Убей-городок

Глава шестая Участковый у себя дома

Как говорил когда-то царь Соломон: «Все пройдет». Вот и срок пребывания в горбольнице подошел к концу. Меня наконец-то выписали, и я, попрощавшись с собратьями по несчастью, собрал свои нехитрые манатки, отправился домой. Понятное дело, что сразу из больницы никто на работу не выгонит. А мне еще на перевязки ходить.

Удивительно, но пока ты лежишь в больнице, то те люди, с которыми делишь палату, начинают казаться едва ли не родственниками. И думаешь, что станешь поддерживать с ними связь, и дружба ваша на всю оставшуюся жизнь. Но я уже знал, что проходит какое-то время и ты уже забываешь — с кем лежал рядышком, и, вообще, нужно ли тебе о них помнить? Примерно тоже самое бывает в пионерском лагере. Или в армии. Хотя, кое с кем из армейских друзей (спасибо социальным сетям!) поддерживаю связь до сих пор.

До дома — то есть, до общежития на улице Металлургов дом 55 (адрес еще не забыл!) от улицы Данилова, я обычно ходил за полчаса, а теперь плелся час, если не полтора.

В мое время, то есть, в далеком будущем, в этом доме размещается наркодиспансер и обитает «группа анонимных алкоголиков». С наркодиспансером все понятно, а вот что такое «анонимные алкоголики», мне до сих пор не особо ясно. Не то люди, решившие «завязать» с вредной привычкой, не то напротив — те, кто пьют «втихаря», да еще и скрывают свои имена друг от друга.

— Ой, Лешенька, здравствуй дорогой, — заулыбалась мне наша вахтерша тетя Катя. — Выписали? Вот и славно. А мы тут переживали — как там наш Леша?

— Жив, — кивнул я. Подумав, добавил. — Но еще не очень здоров.

— Так ты на больничном пока, или как? А кто тебя ножом-то пырнул, узнал?

Вот ведь тетя Катя! Все-то ей надо знать. Вместо ответа я просто кивнул — мол, на больничном, а потом пожал плечами — дескать, а кто пырнул не знаю. Но тетя Катя все понимает без слов. Отдавая мне ключ, сказала:

— Тут без тебя пару раз Петр Васильевич заходил, я ему ключ давала. Ничего?

— Все правильно, — кивнул я, мучительно вспоминая — а какой номер комнаты-то у меня? У тети Кати, вроде бы, спрашивать неловко. Этаж, кажется, второй. Или третий? Если бы я в своей жизни жил только в одном общежитии, то возможно, что и запомнил, а я их сменил штуки три.

— Ты чего задумался-то? — заволновалась вдруг тетя Катя. — Или тебе плохо стало?

— А вот, теть Кать, показалось, что номер своей комнаты позабыл.

— Так и что тут такого? А номер твоей комнаты — тридцать четыре.

Тетю Катю чем-то удивить в этой жизни сложно. Даже постояльцем, который забыл номер комнаты. Так у нас и не такое иной раз бывает. И номера комнат забывают, а то и общаги путают. Был как-то случай, когда прошел человек в комнату, лег спать, а потом выяснилось, что он из другого общежития. А то, что ключ подошел, так у нас почти все ключи типовые. Рязанов свою «Иронию судьбы» еще не снял (или уже снял?), но ситуаций схожих не счесть[5]. А я еще молодец, что вспомнил, что нынче живу на улице Металлургов, а то ушел бы на Ленина. Там тоже общага, только семейная и комнаты больше. Мы там с моей нынешней (или будущей?) супругой прожили два года, пока не получили квартиру.

— Вот, точно — тридцать четыре, — хмыкнул я. — Значит, помню еще.

Я пошел на свой третий этаж. Шел медленно, словно старик, время от времени останавливаясь. Но дошел до двери, провернул ключ и вошел.

Кажется — все здесь знакомо и, одновременно, незнакомо. Но так бывает и в собственном доме, если уезжаешь куда-то — да хоть бы в загранпоездку, недели на две.

Скинув ботинки и, плюхнувшись на кровать, прямо поверх покрывала, принялся изучать свои «хоромы». Впрочем, для ясности — они не мои, а государственные и, вообще, о таких вещах, как «своя квартира», можно забыть лет так… на двадцать. Все тут у нас социалистическое.

Ничего нового в комнате я не увидел. Стандартный набор из любой общаги, хоть советской, а хоть и другой. В постсоветское время в общежитии жить не приходилось, но не думаю, что там что-то переменилось. Кровать с панцирной сеткой, в углу круглый стол, тумбочка, вроде той, что в больнице, да платяной шкаф. А что еще-то человеку надо? Хотелось бы, конечно, еще и свою кухню, пусть даже крошечную, да санблок, где имеется душ, унитаз и раковина. Но кухня у нас общая на весь этаж, два туалета, а душевые кабины внизу, в полуподвале. Но тоже, в общем-то, очень даже неплохо. Конечно, после собственной квартиры, где все свое, где нет соседей, так жить как-то и стремно, но тоже можно. А еще больница стала для меня неким переходным этапом от комфорта, к аскетизму. Хотя, не такой уж и аскетизм. Вон, в армии нас в одной казарме жило сразу восемьдесят душ, а туалет на улице, куда приходилось бегать в любую погоду, а душа вообще не было, только баня по субботам.

Но что хорошо, так это то, что у меня нет соседа. А то место напротив, где могла бы стоять чужая кровать, занято книжными полками. Их у меня целых две.

Не поленившись, встал и пошел осматривать свое главное богатство.

Книги всю жизнь были моей слабостью. Читать любил с детства, да и все в моей семье читали. У мамы любимой книгой были «Два капитана», а у отца «Угрюм-река». Я, к своему стыду, «Угрюм-реку» так и не сподобился прочитать. Может, хоть теперь наверстаю? А ведь у родителей было только начальное образование, и они всю жизнь проработали в колхозе. А вот книги оба любили и покупали. И я сам, будучи школьником, тратил на книги свои карманные деньги, а позже — часть того, что получал за работу в колхозе.

Вон, на моей полке стоят кое-какие книги, которые приобрел сам, а еще те, что с разрешения родителей уволок из отчего дома. А ведь эти книги, только немного потрепанные, с пожелтевшими страницами до сих пор стоят в моей библиотеке.

Сейчас странно видеть тома, изданные в шестидесятые — семидесятые годы с белыми страницами, с почти новыми переплетами. Вон, Александр Дюма и его «Три мушкетера». Детская литература, «Библиотека приключений и научной фантастики». Сейчас-то у нее самодельный переплет, изготовленный моими собственными руками, кое-каких страниц не хватает. Купил я ее по случаю. А уж как именно — даже рассказывать не стану. Есть еще Сервантес, «Айвенго» Вальтера Скотта. Сборник рассказов Белова, томик Рубцова. А это уже из отцовских приобретений. Трехтомник Михаила Михайлова, Лесков, поэмы Некрасова. Любимая серия ЖЗЛ. Здесь у меня только биографии Жюля Верна и Мольера (кстати, написана Булгаковым), потом наберется на три полки, а теперь, вроде бы, уже и четвертая на подходе.

Со временем библиотечка станет пополнятся, превратится в библиотеку. Даже теперь, когда пришла эпоха электронных книг, то все равно отдаю предпочтение бумажным. Не знаю, что станет с моей библиотекой после меня — сохранят ли жена и дети книги, но это уже неважно.

Только что промелькнувшая мысль удивила. Я что, подсознательно уже смирился с невозвратом? От тяжёлых дум меня отвлёк мой пустой желудок, давно сигнализирующий, что соловья баснями не кормят. Можно сбегать (в смысле — тихонько спуститься) в общежитский буфет, но хотелось чего-то более основательного, чем чай с ватрушкой. И я решил сходить в «Алёнку», что в конце улицы Ленина, благо недалеко. Так, а деньги где? — Вечный вопрос! В общежитии деньги должны быть надёжно спрятаны, иначе это общественное достояние. И хоть жил я в комнате один, правило оставалось в силе. Смутно помнилось, что я их куда-то прятал. Вопрос, куда? После некоторых логических умозаключений я выбрал Дон Кихота. Ни разу не помню, чтобы кроме меня этой книгой ещё кто-нибудь интересовался. Так и есть: вот он, трёшничек. Я полюбовался давно забытой зелёненькой купюрой, с умилением прочитал первую из множества надписей: «три карбованцi» и отправился чревоугодничать. Более-менее приноровившись к ходьбе, понял, что передвигаться могу и на расстояния побольше. Бок побаливал, но жить не мешал.

И только я выбрался из дворов на тротуар, как сердце моё пропустило удар, а потом ещё один — по противоположной стороне улицы шёл мой будущий закадычный друг — Толян Громов. Это он в своё время потянет меня в ОБХСС, куда перейдёт сам чуть ранее. Это он, имея шило в известном месте, умчится куда-то на север за должностью начальника уголовного розыска. Это он, вернувшись через пару лет, потому что «с лопарями каши не сваришь», будет рассказывать о своей секретной командировке в Таджикистан для борьбы с наркодельцами, а ему никто не будет верить. Это он без отрыва от службы в милиции станет почти фермером и на вопрос, как обстановка, будет отвечать: да вот, овца объягнилась, а я на дежурстве. Это он скоротечно уйдёт из жизни неоправданно рано. И окажется, что в Таджикистане он всё-таки был, но это уже будет неважно. А я ничего этого и знать не буду, потому что после крепкой дружбы пути наши к тому времени разойдутся.

А пока мы были просто сослуживцы — и не более. И участок мой был далековато от зоны инспектора уголовного розыска Громова. Поэтому Толя почти безразлично махнул мне рукой издали и продолжил свой путь. Я тоже махнул ему, а в голове беспорядочно крутились мысли, что так и до «кондрашки» недалеко, и сколько ещё таких встреч будет, и что мне со всем этим делать.

В столовой было прохладно и почти пусто — обеденный перерыв у людей давно закончился. С его завершением улетучились и все аппетитные запахи, да и были ли они? Под парочкой столов сиротливо стояли сосуды из-под того, что «приносить с собой и распивать строго воспрещается». Некоторые столы ещё терпеливо дожидались, чтобы их протёрли. Честно говоря, не айс, как говорили приверженцы пока ещё не известной советскому народу жвачки «Стиморол».

Я взял щи, котлетку с пюре (собственно, выбора уже не осталось), два кусочка хлеба и чай и уложился в полтинник с небольшим (не рублей — копеек). Прислушался к своим ощущениям — обычная еда, только бы погорячее. А вот чай подкачал. Сода, которую, как мне было известно из дальнейшей жизни, столовские работницы нещадно валили в этот напиток «для цвета», создавала иллюзию крепкой заварки, но напрочь убивала все чайные ароматы.

Я обедал и вспоминал недавно увиденного Толика. В ОБХСС его сразу невзлюбили товарищи по оружию, записав в выскочки. А что Толя делал? — Вот так же приходил в столовку, заказывал второе, а после того как на кассе ему пробивали чек, доставал «корочки» — контрольная закупка! Всем стоять и бояться! После перевешивания котлетка оказывалась чуть легче, чем указывалось в калькуляции, а пюрешки чуть меньше, ибо в какой же точке общепита может быть иначе? Набиралось копеек на пять недовложения. Оставалось приложить несколько бумаг и вынести постановление об отказе в возбуждении уголовного дела (мы же не звери какие, не в тюрьму человека, а только в товарищеский суд). И вот — для учёта полновесная «палка». И таких «палок» Толян мог нарубить за день с десяток, если не ленился. Понятно, что по количественным показателям он быстро вышел в лидеры. Начальству такая прыть нового работника нравилась в отличие от ближайших коллег.

В это время в моей голове кто-то сварливый загундел: Вот, за пять копеек так сразу в тюрьму, а как миллионами воровать, так ничего! Я не стал ввязываться в полемику с внутренним голосом, но почему-то вспомнилось, что у директора треста столовых и ресторанов города была огромная библиотека самых дефицитных книг, которых на прилавке книжных магазинов никогда не найти, и которых не читал ни он, ни его сын. Скажете, что не видите связи с ранее изложенным? Так я вам отвечу: вы счастливый человек!

До конца рабочего дня оставалась ещё пара часов, и я решил заглянуть в отделение. Слона надо есть по кусочкам, как утверждали сладкоголосые менеджеры XXI века, туманно намекая, что большую проблему надо решать пошагово. Не знаю, большой ли проблемой окажется мой выход на службу после амбулаторного лечения, но предварительно осмотреться не мешало.

Обшарпанные стены, два ряда сколоченных между собой стульев, частично обезноженных, десяток дверей в кабинеты вдоль темноватого коридора и тесная дежурка с единственной камерой — вот и вся матчасть отделения милиции для успешной борьбы с преступностью. И, конечно, запах. Этот ни с чем не сравнимый запах казёнщины, микс из ароматов табака, флюидов из камеры, затхлости, к которому со временем привыкаешь и перестаёшь замечать, и который после большого перерыва снова бьёт по твоему обонянию насмерть.

Мой приход не вызвал никакого фурора. Не у кого было вызывать. Только дежурный Воронин (почти однофамилец), изображавший голову профессора Доуэля за высокой стойкой, приветственно махнул мне рукой.

— Привет! Что, уже залатали?

— Залатали, но пока ещё на больничном.

— А с чем пожаловал? Не заявление ли писать?

Надо сказать, что любой дежурный как огня боится новых заявлений (специфика должности), поэтому я не стал огорчать хорошего человека, сказав, что заглянул по пути просто так. Воронин сразу потерял ко мне интерес и успокоенно откинулся на своем стуле, отчего и вовсе перестал быть виден из-за стойки.

Я решил заглянуть в кабинет участковых. В мою задачу входило провести предварительную рекогносцировку, проще говоря осмотреться и вспомнить разные мелочи, чтобы при выходе с больничного не выглядеть дураком. Вот где, например, лежат чистые бланки? А где ячейка на мой участок? Где мои подучётники, в смысле, дела на них?

Дверь оказалась запертой — вообще замечательно! Так, а где ключ? Логика подсказывала — у дежурного, о чём я его и спросил.

— Долго под наркозом был? — не в строчку отреагировал Воронин, и видя мою удивлённую физиономию, добавил. — Память отшибло?

Прозвучало это как-то не дружески, и я уже собрался рассердиться, но проследив за его взглядом, всё понял. За моей спиной на стене висела фанерка с наколоченными гвоздями, явно для ключей. Фанерка была любовно покрашена в тёмно-синий цвет в тон стенам. Видимо, в этом году старшине горотдела удалось где-то добыть только такую краску. Забрав единственный ключ, я отправился на разведку, решив не реагировать на грубость дежурного.

Вот так на мелочах можно и засыпаться. Но я-то не шпион в стане врага, мне моя забывчивость смертью не грозит. Но и прослыть странным, страдающим провалами памяти, сотрудником тоже не хотелось. Выпрут ещё со службы — и что, всё будущее под откос?

Я уже собрался уходить, когда дверь в кабинет открылась, и на пороге возникла дознаватель Лида Соколова.

— Здравствуй, Лёша! А мне Толя сказал, что ты пришёл. Как ты?

— Да ничего, помаленьку выздоравливаю.

— Расскажи скорей, как это всё, как ты? Больно было? Ты его знаешь, да?

Вопросы сыпались градом, а мои скучные ответы Лида слушала, округлив глаза и обхватив ладошками свои круглые щёчки. Совсем тебе Мунк со своим «Криком». Потом она спохватилась.

— Ой! Я же что зашла-то? Ты у нас должник в этом месяце.

Я начал соображать, на что можно собирать деньги в это время. Праздники, дни рождения, похороны, не дай бог, что там ещё?

Лида нетерпеливо притопывала каблучком, дескать, давай, думай скорее.

Я решил начать с невинного вопроса:

— Сколько?

Лида недоверчиво посмотрела на меня, не прикалываюсь ли, и неуверенно произнесла:

— Так рубль двадцать. Ты, Лёша, смеёшься? Или из-за больницы так…

Она не договорила. И что вы все привязались ко мне со своей больницей? Я вообще не отсюда! Я фантастический монстр из вашего будущего! Мне очень хотелось сказать именно так, но Лиды было жаль. И ещё себя немножко. А Лида добавила:

— Так ты же кандидат! Вот, и в ведомости записано.

Упоминание ведомости немного прочистило мозги. Ведомость — это вам не хухры-мухры. Ведомость — она и в Африке ведомость. И на похороны не по ведомости собирают. И ещё слово «кандидат». Вот теперь всё встало на место. Как же! Это же наша руководящая и направляющая! Это же ум, честь и совесть нашей эпохи! И именно быть в передовых рядах строителей коммунизма я стремлюсь, и из-за этого мне сейчас надо расстаться с моими деньгами. Рубль-двадцать мне было жалко. Хотелось прямо сейчас сказать Лиде о том, что именно мы все вместе построим. Но не время, не время…

Вечером у себя дома я переживал накопившиеся впечатления от города образца 1976 года. Скромный уличный трафик, из легковушек — «Запорыги», «Москвичи», реже — «Волги». Воняющие сизым перегаром неуклюжие КрАЗы с фотографиями Сталина на лобовухах. Номера на них с буквами ВОА. Девчонки стайками, все в мини-юбках, миленькие такие. Цыгане на лошади с телегой, гружёной бачками с пищевыми отходами из больницы или столовой. Работающие кинотеатры с очередями желающих попасть на фильм, а не торговые точки по продаже секондхенда. Зелёные пивные палатки, облепленные страждущими и жаждущими задолго ещё до начала торговли. Вспомнилось: граждане, пиво сегодня не успела разбавить, поэтому буду не доливать! Синие тележки на велосипедных колёсах с газировкой за три копейки и мокрой сдачей. Слезливые воздыхатели по самому лучшему в мире прошлому, ау! Где вы? Почему здесь я, а не вы? Давайте меняться!