Убийца, ваш выход!

ГЛАВА 22 ФИНАЛ СПЕКТАКЛЯ

Старший инспектор Аллейн, не будучи посвящен в премудрости театрального искусства, соблюл тем не менее закон драматургического единства: финал спектакля был сыгран на той же сцене, где совершилось убийство.

...Гарденера увели. Мисс Эмералд, закатив вполне натуральную истерику, отбыла восвояси. Барклей Крэммер, Джордж Симпсон, Говард Мелвилл и Далей Димер поспешили ретироваться через служебный выход. Отец и дочь Бидл ушли вместе с дряхлым вахтером Блэйром.

Остались только Аллейн, Стефани Воэн и потрясенный до глубины души, до самых ее потаенных уголков, Найджел. Потолочную парусину сняли, подвешенный к верхнему ярусу колосников увесистый мешок опустили на пол. Аллейн оттащил его на склад декораций. Найджел стоял в проеме двери, ведущей со сцены в коридор с артистическими уборными.

— Что же, Батгейт, — обратился к нему Аллейн, — впредь не водите дружбу с полицейскими.

— Из всего, что произошло, я извлеку совсем иные уроки, — серьезно ответил Найджел.

— Вы великодушны.

— Но почему вы сразу мне ничего не сказали?

— А что бы вы тогда сделали?

— Не знаю.

— Вот и я не знал. Неужто у вас самого ни разу не возникло подозрения насчет Феликса?

— Сначала я был уверен, что убийца — Сэйнт, а потом... — Он отвернулся, блуждая взглядом по кулисам.

Стефани Воэн сидела в том самом кресле, что и вечером после убийства, когда Аллейн впервые допрашивал ее.

Судя по ее виду, ее одолевали тяжкие думы.

— Оставьте нас на время, Найджел, — негромко попросил Аллейн.

Найджел вышел, и Аллейн приблизился к мисс Воэн.

— Вернитесь на бренную землю, — произнес он с искренним участием.

Она, точно очнувшись, подняла голову.

— У меня все чувства притупились, — пробормотала она.

Аллейн нежно взял ее за руку.

— Не мудрено, но это пройдет. Вызвать вам такси?

— Погодите, мне надо сначала прийти в себя; не знаю, на каком я свете.

Она сосредоточенно уставилась в пространство, будто силясь вспомнить что-то.

— Полагаю, вы с самого начала знали, какие муки мне пришлось испытать, — после долгой паузы сказала она.

— Не знаю, утешат ли вас мои слова, но поверьте, Гарденер сделал это не ради вас.

— Знаю. Я была лишь орудием, его косвенной соучастницей, но не мотивом преступления.

— В квартире Сюрбонадье я убедился, что ради Феликса вы готовы на огромный риск. Я не мешал вам, более того, притворился, будто во все поверил.

— Вы оказались во сто крат умнее меня.

— Вряд ли это что-нибудь изменит, но могу признаться: я ненавидел себя, держа вас в своих объятьях. Впрочем, и это лишь половина правды. В мыслях у меня была мешанина, я испытывал не только стыд, но и блаженство.

— Что будет с ним? — внезапно спросила она.

— Его будут судить, и на милосердие присяжных вряд ли можно рассчитывать. Вы не любите его, а лишь играете роль пылкой возлюбленной. Если вы дадите себе труд трезво взглянуть на вещи, то не станете отрицать, что он убийца.

— Да, вы нравы.

И она заплакала, заплакала некрасиво, всхлипывая, ее лицо до неузнаваемости исказилось. Он протянул ей платок, сходил в комнату Сюрбонадье, отыскал никелированную фляжку с виски, и, налив в стакан изрядную порцию, отнес ей.

— Выпейте. Это приведет вас в чувство.

Она глотнула, едва не задохнувшись.

— Теперь я пойду за такси.

Увидев выходящих из театра Аллейна и Стефани Воэн, Найджел спрятался под навес.

— До свидания, — сказала она, садясь в такси. — Вы знаете, где меня искать, если... я понадоблюсь.

Стефани протянула руку, и после мгновенного колебания Аллейн поднес ее ладонь к губам.

— Вы скоро оправитесь, — сказал он бодрым голосом. — До свидания.

Он назвал водителю ее адрес и постоял на мостовой, провожая машину взглядом, потом поманил жестом Найджела.

— Ну? начал он. Что бы вы хотели узнать?

— Все! — выпалил журналист.

— Так и быть, слушайте. — Он закурил сигарету. — При расследовании убийства полиция уделяет основное внимание наиболее вероятному из подозреваемых, тому, чья вина представляется очевидной. Чаще всего он и оказывается убийцей. В нашем деле наиболее подозрителен был Гарденер — ведь стрелял-то он. Поэтому с самого начала я занимался им с предельной серьезностью. Кто бы еще рискнул подменить патроны? Гарденер мог и не нажать на спусковой крючок, либо сделать это раньше времени. Кто бы решился полагаться на случай? Лишь один человек мог проделать это, ничем не рискуя — сам Гарденер. Во-вторых, твердил я себе, он великолепный актер, следовательно, его раскаяние и угрызения совести не стоят ломаного гроша. Какой тонкий ход — завести речь об актерском лицемерии и неискренности, ненавязчиво внушая нам, что он не такой, как все, совсем наоборот: естественный, правдивый.

Понятно, поначалу и все другие, кто был за кулисами в тот вечер, оставались в поле моего пристального внимания. Однако я придал особое значение тому, что Гарденер был со Стефани в своей комнате, а ее уборная — ближайшая к сцене — оставалась на это время пустой. Ему не составило бы труда зайти туда, оставив Стефани у себя, надеть перчатки Сэйнта, которые он подобрал по счастливой случайности — не будь ее, он воспользовался бы своими, — убедиться, что в коридоре ни души, проскользнуть на сцену и в полной темноте подменить патроны. Мне сразу показалось, что история о том, будто кто-то наступил ему на ногу, чистейший вымысел, и тогда я подбросил ему идейку насчет духов, за которую он поспешил ухватиться, и таким образом попал в ловушку. Тут мои подозрения окрепли. Потом он, как бы против своей воли, поведал вам подробности тяжбы Сэйнта с «Морнинг Экспресс», поняв, что мы и без него все разузнаем, он заявил, что статью написал Сюрбонадье. Мне же представилось, что он сам ее сочинил, и я утвердился в этом мнении, отыскав в квартире Сюрбонадье листок с подделанными подписями. Не исключено, что Артур шантажировал им Феликса, грозясь разоблачить его перед Сэйнтом. Тогда — прощай сценическая карьера! Сюрбонадье мог очернить Гарденера и в глазах Стефани Воэн, поведав ей про их совместные кембриджские забавы. Все это были предположения, однако довольно основательные. Я отправил своего человека в Кембридж, и тот отыскал бывшего слугу Гарденера. Старик однажды слышал, как Артур обвинял Феликса в истории со статьей. Гарденер лгал, говоря, что лишь однажды пробовал кокаин. На самом деле в студенческие годы он едва не стал наркоманом. Феликс не кривил душой, живописуя вам свое страстное увлечение Стефани Воэн и лютую ненависть к Сэйнту. Эти чувства, подогреваемые дурманным зельем, и побудили его пойти на подлог. Отчет из Кембриджа был представлен мне только вчера, и это решило дело: круг замкнулся,- все детали головоломки стали на свои места.

Далее — лосьон. Его пролили после того, как мы вышли из уборной Стефани. Мисс Воэн сама показала, что после ухода Сюрбонадье в ее уборную никто не заходил, кроме Трикси. Там мог побывать еще один-единственный человек — Гарденер. Любой другой напоролся бы на отца и дочь Бидлов, простоявших некоторое время на углу коридора, прежде чем отправиться в костюмерную. Гарденер, идя на сцену, оставил Стефани в своей комнате. Будь убийцей бутафор, он бы не рискнул на пушечный выстрел приблизиться к уборной премьерши. И Симпсон, проведший все время на сцене, тоже бы не посмел. А Сэйнта вообще не было за кулисами, скрипучая дверь на просцениуме — его лучше алиби. Гарденер, единственный, мог туда зайти и зашел.

— По-вашему, — уточнил Найджел, — он оставил мисс Воэн у себя в комнате, сам отправился к ней, там надел перчатки и как раз в этот момент измазался косметическим молочком?

— Вот именно!

— А как же письмо, в котором ему угрожают расправой?

— Это его первый промах. Он напечатал его прямо на сцене по ходу последнего действия на тот случай, если впоследствии понадобится чем-то подкрепить басенку об отдавленной ноге, но затем сообразил, что после убийства полицейские наверняка обыщут всех актеров, в том числе и его. Он упустил это из виду: ведь затея с письмом возникла экспромтом, уже на сцене. Можно себе представить, как он ругал себя за чрезмерную предусмотрительность, и под влиянием охватившей его паники сунул письмо куда-то, скорее всего в стопку бумаг на письменном столе. После того как я обыскал его, он задержался на сцене, ожидая мисс Воэн, и незаметно снова переложил письмо себе в карман. Вы говорили мне, что в этой сцене он всегда стучал пальцем по одной и той же клавише. Видимо, вспомнив, что вы об этом знаете, он протер клавиатуру, умышленно оставив отпечаток на «к». Эффектнейший трюк, но, к счастью, Бейли успел еще раньше осмотреть машинку — он ведь у нас такой педант, — тогда отпечатки пальцев Гарденера были почти на всех клавишах. А при повторном осмотре — только на букве «к». Не будь Бейли столь дотошным, убийца мог бы выйти сухим из воды.

— Но как в таком случае объяснить собственное признание Стефани Воэн?

— Не в убийстве же она призналась! Речь шла о ее посещении квартиры Сюрбонадье. Ей было известно, что Артур хранил листок с подписями в шкатулке. Она рассказала Гарденеру, что я поймал ее с поличным, но, кажется, поверил, будто она приходила только за своими письмами. Кроме того, она не скрыла, что побывала в моих объятиях, добавив, что я его злейший и опаснейший враг.

Аллейн внезапно замолчал, пауза затянулась, но Найджел не торопил друга.

— А бутафор? — в конце концов не удержавшись, задал очередной вопрос журналист.

— Его я ни секунды не подозревал. Будь он виновен, не стал бы поносить на чем свет стоит покойного Сюрбонадье, и вообще бедняга Хиксон был слишком глуп для столь изощренной затеи. Каким-то образом он узнал Гарденера в темноте, вероятно, они действительно столкнулись, и это подсказало Феликсу выдумку про то, будто ему наступили на ногу. Хиксон не собирался его выдавать, напротив, он был благодарен Феликсу: тот отомстил Артуру за все! Но прочтя об аресте Сэйнта, честный малый бросился на выручку хозяину. Он написал мне записку и позвонил Гарденеру, намекнув, что кое-что знает. Гарденер предложил встретиться в театре: про окно во дворе наверняка ему рассказал Хиксон. Облачившись стариком, накинув пелерину, Феликс легко одурачил нашего Уилкинса. Вообще-то, перевоплощение — плод фантазии сочинителей детективных романов, но тут особый случай: Гарденер — незаурядный актер, он мог рискнуть. Когда вы пять минут кряду звонили в его дверь, он как раз убивал Хиксона.

Аллейн затем изложил журналисту, как было совершено второе убийство. Найджел ужасался, отказывался верить своим ушам.

— Полицейский, сменивший Уилкинса, видел, как старик в пелерине вернулся, но и он не узнал Гарденера. Сегодня утром в квартире Феликса был произведен обыск, и мы отыскали одежду, которой Гарденер воспользовался для маскарада. Убийцам присуще высокомерие, и Феликс Гарденер утратил чувство реального, оценивая собственные способности. Убийство Хиксона — еще один его грубейший просчет, но, с другой стороны, что ему оставалось делать? Этот безумец — бутафор, очевидно, заявил, что не позволит судить ни в чем не повинного человека. Гарденеру надо было его обезвредить, и он немедленно составил план, обладавший множеством достоинств. Если бы не ваш визит, когда его не оказалось дома; если бы не старый слуга из Кембриджа, случайно слышавший разговор Гарденера и Сюрбонадье; если бы не «молочко», попавшее на перчатки, все могло обернуться для убийцы вполне удачно. Мы, полицейские, никаких особых открытий не сделали, и больших заслуг в его разоблачении у нас нет. Я отнюдь не склонен осыпать себя лепестками роз в связи с разгадкой этого преступления.

— Почему вы все время пытались меня куда-нибудь сплавить?

— Дорогой мой, он же был вашим другом. Кроме того, Феликс догадывался, что вы частично подслушали их разговор со Стефани. Словом, я боялся за вас — ведь он закоренелый убийца.

— Нет, Аллейн, вы меня не убедили, тут какая-то иная причина.

— Отказываетесь верить в очевидное, потому что верны дружбе, сильно были к нему привязаны... Видели, как он, спускаясь по лестнице, попытался меня лягнуть? Точно так отправил он в мир иной бутафора.

— О да, я видел его лицо в тот миг.

— Даже я не ожидал от Гарденера подобной выходки. Этим он себя полностью изобличил, никаких других улик и доказательств не требуется. Когда я попросил его слазить на колосники, он принялся лихорадочно обдумывать, как сыграет изумление при виде трупа. Я-то рассчитывал, что он разглядит мешок с песком, и с любопытством ждал его реакции. А он даже не взглянул на чучело и, слыша шуршащие, не усомнился, что это трется о парусину обувь мертвеца. В его воображении не потускнело зрелище раскачивающегося в петле трупа, и он с ходу приступил к исполнению этюда: ужас во взгляде, леденящий душу вопль — он узнал Хиксона! Сыграно грандиозно. Невиновный же увидел бы, что висит на веревке не покойник, а самый обычный мешок.

— Удивляюсь, как это он согласился лезть наверх.

— Ему ничего другого не оставалось. Я притворился, будто подозреваю беднягу Симпсона, действительно боящегося высоты. Несчастный побелел от страха, Гарденеру же это придало уверенности. Нет, ему никак нельзя было отказаться.

— Итак, Артура убил Феликс, убил умышленно. Такой колоссальный риск — и чего ради? Мотивы у Гарденера ничтожные, — сокрушенно заметил Найджел.

— Как выяснилось, не такие уж ничтожные. Если бы Сюрбонадье привел свою угрозу в исполнение, Сэйнт немедленно прогнал бы Гарденера из театра и вообще нанес бы ему неисчислимый вред. Покойный наверняка вымогал у Феликса кругленькие суммы, ведь наркоману постоянно нужны деньги. Наконец, Артур мог своими рассказами навсегда отвратить Стефани от Гарденера. Ведь Феликс наверняка сам ей в своих грешках не исповедовался. Впрочем, кое-что она знала, иначе не пошла бы на квартиру Сюрбонадье. Отважная дама!

Найджел взглянул на Аллейна с любопытством.

— Вы находите ее весьма привлекательной, не так ли? — рискнул спросить он.

Аллейн пожал плечами.

— Пока не начинает корчить из себя примадонну, — спокойно ответил старший инспектор.

— Вы, как я погляжу, головы никогда не теряете. Стреляный воробей!

— Надеюсь, что так. Пойдемте обедать, а потом мне надо возвращаться на службу.

— Я не голоден.

— Аппетит приходит во время еды.

Они зашагали по проулку к театральному фасаду. Огромный единорог из стали и черного стекла уже сверкал огнями. Аллейн и Найджел невольно залюбовались эмблемой.

— Есть в этом деле одна удивительная особенность, — заметил Аллейн, — причем заслуга тут ваша. Впервые я с комфортом наблюдал за убийством, сидя в первом ряду партера по билету, любезно присланному самим преступником.

Аллейн, махнув тростью, остановил такси, и друзья молча покатили прочь.