Убийцы прошлого

Глава 19

Людям свойственно скрывать присущую им жестокость и безжалостность под маской респектабельности, а вовсе не зла, и это ни для кого не секрет; впрочем, очевидность этого явления не делает его менее печальным. Мое собственное детство прошло среди уважаемых в обществе, но втайне склонных к насилию взрослых; поэтому с теми, кто не просто пострадал от плохого обращения, но пострадал от рук людей, считающихся весьма достойными, я чувствовал особенное родство. Я с уверенностью могу сказать, что именно поэтому мои товарищеские отношения с Ларисой и Малкольмом укрепились так сильно именно в то утро, когда наш корабль летел на север. В своей жизни я исследовал довольно много примеров неблагополучного детства, но их случай стал для меня абсолютно уникальным. И если существовала история, которая могла пробудить в моем сердце знакомые муки скорби и ужаса, то именно эту историю рассказала мне Лариса в неверном свете свечи в тиши моей каюты.

Я уже упоминал о том, что Стивен Трессальян, отец Малкольма и Ларисы, был одним из первых и самых влиятельных лидеров информационной революции. Общепризнанный вундеркинд, Трессальян-старший еще подростком начал разрабатывать оборудование и программное обеспечение для системы интернет-маршрутизации, ставшей международным стандартом и краеугольным камнем его империи. Успех принес ему славу, богатство и красавицу жену, киноактрису, обладательницу изысканного, утонченного, но, в сущности, ничем не примечательного склада ума — того, что в Голливуде обычно сходит за интеллект. Дальнейшие громкие нововведения в сфере передачи данных добавили еще больше блеска его и без того громкому имени.

Портрет Стивена Трессальяна, нарисованный средствами массовой информации, с самого начала изображал личность куда более значительную, чем средний информационный барон. Он высказывался о прогрессе в социальной и политической сферах, который несут миру информационные технологии, говорил об этом много, часто и чрезвычайно талантливо, так, что почитателей у него хватало как среди мировых лидеров бизнеса и политики, так и среди рядовых интернет-пользователей. Когда в 1991 году технократический магнат и его супруга объявили о рождении первенца, это вызвало жгучий интерес таблоидов и телевидения. Едва начав ходить, Малкольм проявил чудесную одаренность, достойную сына своего родителя, но честолюбие Трессальяна-старшего не было удовлетворено потомком, который сможет повторить его достижения. В отличие от большинства отцов, Стивен Трессальян желал наследника, который бы превзошел его самого, еще больше прославив свою фамилию. И он начал изыскивать способы искусственно прирастить зарождающийся сыновний гений.

По зловещему совпадению в середине 90-х годов ученые университетов и институтов вмешивались в генетическую структуру, отвечающую за интеллект, изменяя биохимические механизмы памяти и обучаемости мышей и других мелких животных. От широкой общественности результаты исследований, даже промежуточные, держались в секрете, а особо любопытным напоминали извечную биологическую истину: "мыши — не люди". Но об исследованиях пошли слухи, и явилось безумное предположение о возможности генетически модифицировать человеческих младенцев, — в утробе матери или сразу после рождения, — чтобы увеличить их способность осмыслять и усваивать информацию.

За «правильные» деньги всегда нетрудно найти ученых, страстно желающих поставить такой эксперимент, пусть даже этот эксперимент незаконен; вот отчего трехлетний Малкольм оказался в крохотной частной клинике в Сиэтле, в городе, откуда родом были его родители.

Как и всегда — тому, кто горит желанием проводить эксперименты, пусть даже незаконные, нетрудно за соответствующую цену найти согласных на все его требования ученых. Вот каким образом Малкольм, в возрасте трех лет, оказался в маленькой частной клинике в Сиэтле, там же, где жили его родители. Официальной версией, которую Стивен Трессальян и выбранный им врач-генетик изложили с невероятным искусством, стало заражение новым штаммом устойчивого к антибиотикам бактериального энцефалита, который незадолго до этого проявился в разных уголках мира. В тщательно отрепетированных, очень убедительных выражениях, вызвавших сочувствие общества, Трессальян и его не менее честолюбивая жена со слезами на глазах объявили, что болезнь Малкольма протекает в очень тяжелой форме и что он может быть выписан из клиники с сильным поражением нервной системы. Истинной причиной такого прогноза были, конечно, эксперименты, которые должны были изменить разум ребенка.

Меня все еще бросает в дрожь при мысли о том, чем стали для Малкольма эти несколько недель. Вначале казалось, что «лечение» идет успешно, и мальчик демонстрировал резкое повышение умственной активности; для трехлетнего ребенка это было время резкой дезориентации. Но затем, в середине курса инъекций, его организм восстал. Элементарные жизненные функции — дыхание, метаболизм, работа вестибулярного аппарата — оказались нарушены, и к тому же мальчика мучили необъяснимые приступы сильнейших болей по всему телу. Врач-генетик имел собственное объяснение: он говорил Стивену Трессальяну, что ресурсы человеческого мозга небезграничны, и если основная активность нейронов уходит на поддержание функций более высокого порядка, то прочие системы организма начинают страдать от ее нехватки. Однако этот врач не был терапевтом, а Трессальян был слишком предан своим планам (и слишком боялся, что все откроется), чтобы привлечь медика-специалиста. Затем, несмотря на ужасающие побочные эффекты, интеллектуальная мощь мальчика продолжала расти по экспоненте, а результаты удовлетворили даже его отца. Через три месяца Стивен Трессальян завершил проект, убедив себя, свою жену и всех, кто знал об этом, что эксперимент был его даром — сыну, генетическим исследованиям, а также будущему человечества.

Что с того, что Малкольм покинул клинику не на своих двоих, а на маленьких трогательных костылях в помощь внезапно отказавшим ногам, а волосы его непостижимым образом приобрели оттенок серебра? Что с того, что на лицах репортеров, встретивших его у дверей клиники, отразился ужас? И что с того, что мальчик теперь был достаточно умудрен, чтобы понять, чем вызван этот ужас? Куда важней было то, что ум ребенка теперь должен был стать — нет, уже стал! — поистине выдающимся, а Стивен Трессальян заполучил достаточно экспериментальных данных, чтобы в следующий раз проделать все это гораздо лучше.

Поскольку — да, был и следующий раз. Вскоре после того как Малкольма выписали, его мать забеременела снова и на сей раз именно она стала пациентом частной клиники, так как нанятый Трессальяном генетик определил, что реакция Малкольма на «лечение» и не могла быть иной на этой стадии физического развития. Плод, который вскорости должен был стать Ларисой, получил усовершенствованный курс инъекций in utero[6] что не замедлило сказаться положительным образом: после рождения у нее не оказалось ни одного из физических недостатков брата, а интеллект проявился поразительно мощно. Лариса по всем статьям стала оправданием риска, на который пошли ее родители.

Конечно, волосы цвета серебра, с которыми Лариса появилась на свет, вызвали некоторые вопросы, но Стивен Трессальян отказался говорить об этом иначе, как о совпадении, и больше упирал на различие между своими детьми, чем на их сходство.

— Он так и не догадался о самом главном, что роднило нас с моим братом, — промолвила Лариса, когда мы лежали вместе в постели.

Да, вместе — потому что поведанный ею рассказ превратил мою тревогу из-за ее профессии наемной убийцы в чувство, куда более глубокое, чем страстное влечение.

— И что это было? — шепотом спросил я, касаясь серебра ее волос и глубоко глянув в темные глаза.

С небрежной усмешкой она посмотрела в потолок.

— Мы оба были слегка больны на голову. По крайней мере, я не знаю, как это назвать по-другому.

Непохоже, чтобы она говорила всерьез.

— Ну да, конечно, — ответил я, подражая ее интонации. — А ваши родители об этом не догадывались?

Это не было похоже на серьезное заявление.

— Мама догадывалась, — ответила Лариса. — Она истерически твердила отцу, что мы ее убиваем и что мы оба безумны — все то время, пока мы ей подсыпали яд.

Я приподнялся на локте, выпустив прядь ее волос, с которой играл.

— Подсыпали яд?!

Казалось, Лариса не слышит меня.

— Отец никогда этому не верил, — продолжала она. — По крайней мере, пока мы не сбросили его с самолета. Тогда — лишь тогда — он наконец понял, что это правда.