Тыы-ы! Давай сбежим отсюда вместе!..

ЧАСТЬ 2

… объяснить, как много для меня значат глаза другого человека. Вернее, какие бывают встречи глазами.

Их бывает всего несколько за жизнь. Всего несколько раз, встречаясь взглядом с кем-нибудь — в миг ослепляющей дрожи — рокочущей силы в хребте и макушке — почти боль и больше, чем счастье — мне захотелось сказать: ты!! ТЫЫ-ы! Сказать это — так: давай удерём — сбежим — свалим — сквозанём — ломанёмся — отсюда — вместе! Однажды я встретился взглядом с небом. Это было в том городке.

Может быть, и поэтому стремлюсь я сейчас туда.

Не для того чтобы повторить. Чтобы — поблагодарить. Пустырь возле нашего дома, который позволил этому произойти.

………………………………………………………………………………………………………………..

Что-то произошло, когда я встретился глазами с небом на том пустыре.

Необъяснимое для меня и по сей день.

Я на несколько месяцев впал в странное состояние. Я по-прежнему гулял с младшим братом, ходил в школу, читал запоем книги, носил уголь и дрова для парового котла, огрызался на мачеху и отца, дрочил, коченея от одиночества, глядя сквозь окно в кроны тополей перед домом. Но это была только мимикрия, маскировка на грани моих возможностей. Я стал другим. И из последних сил сохранял прежнюю видимость. Моим телом на эти несколько месяцев овладела странная невесомость — я его почти не ощущал, оно стало лёгким и будто в любой момент могло взлететь как воздушный шарик, как пузырёк со дна реки. Я словно был полуподвешен в воздухе за лопатки — на бесконечно упругой, но неумолимо подтягивающей меня ввысь лебёдке… Я не чувствовал никакого физического усилия — мне нетрудно было поднять любую тяжесть. Или, к примеру, подтянуться на турнике десятки раз подряд. Всё мое тело будто было изнутри залито янтарно-золотым светом, а я большей частью наблюдал за ним откуда-то из-за спины сверху. И этому свету без труда давались любые движения и усилия. Когда этот пункт наблюдения перемещался ещё выше — куда-то вверх над макушкой, — я понимал, что я совсем отделен от остального мира — мы просто временно наложены друг на друга. Как наклеенный на кухонный шкаф фантик от жвачки, отваливающийся на глазах.

Это был капец! Я прикладывал усилия, чтобы окружающие ничего не заметили — и я — не понимал — как же они — ничего не замечают!! Особенно когда мне приходилось говорить — больше всего я боялся сдать себя в эти моменты. Мысли во мне отсутствовали напрочь — слова откуда-то приходили и выходили из меня. Со стороны я слышал свой странный глубокий голос — он говорил нормальные — правильные вещи — те, которые им нужно было от меня услышать. Меня не пугало это состояние — оно доставляло странную радость и спокойствие, самые захватывающие из всех, что я знал до этого. Лишь иногда оно становилось почти непереносимым — когда свет изнутри моего тела — доходил до дна, до изнанки моих зрачков — из тыла. Возникало невозможной яркости сияние, сливавшееся через глаза с какой-то бездной света во вне — прямо передо мной. Как лампочка, которая ярко-ярко вспыхивает перед тем, как перегореть. Я боялся, что от меня останутся только осколки. И сейчас, когда пишу об этом — будто опять начинаю слепнуть от того света…

Это никогда не проходит.

И этот звон — жужжание — гул…

Мне некому было об этом рассказать. Но не это, совсем не это стало главным в Происходившем… почему — происходившем? Происходящем — оно продолжается и сейчас — и не только со мной. ЭТО не прекращалось никогда — как этот ветер, который дует всегда, от воли которого нас прячут с рождения в темницу — этот ветер никогда не прекращается.

И никогда не бывает тем же самым.

…пишу безобразно — как для себя. Но это не так. Я пишу для взгляда, с которым можно встретиться глазами… У меня мало времени.

Всегда мало времени…

…я уехал из городка в 14 лет и — надолго забыл обо всём…………

И лишь к двадцати я, до этого будто отделённый от жизни стеклянной стеной, взорвался действием, и за несколько дней проживал столько событий, сколько не жил за предыдущие два десятка лет.

…ничего не умел делать медленно — только отчаянно — разверзшееся внутри меня нетерпение и ощущение — времени совершенно не осталось — что я не успею сделать самого главного — нужно успеть, пока я себя не убил — безумные рваные ритмы всего, что я тогда делал. Отец зачал меня за несколько дней до ухода в армию — может это он так боялся не вернуться или что его не дождутся — и мне это передалось? Я долго рвался из последних сил к кому-то, кто словно бы ждал меня… Но всему на свете как бы есть множество объяснений, не одно — а именно множество. И сам факт этого множества отмазок заставляет задуматься о корыстности и самолюбии твоего ума. А если задуматься ещё немного, то хре-не-ешь!! — ум-то вовсе и не твой, а — чужой — наш — ваш — коллективная собственность.

Общественная помойка. И эта всеобщая свалка трусости, кроме того, что постоянно держит руку на твоём пульсе и держит за яйца, — она ещё и из-за твоей спины закрывает тебе вкрадчиво — третьей парой лап — глаза — ку-ку!! — угадай-ка! — и смотри от сих до сих только — боже тебя укуси, мальчик, заметить что-нибудь кроме — только от сих — до сих!

Но догадаться, чьи это лапы держат тебя — легко. По неистребимому неизбывному запаху — мыслишек, засаленных обрывков идей, обоссанных мнений, трупов убеждений и идеалов, кишащего осами повидла хорошего тона — все это — ничьё — всешное — мутное скверноблядие — стальной хваткой держащее тебя за загривок. Пока ты не захочешь очнуться.

Бешенством! веяло от тогдашних моих дел…

…ба-аальной на всю голову!__________ я люблю твой пробитый звёздами кров_____________ давай заглянем на «Птичку» — там точно венки должны быть!________ ты ёбу дался!! — мы ж на день рождения к нему, а не на похороны!! _________так именно что день рождения — ладно не жмите бабки, девчонки — ка-акой веночек! — ленточку только сыми! скидываемся!! ___________я люблю что у бочки пивной всем — поссать с кем в какую сегодня я лягу кровать!________ этого всего нет и не могло быть — но есть!! есть, баа-алин!____________ я любю до щекотки до боли в груди_____________ твоей — страшной — свободы— большие-глотки ___________откуда ты взялся ___________откуда ты такой! взялся ________________о свободе- свободе о чём же ещё пленнику петь и смеяться_______ и этот жалостный запах — нехороших духов______ змеиных духов ________а за этим — страшная свежесть — как наводнение — запах ноябрьского редкого снега в сумерках__________ чтобы она замолчала — просто замолчала — ничего больше _________щелкнуло во мне: что сделать — просто — чтобы она замолчала.________________ смотрю за окно — третий этаж только — не разобьётся — визгу только будет_______________ и чувствую — сила во мне вдруг такая________________ и только одно — чтобы просто замолчала______________________________________ ничего плохого — просто чтобы замолчала__________ тут смотрю — на столе открывалка для консервов____ коротковата будет — думаю — ну ничего! — только б она замолчала

…………………………………….

Отчаяние и бешенство!! — я всем телом тогда ощущал — что попал в ловушку. В тюрьму. Я пытался пробить собой стены. Я испытывал физическую тошноту и отвращение — к уродливым повседневным танцам — обусловленных укладом страны, условий жизни, условий свалки страха и трусости, — танцев, которые ожидали и моего участия в них. Для меня это был сговор людей, обманывающих самих себя и друг друга: все, мол, ничего! всё нормальненько! Главное — не слишком часто смотреть друг другу в глаза.

Всё хорошо! НЕТ!!! Все хуёво!! Хуже не бывает! Разве вы не видите!!! Наши души живут в бараках на северном полюсе — и вокруг — только бетон, ржавая жесть и битое стекло! Все это было — не моё. Ко всему этому я чувствовал судорожное неприятие и ненависть.

И я не знал, что — моё, и где это найти.

…………………………………………………………………………..

____твои глаза ореховые______ эту тайну не вынет из меня даже смерть___ не ждите подробностей______ это забирают с собой __________________________если есть ради кого умереть — есть ради чего жить _______.сначала отпустил этот холодок смертельный между лопаток _____уже несколько лет я ходил с этим_________ как рана в спине и преисподней холод уже лижет её_________ стало теплеть за спиной — твоё — тепло спасло меня________ но музыка ночует — на вокзале_____________________ оооооо!! мир — такой огромный ____ а сердце такое маленькое________о цыганская бритва разлуки__________ мм-ммы-ыыыхх!по-чёрному сердце танцует _____________________________________ только сердце помнит — где найти ________ то чего здесь нет _______ но без чего нечем дышать_________ жизнь — чтоб жить а ты — чтобы ДЫШАТЬ ____________________________________

……………………………………………………………………………………………………………………………………………………..

…

… имеет отношение к Городку. Вся та боль которую я причинил себе и другим, заставила меня вспомнить то единственное время, когда — не зная — но ощущая что-то — я мог сказать: это — моё.

Моё — собираться в дальнюю безвозвратную дорогу.

Это было в Городке. Точнее — надо мной и Городком. По-другому не объяснить. Я не придаю исключительного значения Городку или себе. Есть основания полагать, что это могло произойти (и время от времени происходит) в любом месте и с любым другим. Или: могло произойти со мной, но в другом месте. Или: это могло произойти в том самом городке, но не со мной. Мне, к счастью, не с чем сравнить. К счастью — потому что я не могу знать, как сложилась бы моя судьба без этого.

Я не могу прожить другую жизнь. Хотя могу представить по тому, как живёт большинство: как они живут — для них нормально. Для меня так жить — лучше б не рождаться. Я об этом — не с чувством превосходства: для меня так жить — смертельно в прямом смысле.

Но есть вещи, которые хуже смерти.

А я хотел выжить.

Во всех смыслах. Поэтому — тогда — ещё не вспомнив — я не раз попытался убить себя.

…………………………………………………………………………………………………………………..

……………………………………………………………………………………………………………………

…………при попытке к…………………………………

……………………………………………………………………………………………………………….

……………………………………………………………………………………………………………………

Вторую попытку с воздухом я предпринял на следующий же день после первой. Мной овладело ледяное бешенство. Меня взбесило до звона в ушах то, что я не был свободен даже распорядиться своей жизнью и смертью. Уж это-то может зависеть только от меня!! — полагал я. Поэтому, дождавшись, когда мои сокамерники ушли учиться в университет, я вкатил себе ещё два двадцатикубовых шприца подряд.

Но уже в ножные вены — так было удобней. У меня не было опыта — это была вторая в жизни внутривенная инъекция — которую я сам себе делал — но какая!! Все повело себя непредсказуемо. В ножных венах воздух повёл себя странно и смешно: под кожей по ходу вен вспучились надувные плоские колбасы. Они лениво перекатывались по икре левой ноги, без малейших устремлений перебраться повыше — к сердцу. Где, собственно, воздух и производит ожидаемый в таких обстоятельствах эффект. Я какое-то время смотрел на эту уродскую ногу с ужасом: а вдруг — опять — ничего!! и я останусь с такой вот идиотской икрой!!! Я схватил полотенце, мигом скрутил его в жгут и начал исступлённо — снизу вверх — от ступни к бедру — продавливать, пропихивать сквозь вены эти безумные колбасы. После того, как первую из колбас мне удалось затянуть выше колена, — и она начала быстро таять по мере приближения к паху, — я расхохотался от облегчения. Так — хохочущим и гоняющим эти подкожные сардельки — и застали меня через полчаса мои однокурсники. После этого укола во мне стало смутно брезжить совершенно новое для меня чувство. Я ощутил, что кроме моей силы и воли, а также воли, хотений и нехотений других людей, — есть какая-то сила, неведомая мне. Она неизмеримо больше и сильнее меня, сильнее воли других людей, сильнее расписаний движения воздуха по венам из медицинских учебников с конечной остановкой «воздушная эмболия». И эта сила со всей — доступной мне — очевидностью не давала мне умереть. Она хотела — если «хотела» применимо к ней — чтобы я жил.

Меня это заинтересовало. Меня заинтересовало, что я кому-то — чему-то — нужен. Нужен конкретно я. А не — такие как я, похожие на меня, пушечное мясо, хуй в пальто, член профсоюза, сын, хахель, рабсила.

То что я нужен — это было интересно.

Но — стрёмно.

Потому что я не знал — чему и для чего я нужен. И — в конце концов — это же была просто непереносимая тирания — я! не мог! сам! решить вопросы моей жизни и смерти!!

Я решил бороться за свою свободу.

………………………………………………………………………………….

…образовалась какая-то брешь — зияние — сквозь границы моего инстинкта самосохранения. В мою судорожную борьбу стала изредка вторгаться Неизвестность. Самым странным образом вдруг напомнил о себе Городок. Поздним ноябрём из столицы я поехал к родителям на выходные. В воскресенье, уже ожидая у вокзальной кассы обратного билета на проходящий автобус — мёрзлые лужи — голый растрескавшийся асфальт — стальной нержавеющий ветер гонит к речному льду мелкий мусор — боковым зрением замечаю странное. Оборачиваюсь, вглядываюсь и совсем цепенею: это два моих бывших одноклассника по школе в Городке.

Ничего особенного. Не считая того, что я видел их в последний раз в 7 классе.

Прошло больше десяти лет. А они — похожие как братья, А. и С., с выгоревшими соломенными волосами — были теми же семиклассниками — того же роста, вида и одеты — точно также — совсем не по ноябрьской погоде, а по тогдашней моде — расклешённые отрезные от колена джинсы, джинсовые же курточки местного производства. Что-то поплыло во мне……….. единственная мысль: только б они меня не узнали……………………………… Потому что я — не знаю, о чём говорить в ТАКОЙ ситуации. Они встали прямо предо мной в очереди к кассе — их автобус — в Городок — отходил раньше моего. Я как-то ужался — но — как бы они — узнали меня — в почти взрослом дядьке — похожего на — на кого?! — на их нынешнего — или КАКОГО?! — одноклассника… Я ехал тогда в столицу в полном смятении… но что-то забрезжило… от чего-то стало чуть легче дышать.

Но мне некому было рассказать и это… Полное безумие. Лишь много позже я оценил эту сказочную дружескую поддержку Городка: он непостижимо и прямо напомнил мне — из того времени, когда мы были с ним вместе — будто подмигнул: «Не ссы! Всё может быть совсем не так, как ДОЛЖНО быть!!» И сейчас, когда я пишу об этом, у меня теплеет на душе. Спасибо, друг!!

А тогда это происшествие больше напугало меня. Но с этим — с инстинктом самосохранения — или тем, что выдавало себя за него — я уже знал, что делать. Друзья снабдили меня запечатанной в фольгу и пластик капсулой. На капсуле — сквозь прозрачный пластик — была видна чёткая заводская надпись КСN. Я ни капли не сомневался, что это действительно цианистый калий: друзья дали мне капсулу с великой неохотой и не брали на себя ответственность за возможные последствия. Вернувшись однажды утром в общагу после безбашенного дня рождения с похоронным венком в качестве подарка имениннику — где я был эпицентром и других, не менее безумных, затей, — я был совершенно лишён жалости к себе. Такому человеку, безусловно, не стоило жить дальше. Бешенство моё усилилось при воспоминании о двух предыдущих попытках: я?! не могу даже этого?!! Добравшись до своей койки у окна, я достал заветную капсулу и освободил её из фольги и пластика.

Она мне нравилась

Я поднёс правую руку ко рту.

Открыл рот.

А дальше — найн!!

Тело вдруг перестало меня слушаться.

Невозможно было убедить тело — продолжить.

Я начал выжидать. И обнаружил, что в этом сопротивлении тела есть пульсация — приливы и отливы непреложности. Улучшив момент отлива, я __ запихнул ______капсулу __в рот и ___судорожно проглотил её.

И мгновенно отключился.

……………………………………………………………………………………………………………………………..

Из серо-свинцового небытия меня стали возвращать какие-то невозможно щемящие звуки.

Постепенно они стали звуками музыки.

Танго!!! Притом — в телевизионной трансляции — судя по звуку. Я стал откуда-то всплывать — оттуда, где меня не было… И понял, что могу открыть глаза.

Это была та же комната в общаге.

На соседней койке сидел мой сосед по комнате.

И смотрел телевизор. На меня обрушилась самая страшная мысль за всю жизнь: НИЧЕГО НЕТ. ДАЖЕ ЗАБВЕНИЯ. СМЕРТИ НЕТ. ТАМ — ПОСЛЕ СМЕРТИ — ВСЁ ТО ЖЕ САМОЕ. НАВСЕГДА. НЕТ НИЧЕГО ДРУГОГО. О, это пронзающее танго — я так его любил до этого — то самое, под которое в 30-е годы стреляли себе в висок несчастные влюблённые, ха-ха! Я содрогаюсь с тех пор, когда слышу это летящее танго. Надо ли объяснять, что капсула была искусно подделана одним из друзей, — он был художником-оформителем. Внутри была — сода. Но за всем этим стало проглядывать незнакомое мне прежде чувство юмора, — не моих друзей, а — чего-то за кадром, всё той же неизвестной мне силы. Никто не знал меня настолько, чтобы вернуть из небытия звуками именно этого танго.

Ха-ха!

Очень странный юмор.

Но — ободряющий.

Оставляющий шанс на что-то другое. Танго зазвучало — именно только тогда — в тот момент — когда — без стражи инстинкта самосохранения — я мог прямо понять: есть вещи хуже, чем смерть. И сама смерть — не лучшее из того, что может быть с нами. Есть что-то другое, кроме неё… но в тот раз я ещё остался очарован смертью.

Да.

Тяга к самоубийству — очень сильный наркотик.

Крепкий.

…………………………………………………………………………………………………………………..

…………. не записки одинокого человека. Мне повезло: я встретил тех нескольких людей со странными глазами. Тех, кто за много лет до наших встреч приснились мне в последнюю весну в Городке.

Я встретил их. И мы узнали глаза друг друга. Потом — забывали, вспоминали, опять забывали. Но — вспомнили. Но об этом — достаточно. Это уже касается не только меня. В этом нет никакой блядской мистики. Это невозможная реальность судеб. Какая мистика! — мы не рассчитываем на скромно улыбающуюся Фортуну, прячущую счастливый конец за спиной. Всё — хе-хе! — мероприятие было более чем рискованным с самого начала.

С нашего рождения. Одного их них я встретил слишком поздно. В другой стране. Он уже был смертельно болен. Может быть, если бы эта встреча произошла чуть раньше…

Время, которое мы с ним провели, было полным.

Но было поздно.

Его нет.

Даже если мы любим цветы — они всё равно умирают. В той стране я впервые увидел цветущую магнолию — в городке у подножья гор. И этот запах магнолии — именно в горах, — не у моря.

Я уходил воровать ночью. В том горном городке было всего два дерева магнолии — белая и — та самая — аметистово-палево-сиреневая — они росли в самом центре городка — под окнами полиции и мэрии. И утром мы с Габи, Габриэлем, просыпались от этого запаха в изголовье… запах — райские птицы уже запускают коготки в сердце, и земля после спелого ливня, и пожилая певица самые тёмные чистые песни свои последние поёт…………. Габи умер через два с половиной года. Всё что я смог сделать — помочь ему прожить на год дольше обычного. И не покончить собой, как он признался мне однажды.

Боковой амиотрофический склероз.

Его нервы и мышцы усыхали с каждым днем. Той весной мы спали на одном диване, потому что по ночам он уже не мог сам добраться до туалета. Я закидывал его руку себе за шею, приобнимал за талию, и мы отправлялись в долгую и непростую дорогу к толчку. Потому что — «pestesorul deja arata capul!» — хихикал он — «рыбка уже показывает голову!» Однажды поздно ночью мы разбудили весь его дом: по дороге в туалет я ему перевёл с русского анекдот. И его согнуло пополам от хохота — он не мог остановиться, захлёбывался, повизгивал, заходился от смеха, слёзы уже брызнули из его глаз — он не мог идти. Выскочили в холл его родители, брат, сестра

— «Что такое, Габи?!! — не в себе от страха подбежала мать, — ты плачешь??!! — Нееее-ет, — захлёбывался смехом и слезами Габи: «анекдоо-от!! женщина с коляской… а соседка её спрашивает!! а что он у вас такой синенький!?? а она говорит — а он!!! не синенький, он — МЁРТВЕНЬКИЙ!!» — сказал матери Габриэль. Его отец был очень крупным чином в госбезопасности. По его настоянию Габриэль закончил военную академию. Трудно найти человека, которому военный образ жизни — среди этих «соколов отчизны» — был бы более противопоказан, чем Габи. После окончания академии наступили его последние каникулы. Габи поехал в приморский город — оттянуться перед началом военной карьеры. Он снял комнату у бабки, которая оказалась дореволюционной аристократкой, диссиденткой и предсказательницей. Ещё одну комнату в бабкиной квартире снимала девушка. С ней Габи провёл свои самые дорогие недели.

Счастье влюблённых было полным и бесповоротным. Им было нечего терять, нечего ждать, — не о чем мечтать. Девушка приехала в этот приморский город, чтобы ночью в надувной лодке тайно переправиться за границу.

У них не было общего будущего.

В их стране свирепствовал диктаторский режим.

Её могли просто пристрелить при попытке к. И Габриэля — не спас бы даже отец, узнай кто-нибудь, что он — любовник беглянки.

И отца, в свою очередь, вряд ли что-то спасло бы. Они на весь день уходили к морю и любили друг друга в отдалённых гротах.

Это была самая волшебная пора в жизни Габи. Старая ведьма-аристократка полюбила эту пару. Вечера они проводили втроём — рассказы, взгляды, кофе, гадания, — босиком, при открытых настежь балконных дверях, начало августа, шелест моря за окнами………. Перед отъездом старуха попросила Габи об услуге. Она вручила ему письмо и невесть как уцелевшие архивные документы, нелояльные к Диктатору. Она попросила передать этот пакет священнику-диссиденту из городка на севере страны.

Она знала, где работает отец Габи. Но она все правильно просчитала. Габи вернулся в столицу и приступил к военной службе. Несколько месяцев жёсткий военный распорядок не позволял ему съездить на север к священнику — на это нужно было потратить хотя бы сутки дороги.

А потом в их стране началась революция.

Диктатор был расстрелян. Отец Габи скрывался, — бывших сотрудников госбезопасности вылавливали и устраивали самосуд. Иногда сдирали живьём кожу. Младший брат оказался заперт в горной воинской части, которая, с одной стороны, одной из последних перешла на сторону новой власти. С другой стороны — офицерам в части было известно, кто отец братьев. И в годы диктатуры близкие некоторых из этих офицеров тоже бесследно исчезали. Однажды в одну из морозных ночей революции вновь наступила очередь Габи идти в караул, — в столице тогда все объекты охраняли только офицеры. В третьем часу ночи, сморенный многомесячной усталостью, Габи присел на какой-то короб, и опёршись прикладом автомата в асфальт, не снимая руки с курка, забылся на несколько секунд ___________подбородок сам собой лёг на зрачок дула. Он очнулся от лёгкого прикосновения — кто-то пытался надавить на его палец, лежавший на курке. Габи открыл глаза. Перед ним стояли двое мужчин — один с гранатой в руке, а второй — в монашеской сутане, — это его руку на своих пальцах почувствовал Габриэль. Это был тот самый поп, которому Габи должен был передать послание старухи.

Ведьма всё просчитала верно.

Габи остался жив. Но в ту секунду, когда он открыл глаза, он — никогда не молившийся и не задумывавшийся ни о чём таком — он был технарём до мозга костей, — в тот миг Габи изо всех глубин своей души взмолился неведомо кому: пусть произойдёт что угодно, лишь бы он никогда больше не служил в армии и не имел бы никакого отношения к насилию. Его воля оказалась настолько сильна, что через месяц проступили первые признаки смертельной неизлечимой болезни. А ещё через месяц Габриэля — по болезни — навсегда списали из армии.

…………………………………………………………………

Неизвестность не очень дружна с жалостью, но — милосердна.

……………………………………………………………………………………

…горы, — потому что.

Да, я мог бы остаться там.

Я начал забывать. Этот городок, Габи, его семья, их двухэтажный коттедж с лужайкой и пятисотлетним тисом на ней, горы — со всех сторон, — горы взяли меня в окружение, — в этом всем можно было остаться.

Остаться и умереть. Их жизнь начала обволакивать меня и тянуть в свою глубину, затягивать в свои вибрирующие тёмно-абрикосовые круги — как будто я готовился ещё раз родиться — в этом городке, в семье Габриэля, в этих вечных, исчезающих кругах. Я не сопротивлялся, — я опять начинал любить эти круги на бесконечной тёмной воде………… Но однажды ночью я проснулся от своего собственного крика… Перед этим я проснулся во сне в комнате, где спал обычно в доме Габриэля. Какая-то сила подняла меня с дивана и подвела к зеркалу старомодного трельяжа. Я плохо видел себя в зеркале — всё было очень смутным, странным… Я приблизил лицо к зеркалу. И увидел там свои глаза. Обе радужки — и уже и зрачки — были затянуты белёсо-серой плёнкой, как бельмом… «скоро я ослепну совсем», — подумал я во сне и проснулся с криком. В той же комнате, на том же диване. В доме Габи. После этого сна я стал с каждым днём терять силы. Я резко сократил количество пациентов, приходивших ко мне на приём.

Всё было бесполезно.

Жизнь вытекала из меня.

Я слабел на глазах.

Через неделю я понял, что скоро мне капец.

Смерть ходила рядом. Я попросил отца Габи провести меня в горы — в малопосещаемую Белую Долину. Именно рассказ Габриэля об этой долине заворожил меня, когда мы встретились с ним впервые. А он был для меня просто пациентом-иностранцем. Мы добрались с господином полковником до Белой Долины. Это была не долина, а ущелье между двумя невероятными горами. По дну — далеко внизу — убегала, паря в водопадах, кристальная река, бравшая начало в ледниках. На небольших полянках-террасах, между вековыми лиственницами — среди золотистой опавшей хвои — цвели лазорево-тёмно-голубые дженцианы. Нигде до этого я не видел такой глубокой вселенской сини, как в сердцевине этих цветов. Озоновый воздух с высоких ледников втекал в солнечные потоки.

Во мне потихоньку начинала струиться сила.

Я понял, что не уйду сегодня отсюда. Обратившись к господину полковнику, я объяснил, что хорошо запомнил дорогу обратно. И что не решаюсь задерживать его более, — он и так потратил на меня уйму времени. Я побуду здесь часик, говорил я ему, а потом спущусь в город, хорошо, да? А он урывками смотрел мне в глаза своими синими — как у Габи — глазами, — глазами профессионала высокого полёта — мы оба едва не расхохотались, — господин полковник с лёгкостью — да-да, разумеется! — согласился оставить меня здесь одного. Он отлично понимал, что я не вернусь ни через час, ни через десяток часов, — и с необычайной в его возрасте лёгкостью засеменил вниз по склонам ущелья.

Я бесконечно ему благодарен.

За то, что он оставил меня одного в горах.

Всё-таки я был иностранцем. Четверть городка стала моими пациентами за время, что я прожил в их доме. Ещё четверть больного населения мечтало попасть на приём.

Дома господину полковнику предстояли разборки. Он оставил меня налегке, не обременив своей ответственностью.

Настоящий полковник.

Ущелье было совершенно безлюдным.

Мне было там хорошо, как очень мало где.

Остальное — не для слов. Я нашёл деревянные развалины горного приюта — cabana, как их там называли. Я переночевал на чудом уцелевшем козырьке над входом кабаны. Потому что до этого, ещё засветло, на одной из тропинок я наткнулся на зеленоватый медвежий помёт. И понял, что рассказы Габи и его родителей о медведях, живущих в этой долине — чистая правда. Я ещё раз оценил горское благородство господина полковника и его уважение к моей свободе.

И ещё раз в душе поблагодарил его.

В мощи, дикости и нежности этого ущелья было растворено так необходимое мне безразличие. Будто границы всех известных и неизвестных мне миров и мирков — в каждом из которых можно было уснуть и умереть — пересекались здесь. И отсюда же расходились все пути — все дороги — они вели мимо всего — куда-то дальше — за пределы возможного. Оттуда вдоль ущелья в сумерках задул тихий упругий неостановимый ветерок.

Я признался себе, что не смогу помочь Габриэлю. Его судьба решалась только между ним и тем, откуда тёк этот ветерок.

Это касалось только их.

Я хотел жить. Я опять очень хотел жить, лёжа под звездами на деревянном козырьке и экономно куря сигареты. Той ночью я опять — в который раз! — опять вспомнил всё о себе.

………………………………….

Утром я начал спускаться с гор. И впервые за последние недели почувствовал, что моё тело покинул еле уловимый безнадёжный запах могильной земли и тлена.

Моё тело будто выбралось из могилы. Колдовство местных — трансильванских — ведьм, чьих жертв было много и среди моих пациентов, рассеивалось.

Я вернулся в дом Габи к следующему полудню. Никто из домашних ни одним взглядом не упрекнул меня в причинённом беспокойстве. Только мать Габи рассказала, как однажды в молодости они попали в снежную лавину в Белой Долине. И чудом выжили, успев укрыться в той самой кабане. От которой теперь осталась только одна стена и козырёк над дверным проёмом.

Вечером я сказал Габи, что уезжаю из их страны.

Габи потерянно молчал. За те несколько месяцев, что я прожил в их доме, мы очень сблизились, — трудно объяснить, насколько… Мы гуляли с ним, одолевая сантиметр за сантиметром лестницу между этажами. Я кормил его с ложки — он уже не справлялся сам. Я купал его в ванной. Водил в туалет. И мы постоянно разговаривали. Мы не могли наговориться.

Он рассказал мне всю свою жизнь.

Его жизнь начинала умещаться в слова.

У него были ТЕ глаза. Он был одним из… одним из самых ошеломляюще мудрых и добрых людей из всех, кого я знаю. С невозможным — неограниченным — чувством юмора. Он называл меня иногда — trishor. Что означает — трикстер. Жулик. «Я хотел покончить собой — когда ещё мог сделать это, — сказал он мне однажды. — я забрался на 9 этаж, открыл окно на лестничной клетке и вспомнил тебя. И стал ждать, когда ты приедешь». Я вернусь в конце лета, — сказал я Габи. Пойми, я не могу вернуться к людям и жить с ними. Я однажды перешёл мост. Я могу быть только на том берегу. Если я попытаюсь вернуться, я погибну. И никто из любящих меня людей ничем мне не сможет помочь на этом, на вашем берегу. Я могу только ждать…на том…

Чем больше я объяснял, тем меньше он понимал.

Но — понял.

Не из моих речей, а — глазами.

Я уехал.

………………………………………………………………………………………..

…переселение душ? Может, что-то во мне и хотело бы снова поверить в это…

Но — нет. Это чья-то нервно-паралитическая выдумка, начинённая наркозом бессилья. Смутные вещи, принимаемые за приметы бывших жизней и гарантии будущих — это побочные результаты некоего — э-мнээ… — процесса клонирования, скажем так. Живая земля возобновляет — клонирует — отдельные составы сознания живших на ней существ. Ей это нужно для чего-то в её невообразимом обмене веществ и сил — может, как катализаторы или стабилизаторы необъяснимых для нас процессов.

Как некие витамины, в конце концов. Я видел ЭТО в Белой долине — эту громадную — с небоскрёб — яйцеобразную вибрацию цвета разлившегося в сумерках молока. Она что-то собирала, отбирала: по каким-то паутинкам, тёмным прожилкам пространства прибывали к ней осколки тьмы из под чьих-то левых лопаток; чьё-то бирюзовое сияние в паху вместе с пропащей нежностью одиночества и потребностью в бессоннице осенью — лежать не раздеваясь — не выключая света — в пустых комнатах на окраинах предвоенных столиц; чью-то прозрачно-золотую отвагу из середины груди вместе с безотчётным поворотом головы на шелест длинной юбки — тёмно-вишнёвой в еле заметный серебристо-фисташковый цветочек — и вместе с потребностью прятать крупные купюры между страницами в книжном шкафу; млечно-голубоватое сияние чьих-то ног — как два прожектора бьют из-под воды — вместе с медленным восхождением под руку со спутником по лестничным пролётам, чувствуя сухое лезвие ножа слева у рёбер……………………… Земля с одной ей ведомым смыслом — как маленькая девочка собирает совершенно необходимые ей для чего-то соринки, бумажечки, блёстки — отбирает, а потом клонирует странные обрывки некоторых сознаний. И наносит их в момент рождения на тела детей, как каракули несмываемым фломастером. Или как магнитную запись. Но это имеет такое же отношение к жившему человеку, как трескучая виниловая пластинка с голосом Бьеркруччи — к Бьеркруччи во плоти и крови. Ну понятно же, что в пластинке никто не живёт………………………………………………………………………………………

………………………………………………………………………………………………….

… в третьем классе. И моя горячо любимая мной мачеха — во мне что-то взмыло к горлу, когда я впервые увидел её синий взгляд — она впервые меня везёт в райцентр. Там живёт её подруга — бывшая одноклассница N., кумирша мачехи. Мы на кухне у неё, и она варит кофе — чёрный настоящий кофе. Которого в нашей деревне сроду я не нюхал, и никто его не нюхал: в детсаде и в школе — молоко с парой крупинок кофе на бадью.

И вот она — его варит. Я как зашел на кухню, прямо крупно задрожал от этого запаха, заволновался. А она его варит, чтобы тут же долить его молоком — наливает в мою чашку половинку — и не успевает убрать кофейник, чтобы долить молока — я вцепляюсь в кружку и начинаю, как больной, глотать обжигающий кофе — этот тёмный аромат! горечь! — это то что я всё время хотел! я всегда зал этот вкус!! — мачеха пытается вырвать у меня из рук — это первый наш с ней скандал — я люблю её — это я их с отцом поженил — она не может меня оторвать — ей безумно стыдно за меня — она шёпотом орёт — это так не пьют!! люди так это не пьют! только с молоком!! — она тоже не знает, что пьют и чёрный кофе!! — такая глухомань у нас там — в начале 70-х — но я не выпускаю чашку — и хотя я очень воспитанный мальчик был — никакая сила меня не может оторвать — это так не пьётся…!! что про тебя тётя N. подумает!! — уже очень громко и раздражённо кричит мачеха — я поднимаю глаза — исподлобья, встречаюсь с карим сияющим взглядом хозяйки — и она говорит — Ну, почему же, некоторые пьют и так, налить тебе ещё, малыш?………………………………….

…………………………………………………………………………………………………………………….

…моя мать была очень красивой и — лёг-кой… Антонина её звали, Тоня… как я любил её запах!.. и эта её мерцающая улыбка — улыбка в тени — темнота глаз — и эта её беззащитная близкая и далёкая улыбка в тени — над светлой блузкой — в тени цветущего куста сирени и глаза от стеснения — далеко- далеко смотрят — туда, откуда не возвращаются…

Она умерла, когда мне было семь лет.

………………………………………………………………………………………

… мы с моей будущей женой тогда только начинали сближаться. Однажды во сне она почувствовала присутствие в своей комнате. Открывает глаза: в дверях стоит незнакомая женщина. Она с любопытством рассмотрела жилище, а затем подошла и легонько погладила жену по щеке — будто удостоверяясь, что моя жена — реальная, настоящая, что она не снится ей — пришедшей. Они встретились взглядом, и жена поняла, что это моя мать. И мать беспокоится за меня. Она с любопытством изучала мою жену и жилище. Затем она улыбнулась, успокоилась, и отошла рассмотреть книги в книжном шкафу.

И там, в нише между двумя шкафами она растаяла, оглянувшись напоследок с улыбкой.

Растаял её след… Жена тогда ещё не знала ничего о моей матери, и тем более не видела её фотографий, но описала мне её абсолютно точно — даже её одежду почти тридцатилетней давности……….а я узнал мать по этой улыбке….. это была она…………………………………………………………………………………………

………………………………………………………………………………………………………………………………………………………..

………………………………………………………………………………….

…что всё может быть не так, как должно быть.

……………………………………………………………….

…………………………………………………………………………………………………………………………………………………

…………………………………………………………………………………………………………………………………………………

…в то самоубийственное время.

Я спал там, где родился — в доме у бабушки. Перед рассветом мне снился непостижимый источник света.

Он был и источником жизни всего живого. Янтарные волны — как круги на воде — расходились от него в бесконечность — они расходились и одновременно возвращались к источнику, — это было нерасторжимое движение. Каждая волна была жизнями мириад и мириад живых существ: они рождались, проживали мириады жизней, и обратным движением волны их свет возвращался к источнику. Кто-то невидимый объяснял мне, что каждая такая волна — каждый круг — это великое множество живых миров. И так было и будет всегда. В этом не было печали — это один из самых безмятежных моих снов. Проснувшись и вспоминая это сновидение, я вдруг обратил внимание на то, чему не придал значения во сне — на круги пустоты, которыми перемежались круги света. Это была не полная чернота, а — как бы — за кадром — подсвеченная вдоль — но эта освещённость не имела неотвратимости и плотности больших волн света. Не все живые искорки — не все существа — возвращались к источнику света. Некоторые — очень немногие из них — как будто исчезали, теряясь из виду, ярко вспыхнув перед этим в слабом свечении темноты…………………………………………………………………………..

…………………………………………………………………………………………………………………………….

………………………………………………………………………………………………………………………………

……………………………………………………………………………………..

………………………………………………………………….

…………………………………………………….

………

………………………

…и ещё неоднократно — вышел зайчик погулять. В тот раз — он стал последним — я решил сделать всё без спешки и наверняка… кураж… понравилось проскакивать сквозь игольные ушки. В этот раз ушко обещало быть на редкость узковатым. Заполночь я ушёл в читальный зал общаги. Я сел за стол у ночного окна — за ним голые спиральные тополя медленно ввинчивались в пустое небо. Я начал писать стихи — в читалке чем-то надо было заняться.

Чем-то занять оставшееся время. Я часто отлучался покурить в умывальник. Там я доставал таблетки из двух флаконов и запивал их водой из крана.

Это была безошибочная комбинация.

Нуредал и мелипрамин.

Два витально несовместимых антидепрессанта.

–

Несовместимых в одном живом теле.

В ту ночь я выпил оба — полных — флакона.

Любому человеку хватило бы и упаковки нуредала.

Список А. Сильноядовитые препараты. А уж вместе эти два лекарства — только с трехнедельным перерывом между — при хотя бы однократным приёме одного из них. Перед рассветом — с надолго замиравшим сердцем — я впервые написал стих, который был — о чем-то другом. И я — был волен жить так, как мне заблагорассудится.

Я узнал, что мне всё сойдёт с рук.

Я не мог только умереть раньше времени.

Об остальном позаботится неизвестность. Взамен я должен был ей только одно — не останавливаться.

Скользить дальше в неизвестное. И пока я не остановлюсь, всё будет не так, как ДОЛЖНО быть. Всё будет вне железного расписания.

В моей жизни начиналось самое интересное.

Городок не обманул. В стране начиналась новая эпоха……………………………..

…………………………………………………………………………………………………………………………………………………………в

умывальник вышел покурить, забыв о ночи мира ___________по кафельному полу торопливо полз муравей __________ сворачивался миф среди безлюдья плит и храмов ______________нечистый кафель растерял охрану от милости пустынных звёзд ___________ я пригляделся ближе _________ пол был весь усеян вечно муравьями, как послесловьем к кончившейся драме _____________ иного винограда зрела гроздь среди руин поспешно кинутого мирозданья _____________ тонкий скотч, которым временно заклеили прорехи в календарях изношенных времён, ввёл в заблужденье_______________ лающий вагон напрасно освещался светом станций ________________________________ и приближались голоса эвакуаций………………………………………………………………………………………………………………………………..

………………………………………………………………………………………………………………………………………………..