У страсти в плену

Шафран

Фэй родилась в Новом Орлеане. Лет в шестнадцать за ней стал ухаживать сорокалетний мужчина, который нравился ей своим аристократизмом. Фэй была из бедной семьи. Визиты Альберта были событием для ее домашних. Ради него они торопливо старались замаскировать свою бедность. Он появлялся, словно рыцарь-освободитель и рассказывал о жизни, которую Фэй никогда не знала, — о жизни в другой части города.

Когда они поженились, Фэй вошла в его дом как принцесса. Дом прятался среди огромного парка. Красивые темнокожие женщины ждали ее.

Альберт обращался с ней с большой осторожностью. В первую ночь он не взял ее. Он сказал, что это доказательство любви — не принуждать женщину, а обвораживать ее медленно и томительно, пока она сама не захочет любви и не будет в настроении отдаться. Он приходил в ее комнату и просто ласкал ее. В жаркие ночи они лежали под белой москитной сетью, как под вуалью невесты, ласкали друг друга и целовались. Фэй чувствовала себя слабой и одурманенной. С каждым поцелуем рождалась новая женщина, открывающая в себе все большую чувственность.

Потом, когда он оставлял ее, она металась в кровати и не могла уснуть. Казалось, он зажигал маленькие костры у нее под кожей, маленькие огненные потоки, которые заставляли ее бодрствовать. Этой изысканной пытке она подвергалась несколько ночей. Будучи неопытной, она не пыталась добиться полного слияния. Она уступала этому водопаду поцелуев, которыми он покрывал ее волосы, шею, плечи, руки, спину, ноги… Альберт любил целовать ее до тех пор, пока она не начинала стонать, и с этого момента, когда он как будто был уверен, что разбудил ее плоть, его губы начинали отдаляться от нее. Он открывал в ней трепетную чувствительность под мышками, в основании грудей, дрожание, которое пробегало от сосков к матке и от губ влагалища ко рту, вызвал те таинственные связи, что возбуждали и волновали не только те места, которые он целовал, но даже токи, бегущие от корней волос к позвонкам. Для каждого местечка, которое он целовал, Альберт находил слова восхищения и шептал их, открывая ямочки на ягодицах, крепость сосков, необыкновенную линию спины, изогнутость, которая заставляла ягодицы выпячиваться «как у цветных женщин», — говорил он.

Он обвивал пальцами ее щиколотки, усаживался у ее ног, которые были так же совершенны, как ее руки, гладил снова и снова гладкую, как у статуэтки, шею, окунал лицо в ее длинные тяжелые волосы. Глаза у нее были длинные и узкие, как у японок, полные губы слегка открыты. Ее грудь тяжелела, когда он целовал ее, оставляя на ее покатых плечах следы своих зубов. Но когда Фэй начинала стонать, он оставлял ее, опускал над ней белую сетку, запаковывал ее как сокровище, — оставлял в тот момент, когда у нее от желания становилось влажно между ног. Однажды ночью, она, как всегда, не могла заснуть. Обнаженная, сидела она в своей затененной постели. Встав, чтобы надеть кимоно и тапочки, она увидела, что капля меда упала на ковер из ее лона, скатившись по ноге. Фэй была оскорблена спокойствием Альберта, его выдержкой. Как мог он сдерживать свое желание и спать после таких поцелуев и ласк? Он никогда даже не разделся полностью. Она до сих пор не видела его тела.

Она решила выйти из комнаты и немного погулять, чтобы успокоиться. Все ее тело дрожало. Она спустилась медленно по широкой лестнице в сад. Запах цветов оглушил ее. Ветки легко касались ее, влажные тропинки сделали ее шаги бесшумными. Ей казалось, что она спит. Она шла вперед без всякой цели. И вдруг какой-то звук поразил ее. Это был стон — ритмичный стон, похожий на жалобу женщины. Лунный свет, пробивавшийся сквозь ветви, падал на обнаженную цветную женщину, лежащую на мху с Альбертом. Ее стоны были стонами удовольствия. Альберт был, как дикий зверь, и тяжело ворочался над ней. Он тоже издавал странные звуки, и Фэй видела, как они корчились от безудержного удовольствия прямо у нее перед глазами. Они ее не заметили. Фэй не закричала: боль на мгновенье парализовала ее. Затем она побежала в дом. Ее юность, ее наивная неопытность были унижены, она мучилась сомнениями. Виновата ли она в чем-то? Чего ей не доставало? Почему она не могла дать Альберту такого же наслаждения? Почему он должен был оставлять ее и идти к цветным женщинам?

Эта дикая сцена преследовала ее. Она обвиняла себя в том, что, поддавшись чарам его ласк, возможно, не делала того, что он хотел от нее. Она презирала свою собственную женственность. Альберт мог бы научить ее. Но он сказал, что будет очаровывать ее ожиданием. Он должен был только прошептать несколько слов, и она была готова слушаться. Она знала, что он старше и что она еще девушка. Она ждала, что он будет ее учителем.

В ту ночь Фэй стала женщиной. Она сделала из своей боли тайну, решив сохранить свое счастье с Альбертом, проявляя мудрость и тонкость. Когда он лег рядом с ней, она сказала:

— Я хочу, чтобы ты разделся.

Он, казалось, был удивлен, но согласился. Она увидела его моложавое стройное тело с проблесками седых волос, странное сочетание юности и зрелости. Он начал целовать ее. Тогда ее рука робко стала двигаться вдоль его тела. Сначала она испугалась. Она коснулась его груди. Затем его губ. Он продолжал целовать ее. Рука ее медленно коснулась фаллоса. Он был мягким. Он отодвинулся и начал целовать ее между ног. Снова и снова он шептал одну и ту же фразу:

— У тебя тело ангела, такое тело не может иметь входа женщины, у тебя тело ангела…

Тогда гнев, словно лихорадка, охватил ее, гнев от того, что он отводил свой фаллос от ее руки. Она села, волосы ее были рассыпаны по плечам.

— Я не ангел, Альберт, — сказала она. — Я женщина. И я хочу, чтобы ты меня любил как женщину.

Это была самая печальная из их ночей, потому что Альберт пытался овладеть ею и не мог. Он вел ее руки так, чтобы они ласкали его. Его фаллос становился твердым, он начинал было входить в нее, но вдруг увядал, оставаясь в ее руках.

Альберт был молчалив и напряжен. На его лице было страдание. Он делал новые и новые попытки.

Он сказал:

— Подожди немного, еще немного…

Он сказал это так робко, так мягко. Фэй пролежала почти всю ночь влажной и полной желания и ожидания, и всю ночь длились его незавершавшиеся попытки, поражения и отступления, и его поцелуи были бесстрастны. И тогда Фэй заплакала.

Такие сцены повторились еще две или три ночи, и Альберт перестал приходить к ней в комнату. И почти каждую ночь Фэй видела тени в саду, тени любовных объятий. Она боялась выйти из комнаты. Дом был покрыт коврами и бесшумен, и когда она однажды шла по лестнице, то увидела, как Альберт сзади взбирался на цветную девушку и рука его ласкала ее под платьем. Фэй стали преследовать звуки стонов. Ей казалось, она слышала их постоянно. Однажды она пришла к этим цветным служанкам, которые жили отдельно в маленьком доме и прислушалась. Она услышала те же стоны, что были в саду. Она разразилась слезами, поспешно открылась дверь. Оказалось, что там был не Альберт, а один из садовников. Он стоял и смотрел на плачущую Фэй.

Но однажды Альберт овладел ею при самых необычных обстоятельствах. Они собирались устроить вечеринку для своих испанских друзей. Хотя она редко делала покупки, на этот раз Фэй сама отправилась в город, чтобы купить особый шафран для риса, тот особый сорт, который только что привезли на корабле из Испании. Она любила покупать свежий, только что привезенный шафран. Она любила оставшийся в нем запах пристани и хранилищ. Когда ей вручили маленькие пакетики шафрана, она положила их в сумочку, которую несла возле груди под мышкой. Запах был очень сильный, он пропитал ее одежду, руки, все тело. Когда она пришла домой, Альберт ждал ее. Он подошел к автомобилю и поднял ее на руки, играя и смеясь. Когда он ее нес, она прижалась к нему всем телом, и он воскликнул:

— Ты пахнешь шафраном!

Она увидела любопытный блеск в его глазах, когда он склонил лицо к ее груди, вдыхая запах. Затем он поцеловал ее. Он последовал за ней в спальню, где она бросила сумку на кровать. Сумка открылась. Запах шафрана наполнил комнату. Альберт заставил Фэй лечь и так, одетой, без поцелуев и ласк он овладел ею.

Счастливый, он сказал:

— Ты пахнешь, как цветная женщина!

И колдовская преграда разрушилась.