Тысяча лет ирландской поэзии

Вечерний звон, вечерний звон!

Как много дум наводит он

О юных днях в краю родном,

Где я любил, где отчий дом,

И как я, с ним навек простясь,

Там слушал звон в последний раз!

Уже не зреть мне светлых дней

Весны обманчивой моей!

И сколько нет теперь в живых

Тогда веселых, молодых!

И крепок их могильный сон;

Не слышен им вечерний звон.

Лежать и мне в земле сырой!

Напев унывный надо мной

В долине ветер разнесет;

Другой певец по ней пройдет,

И уж не я, а будет он

В раздумье петь вечерний звон!

Когда одни воспоминанья

О днях безумства и страстей

На место славного названья

Твой друг оставит меж людей,

Когда с насмешкой ядовитой

Осудят жизнь его порой,

Ты будешь ли его защитой

Перед бесчувственной толпой? —

Он жил с людьми, как бы с чужими,

И справедлива их вражда,

Но хоть виновен перед ними,

Тебе он верен был всегда;

Одной слезой, одним ответом

Ты можешь смыть их приговор;

Верь! не постыден перед светом

Тобой оплаканный позор!

Молчит просторный тронный зал,

И двор порос травой:

В чертогах Тары[70] отзвучал

Дух музыки живой.

Так спит гордыня прежних дней,

Умчалась слава прочь —

И арфы звук, что всех нежней,

Не оглашает ночь.

Напевы воинов и дам

В руинах не слышны —

Но иногда витает там

Звук лопнувшей струны:

Как будто Вольность, не воспев,

Отпев свои права,

Спешит сказать, сквозь боль и гнев,

Что все еще жива!

Вспомни, Эрин, былую славу свою —

Средь потомков, поникших в страхе, —

Славу Малахи,[71] что, победив в бою,

Снял с врага золотые бляхи,

Когда рыцари Ольстера в годы смут

Бились храбро за стяг зеленый

И еще не украсил твой изумруд

Никакой заморской короны.

На брегах Лох-Нея, в закатный час,

Когда холодом веет с пашен,

Часто видит рыбак, над водой склонясь,

Очертанья старинных башен.

Так мы ловим минувшего зыбкий свет

Сквозь времен золотые струи,

Так глядится память в пучину лет,

О величье былом тоскуя.

Пусть его похоронят с булатным мечом,

Что упал возле мертвой руки

И, недвижный, указывал острым концом

Вдаль, где вражьи бежали полки.

Неразлучные в жизни, отныне вдвоем

Пусть вкушают загробный покой:

Верный меч с непогнувшимся острым клинком

И не сломленный смертью герой.

Но почудилось мне, будто вдруг зазвучал

Внятный шепот в тиши гробовой,

Тот же глас, что когда-то рабов поднимал

Кличем яростным: «Цепи долой!»

Он промолвил: «Могила вождя глубока,

Вечным сном суждено ему спать,

Но победную мощь боевого клинка

Не спешите, друзья, закопать!

Славный меч мой! Когда на твою рукоять

Недостойная ляжет рука, —

Оставайся в ножнах, чтоб не мог отстоять

Ты в неправом бою чужака.

Но как только почувствуешь руку бойца,

Что достоин сражаться тобой, —

Прочь из ножен скорей! С ним иди до конца

За свободу отечества — в бой!»

В беде и в печали мне улыбалась ты,

И снова сияли меж терниев цветы.

Чем горше нам было, чем ночь была черней,

Меня ты любила тем жарче и верней.

И пусть я лишь раб и судьбою обделен —

В объятьях твоих я свободен и силен.

Другая — богата, а ты бледна от слез,

Венец ее — злато, а твой из диких роз;

В господские залы она меня звала,

С ней ждет меня слава, с тобою — кабала.

Но лучше в могиле у ног твоих уснуть,

Чем жить с нелюбимой и душу обмануть.

Зовут тебя лживой — но разве б ты была

Гонимой и нищей, когда бы лгать могла?

Твердят, что ты носишь позорное клеймо,

Что дух твой сломило холопское ярмо.

Бессильна их злоба! Ты выше всех клевет:

Где дух твой сияет, там и свободы свет.

Восстань же с мечом на предателя, Эрин,

Сгубившего Усны[73] младых сыновей!

Все раны и слезы — пусть счет им потерян

До капли оплатит он кровью своей.

Клубами огня над двором Конхобара,

Где встретил героев кровавый рассвет,

Волнами сражений, вздымавшими яро

Трех уладов славных на гребне побед, —

Клянемся отмстить! И покуда расплаты

Не пробил еще для губителя час,

Пусть сохнут поля, и пустеют палаты,

И наши невесты стареют без нас.

О! сколь ни отрадны веселья напевы,

И свет очага, и любви торжество,

И звучные арфы, и нежные девы, —

Возмездье тирану отрадней всего!

Запомни: здесь лучшие пали.

Здесь поле их вечного сна.

И с ними в могильном отвале

Надежда их погребена.

Прорваться бы к ним через годы

И к жизни из тлена вернуть!

И сладостный ветер свободы

Опять перед боем вдохнуть…

О, если б судьба нам судила

В той битве оковы сорвать!

Клянусь — и небесная сила

Нас вновь не могла б заковать!

Воспет победитель неправый

Всей ложью преданий и книг.

Но нету бесславнее славы,

Оплаченной рабством других!

Уж лучше тюрьма да могила,

Где прах патриотов почил,

Чем почести, слава и сила —

Ценою бессчетных могил!

Вот и берег ирландский исчез за кормой,

Нам уже никогда не вернуться домой,

Но случись, что о родине я загрущу,

Я в глазах твоих небо отцов отыщу.

Милый Кулин, от недругов мы убежим

Прочь за море, куда не добраться чужим,

Бесприютные скалы нагих берегов

Милосердней жестоких и подлых врагов.

Там я буду ласкать этот локон витой,

Буду арфы твоей слушать звон золотой,

Там не тронет британский тиран ни одну

Шелковистую прядь, золотую струну.

Поверь, если прелести юной твоей,

От которой мне больно вздохнуть,

Суждено, как подаркам насмешливых фей,

Из восторженных рук ускользнуть,

Все ты будешь любезной для взоров моих,

Словно времени бег — ни при чем,

И желанья мои вкруг руин дорогих

Обовьются зеленым плющом.

И пусть слезы цветущих не тронули щек,

Пусть прекрасна ты и молода,

Но не думай, что верность и жар — лишь на срок,

Что любовь охлаждают года.

Нет, любовь настоящая вечно жива,

Лишь дороже от лет и невзгод, —

Так подсолнух глядит на закат божества,

Как глядел поутру на восход.

Красавицей Эллен считалась по праву,

Была она лучшей невестой села!

Но пришлый бедняк ей пришелся по нраву,

И Эллен супругом его назвала.

Любовь им светила в лачуге убогой,

Трудились они от зари дотемна,

Но Вильям весною взглянул на дорогу

И грустно сказал: «Собирайся, жена».

И Эллен простилась с родной стороною,

И шли они долго в ненастье и зной,

И как-то дождливой вечерней порою

Увидели замок средь чащи лесной.

«Укроемся здесь этой ночью ненастной,

Мы нынче иззябли и еле стоим», —

И юноша в рог протрубил громогласно,

И стражник в воротах склонился пред ним.

«Входи же в свой дом госпожой горделивой, —

Промолвил ей Вильям и в замок повел, —

И замок, и лес, и озера, и нивы —

Твои! Ты хозяйка теперь в Розна-Холл!»

И девушкой, что бедняка полюбила,

Все так же пленен именитый сеньор,

И та же любовь, что в лачуге светила,

Их пышный дворец озаряет с тех пор!

Давай-ка за спиной

Прочней крыла приладим,

Чтоб ветер островной

Нас нес по синей глади.

Ей-богу, Ариэль[74]

И тот не видел чуда

Пленительных земель,

Открывшихся отсюда:

В полях еще весна,

Но, судя по приметам,

До слез доведена

Единоборством с летом.

Утесы мирт облек,

Вот-вот уступы скроет:

Ни дать ни взять венок,

Венчающий героя.

Землей таких красот

Прельстившаяся птица

Спускается с высот,

Глядит — не наглядится.

Она с тобой самой

Своим влеченьем схожа:

И ты на голос мой

Сошла на землю тоже.

Озера спят вразброс,

Глубинный жемчуг пряча;

Алмаз как сгусток слез,

Что ты роняешь, плача.

По шхерам от ветров

Спешат укрыться воды.

Заливы дарят кров

Искателям свободы.

Теперь, когда и ты

В твоем полете птичьем

Постигла с высоты

Родной земли величье,

Как, видя этот рай,

Не застонать от боли:

Благословенный край

Молчит в тисках неволи!

О, сколь блаженна жизнь певца!

Его скитанья без конца —

Как певчей птицы перелет,

Что музыку в себе несет,

Как горных вод немолчный ток,

Как вольный ветерок.

Ему весь мир — лужок лесной,

Где эльфы пляшут под луной;

Увянут травы — стайка фей

Спешит к другим, что зеленей;

Так и певец: чуть мир пред ним

Поблек — летит к иным.

Не бард ли сбережет для нас

Угасший свет прекрасных глаз?

Луна, как сказки говорят,

Копилка всех земных утрат;

Так в песнях живы и слышны

Все чары старины.

Не бард ли воскресит для нас

Минувшего блаженства час?

Взмах чародейского жезла —

И радость прежняя взошла

На небо музы, как звезда,

Чтоб нам светить всегда.

Да встретят странника-певца

Гостеприимные сердца,

Куда б его ни занесло

Чудесной выдумки крыло, —

И барды в радости земной

Нуждаются порой.

Издалека и свысока

На зов земного маяка —

На добрый свет веселых глаз

С небес он спустится тотчас,

Когда его любви магнит

Притянет и пленит.

Они вели свои корабли

Из южных, солнечных стран;

Вот берег Испании скрылся вдали,

И вновь кругом океан.

И они вопрошают простор голубой

И утреннюю звезду;

«Где же Остров, что нам назначен судьбой

На счастье иль на беду?»

Но что там? Какой изумруд заблистал

Над зыбкою бездной вод?

Как будто бесценный зеленый кристалл

Со дна морского растет.

«Там Иннисфейл! — звучат голоса. —

Там вольных и смелых приют!»

И воины благодарят небеса,

Богам хвалу воздают.

И Огненный бог в тот самый миг,

Рассеяв последний мрак.

Свой ясный, незамутненный лик

Явил им как добрый знак.

Ни облачка не было в синей дали,

Ни шороха средь ветвей

В час, когда наши предки сошли

На Остров судьбы своей.

Вот эта чаша! Пейте со мной —

Смертную думу развеет веселье;

Вспомним Елену с чашей хмельной,

Залпом осушим дивное зелье!

Хочешь о мире мрачном забыть —

Только пригубь этой влаги целебной,

Хочешь к бессмертным богам воспарить —

Выпей до капли напиток волшебный!

Чашу — по кругу! Пейте со мной —

Смертную думу развеет веселье;

Вспомним Елену с чашей хмельной,

Залпом осушим дивное зелье!

Чары могучие в этом вине;

Поздней осенней порой урожая

В добром тепле, в золотой тишине

Вызрела сила его колдовская.

Светом своих благодатнейших дней

Щедро Природа его напоила,

Чтобы кипящей струею своей

Влага заветная вас оживила.

Пейте, друзья! Пейте со мной! —

Смертную думу разгонит веселье;

Вспомним Елену с чашей хмельной,

Залпом осушим дивное зелье!

Может быть, даже у ведьмы в котле,

Самою темною полночью года,

В час, когда ветер свистит по земле,

Варится средство такого же рода!

Горечь в нем? Горечь испьем до конца —

Значит, года отгорели недаром.

Знаю я: есть в этом мире сердца,

Столь же богатые светом и жаром.

Вот эта чаша! Пейте со мной —

Смертную думу развеет веселье!

Вспомним Елену с чашей хмельной,

Залпом осушим дивное зелье!

Ты пела. Вечер чуть дыша

Бросал на струны отблеск алый,

И лиры чуткая душа

В лучах заката трепетала.

Касался луч твоей щеки,

Ласкал уста, что тихо пели,

Как алой розы лепестки,

Когда бы розы петь умели.

Но с приближеньем темноты

Лучи заката отгорели…

Казалось мне: твои черты,

Как этот вечер, потускнели.

Из глаз, как будто догорев,

Свет жизни тихо изливался,

И тихо призрачный напев

Из уст поблекших раздавался.

Кто знал любовь, тот, верно, знал

Разлуки вечное проклятье.

К тебе я в страхе подбежал

И заключил тебя в объятья.

И я воскликнул: «О любовь!

Весны сиянье благодатной!

Неужто ты померкнешь вновь

И догоришь, как луч закатный?!»

Перед улыбчивостью взгляда,

В котором все — восторг и свет,

Подобно небу, где ни града,

Ни даже туч покуда нет,

Я с горькой трезвостью всезнанья

Определяю наперед,

Что отволнуются желанья,

Восторг до времени замрет.

Да, время щедро на подарки:

Надежда лжет, клевещет друг,

Любовь — то лед, то пепел жаркий,

Порхнувший на ветер из рук.

Ты, юность, чище снежной глади,

Не смятой тяжестью дождя.

Но он придет, слезами градин

Твои равнины бороздя…

Повсюду — смех, повсюду — пенье,

Огнями ночь озарена,

И голоса, как наважденье,

Зовут из каждого окна.

Ах, как легко в былые лета

Душа летела в сладкий плен,

Не слыша мудрости совета,

На эти голоса сирен!

Звенят серебряные ноты,

И ночь сияет ярче дня…

Но нет, в душистые тенета

Вам, нимфы, не завлечь меня!

Ужель, не покорясь тиранам

И гнету вспыльчивой судьбы,

Поэт помчится за обманом,

Отдастся прелести в рабы?

Так пел поэт, певец мятежный,

Но нимфы, в круг объединясь,

Лукавых взоров цепью нежной

Его опутали, смеясь.

Ведь бард подобен от рожденья

Обломку тех друидских скал,

Что, не сдаваясь принуждению,

Прикосновенью уступал!

Не прополоть ли нам с тобой

Весь мир, как палисадник твой?

Колючки, сорняки — долой,

Одни цветы растить!

Ах, это будет сущий рай,

Живи себе, не унывай!

И даже ангелы в наш край

Слетятся погостить.

Как светоносные жуки,

Летающие светлячки,

Свои живые огоньки

Зажгут, когда хотят, —

Так будет жить в сердцах у нас

Лучистой музыки запас,

Придет охота — и тотчас

Мелодии взлетят!

Как неразлучны тень и свет,

Так счастья без тревоги нет;

У нас же — ни теней, ни бед

Не будет, милый друг!

Одна лишь озорная тень,

Которой танцевать не лень

На солнцепеке в ясный день,

Чаруя все вокруг…

Скажи, мой свет бесценный,

Жестокий мой кумир:

Когда, тобой презренный,

Покину этот мир, —

Склонишься ль к изголовью?

Вздохнешь ли чуть нежней

Над тем, кто жил любовью,

Кто жил и умер с ней?

Прости меня, друг милый,

И вспомни в добрый час;

А если над могилой

Слезу прольешь хоть раз,

Не прячь глаза поспешно,

Скажи: «Вот человек,

Что всей душою грешной

Был предан мне навек!»

Не бил барабан перед смутным полком,

Когда мы вождя хоронили,

И труп не с ружейным прощальным огнем

Мы в недра земли опустили.

И бедная почесть к ночи отдана;

Штыками могилу копали;

Нам тускло светила в тумане луна,

И факелы дымно сверкали.

На нем не усопших покров гробовой,

Лежит не в дощатой неволе, —

Обернут в широкий свой плащ боевой,

Уснул он, как ратники в поле.

Недолго, но жарко молилась Творцу

Дружина его удалая

И молча смотрела в лицо мертвецу,

О завтрашнем дне помышляя.

Быть может, наутро внезапно явясь,

Враг дерзкий, надменности полный,

Тебя не уважит, товарищ, а нас

Умчат невозвратные волны.

О нет, не коснется в таинственном сне

До храброго дума печали!

Твой одр одинокий в чужой стороне

Родимые руки постлали.

Еще не свершен был обряд роковой,

И час наступил разлученья;

И с валу ударил перун вестовой,

И нам он не вестник сраженья.

Прости же, товарищ! Здесь нет ничего

На память могилы кровавой;

И мы оставляем тебя одного

С твоею бессмертною славой.

О Розалин, любовь моя,

Не плачь и не горюй!

Идет к нам помощь — вижу я —

Средь океанских струй.

Рим шлет священное вино

Сюда через моря;

Нам радость принесет оно,

Любимая моя!

О темнокудрая моя,

Здесь счастья нет, но то вино

Нам жизнь и свет открыть должно,

О Розалин моя!

Я сквозь холмы и цепи гор,

Долины и леса,

Пешком, а там, где вод простор,

Вздымая паруса, —

Шел день и ночь с огнем в крови,

Чтоб увидать тебя:

Ведь нет границ моей любви,

Любимая моя!

О роза темная моя,

Горит огонь в моей крови,

Огонь восторга и любви…

О Розалин моя!

Мечусь в тоске и день и ночь,

От горя ноет грудь;

Что сделать, как тебе помочь,

Как облегчить твой путь?

Я мыслю о твоей судьбе,

Дыханье затая…

Цель жизни всей — в одной тебе,

Владычица моя!

О роза грустная моя,

Ведь в горестной твоей мольбе

Я слышу гнев и зов к борьбе,

О Розалин моя!

В бессильной муке я поник:

Как ясная луна,

Лучист и светел был твой лик,

А нынче — ты мрачна…

Но обретешь ты вновь свой трон,

И твердо верю я, —

Он будет славой озарен,

Красавица моя!

О роза нежная моя,

Заблещет золотом твой трон,

Народным счастьем озарен,

О Розалин моя!

С любым врагом вступлю я в бой,

Чтоб честь твою сберечь,

Но ты мне собственной рукой

Надень наш древний меч!

Да, я исполню твой завет, —

Молись же за меня,

Цвет всех цветов, мой ясный свет,

Любимая моя!

О роза алая моя,

Любой ценой, мой ясный свет,

Тебя избавлю я от бед,

О Розалин моя!

Я к облакам взлететь готов,

Рыть землю, в бурю плыть,

Чтоб снять с тебя позор оков

И раны исцелить!

Один твой благосклонный взгляд

Награда для меня,

Мое сокровище, мой клад,

Бесценная моя!

О роза гордая моя,

Я стал бесстрашней во сто крат,

Вновь полон сил, вновь битве рад!

О Розалин моя!

Пусть Эрн всю землю захлестнет

Кровавою волной,

Пусть ядер град перевернет

Луга земли родной,

Но кровь врагов покроет сплошь

Родимые края

Скорей, чем кровью истечешь

Ты, Розалин моя!

О роза вечная моя,

Ты не увянешь! Это ложь!

Нет, ты не сгинешь, не умрешь,

О Розалин моя!

Соломон, где твой трон? Утлый ветер унес.

Где твой гнев, Вавилон?[80] Утлый ветер унес.

Как полдневную тень, как бессмыслицу грез,

Всю земную тщету утлый ветер унес.

Строим дом на песке, а зачем — вот вопрос?

Все пройдет без следа, так до нас повелось.

На благие деянья всегда будет спрос,

Только сонмы их ветер поземкой унес.

Соломон, где твой трон? Утлый ветер унес.

Где твой гнев, Вавилон? Утлый ветер унес.

Все, что силой ума на земле вознеслось,

Ждет, чтоб ветер его бренным прахом унес.

Наслажденье? Мираж, суета невсерьез.

Знанье? Точно миндаль, в скорлупу облеклось.

И фирманы судьбы — честь, казну — вкривь и вкось

Треплет ветер, покуда совсем не унес.

Соломон, где твой трон? Утлый ветер унес.

Где твой гнев, Вавилон? Утлый ветер унес.

Кто блажен на земле? Лишь взыскующий слез:

Тот, кто ждет, чтоб его утлый ветер унес.

Смертный! Нити надежд непрочны на износ.

В штольне Истины что ни добудем — в отброс.

Горе ищущим то, что вовек не нашлось!

Глядь, а их, как листву, утлый ветер унес.

Соломон, где твой трон? Утлый ветер унес.

Где твой гнев, Вавилон? Утлый ветер унес.

Те, кто страсти земные швыряет вразброс,

Умирают спокойно — их ветер унес.

Столько нынче безумцев, мой друг, развелось!

Ищут знаний — а дьявол их водит за нос.

Ищут славы, как я, — но гирляндами роз

Кружат песни, которые ветер унес.

Соломон, где твой трон? Утлый ветер унес.

Где твой гнев, Вавилон? Утлый ветер унес.

Здесь Абулу-Намезу и кончить пришлось:

Голоса из Аида мне ветер донес.

В сибирской глуши,

Как зубастая сталь,

Морозы вгрызаются в тело.

И нет там иного удела —

Лишь смерть да глухая печаль.

Лишь горе да смерть.

Там про лето забудь.

Там день — повторение ночи.

Там кровь почернела, нет мочи

Усталому сердцу вздохнуть.

— В сибирской глуши

Погребают без слез:

Там слезы в мозгу застывают,

А муки стенать забывают:

Их глушит нещадный мороз.

Боль — будто во сне.

Длится лет череда,

Сменяясь все реже и реже.

Живет человек — будто не жил:

Живой, а забыт навсегда.

В сибирской глуши

Среди скал и песка

В бестравье цветы не алеют.

Там снежные пики белеют,

Там льдистых торосов тоска.

Изгнанник их в душу

Вбирает навек,

И долей несчастного стали

Вот эти песчаные дали

И этот безжалостный снег.

Проклятий царю

Там услышать нельзя:

Язык говорящих раздвоен

Ветрами, летящими с воем,

Отточенной саблей грозя.

Когда ж человек

С голодухи иссох,

То холод берет его в землю,

Навек в свое лоно приемля,

Хоть в нем еще теплится вздох.

В глубине ли морской похоронят меня,

Где ни ветра, ни зыби — ни ночи, ни дня?

Или в чаще лесной

Под зеленой сосной

Закопают в могилу?

Или в поле с увядшей осенней травой —

Чтобы буря неслась над моей головой,

Завывая уныло?

Меж гробов ли старинных мне место найдут?

Иль под своды собора останки снесут?

Умереть бы в Элладе, блаженной стране! —

Но не там бы хотелось покоиться мне.

Волк или ворон могильщиком станет моим?

Или прах мой развеется ветром степным?

Может быть, после боя в числе мертвецов

Сволокут меня в наскоро вырытый ров?

На войне, как упал,

Так и в землю попал —

Где на всех напасешься гробов!

Нет, не там! Средь зеленых ирландских холмов

Схороните меня возле лип и дубов —

Чтобы капли скользили с листка на листок,

Чтоб не вихорь, а ласковый дул ветерок

Над могилой моей! И не надо плиты —

Свежим дерном прикройте, чтоб только цветы

Надо мной улыбались, чтоб дождик, упав

Просочился сквозь корни сплетенные трав.

Пусть не надпись на камне, но память живет:

«Он отчизне служил, он любил свой народ».

О, можно в землю сойти не скорбя —

Знать бы только, что так похоронят тебя!

Двух тысяч лет тяжелые туманы

Те дни заволокли.

Селились люди мощи несказанной

В пределах сей земли —

Превыше римских копий великаны —

Они стада пасли,

Имели флот и жребий, людям данный,

Угадывать могли.

Они служили гневному Мак Лиру,[83]

Властителю морей:

Он пожирал во гневе, ужас мира,

Флотильи кораблей,

И Круаху[84] была дана секира,

Царю громов и дней, —

Но Деве песен посвящалась лира,[85]

Молились кельты ей.

Недюжинные страсти и стремленья…

Они прошли сквозь мрак,

Построенные ими укрепленья

Не смог разрушить враг,

Увенчивал царей захороненья

Пирамидальный знак,

А их юнцы ходили на оленя

Со сворами собак.

Меж них был Финн, жизнь давший полубогу,[86]

Чьих песен много лет

Не нарушает бытия тревога —

В них мужество и свет.

Тот Финн пленен был Грайне быстроногой,

Которой краше нет,

Ввел робкую ее под сень чертога —

От них рожден поэт.

Ты, Оссиан! Пусть двадцатью веками

От нас ты отделен,

И фении не строятся рядами[87]

Для битв и похорон,

И странно даже слышать временами

Звучание имен:

Финн, Голл, твое… Мы слышим их, и с нами

Дух славный тех времен.

Язык друидов, их алтарь и вера —

Все странно было там,

Но их деяний гордые примеры

Шли от отцов к сынам;

Их песнопений грация и мера

Озвучила наш храм,

Жизнь, жертвы и любовь той темной эры

Открыты песней нам.

Гигант, певец… Теперь во всей вселенной

Кто до конца постиг

Поэзии бессмертье в жизни бренной,

Кто в мир певца проник?

Один лишь был с душою вдохновенной

Достойный ученик,

Он понял мир их чудный, дерзновенный,

Как песен их язык.