, приказав мне не впускать никого в залу.

На другое утро халиф поручил тело плакальщицам и обмывальщицам и отдал приказ похоронить свою фаворитку как законную жену, и даже еще пышнее. После этого он ушел и заперся в своих покоях. И с тех пор никто еще не видел его в зале правосудия.

Тогда я, после того как мы с молодой девушкой еще некоторое время оплакивали смерть обоих влюбленных, пришел вместе с нею к заключению, что Али бен-Бекара необходимо похоронить рядом с Шамс ан-Нахар. И мы подождали прибытия тела, за которым поехала в оазис его мать, и мы устроили ему прекрасные похороны, и нам удалось опустить его в землю рядом с могилой Шамс ан-Нахар.

^{Ни я, ни молодая девушка, которая сделалась моей женой, не перестаем навещать две эти могилы, чтобы оплакивать влюбленных.}

И с тех пор ни я, ни молодая девушка, которая сделалась моей женой, не перестаем навещать две эти могилы, чтобы оплакивать влюбленных, которым мы были верными друзьями.

— Такова, о благословенный царь, — продолжала Шахерезада, — трогательная история Шамс ан-Нахар, фаворитки халифа Гаруна аль-Рашида.

В эту минуту маленькая Доньязада, будучи не в состоянии сдерживаться долее, разрыдалась, уткнувшись головою в ковер.

И царь Шахрияр сказал:

— О Шахерезада, эта история очень опечалила меня!

Тогда Шахерезада сказала:

— Да, о царь! Я рассказала тебе эту историю, которая не походит на другие, ради прекрасных стихов, которые звучат в ней, а главным образом чтобы получше расположить тебя к тому наслаждению, которое, несомненно, доставит тебе другая история, которую я собираюсь рассказать тебе, если ты только пожелаешь разрешить мне это.

И царь Шахрияр вскричал:

— Да, о Шахерезада, заставь меня забыть мою печаль и скажи мне скорее название истории, которую ты обещаешь рассказать мне!

Шахерезада сказала:

— Это чудесная история о принцессе Будур, прекраснейшей из всех лун.

И маленькая Доньязада воскликнула, поднимая голову:

— О сестра моя Шахерезада, как бы было хорошо, если бы ты начала ее сейчас же!

Но Шахерезада сказала:

— От всего моего дружеского сердца и в качестве почета этому царю, столь благовоспитанному и с такими прекрасными манерами! Но только не раньше следующей ночи! — И так как она заметила приближение утра, то, по обыкновению, скромно умолкла.

Когда же наступила

она сказала: