Убийца по имени Ной

I

Маршрут следования предполагался такой: на поезде до Сочи, там небольшая техническая остановка. Далее на корабле до самых Афин. Техническая остановка требовалась для получения визы. Виктору обещали, что везде его будут встречать люди из движения и давать дальнейшие указания. Виктор все ждал, что ему поручат особое задание в Греции, но Иосиф при прощании на вокзале сказал, что эта поездка — поощрение и отдых в надежде на будущие великие успехи нового члена движения «Религиозное переустройство мира».

До Сочи катить двое суток. Купе чистое, попутчиков трое: мать с ребенком и мужчина средних лет. Виктор до самого конечного пункта так и не мог определить: семья это или мужчина едет отдельно. Главное — он оторвался от ненормальной жизни. Теперь вот отправился отдыхать — бесплатно.

Бывает же, убеждал он себя, когда в лотерею выиграешь круиз или много денег. Разве не так: он шел по улице, зашел куда-то, а там розыгрыш; он ухватил последний билет и именно он оказался счастливым.

Когда Виктор вышел на перрон в Сочи и начал озираться в поисках встречающих, с ним неожиданно заговорил мужчина из купе.

— Ну, теперь познакомимся. Сергей, — протянул он руку.

— Виктор… А вы…

— Я отведу тебя на квартиру и оставлю, потом сделаю визу.

— Хорошо…

Сергей прекрасно ориентировался в курортном городе, сразу повел на остановку автобуса, купил Виктору билет — как маленькому…

Ехали полчаса. Сергей показывал достопримечательности, советовал, куда ходить купаться. Сказал, что питаться Виктор будет на месте — естественно, бесплатно.

Виктору понравился частный домик с садиком и хозяйка — небольшого роста загорелая женщина лет тридцати пяти. Все удобства — во дворе, сад в полном его, Виктора, распоряжении, ключ от отдельного входа в кармане. Ешь, гуляй, веселись. Сергей выдал небольшую сумму на мелкие расходы и ушел, забрав паспорт Виктора.

Неужели море такое синее? До моря несколько минут ходьбы — и вот оно, ласковое… А от воздуха, свежего и прозрачного, даже голова с непривычки кружится. Довольство и покой растворены в воздухе: дышите глубже, не проходите мимо! Преимущественно этим Виктор и занимался в течение трех дней.

Хозяйку он почти не видел — только когда она приносила еду. Готовила она вкусно и разнообразно. Трехразовое питание доставлялось Виктору прямо в комнату, обставленную вполне прилично. Виктор облазил все окрестности: все улочки и переулки, лестницы и родники, базарчики и прочие достопримечательности. Оттого что не лежал часами на пляже, умудрился не сгореть на солнце. Он прекрасно выглядел…

Он думал: если сейчас так хорошо, что же в Греции будет? В Грецию не хотелось: его все устраивало и здесь. Еще пару-тройку недель побыть здесь — и домой. Убийство Майи, жалость к ней ушли из сердца, событие превратилось в миф: может — было, может — нет.

Стали приходить мысли об Оле. Очень хотелось, чтобы она нашлась… Можно было бы отдохнуть здесь вместе. А что? Вдруг бы все наладилось — одному грустно…

Почему мир так странно устроен? Неужели счастья не хватает на всех? Можно ведь быть счастливым от малого: от теплого ветерка на море, от прыгающих на горизонте дельфинов, от того, что ничего не болит. Это уже огромное счастье, когда душа и тело не болят и не ноют…

Виктор затосковал. От Сергея — ни ответа ни привета. И нет денег на обратную дорогу. Однажды он сидел в своей комнате и обдумывал ближайшие планы, собирался с духом, чтобы попросить хозяйку одолжить ему денег. Сгущались сумерки — на небе и на душе…

Хозяйка опередила их наступление. Постучав в дверь, она бесшумно проникла в комнату и застенчиво сказала:

— Сергей просил передать, что с визой задержка еще на день-два.

— Я уже никуда не хочу. Пусть отдаст мне паспорт. Передайте ему, если первая увидите.

— Он просил меня развлечь вас, чтобы вы не скучали… Сводить в бар или в ресторан — куда хотите…

— К сожалению, у меня нет денег на такие развлечения.

— О, не беспокойтесь, — с местным говором текла ее мягкая речь. — Сергей оставил мне деньги и очень перед вами извинялся. Ему будет приятно, если я развею вашу скуку. Вы стали так хорошо выглядеть, а то как приехали, я даже испугалась…

— Оттянуло! — улыбнулся Виктор. — Спасибо за ваши вкусные обеды и покой. И черешня у вас — исключительная. Я на всю жизнь наелся.

— Я тоже… Она вот падает уже, а я в этом году ни одной не съела. Мы можем через полчаса выйти из дома.

— Можем, — согласился Виктор. — Только вот что надеть — у меня только то, что на мне.

— Ну ничего, джинсы и свеженькую рубашечку можно… Хотя подождите… — Она ушла и вернулась, неся в руках стильный полотняный костюм. — Вот, наденьте — это моего сына. Модник страшный!

— Сына? — удивился Виктор. — Сколько же ему лет? Вы такая молодая…

— Мне пятьдесят, — застенчиво улыбнулась хозяйка.

— Не может быть! Тридцать, ну тридцать пять… — пригляделся Виктор.

— Что ж теперь — паспорт показать? — рассмеялась она. — Надевайте, через полчаса за нами заедут. У моего сына такого добра — море, он даже не заметит.

Совершенно обескураженный, Виктор быстренько привел себя в порядок, надел костюм — как на него сшитый, воспользовался дорогой парфюмерией, стоявшей в его комнате, и вышел во двор.

— Шик! — как девочка, обрадовалась хозяйка. — Просто нарасхват! Поверьте мне…

Подъехала машина, за рулем сидела подруга хозяйки, одетая в перламутрово-сизое платье. Ей было, кажется, за пятьдесят, но теперь Виктор не смог бы с уверенностью это утверждать. Может — целых сто, а выглядела на пятьдесят. Дама окинула Виктора оценивающим взглядом и одобрительно кивнула подруге. Виктор подумал: может, у них, у богатых, так принято. Законы ведь пока ненормальные: значит, все правильно.

Машина, миновав по дороге десятка два баров и ресторанов, остановилась у ночного клуба. Публика только-только начинала съезжаться. Ночной клуб назывался «Катерина», и вход был устроен как бы по Островскому: заходишь — и сотни маленьких прожекторов бьют в глаза, ослепляя. Катерина — луч света в темном царстве. Виктора так ослепило, что, очутившись в полутемном зале, он, чтобы не упасть, схватился за кого-то и попросил довести до какого-нибудь стула. Когда глаза пообвыкли, он обнаружил, что сидит за столиком с неопределенного возраста женщиной, а рядом хохочут его спутницы. Оказывается, они всегда зажмуриваются, когда идут по входному коридору, а ослепленных бедолаг ждет штраф — в течение вечера угощать своих спасителей спиртным. Влип, подумал Виктор, но его спасительница — Беата — милостиво отказалась от штрафа и даже, наоборот, вызвалась поить Виктора. На том и подружились: весь вечер сидели за столиком вчетвером и уже было непонятно, кто кого поил. Но обороты набрали как-то сразу. Были программа варьете, лихие пляски, приличный ужин… Виктор танцевал со своими соседками, чаще всего — со своей спасительницей; она же вызвалась его подвезти до дома в два или три часа ночи. Хозяйка с подружкой решили остаться до утра.

Виктор помнил, что они с Беатой ехали, ехали, о чем-то болтали — кажется, о современной авангардной литературе. Сошлись ли они здесь во вкусах — он не помнил, но в чем-то они явно не противоречили друг другу. Да и как могло быть иначе, если Виктор проснулся в ее постели. Сама Беата сидела в шезлонге на террасе голая и листала иллюстрированные журналы. Тело у нее было стройное, как у девушки: высокая грудь, впалый живот, тонкая талия, но лицо без макияжа выглядело лет на шестьдесят.

Виктор понял, что опять влип, но все же спросил как ни в чем не бывало:

— Беата, сколько вам лет?

— Что ты сказал, мой теленочек? — оживилась она, отбросила свои журналы и впорхнула в комнату. — Сейчас позавтракаем…

— Мне только кофе, — потянулся в кровати Виктор и огляделся в поисках своей одежды. Она была аккуратно сложена на кресле — удача. Теперь нужно выяснить, можно ли сигануть с террасы и сразу — в кусты. — Так сколько же все-таки вам лет?

— Не поверишь! Семьдесят. Только не вставай — я принесу тебе в постель кофе, киска.

— Вы только… оденьтесь, — спокойно согласился Виктор, но его затошнило: ночью он трахал старуху.

Чтобы проверить, так ли это, спросил:

— Хорошо мы провели время?

— Чудесно, котенок! Ничего подобного давно не было. Ух ты мой красавчик! Подожди секундочку, — сказала она и ушла — видимо, за завтраком.

Виктор, не теряя ни секунды, впрыгнул в костюм, белье засунул в карманы и в три прыжка оказался на террасе. До чего же красивый вид открывался — вот где пожить бы, да надо бежать. Он заглянул за бордюр и отшатнулся: терраса покоилась на скале, а где-то внизу, из-под скалы, тек ручей или источник — как в кино.

— Хочешь на террасе? — услышал он воркующий голос Беаты. — Я здесь очень люблю — давай здесь, мой повелитель.

Она принесла поднос с экзотическими фруктами, сыром и ветчиной: всего понемногу, но в разнообразии. Потом принесла другой поднос — с кофе и сладостями.

Они расположились за плетеным столом. Бабушка ухаживала за ним, как за внучком: делала бутерброды, очищала фрукты, резала на кусочки и своими руками с узловатыми ревматическими пальцами отправляла ему в рот. Виктор решил, что ей нет смысла давать ему отраву. У нее были другие, вполне определенные на него виды. Дело клонилось к тому, чтобы с этими планами не затягивать. Она стала его поглаживать и пощипывать, довольно и плотоядно засмеялась, когда обнаружила, что он без белья. Виктор подумал, что еще чуть-чуть — и он задушит ее, как гадину, решительно и бесстрастно.

Ее спас телефон, который запиликал на столе. Она отошла с трубкой к краю террасы, села на парапет.

— Да, да! — потянулась она. — Чуть не задушил… лапочка… борзой, очень… Как — штуку? Мы же договаривались…

Она отвернулась, и Виктор уже не слышал, что она говорит. А говорила она довольно долго и, судя по нервным движениям, — злобно. Наконец разговор закончился, и она вернулась, раздраженная и красная.

— Что, мусик? — развязно спросил Виктор.

— Надули! — стукнула она по столу кулачком. — Хоть расписки пиши. Ничего не докажешь. А я назло им одену тебя у Версаче, — капризно сказала она. — Ты ведь не откажешься, киска?

— Конечно, нет! — потрафил он бабушке. — Надо бы мне что-нибудь полегче, а то в костюме жарко.

Беата ушла одеваться и через полчаса вернулась вполне молодой женщиной — если смотреть издалека, но рядом она казалась набальзамированной мумией.

Вилла оказалась обширной, с прилегающим парком пирамидальных тополей. И везде клумбы с разноцветными розами. Беата сорвала полурасцветший бутон алой розы и всунула Виктору в петлицу.

— Какой ты славный…

Она лихо вела машину. Виражи и повороты горной дороги отлетали назад, словно сухие листья по ветру.

Виктор занервничал, совершенно не представляя, в какую сторону они движутся. И даже когда въехали в черту города — кто мог сказать, в какой город теперь занесла его судьба.

— Беата, а у вас есть дети? — спросил он после затянувшейся паузы.

— Нет, киска… — обратила она к нему свое лицо под толстым слоем грима. — Советую тебе хорошенько подумать… — Она положила руку на колено Виктора. — Если будешь меня любить, сделаю тебя наследником.

— Усыновите, что ли? — рассмеялся Виктор и тут же пожалел.

— Негодник! — воскликнула она и шлепнула правой рукой по щеке. — Сейчас высажу. — Отвернулась от него, показав гордый профиль. Все-таки в молодости она была красивая…

Пришлось бормотать какие-то извинения, с трудом осваивая незнакомую роль альфонса. Но вроде получилось. Беата наконец сменила гнев на милость. Тут, кстати, показалось здание сочинского вокзала. Обоим стало весело — по разным причинам.

— Куда же мы едем?

— К Версаче. — Беата потрепала его по щеке рукой. Виктор терпел из последних сил. Как только машина остановилась, он открыл дверь и прямо с подножки рванул наутек. Остановился только, когда стал задыхаться.

Кое-как Виктор нашел дорогу к хозяйке — несколько часов понадобилось. Полуденный зной давно спал. В это время хозяйка всегда уходила из дома, но тут, как назло, сидела во дворе со своей подругой. Они увидели его, как только он вошел в калитку. Издалека стали подтрунивать: мол, неужели он был у той старой тетки? И откуда у него роза в петлице?

Виктор бочком, с глупой улыбкой, прошел мимо, извиняясь:

— Я костюм почищу. Не знал, что он так быстро пачкается.

— Нет, не надо, — ласково запретила хозяйка. — Я сама. Выходите сейчас же к нам. Мы пьем кофе.

В своей комнате он сбросил с себя пыльный, пропотевший костюм, как старую кожу, выбежал на задний двор и окатил себя ведром ледяной колодезной воды. Потом еще, еще — пока не замерз. Вот теперь можно было пить кофе.

Он изумился, когда увидел за столом, рядом с хозяйкой, новое лицо — девушку глазуновской красоты с длинными волосами: огромные глаза, белая кожа, алый рот и весь облик — от сказочной святой Руси.

— Знакомьтесь — Вероника, — сказала хозяйка. — Прошу любить и жаловать…

II

Эти слова хозяйки стали эпиграфом к следующей главе Викторовой судьбы.

Вероника была неземная девушка, то есть она так не походила ни на одну из земных, что любые эпитеты: красивая, тихая, спокойная, ласковая — и даже все это, вместе взятое, — не смогли бы объяснить того, что видел в ней Виктор. «Ангел мой», — говорил он ей, когда вместе они забирались в укромные уголки побережья, сидели под тенью деревьев, наслаждаясь обществом друг друга. Они не говорили о своих чувствах, но и без слов было все ясно.

Виктор ничего про нее не знал — кроме того, что Вероника была дальней родственницей хозяйки и жила у нее. Они могли бы беспрепятственно проводить все ночи, но она не решалась — им хватало и дня.

В первый раз все произошло естественно и в естественных условиях. Ложем служила трава, а покрывалом — небо. Вероника и тут была тихая и ласковая.

Виктор благодарил судьбу, которая свела его с Вероникой и даже… убрала с его пути Ольгу. Ему теперь было бы страшно и подумать, что он мог не знать Вероники. Какое счастье, что все произошло именно так, а не иначе… В конце концов, Ольга сама избрала свой путь.

Вероника была сама нежность и преданность. Виктор радовался, оттого что чувствовал, что именно ему, и только ему, предназначалась эта нежность. Никогда между ними не возникало недоуменных пауз — с ней и молчать было наслаждением. Постепенно Виктор признал, что особенно нравилось ему в ней — женственность, которая не имела ни малейшего изъяна. Вероника никогда не носила брюк, не пила, не курила, не старалась казаться умной. У нее были такт, вкус — все, о чем только мог мечтать мужчина.

Виктор замечал, как она старается понравиться ему, и думал, за что ему такое счастье. Это счастье вот уже три недели было неотлучно при нем и не собиралось в дальнейшем исчезать… За три недели восхитительной близости они не только не надоели, но, судя по всему, привязались друг к другу навсегда. Виктор успокоился, решив, что эта награда ему — за пережитые раньше страдания. Да, он много пережил за последнее время. Наступила светлая, чистая полоса. Теперь каждый день он держал в объятиях чудеснейшую из женщин.

Сергей через хозяйку регулярно передавал, что визу задерживают, а Виктор, в свою очередь, просил передать ему, чтобы не беспокоился. Они за три недели умудрились ни разу не встретиться. Виктор считал, что и это знак судьбы, подарок длиною в жизнь.

— В Греции все есть? — спросил он однажды в шутку Веронику.

— В Греции? — потянулась она к нему с поцелуем. — Есть все.

— Нет, — отстранил он от себя ее вишневые губы. — Там нет тебя! Тогда зачем мне Греция? Выходи за меня замуж…

— У тебя есть невеста, Оля…

— Откуда ты знаешь?

— Ты во сне говорил про нее.

— И что же я… говорил?

— Что она изменила тебе, — просто ответила она.

— Да, — ухватился за спасительную соломинку Виктор. — Самым коварным образом она изменила мне — перед самой свадьбой.

— И ты не простил ее?

— Может быть, и простил… Но теперь у меня есть ты. Теперь я не представляю жизни без тебя, Вероника. Ты не должна ревновать. Скажи, что ты не ревнуешь.

— Это дурное чувство. Никогда его не испытывала.

— Какая ты хорошая. Иди ко мне! — Виктор снова изнывал от желания. — Я люблю тебя… Неужели так будет всю жизнь? — спросил немного спустя.

— Конечно, — не раздумывая, ответила Вероника.

— А где мы будем жить?

— Где хочешь.

— Какая ты хорошая! Ну как же это случилось, что такому остолопу, как я, достался ангел…

Хозяйка знала или, во всяком случае, догадывалась об их отношениях, но ни разу ни единым намеком не выразила своего неодобрения. Виктор был так благодарен ей за это. И еще за то, что не рассказала Веронике о злополучном приключении с Беатой.

В день, когда Виктор сделал Веронике предложение, они раньше обычного разошлись по своим комнатам. Оба очень устали.

Ближе к ночи к нему постучала хозяйка и предупредила, чтобы Виктор завтра не уходил никуда до обеда: должен прийти Сергей.

До обеда ждать не пришлось: Сергей явился часов в девять. Вид у него был официальный и торжественный. Виктор подумал: может, он уже знает о том, что они собираются пожениться с Вероникой? Она же не могла не сказать об этом своей дальней родственнице — хозяйке. А та — передала Сергею.

Но причина была другая и совершенно неожиданная.

Сергей, дождавшись, когда Виктор позавтракает за общим столом на открытой веранде, позвал его в комнату.

— Ну, как дела?

— На пять! — воскликнул Виктор. — И в Грецию не хочу.

— С Грецией ничего не получается. С визой трудно. Понадеялись на одного человека, а он подвел.

— Ну и не надо. Я скоро поеду домой.

— Нет, домой пока не поедешь. Пока… Из движения поступило задание. Завтра рано утром я отвезу тебя в горы — в один молодежный лагерь. Там нужно немного с ребятами поработать.

— Как — поработать?

— Ничего серьезного. Там учебный лагерь нашего движения. Курс лекций, практические занятия, трудовой десант. Недели на две.

— Дело в том, что я… — Виктор хотел сказал о Веронике, но раздумал. Он сам с ней договорится. Главное — решено, и пусть это будет теперь его тайной.

— Ты не хочешь ехать? Но ты же должен был читать устав движения, в котором говорится, что каждый член по мере возможностей должен помогать. Ты, кажется, немного отдохнул…

— Да нет, я не против. Я понимаю, что должен отработать эти прекрасные три недели. Я согласен, должен…

— Ты не переживай, там условия просто потрясающие — я имею в виду природу. Это, можно сказать, заповедник.

— Хорошо, хорошо, — согласно замахал руками Виктор. — Еду.

— Значит, так, — заключил Сергей. — Завтра на рассвете за тобой придет машина. Далее подчиняться будешь водителю. И еще. Хозяйке и девушке совершенно не важно знать, куда ты направляешься. Придумай что-нибудь… Что-нибудь романтическое…

Виктор придумал. Он сказал Веронике, что должен подзаработать, поэтому отлучается на пару недель в одно ближайшее селение, где предложили хорошую работу. Вероника согласилась и поклялась ждать его приезда, как Сольвейг.

— Но Сольвейг не дождалась — ее возлюбленный не вернулся, — рассмеялся Виктор.

— Ей не повезло, — уверенно сказала Вероника. — А я везучая.

Машина — зеленая «Нива» — действительно пришла на рассвете. Виктор не спал всю ночь, чувствуя себя как перед сложным экзаменом. Он был уверен, что сдаст — вытянет счастливый билет; и вообще, материал известный и времени на подготовку достаточно… Был уверен, что сдаст, но волновался. Наверно, из-за Вероники. На себя-то он надеялся, да и на нее — тоже. И все-таки — мало ли что. Только и успокаивал себя ее уверенностью в том, что везучая.

Водитель понравился: улыбчивый парень. Он посадил Виктора на заднее сиденье, дал сок и бутерброды и спросил, какую кассету ему поставить. Собрались как на пикник. Когда выехали из города, свернули к горам. Ехали сначала по асфальтовой дороге, потом по грунтовой. Потом и такая закончилась — остались лишь две колеи, уходящие плавно вверх. Когда пошел пятый час пути, дорога усложнилась. Порой она так круто взмывала вверх, что казалось, «Нива» перевернется. Лес по краям стал мрачным, непролазным. Такой лес, наверно, и называют чащобой. Виктор мертвой хваткой вцепился руками в переднее сиденье и уже готов был заорать водителю, куда его леший гонит…

Но машина внезапно выехала на плоскую горизонтальную площадку и остановилась.

— Приехали. Вылезай!

— Ничего себе завез меня… — с опаской огляделся Виктор. — Что-то мне это не нравится.

— А уж это меня не касается. Дальше другая программа. Ты уж извини. — Водитель отшвырнул недокуренную сигарету. — Вылезай. Дел по горло. Жди здесь, за тобой придут.

Виктор вылез, водитель тотчас развернул машину, помахал рукой и уехал. Шум машины еще долго доносился то с одной, то с другой стороны горы — так петляла дорога. Наконец все стихло.

— Брат Виктор? — услышал он знакомый голос. Виктор оглянулся, но Иосифа, как думал, не обнаружил. Перед ним стоял другой молодой человек. — Меня зовут Ной. Брат Ной.

— Ной? — удивился Виктор. — Разве есть такое имя?

— Ты разве не знаешь? Ной спасся от потопа.

— Да, только никто этого не проверит, — засмеялся Виктор.

— Ты не должен так говорить. Все, что написано в Библии, — правда, — сказал Ной.

В его интонации послышались снова знакомые нотки. Иосиф и Ной говорили одинаково бесцветными голосами. Но в городе это не было так заметно, как здесь, на фоне роскошной кавказской природы.

— Хорошо, как скажешь, — не стал спорить Виктор, прислушиваясь к своему голосу: он был живой и звонкий, а у Ноя — какой-то мертвый. — Брат Ной, ты не болен?

— Почему ты так спросил? — удивился Ной.

— Мне показалось… Ну, пошли в лагерь? Далеко еще? Неужели опять подниматься?

— Брат, сотворим молитву, — сказал Ной, рухнув на колени, и оглянулся, потому что не услышал хруста мелких камешков под коленями Виктора. — Брат, сотворим молитву — ты должен слушать меня.

— Да я в этом ничего не понимаю, — отнекивался Виктор. — Надо обязательно на колени? Я не знаю никаких молитв.

Ной потянул его вниз. Виктор опустился на колени рядом с ним. Ему было неудобно стоять так, он думал, как глупо это выглядит со стороны, — хорошо, что его никто не видит. Ной уже начал что-то бормотать, полузакрыв веки. Постепенно он стал раскачиваться и в такт движениям произносил одну и ту же фразу, смысл которой Виктор уловил не сразу.

— Голгофа распятого — смерть упырям… Голгофа распятого — смерть упырям…

Как только Виктору удалось понять эту странную фразу, он вскочил с коленей и отошел подальше, чтобы ничего не слышать. Ной не сразу это заметил, а когда заметил — не сразу прекратил свою молитву. Наконец он сложил руки в заключительном движении, поклонился до земли и враждебно спросил:

— Почему ты не молишься?

— Я не умею. И не хочу. Не понимаю, что ты говоришь… И вообще не люблю, когда из меня дурака делают. Пошли в лагерь. Если надо работать — я готов. Молиться не буду. Давай думай: или идем, или я сейчас ухожу, — издалека сказал Виктор.

Ной вполне безучастно сказал:

— Путь долгий. Напрасно ты не помолился. Пошли!

— Иди впереди, я — за тобой! Ну?

Жажда новых приключений, неуемный дух странствий овладели Виктором. Он вдруг понял, что ввязался в новое опасное предприятие, но остановиться уже не мог. Он слышал, что «афганцы», вернувшиеся с войны, видевшие неоднократно смерть в лицо, уже не могут жить без острых ощущений — потому часто и попадают в криминальные структуры. Теперь Виктор на себе ощутил, что нормальная жизнь совершенно перестала его интересовать: хотелось все новых и новых приключений, хотелось познать себя — на что способен.

Вероника пусть ждет; это удел всех женщин от века — ждать мужа. Верность испытывается разлукой. Чем длиннее и опасней разлука — тем горячее любовь, если она есть. Это вдруг стало важным для Виктора: истинна ли любовь — Вероники к нему и его к Веронике. Эту разлуку им Сам Бог послал…

— Господи, благослови! — тихо, неожиданно для себя, сказал Виктор за спиной у Ноя и неумело перекрестился.

Так он ступил на едва приметную тропинку. Ной словно язык проглотил — ни на один вопрос Виктора не ответил.

Пока тропинка поднималась в гору — все силы уходили на подъем. Потом ступили на относительно горизонтальную поверхность, и Виктор запел. «Взвейтесь кострами» спел, потом попурри из других пионерских песен… Ной не обращал внимания. Когда он остановился, Ной сразу это почувствовал и обернулся.

— Ты что, братик? Хоть бы поинтересовался — может, я уже сдох, — сказал Виктор и, мокрый от пота, повалился в высокую траву.

— Лежать нельзя. Пойдем, осталось немного, — ответил Ной.

— Сколько? Мы уже два часа топаем.

— Хорошо, — согласился Ной. — Помолимся.

— Только без меня!

— Ты должен меня слушаться, — спокойно сказал Ной.

— У нас свобода совести, — встал напротив него Виктор. — И потом… Я к тебе не нанимался.

— Ты пришел к Богу, а не ко мне — будешь служить Богу, а не мне. Ты должен служить ему со страхом и трепетом, — металлическим голосом произнес Ной.

— Я никому ничего не должен, — решительно заявил Виктор. — Я ухожу, потому что ты мне надоел. Ищи дураков в другом месте. Адью! — Он сделал шаг назад по тропинке.

— Эй, брат! — услышал он за спиной и обернулся.

Удар носком ботинка пришелся ему прямо в солнечное сплетение. Виктор вскрикнул и повалился в траву.

III

Когда Виктор открыл глаза, декорация сменилась. Так уже было… когда-то… Малейшее шевеление приносило страшную боль в животе. Он застонал. На стон подошел парень в тренировочном костюме с дырками на коленях.

— Прости, брат, за чужой грех. Удар был предназначен другому, но злая воля направила его на тебя, Мы преклоняемся перед тобой, брат. Мы сделаем все, чтобы ты стал здоров. — Парень поклонился и ушел.

— Не уходи, — захрипел Виктор, попробовал повернуться и от боли снова потерял сознание. Но постепенно боль из живота ушла, а внутри чувствовалось приятное тепло и успокаивало, и убаюкивало.

Когда Виктор открыл глаза, то увидел, что какая-то женщина склонилась над ним и водила руками над его животом. Виктор никогда не пробовал подобное лечение, но тут пришлось признать, что оно действенно.

Потом женщина, плавно раскачивая руками, обошла вокруг топчана, на котором лежал Виктор. Остановившись, посмотрела на него внимательно — и снова обошла. Она видела его прекрасно — лежащего и только что вернувшегося из небытия. Он же не мог видеть ничего, кроме ее рук: она была одета в светлые одежды, а лицо закрывало подобие чадры с прорезями для глаз. Одежды от легкого ветерка развевались, и это умиротворяло…

Действо закончилось тем, что она кругообразными поворотами кистей перед его глазами просто заворожила Виктора, потом отступила на несколько шагов, взглянула на него последний раз и стала удаляться.

Она ушла, избавив его от боли, а в память своего посещения оставила в душе Виктора смешанное чувство вины и благодарности, которое ослабило его волю. Теперь он готов благодарить каждого и перед каждым чувствовать свою вину. В чем эта вина заключалась — понять было невозможно, но если бы кто-то назвал ее — Виктор признал бы. На него можно было сейчас свалить все беды мира… Что сделала эта женщина? Каким образом вызвала она в нем это чувство покорности? Оно не в его характере, но в этом чувстве сейчас — спасение. Так думал Виктор.

Фея прилетала к нему — фея, а не женщина, — похожая, как показалось Виктору, на Ольгу. Почему так — он не знал.

— Брат, — услышал он, — теперь ты можешь встать. Пойдем, я покажу тебе наше обиталище, — говорил парень в спортивном костюме и, сам не ведая того, усугубил настроение Виктора. — Мы живем совсем близко от Бога. Он собрал здесь нас, грешных, чтобы мы смогли покаяться на его глазах. Он дал нам последнюю возможность, брат Вол…

— Я не вол… — удивился Виктор.

— Мы дали тебе это имя, брат. — Парень стал отходить от топчана, на котором покоился Виктор. И он, покорный и благодарный, пошел вслед за ним.

— Почему такое имя? Я ведь по гороскопу не Вол.

— Мы не пользуемся гороскопами. В Библии запрещено гадать. Мы живем по Библии, по десяти заповедям Моисея, который получил их от Бога на горе Хиров. И мы живем на горе Вирох.

— Разве мы находимся на горе?

— Вернее сказать, на плоскогорье. Выше нас только Бог.

— Все-таки скажи: почему вы дали мне такое имя?..

— Вол — чистое животное по закону Моисея. Сильное и выносливое, ценное животное при земледельческих трудах. На нем возили тяжести, он помогал молотить хлеб — главную нашу еду. Насущный хлеб… Волы, как чистые, употреблялись для жертвоприношений и составляли богатство древних патриархов. Во время земледельческих трудов волов хорошо кормили. Закон Моисеев говорит: «Не заграждай уста волу молотящему». Еще пророк Исайя заметил, как верны волы хозяину своему: «Вол знает владетеля своего».

— Да… — согласился Виктор. — Только… Только… как бы это сказать… Говорят ведь: пашет, как вол. Я не хочу так вкалывать.

Некоторое время они шли молча, потом парень сказал внятно:

— Волы всегда служили символом сильного противника или соперника. Может, это тебя успокоит?

— Ладно, — согласился Виктор. — Мне нравится вол. Пусть… Скажи, как тебя зовут?

— Ной, — ответил парень.

— Как — Ной? И тот… тоже был Ной.

— Теперь у него другое имя — он лишился имени Ноя.

— Но почему?

— Потому что, как свидетельствует Библия, «Ной обрел благодать пред очами Господа, он был человек праведный и непорочный в роде своем и ходил пред Богом». Разве может человек, который чуть не убил другого, носить имя праведника?

— Не знаю, — пожал плечами Виктор.

— Здесь у нас, совсем близко от Бога, такого не бывает. Человек носит то имя, которое он заслуживает.

— Значит, ты заслужил имя Ной? У вас много Ноев?

— У нас один Ной, — значительно сказал Ной. — И этот костюм переходит от одного к другому.

Виктор окинул взглядом залатанный и дырявый трикотажный костюм и понял, что именно такой костюм должен носить праведник. И вообще все на земле должно быть устроено так, как говорит Ной. Виктор еще ничего не знал о лагере, но уже чувствовал, что здесь он наконец найдет истинное успокоение. Он пожалел лишь об одном: что сразу не взял сюда Веронику.

— Значит, ты теперь самый главный праведник? — уважительно спросил Виктор у Ноя и посмотрел на него совсем по-другому — как на героя.

— Если ношу это имя — значит, так оно и есть. «Всех же дней Ноевых было 950 лет, и он умер», — нараспев цитировал Ной.

— Неужели так было?

— Это и есть так. Всегда — ныне и присно и во веки веков, аминь. «Ему было 500 лет, и родил Ной трех сынов: Сима, Хама и Иафета». Ной всегда рождает Сима, Хама и Иафета и всегда переживает потоп. Скоро снова будет всемирный потоп, но те, кто взойдет в ковчег Ноя, спасутся, не сомневаясь, — с восторгом говорил Ной. Его восторг передавался и слушателю.

— Я хочу спастись с тобой, Ной! Ты так много знаешь — я чувствую… Знаешь то, о чем я понятия не имею.

— Да, я знаю всю Библию наизусть, весь Ветхий завет, — уточнил Ной.

— А я, сколько ни пытался, ничего там не понял. Сколько раз брался… И Евангелие…

— Евангелие — это позднейшая вставка. Библия не нуждается в дополнениях. В Ветхом завете все сказано, — категорически заявил Ной. — Ты будешь ходить на наши занятия — сам все поймешь. Я не сомневаюсь, что ты спасешься. Ты все правильно понимаешь.

— А вот крест?.. Вы носите крест? — спросил Виктор и пощупал у себя на груди. — Где же мой крест? Когда я ехал на машине, крест был на мне, — испугался он.

Тут Виктор понял, что после удара первого, неудачливого Ноя до появления женщины-феи прошло достаточно времени — может быть, несколько дней. И его лечила не только женщина… «Ну и что же? Хорошо, что вылечили», — умиротворенно подумал он.

— Зачем тебе крест, брат Вол, если мы живем под покровительством Бога? — спросил Ной. — Ты видишь, что у нас никто не носит креста, потому что Моисей ничего не говорил про то, что нужно его носить. Мы не носим талисманов, потому что нам нечего бояться. Над нами Бог. Талисманы носят люди там, на земле.

— А мне говорили по-другому…

— Кто? — спросил Ной.

— Не помню…

Виктор шел вслед за Ноем и слушал, как первоклассник выпускника. Действительно, ничего подобного он не знал, не чувствовал. Душа жаждала каких-то новых знаний, ощущений, ведь она — жительница вечности. Наверно, только здесь, под небесами, на горе, становится явным присутствие Божие — на земле это как-то слабо ощущается, если ощущается вообще…

Они уже несколько раз прошли вокруг забора — от ворот до ворот. Но спроси сейчас Виктора — из чего этот забор, вряд ли бы он ответил. Единственное, что ощущалось подсознательно, невидимо — людей в лагере нет, кроме них двоих. И даже порой казалось, что они и на Земле одни. Ну и конечно, Бог. И хотя Ной и утверждал, что Он — над ними, но Виктору стало казаться, что Он — везде, Он слышит, что они говорят, что делают, что думают…

И эта мысль не давала покоя — вместе с непонятно откуда взявшимся чувством вины. Он все время хотел спросить об этом у Ноя — чувствует ли он такое? — но стеснялся, потому что Ной вел слишком серьезный разговор, а его, Виктора, вопрос казался ему глупым, незначительным и слишком личным. Ной рассказывал о ветхозаветных праведниках, начиная именно с Ноя: про Авраама, Исаака и Иакова, часто цитировал наизусть Библию.

Слушая о том, когда и как жили эти праведники, Виктор начал думать о спасении — в широком смысле: здесь ли, на земле, там ли, на небе, но непременно нужно спастись. Нужно спастись. Хотя он и не понимал, что это означает, но… Нужно спастись — без этого жизнь бессмысленна. Иначе как же? Родился, жил, умер — и лопух на могиле? Желание спастись стало неимоверно жгучим, захотелось немедленно начать спасаться — здесь и сейчас.

Наконец Виктор не выдержал и невпопад спросил у Ноя:

— Скажи мне, а они, эти праведники, спаслись?

— Праведники всегда спасаются.

— Как же мне-то спастись? — с отчаянием в голосе схватил за руку Ноя Виктор.

Тот, словно испугавшись, отдернул руку.

— Трудно, брат Вол, трудно! — воскликнул Ной, выйдя из своего бесстрастия. — Но если ты получишь у нас имя какого-нибудь праведника — считай, что спасся!

— Но мы же теперь совсем близко от Бога! — напомнил Виктор.

— Кто близко, а кто — еще очень-очень далеко, — отрезал Ной. — Запомни такую вещь, брат Вол… Чтобы спастись, нужно соблюдать иерархию, подчиняться мудрейшим. И так, восходя по ступенькам послушания, можно надеяться на спасение. Анархия — удел земли. Нам, небесным, нужно только обмениваться опытом. Старшие передают опыт младшим — по духовному возрасту. Ты только пришел к нам — ты младенец. Как пойдет у тебя дело спасения, зависит только от тебя, от твоего послушания. Самый большой грех — самомнение и непослушание.

— Я понял, понял! — воскликнул Виктор. — Я готов, я должен слушаться, потому что в моей жизни действительно наступила полная и окончательная анархия.

— Благодарю Бога, что ты понял это! — вдруг в порыве молитвенного экстаза вознес Ной руки к небу. — Теперь идем.

Лагерь был расположен на естественной поляне, окруженной забором из жердей с такими же воротами. В одном месте скучились фанерные домики — штук десять, не больше. Сочная зелень неведомых доселе Виктору деревьев манила к себе, хотелось уйти в ее прохладу и тень…

Ной подвел Виктора к шатру посреди лагеря и значительно сказал:

— Это наша скиния, наш храм. Здесь мы молимся…

— Там, наверное, прохладно. Ной, я хочу пить — в горле пересохло. Где бы напиться? — спросил Виктор, и снова невпопад.

— Мы пьем только рано утром и после захода солнца — запомни, — строго ответил Ной. — Ты находишься около скинии, это святая святых. Здесь можно думать только о вечном.

— Хорошо, — покорно сказал Виктор. — Я потерплю.

— Ты должен сейчас встать на колени вот тут… В скинию заходить запрещается. Кто зайдет самовольно, того поразит тяжкая болезнь. Вставай на колени, — повелел Ной, и Виктор повиновался. — Твоя постоянная молитва должна быть такая: «Голгофа распятого — смерть упырям». На первый раз ты должен произнести ее три тысячи раз — на это потребуется два часа. После этого, по великому снисхождению к твоей первоначальной немощи, ты получишь стакан воды. Повторяй за мной: Голгофа…

— …распятого — смерть упырям, — подхватил Виктор, медля.

— Ну, ну… Заметь время. Семнадцать ноль пять. В девятнадцать ноль пять я подойду к тебе. Повторяй, — сказал Ной и отошел, чтобы понаблюдать.

Виктор несколько раз произнес фразу и обернулся:

— Брат Ной, скажи мне — только не сердись…

— Говори, — повелел Ной.

— Кто такие упыри?

— За этот вопрос я могу добавить тебе еще тысячу повторений, — сказал Ной так, как будто тысяча означала удары.

— Нет-нет, я буду молиться, — испугался Виктор.

Ной остался доволен и, уходя, бросил как бы невзначай:

— В свое время тебе откроется все. Можешь стать в тень.

Это было великое снисхождение. Виктор был так благодарен своему учителю. Он быстро поднялся с коленей и перешел в тень скинии.

IV

Первые десять-пятнадцать минут Виктор старательно повторял фразу. Но потом язык как будто онемел и стал отказывать. Виктор заставлял его, но безрезультатно. На него вдруг навалилась такая тоска и скука, что хоть беги. Виктор с большим усилием уговорил себя не делать этого, потому что по собственному опыту знал, что любое новое дело вызывает вначале скуку. Необходимы великие труды, чтобы оно пошло. Он стал произносить фразу про себя. Но потом началась новая борьба с самим собой. Фраза, по существу, была дикой и непонятной…

— Господи, за что же мне наказание такое! — вдруг взмолился он. И это прозвучало — слух уловил произнесенное.

Виктор в испуге обернулся, но никого кругом не было. Тогда он осмелел, полушепотом разговаривая с Богом, который начинался с большой буквы.

— Господи, может, я опять что-то не так делаю? Ты подскажи мне. Может, Ты объяснишь, что это за фраза? Не оставляй меня, Господи, — погибаю. Господи, уже совсем ничего не понимаю. Любил Ольгу, теперь Веронику. А может, вообще никогда никого не любил.

Долго так Виктор изливал свою душу неведомому своему Богу скорее всего, все оставшееся время. На душе стало спокойнее, и Виктор пролил слезы умиления.

За умилением пришел ответ на молитву. Душа неведомыми путями уяснила, что Бог никогда не оставляет молящегося — искренне молящегося, как получилось вдруг у Виктора. Он только испугался: а вдруг у него больше никогда так не получится? Но и на это последовал ответ: получится, если захочешь.

Тень, в которую он первоначально нырнул, переместилась. Солнце уже не палило, как днем… Виктор увидел, как к нему кто-то приближается — в рваном спортивном костюме. Да это же Ной! Сейчас он начнет ругать его. За что? Ах, да — Виктор не произнес три тысячи раз ту фразу. Он инстинктивно, как бы защищаясь, вложил ее в свой язык:

— Голгофа распятого…

Виктор стал произносить фразу механически, не вдумываясь в смысл и значение, — и обманул-таки бдительность Ноя. Тот постоял некоторое время рядом, а потом довольно сказал:

— На сегодня достаточно. Я вижу, ты прилежный ученик. Ты заслужил свой обед. Вставай, пошли!

Виктор встал и покачнулся: колени онемели. Он стал растирать их. Потребовалось довольно много времени, чтобы привести себя в порядок. Ной не стал дожидаться, ушел, сказав, чтобы Виктор подошел к крайнему домику.

Около дома стояла лавка — простая, сбитая из неотесанных досок. Виктор сел на нее с наслаждением и стал дожидаться обеда. Через некоторое время из домика вышел Ной и сунул в руки Виктора большой ломоть полузасохшего хлеба и стакан воды.

— Хлеб наш насущный, — сказал Ной. — И вода, живая вода.

— Спасибо! — обрадовался и этому Виктор.

— Не меня благодари — Бога.

— Не знаю — как, — пожал плечами Виктор.

— Подумай и сам реши! Неужели за столько времени у тебя не возникло с Богом никакой связи? — строго спросил Ной.

— Возникло…

— Вот и благодари сам! Давай! — намекал на некоторую самостоятельность Ной. — Скоро братья придут. Жди их здесь. И делай то, что они будут делать.

— Хорошо… А добавки не будет?

— Вечером будет ужин, — сказал Ной и ушел в домик.

«Зачем я спросил про добавку? — мысленно ругнул себя Виктор. — Ведь я не хочу есть — только Ноя разозлил своим бестактным вопросом».

Он размачивал хлеб в воде и ел, боясь потерять и крошку. «Спасибо Тебе, Господи!» — мысленно поблагодарил Виктор и стал ждать, что будет дальше.

Долго ничего не происходило: он сидел один в лагере, становилось прохладно, потому что солнце ушло. Ни о чем не хотелось думать, хотелось пожить простой, животной жизнью — как трава, как дерево, которое пьет воду и подставляет крону лучам солнца и тихо себе радуется жизни. Почему человек так не может? Почему придумывает себе сложности, ставит сам себе препятствия, а потом мужественно их преодолевает?..

Но, слава Богу, наконец нашлось пристанище — совсем близко от Бога, и пока он, Виктор, не поймет про жизнь что-то важное, он не уйдет отсюда. А Вероника пусть ждет, потому что если он поймет для себя — значит, он поймет и для двоих.

Виктор поймал себя на том, что его желания всего за несколько месяцев сильнейшим образом изменились. Чего он хотел раньше? Хорошую работу и хорошую зарплату, хорошую жену… А где она, несостоявшаяся жена? Теперь хотелось только покоя — покоя дерева: стоит себе на одном месте и не жаждет никаких перемен, никому не помогает, но никто и ему не мешает. От ветра качается, под дождем мокнет. Но ничего не меняется — дерево остается деревом. И все время на воздухе, на природе — красота!

Что же сделала с ним та женщина в белых одеждах? Избавила от жуткой боли — несомненно, но при этом изменила направление его воли. Еще утром он был полон внутренних сил и жажды деятельности, а вечером мечтает о деревянном покое. Его воля, кажется, подавлена. Подавлена, решил Виктор. Ну и что? Так хорошо жить, подчиняясь кому-то умному, знающему, уверенному; делать, как он скажет, и то, что скажет. Это настоящий отпуск от будней собственных страстей, неудач и хаоса жизни.

Виктор понял, что он сам себе надоел, со всеми своими поисками и находками, он уже не мог сам себя терпеть. Выход один — спустить все на тормозах. С какого бока ни зайди — видимость одна и та же: подчиниться сильному и знающему, тому, кто объяснит этот мир…

В сумерках в лагерь стали возвращаться обитатели. Они приходили поодиночке и небольшими группками, мужчины и женщины — слетались, как пчелы в свой улей. Некоторые из них прилетали с добычей — с огромными, но, видимо, легкими мешками. Другие, как трутни, брели налегке. Но всех их объединяло одно, и это Виктор сразу понял: они возвращались, чтобы, забыв свои дневные труды, тоже подчиниться кому-то, кто скажет, что делать завтра, через месяц, через год… Эти люди были братьями, поистине его, Виктора, братьями и сестрами по главному признаку: они отреклись от своей негодной воли и получили взамен облегчение — общую веру, связывающую их всех, таких разных… Виктор окрестил их своими братьями, потому что ему стал дорог путь каждого из них к прозрению. У него не было сомнений, что каждый из них когда-то начал поиски смысла жизни и они привели сюда, на гору.

Братья и сестры шли мимо него, уставшие и хмурые. Виктор кивал им, и редко кто отвечал взаимным приветствием. Познакомиться же с ним не захотел никто. Это не смутило Виктора, потому что он уже знал, как труден путь.

Обитатели лагеря собрались у домика Ноя в ожидании. Их было человек пятьдесят, все не старше сорока, но в основном молодежь двадцати — тридцати лет. Виктор встал со своей лавки, потому что иначе получалось, что все взоры были обращены на него, и ему даже показалось, что братья и сестры ждут от него какого-то сообщения. Виктор встал и пристроился сзади собравшейся толпы. Тогда ему стали слышны некоторые тихие разговоры.

— Опять разделить никак не может, — говорил один.

— Стемнеет — снова будем искать куски свои по земле, — говорил другой.

— За водой сегодня ходили?

— Нет, опять трехдневную будем пить, — говорил еще кто-то, но все произносилось беззлобно и с пониманием.

Виктор заметил, что почти каждый, кто сказал хоть слово, обернулся на него. Он подумал, что, может, они хотят, чтобы и он заговорил с ними. Но он пока совершенно не знал, о чем говорить. Сейчас он хотел только слушать.

Наконец из домика вышел брат Ной и сделал повелительный жест, который поверг всех на колени, и быстро произнес молитву-заклинание, чтобы хлеб стал насущным. После этого он вынес из домика большой таз с ломтями хлеба. Люди, не толкаясь, стали подходить к Ною, и тот каждому давал кусок.

Вдруг раздался истерический девичий вопль:

— Мне опять маленький кусок достался! Почему каждый раз мне дают маленький кусок?

— Сестра Мина, сегодня твое достоинство 40 сиклей. Выбирай, в какой карман тебя положить… — спокойно сказал Ной, не прекращая раздачи хлеба. — Ты сегодня совсем негодная монета. Я думаю, что 40 сиклей медью или оловом. Выбирай!

— Я сегодня всю поляну обобрала, — вдруг тихо, обиженно заплакала сестра Мина. — Почему же мне такой маленький кусок?

— Ну, хорошо, — подобрел Ной. — Освобождаю тебя от ночной молитвы. Твой кусок такой же, как у всех.

Больше инцидентов не было. Мина быстро успокоилась и с удовольствием стала жевать свой хлеб. Ели его прямо здесь, у дома Ноя. И Ной ел вместе со всеми. Кто-то вынес бак с водой, и каждый получил по стакану воды.

За это время стало темно. Над лагерем чернела ночь с ясными звездами, и Млечный Путь высветился от края и до края неба. Электричества здесь не было. Ной вышел из дома с зажженным факелом и повел за собой народ к скинии. На месте ужина остались лежать несколько человек. Они заснули, и никто их не беспокоил.

Ной вставил факел в держатель и зашел внутрь шатра. Остальные расположились вокруг. Началась молитва.

Виктор не разбирал слов, только старался повторять все движения молящихся — снова на коленях, возводя руки к небу, кланяясь до земли. Иногда братья и сестры подхватывали произнесенное Ноем и тогда долго повторяли какую-нибудь фразу, постепенно убыстряя темп и громкость. Виктору казалось, что эти моления собираются воедино и восходят вверх, к Богу. В какой-то момент ему почудилось, что разверзлись небеса и оттуда на землю заструился свет. Он толкнул в бок соседа, чтобы спросить, видит ли он этот свет, но сосед весь обратился в молитву.

Виктор почувствовал, как ему вдруг стало тепло, даже жарко внутри, хотя до этого он стал уже замерзать от горной ночной свежести. По-видимому, многие были в таком же состоянии внутреннего жара. Общее молитвенное воодушевление под открытым небом приближалось к своему апофеозу — торжественному завершению. Люди стали рыдать, выкрикивать разные слова, заклятья, умолять о чем-то, смеяться, и все это слилось в фантастический беспрерывный гул.

Виктор тоже что-то выкрикивал, в чем не отдавал себе отчета; он делал как все, и это было так естественно, и невозможно было не поддаться общему порыву…

Факел уже догорал, и вместе с ним утихало моление. Кто-то совсем замолк, кто-то упал ничком на землю. Были такие, которые остались с неясной фразой на губах и повторяли ее, все время раскачиваясь.

Ноя давно не было слышно из шатра. Казалось, все о нем давно забыли. Он вышел, предварив тот момент, когда факел совсем погаснет. Он взял его и направился к своему домику. За ним молча потянулись братья и сестры. Факел удалялся, и пространство вокруг скинии покрывалось мраком — только звезды на небе выделялись в черноте.

Виктор знал, что во мраке остались многие, но это было понятно. Он сам после моления почувствовал состояние блаженства, отрешенность от всех жизненных забот и стремлений. Ему еще не удалось достигнуть слияния с божеством, но пример оставшихся говорил о том, что это состояние достижимо.

Подходя к фанерным домикам, Виктор вдруг лишился блаженного состояния, почувствовав ночной холод, но он поклялся себе, что научится так молиться, чтобы целыми ночами стоять на коленях около скинии, приняв в себя божество.

Ной отделился от братьев и сестер около своего домика, внес внутрь факел, и стало темно — хоть глаз выколи. Мина вошла вслед за Ноем, и Виктор решил идти за ней, но ему не дали переступить порог.

— Иди со всеми, — прошептал Ной и закрыл перед его носом дверь.

После всего пережитого у Виктора осталось единственное недоумение — в какой домик податься: мало того что их уже не различишь в темноте, но неизвестно, какой из них женский, какой — мужской. Ощупью добрался он до первой стены, пошел вдоль, не отрывая рук от фанеры. Наконец обнаружил дверь, толкнул ее — она со скрипом открылась. Внутри было невозможно что-либо разглядеть. Виктор почувствовал вдруг неимоверную усталость и понял, что не в состоянии больше двигаться. Он вошел в домик, спотыкаясь о тела, лежащие прямо на полу вповалку, нашел пустое место на тонкой подстилке. Не раздумывая больше, занял это место и заснул сразу же, как только прилег.

V

Он проснулся оттого, что через него перешагивали. Виктор сел на подстилке и стал спросонья тереть глаза. Он увидел, что почти все встали. Тут были и братья, и сестры. Они спали в том, что носили днем. Уходя со своих мест, ничего не убирали. На подстилках и матрасах комом валялись грязные простыни и одеяла. Никакой мебели в большой комнате не было. Какой-то голос монотонно произносил знакомую фразу:

— Голгофа распятого — смерть упырям…

— Который час? — спросил Виктор, потому что своих часов на руке не обнаружил. — И куда идти?

— Иди за всеми, — ответила женщина с усталым лицом.

— Как вас зовут? — спросил Виктор.

— Сестра Лиса, — ответила женщина. — Иди быстрей со всеми. Если опоздаешь, не получишь завтрака.

— А я — Вол, будем знакомы, — улыбнулся он.

— Будем, — бесстрастно ответила она. — Если Бог даст.

— Но почему же Лиса?

— Потому что хитрая и лукавая, — объяснила она. — Это мои главные грехи. Иди, меньше разговаривай!

— А где умыться?

— Иди со всеми: за воротами роса. Опоздаешь — росы не станет. Иди-иди и не спрашивай!

— А Мина почему? — продолжал Виктор.

— Потому что — деньга. На деньги покупается — такой грех. Слышишь, что нам повторять надо? — Она показала на работающий магнитофон, из которого раздавалось заклинание о Голгофе. — Вот и повторяй, а больше ни во что не вникай, если хочешь спастись.

— А кто тут самый старший?

— Ты знаешь, — сказала женщина и отвернулась, не желая больше разговаривать.

Виктор вышел на крыльцо последним. В домике оставалась только сестра Лиса. Он увидел, что многие возвращаются из-за ограды лагеря через ворота.

Виктор побежал за ворота и увидел, как люди умываются росой. Капли росы были крупные и переливались на солнце, как бриллианты, — жаль было разорять такое великолепие. Виктор засунул голову в пахучие травы, обильно смочив лицо. Стало сразу веселей.

Уже из ворот стало видно, что все снова собрались вокруг скинии и молятся.

Виктор пристроился к братьям и сестрам. Утром молились, возводя руки к небу. Он ожидал, что моление снова приведет к нирване, но все молились вяло — свет мешал, что ли? Виктор вообще не мог понять слов, потому что у него в голове неотвязно крутилась фраза: «Голгофа распятого…» Сколько времени так прошло — неясно; часов не было, только длинная утренняя тень переместилась градусов на тридцать и стало сильно припекать.

После моления все снова собрались у домика Ноя, и тот выдал по куску хлеба и по вареной картофелине. Соли не полагалось. Запили завтрак стаканом воды.

У Виктора только аппетит разыгрался от такой скудной трапезы. Но он видел, что никто не желает есть больше.

Далее по распорядку дня была лекция. Когда шли к крайнему, самому просторному домику, Виктор с удивлением заметил, что несколько человек остались вокруг скинии и продолжали молиться, раскачиваясь из стороны в сторону. Возможно, это были те, которые ночью достигли нирваны и до сих пор продолжали блаженствовать… В просторном доме ночью тоже спали, сейчас же все сели на матрасы рядами, приготовившись слушать.

Лекцию читал Ной. Он тоже сидел в какой-то необычной позе и серьезно излагал библейскую историю об Иосифе Прекрасном, любимом сыне ветхозаветного патриарха Иакова, который особенно любил его за невинность и простосердечие. Иаков в отличие от других сыновей сделал Иосифу богатую разноцветную одежду. Иосиф пас стада своего отца вместе со своими братьями и видел иногда чересчур легкомысленное их поведение, о чем, надо полагать, незамедлительно сообщал отцу. За это и за предпочтение Иосифа отцом перед всеми другими детьми братья возненавидели его. Ненависть их еще более усилилась после двух снов, виденных Иосифом и предвещавших, что его братья будут ему кланяться до земли. Почему-то братья Иосифа решились убить его, но затем тайно продали купцам из проходящего мимо каравана. После этого они закололи козленка, омочили в его крови снятую с Иосифа одежду и возвратились к Иакову со словами: «Мы это нашли, посмотри, сына ли твоего эта одежда или нет?» Иаков узнал ее: «Это одежда сына моего, хищный зверь съел его; верно, растерзан Иосиф»…

Брат Ной рассказывал вдохновенно, захватывающе, с красочными деталями, живым языком — можно заслушаться. Главное, когда он говорил, не возникало сомнения в истинности истории. Да, действительно, жил Иаков, жил Иосиф — все происходило в действительности… На самом интересном месте Ной свою лекцию закончил. Виктору стало так обидно за Иосифа: во-первых, потому, что так вероломно поступили с ним братья, а во-вторых, хорош же и отец — праведник Иаков! Поверил только разодранным одеждам! Почему не пошел на место мнимой гибели сына? Почему не потребовал более веских доказательств? Виктор хотел спросить об этом у Ноя, но понял, что это делать не принято. Люди выслушали, поверили, отложили в памяти и ждут продолжения. Ной сказал вчера ему: делай как все. Виктор решил повременить с вопросами, хотя так жалко было бедного Иосифа…

Ной встал, за ним поднялись все остальные.

— Смерть упырям! — сказал он.

— Смерть упырям! Голгофа распятого… — зазвучало несколько десятков голосов. Так продолжалось довольно долго, но никто не беспокоился, не сопротивлялся фразе. Виктор незаметно оглядел соседей и увидел, что губы у всех, как блоки слаженного механизма, шевелились в едином порыве. И этот порыв передался и ему. Сердце не хотело, а губы шевелились…

— Ушли в себя! — наконец скомандовал Ной, и постепенно голоса смолкли. Фраза осталась крутиться в мозгу у каждого. — Сегодня задание остается прежним. Можно идти дальше, но темпов не уменьшать. Моисей повелел так. Он сказал мне, что скоро цветы завянут — осталось только два-три дня.

После этого сообщения братья и сестры один за другим стали выходить из домика, друг за другом потянулись к жилищу Ноя. Там повторилась известная процедура раздачи хлеба и картофелин. Получившие отходили в сторону и дожидались, пока дойдет очередь последнего.

— Да поможет вам Моисей, друг Божий! — преподал благословение Ной и указал рукой к воротам.

Виктор решил пойти вслед за всеми. У самых ворот его неожиданно нагнал Ной и сказал:

— Брат Вол, ты останься — у тебя будет другое задание.

— Я что-то не так сделал? — испугался Виктор.

— Нет, просто у тебя другой путь — так сказал Моисей. Он сказал мне, что у Бога особые планы на тебя, — категорически сказал Ной. — Пойдем со мной.

Ной отвел Виктора на поляну среди леса — минутах в десяти ходьбы от лагеря. На поляне были раскинуты огромные светлые полотнища. На некоторых из них сушились травы. Они лежали идеальным тонким слоем: розовые, белые, голубые, желтые.

— Работа несложная — разобрать вот эти две горы трав. Цветочки от стеблей осторожно оторвать и разложить, как видишь тут, — водил руками Ной. — Вот на этих простынях.

На краю поляны возвышался целый стог травы с голубыми и розовыми цветочками — вчерашний сбор всего лагеря.

— Руки будут работать, голова тоже должна, — продолжал Ной. — С каждым днем ты будешь все ближе и ближе к Богу, ты будешь яснее слышать его голос, различать его среди тысяч других голосов. Но и Бог должен как-то отличать тебя от других созданий, которых миллиарды и миллиарды. Если ты будешь повторять все время какую-нибудь важную фразу, Бог запомнит тебя по ней. Ты привыкнешь к этой фразе, а Бог привыкнет различать тебя по ней — так сказал Моисей. Ты должен знать, что, как только ты произнесешь эту фразу, эту малую молитву, в тот же миг Бог услышит тебя, заглянет в твое сердце и исполнит любое твое искреннее желание. Бог смотрит в сердца — важно только, чтобы он все время слышал твой голос.

— Да… — согласился восторженно Виктор. — Я что-то такое уже чувствовал.

— Ты далеко пойдешь, — удовлетворенно произнес Ной. — Моисей не ошибся в тебе.

— Но я не знаю, какую фразу я должен говорить!

— Самые преступные — самые удачливые. Это твоя мантра.

— Мантра? — удивился Виктор. — Это что-то из буддизма…

— Моисей повелевает из всех религий брать лучшее. Повторением мантр спаслись уже многие — это даже не подлежит обсуждению.

— Хорошо, — не возражал Виктор. — Но эта самая мантра… она какая-то непонятная.

— Разве это неправда, что самые преступные — самые удачливые? Это так и тоже не подлежит сомнению. Я мог бы тебе сейчас не говорить, но…

Ной внимательно посмотрел на Виктора, ожидая чего-то от него — поступка ли, слова, движения. Виктор застыл в напряжении, не зная, что предпринять, чтобы Ной открыл ему сейчас великую тайну. Он жаждал этой тайны, он бы сейчас все мог отдать за нее… Именно это нужно было Ною, и он добился своего.

— Скажи! — схватил за руку Ноя Виктор. — Я хочу знать.

— Это знание эзотерическое… Тайное, скрытое, предназначенное исключительно для посвященных. Ты еще не посвящен.

— Я хочу этого!

— Наступит день, брат Вол! Я верю, что наступит такой день, когда тебе будет подвластно тайное знание. Но до этого ты должен пройти степени беспрекословного послушания. Я задал тебе мантру. Повтори ее.

— Самые преступные — самые удачливые, — сказал Виктор.

— Правильно. Это первая ступень.

Над Виктором вдруг на мгновение сомкнулся голубой небосвод; ему показалось, что он находится в средневековом замке среди рыцарей, закованных в латы, потянуло даже запахом горелой пакли из факелов, и какой-то главный рыцарь надел на него железную медаль на веревке. Виктор дотронулся до своей шеи — никакой веревки не было, но сердце кольнуло.

— Ты можешь идти — не беспокойся, брат Ной, — сказал болезненным голосом Виктор. — Я все понял. Если я буду произносить эту мантру, она будет обманывать зло, она не позволит самым преступным быть самыми удачливыми.

— Ты правильно понял, — сказал Ной, и от этого боль в сердце у Виктора прошла: он ощутил, что сам все понял… Это настоящая победа над собой. — Запомни: ты можешь возвратиться в лагерь только после захода солнца. Обед с тобой — не забудь поблагодарить Бога за насущный наш хлеб.

Говорить было больше не о чем… Теперь надо было только работать. Виктора не страшила работа. Теперь с ним его мантра, его опознавательный знак, с помощью которого он сможет уменьшать зло в мире. Невыразимо радостно, даже блаженно сознавать, что ты — именно ты, затерянный в пространстве, вознесенный над землей — можешь сделать для этой земли самое главное: искоренить на земле зло. Его много, необычайно много — в разных видах, но это не важно. Важно много работать, важно непрерывно произносить мантру — и зло будет исчезать.

Солнце вошло в зенит, палило нещадно, но Виктор не прекращал работу: обрывал розовые и голубые цветочки и аккуратно раскладывал на свободных простынях. Трудно было не это; усталость и жажда были ничто по сравнению с огромной духовной работой: уничтожать зло в мире. Виктор обливался внутренним потом от насилования себя мантрой. Это был действительно адов труд…

Но этот адов труд стоил душевного пота: он чувствовал, что значительно уменьшает зло в мире.

— Самые преступные — самые удачливые, самые преступные — самые удачливые. — Весь мир для Виктора сосредоточился в этой фразе. Так же, видимо, чувствовали свою миссию во Вселенной остальные братья и сестры: все вместе они уничтожают зло…

На подъеме Виктор держался до тех пор, пока тени деревьев заметно не удлинились. День стал клониться к вечеру. Он решил съесть свой обед и немного передохнуть — от стогов почти ничего не осталось. Как только он прилег на траву, сон охватил его. Засыпая, он подумал, что это и есть сладкий сон праведника…