Убийцы прошлого

Глава 38

Удачным наш план станет, лишь если Эшкол сможет идти. К тому же мучения, на которые генерал Сайд обрек своего пленника, пробудили во мне нечто вроде сочувствия — пусть этот человек заслужил презрения за все, что сотворил. Вот две причины, по которым я старался, как мог, хорошенько очистить, обложить ватой и забинтовать кровоточащие ступни Эшкола. В своем отвращении к пыткам, которые он претерпел, я позабыл, что человек с его подготовкой и темпераментом мог бы бежать и на кровоточащих ногах, если бы решил, что это послужит его фанатической цели. То, что я сделал, было не милосердием, а глупостью, и лишь я один должен был поплатиться за ошибку. Если б так и сталось, то в свершившейся за этим трагедии был бы хоть какой-то смысл, пусть даже извращенный.

В час, назначенный для смерти Эшкола, все мы потянулись за майором Самадом к месту казни, на крышу того самого заброшенного отеля, где мы высаживались. Следуя разумным советам Тарбелла, малайцы соорудили на крыше фальшивый командный пункт, из которого генерал Сайд якобы отдавал приказы войскам. Полковник Слейтон был почти уверен, что мы уже под наблюдением спутника: ведь США за последние тридцать лет накопили колоссальный опыт операций дальнего наблюдения в процессе попыток определить местонахождение неуловимых лидеров противника. Когда мы вернулись к Сайду, предусмотрительно оставшемуся вне зоны видимости в полуразрушенном номере на первом этаже отеля, полковник объявил, что правдоподобие сцены и реквизитов непременно обеспечат желаемый результат. Генерал Сайд был счастлив услышать такое заверение от собрата-офицера, и велел своим людям привести Эшкола.

Все шло по плану. Пленник был в форме, очень похожей на форму Сайда, а растительность на его лице в точности соответствовала образцу. Генерал выразил некоторое беспокойство насчет явной разницы в весе между ним и его двойником, но Слейтон сказал ему, что это не имеет значения, ведь американские спутники вряд ли заметят разницу при наблюдении сверху. Полковник и Сайд продолжили углубляться в подробности деталей операции, все больше и больше напоминая двух коллег, что окончательно отвлекло генерала. Пока генерал Сайд был поглощен разговором, Лариса и Тарбелл незаметно вернулись к кегельбану, чтобы забрать рюкзак Эшкола и контейнер с плутонием. Вскоре они вернулись с обоими этими предметами, но то, что показалось тогда нам удачным ходом, обернулось позднее грубым промахом.

К десяти вечера генерал объявил, что пора начинать: люди Сайда должны были отвести Эшкола на крышу и там привязать его к тяжелой бетонной плите. Когда мы вышли наружу, то увидели, что небо вокруг курорта наполнено красивой дымкой, которая широким ореолом окружила часть звездного неба над нами. Внизу по приказу генерала Сайда собралась огромная толпа. Вооруженные солдаты оцепили все пространство по периметру, но зрители явно не нуждались в поощрениях и издавали кровожадные крики радости, от которых кровь стыла в жилах.

Пока люди Сайда впятером привязывали Эшкола, словно Прометея, к бетонной плите, снизу вверх, почти к самому краю крыши, подлетело то, чего я надеялся (и даже рассчитывал) больше никогда в жизни не видеть: беспилотный «трутень», наш спутник из стратосферы, — и был он, конечно же, не один. В считаные секунды «трутни» окружили всю крышу, и генерал Сайд с крайним беспокойством в голосе осведомился у полковника, что это за штуки. Выяснению этому, впрочем, помешала срочная необходимость отдать сильно напуганным солдатам приказ сохранять спокойствие и оставаться на местах. Слейтон как мог убеждал генерала, что «трутни» лишь средства наблюдения, но мы с Ларисой и Тарбеллом понимали весь ужас ситуации. Начать с того, что «трутни» могли в любой момент, повинуясь приказу, уничтожить крышу или даже весь отель целиком. Куда хуже было то, что мы, члены команды корабля Малкольма, были теперь опознаны американцами. Теперь и побег на корабле, и его дальнейшая маскировка вырастали в целую проблему, ведь после этого случая новые аномалии в показателях радаров начнут, вероятно, приписывать нам.

Ситуация и так была из рук вон, а стала еще хуже. «Трутни» не бросились атаковать нас, — вероятнее всего, из-за растерянности, в которую происходящее на крыше повергло их операторов, но их появление дало Эшколу шанс и заставило действовать, применяя все, чему его учили. Вывернувшись из рук пятерых, что должны были приковать его к бетону, трех из них он уложил бешеной серией свирепых ударов, тычков и уверток. Вырвав пистолет у одного из поверженных противников и воспользовавшись им, столкнул еще двоих с крыши. Но Эшкол был достаточно умен, чтобы понимать, что с одним лишь обычным пистолетом ему не совладать с ситуацией. Очевидно, даже связанный и пытаемый, он догадывался, что Лариса носит на боку крайне необычное оружие. Поэтому, градом пуль заставив нас рассеяться и искать укрытие, он метнулся к ней. Очень искусно притворившись, будто собирается нанести удар, он выхватил рейлган из кобуры и откатился к дальнему краю крыши со своей добычей, пока Лариса, готовая к рукопашному бою, смотрела на него в немом изумлении.

Мы были в беде, хотя тогда лишь мы четверо понимали, настолько эта беда велика. Остальные, впрочем, тоже недолго оставались в неведении. Пока «трутни» сновали по краям крыши, словно зеваки в шумной перебранке, пытающиеся понять, чью сторону им занять, Эшкол продолжал лавировать среди осколков камня с живостью, поразительной даже для здорового человека, не говоря уже о том, кто лишь недавно пережил долгие часы пыток. После нескольких минут этого шоу он поймал на мушку несчастного малайского солдата и выстрелил из рейлгана. Я никогда прежде не видел эту штуку в деле, — на человеке, — эффект был одновременно и более потрясающим, и менее жестоким, чем я ожидал. Большая часть тела солдата просто исчезла, как это случилось и с телом Джона Прайса. А оставшиеся куски были отделены от туловища аккуратно и полностью, да так, что напоминали добротные протезы, которые никогда и не были частями человеческого тела.

Из-за воцарившейся паники генерал Сайд потерял половину своих людей, но оставшиеся сохраняли похвальную стойкость перед лицом, казалось бы, неминуемой смерти. По передвижениям Эшкола, впрочем, скоро стало ясно, что его интересуют вовсе не малайцы.

Он принялся, крича, требовать свой рюкзак и контейнер с плутонием, каким-то образом заприметив, как Лариса и Тарбелл несли их на крышу. Собрав все свое мужество, короткими перебежками и прыжками я добрался до Ларисы, но она сообщила мне, что все это у Леона. Где был Леон, не знали ни она, ни другие. Генерал Сайд закричал Эшколу, что рюкзака и контейнера на крыше нет, что было, по известным ему сведениям, правдой. Тем временем Слейтон, Лариса и я ползали на четвереньках, упорно шепча имя Тарбелла. Мои попытки найти его были не то чтобы отчаянными, а скорее до глупости шумными. Затем из-за шахты лифта послышался его шепот:

— Гидеон! Тихо ты, идиот, из-за тебя убьют нас обоих!

Я все еще не видел его, но меня успокоило то, что он жив.

— Ты ранен, Леон? — окликнул я его.

— Еще нет! — отвечал он. — Но, впрочем, если ты настаиваешь… о нет, только не это. — Ужас, зазвеневший в его голосе, говорил о том, что Эшкол неподалеку. Посмотрев наверх, я увидел этого громилу, лежащего на лифтовой кабине в укрытии от выстрелов малайцев, направившего рейлган вниз, в сторону от меня Я услышал, что он требует рюкзак и контейнер и взамен предлагает Тарбеллу его жизнь.

— Ты, лживый евнух! — воскликнул Леон. — Мы слишком хорошо тебя знаем… — Что последовало вслед за этим, было предсказуемым, но неотвратимым кошмаром. Эшкол и раньше, как уже говорилось, демонстрировал склонность к ненужным убийствам, и Леон знал, что не получит пощады, в которой Эшкол столько раз уже отказал другим. Причин, чтобы убийца пощадил Леона, — таких, к примеру, как отсутствие у Эшкола оружия, укрытия или боевых преимуществ, — не было. И все же тихий звук выстрела из рейлгана швырнул меня из укрытия и заставил рвануться прочь с громким воплем.

Эшкол тревожно обернулся. Может, он решил, что я не повел бы себя так глупо, не будь у меня другого чудодейственного оружия; а может, он посвятил мертвым предкам все, что осталось в нем от человека и потому не мог поверить, что подвергнуть себя опасности можно всего-навсего из братских чувств или сильного горя. Как бы там ни было, он оказался в замешательстве — в замешательстве, которое, вероятно, спасло мне жизнь. Несомненно, его ошеломление усилилось стократ, как и смятение генерала Сайда, его людей и, кажется, американских «трутней», когда небо над отелем раскололось, открыв Жюльена, стоявшего в проеме корабельного люка.

В руках у него был парализатор дальнего действия, наведенный на место, где лежал Эшкол. Но тот, как и в иных подобных ситуациях, в которые он не раз попадал на протяжении своей карьеры, просто исчез со своей позиции — исчез, полагаю, еще до того, как Фуше спустил курок. Внезапные неистовые крики малайзийцев (их нервы не выдержали зрелища свободно парящего в воздухе кричащего француза) свидетельствовали, что Эшкол устремился вниз на улицу по разрушенной лестнице. Однако же ни один солдат не пожелал пуститься в погоню, пока увещевания генерала Сайда не перешли в прямые угрозы.

Когда войско наконец двинулось с места, Слейтон с Ларисой бросились ко мне, но я уже ринулся к лифтовой шахте и обогнул ее.

От Леона не осталось ничего, кроме руки: вероятно, именно в ней он держал рюкзак и контейнер, судя по тому, как убийца заботился о ее сохранности. Этих предметов здесь уже не было, хотя в ту минуту это меня абсолютно не интересовало. Я упал на колени и, вконец измотанный горем, тихо засмеялся сквозь слезы: средний палец мертвой руки Леона был поднят, как и в тот миг, когда наш друг встретил смерть. Чуть погодя Лариса обняла меня, попыталась поднять и отвести к корабельному люку; но в своей скорби я не желал покидать этого места. С улицы по нам принялись палить войска, а «трутни» направились к открытому люку, намереваясь изучить его, чтобы их операторы могли решить, атаковать или нет, а я все не уходил, пока вдруг не понял, что же, во имя Господа, нужно сделать с рукой Тарбелла.

Мне вдруг пришло в голову, что Леону пришелся бы по душе устрашающий эффект, который может произвести этот одинокий, зловещий остаток его земного существования, если кинуть его сверху на толпу. Может, эта шутка покажется отвратительной, богомерзкой и даже нелепой, если вырвать ее из контекста; но, окруженный противоестественным, безумным насилием, я счел эту мысль вполне уместной.

Пинком ноги я отправил вниз останки необычного маленького человека, ставшего моим настоящим другом с минуты прибытия на корабль Малкольма, — отправил, чтобы помочь ему сыграть последнюю шутку над миром.