УАЗДАО или ДАО, выраженное руками

Самоценность Хлама

Сняв верхние слои дверей, сидений и капотов, я обнаружил древнее захоронение, где, украшенный в соответствии с ритуалами предков облетевшими банными вениками, был похоронен скелет запорожского двигателя:

Останки были со всем полагающимся уважением перезахоронены на гаражной помойке, откуда его тут же благоговейно унесли, видимо, с целью поклонения мощам.

Это был великий и ужасный день. Я лет десять собирался разгрести подвал гаража, куда бессмысленно и без разбора сваливалось годами автомобильное железо. Как выглядит пол подвала, я уже давно забыл, ходить там приходилось по метровому слою слежавшихся железяк. Я бы ещё лет десять с ужасом смотрел на эти неподъёмные завалы, но для УАЗа потребовались источники железа под сварку.

В результате за день нагрузил и отвёз на помойку семь УАЗиков тяжёлого исторического наследия, по большей части представляющего собой узлы и детали от «Запорожца». Начал с того, что точно не жалко — с лысых колёс на гнутых дисках, ломаных торсионов, мятой драной кузовщины… Гаражные мужички вились вокруг помойки, с нетерпением ожидая очередной разгрузки УАЗика, делая при этом вид, что просто прогуливаются под проливным дождём и сильным ветром, — закаляются, такскзать. Растаскивали железо едва ли не быстрее, чем я его выкладывал. Возвращаешься со следующей партией— а предыдущей уже почти нет…

Гаражище Великое, ага. Тут таких подвалов, как мой— страшное дело сколько. Запасами картошки и солений можно накормить страну размером с Намибию, а складированным железом покрыть потребности в металле тяжёлой промышленности Северной Кореи.

Нашёлся даже уникальный девайс— фаркоп на «Запорожец», тяжёлое наследие краткого периода моей рыночной деятельности на ниве мелкой автомобильной коммерции. Да, мне потребовалось-таки какое-то время, чтобы выяснить, что коммерсант из меня — как из говна пуля. Но до того момента, я вставал каждый день в пять утра, чтобы в семь занять место в очереди на въезд на авторынок. причём в промежутке надо было ещё мотнуться в гараж (в Юго-Западный район), взять прицеп с товаром и доволочь его в Северный район. В результате я временно становился водителем несусветного транспортного средства «сочленённый ЗАЗ-лимузин», поскольку прицеп был сделан из задней части такого же «Запорожца», с которого была срезана крыша и капот, а взамен наварена сцепка. Конструкция «полтора запорожца» передвигалась небыстро, зато соответствовала девизу Бременских Музыкантов: «Смех и радость мы приносим людям». Равнодушным это зрелище не оставляло никого. На меня показывали пальцами пешеходы, обгоняющие автобусы перекашивались на правый борт от прильнувших к окнам пассажиров, а гаишники салютовали полосатыми палочками, собирая с меня практически ежедневную дань. Кто сказал, что жизнь начинающего капиталиста усыпана розами?

В общем, фаркоп тогда был штукой архинужной. Хотя полуоси такой нагрузкой срезало на раз, у меня постоянно в салоне лежала запасная полуось — и, поверьте, бейсбольная бита на её фоне отдыхает если что. Такая, прям, ухватистая железяка… Технологии двойного назначения, в общем. Капитализм-то тогда был совсем дикий, всякое бывало, а объяснить ментам, зачем у тебя в машине полуось всяко проще, чем рассказывать, какой ты знатный бейсболист. Но есть время собирать железо, и есть время выкидывать его на помойку.

Когда был снят последний слой железа, стекла и резины (Одних лысых колёс пять штук! Зачем они там хранились? Не вспомнить уже…) я был полумёртвым от усталости и грязным, как чёрт. Вытаскивать увесистые железяки по узкой железной лесенке — то ещё счастье. Так что появившемуся Йози я обрадовался искренне, но не вполне бескорыстно. Благо, просить о помощи его было не надо — он тут же надел рабочие перчатки и стал подхватывать сверху подаваемые мною снизу детали машин, предметы быта и обломки слабоопределяемых предметов неизвестного назначения, препровождая их в багажник УАЗика для дальнейшего упомоивания. При этом он живо интересовался вытаскиваемым.

К тому моменту я уже немного привык, что вопросы его иной раз напоминали интерес иностранца к быту экзотических дикарей. Нет, не снобизмом, а скорее какой-то этнографичностью этого любопытства и неожиданными пробелами в понимании очевидных бытовых вещей. Не раз меня подмывало спросить, откуда он приехал такой загадочный? Что откуда-то приехал, я уже не сомневался. И он, и Сандер, и, может быть, ещё Дед Валидол имели во внешности и поведении всё то же неуловимое сходство между собой и отличие от нас, местных. Было в них что-то от небольшой специфической диаспоры. Впрочем, я не особенно любопытен к таким вещам, да и манера поведения Йози не располагала к любопытству такого рода — он и сам старался не касаться в своих расспросах личного. Он ни разу не поинтересовался, почему я в гараже живу, я ему был за это благодарен, ну и, соответственно, сам не лез в его дела. Захочет — сам расскажет, не захочет — да и фиг с ним. Не так уж оно мне и нужно. Но иной раз его вопросы вызывали некоторую неловкость своей незамутнённостью.

Так, обнаружив в куче хлама из разряда «нафиг не нужно, но выкинуть жалко», который я, разбирая подвал, откидывал в сторону, старенький, советского ещё производства ледоруб, он стал дотошно выяснять, для чего эта штука. У меня сложилось впечатление, что Йози принял его за странное неудобное оружие, типа клевца— уж больно характерным движением он взмахивал железякой, как бы прикидывая, хорошо ли войдёт острая часть в башку и не застрянет ли в черепе из-за засечек… Однако, приняв мои объяснения по использованию инструмента, Йози покивал головой довольно — мол да, удобная штука, должно быть. И стал настойчиво выспрашивать, что именно я искал в горах и нашёл ли. Пришлось объяснять. Надо сказать, что концепция туризма понимания у него не нашла.

— Правильно ли я понял, — Йози говорил, осторожно подбирая слова, как делал всегда, если считал, что сказанное может кого-то обидеть, — что вы идёте в лес, или, там, в горы, без какой-либо цели? Несёте тяжёлые вещи, скудно питаетесь, спите на земле у костра, испытываете, пусть и весьма умеренный, но дискомфорт… Просто чтобы… чтобы что?

Я, признаться, сам не большой ценитель такого досуга, но попытался объяснить.

— Видишь ли, тут дело в том, что надо иногда почувствовать себя настоящим скитальцем, искателем приключений…

— Настоящим бродягой? — ещё больше удивился Йози, — Прости, но это кажется мне довольно малопочтенным занятием. И что значит «почувствовать себя кем-то»? Как я могу, например, почувствовать себя кузнецом, если я им не являюсь?

— Ну, если ты возьмёшь в руки молот, встанешь у наковальни, и начнёшь стучать им по железяке, то разве ты не почувствуешь себя им, хотя бы отчасти?

— Почувствую себя дураком, который занят не своим делом, — нехарактерно резко ответил Йози, — Это поведение детей, которые играют в кого-то. Взрослому стоило бы для начала быть настоящим собой. Это само по себе достаточно сложно, зачем при этом ещё пытаться изображать кого-то другого?

— Городская жизнь даёт мало возможностей для настоящих мужских занятий— преодоления, борьбы, свершений каких-то. Жизнь изменилась быстро, а человек так скоро не меняется— всё ему подавай боёв и походов. Вот и замещают чем могут…

Йози смотрел на меня с недоумением. Природная деликатность не позволяла ему прямо заявить «ну и придурки», но явно очень хотелось.

— Но ведь есть же те, кто воюет, те, кто охотится, те, кто тушит пожары и спасает от наводнений?

— Есть, конечно.

— Их разве больше, чем нужно? Вот если бы ты захотел тушить пожары, ты разве не смог бы этим заниматься?

— Смог бы, наверное. Насколько я знаю, в МЧС скорее не хватает людей, чем избыток. Я здоров, служил в армии— взяли бы без проблем.

— А эти… туристы? Они ведь тоже, наверное, не больные, раз идут в лес и лезут в горы? Почему они доставляют себе неудобства и испытывают судьбу без всякой цели? Ведь есть же достойные мужчины занятия.

— Одно дело, прогуляться по горам во время отпуска, а другое— сделать это своей работой. Это уже всерьёз, это уже жизнь. А туризм— это развлечение, своего рода игра.

— То есть, они играют в настоящую жизнь?

В этот момент мне стало слегка неловко за пылящиеся в кладовке спальники-пенки-палатки и прочие котелки. В конце концов, один отдельно взятый ледоруб ещё не делает меня туристом, верно? Тем более, что мне его подарили, честное слово! (Когда посмотришь на мир с точки зрения Йози, некоторые привычные явления нашей жизни действительно выглядят, ну… несколько глуповато, да). Йози между тем, внимательно смотрел на меня, ожидая ответа. Он не издевался, ему действительно было интересно, почему у нас так всё странно устроено.

— Йози, ты знаешь, что такое «инициация»?

— Специальное испытание, на котором молодняк доказывает право называться взрослыми? Да, конечно. У многих народов есть или был такой обычай.

— На самом деле ведь это испытание тоже не имеет никакой пользы? Это такие нарочно придуманные трудности?

Йози задумался.

— Ну, в некотором роде, да, — сказал он осторожно.

— Так вот и с туризмом нечто в этом роде. Взрослыми-то мы становимся просто по возрасту, вот и инициации устраиваем себе сами, — кто во что горазд.

— Но… Поправь меня, если я ошибаюсь… Ведь многие занимаются туризмом и в зрелом возрасте уже состоявшихся мужчин? Что они доказывают раз за разом?

— Ну, видимо не у всех с первого раза срабатывает. Да я и сам не очень понимаю, если честно.

Йози не был удовлетворён объяснениями, но настаивать не стал. Это уже выходило за границы его представлений о допустимой деликатности. Если я так явно отмазываюсь, значит вопрос почему-то вызывает у меня дискомфорт, а ему было крайне неловко ставить собеседника в положение оправдывающегося. Он вообще, как я заметил, старался избегать эмоционально затрагивающих и личностных тем — не интересовался прошлым собеседника, социальными аспектами его жизни, наличием друзей, семьи и родственников и вообще биографией. Принимал человека таким, каков он в текущем моменте и не искал большего. Многие, пожалуй, сочли бы это равнодушием, но я так не думаю. Впрочем, не вижу дурного и в самом равнодушии.

Равнодушие отчего-то принято считать недостатком — как человека, так и общества. У нас, мол, общество равнодушное, нечуткое и безразличное. И это, мол, плохо. А почему плохо-то? Как по мне, так равнодушие для общества — не самая плохая характеристика.

Социум, которому нет особенного дела до каждого конкретного индивидуума, в целом более комфортен для проживания, чем социум, пристально неравнодушный. Если вы живёте в мегаполисе, то соседи по лестничной площадке не знают, как вас зовут. Если вы живёте в деревне, каждый ваш шаг публичен, обсуждаем и вызывает эмоциональный отклик. Как вы думаете, каков преимущественно этот отклик? Будет ли он преобладающе благожелателен или наоборот? Если вы хоть немного знаете жизнь и людей, то долго размышлять над ответом не будете — в массовом эмоциональном спектре негативные реакции преобладают всегда. Хорошее пройдёт незамеченным, любой провал, ошибка, ляп и косяк будут обсуждать всю вашу оставшуюся жизнь.

Неравнодушие — механизм выживания малых социумов общинного типа, где строят избу всем миром, потому что одному бревно не поднять. Равнодушие — защитный механизм функционирования больших социумов, где для строительства дачи нанимают таджиков. Если вы думаете, что малые социумы «человечнее», то почитайте Лескова или, вон, хотя бы Стивена Кинга — недаром вся самая жуткая жуть у него творится как раз в маленьких городишках, где у каждого есть своё эмоциональное, неравнодушное отношение к соседям.

Неравнодушие для нынешнего социума — вредный социальный атавизм. Навроде экономического атавизма — «круговой поруки», — обычного некогда способа налогообложения сельского населения. Вы готовы платить налоги за вашего соседа-алкаша? Нет? Странно. Вы равнодушный, чёрствый человек! А вот в русской деревне вы бы платили подати по круговой поруке за всю общину, и особенно за неблагополучных её членов, ибо «видя сотоварища своего в леность и нерадение впавшего, к трудам и исправлению своего долга не старались его обратить». В своё время это худо-бедно работало, но хотели ли б вы вернуться к такому способу налогообложения сейчас?

Равнодушный социум равнодушных людей — стабильная структура поступательного развития. Каждый думает в первую очередь о себе и занят своим делом на своём месте. В неравнодушном обществе неравнодушных индивидуумов всякий размышляет о Справедливости, Судьбах Народа и Великом Предназначении Нации. Революции, майданы и пивные путчи — симптомы очень неравнодушного общества. Высшее воплощение неравнодушия в социуме — гражданская война. А ну, доставай обрез! Пойдём, покажем соседям, как сильно они не правы!

Нас теперь слишком много, и живём мы слишком скученно. Неравнодушие в такой толпе просто опасно. Нельзя эмоционально воспринимать такое количество людей, это приведёт к нервному срыву. Маньяки — очень неравнодушные люди. Равнодушный преступник рационален, он не станет убивать без крайней необходимости, это не окупается. Большая часть убийств совершается из «личной неприязни», сиречь неравнодушия. В равнодушном окружении у вас больше шансов выжить.

А как же добрые дела? — спросите вы. Спасение бездомных собачек, обогрев бомжиков, подаяние нищим на улицах? Как правило, когда возникает необходимость в «добрых делах», это означает, что в работе социума, как системы, произошёл какой-то сбой, нарушение регламента. Социум регламентирован под равнодушного гражданина. Система не может закладываться на то, будет ли индивидуум добр или недобр в каждой ситуации. Система обязывает его поступить правильно. Если вы видите в сугробе пьяного, то добрым поступком будет поднять его и отвести к себе домой, обогреть, накормить и спать уложить. Правильным же поступком будет вызвать скорую, потому что, возможно, он не пьяный, а умирающий от гипогликемии диабетик. Поэтому массовая «добрая деятельность» и прочие проявления организованного неравнодушия так часто перерождаются в свою противоположность. Так слово «правозащитник» стало синонимом «отмазывающего преступников», слово «эколог» означает чаще всего оператора неправового давления в корпоративной конкуренции, слово «волонтёр» — «обслуживающий чьи-то политические интересы»… И при этом не важно, насколько искренни были люди в своём неравнодушном порыве — в конечном итоге, этот импульс будет использован в самых низменных целях.

Равнодушие — это порядок, неравнодушие — хаос. Хаос стохастичен, и в нём возникает как злое, так и доброе, но злое преобладает, потому что его просто больше в природе. Война, как предел неравнодушия, порождает ярчайшие примеры героизма, самопожертвования и милосердия, но крови, насилия и смерти она порождает куда больше.

Кого бы вы предпочли встретить вечером в тёмном переулке? Равнодушного прохожего или охваченного заботой о вашем духовном несовершенстве? (Слышь, ты чо такой дерзкий?) Того, кому до вас нет никакого дела, или волнующегося о том, как вы одеты? (Ты чо в шляпе, интеллигент, что ли?) Идущего мимо по своим делам или интересующегося вашим здоровьем? (Закурить есть? А чо, типа здоровье бережёшь?)

В общем, подчёркнутое дистанцирование Йози и демонстративное ненарушение им личных границ мне, скорее, импонировало. Я и сам не большой любитель исповедей, и от других не жду. Считающиеся у нас отчего-то «дружескими» излияния собеседников на тему того, как жесток мир с подробным изложением всех своих обид, начиная с перинатальных, всегда вызывают у меня дискомфорт и чувство неловкости, что создало мне репутацию угрюмого, нечуткого и некомпанейского типа. Когда-то меня это даже огорчало, представьте себе.

— А зачем ты выбрасываешь весь этот грём? — поинтересовался Йози, когда мы, наконец, выволокли из подвала последний полуразобранный запорожский двигатель-тридцатку, треснутую коробку передач с погнутым первичным валом и переднюю торсионную подвеску в сборе. Я печально смотрел на заваленный грязным железом гараж и мрачно предвкушал погрузку-разгрузку агрегатов весом под полцентнера каждый.

— А куда его девать? Конечно, моя хозяйственность вопиет, рыдает и рвёт на жопе волосы, но в гараж-то теперь не въехать.

— Его можно поменять на что-нибудь полезное.

— И как ты себе это представляешь? Торговать им на рынке в геморройных рядах мне недосуг. Этак сам не заметишь, как затянет. Посмотришь на себя утром в зеркало — а там уже Дед Валидол…

— Кто-кто? — удивился Йози.

Я объяснил. В первый раз я увидел, как Йози не улыбается, вежливо растянув губы, а заливисто и неудержимо ржёт.

— Дед? — он не мог сдержаться, — Валидол? — даже слёзы на глазах выступили. Я не мог понять, что же в этом уж настолько смешного и, пожав плечами, стал ждать, пока он успокоится.

Ждать пришлось долго — Йози ещё минут пятнадцать не мог остановиться — фыркал и всхлипывал, и заходился снова. Тоже мне, шутка всех времён и народов — Дед Валидол. Да сколько я помню авторынок, его всегда так называли. Не в глаза, конечно. Так-то его звали вроде как Петровичем. Ну, или что-то такое же, производное от отчества. Мне всегда была странновата эта особенность в некоторых социальных стратах — обращение не по имени или фамилии, а именно по отчеству. Все эти Кузмичи, Иванычи, Петровичи — как будто они отдельно от отца и не существуют. Пережитки родоплеменного строя, не иначе.

— Надо рассказать Старому, — просмеявшись, наконец сказал Йози, — он будет в восторге!

— Кому? — поинтересовался я

— Ну, Петровичу, которого ты Дедом Валидолом назвал. Мы его зовём просто Старый.

— Почему? — спросил я рефлекторно, хотя хотел спросить совсем другое. Меня очень заинтересовало это «мы». Весьма любопытно, что это за общность такая? И, кстати, сказал-то он не «Петрович». Похожее слово, но чуть другое. «Петруччо»? Нет, и не оно. Это уже мозг подбирает похожие по звучанию, а на самом деле слово другое и звучит чуть странно. Как «грём» с его произношением между «ё» и «е».

— Потому, что он старый, — логично ответил Йози. А, ну да, как же ещё.

— Так что с ним?

— С ним? — Йози явно уже забыл, с чего начался разговор, но, наткнувшись взглядом на кучу железа посреди гаража, вспомнил, — Ах, да. Надо отвезти этот грём ему.

— Куда? На рынок? — затупил я

— Нет же, в его обиталище, тут, в гаражах, — вот так прям и сказал, «обиталище», ага.

Тут-то я вспомнил, конечно, что основная база Валидола была где-то тут, в Гаражище Великом. Отсюда он и гонял на рынок свой грузовик. Это могло оказаться любопытным — мало ли, какие сокровища у него завалялись. Перед моим внутренним взором замелькали соблазнительные картины сдвижных форточек от «Хантера», редукторных мостов, а то, чем чёрт не шутит, и нормального жёсткого верха. Это убожество из говна и палок, доставшееся от предыдущего владельца, меня совсем не радовало.

— К нему можно вот так, запросто завалиться, или надо сначала засылать послов с верительными грамотами? — поинтересовался я у Йози?

Тот моего сарказма не принял, ответив на полном серьёзе:

— Он же не официально здесь. Можно и просто так.

У этого парня вообще было странное чувство юмора.

Из УАЗика пришлось вытряхнуть заднюю лавку — благо, это несложно, — и окончательно превратить его в минигрузовик. Нагрузили его в четыре руки железом немилосердно — благо, ехать недалеко, и потихоньку почапали, на первой-второй, перекосившись на один бок на убитой рессоре. Так-то ездишь — ничего, а нагрузить — сразу видно, что рессоры разные… Безобразие, кстати, надо поменять. Зато гараж практически очистился.

Следуя указаниям Йози, мы двигались по Гаражищу ходами шахматного коня. Продольные проезды сменялись поперечными, мы сворачивали снова и снова — в конце концов я понял, что выбираться отсюда, если что, придётся долгонько. Это если я вообще дорогу найду. Я даже и не думал, что оно такое огромное, Гаражище-то… Здоровенная котловина на окраине города в своё время избежала застройки благодаря нестойким грунтам — многоэтажку тут не возведёшь, а вот ряды гаражей — слившийся в одно перепутанное целое конгломерат множества гаражных кооперативов, — разрослись как плесень в чашке Петри, покрыв собой всё доступное пространство, и даже прихватив ещё немножко недоступного. Сколько их тут, кому они принадлежат — не знает даже БТИ. Абсолютное большинство этих строений имеют призрачный юридический статус, навроде собачьей будки. Да что там говорить — даже мой, стоящий в относительно цивилизованной части и по местным меркам довольно новый гараж, имеет единственным юридическим обоснованием собственности запись ручкой в большой потрёпанной книге Председателя. Когда умер мой дед, которому он принадлежал изначально, Председатель, вздохнув, вычеркнул его и вписал меня — даже не спросив никаких гербовых бумаг с печатями. Поверил на слово, что прочие наследники не претендуют. Но мой-то ещё относительно недалеко от главного въезда, там даже зимой дорогу чистят, а мы с Йози углублялись в такие дебри, где более-менее однородные ряды кирпичных блоков сменялись каким-то гаражными симулякрами — из ржавого железа, бетонных обломков, жести и чуть ли не фанеры. Автомобильный бидонвилль. Некоторые из них явно были давно заброшены — ржавые ворота вросли в землю, на проезде успели вырасти кусты, а сквозь крышу одного, особо ветхого сооружения из горбыля и рубероида, даже проросло дерево. Кажется, яблоня, но я так себе ботаник, а плодов на нём не было. Но совершенно точно не сосна.

И вот, в конце концов, мы добрались. В самом дальнем замшелом углу, где, вопреки квадратно-гнездовой планировке Гаражища, проезды сходились в одну точку звездой, из заросшего кустарником склона котловины вырастал Он — Первогараж. Он выглядел родоначальником Гаражища, точкой, откуда есть пошла вся отечественная история хранения транспорта в специализированных крытых помещениях. Не уверен, стояла ли в нём когда-нибудь римская квадрига, но паровоз братьев Черепановых смотрелся бы на его фоне легкомысленным новоделом. Из какого сырья это строение было возведено первоначально — уже не угадывалось. Возможно из досок, оставшихся от Ноева Ковчега. Гараж явно достраивался многократно из чего бог пошлёт, поглощая при этом соседние, раздаваясь вверх и вширь, прирастая надстроечками, пристроечками и прочими будочками. Кирпич, железо, доски и рубероид образовывали причудливые наслоения материалов. Постройка поражала воображение. У неё был такой вид, как будто некий нажравшийся строительного мусора великан присел, спустив штаны, над склоном и, поднатужившись, высрал вот это всё огромной неопрятной кучей, а уже потом результат заселили некие непритязательные существа. Судя по торчащим тут и там трубам, внутри было даже отопление. Я сразу назвал это про себя «Дворец Мусорного Короля».

Нас встречали — сам Его Мусорное Величество Дед Валидол снизошёл. То ли на звук двигателя вышел, то ли просто так совпало. Одетый в какой-то засаленный рабочий халат, в очках на резинке, благоухающий керосином, с руками в масле — но преисполненный достоинства. На своей территории мужик, ну да. Подошёл, приобнял Йози, протянул мне запястье для рукопожатия, одобряюще покивал на УАЗик, заглянул через откинутый задний борт, увидел железо, понимающе хмыкнул, прислушался к работе мотора, поморщился, вопросительно глянул на Йози… В общем, театр с пантомимой, да и только. А ведь чего-то им от меня надо… — дошло до меня вдруг. И Валидолу, и Йози и даже, наверное, Сандеру этому прибабахнутому — всей этой странной компании, которая точно именно компания, а не просто так случайно люди знакомы. Но вида не подал, конечно — им надо, пусть они и хлопочут. Да и вообще, может мне показалось.

— Пойдём, пойдём вовнутрь! — сроду я не видел Валидола таким любезным, — Кофе попьём, поговорим, а ребятки пока сами тут разгрузят…

Я неопределённо пожал плечами. Вообще-то, так дела не делаются, поди докажи потом, что с тебя сгрузили, а что нет. Но, с другой-то стороны, я это на помойку собирался вывозить, и, если бы не Йози, так и вывез бы. Глупо теперь напрягаться. Что коммерсант из меня не получится, я давно уже понял и даже не дёргаюсь на сей счёт. Ну и чего тогда, спрашивается, себе спину рвать, если есть кому таскать железо?

— Нет-не! — почуял мои сомнения Валидол, — У нас ни гаечки не пропадёт, не волнуйся!

Ну, да я и не волновался. Меня больше напрягал местный обычай употреблять в качестве «кофе» дешёвую гранулированную растворяшку от «Нескафе», вкусную и полезную, как подогретая аккумуляторная кислота. её в Гаражищах пили отчего-то все механики — ну, кроме меня, пожалуй. Ей-богу, я не привереда, но мне проще тёплой палёной водки стакан втащить, чем этой гадости. Я тут вовсе бросил кофе пить — хороший взять негде, а химию пить не могу. К «чаю» из пакетиков кой-как себя приучил, а к «кофе» — никак.

Это, кстати, отнюдь не повод для гордости, не подумайте. Скорее, наоборот. Поднимать свой «уровень потребления» — занятие, если вдуматься, абсурдное. Можно воспитать в себе дивную чувствительность к оттенкам вкуса и перейти на питание курицей свободного выгула, вскормленной зерном говядиной, экологически чистой зеленью, потреблять исключительно односолодовый виски, а кофе пить лишь тот, ультраэлитный, который высрали какие-то суслики. Улучшит ли это качество вашей жизни? Да ни фига. Пьющие растворяшку небалованные механики получают от неё столько же удовольствия, сколько я от сваренного по-турецки. Но для них это удовольствие намного доступнее.

Это всё равно как спилить с головки УАЗа миллиметров 20 алюминия, укоротить штанги толкателей клапанов, перенастроить зажигание — и перевести его таки с 80-го на 98-й бензин. И что? У вас ровно та же машина, но заправлять её вдвое дороже. И смысл?

Элитное потребление придумано для того, чтобы богатые люди могли вернуть хотя бы часть своих капиталов обратно в экономику. Во всех прочих случаях — вы только сужаете для себя поле возможностей.

Дорогая пища более здоровая? Ой, я вас умоляю! Наши предки жили на свежем воздухе, имели большую физическую активность, питались исключительно высококачественной натуральной пищей с высоким содержанием растительной клетчатки — и на пятидесятилетнего смотрели как на удивительный феномен долгожительства. Подумайте об этом.

Я же, отправившись за Валидолом внутрь Мусорного Дворца, больше думал, как бы так повежливее оказаться от кофе, чем о чем-нибудь другом. Однако сразу же за воротами я забыл и про кофе, и про привезённые железки, потрясённый масштабами происходящего. Конгломерат сросшихся гаражей был превращён в настоящую фабрику по переработке автомобилей. На ямах, на эстакадах, на каких-то кустарно сваренных подъёмниках, просто на бетонных полах стояли, лежали и висели старые машины. В основном — советский автопром, конечно: «Жигули», «Москвичи», несколько 24-х «Волг». Но попадались и иномарки образца 90-х: у стены валялся на боку ржавый опелевский «Кадет-универсал» без мотора и передней подвески, а на чурбаках над ямой расположился битый в корму кремовый «Форд-эскорт» с одной неожиданно красной и одной зелёной дверью. Вот он, значит, каков источник Валидолова бизнеса! Я слышал, что он скупает всякую автомобильную брошенку, но понятия не имел о масштабах. Но больше меня поразило не всё это железо («грём» — вспомнилось слово), а количество… работников? чёрт его, как их называть-то. В плохо, пятнами освещённом внутреннем пространстве — неожиданно, кстати, большом, снаружи Мусорный Дворец выглядел намного компактнее, — копошилась, на первый взгляд, целая орда деловитых, шустрых, чумазых и ловких ребят, которые утилизировали машины так же лихо, как муравьи дохлую мышь. Одни откручивали колёса, которые тут же, без всяких станков, одними монтировками их разбортировали, откатывая покрышки в одну кучу, а диски — в другую. Вторые раскидывали на верстаках моторы, раскладывая детали и крепёж кучками. Третьи споро вытягивали из разобранных кузовов пыльные жгуты проводки и сматывали их в компактные бухточки, перехватывая серой матерчатой изолентой. Самая многочисленная группа сидела рядком на корточках над корытами — не то с керосином, не то с соляркой, — и отмывала снятые железки от грязи и масла большими кистями-макловицами, предавая чистые следующей команде, с грудой ветоши вокруг, которые протирали детали насухо и складывали, сортируя, в ящики. Целый антиконвейер, примитивно, но эффективно организованный. Мне сразу подумалось, что у Валидола должен быть ещё какой-то канал сбыта. Не для геморройного ряда этот масштаб, там и сотой доли не продашь.

Все работники Валидола оказались небольшого росточка, я со своими средними метр восемьдесят смотрелся среди них, как пятиклассник в детском саду. Не пигмеи или бушмены, не карлики и не лилипуты — но мелкий, щуплый народец. Все черноволосые, все без бороды или усов, все с тем неуловимым, но очевидным между собою сходством — диаспора, как есть, хотя черты лица, скорее, европеоидные и кожа светлая — там, где не измазана в отработке. Если по одному взять, затеряется на улице, внимание не привлечёт — мало ли малорослых людей, — а собрать вместе, так и не перепутаешь — другой народ, не русский. Да и работают как-то не по-нашему — никто не шляется, не перекуривает, не филонит и не отдыхает. Так и мелькают руками, только инструменты звякают. И даже провожая меня глазами до спрятавшейся в глубине сооружения лесенки в каморку Валидола, никто из них не отвлёкся и инструмента не опустил. Хотя смотрели все дружно, буквально пялились, как будто я жираф какой. Мне аж нехорошо как-то стало от этих взглядов — может и эти от меня чего-то хотят? Все разом?

Металлическая сварная лестница вывела на второй ярус, где небольшая каморка-бытовка имела обращённое на Гаражище окно. Вид специфический, но не лишённый некоторого даже величия — с этой точки панорама разномастных крыш казалась бесконечной, уходящей куда-то за горизонт. Вполне можно было представить, что это полотно так и идёт вдаль, нигде не заканчиваясь. Мир Гаражища. Валидол отмывал под рукомойником измазанные в масле руки, пользуясь для этого советской ядрёной щелочной дрянью — ну, этой, знаете, белой пастой в пластиковых банках цвета говна. Где только и нашёл такой раритет! Отмывает-то она всё на раз, спору нет, но при этом такая едкая, что ей можно травить стекло. Малейшая царапина на коже об этом немедля напомнит.

Я тем временем осмотрелся. В каморочке помещался продавленный диван, три кухонного образца табурета, такой же, из крытого пластиком ДСП, стол, колхозного вида рукомойник с ведром и тумбочка с дачной газовой плиткой в две конфорки, подключённой к маленькому баллону. Обстановочка более чем спартанская, но отчего-то мне показалось, что тут Валидол и живёт. Кстати, к стене был прилеплен чугунный радиатор водяного отопления — похоже, тут всё действительно капитально обустроено. По тому, как Йози привычно устроился на диване, было понятно, что он тут частый гость — ну, да я уже и не сомневался. Кто б другой мог бы и запараноить — заманили, мол, теперь невесть что будет, — но мне было пофиг. Во-первых, душевное состояние моё в тот период жизни было пофигистическое донельзя, как у всякого человека, считающего, что ему особо нечего уже в этой жизни терять, а во-вторых, а смысл? Чего с меня взять-то, кроме старого УАЗика? Так что я с любопытством ожидал развития событий.

Валидол, между тем, достал из тумбочки жестяную банку и — о боже, — джезву! Я тут же передумал отказываться от кофе — растворяшку в джезве не варят. Насыпав из банки приличного на запах молотого кофе, он налил в джезву воды из початой пятилитровой баклажки и поставил на газ, прикрутив его до минимума. Воцарилось молчание. Валидол рассматривал меня, я его, Йози просто пялился в пространство. Я вдруг сообразил, что не могу понять, сколько Валидолу лет. Как-то раньше не было случая приглядеться, и я думал, что под полтинник или чуть больше. Самый типичный возраст для авторыночных аксакалов советской ещё закваски, которые начинали барыжить дефицитными свечами из-под полы у вечно пустого магазина «Автозапчасти». Я подумал, что могу и ошибаться лет на двадцать в любую сторону. У него как будто не было возраста вообще. Удивительное такое лицо, если вглядеться: очень старые, блёклые глаза на загорелом, обветренном — это у всех авторыночных так, — но при этом совсем не старом лице. Никаких мимических морщинок, возрастных дефектов кожи и никакой совсем седины в волосах. На рынке-то я его видел постоянно в больших тёмных очках и кепке, вот и не замечал. А странненький он мужичок, оказывается, Валидол-то. Ну, да мне на нём не жениться, впрочем.

Молчание нарушил Йози:

— Старый, тот грём, что мы привезли…

Валидол отмахнулся и засуетился с кофе, разлив большую джезву на две маленьких кружки. Одна кружка была детская, с белочкой в розовом платьице, вторая — рекламная, от польского производителя дешёвых поганых свечей зажигания. Белочка досталась мне, а Йози он кофе вообще не предложил.

— Есть для тебя хороший грём на обмен, тебе понравится, — Валидол отхлебнул кофе и хитро прищурился. — То, что надо, такого больше ни у кого нет.

— Хорошо, если так, — не стал спорить я. Но про себя подумал, что если прижимистый и известный всему авторынку своей хитрожопостью Дед Валидол предложит за ту кучу хлама, которую я ему привёз, что-то действительно ценное, то я ему точно зачем-то нужен. Знать бы ещё зачем. Ну да он, поди, расскажет.

Кофе оказался действительно неплох. Попивали не торопясь, говорили об общем, авторыночном. А о чём ещё? Валидол ветеран из ветеранов, да и я там не чужой. Вечная тема «авторынок умирает», а как же. Рыночная схема изжила себя. Впрочем, это всего лишь одна сторона более глобального явления. Изживает себя сам ручной авторемонт, который требовал покупки запчастей. Автомобили всё менее ремонтопригодны, а на таких любителях раритетов, как я, бизнеса не сделаешь. Рынок всё ещё держится за счёт владельцев всякого старья, но они, во-первых, нищие, а во-вторых, их становится всё меньше — автокредитование развращает. Валидола эта тема почему-то очень нервировала. Новые машины, набитые электроникой, он называл «дурной грём» и даже высказался в том смысле, что до добра это не доводит. Я, правда, не понял, где проходит эта граница. Вот я в УАЗик поставил бесконтактный трамблёр на датчике холла с коммутатором, и весьма счастлив: оно мне надо — с этим вечно пригорающим контактом корячиться? Подурнел ли от этого УАЗик — не знаю, но мне как-то за зажигание спокойней стало. И работает стабильней и искра сильнее. Ну, может ЭМИ ядерного взрыва коммутатор и не переживёт, но это будет уже не самой большой проблемой. А так-то, конечно, чего б не побухтеть на тему, как раньше метр был длиньше, а килограмм — тяжельше. Я и сам не любитель избыточной электроники. Как по мне, после АБС всё остальное уже от лукавого пошло. Да и без АБС я бы, по большому счёту, обошёлся. А уж все эти дилерские сканеры, закрытые прошивки и прочие примочки, привязывающие тебя к определённому сервису — вообще чистое, незамутнённое блядство. Впрочем, мне и с УАЗиком неплохо, а проблемы остального мира меня не сильно волнуют. Сами себе всё выбрали.

Соблюдя необходимую для политеса длительность отвлечённой беседы, а также допив кофе, отправились, так сказать, в закрома. Оказалось, что валидоловы соплеменники не только срастили между собой десяток гаражей, но и закопались далеко в склон, к которому они примыкали — причём, похоже, использовали какие-то старые то ли катакомбы, то ли подвалы, то ли заброшенные коммуникации. Во всяком случае, склад запчастей располагался в большом таком зале со сводчатым потолком на колоннах и со стенами красного кирпича. И это явно был не новодел — скорее изрядный такой подвалище века этак позапрошлого. Такой мог быть под большим купеческим хозяйством или под старым монастырём, или чем-то ещё таким капитальным. Интересно, что на этом месте было до того, как появились Гаражища? Если подвалу лет хотя бы сто, то город в те времена сюда ещё не доходил. Может и правда — какая-то загородная усадьба, сгинувшая в огне войн и революций? А вот проход к подвалу был самопальный, облицованный чем попало — от листового шифера до металлического профнастила, это уже явно сами копали. Интересно, знали куда рыть или случайно наткнулись? Много тут непонятного. Хорошо, что это, в общем, и не моё дело.

В подвале было сухо и прохладно, на песчаном полу уложены в виде дорожек доски, по которым время от времени провозили очередную тачку с железками, вынуждая нас посторониться. И — стеллажи, стеллажи, стеллажи… О-го-го, сколько стеллажей! Ряды и ряды грубо сваренных из мусорного вторичного железа высоченных многоярусных конструкций. Мелкорослым работникам приходилось тягать вдоль них лестницы. На крытых обрезками мебельного ДСП полках лежали аккуратно рассортированные отмытые и намасленнные железки — от зелёных пластиковых ящиков для рассады, заполненных метизами, до целых блоков двигателей «ВАЗ-классика». Я даже слегка подзавис над обширнейшей коллекцией карбюраторов — от самых первых «веберов» от «копейки», до последних «солексов» с автоматической воздушной заслонкой, которые ставили на довпрысковые «десятки». Они занимали несколько полок на стеллаже, и их было на взгляд штук этак… до фига. Да их на алюминий сдать — уже обогатиться можно! Валидол тихонько наслаждался моим обалдевшим видом. Походя выдернул с полки один карб и сунул мне в руки:

— На, это твой родной, попробуй. Не кривой, с рабочей машины снято.

Это оказался уазовский штатный К-151 — при всей свой древности, на самом деле довольно сложная в ремонте и настройке машинка. “Солекс» по сравнению с ним — крантик от самовара. Это был, в некотором роде, вызов моим карбюраторным умениям. С виду карб был не новый, но неплох, без люфтов и кривизны, а Валидол тут же вытащил откуда-то новенький ремкомплект и буквально сунул мне в руки — кажется, я обеспечен на пару дней досугом!

Выбор карба на 469-й — дело творческое, давно хотел сам попробовать и посравнивать. «Солекс» хорош простотой конструкции и очевидностью настройки (если знаешь пару его фирменных приколов), но для УАЗа всё-таки не идеален: богатит на холостых (у него вообще система ХХ от рождения калечная — задроссельная дырка), беднит на мощностных и имеет провальчик на переходных режимах. И то сказать, объём больше, скорость вращения меньше… В общем, попробую довести до ума этот 151-й, а если не выйдет — ну и ладно. Халява, можно сказать.

Однако самая пещера Али-Бабы оказалась в дальнем углу, в закутке — на тамошних стеллажах стояли коробки с совершено новыми, в фирменных упаковках деталями. Их было куда меньше, чем бэушки, и это были в основном расходники — сальники, колодки, сайлент-блоки, поршневые кольца, вкладыши и прочее, что только новым в дело и годится. Валидол подставил табуреточку и, засунувшись в середину стеллажа, с натугой вытащил картонную коробку без маркировки.

— На, завалялось вот. Штука редкая, мало кому требуется, а тебе в самый раз.

Я поставил карбюратор на стол с какой-то бумажной бухгалтерией, и подхватил увесистый коробок. Не без труда оторвал коричневый упаковочный скотч, заглянул вовнутрь — и обалдел. В коробке лежал установочный комплект дисковых тормозов! Я над таким давно медитировал, но в городе их ни у кого не было, только заказывать по почте, что по цене выходило как чугунный мост. И переходник как раз такой, как мне нужен, под колхозный мост. Обычно-то их под военные делают, редукторные, а обычные считается некруто.

— Ну что, устраивает обмен? — оскалив мелкие острые зубы, откровенно смеялся Валидол.

Ещё бы меня не устраивало. Это было более чем щедро, а главное — чертовски своевременно. Сменив главный тормозной, я при первой же испытательной поездке понял, что нужно срочно ставить дисковые тормоза на перед. Барабаны мощный главный перетормаживает со страшной силой — пару раз чуть не поймал зубами руль. Аж задние колёса по ощущениям отрываются от земли… Педаль приходится буквально гладить. Из-за этого даже два раза клинило колодки и заднее колесо не растормаживалось. Так что я только мелко закивал в ответ, мысленно уже разбирая передний мост.

Обратно ехали налегке, Йози молча указывал жестами куда поворачивать, а я размышлял о том, что делать с колёсами. Встанут ли на новые тормоза родные колёсные диски? Или упрутся в суппорта? Мнения бывалых уазистов на сей счёт разные — у кого встали, у кого нет. Видимо, от дисков зависит. Не пришлось бы искать проставки, или покупать диски от Хантера… А вот отчего Валидол был столь вызывающе щедр, я подумать как-то и забыл.

Ибо сказано: