У страсти в плену

Две сестры

Это были две сестры, одна — невысокая, крепко сложенная, темноволосая и подвижная, другая — грациозная, нежная и ласковая. В Дороти чувствовалась сила. А Эдна обладала удивительным голосом, который всех покорял. Эдна мечтала стать актрисой.

Они родились в богатой семье из Мэрилэнда. В подвале дома их отец однажды сжег книги Лоуренса — настолько в этой семье восстали против всего, что было связано с чувственностью. Тем не менее, отец порой брал дочерей к себе на колени и, запуская руку под платьица, ласкал своих девочек. При этом его глаза становились влажными и блестели.

У них было два брата, Джейк и Дэвид. Пока мальчики не повзрослели и еще не испытывали эрекции, они играли в любовь со своими сестрами — Дэвид с Дороти, а Джейк с Эдной. Хрупкому Дэвиду нравилась его более крепкая сестра, а довольно развитый физически Джейк предпочитал нежную, как растение, Эдну. Братья устраивали свои юные мягкие фаллосы у девочек между ног, но этим все и ограничивалось. Проделывались подобные игры на ковре гостиной и, конечно, хранились в глубокой тайне. И у всех четверых было чувство, что они совершают величайшее из сексуальных преступлений.

Игры неожиданно прекратились. Благодаря познаниям своих друзей мальчики открыли мир чувственности, а сестры повзрослели и стали стыдливы.

В семье побеждало пуританство. Отец не хотел допускать никакого влияния внешнего мира. Он сердился и ворчал, когда в дом приходили молодые люди, он брюзжал на вечеринках и танцах. С фанатизмом инквизитора сжигал книги, которые читали его дети. Он перестал ласкать девочек. Но он не знал, что его дочери прорезали свои трусики там, где сходятся ноги, чтобы на свиданиях их могли там целовать, что они сидели с мальчиками в машинах, целуя и обсасывая их фаллосы, и что заднее сиденье их семейного автомобиля покрывалось пятнами спермы. Отец продолжал ворчать, если молодые люди приходили слишком часто. И делал все, чтобы помешать своим дочерям выйти замуж.

Дороти изучала скульптуру. Эдна мечтала о сцене. Но тут она влюбилась в человека, который был значительно старше нее. Он стал первым мужчиной, которого она по-настоящему узнала. Все предыдущие были для Эдны просто мальчиками, они возбуждали в ней материнское чувство и желание приласкать, защитить их.

А Гарри было сорок лет. Работал он в фирме, устраивавшей путешествия для богачей. Его работа заключалась в том, чтобы развлекать туристов, делать все, чтобы им было весело, чтобы они знакомились и вступали в непринужденные отношения друг с другом, чтобы их комфорт был полным, а их приключения были великолепными. Он помогал мужьям избегать женской мести, а женам — в нужный момент избавляться от мужей. И его рассказы об этих поездках вместе с надутыми богачами всегда волновали Эдну.

Они поженились и вдвоем совершили кругосветное путешествие. Во время путешествия Эдне стало понятно, что во многих сексуальных приключениях своих подопечных ее муж участвовал сам. Она вернулась домой с ощущением отчужденности от него. Ее чувственность он так и не разбудил, и она не могла понять, почему. Иногда Эдна видела причину этого в том, что он как бы принадлежал сразу многим женщинам. В первую же ночь ей показалось, будто он обладал не ею, а просто женщиной, подобной сотням другим. Он не выказывал никаких чувств. Раздев ее, он сказал: «О, какие полные бедра! Ты казалась такой тоненькой. Я и не представлял, что у тебя такие полные бедра!» Она почувствовала себя униженной и нежеланной. Это ее парализовало, лишило и уверенности, и желания. В какой-то степени из-за чувства мести она стала смотреть на него так же холодно, как он разглядывал ее, и тогда увидела сорокалетнего человека с редеющими волосами, склонного к полноте и мечтающего о пенсии и спокойной солидной жизни. Он больше не был для нее человеком, объездившим весь мир.

И тогда появился тридцатилетний Роберт — темноволосый, с горящими карими глазами, похожий на зверя, голодного и нежного. Очарованный голосом Эдны, его завораживающей мягкостью, он был полностью покорен. Роберт только что получил стипендию для занятий театром, он любил сцену так же, как и Эдна. И Роберт вернул Эдне веру в себя и в свою привлекательность. Сам он поначалу даже не был уверен, что у них любовь, он относился к Эдне как к старшей сестре.

Однажды за кулисами, когда все ушли, а они остались, чтобы репетировать, слушать один другого и обсуждать свою работу, их актерский поцелуй затянулся. Роберт отнес ее на диван, который служил реквизитом для пьесы и стоял на сцене, и сделал это неуклюже, торопливо, но в таком смятении, что в Эдне проснулось чувство, которое она никогда не испытывала с мужем. Радость и восхищение Роберта, возгласы восторга и похвал возбудили ее, и она, как цветок, раскрылась в его объятиях. Они упали на пол. Пыль лезла в горло, но они продолжали целоваться и ласкать друг друга, и Роберт дважды овладел ею.

Все время они были вместе. Гарри она говорила, что изучает драму. Это был период опьянения и слепоты, когда живут только руки, губы и тело. Гарри отправился в круиз один. Теперь целых шесть месяцев Эдна была свободна. Тайно от всех она поселилась вместе с Робертом в Нью-Йорке. Какой-то магнетизм исходил от его рук, и каждое его прикосновение, даже просто его ладонь, лежащая на ее ладони, пронизывала теплом все тело Эдны. А он сходил с ума от звука ее голоса. В любой миг он готов был позвонить ей, чтобы только услышать этот голос, который стал для него песней, зовом, заставляющим забывать самого себя и свою жизнь. И все женщины, кроме обладательницы этого голоса, для него не существовали. Роберт принял Эдну и свою любовь к ней с ощущением полного обладания и уверенности. Укрыться в ней, уснуть с Эдной, взять ее и наслаждаться ею — он чувствовал то же, что и она. Ни капли напряженности, двусмысленности или неприятия. И в их соитии никогда не возникло ничего грубого и жестокого, как это бывает в той животной схватке, когда один пытается изнасиловать другого, подчинить себе и причинить боль жестокостью или грубым желанием. У них это выглядело так, словно они истаивали вместе, исчезали в мягком темном потоке теплоты.

Гарри вернулся. Тогда же Дороти возвратилась с Запада, где она работала, занимаясь скульптурой. Да и сама она стала как совершенная статуэтка из отполированного дерева. Черты лица ее были четкими и выразительными, голос — глубокий, ноги — сильные, как ее характер — твердый и сильный, под стать скульптурам, которые она лепила.

Дороти поняла, что что-то с Эдной произошло, но о ее охлаждении к мужу она не подозревала. Роберта она возненавидела. Она решила, что он просто любовник на час и он лишь отдалил Эдну от мужа для своего собственного удовольствия. Она не верила в его любовь к сестре, ссорилась с Робертом, разговаривала с ним резко, одергивала его. Сама она была словно непорочная девственница, хотя и не пуританка и не привередница. Она была откровенна, как мужчина, употребляла крепкие слова, рассказывала смелые истории и смеялась над сексом и вовсе не была при этом непорочна.

Дороти ликовала, когда Роберт давал ей отпор: она любила будить в нем демонов, любила, когда он наскакивал на нее. Ей было противно, что вполне уверенные в себе мужчины в ее присутствии обычно сникали и стушевывались. А пытались сблизиться с ней наиболее робкие, словно они искали ее защиты. И видя, как они будто ползли к ее стройному, как дерево, телу, ей хотелось сломать, уничтожить их. Ей казалось, что позволить фаллосу войти в нее — то же, что позволить вползти в нее насекомому. Вот почему она стремилась выкинуть Роберта из жизни своей сестры, старалась унизить его и изничтожить.

Эдна продолжала скрывать перемену, происшедшую в ее чувствах к Гарри. А Роберт не предлагал ей уйти к нему, он не думал ни о чем и жил полон романтики и мечтаний. Дороти осуждала его за это. Эдна вставала на его защиту. Она помнила, как страстно он обладал ею в первый раз, помнила тот узкий диванчик, на котором они лежали и с которого потом скатились на пыльный коврик, она думала о его руках, ласкавших ее.

— Ты не понимаешь. Ты никогда не была так влюблена, — говорила Эдна сестре. И Дороти замолкала.

Сестры спали в соседних комнатах, между которыми располагалась большая ванная. Гарри снова уехал на шесть месяцев, и Роберт по ночам приходил к Эдне. Однажды утром, выглянув из окна, Дороти увидела, что Эдна вышла из дому. Не зная, что Роберт все еще спал в комнате Эдны, она пошла в ванную. Дверь к Эдне была открыта, и Дороти, уверенная, что она одна, не потрудилась закрыть ее. На двери висело зеркало. Дороти вошла в ванную, сняла кимоно, высоко заколола волосы, привела в порядок лицо. Ее тело было великолепно. Каждое ее движение только ясней обозначало чудные линии ее груди и ягодиц. Когда она расчесывала волосы, они светились. Груди танцевали, когда она двигалась. Подкрашивая ресницы, она встала на цыпочки. А Роберт, проснувшись и лежа в своей кровати, видел в зеркале весь этот великолепный спектакль. Неожиданно тело его пронизал огонь. Все еще глядя на отражение Дороти в зеркале, он откинул простыни. И когда она наклонилась, чтобы взять расческу, Роберт не выдержал. Он вошел в ванную и встал перед ней. Она не произнесла ни звука. Его фаллос был направлен на нее, его карие глаза обжигали. Когда он сделал еще шаг ближе к ней, она внезапно задрожала. Ее вдруг потянуло к нему, и они кинулись друг другу в объятия. Он поволок, понес ее в постель. Это было словно продолжением их словесной борьбы, она сопротивлялась ему, но от каждого ее движения только возрастала сила его коленей, его рук и рта. Роберт одичал от желания причинить ей боль, навязать свою волю, ее сопротивление подогревало его мускулы и разжигало гнев. И когда он овладел ею, разрушая ее девственную преграду, он кусал ее тело, усугубляя боль, а она, не замечая этого, лишь ощущала, как сильно его тело возбуждало ее. Она горела от его прикосновений. Она чувствовала, что все ее чрево воспалено. Но когда все кончилось, она захотела его снова, и она сама взяла его фаллос в руки, чтобы вложить его в себя, и страстное ощущение, как он двигался у нее внутри, было сильнее боли. Роберт узнал более сильное вожделение, узнал опьяняющий запах, запах тела Дороти, ее волос, узнал силу ее объятий. В этот час Эдна была забыта.

Дороти вдруг почувствовала себя прирученной. Когда она вспоминала Роберта, склоненного над ее телом, когда вспоминала, как он касался фаллосом ее грудей и губ, у нее возникало головокружение, будто на краю пропасти перед падением, грозившем гибелью. Дороти не представляла, как она встретится с Эдной. Она ревновала и думала, что Роберт попытается удержать их обеих. Но Роберт, который с Эдной чувствовал себя ребенком, лежа рядом с ней и положив ей голову на грудь, сам признался Эдне во всем, как матери, вовсе не думая о причиняемой ей боли. Он понял, что не может остаться с ней. Он решил уехать и стал умолять Дороти отправиться вместе с ним. Дороти сказала, что приедет позже, и Роберт уехал в Лондон. Эдна последовала за ним. А Дороти направилась в Париж, стараясь, из сочувствия Эдне, избежать встречи с Робертом. В Париже у нее начался роман с юным американцем Дональдом, напоминавшем ей Роберта. Из Лондона пришло ей письмо, в котором Роберт писал, что не может оставаться с Эдной, что он вынужден все время притворяться. Узнав, что Эдна родилась в тот же день, что его мать, он почувствовал себя с ней еще более скованным, но не говорил ей всей правды. Вскоре он приехал к Дороти в Париж. Дональда она не бросила. Но потом они оба, Роберт и Дороти, решили отправиться путешествовать.

Наступила неделя, которая способна была свести их с ума. Ласки Роберта доводили Дороти до того, что она беспрерывно умоляла: «возьми меня, возьми меня». Он делал вид, что не хочет ее, — только для того, чтобы наблюдать, как она корчится в мучительных пыжах на грани оргазма, жаждая прикосновения его фаллоса.

Затем она тоже научилась мучить Роберта, уклоняясь от его ласк перед самым его оргазмом. Она притворялась спящей. И он лежал, раздираемый желанием быть с ней и боясь разбудить ее. Он прижимался к ней, помещал свой фаллос между ее ягодицами, терся о них, пытаясь при одних лишь прикосновениях излиться в оргазме, но это не удавалось, и тогда она, делая вид, что проснулась, вновь начинала его ласкать и обцеловывать его. Эта игра повторялась так часто, что стала пыткой. Его лицо опухло от поцелуев, а на ее теле оставались следы его зубов. Даже на улице они не могли прикоснуться друг к другу без того, чтобы тотчас не загореться желанием.

Они решили пожениться, и Роберт написал об этом Эдне. В день свадьбы Эдна приехала в Париж. Зачем? Она как будто хотела увидеть собственными глазами и впитать в себя последнюю каплю горечи. Эти несколько дней разом состарили ее. Всего месяц назад она светилась и очаровывала, ее голос звучал, как песня, как музыка, походка ее была легка, улыбка приветлива. Сейчас на нее легла маска. Меловая маска. И под этой маской не было жизни. Ее волосы утратили блеск, и взгляд ее был взглядом человека, уходящего из жизни. При виде сестры Дороти стало дурно. Она плакала стоя перед Эдной. Та молчала. Она только смотрела.

Страшная это была свадьба! Среди всего в зал, словно помешанный, ворвался Дональд и стал кричать, обвиняя Дороти в измене и угрожая покончить с собой. В конце концов, Дороти потеряла сознание, Эдна стояла перед ней с цветами в руках, как призрак смерти.

Молодые супруги решили снова побывать в тех местах, где были так счастливы лишь несколько недель назад. Но теперь, когда Роберт захотел овладеть Дороти, оказалось, что она не отвечает ему, не откликается на его ласки. С ее телом что-то случилось. Жизнь словно оставила его. Он решил, что это результат переживаний, вызванных встречей с Эдной. Тем, что произошло на свадьбе, той сценой, которую там устроил Дональд. Роберт был нежен. Он ждал. Ночью Дороти плакала. И это продолжалось на вторую ночь и на следующую тоже. Роберт пытался ласкать ее, но тело Дороти не дрожало под его пальцами. И даже ее рот не отвечал его губам. Она словно умерла. Немного погодя она стала скрывать свое состояние от него. Она притворялась довольной. Но когда Роберт не смотрел на нее, она выглядела точь-в-точь, как Эдна в день свадьбы своей сестры. Роберт обманывался до тех пор, пока однажды они, не найдя мест в хороших гостиницах, не сняли какой-то дешевый номер. Они легли в постель: И как только потушили свет, услышали из-за стены скрип кровати, тот ритмичный скрип, который возникает, когда два лежащих тяжелых тела входят друг в друга. Затем женщина за стеной начала стонать. Тогда Дороти села на постели и разрыдалась над тем, что ушло безвозвратно. Ей казалось, что все происшедшее явилось наказанием за то, что она отобрала Роберта у сестры. Она подумала, что, может быть, с другими мужчинами вернет утраченное, что, может быть, тогда она освободится от своего состояния и Роберт снова станет желанным.

Когда они возвратились в Нью-Йорк, Дороти начала искать приключений. В сознании ее все время слышались стоны и крики той пары в дешевой гостинице. Она знала, что не успокоится, пока снова не почувствует страсти. Эдна не могла так поступить с ней, не могла вытравить жизнь из нее. Такое наказание было бы слишком несправедливым, ведь не она одна была повинна в случившемся. Она попыталась снова встретиться с Дональдом, но тот стал неузнаваем: он выглядел жестче и тверже, еще недавно чувственный импульсивный молодой человек, он был теперь спокойным зрелым мужчиной и интересовался только собственными чувствами.

— Ты, конечно, знаешь, — сказал он ей, — кто всему виной. Я бы не был так расстроен, если бы ты вдруг поняла, что не любишь меня, оставила бы меня и ушла к Роберту. Я знал, что ты его любила, только не знал, что так сильно. Но я не мог простить тебе того, что тогда в Париже ты была с нами обоими одновременно. Наверно, случалось, что я обладал тобой спустя каких-то несколько минут после того, как ты бывала в его объятиях. Ты просила меня быть грубым. Я не знал, что ты хотела этого, стараясь преодолеть свое влечение к Роберту, желая, чтобы твое тело забыло его. Я думал, что ты просто умираешь от вожделения. И я откликался. Ты знаешь, как я брал тебя. Я мял твои кости, привязывал тебя, скручивал. Однажды я даже поранил тебя. А после этого ты брала такси и ехала к нему! И ты говорила мне, что после любви ты не моешься, чтобы сохранить запах, который пропитывает одежду и остается с тобой весь день. Ты говорила, что любишь этот запах. Я чуть с ума не сошел, когда все узнал! Я хотел убить тебя.

— Я достаточно наказана, — резко сказала Дороти.

Дональд посмотрел на нее:

— Что случилось?

— С тех пор как мы поженились, я ничего не чувствую.

Дональд поднял брови. На его лице появилась ирония.

— Зачем ты мне это говоришь? Ты хочешь, чтобы я снова поранил тебя до крови? Чтобы ты могла вернуться к Роберту с влагой там, между ногами, и насладиться им, наконец? Видит Бог, я все еще люблю тебя. Но моя жизнь изменилась. Я больше не ищу любви.

— Как ты живешь? — спросила она.

— У меня есть свои маленькие радости. Я приглашаю избранных друзей. Я предлагаю им напитки, они сидят в моей комнате, вот здесь, где ты сейчас сидишь. Затем я иду в кухню, готовлю новую порцию напитков и даю им немного побыть одним. Они уже знают мои желания, мои склонности. Когда я возвращаюсь… что ж, она может сидеть вот в этом кресле, ее юбка задрана, он стоит перед ней на коленях, целуя ее или глядя на нее. А, может быть, он сидит на стуле, и она… Мне нравится в этом неожиданность ситуации, неизвестность и возможность наблюдать ее. Они не видят меня. Ведь примерно так все было между тобой и Робертом, как если бы я мог видеть вас тогда. Возможно, это своего рода воспоминание… Теперь, если хочешь, можешь немного подождать. Должен прийти мой друг. Он необыкновенно привлекателен.

Дороти решила уйти. Но вдруг она приостановилась. Дверь ванной была открыта. На двери висело зеркало. Она повернулась к Дональду и сказала:

— Послушай, я остаюсь, но у меня тоже есть маленькая причуда. Она никак не помешает твоему удовольствию.

— Что же это?

— Когда ты нас захочешь покинуть, я бы хотела, чтобы ты пошел не в кухню, а зашел в ванную и смотрел в это зеркало.

Дональд согласился. Приехал его друг, Джон. Он был удивительно красив, но на лице его был странный отпечаток усталости, какое-то равнодушие было в его взгляде, губы казались безвольными, в нем было что-то на грани извращенности и порочности, и это привлекло Дороти.

— Мне нравятся женщины, в которых чувствуется порода, — сразу же сказал он, взглядом благодаря Дональда за то, что он пригласил для него такую женщину.

Дороти была в мехах с головы до ног — шляпа, муфта, перчатки, мехом была отделана даже ее обувь. Комната полнилась запахом ее духов. Джон стоял возле нее, улыбаясь. Его жесты приобрели торжественность. Неожиданно он слегка наклонился, словно театральный режиссер, беседующий с актрисой, и сказал:

— Я хочу попросить вас кое о чем. Вы прекрасны. Я ненавижу одежды за то, что они скрывают тело женщины. Но я и не очень люблю раздевать. Не согласитесь ли вы сделать для меня что-то совершенно необыкновенное? Пожалуйста, разденьтесь в другой комнате, оставьте только меха и вернитесь сюда. Хорошо? Я скажу, почему я прошу вас об этом: только породистые, хорошо воспитанные, благородные женщины выглядят красиво в мехах. А вы именно такова.

Дороти вышла в ванную, разделась, не сняв меховые одежды, чулки и отделанные мехом туфли, и вернулась в комнату. Глаза Джона сияли от удовольствия. Он сидел и смотрел на нее. Она почувствовала, что его волнение было такое сильное и заразительное, что, ее соски отвердели. Ей захотелось раздвинуть меха, показать свою грудь и увидеть восхищение Джона. Обычно теплота и возбуждение в сосках у нее появлялись одновременно с теплотой и возбуждением в ее лоне. Но сегодня она чувствовала только свою грудь, только желание показать ее, приподнять и предложить ее своими руками. Джон склонился перед ее грудью и коснулся ее губами.

Дональд вышел в ванную. В зеркале он видел Дороти стоящей возле Джона, который держал ее груди в своих ладонях. Распахнутый мех обнажал ее тело — сверкающее, ослепительное, словно украшенное драгоценностями тело животного. Дональд был возбужден. Джон не трогал тела Дороти, он целовал и ласкал только грудь, отрываясь от нее иногда, чтобы прикоснуться губами к меху, словно он покрывал своими поцелуями красивое животное. Ее лоно источало запах ракушек и моря, как будто она была Афродитой, рождающейся из пены морской, и поцелуи Джона становились все более безумными и страстными. Видя Дороти в зеркале, видя волосы ее лона, так похожие на волоски меха, Дональд вдруг почувствовал, что если Джон коснется ее там, в этой ложбинке, то он его ударит. Дональд вышел из ванной, и с фаллосом открытым и напряженным он подошел к Дороти. Это было так похоже на ее первую любовную сцену с Робертом, что она застонала, отпрянула от Джона и кинулась к Дональду, повторяя «возьми меня, возьми меня!»

Закрыв глаза, она представляла, что это Роберт бросается на нее, как тигр, разрывая шкуру, касаясь множеством рук и ртов и языков, обнимая все ее тело, раздвигая ноги, целуя, кусая, облизывая ее. Она довела обоих мужчин до бешенства. Не было слышно ничего, кроме дыхания, кратких сосущих звуков — звуков фаллоса, плавающего в ее влаге. Оставив их обоих в каком-то оцепенении, она оделась и ушла так быстро, что они едва осознали это. Дональд выругался:

— Она не могла ждать, — сказал он. — Ей нужно было сразу уйти к нему, как она это делала раньше. Вся еще влажная и возбужденная любовью с другими мужчинами.

Так оно и было, — Дороти не стала мыться. Когда через несколько секунд она появилась пред Робертом, все ее тело было пропитано разными запахами, оставалось открытым и еще дрожащим. Ее глаза, жесты, ее томная поза, в которой она разлеглась на диване, — все призывало его. Роберт помнил это ее состояние и мгновенно откликнулся. Он был так счастлив, что она снова стала такой, как прежде, снова влажная, снова отзывающаяся на его ласки! Он вошел в нее.

Роберт никогда не знал, когда она чувствовала высший экстаз. Фаллос редко ощущает этот спазм, этот краткий трепет женского лона. Но на этот раз Роберт захотел почувствовать этот всплеск в Дороти, этот краткий импульс в ее теле. Он на миг сдержал себя. Она вся содрогнулась. Ему показалось, что это произошло, и Роберт захлебнулся в волне наслаждения.

А Дороти продолжала свой обман, зная, что не достигнет уже оргазма, испытанного только час тому назад, когда, закрыв глаза, она представляла себе, что мужчиной, овладевшим ею, был Роберт.