У ночи длинная тень. Экстремальный роман

Весь следующий день она провела дома. Открыла отмычкой папину комнату, выбрала стопку «запрещенной литературы». А мама бы сейчас заниматься заставила, физику учить! Такое при ней не почитаешь. Она бы велела программные книги читать…

Света читала как заведенная, страницу за страницей. Когда уставала, ела изюм со сгущенным какао. От этого начинало подташнивать, и она снова хваталась за книгу.

Физику сдала на тройку. Что ж, большего ей и не надо. «Если учесть, что я не готовилась, то и эта тройка – признак гениальности», - решила она. Томка тоже сдала на три.

А сдавали они здорово! За минуту до начала экзамена Света подошла к школе. Все уже нервно листали тетради. Все уже давно толклись на школьном крыльце. И Тома тоже, но она ничего не листала. А просто сидела на ступеньке и причесывалась. Света подошла и подумала, что экзамен она провалит. Но не огорчилась. Ей все равно было, как будто это не она собирается сдавать физику, а кто-то другой, незнакомый. Она безразлично спросила у Томки:

- Ну как, нервишки пошаливают?

- Да вроде нет. Спокойно, как в могиле, - ухмыльнулась та.

- Что делать-то будем, когда завалим?

- Переэкзаменовочку-с заработаем-с, - ответила Тома с интонацией Бальзаминова, собирающегося жениться.

Потом всех позвали в класс, предварительно отобрав книги и тетради.

Но едва ученики заняли свои места, как у всех откуда-то взялись справочники, тетради, учебники. Вытащила и Томка из-под кофты пухлую тетрадь, и с любопытством принялась изучать ее. Сейчас она напоминала биолога, который только что обнаружил неизвестное науке насекомое… Кто-то кому-то перекинул открытку: на одной стороне Джоконда, а на другой – уменьшенное фото текста, конспект первых семнадцати билетов. «Вот бы перехватить конспектик! Как бы это сделать!» - раздумывала Света. Но тут из-под парт выскочило несколько рук, и открытка молниеносно исчезла. Так исчезают карты в пальцах шулера.

Тихо было в классе. Только с парты на парту перепархивали тетради да исписанные мелко листочки. Проворно, как бабочки. Перемещались по комнате справочники и книги, но стоило учителю глянуть на класс, как все это порхание и движение вмиг замирало, лишь усердно склоненные затылки видел педагог.

В билете был теоретический вопрос и две задачи. Ни то ни другое у светы не получалось. Тщетно размышляла она о первой космической скорости, формулу которой следовало вывести. Ничего не могла вспомнить. В голове – сплошной вакуум. Кстати, на вакуум была вторая задачка. А первая – на гравитацию. Потом к ней подсел молодой ассистент и наводящими вопросами все подсказал. Свете только его мысли развивать оставалось. На тройку вытянула.

Остальные экзамены тоже сдала на тройки. О ’кей!

Сегодня? А что сегодня? Ах да. Сегодня – последний день нарушения родительских запретов. А плевать ей на все их запреты с многоэтажной башни!

Последний день – плевать. А дальше уж не поплюешь.

Вот и вернулись. Дома сразу стало шумно.

… Дождь и дождь. Садится Светка на подоконник, открывает окно. Запах листьев и дождя. Плывут внизу зонты по мокрому асфальту. Черные, клетчатые, пестрые круги. Пестрых больше – это зонты японские, дорогие.

Завтра в школе торжественный вечер. А дома шум. Родня набежала. Свету поздравляют, засыпают подарками. Но ей не весело. Она, конечно, изображает на лице восторг, из вежливости, но не весело ей, нет!.. Эх, зажать бы уши и запереться от всех в ванной.

Мама шьет для Светы платье к выпускному вечеру. То и дело зовет ее примерить. Света быстро раздевается, одевается – приплясывая, чтобы вид был радостный. «Настоящий стриптиз. На что мне вообще платье, - злится она про себя, - я ведь ничего не хочу». А в комнатах – голоса гостей, и громче всех, конечно, властный четкий мамин голос. И вдруг вспоминается Свете другой голос: тихий, медленный. Толин голос… Того самого Толи. Листья душисто и ломко шелестят под ногами. Они идут в грустном запахе листьев. Толя и она. Впрочем, второй-то раз они ходили в кино втроем: она, Толя, и Томка. Так уж вышло.

Она смотрит на часы: ровно два. Он уже там, ждет у кинотеатра. Да нет, нельзя же заявляться точно минута в минуту. Кажется, в таких случаях полагается чуть-чуть опоздать. Хотя бы минут на двадцать.

Она заходит в кафе. Да ведь это то самое кафе, где они недавно были с Томкой! Мороженое, что ли, взять? Эх, жаль, Томки нет, поболтали бы… Надо занять место.

Света оглядывается, но все столики уже заняты. И она сразу чувствует себя потерянно и одиноко.

Кто-то свистнул. В углу, за столиком – компания испанцев, Света уже видела их здесь. Наверно, они из гостиницы напротив. Они тоже узнали ее, приветливо заулыбались, один махнул ей рукой, а другой, молодой совсем, в защитной рубашке, опять свистнул… Тут и долговязый студент, у окна, ел, на этот раз, мороженое. На подоконнике рядом с ним были уже две пустые вазочки из-под крем-брюле. Мест не было, ел стоя, потом устал и осторожно присел на свой тубус, поставленный вертикально. «Ишь, наворачивает, - подумала она. – Реванш берет… И охота есть такую гадость?..»

А впрочем, - она пригляделась, - это был совсем другой студент. Не из тех, что в прошлый раз.

Она глянула на часы над стойкой: десять минут третьего. А ведь в три Толе на работу. Она вышла на улицу.

Вот и кинотеатр. Толпится народ возле афиш. Толя около ступенек у входа. А рядом с ним – какая-то девица в техасах, вертлявая, говорит что-то, жестикулирует. Да ведь это Томка! При чем тут Томка?.. Томка – и Толя. Бред!

Что ей тут надо? Что она болтает? Рукой тычет в сторону, зовет куда, что ли? А он кивает головой. Но не уходит. Ждет. Смотрит на часы.

Света стоит за телефонной будкой – ей так не хочется встречаться с Томкой. Без двадцати три. А в три ему на работу! Сейчас он уйдет… Они вместе уйдут, конечно, уж Томка от него теперь не отвяжется… Спелись, готово! Недаром у них и имена-то похожие: Толя, Тома. Звучит! А может, подойти, пока не поздно?..

Все. Кончено. Они уходят вместе. Он, высокий, чуть сутулый, тяжелорукий, и – под ту Джульетту – тощенькая, жеманная она. С лакированной сумочкой через плечо. Ветер треплет, отдувает назад их волосы: каштановые его, и ее – белесенькие, бесцветные. Вот и ушли.

Света глядит на часы: ровно три. Он ждал ее до последней минуты. Все…

Фитк замолчал и откинулся в кресле, покручивая в пальцах толстую сигару.

- Так парень из-за нее на работу опоздал, что ли? – спросила я. – А эта-то, подружка, провожать его ринулась? Ну, дела-а…

Фитк молча затянулся и прикрыл веки, в черных густых его ресницах посверкивали золотые искорки. Он был красив. И с ним было жутко интересно. Я сидела в кресле напротив и болтала ногами. И мне все больше нравилось торчать в этих восьмидесятых… Что-то туда меня затягивало, что-то завораживало… Нравились те люди, их чувства, мысли, вся их жизнь, в которой была некая особинка, какая-то простота и чистота, то, чего я до сих пор не встречала.

Потом мы снова прогуливались по кладбищенским аллеям взад-вперед, и заглянули в оградку, выкрашенную в зеленый цвет. Это тоже оказалось старое захоронение, но здесь недавно были и прибрались. Все чисто выметено, у памятника стоит банка с букетиком белых гвоздик. Мы расположились за металлическим столиком, бережно покрытым куском клеенки в синюю клеточку, на которой почему-то была тяжелая пепельница. Я принялась разглядывать памятник. «Дмитрий Юрьевич…»

- Не читай. Я про него расскажу, - сказал Фитк. – Только сидим мы как-то неловко, надо бы исправить.

И мы, как уж повелось, снова оказались в мягких креслах. Тут же появился стол с закусками и напитками.

- Вот такой уж он, Дмитрий Юрьевич покойный, - произнес Фитк с набитым ртом. Он жевал бутерброд с черной икрой. Я последовала его примеру.

Прожевав и проглотив, Фитк продолжил разговор, или начал рассказ (я не совсем поняла, что это и к чему относится) какой-то неожиданной фразой:

- Котенок просунул передние лапки сквозь витые перила, свесил голову, и с любопытством глядел на него. Ну что за глаза! Лукавые и словно подведенные, как у Лизы. Прямо Лизины глаза… Это был сон. Дмитрий Юрьевич проснулся и, пока лежал, все еще думал о котенке. «Кошки снятся к неприятностям, - вспомнил он, и стал воображать всякие возможные в этот день подвохи и неприятности. – Чего доброго, что-то случится на Ставропольском месторождении, - подумалось, - или с Лизой не увижусь…»

Тягостно ему стало. Перевернулся. Рядом спала Вика, вспотевшая, слегка приоткрыв рот. Было уже светло, и он сообразил: «Без четверти восемь…»

Осторожно – не дай бог жену разбудишь, а говорить с ней сейчас не хотелось – он стал вылезать из постели. И уже машинально, думая о другом, делал на кухне гимнастику, принимал душ, глотал завтрак. Вспоминался вчерашний звонок из Ставрополя и тусклый, словно запыленный расстоянием, голос Гордиенко.

«Черт побери! – озабоченно раздумывал Дмитрий Юрьевич. – Заявку-то я не подписал вчера! Или вот опять, с этой Ставропольской… Только план спустили, тут как на грех Гордиенко звонит. Давление падает, вот те раз! Скважина-то обводнилась! Да-а, дела… Мы ж рассчитывали на постепенное обводнение, а она раз-два – и готово. Как преждевременные роды. А разве можно все предвидеть? Вот и горим. А Гордиенке, ему что! Отвечать не ему. План-то я подписываю!»

В коридоре, натягивая плащ на плечи, он все еще думал обо всех этих неурядицах: «Какая там, бишь, у них термодинамика?.. Ну вот, теперь все параметры выскочили из башки».

Потом он сбежал вниз по лестнице, привычно считая ступени – одна, две, три… одиннадцать, одна, две, три… одиннадцать… Откинул ногой дверь подъезда и, чуть не зацепившись, чиркнув обо что-то портфелем, выскочил на улицу.

Времени в обрез. Глянул на часы и тут же забыл, который час. Ждал у троллейбусной остановки. Как долго нет нужного номера!.. А вокруг осень, похожая на позднюю весну, ровная, прогретая. Утро, а уже жарища. Женщины – в плащах нараспашку, из-под плащей мелькают пестрые блузки и юбки. Сочные цвета женской одежды. Сочные фрукты на лотках… Наконец-то, валко покачиваясь, подкатил троллейбус. Кто-то его пихнул, и он пихнул кого-то, наступил на ногу, удалось уцепиться за поручень. Подтянулся, протиснулся внутрь. Дверцы троллейбуса с лязгом захлопнулись.

Пока ехал, по привычке думал о встрече с Лизой… О ее дешевенькой брошке на груди – машинистка, на дорогую денег не хватает, -о ее походке. Как она быстро ходит, высокая, голова слегка покачивается в такт шагам, от начеса голова у нее такая круглая. Цвет ее волос? Жидкий чай, в который нападал пепел с сигареты.

И он знал, что сегодня будет так же, как и вчера, когда она утром вошла в его кабинет, как каждый день.

- Ну, с пятницей тебя, товарищ начальник, - деловито говорит Лиза, голос ее звучит глуховато, красивым контральто.

Он глядит, как клубятся волосы, наползая на щеки, вокруг ее лица. Лицо усталое, хотя еще утро, такое тихое лицо.

- Доброе утро, Лиза, - залпом выпивает он чай с пеплом; ощущение именно такое.

- Захожу вчера в отдел, слышу дикие вопли, - говорит она, наверно продолжая вслух какую-то свою мысль. – Ну, думаю, опять Пронин надрывается. Чует старый, что его скоро того… на пенсию, ну и злится на всех, кто моложе. Действительно, вижу, Пронин грохочет как рупор. А рядом сидит этот, новенький, Валерий. Сидит прямо, как по струночке, и говорит с расстановкой, но таким железным тоном: «Я не позволю на меня кричать… Перестаньте». Тот – еще пуще, позеленел аж, все лицо в складку пошло, не лицо, а шторм в океане. А Валера со стальным выражением: «Прошу… перестаньте».

- Ну, а Пронин что?

- Пронин-то? Да все гудел и гудел. На прошлой неделе, говорят, Белкину чуть не до инфаркта довел. Привык орать на людей.

Пронин – начальник Второго отдела, и он порадовался, что Лиза не подчиненная Пронина, и что сам он выше по рангу, замначальника управления. А Лиза мотнула своим густым сизым начесом и сказала, как всегда, звучно и монотонно:

- А на Толченовой он обжегся, не вышло. Нашла коса на камень! Аж искры полетели. Только рявкнул – а она сразу в местком заявление. Там товарищу Пронину выдали пару теплых по секрету. С тех пор он даже слышать не может ее фамилии. – Так говорила Лиза в тот день…

- Граждане, не забывайте оплачивать проезд. Следующая остановка…

И вспоминается. Вот она вошла. Села. Виском легла на ладонь – ладонь потонула в прическе. Опять рассказывает… А ему, почему-то, интересно слушать.

Лиза на шесть лет моложе его, ей ведь чуть за тридцать. Сын у нее – в восьмом классе. С мужем давно не живет.

Временами он мысленно сравнивал Лизу с Викой – не теперешней Викой, а той, до замужества. Когда им было по двадцать, когда он ухаживал за ней, учился на вечернем и работал здесь младшим инженером. А Вика была машинисткой. Тогда нравилось ему Викино лицо: фарфорово-розовое, как у младенца, которого только что искупали. Нравилось, что рот у нее слишком большой и яркий, и что всегда она улыбается. Волосы ее были жесткие, соломенные, и скручены на затылке в массивный узел. А иногда она их распускала, и тогда они густой копной падали на плечи. Не волнами, как у других девушек, а именно копной. Ей это шло, и то, что сама Вика была такая широкая, толстоногая, крепкая, большая, - тоже шло ей. На Вику эту он натыкался всюду: то заставал ее в других отделах – болтала с женщинами, улыбаясь своими слишком большими губами, то ее розовая мордашка мелькала в коридоре, куда-то она спешила, легкая, стремительная и массивная, как летающая тумба, то забегала в их отдел «стрельнуть сигаретку», и полчаса в их отделе не смолкали смех и анекдоты, а она усаживалась на подоконник и качала своими толстыми ногами, и сосала сигаретку, которая казалась узким бесцветным леденцом в ее полных губах, и серые лица мужчин становились еще тусклее на фоне ее яркого, в каком-то сиянии, лица. За машинкой Вика сидела, наверно, часа два-три в день, не больше. Но печатала зато пулеметно, треск ее машинки сливался в один сплошной гул. Никто не печатал, как она.

Дверь их комнаты всегда была открыта, и Дима ждал, когда пройдет по коридору Вика, а она, шествуя мимо, всегда оборачивалась, махала ему рукой и кричала низким, грудным голосом:

- А-а, Димочка! Привет холостякам! На свадьбу скоро пригласишь?

Дима в ответ лишь усмехался. «Ишь ты, на свадьбу». Об этом он пока не думал. Привычно тянулся к пластмассовому стакану с карандашами, брал карандаш, постукивал им по столу, и опять усмехался. «Ха, свадьба». А мысленно виделась Вика: крепконогая, веселая, с массивным узлом волос на затылке, и ему хотелось растрепать этот узел, рассыпать, а Вику притянуть к себе, прижать и целовать ее слишком большие губы, ее волосы, лицо, которое так розово сияет. Но думалось об этом невсерьез. Он думал: «вот если бы…», не веря, что это «если бы» когда-нибудь станет фактом. Сам он ничего не добивался. И ничего бы не было, не встреть он ее однажды летом в тире.

В тире бывать он любил, ходил туда по субботам. И вздрогнул от неожиданности, когда, как-то раз, проталкиваясь к приступке с ружьями, налетел на нее. В тесноте они оказались рядом… А потом гуляли по парку, крутились на цепных каруселях, катались на лодке, и Вика без конца сосала мороженое, которое он покупал ей.

Троллейбус качнулся, остановился. Дмитрий Юрьевич взглянул в окно: нет, еще не та остановка.

Тогда, в свои двадцать, ни над чем Дима не задумывался. И лишь позднее мелькнула догадка: а может, она нарочно вечно попадалась ему на глаза в те дни? И в тире тогда?.. Видно, не такая уж она простушка, какой кажется. Да и любил ли он ее вообще? Все вышло быстро и просто, очень уж просто. Дурман какой-то. Мало-помалу выяснилось, что говорить им друг с другом почти не о чем. Вот вяжет она действительно ловко, и мастерица вышивать на кофтах розочки. Но не будешь же обсуждать это каждый день… А вышивает красиво, ничего не скажешь. Воткнет в материал иголку, потом этак намотает на острие нитку, и продернет ее вперед. А на нитке такая колбаска получится. Тут она эту колбаску замотает полубубликом и закрепит нитку. Вот и лепесток. Кроме умелой вязки и вышивки, жена еще и готовит прекрасно, что немаловажно в семейной жизни. К тому же, она может часами говорить о том, что сегодня «выбросили» в Гумме или «дают» в гастрономе. С ней не соскучишься…

Плотная, в халате, с мотком волос на затылке, хозяйственная. Таких хозяек Лиза называет колотилками. А впрочем, таких ли? Нет, тут Лиза, скорее всего, не права. Вика-то как раз все эти домашние дела выполняет с удовольствием. А вот Лиза, резковато-деловая, всегда в одной и той же серой блузке, с усталым лицом, – вот она, пожалуй, больше напоминает «колотилку». Целый день гудит на электромашинке. И дома дел хватает.

Зато с Лизой он может болтать обо всем. И общие темы откуда-то берутся. Да она сама приходит к нему со всеми вестями-новостями, с рассказами и вопросами. К примеру - она ни за что не будет печатать текст, ей непонятный. Ну что ж, почему не разъяснить? С удовольствием. Ах, насчет скважин что-то неясно? Ладно. Но сначала давай поговорим вот о чем… Поговорим о жизни. Вот, ответь, почему ты такая умученная сегодня пришла? А ведь еще утро. Да и у меня, знаешь…

Она усмехается уголком рта, уводит взгляд в сторону.

- Да так как-то все, вчера вот сын…

Она замолкает. И некоторое время они сидят молча. Потом заговорит сразу вдруг упавшим, тусклым голосом:

- Сын вот вчера обругал меня по матушке. Пошла ты, говорит… Правда, повод был совсем особенный. Я сама виновата… Но…

Телефон перебивает ее. Он берет трубку, но и разговаривая по делу, огорченно глядит на погрустневшее Лизино лицо.

Впрочем, долго им беседовать не приходится. Работы у нее полно: в управлении всего одна машинистка. Одна – на три отдела. И, кстати, он, заместитель начальника, загружает ее больше всех. Печатает она к тому же и его диссертацию в свободное время. Он знает, Лиза никогда не откажет. Иногда ему кажется, не нарочно ли он обхаживает ее, чтобы «использовать в своих интересах?» Ну нет, это не так. Когда он устает, то идет к ней в отдел. Она стучит на машинке, утомленная и сосредоточенная. Он слышал – у нее опять какие-то неприятности с сыном. Какие? Она не скажет. Деловито, как-то по своему отшутится.

Вчера вот так проговорили они с Лизой целый час, не меньше. Потом он вышел. Вернулся – телефон министра трещит. Белый, без диска, телефон охрип совсем. Дмитрий берет трубку, а министр ему:

- Тебе что, мой телефон не нужен? Чего не подходишь?

- Сергей Хасанович, я только что вошел, меня не было.

- То-то же, а то, смотри, возьму и срежу аппарат.

- Что вы, Сергей Хасанович, не срезайте!

- А почему из трубки табаком несет? Дымите там без конца? Ну, ты вот что, давай пройдись по показателям и сделай мне отчет по форме ЕК-12…

Да, дымил он вовсю, чтобы как-то оправдать свои беседы с Лизой в коридоре у окна. Впрочем, курил он только так, для вида. Лиза курила много, по-настоящему. Как-то он сказал ей, что вредно так много курить на работе. И без того душно в помещении. «А, пустяк! – ответила Лиза. – Все равно уволюсь. Надоело. Не могу так…» - «Как – уволюсь?» - испугался он. Она промолчала.

Троллейбус тряхнуло.

- Граждане, не забывайте оплачивать… Следующая остановка…

Мимо многолюдных улиц, магазинов, кинотеатров катит троллейбус. А на тротуаре сидит серый котенок. Глядит на троллейбус с таким понимающим видом. Ишь, цуцик… Вот такой же самый как-то странно вмешался в их жизнь. Все из-за котенка началось. Глупо все вышло.

Утром он проводил мать не поезд – уезжала в санаторий. И на работе пригласил Вику к себе. Они обедали в одном кафе. Последнее время все чаще оказывались за одним столиком… Вот он и пригласил Вику к себе.

К ее приходу он все приготовил: вымыл пол на кухне, достал из шкафа крахмальную, пахнущую прачечной скатерть. Поставил на стол вино и фрукты. Для храбрости хватил немного заранее. А потом пришла она и принесла с собой котенка. Зачем ей котенок? Просто увидела на улице, понравился, и принесла? А он не знал, что сказать ей, о чем вообще говорить. Наверно, и захмелел малость. Наверно, котенок почувствовал это, потому и цапнул. Может, он принялся теребить котенка, гладить, а тот цапнул. Вика расхохоталась. А его тогда зло взяло… Вообще-то, его трудно было разозлить. А вот тогда разозлился. Взял котенка за шкирку и вынес за дверь. В коридор. Вика обиделась и стала собираться домой. Хлопнула дверью, ушла. И котенка этого унесла с собой. Неделю не звонила, а потом вообще пошла в отпуск.

Граждане! Машина дальше не пойдет, просьба выйти.

Люди сначала медлят, ожидая чего-то, - каждый надеется: «А может, еще пойдет?» Потом протискиваются к выходу, ворча и спрашивая:

- А что случилось-то, не знаете? Авария?

- Да нет, делегацию встречаем.

- Так вчера же ведь встречали…

- Вчера провожали, другую…

Все вышли, кроме самых недоверчивых – те остались на местах.

Дмитрий Юрьевич заспешил по тротуару налево, свернул за угол большого блочного дома, перешел по подземке на другую улицу и вскочил в подоспевший как раз автобус. За окном замелькали коробки панельных домов. Он опаздывал на службу. Злился и, чтобы отвлечься от беспокойных мыслей, стал вспоминать о приятном. Как в детстве катался на карусели, как вчера вошла Лиза в его кабинет и захлопала форточка от сквозняка…

- Ой! – сказала Лиза и небрежно, с иронией пожала плечом. На миг остановилась: в одной руке - тоненькая пачка испечатанных листов, другая неприкаянно повисла… Неуверенность, надежда на ее лице. Дмитрий Юрьевич так это и понял, ему вдруг стало не по себе. Отвернулся. А Лиза? Он не видел – почувствовал, как у нее дрогнула нижняя губа, как, словно подавив в себе что-то, с наигранной легкостью подцепила ногой – на ней сияли новые черные лакировки – ножку стула, шумно двинула его к столу, и расслабленно опустилась на стул. Откинулась на спинку, свесила голову набок. Он обернулся, перед ним была лишь Лизина прическа: густо начесанные волосы… На столе лежала работа, и она локтем чуть придвинула к нему листы.

- Ну, начнем?

- Слушаю, давай.

- Итак, отчет… В последнее время для осушки природных газов широко применяется триэтиленгликоль. За 1973-76 гг., исчисляя в процентах…

Продолжая вычитывать, он то и дело поглядывает на Лизу. Синим подкрашенные ресницы, удлиненное лицо… И замечает белый мазок на ее лице. Что это, след зубного порошка, или наспех нанесенной пудры? Его рука сама тянется через стол, ладонью отирает ей щеку.

- Чего? – растерянно спрашивает она.

- Хорошие стихи, - почему-то отвечает он.

- То есть как?.. Какие стихи?

- Э-э… М-м… - мнется он. – Сейчас. «Полосатый, как судья в хоккее, входит в заросль уссурийский тигр…»

- А-а, – говорит она. – Ладно.

Она покусывает губу. А он ждет, что она сейчас отодвинется, рассердится… Нет, она продолжает читать. Ему с ней хорошо по-настоящему. И жаль, что вот только так у них, и ничего другого тут не придумаешь. Перекуры у окна, встречи в столовой… И не решается он ни сделать ничего, ни сказать.

Вот лет пятнадцать назад, с Викой, тогда иначе было! Она как раз явилась из отпуска, посвежевшая и нарядная, подошла к нему в коридоре и, весело щебеча, заявила невзначай:

- А знаешь, Димочка, пожалуй, ты меня любишь.

- Я? – удивился он. – А пожалуй, да.

- Тогда мы, пожалуй, поженимся.

- Я, пожалуй, подумаю, - ответил он, все так же пошучивая.

- Думай, Дима, - сказала она уходя и, оглянувшись, добавила: - Думай!

А через день он подарил ей котенка и сделал предложение. В юности он вообще думал мало. А теперь уже, пожалуй, поздновато передумывать. Конечно, он мог бы сообразить тогда, что дело не в яркой внешности, не в умении производить эффект, Вика это может! – а в другом. Впрочем, что он тогда понимал, мальчишка? Ничего он не понимал. А все же, в чем вся соль? Может, в том, что любовь так просто не дается?.. Любовь – это когда двоим есть о чем говорить друг с другом и о чем молчать друг с другом… Вот Вика и Лиза, одна у них профессия, в чем-то даже похожи. Правда, разница есть. Та умеет себя подать, а эта – нет… Но с этой ему хорошо. А с той – так себе, никак.

Дмитрий Юрьевич вдруг усмехнулся. «Выходит, я вроде бы любитель машинисток: Вика, Лиза… Но что делать, раз это такая распространенная специальность. Думай, Дима… Это она тогда верно сказала. А что тут можно придумать?..»

И вдруг ему представилось: вот сейчас придет он на работу, вызовет машинистку… Откроется дверь, и войдет другая женщина, не Лиза… «А где же?..» - спросит он, уже чувствуя противный мятный холодок внутри (вот она, приснившаяся неприятность!)

«Кто? – переспросит машинистка. – Она? Уволилась. Еще вчера». Вот это будет номер! Значит, он никогда больше ее не увидит? Что тогда сделает он, Дмитрий Юрьевич, такой нерешительный, зануда, каким считают его многие, вечный раб обстоятельств?

Автобус подкатил к остановке на площади. Вон сбоку и здание министерства… Продвигаясь к двери, он уже знал, что, если ее нет, он работать сегодня не сможет. И вообще, на что ему эта работа! – вдруг ожгла его мысль. Думай, думай, Дима, раб обстоятельств… Если она так поступит, сделает такой шаг, то и он… Где, на какой улице, дай бог памяти, она живет?

Автобус остановился. Водитель в микрофон объявил остановку... «Граждане пассажиры, оплачивайте проезд…»

Закончив историю очередной жизни, Фитк встал и молча пошел меж огразками, я двинулась за ним. Мы снова прогулялись по тропе между рядами, и я заинтересовалась мраморным памятником с фотографией парнишки.

- А, это Серега, - сказал Фитк так, словно это был его сосед по этажу или приятель. – Прикольный чувак, решил выпендриться перед девчонкой и спрыгнул с крыши на самодельном парашюте. С восьмого этажа. Разбился, конечно. Хочешь посмотреть его?

- Да, - сказала я.

- Ну, слушай:

Лилька потянула его за рукав.

- Приглашаю на танец, - сказала протяжным, с хрипотцой, от курения, голосом.

Виктор даже не шелохнулся. Танцевать не хотелось.

- Нет, Лиль, знаешь, башка гудит, - соврал он.

Лилька капризно повела плечом и повторила требовательнее:

- Приглашаю!

Пришлось подчиниться. Дурацкое настроение было у него сегодня. В магнитофоне взвизгивал и скрежетал джаз. Виктор, сутулясь, уныло переминался с ноги на ногу, Лилькина спина ритмично извивалась под его ладонями.

А вокруг вопили и бесновались. Длинный Валерка бряцал на гитаре и старался переорать магнитофон. А коротышка Юзик, которого все звали Юз, перебирал кассеты в тщетных поисках Высоцкого.

Подошел Сергей, под белой водолазкой лениво перекатывались мускулы. От него здорово несло водкой. Взглянул мрачновато, исподлобья:

- Слушай, Витек. Да плюнь ты на нее! Не пришла, ну и черт с ней. Хочешь, я ей завтра пару теплых выдам?

- О чем ты? - нахмурился Виктор.

- Ну... Я же вижу, переживаешь. Виктор разозлился.

- Чего ты, Серый? Иди, тебя Лилька ждет.

Качнув плечом, повернулся и вышел из комнаты. Проходя мимо зеркала, покосился - да, выглядел сегодня Виктор модерново! Еще бы, потрудиться над своей "оболочкой" пришлось немало. Он все обдумал заранее. Вытащил старые самодельные джинсы, собственноручно их расклешил, симметрично насажал заплат, и штанины внизу искусно обил мебельными гвоздями-бляхами. Да, пришлось-таки попотеть! На заднем кармане масляными красками изобразил битла с гитарой. Шикарного такого битла - с карикатуры из журнала "Америка" перевел. Потом выкрасил свою рваную водолазку в черный цвет, а на спине, тоже масляными красками, вывел FATUM. На правом рукаве нарисовал боевую эмблему в ромбе - кривой желтый бумеранг.

Вообще-то, вид его произвел впечатление. Девчонки глаз не сводили, на некоторое время оказался в центре внимания. Но потом все привыкли, и он стушевался, как всегда...

Виктор толкнул ногой дверь - из кухни повалил табачный дым. Накурили, черти! На столе скопилась целая груда грязной посуды, в недоеденный салат натыканы окурки, все засыпано пеплом.

Да, ничего не получилось. И все из-за Инги. Не прийти в такой день, в день его рождения! Да если бы знал, что Инга способна на такое, лучше бы уж Маринку пригласил. Ма¬ринка простая девчонка, свойская, живо прибежит, не откажется… Не позвал, не хотел смешивать компании - ведь сегодня здесь все были только из его девятого "б... Девчонок маловато, да еще обещался прийти Коляна, ну тот, новенький, радио-гений, как называет его физик, тогда уж вообще будет перебор с ребятами. А уж он придет, раз обещал, он такой аккуратист, этот стриженый, - раздраженно подумал Виктор. Везет же на новичков их классу! поляна появился незадолго до Инги... Виктор вспомнил, что этот Коляна Вострышев приехал с отцом в середине года откуда-то из-за Заполярья. Жуткий тип! Увлекается радиоделом и уже, дескать, большой спец. По школе пронесся слух, что не то отец, не то дед Коляны был другом Кренкеля, на одной льдине плавали. А может, не Кренкеля, а Отто Юьевича Шмидта? Вроде бы и такая была версия... В общем, это у него наследственное.

Ну ладно, придет, так придет, как получится, - вздохнул Виктор. А пока не мешало бы еще раз Инге позвонить.

В коридоре было полутемно, на вешалке теснились шубы. Виктор схватил трубку, набрал номер. Инги дома не было... Идти к ребятам не хотелось, ведь все видели, что он ее ждал, то и дело к телефону бегал. Ему и сейчас не верилось, что Инга не придет, может, просто опоздала?.. Даже сейчас он втайне надеялся, что вот позвонят в дверь, и на пороге возникнет Инга в своем модном пальто, с лакированной сумочкой через плечо... Но как она могла его подвести?! Нет, конечно, ему плевать на эту девчонку, но ведь она знала, что приглашена! Ведь он на нее рассчитывал...

До сих пор она ничего такого с ним себе не позволяла, правда, когда она впервые заявилась к ним в класс, выглядела очень уж недоступно. Было это полгода назад, Инга перевелась к ним, потому что семья переехала в этот район.

Как-то на перемене в класс вошла незнакомая девчонка. Опросила:

- Это девятый "б"?

- Да, а что? - тут же обернулась Лилька.

Но девчонка молча села на свободную парту и рядом портфель поставила. Сидит себе и невозмутимо читает книжку. На все вопросы односложно отвечает. Потом – звонок, приходит Елена Николаевна, исторична. Новенькая встает, захлопывает книжку и деловым шагом направляется к столу, Что-то сообщила учительнице, вернулась на место. По классу пробежал шепот: "Кто такая?" Какая-то отреченность и спокойная уверенность почувствовались сразу же в ней, Виктор не мог это оформить в мысли, слова, но заметил лишь, что отличается она от других девчонок, что у нее особая, легкая походка (при ходьбе чуть прогибалась в талии), ему понравилось ее розовое, своенравное лицо и лохматые подкрашенные ресницы, неожиданно торчащие из-под светлой кипени волос. Весь урок ребята посматривали на Ингу Василькову, делились впечатлениями.

- Секретарша, - шепнул вдруг длинный Валера. - Это... это моя личная секретарша.

Он глупо захихикал. А Снегов Алик откровенно уставился на нее своими синими телячьими глазами. Кто-то запустил в нее скомканной бумажкой - Инга даже не обернулась.

Она нравилась ребятам, каждый старался быть поближе к ней. Когда Инга вдруг стала дружить с Виктором, это было для многих ударом. Но она была такая, со странностями.

Его отношения с Васильковой стали предметом разговоров, престиж - так ему казалось - сразу возрос. Дело в том, что Виктор ничем особенно не блистал - не остроумием или каким-нибудь увлечением необычным, не философским складом ума, как толстяк Саша Карасев, авторитет в их классе, ни актерскими данными, как некоторые двоечники - те всегда дурака валяют и выкидывают у доски разные смешные коленца. Ну не было у Виктора такой комедийной жилки. Да и внешность у него была весьма заурядная, на роль героя-любовника не годился. Он был обычен, как урок, как портфель... И все же попытал счастья - пригласил Ингу в кино. И вдруг - удача! В кино пойти согласилась. А на другой день на химии села с ним за один стол. Ребята буквально умирали от зависти, а Виктор сиял.

Скучноватые будни вспыхнули праздничными огоньками, как новогодняя елка, даже усталые пришибленные лица родителей, поздно вернувшихся с очередного производственного совещания или профсоюзного собрания, казались другими, будто смотришь кинофильм, а в дурацких телефильмах про военные подвиги и ударников труда видится другой, необычный и романтический смысл...

И сам он стал не тот. С ролью победителя освоился. Походка уверенная, в голосе - требовательные, даже резкие нотки... Приятно, и страшно потерять вдруг все это. Поэтому с Ингой держался по-разному: почтительно и робко, когда вокруг никого, и развязно, даже - повелительно при других.

- Дай учебник! - Свой он уже не брал из дому, - Эй, Инга! Подкинь мне свою ручку, паста кончилась.

Инга молча исполняла его требования. "Влюблена!", радостно думал он. Дух захватывало, в сердце вспыхивала иллюминация. Захотелось удивить ее. Учиться на гитаре? Оказалось, у Инги есть самоучитель, сама предложила принести...

- Я очень, очень благодарен тебе, - сказал Виктор. - Ты столько для меня сделала... Пожалуйста, не забудь завтра захватить самоучитель.

А на другой день, войдя в класс перед самым звонком, когда все уже сидели на местах, он прямо с порога провозгласил:

- Василькова! Принесла, что обещала?!

Голос был капризный, барственный. И весь класс глянул на Ингу. Ее щеки чуть порозовели. Она склонилась над портфелем, молча передала книгу. Тогда впервые почувствовал Виктор в ней едва уловимый холодок. Но куда приятнее было не замечать ничего такого. И в разговоре с ребятами бросить этак небрежно: «Вот вчера мы с Васильковой…» Или: «Идем мы с Васильковой, я ей говорю…» Или крикнуть ни с того ни с сего: «Василькова! Поди сюда, скажу что-то!..»

Раньше он ребят на свои дни рожденья не приглашал, но теперь захотелось обязательно устроить вечеринку. И первую он пригласил, конечно, Ингу.

- Нет, ты приходи обязательно, ладно? Без тебя для меня не праздник. Я буду очень ждать, очень!.. Придешь, а?..

У него был несчастный вид. Инга, видимо, колебалась.

- Видишь ли, - она опустила свои лохматые ресницы. – Вряд ли смогу. Лучше уж ты меня не жди…

- Ну, я очень прошу! – занял он. – Все-таки, день рождения! Приходи, пожалуйста! А? Без тебя не сяду за стол.

Она как-то странно взглянула, то ли с жалостью, то ли с затаенной какой-то мыслью.

- В общем, не обещаю. На всякий случай ты меня не жди. Честно говорю.

И все-таки он не удержался: в раздевалке, когда все столпились у вешалок, требовательно заявил:

- Василькова! Итак, завтра – ко мне на день рожденья, слышишь? В восемь ноль-ноль, без опозданий. Чао!

Уверен был: прибежит. Ведь она в него влюблена. Да и самому ему Инга так нравилась! Еще бы, ведь не даром она нравилась почти каждому,

... И вот он ждет весь вечер, а Инги все нет. Черт, как она его подвела! Он ведь на нее рассчитывал!..

Виктор снова набрал Ингин номер. Частые гудки. Сжимая трубку, прислонился к стене. Вечер не удался, это ясно. И зачем только он ввязался в эту канитель!.. Вспомнилось, каких трудов стоила ему вечеринка. Хлопоты о костюме, об этих вот самых обойных гвоздях, например. За ними на другой конец города ездил. Да что там гвозди! Из-за этого дня рождения с матерью даже поругался.

"Придут, натопчут, разобьют что-нибудь", возражала мать. "Да еще на закуску траться..." "Да ты что, ма, не дикари же! Да я прослежу, а потом уберу все и помою", убеждал он. Но мать была решительно против... Пришлось пойти на хитрость. Он договорился с тетей Симой, что в тот самый день она пригласит родителей в гости. Тетка у него - что надо, всегда выручит. И как раз они с дядей Шурой сделали ремонт, навели порядок, а мама еще не видела, как у них там получилось: новый линоль, новые обои, еще что-то там новое...,И когда тетя Сима позвонила, и они с матерью долго говорили о разных пустяках, о юбках каких-то в ГУМе, о кофточке-"лапше", о селедке («селедка - чудо, чудо, берите только баночную!») - Виктор чуть не задохнулся. Вдруг забыла тетя Сима об их уговоре?! Он совсем измучился, он уже ничего хорошего не задал. И вдруг мама сказала:

- Ладно, Симочка, придем поглядеть на вашу квартиру. В субботу? Ну что же, придем...

У Виктора даже холодный пот выступил. Неужели - удача? Но вот мама положила трубку и сказала:

-Ну, ладно. Можешь приглашать гостей. Салат я приготовлю, вино купишь сам. Там и еще чего-нибудь придумаем...

И Виктор стал бурно готовиться к этому дню, дню своего торжества. Костюм, магнитофон с битловыми записями, гитара. Но самое главное - Инга! Она придет, красивая, как всегда, и ребята, как всегда, будут прикалываться, а она, конечно, - ломаться... А он будет запросто с ней: "Василькова, передай са¬лат, достань бутылку. Да не здесь, а там, в нижнем ящике! Дай-ка сюда гитару!"

Но все сорвалось. Она не пришла. Ух, и подвела же! Ведь он на нее рассчитывал...

Еще раз набрал он ее номер: Инга ушла к подруге. Слезы выступили на глазах, и все предметы вокруг исказились, как в испорченном телевизоре.

Распахнув дверь, вошел в комнату...

Ну и что же? Вот вошел он, именинник, и никто на него даже не посмотрел.

Взял гитару, с силой рванул по струнам. Обернулись, и на него глянули равнодушные, непонимающие лица. Кто-то храпел на диване, в углу трое играли в расшибалку, а за спиной тихо переговаривались:

- Слушай, давай мотанем отсюда.

- Погоди, неудобно же...

- Да чего тут делать, с тоски подохнешь...

Звонок в дверь. Виктор встрепенулся: "Инга?" Но нет. Пришел Коляна Вострышев. Как и обещал. Такой длинный, что даже сам покосился на люстру: не задеть бы! Затылок - ежиком, как у допризывника, и одет почему-то слишком уж простецки для такого дня: этакая рубашоночка цвета хаки, под Че Гевару, не понять чего. То ли гимнастерка какая, то ли китайская роба. Во всяком случае он, Виктор бы такую униформу не напя¬лил бы на себя! Да еще тубус какой-то, какую-то свою штуковину подмышкой зажал.

- Эй, Коляна, привет! - радостно заорал из своего угла Алик. - Чего ты там притаранил? Вали сюда!

- Налить ему штрафную! - завизжала Лилька.

Коляна сходу начал что-то рассказывать, что-то, вроде, интересное - ну, конечно, интересное только для него, как для радиста, о какой-то последней катастрофе на море. О законах каких-то там и и сигналах при S 0 S спасении экипажа, и все такое прочее... И так - будто все это лично его касалось, и это он самолично подавал или ловил, что ли, там эти самые сигналы...

Сначала все оживились - ну, понятно, свежий человек. Впрочем, оживление вскоре схлынуло; кроме Алика никто - как показалось Виктору - что-то не среагировал на подвиги моряков и радистов. Гуляки продолжали клевать носами. У окна торчала Лилька. Изящно сжимала двумя пальчиками сигарету. Наверно, воображала себя Софи Лорен или еще кем-нибудь. Рядом верхом на стуле сидел Юз: задрав голову, восхищенно таращил на Лильку свои круглые глаза.

- Ты когда это курить стала? - процедил Виктор. Лилька шевельнула своей рыжей гривой:

- Давно, Витюша, давно.

- Женщинам не идет, - буркнул он раздраженно.

Лиля выпятила губки розеточкой, картинно закинула голову, пустила в потолок тоненькую струйку дыма.

- Умолкни, Виктор, в этом вопросе ты не компетентен.

- Умолкни и бледней! - вторил ей Юз.

Качаясь, подошел пьяный Валерка, вмешался в разговор:

- Ну ты, пончик, тоже туда же? Палладии мне нашелся. Исчезни. Дорогу рыцарю...

Валерка стукнул себя в грудь и направился к Лильке. Он сделал вид, что хочет пройти к своей даме, но все время натыкается на невидимую стену вокруг нее. Мол, непреодолимые препятствия! Он размахивал руками, распяливал пальцы, вихлялся, пятился, гримасничал. Лилька ухмыльнулась. Тут Валерка зацепился ногой за стул и грохнулся.

- О, мальчик, стоит ли так шуметь? - протянула Лилька. - Не надо кушать водку, если не умеешь. Хэллоу, олд-бой!

В углу, на банкетках, примостились с бутылкой сухого в руках Алик и Коляна. Вскоре к ним и Юз присоседился, которому наскучила роль Лилькиного палладина.

- Так ты что, и вправду не веришь, в какое время S 0 S дается? - Коляна возмущенно тряс в воздухе растопыренной пятерней. - Ну ты и мамонт!.. По три минуты в конце каждого часа, чудила!

- Да знаю, знаю, - смущенно оправдывался Алик. - Просто забыл... Толкай дальше. Так ты, значит, в этом отряде тоже?

Коляна гордо выпятил грудь, ткнув в нее пальцем:

- Любуйтесь и гордитесь мной, пока я с вами. Со вчерашнего дня я - боец спецотряда по борьбе с радионарушителями.

При Московском техническом радиоклубе. Охраняю покой эфира.

- Ишь расхвастался, - кивнула издали Лилька. - Полумаешь, герой!

- Да ну, не слушай ты ее, - отмахнулся, не оглядываясь, Юз. – Нет, ты в самом деле охраняешь?

Коляна продолжал вполголоса:

- Честное слово, парни, сам не ожидал… Вчера в первый раз меня взяли с собой на дежурство. Вдруг зовут: «Вострышев, поехали!.." Ну, в опергруппу радиолюбителей-дружинников... В городе без этого нельзя. Есть такие паразиты, хулиганят в эфире, а знаете сколько вреда от них? Если сосчитать, сколько погибло кораблей, сколько жертв, катастроф в воздухе и на железной дороге из-за того, что они глушат эфир!.. Им говорят - "освободите частоту!.." А они в ответ - матом. Ну, монстры, вредители!

- Да уголовники просто, - сказал Алик. - А как их ловят?

- Ну, как... Радиопеленгаторами, конечно! - Коляна даже удивился такому невежеству. - Юз и то знает. – (польщенный Юзик кивнул, прожевывая плюшку: "Угу"). - Пеленг - великая сила!

Беседу их заглушили хриплые синкопы. Кто-то снова вздумал потанцевать, на полную мощность врубив проигрыватель. Впрочем ненадолго... Музыка оборвалась, девчонки убежали шушукаться на кухню.

Вошел мрачный Сергей. Набычась, потянулся за бутылкой.

- Все выжрали, дьяволы...

Стал хватать пустые бутылки и трясти над стаканом.

- Серж, у тебя отсталый метод, - Лилька выставила вперед тощую ногу в туфле на высоченной платформе. – Надо бутылку сорок минут держать, тогда пятьдесят грамм накапаешь.

Возле шахматного столика, заваленного блюдцами с недоеденными пирожными и чайными чашками, сидели на ковре девчонки и кое-кто из ребят. Толстяк Карасев разглагольствовал:

- ...Термин "летальный конец". Душа вылетает и...

- Это суеверие, души нет! - возмутилась глупенькая Таня Матренина.

Толька Макаров хохотнул и, ломаясь, пробасил:

- У тебя, Матренина, может, и нет, а у других все

есть.

Саша Карасев, помолчав, продолжал:

- Ду Душой называют астральное тело, или, иными словами, биополе, то бишь энергетическую оболочку, обволакивающую тело наподобие скафандра и заставляющую тело жить, двигаться, мыслить. После разрушения биомассы - ну, смерти тела, - био¬поле отделяется от него и начинает самостоятельное существование во Вселенной, ну, в атмосфере, везде. Оно невидимо, но особи с обостренной чувствительностью могут его видеть, слышать, общаться, и благодаря контакту прорицать. Вот отсюда ясновидцы и прорицатели...

- Так значит, мой дедушка не умер? - воскликнула Таня, округлив глаза.

- Не перебивай, Матренина, - шикнул на нее Толька. Карасев продолжал:

- Один философ сказал: "человечество смертно, человек же бессмертен". Ну, конечно, интеллектуально развитый человек, а не алкогольная горилла, и не серый "чувак", вроде некоторых... - Карасев чуть прищурился и глянул на проходившего мимо Виктора. - У тех поле слабое и быстро разрушается. Сейчас ведутся закрытые исследования в этой области...

На Виктора вдруг нашло такое отчаяние, что захотелось опрокинуть стол, заорать, убежать куда-нибудь. Но он сдержался и стал с улыбкой смотреть, как Сергей и Валерка вырывали друг у друга бутылку из-под "Московской".

- Да постой, дай я ее покручу, - сипел Валерка.

- А я те говорю, нагреть надо, - бубнил Сергей. - Лилька! Зажигай газ.

Викору было плохо. Он видел - никому до него нет дела. Кто пьет, кто философствует, кто про S 0 S талдычит, все им до лампочки... А ему самому впору S 0 S посылать, да кто услышит? ! А сам он краем уха слышал, как в углу, рядом, увлеченно шептались:

- Экран радиопеленгатора, он, понимаешь, такой чистый, как снег. Как совесть, Ага! - рассказ Коляны звучал патетически. - Чего осклабился, Юз? Ты не понял?

- Куда ему, пончику! Ему понятно лишь то, что съедобно. - Алик явно брал реванш перед Юзиком. - Абстракция не для него. - Да нет, какие абстракции, - продолжал Коляна. - Там, в центре экрана такое светлое яркое пятно, и лучики, как звезда, во все стороны! Как, значит, обнаружим радиохулигана, или, по-нашему, "ходю", все лучики сразу стрельнут в одном направлении. Все, засекли!.. Вот вчера целый вечер за одним охотились... Он, гад, думал, что его век не поймают... Сидит себе и стукает. Ха-ха! - Коляна затряс длинной вскинутой ручищей. - Как веревочка не вейся... возмездие всегда придет…

Виктор бестолково слонялся по комнате. Теперь совсем было ясно: он один на всем белом свете. Как на тонущем плоту… Кстати, о каком это возмездии они говорят? Вот к нему пришло возмездие, никому он не нужен. Ну, хоть бы Лилька подошла, что ли, танцевать позвала бы. Всем на него наплевать... Он поднял глаза. Прямо на него двигался Сергей. Водолазка с одного бока была почему-то заправлена в брюки, а с другого косо свисала. Губы кривились в вялой нежной улыбке. Весь какой-то волосатый, на гориллу похож... "Шикарно выпили и закусили, а на остальное мне начхать", - казалось, говорил весь его вид. Неожиданно для себя Виктор с силой ухватил его за ворот. Сергей нелепо взмахнул руками, повалился в угол дивана. Глаза его сузились, как щели, он с угрозой глянул на Виктора. Приподнялся на локте и так лягнул Виктора под коленку, что тот зарычал и сел на пол. По телу будто электроток пробежал. Но тут же он бросился на противника и двинул его головой под дыхало... Потом они катались по полу и остервенело дубасили друг друга. Ребята их разнимали. Но они брыкались, вырывались и сцеплялись снова. Виктор старался бить кулаком по лицу - удар у него был довольно тяжелый, Сергей ошалело мотал головой и дубасил Виктора коленями в живот. Их уже не пытались разнять - бесполезная затея... Только гулко бухались то и дело их тела на пол, и грохотали опрокидываемые в пылу битвы стулья. За этим грохотом и звоном обрушиваемой посуды никто и не расслышал, как хлопнула входная дверь. Это смотались Коляна с Аликом. Ушли и не заметили затеваемой драки. Коляна рад был, что удалось увлечь своим делом приятеля, он и увел его пораньше, надеясь еще успеть сегодня на радиопатрулирование. А побоище в квартире продолжалось. Уже и большой стол был опрокинут, всеми четырьмя ножками торчал кверху... Виктор выдохся первым. "А из-за чего деремся-то?" - мелькнула мысль. Сел на полу, с недоумением оглянулся. Вокруг - равнодушно-любопытные лица. "Публика... Только себя и видят..." Он с трудом сдерживал слезы. Поднялся. Сергея не было. На Виктора глядели, как на странное насекомое, опасливо расступаясь. Шатаясь, проковылял в ванную. Там Лилька вытирала мокрым полотенцем голого до пояса Сергея.

-Закрой дверь! - рявкнула Лилька, и сама захлопнула дверь перед его носом.

- Лиль, пусти, мне тоже помыться надо, - от жалости к себе Виктор тихонько застонал.

Дверь распахнулась, вышел Сергей, уже одетый, за ним Лилька.

- Слушай, я тебя не повредил? - озабоченно спросил

Сер¬гей. - Черт знает, сам не понимаю, чего это я... Ну, извиняюсь, что ли...

- - Да брось ты, - Лилька потянула за собой Сергея. - Это он из-за Инги одурел. Совсем дошел мальчик. Не понимает, что такая краля не для него... Она все терпела, терпела.

Жалела бедняжку. А он уж и - ноги на стол. Пошли, Сергей!

И потом, когда уже все оделись, и дверь на лестницу распахнулась,

Лилька обернулась к нему через плечо:

- Что? Ты что-то хотел сказать? Нет?.. Тогда - гуд бай, покоритель! Чао!

Фитк снова замолк. Он сидел по-турецки на стуле и ел палочками роллы с тунцом. Я оглянулась. Прямо на могиле, словно на постаменте, были коротконогие стулья без спинок и низенький стеклянный столик, на котором красовалось плоское блюдо с роллами и причудливые извилистые стаканы темного стекла с каким-то напитком.

- А что дальше-то было? – спросила я.

- Слушай, я устал. И вообще я трапезничаю, чего и тебе советую, - бросил он, жуя.

Я отхлебнула напиток, он был какого-то болотного вкуса. А роллы оказались слишком острые, во рту словно пожар полыхнул. Налетел ветер, срывая позолоту с кладбищенских деревьев. Аркады и пролеты ветвей буквально заворожили меня, такая в них была красота! Мне захотелось плакать и ворошить ногами остатки пережитых дней – не только моих, но и всех тех людей, что похоронены здесь, всех, чью жизнь мне показал Фитк. Ветер, резкий и пылкий, мял мою одежду, целовал меня как шальной, комкал и рвал мою душу…

Фитк, наконец, насытился, и мы пошли вдоль могил, наши волосы взвивались от порывов этого шального ветра. Потом мы зашли в оградку осыпанной золотом листьев могилы, сели на металлические сиденья, и Фитк стал рассказывать историю очередной умершей.

- Женщина с ведрами идет к колодцу. По дороге весело с кем-то переговаривается. Из-за штакетника видны только голова ее и плечи, а собеседника и вовсе не видать. То ли ребенок, то ли кто-то низенький, старичок… Серые планки штакетника, мелькая, бегут по ее выгоревшему платью, и кажется, будто это забор движется мимо женщины. Лицо у нее медное от ветра и солнца, грубое, доброе. Плечи широкие, коромысло степенно покачивается на них, звякают ведра. То и дело она оборачивается, улыбается кому-то, и видна ее сильная шея. Волосы туго закручены на затылке. Лет ей тридцать, а может, и за сорок. Вот женщина прошла, вот уже у колодца. Не очень-то стройна, сколочена так же крепко и просто, как сруб колодца, куда она со звоном запускает цепь.

За женщиной плетется мохнатая коза. У козы тонкие полуизогнутые рожки… Женщину и козу заслоняет вдруг толпа идущих – это с поезда. Люди с битком набитыми сумками проходят мимо… Широкая панама с загнутыми полями проплывает над забором. Лицо под панамой как пареная репа, длинный нос, очки в черной оправе, и ворот толстой, наглухо застегнутой кофты. А, да это тетя Лера. Видать, в город ездила за продуктами. На миг она загородила и женщину, и колодец. Панама трясется в такт ее тяжелым, солдатским шагам.

Прошла. Коза вдруг заскакала вприпрыжку, как пес. У козы черные надбровья и кокетливая полоска на носу. А удлиненное рыльце чудесно своей белизной. Коза изящнее своей хозяйки. Женщина опять оборачивается, смеется. С козой разговаривает.

А Надя сидит на подоконнике, ноги босые поджала, глядит в окно. На коленях косточки выпирают, кожа натянулась, побледнела на сгибах. Солнце жгучее, ветер. Скоро подруга ее Таня кончит заниматься, зайдет, и они пойдут на речку. Скорей бы! Одной неохота. В палисаднике бродит Вовка, томится, за калитку поглядывает. Таню ждет. То-то он выбритый, причесанный, в чистой рубашке. Надя глядит на свои руки – отлично загорела за две недели.

За окном береза, она мохнатая, как коза. Ветвистая. А на кухне бабушка с тетей Верой обед готовят. Надя думает: в городе сейчас – жуть. Неделю назад еще не было такой жары, и то невмоготу. Хорошо, что отпуск на самый зной пришелся.

Вспомнила работу. Длинное тесное помещение, накаленное

от жары, от духоты, от распаренных людей за столами. Окна распахнуты, за окнами асфальт плавится, излучает парной химический дух, и все внутри пропитано этим духом. В узкой мастерской он соединяется с запахами красок, туалетных вод, потных тел, едва прикрытых легкими платьями. Груды посуды на столах, быстрые легкие мазки мастериц, идет работа… И вдруг такое – хвойный воздух, солнечный свет. Аж в ушах звенит, кузнечиково звенит воздух! Как дышится легко! Солнце нестерпимо яркое и ласковое! Теплый песок ластится под босыми пятками. Возгласы бабушки и тетя Веры:

- Ой, кто приехал! А тощая-то, ну и кощей! А бледная! Замучили совсем девчонку! Ну, мы тебя здесь подлечим, раскормим. Сейчас чайку с медком попьем, устала, поди. А Вовка-то, знаешь, тут девушку завел, красотку. Таней зовут…

И пошли разговоры – про Вовку, про Таню, про учительницу Танину – тетю Леру; это она поселила на лето у себя очередную ученицу. Да и муштрует ее, готовит заранее в консерваторию, куда каждый год поступают ее ученики. Она, тетя Лера-то, Валерия Федоровна, с характером. Вовка не заходит в ее двор за Таней. Она сама сюда приходит, когда отзанимается.

Такие пошли в тот день разговоры… А Надя лишь фыркала недоверчиво. Надо же, длинный Вовка, нескладный, застенчивый до смерти, и вдруг – девушку завел! Не верится даже… Но во дворе появилась Таня – высокая, светловолосая. Сарафан стильный, с оборкой по подолу, а фигура статная, крепкая. Она вроде чуть смущена, она выглядит совсем еще юной и в то же время сильной, зрелой. Это она, Таня, Вовкина девушка… На вид она старше своих семнадцати.

Надя сидит на подоконнике, ждет подругу.

Береза мохнатая за окном, Вовка слоняется по палисаднику. Надя берет зеркало, рассматривает себя: лицо розовое от солнца, нос морковный. Прямые соломенные патлы. Говорят, она похожа на свою незамужнюю тетку, тетю Веру.

Мама говорила, мол, замужество лишает женщину многого. Например, сил, свободного времени, полета. Будь сама мама свободной, как тетя Вера, давно была бы она известной художницей, а из-за этой хозяйственной возни, детей, мужа, пришлось ей довольствоваться скромной работенкой, разрисовкой посуды в мастерской… А почему же тогда тетя Вера не стала известной? Работает как вол, и считает своим долгом помогать то замужней сестре, то брату женатому, то взрослым племянникам? Вернее, они так считают… Она, де, счастливая, со своей мамой живет (с Надиной бабушкой, значит), и нет у нее семейных забот.

Надя рассматривает в зеркало свои ноги, маленькие узкие ступни. Думает: «Мне уже девятнадцать. Работа, отпуск 24 дня, работа. Груды тарелок, чашек, блюдец, солонок, чайников. Синий мазок, золотой, черный, аккуратнее води кисточкой… Конец рабочего дня. Вместе с мамой – на остановку».

- Мам, можно мне на праздник к Наташе пойти, у нее восьмого марта вечеринка?

- С ума сошла! На этих вечеринках пьянки, мордобой. Покалечит тебя какой-нибудь ухарь. Дома сиди, рисуй, пока время есть…

Вот так всегда. А теперь – красота, столько свободного времени!

Свист за окном. Условный посвист… Надя выглядывает, мигом соскакивает с подоконника. Таня пришла. Мастерски Танька свистит, совсем как парень. — Привет! Отзанималась?

— Не совсем еще, — улыбается Таня и закручивает на затылке пышные волосы. — А Вовка где?

— Только что здесь был. Смылся.

— Ха, ха, ха, ха!

— Ой, умора!

Обеих разбирает смех. Смех бессмысленный и счастливый. Еще бы! Солнце-то как плещет, и плескается бликами мелколистая береза в палисаднике, звенят кузнечики в травах, а Вовка тоже, как кузнечик, ускакал застенчиво при виде Тани.

— Лера отпустила надолго? — спрашивает Надя.

— До обеда. «Ладно уж, иди», говорит...

Надя живо вообразила Танину учительницу, подругу тети Веры: большую, чернобровую, как казак, с крупным лицом. А смоляные волосы острижены под горшок.

Таня задрала голову, щурится на солнце. На шее и плече у нее коричневые отметины: это от скрипки, натерла грифом.

—Ой, больно, — вдруг морщится Таня и трогает шею. — Надо бы кремом смазать.

Они идут в одних купальниках. Вон и река блеснула. Модный эластичный купальник обтягивает Танину ладную фигуру. У Нади же ситцевые трусы сборятся сзади и спереди, а лифчик от другого купальника, бог знает как ушитый, с тесемкой через шею, распластался двумя неровными блинами на плоской груди.

Сзади — топот. Их нагоняет Вовка. Удивительно, как он сгибает свои длиннющие ноги. Будь такие ноги длинные у Нади, она бы в них запуталась и упала. А Вовка — ничего, бежит. Бледный, худющий, с короткой стрижкой, в рубахе с рукавами. Даже в зной стесняется без рубахи и брюк появиться.

—Приятно босиком, — говорит Надя. — Я летом на даче вообще всегда босая хожу, в любую погоду. В городе уже не походишь. Трава какая теплая, и душистая, я даже пятками запах чую, и мягкая — облако.

— Ага, — говорит Таня и сбрасывает босоножки. У Тани большие, мужские ступни.

— Куда пойдем? — басит Вовка.

Надю и спрашивать не надо. Она знает.

— На наше место, да, Тань?

— Там глубоко, — Таня размахивает босоножками.

— Ну и хорошо, окунаться не надо, — говорит Надя. — Ступишь — и сразу по шейку.

— Утонем, там течение...

— Да что ты! Вовка нас спасет. Да, Вовка, спасешь?

— Ты сама плаваешь, как бог...

Вода отсвечивает желтым, это отражается дно. Мечет во все стороны солнечные зайчики.

Таня спускается к реке, пробует ногой воду.

— Ой, холодно, — отскакивает.

— Вовка, иди первый.

— Не бойсь! Шаг, и все в порядке...

Вовка храбро лезет в реку.

— Ну, как водичка? — спрашивает с берега Таня.

Вовка притворно стучит зубами, дрожит и отвечает перехваченным голосом:

— Те... те... тепленькая.

Он ныряет, плывет под водой и выныривает у самого берега где уже по колено в воде стоят Таня и Надя.

— Ай! Не брызгайся!

— Кончай, Вовка! — Таня делает шаг вперед и ухает в воду. — Ой, яма!

— Плыви давай.

Бултых-х!..

Все трое пытаются плыть против течения, цепляются за кусты, передвигаются прыжками, но все равно течения не одолеть. Их сносит назад.

Вода холодная, как нарзан. А нырнешь — упругие струи бьют, массируют лицо и тело, швыряют волосы. И чем глубже ныряешь, тем вода быстрее, звонче. Но лишь высунешься из воды — обдает зноем...

— Эй, Вовка! Ау!..

— Куда это сносит нас?! Пляж какой-то!

— Надь, ты вся синяя и в мурашках.

— Выхо-одим... А Вовка, глянь, уже у берега.

Запыхавшись, посинев от холода глубины, вышли из реки. Шатало. Снесло порядком, до самого устья...

Разлеглись на горячем, мелком песке.

Таня потянулась, взяла прутик, размашисто провела по песку тонкую линию. Другую. Линии пружинили, выпрыгивали из-под Таниного прута. И вот уже рядом возникает, греется тоже на солнце, нарисованная балеринка в тренировочном костюме. Слева появляется кто-то сидящий: мощные плечи, узкая талия. Парень лет двадцати. Сонной Наде оба кажутся живыми. Балерина поеживается, насвистывает. Парень мрачно молчит, задумчиво глядит на речную рябь. Балетная красавица встряхивает волосами, в стороны разлетается песок.

— Ты что, не пыли! — говорит Надя.

— Все глаза засыпала, — недовольно ворчит и Таня.

Вовка молча переворачивается на другой бок. А нарисованный парень даже не шелохнется. Видать, крепко задумался.

— А что мы шпаримся тут, пошли нырнем, — это голос балерины. Он с нежной хрипотцой. Она упруго поднялась на носках туфелек заскользила к реке.

— Воображает-то, воображает, — забормотала Таня. — Пошли и мы!

Встала, через силу доплелась к реке. За ней и Вовка. Таня поддала ногой воду, брызнула на него. Вовка гаркнул и, вздымая водяную пыль, плюхнулся в реку.

Сноп брызг окатил Таню. С хохотом ринулась дальше, споткнулась, упала в воду, поплыла. Вовка размашисто греб, догонял.

— Ну, пойду... — Надя вошла в реку, окунулась.

— Надька, чаль сюда! Притаранивай!.. — кричал с берега Вовка. — Вылезай, и двинем назад, к нашему ме-есту!..

Надя нырнула и легкой рыбой понизу поплыла прямо к кустам. Высунула наружу руки, ухватилась за тонкие, скользкие прутья ивы, подтянулась, вылезла на берег. Шли по горячей от припека траве.

Вот и любимое их место — трава примята, сено пышно подстелено для лежания. Здесь же валяются и их вещи.

— Сыграем в слова? — предложила Надя, подставляя солнцу лицо.

И вдруг заметила — тенью заслонившую край неба массивную фигуру тети Леры. Она шла в глухом сарафане поверх мужской рубахи и в плотных лечебных чулках.

— Татьяна! Где ты?

— Иду, Валерия Федоровна! — отозвалась Таня. — Обед-то еще не скоро... Ладно, иду!

Ничего не попишешь, теперь от педагога не отвяжешься...

— Иду-у! — повторила с досадой и стала подниматься.

— Неужели тебе не понятно, что я беспокоюсь!..— заговорила тетя Лера. — Заниматься пора. И вообще... ты можешь утонуть.

Девчонки и Вовка нехотя встали.

— Быстро домой, — командует тетя Лера, — пережгешься, простудишься... Ты же всего четыре часа занималась!

Таня проворно собирает босоножки, расческу, полотенце.

— Ну, пока, — подмигивает Наде. — До вечера.

В мокрых купальниках подруги идут рядом с тетей Лерой. А Вовка подхватил одежду и укрылся за кустами.

Солнце так и поливает жаром. Мокрый купальник приятно холодит тело. Надя подставляет лучам лицо, жмурится. Конечно, физиономия опять станет

свекольной, а облупившийся нос будет как редиска, ну и бог с ним. Зато замечательно идти налегке по горячей траве и подставлять лицо солнцу. Идти почти нагишом и всем телом чувствовать небо, землю, ветер.

У деревни их нагнал Вовка в полной амуниции. Попрощались с Таней.

— Двинем назад, окунемся, а, Вов? — вдруг решает Надя.

— Обедать пора, — мямлит разомлевший Вовка.

Есть не хотелось. Пока Надя дошла до дома, купальник совсем просох, обоженное тело горело. Надя вошла. На кухне она постояла на прохладном крашеном полу. Бабушка и тетя Вера суетились у керосинок, как две золушки.

— Сейчас будем обедать, — сказала тетя Вера.

— Неохота что-то, — вздохнула Надя, прошла в комнату и повалилась на раскладушку.

— А на обед-то окрошка сегодня и пудинг! — крикнула из кухни бабушка.

Надя свесила с раскладушки ногу.

— Ми-ми-ми, — жужжала над головой тяжелая муха.

— До-ре, до-ре, до-ре, — летала за ней другая. По окну еще одна ползала, мрачная, серокрылая, зудила:

—Фа-фа-фа...

«Наверно, это тетя Лера в мушином обличий. У них, у мух, ведь тоже все разные. Есть и такие».

Ми вдруг села Наде на живот. Ползок влево, остановилась. До-Ре кружился над ней и призывно пел. Ми не обращала никакого внимания, знай себе суетливо трет лапками. Тогда До-Ре замер на лету, повис над Ми и — бросок! — вцепился в нее. Ми возмущенно зажужжала, встрепенулась. До-Ре сказал ей:

—Не притворяйся, ты же любишь меня!

—Отстань, — жужукнула Ми и покорилась.

— У нас будет много детей, — сказал До-Ре.

Надя задремала... Рокочет что-то за окном. Гром, что ли? Нет, для грома слишком низко, звук не тот.

Рокот надвинулся, накрыл.

— Вертолет сел, — сообщил новость До-Ре. — Полетели смотреть?

— Побежали! — согласилась Ми. — Девочки, мы побежали, — крикнула она другим мухам, — вертолет смотреть!

Они унеслись. Не стало слышно и других мух. Надя сквозь дрему подумала: «А хорошо бы музыку такую написать об этом. Вот тетя Вера — музыкантка, почему не напишет?»

—Надежда, проснись, вертолет у амбаров сел! — крикнула тетя Вера со двора.

Надя вскочила и бросилась к окну. Тети Веры уже не было. По деревне во весь дух бежали люди. Побежала и Надя.

Вот он какой!.. Где-нибудь в другом месте, на поле аэродрома, он казался бы проще, обычнее. Но тут, рядом со старыми серыми амбарами, среди блеющих овец и визжащих ребятишек, в центре набегающей толпы, — вертолет высился, как загадочный метеорит, как снаряд инопланетян.

— Чего это он? Почему сел?

— Сломался, может...

— Бензин кончился...

— Заблудился, бабоньки!

Вся деревня, дачники и местные, толпились возле, гигантской машины. В гурьбе деревенских парней мелькнул и Вовка. Таня держалась позади.

—Привет! — крикнула ей Надя.

—Единственный способ собрать всю деревню, — ответила Таня.

Вертолет весь сверкал красным и белым по бокам, сиял лопастями винта.

Распахнулась дверца, из кабины выглянул пилот. Осмотрелся и по стенке слез вниз. Внизу отворилась еще дверь, вышли трое в куртках. Начали совещаться.

Долго разглядывала Надя машину и ее команду. Тот, что из кабины вылез, ничего, симпатичный. Невысокий, крепыш, широколицый. Весь сосредоточен, соображает что-то. Мальчишки уже вплотную подступили к вертолету.

—Пошли поближе, — предложила Надя.

Таня опасливо покосилась на громадные лопасти.

—А вдруг взлетит?

Команда между тем снова исчезла в кабине.

—Насчет бензина кумекали. Хватит ли до города, — солидно заявил один из мальчишек.

Вдруг лопасти дрогнули. Толпа подалась назад. Отбежали подальше и Таня с Надей. Одни лишь мальчишки не двинулись с места, изучали машину, переговаривались. Все быстрее замелькали на солнце лопасти, вот слились в радужный круг. Вихрь пригнул траву и кусты, взметнул Надины волосы. Вот-вот и снесет. Ухватилась за ствол сосны и наткнулась на Танины ладони. Тут уж расступились и мальчишки...

Вертолет грузно оторвался от земли, повис в воздухе, поднялся выше, а потом чуть снизился и застыл над поляной. Гудел тяжко, даже как-то с надрывом. Будто машина, тужась, пыталась взмыть и не могла. Наконец, на метр поднялась, но тут ее боком понесло в сто¬рону, прямо на сосны за силосной ямой. С трестом врезалась вся машина в самую гущу лесных вершин. Неслыханно затрещало в воздухе, так и брызнули вхлест сучья, ветки, обломки. Вертолет не сел, а плюхнулся наземь и замолк. Запахло остро почему-то смолой, паленым...

Мальчишки вмиг восторженно окружили машину, а за ними и вся публика. Через минуту из вертолета опять показались те же лица. Команда энергично обменялась мнениями...

А из толпы полетели советы:

— Придется, ребята, разобрать вертолет и в рюкзаках назад тащить, — острил какой-то дачник.

— Не, — возразил другой, — на телегу погрузим, телеги у нас имеются.

Мальчики собирали металлические обломки.

—Э, а он фанерный! — закричал пацан. — Во сколько фанеры!..

Надя подошла ближе, глядела. Пилот полез прямо по стенке на крышу кабины. Ноги он ставил на красные квадратики на стенке, которые тут же утопали внутрь углублений, а затем, едва убирал ногу, вновь захлопывались. Протопал по крыше, осмотрел одну по¬мятую лопасть, другую и присвистнул. Спустился вниз, посидел на траве, закурил. Швырнул сигарету и вновь полез на крышу.

Народ понемногу расходился. Надя с Таней отошли и сели в тени амбара.

— Вон тетя Лера идет, — соврала Надя.

— Где? — Таня встрепенулась. Надя рассмеялась.

—Давай, если покажется, в амбар спрячемся. Не найдет, — сказала Надя.

—Что ты, нельзя.

—Вчера она тебя на полчасика отпустила, помнишь? Только мы ушли, и пяти минут не прошло, она уж тут как тут. Влетает в дом и — к тете Вере: «Надо их искать, убегут, загуляют!» — «Что ты, — говорит Вера, — они же только ушли». — «Все равно, надо проследить, не то в лагерь на танцы удерут». — «К этим студентам, что ли, из политехнического? — говорит Вера. — Да они туда не ходят». — «Знаю, как не ходят». И обе пошли сторожить у дороги.

— Хорошо, что мы на тропу свернули.

— Ну, как, допытывалась?

—Ага. На пушку брала. Потом душевный разговор, как всегда...

—Ну и как?

—Ты же знаешь, как я вру художественно? Сама верю. Перевоплощаюсь, мне бы актрисой быть, — сказала Таня. — И не узнала бы, во сколько я вернулась. Но знаешь... Когда ты ушла, а Вовка проводил меня до калитки, Джильда учуяла его и такой лай подняла! Все проснулись. Валерия Федоровна говорит, мол, бегала за нами в лагерь, волновалась. Но не думаю, чтобы она пошла, и днем-то туда ходить боится, считает, что все студенты там — хулиганы и разбойники.

—За что она их так?

— Кто-то ей чего-то приврал про случаи в лесу, поверила. Ну вот, с хозяйской половины вышла тетя Аня да дядя Петя, утешать стали меня, заступаются. Говорят: «Ничего не случится, вся молодежь гуляет, наши дети вообще до утра, а этим и до одиннадцати нельзя. Летом, в каникулы, только и отдохнуть. Семнадцать лет раз в жизни бывает, через год — уже восемнадцать, уже не то».— «Их зарежут, а мне отвечай! — Валерия в ответ. — Всю ночь волнуюсь, не сплю...»

— А прошлый раз Леруся дверь заперла, как только мы ушли, — вспомнила Надя.

— Да, я полночи домой попасть не могла. Рассказывала тебе?

— Нет, это Лера сказала наутро...