Убей-городок

​Глава девятнадцатая Место происшествия

Ходу до «апартаментов» Коркиной минут десять. Мы шли с Александром Яковлевичем и говорили о пустяках. Бывший кандидат в мастера спорта вещал о зимней Олимпиаде в Инсбруке, с гордостью говоря о том, что Советский Союз набрал больше всех золотых медалей, а мог бы еще больше, если бы Сметанина в гонке на пять километров не уступила финке. Серебра и бронзы тоже в достатке, но серебро и бронза — это фи, не медали. Для Александра Яковлевича иных мест, кроме первого, не существовало.

Я не самый большой поклонник спорта, но имена наших легендарных лыжниц, вроде Сметаниной и Кулаковой знал, поэтому мог поддакивать с таким видом, словно во всем прекрасно разбираюсь. Зимняя Олимпиада в Австрии в памяти не отложилась, хотя бы потому, что телевизора у меня в ту пору не было. Правда, хорошо помню, что в феврале 1976 года народ был так занят созерцанием зрелищ, что редко выходил на улицу. Для участкового это, скажем так, неплохо.

Давно заметил, что участники следственно-оперативных групп во время выезда на место происшествия не говорят о предстоящей работе. Никакой твёрдой традиции на сей счёт не существовало, но правило, тем не менее, действовало. Могли неуклюже пошутить, что хорошо бы труп до нашего приезда ушёл, а если речь шла о краже, то наоборот — чтобы преступник сидел на месте и ждал нас с уликами в руках. Потому как это только в кино сотрудники непримиримо борются за честь раскрывать самое запутанное дело. В жизни всё наоборот: жизнь без «глухарей» гораздо милей и приятней.

Вот завести разговор о каком-нибудь случае из прошлого — это пожалуйста. Даже порой, сидя друг у друга на коленях в тесном и тряском «козлике». И никакая субординация, и никакой гендерный вопрос значения не имели. Хочешь ехать — терпи. Разве что тучной Валентине Даниловне, заведующей бюро СМЭ, без обсуждений всегда уступалось переднее место рядом с водителем.

Я знал, что сейчас увижу: тело Коркиной на своём топчане под кучей тряпья и шевелящимся месивом мух. Жаркое лето — не лучшее время для тех, кого жизнь неожиданно решила покинуть. Я даже ее убийцу знаю, но и что с того? Вон я знаю, что Бурмагин меня порезал, он сам это не отрицает, бабульки у подъезда косвенно подтвердили, даже сама жена Бурмагина. Да-да, она пришла ко мне заявить, что ничего не знала, но именно этот шаг и выдает её с головой: знала. Иначе, зачем приходить? Но Полина Александровна теперь уже не может быть свидетелем.

И вот этот Бурмагин вышел сухим из воды и, пожалуй, сам ещё не до конца поверил своему счастью и держит под кроватью узелок со сменным бельишком. Так, на всякий случай, если вдруг гражданка Фемида передумает. Хотя, кто сказал, что возмездие должно следовать незамедлительно? Может быть, для тех сил, что рисуют линии наших судеб, пара лет, что отведены Бурмагину, всего лишь один миг? Это, конечно, если верить той давней (давней или всё-таки будущей?) информации. Но она пока не подвела ни в чём.

Всё было так, как мне помнилось. В маленькое оконце пробивались сквозь вековой слой пыли тусклые лучики заходящего солнца. Под низким потолком, почти на уровне глаз, светила без пользы маленькая электрическая лампочка, засиженная мухами. Но сначала нас встретил запах. Он и в лучшие-то времена никогда здесь не был изысканным, но сейчас… А я-то, похоже, сильно поотвык за последние годы от такой ауры. Не сплоховать бы перед Александром Яковлевичем. Но вижу, что и тому явно не по себе.

Тучи мух при моём приближении к топчану снялись с насиженных мест и затмили последний свет в окошке. Вообще-то полагается вначале убедиться, что гражданка Коркина и впрямь мертва, а коли нет, так попытаться оказать ей помощь. Но уж какая тут помощь? Не нужно быть врачом, чтобы понять — Римма мертва и, уже не пять минут. При этом живописать увиденное мне совсем не хотелось. Жалко мне её не было, финал вполне закономерный. Было жаль, что в груди не торчит нож с отпечатками пальцев злодея. Впрочем, и наличие таковых при отсутствии машинной обработки (а её в семидесятых точно ещё не было), не всегда гарантировало успех. Вот если знать подозреваемого, тогда да. А я знал, если, конечно, в этой ветке моей жизни не будет каких-то сюрпризов. Но ножа, увы, в пределах видимости не наблюдалось. Но его и в прошлый раз не нашли.

Я оставил Котикова на страже, а сам помчался в продмаг на Чкалова — звонить. Там телефон имеется лишь в кабинете заведующей, но участкового пустят без разговоров, да еще и оставят одного, хотя у завмага и сейф, и все прочее.

Дело становилось серьёзным. Рецидивист убит или нет, неважно, но убийство, оно и есть убийство. Доложил дежурному всё, как есть, выслушал порцию очередных матов в свой адрес и в адрес моей Коркиной. А что делать? Во все времена гонцов с плохими новостями не жаловали, а кому и в глотку расплавленный свинец — будьте любезны. Так что терпи и выполняй свои обязанности.

Когда я вернулся, Котиков был на посту. Я попросил его поторчать здесь ещё какое-то время, а сам отправился в ближайший барак, окнами смотревший на Римкину хибарку, устанавливать свидетелей и очевидцев. Ничего интересного первичные мои действия не принесли: Мы ночью спим крепко, а днём дома не бываем, вот и ничего не видели, ничего не слышали. А когда вы ничего не видели и не слышали? А никогда и ничего! И по глазам их отчётливо читалось: не там, начальник, стукачков ищешь. Видно, что крепкая братия была заселена в своё время в этот барак.

Так бы мне и уйти, не солоно хлебавши, если бы не один мальчишка лет семи.

— Дяденька легавый, а я слышал!

Что тут поделать, святая простота — что слышит, то и повторяет. Я не стал обижаться на «легавого». Вот только мамка тут же принялась прятать за себя моего свидетеля:

— Гражданин начальник, не слушайте вы его, сопляка! Что он там слышать может?

И можно было догадаться, что одной рукой она ему уже и «воспитание» проводит. Пришлось заступиться. Я решительно вытащил пацана из-за спины матери, а заодно и его покрасневшее ухо освободил.

— Что ж вы так сразу — «гражданин начальник»? Опыт имеете? У хозяина бывали?

А сам подумал: что-то ты, участковый, плоховато этот барак изучил. Людей вот не знаешь. Женщина, впрочем, никакой судимой не была, по крайней мере, со слов. Просто у них в бараке все так разговаривают.

— Вот и этот! — она отвесила ощутимого леща своему отпрыску. — Вы уж простите его за легавого-то.

— Прощу, если всё расскажет, что сказать хотел.

Я напустил строгости. А пацан, получив вынужденное материнское разрешение, затараторил:

— Я ночью писать захотел. Мамка говорит: ссы в ведро. А я большой уже, поэтому побежал в уборную, а она в нашем конце закрыта была, я побежал в дальнюю. А там стёкла разбиты, и слышал, как тётка какая-то кричала. Что-то она смешное кричала…

Мальчишка затуманился, вспоминая, потом напыжился и выдал:

— Слово такое смешное — Шмати́на.

Услыхав последнее, что сказал мальчишка, мамка его вмиг изменилась в лице и так дёрнула сына, что тот едва не улетел с ног.

— Всё, гражданин начальник, или не знаю уж, товарищ, как вас там, хватит над ребёнком издеваться. Мало ли что он тут вам наговорит? Он у меня ещё и в школу не ходит! Тоже мне, свидетель нашёлся!

Всё ясно. При надлежащем допросе, с участием педагога и матери этот парнишка ничего подобного больше не скажет. А без посторонних глаз мать еще разок проведет с сыном «разъяснительную» работу и тот на всю жизнь запомнит, о чем можно говорить, а о чем нет.

Но я узнал главное: в этом преступлении нынешней версии моей жизни тоже фигурирует Шматинин, мой поднадзорный, гроза и ужас всей округи. По реакции матери мальчишки было убедительно видно, что это действительно так.

Конечно, можно предположить, что кличка Шматинина была выкрикнута другой женщиной, при других обстоятельствах, но это ведь не мешает построить версию о том, что убийцей Коркиной является именно этот мой поднадзорный? Это ничуть не хуже, чем искать иголку в стоге сена, то есть, другого подозреваемого в числе несметных Римкиных собутыльников и рыцарей непритязательной любви. Да и что там наводить тень на плетень, если я уже больше сорока лет знаю, кто убийца? Ведь это именно я помог ему уйти от ответственности. Невольно, разумеется, но что это меняет? Из-за Шматинина я сорок с лишним лет себя корил, хотя, вроде бы, пора это все и забыть. Но не получилось.

На месте происшествия шла рутинная работа. То есть, совсем не шла. Сыщик Андрианов прибежал из отделения пешком, оценил обстановку и умчался выявлять свидетелей и совершать тайные оперские дела. Эксперт-криминалист Ванин тихонько покуривал в сторонке. Судебный медик Павлов пытался вытащить Ванина на разговор о рыбалке со спинингом, подбрасывая Ванину разные анекдоты про рыбаков. Ванин не вёлся. Все ждали следователя прокуратуры — обычное дело. Ещё шести часов нет, а он уже дома оказался, когда ещё теперь привезут его. Однако никто не нервничал: труп не убежит, а преступник, наоборот — давно убежал, так что никакой спешки не требуется.

Наконец, следователь прибыл, и работа закипела. Ну, не закипела, это я пошутил, она просто началась. Каждый занялся своим делом, а следователь, удобно устроившись на деревянном ящике около окна снаружи домика (всё равно стекло из него изъял криминалист), принялся строчить в протокол то, что ему диктовал судмедэксперт изнутри. Мной никто не командовал, да я и сам знал, чем заняться.

Когда всё закончится, на моём попечении останется труп бывшей поднадзорной, и в этом деле мне помогать никто не станет. Так что, надо поторапливаться. Сначала машина, лучше грузовая и бортовая, а не самосвал. Конечно, Римка мне претензий в плане комфорта высказывать не будет, но не на самосвале же её в морг везти? Да и все-таки, пусть она сто раз рецидивистка, но человек, теперь уже мертвый. А потом у меня будет ещё одно дело, которое обязательно надо сделать сегодня, и до полуночи. И о котором я никому рассказывать не буду. Потому что оно — моё и только моё.

Поймать машину для перевозки трупа, да ещё «несвежего», тут талант нужен. И хотя в семидесятые годы машины останавливаются по требованию любого милиционера, пусть он хоть фуражкой, хоть ногой махнет вместо жезла, стоит водиле узнать, зачем машина потребовалась, тут и начнётся: и бензин кончается, а указатель уровня не работает, и в движке что-то стучит, и колесо спускает — до гаража не доехать. Поэтому, действуем в соответствии с опытом старших товарищей.

Я вышел на улицу Чкалова и занял нужную позицию. Ждать пришлось недолго, всё-таки промзона рядом. Увидев приближающегося ЗиЛ — 157 («Захар», в просторечии), сделал официальное лицо и произвёл отмашку, нет, не ногой — планшеткой.

— Так, товарищ водитель, добрый вечер! Инспектор Воронцов. Вашу путёвочку, пожалуйста.

С путёвками водители расставаться не любят, но и не показать их нельзя. И что делать? Мой решил поступить так:

— Вам доехать куда-то надо, товарищ лейтенант? Так это мы мигом! Или подвезти чего?

Он сделал таинственную физиономию.

Но я был твёрд, как скала.

— Путёвочку, я же вам сказал.

После ещё парочки фальшивых заходов, водиле пришлось подчиниться. Я заполучил путевой лист в руки и, почти не глянув в него, убрал в планшетку. Вот за такие вещи нас и называют всякими нехорошими словами. Но что делать, издержки профессии. Иначе успеха не видать.

Водитель забеспокоился было, но я его утешил.

— Сейчас мы отвезём в морг тело одной гражданки.

— Так мне же в гараж надо! — всё-таки посопротивлялся он маленько.

Но я пресёк эти вздорные отговорки:

— А подвезти мне чего-нибудь, так и в гараж не надо было?

Но лучше всё-таки наладить с ним хорошие отношения. Поэтому, подумав, добавил:

— Если всё сделаем быстро и как надо, отмечу путёвку часом позже.

Шофёр мигом смекнул, что к чему. И мы сразу стали друзьями. У какого водителя грузовика в те (то есть, в эти) времена не было на памяти какой-нибудь невыполненной шабашки? Это вам эпоха развитого социализма, а не какой-то капитализм, понимаете ли! Здесь грузы на себе перетаскивать полагается. А государственный транспорт вам не для частнособственнических интересов!

Я, конечно, немного рисковал, давая ему такое обещание. А если он где-нибудь влипнет? Ну, что ж, придётся отвираться, перепутал, мол, не казните сильно.

— Только я труп таскать не буду, — сразу поставил он условие.

— Не будешь, не будешь, — успокоил я его.

Когда мы обо всём договорились, я забрался в кабину и скомандовал:

— На взлёт! На Бульварную, тридцать четыре.

— Так это же милиция?! — удивился водитель. — Мы что, труп из милиции повезём?

Я увидел, как загорелись его глаза: предстоит что-то интересное. Будет что мужикам рассказать. Но я его разочаровал:

— За ключом от морга и за суточниками. Ты же не хочешь труп таскать?

Дежурный по горотделу долго пытал меня про убийство — что там да как там, а то его область совсем задолбила. Он так наседал, будто надеялся, что я сломаюсь под его напором и сообщу, что преступник установлен, задержан и уже пишет явку с повинной. И тогда он первый… Нет, даже не так, а вот как: самый первый доложит о победе в областное УВД, выслушает скупую похвалу и уйдёт спать до утра, бросив все дела на помощника.

Ключ я всё-таки получил, а из подвала привели двух «добровольцев» — мужичков-суточников, которым просто так сидеть в камере было скучно. Всё это было не по правилам. Двое административно-арестованных, без охраны, на меня одного в неурочное время, без наряда на работы и ещё куча всяких нарушений помельче. Одна надежда, что эти суточники — истинные джентльмены и взаимовыгодные договорённости не нарушат. Почему взаимовыгодные? Да потому, что я позволю им заскочить в магазин за куревом. И где они прячут деньги, которых у них быть не должно, меня не интересует. Да и ладно — на худой конец выделю им из своих скудных наличных мелочь на пачку «Примы».

Мы успели на место, пока опергруппа ещё не разъехалась по домам. Я получил от следователя направление на вскрытие трупа гражданки Коркиной, а сыщик Андрианов рассказал, что ничего интересного не нашли. Кой-какие пальчики изъяли, стекло из окна с отпечатками да посуду. Что интересно, в доме — ни одного ножа. Возможно, преступник унёс. Судмедэксперт Павлов на мои вопросы пробурчал что-то невнятное, типа — ему ещё перед школьниками отчитываться не хватало. Не посчитал он меня достойным для равного диалога. Вот они, издержки молодости. Это уж потом Андрианов рассказал, что у Риммы две колото — резаных раны. Одна в шею, вторая — в грудную клетку. Всё остальное — после вскрытия, завтра, часам к двенадцати. Предварительно, смерть наступила около суток назад.

Пока всё шло, как и тогда, сорок четыре года назад, хотя мелких деталей, разумеется, я уже не помнил. А ещё я не помнил, от кого мне стало известно про Шматинина. В этой реальности — от пацана, да и то, неконкретно. А в той — убей бог, не помню.

Суточники уже накурились до одури, с голодухи — то, и рвались на работу, но когда увидели и унюхали, что им придётся грузить, пыл поутратили. Но деться некуда, раз уж вызвались. Я разрешил им закинуть Римму вместе с простынёй, на которой она и лежала (а может это была вовсе и не простыня), что несколько облегчило их задачу, а водитель услужил, открыв задний борт.

Морг на улице Комарова, вернее та его часть, которую можно было бы назвать прозекторской, функционировала на принципе «самообслуживания» и полного доверия к милиции: сам бери ключ, сам открывай, сам заноси тело усопшего. Я подумал, а вот так же можно и вынести кого-нибудь, если захотеть? Выбирай, не хочу… Золотые времена. До коммунизма, если верить наказам Хрущёва, осталось каких-нибудь четыре года. Возможно он как раз отсюда и начнётся, из прозекторской.

За свою жизнь мне приходилось много раз бывать в этом скорбном заведении, но детали, опять же, поистёрлись. Я открыл входную дверь и долго блукал в темноте, натыкаясь на холодные металлические столы с телами на них и без. При отсутствии наличия (так, кажется, говорил Виктор Михайлович Полесов у Ильфа и Петрова?) холодильников, аромат стоял в помещении такой же, если не гуще, чем в хибаре Коркиной. Наконец, я нашёл выключатель. Вспыхнувший свет бодрости духа не прибавил. Пациенты морга все, как один, были под стать моей подопечной. Так что, ей тут стесняться нечего. Так я думал, пока мои помощники сгружали Римму на свободную каталку. Я положил направление на вскрытие на верхнюю половину тела «безвременно усопшей» (выражение «на грудь» показалось здесь неуместным) и поторопился наружу.

С наслаждением глотнув свежего воздуха, поспешил к кабине. Дальше всё пошло в обратной последовательности: сдача суточников и ключа, повторный натиск дежурного, не раскрыли ли ещё мокруху, отметка путёвки шофёру (давай, так уж и быть — полтора часа подарю, только смотри у меня!) и — свобода. Ну зачем я вру? Никакой свободы быть не может. Раз есть нераскрытое убийство, участковый и опер теряют право на отдых. Но в отделение я не пошёл, потому что мне нужно провернуть одно дельце. Времени было (я посмотрел на свои скромные часики «Ракета») начало одиннадцатого, почти ночь, но моей затее это не мешало. Только мне требовался помощник. Грех беспокоить старика, но другого я ничего не придумал.

Вернувшись на опорный, позвонил Котикову. Тот, как человек заслуженный, обладал небывалой роскошью — квартирным телефоном, и весь подъезд пользовался его добротой так, что дверь в квартиру почти не закрывалась, и в прихожей постоянно отирался кто-то из «звонарей». Доходило до того, что доброго Александра Яковлевича просили сбегать на первый этаж, чтобы пригласить к аппарату Леночку или, наоборот, на пятый, передать важное сообщение Иван-Иванычу.

Александр Яковлевич жил неподалёку и был человеком с понятием, в чём я ни секунды не сомневался. Он только спросил, где встретимся. Я назвал место и добавил:

— Только вы повязку нарукавную возьмите, как у дружинника. Найдётся ведь?

— Обижаешь! — только и ответил старый боец.

Встретились у магазина на площади Строителей, и я быстренько обрисовал напарнику нашу задачу. Он несколько недоумённо взглянул на меня, но вопросов задавать не стал. И мы пошли, благо недалеко.

Мы шли к моему поднадзорному Шматинину Виталию Петровичу. Почти как тогда, много лет назад.